Вологжане – узники фашистских концлагерей

Моего отца при первой же мобилизации взяли на фронт. Семья была большая, мать – инвалид. И я – старший сын – стал в семье опорой. После сенокоса меня отправили на строительство дороги в сторону Харовска, потом на окопы в Шексну, в с. Кубенское – работал там до Нового года. Когда вернулся домой, пришла повестка на призывную комиссию, а весил я тогда 32,5 кг, поэтому признали негодным и отправили на заготовку древесины в д. Верденьга.

На начало марта в Васильевском сельсовете было назначено комсомольское собрание. Приглашали добровольцами на фронт в первую очередь комсомольцев. Когда спросили меня, пойду ли воевать, то мне отказаться было неудобно – и на 15 марта 1942 года выписали повестку. Мать насушила сухарей, в Сямжу повезла сама, а дорогой говорила: «Есть такая примета, если отломишь ветку и она не совсем оторвется, значит вернешься домой». Моя ветка держалась чуть-чуть, на одной коре.

Много пришлось пережить за годы войны. Сначала в Вологде определили в офицерское училище. Когда оформляли, спрашивали социальное положение, но через два месяца отправили на Ленинградский фронт в 324 гвардейский полк 70 дивизии. Немцы наступали, а нам, нужно было взять станцию Мгу, которую окружали Синявинские болота, если не взять, так отвлечь немцев от себя. Держались 1,5 месяца в немецком окружении, погибло наших очень много, осталось в живых только 120 человек. Потом был приказ: прорвать немецкую оборону через болото.

В этом бою ранило меня осколком мины, а подобрали немцы. Долго не перевязывали раны, а я потерял много крови. Жить в 19 лет очень хотелось, и решился я идти в немецкий госпиталь-лазарет. Первая попытка оказалась неудачной, только подошел к двери, вышел немец и вытолкнул. Когда стемнело, решил повторить попытку – пошел снова, а сил не хватило даже открыть дверь. И вдруг кто-то сзади взял меня за шкирку, открыл дверь и втолкнул вовнутрь. На нарах лежали раненые немецкие солдаты. Ко мне подошла медсестра и отвела к врачу. «Комсомол? Партизан?» – спросил он. «Нет – солдат». «Комсомол, партизан. Солдат такой маленький не бывает». Сестра достала мою красноармейскую книжку, и мне все-таки сделали перевязку. Перевязали и ночью отправили на машинах в Мгу.

Так 26 октября 1942 года начались мои скитания по немецким лагерям. Перевезли в Лугу, потом в Вильнюс. Лагерь назывался «Шпалак-333», где мне был присвоен номер 29501. Всех раненых вымыли в бане и отправили в лагерь, который был открыт в женском монастыре.

Медсестрами были полячки, а врачи – русские. В лазарете держали долго, уговаривали не выписываться, медсестры ходили по хуторам и на вещи выменивали для нас дополнительную еду. И вот там, в лагере, один старый немецкий солдат, предсказал победу. Сказал, что это будет в мае 1945 года, и победят русские... Мы боялись говорить про такое вслух, боялись провокации.

Стали заживать раны, хотелось на волю, хоть и ходили в деревянных колодах. Не смотря на уговоры врачей, я выписался и был переведен в барак выздоравливающих. Среди пленных было много эпилептиков. Это был кошмар. Да еще и комендант был злющий – немец по прозвищу «Змей-Горыныч». Свой утренний обход он начинал со счета: «Айн, цвай, драй» и убивал очередную жертву. Однажды остановился напротив меня, но не убил, а взял за подбородок и сказал, что я еще выгляжу ничего.

Потом нас перевезли в Каунас. Здесь прозвище начальника лагеря было «Отец родной». Он любил петь песни, и нас заставляли ходить маршем под песни. Даже был в лагере хор. Нас, не совсем еще выздоровевших, распределили по хуторам в работники – для поправки здоровья. Единственное условие было: не заниматься агитацией. Я жил в семье у литовца. В его доме была школа.

Наши уже наступали. Немцы пленных перевезли в Пруссию, потом в Баварию. Везли в вагонах для телят, на каждой станции снимали до десяти трупов. Потом привезли в лагерь, что находился в 40 км от Мюнхена. Русских здесь было немного – в трех бараках. Остальные бараки были с евреями, их поступало до 50 тысяч в день и за неделю почти всех сжигали в крематориях. Рядом с лагерем был аэродром, но самолеты с него не взлетали, не было бензина. Мы работали на бетонно-арматурном заводе. Если нам удавалось выполнить норму, то давали отдохнуть. В этот свободный час ходили в поле ворочать картошку. Набирали целые сумки, оставляли их у деревьев на тропинке, по которой возвращались с работы, а потом в темноте подбирали, хотя при входе в лагерь нас обыскивали, но картошку никогда не отнимали.

Дела на фронте улучшались с каждым днем, наши наступали. Комендант получил приказ вывезти пленных в горы. Он заставил нас заколотить все окна в бараке крест на крест, сделал надписи, что заминировано, а нам велел сидеть тихо, если мы хотим жить. Всю ночь мимо бараков шли отступающие фашисты, а они не щадили никого. Утром пришли американцы, а через неделю приехал наш лейтенант, пересчитал всех. И вскоре нас перевезли в лагерь на Дунае, а потом в Вену. Допросили, и я был отправлен в саперную часть, к майору Федулову, строить мосты, доставать утонувшие суда.

Позднее пришли на меня документы, где я был записан почтовым работником, и меня назначили посылать посылки и груз в Россию.

Домой я демобилизовался только 15 марта 1947 года...