Домой певица возвращалась с тяжелым сердцем. Какие-то неясные и тревожные мысли бродили в голове и не находили выхода. Что-то давило в груди и мешало сосредоточиться. Узнав, что на Тверской в Москве открылась «панорама Порт-Артура», собралась туда. И лишь там, наблюдая, как на крошечной сцене, освещенной голубым светом, среди вырезанных из фанеры синих волн на фоне видов Порт-Артура чернели фанерные силуэты военных кораблей, поняла, что ей просто необходимо побывать на Дальнем Востоке и внести свою лепту в помощь русской армии. Это решение окончательно укрепилось, когда в Петербурге, задержавшись возле Аничкова моста, чтобы купить олеографию Сытина с изображением бомбардировки японских солдат, Вяльцева невольно подслушала разговор, взволновавший ее до слез: « – Куда ж ты едешь, родимый?
      – На японца.
      – На вот, возьми, служивый, не обессудь. Чайку тут восьмушечка, сахару фунт, табаку четверка.
      – Да зачем мне?
      – Как зачем? На войне пригодится».
      Обернувшись, Вяльцева увидела, как пожилая женщина, закутанная в теплую шаль, совала солдату небольшой сверток.
      17 июля Анастасия Дмитриевна явилась в исполнительскую комиссию общества Красного Креста. Собираясь за свой счет организовать санитарный поезд, в котором хотела бы быть сестрой милосердия, она просила выдать удостоверение для пропуска ее через маньчжурскую границу в район действующей армии. Не встретив поддержки, Вяльцева приобрела для госпиталей вагон гигроскопической ваты и в качестве сопровождающей отправилась с ним на фронт.
      Отъезд певицы на Дальний Восток стал «злобою дня» в театральном мире. Одни поддерживали такой порыв, другие осуждали. Особенно неистовали столичные антрепренеры, рассчитывавшие, что Несравненная будет петь у них и поможет благополучно дотянуть театральный сезон.
      Ехать певице пришлось долго. Харбин встретил артистку непогодой. Мелкий, нудный дождь лил беспрестанно. В доме Красного Креста Вяльцеву встретила тоненькая и миниатюрная сестра милосердия, которую все уважительно называли Марией Федоровной. И не успела Анастасия Дмитриевна отдать ей толстую пачку писем и газет, полученных перед отъездом из Петербурга, как неожиданно оказалась в кольце неизвестно откуда появившихся офицеров, они жадно расспрашивали певицу о жизни и новостях в столице. Вяльцевой пришлось воочию убедиться, с каким нетерпением ждали в армии вестей с Родины и как хотели хоть на миг перенестись в мирную, спокойную жизнь.
      Передав тюки ваты, Вяльцева представилась военному командованию и предложила вечером того же дня провести благотворительный концерт. Сбор в 8 тысяч рублей был передан семьям убитых и раненых. Но задерживаться в городе Анастасия Дмитриевна не собиралась – она хотела побывать на передовых позициях. И несмотря на уговоры и предостережения, через несколько дней артистка уехала в Гунжулин, где дала второй концерт, сборы с которого (20 тысяч рублей) были пожертвованы на улучшение бытовых условий солдат и унтер-офицеров местного полка.
      Вернувшись в Харбин, певица наняла маленький домик, где занялась шитьем белья для раненых местного госпиталя, для чего ею была привезена из Петербурга швейная машинка. Перед отъездом Вяльцева подарила ее сестре-хозяйке госпиталя.
      В Петербург она возвратилась поздней осенью. И первыми словами, с которыми обратились к певице столичные репортеры, были: «Вам приходилось бывать в госпиталях и видеть раненых?» – «Даже очень часто. Вид раненых на меня ужасно подействовал, – ответила Анастасия Дмитриевна. – Я еще и теперь не могу отделаться от ужасных сцен, которых мне там пришлось быть свидетельницей. Эти измученные страданиями лица, эти окровавленные головы, руки и ноги, эти за душу хватающие стоны – трудно передать то тяжелое чувство, которое испытываешь даже при одном воспоминании обо всех этих зрелищах. Когда я только что приехала в Петербург, после всего там пережитого, и увидела сытые и довольные лица петербуржцев, я,
     

      признаться, была поражена... Как можно быть такими веселыми, – подумала я, – когда там такие ужасы. Впрочем, оно естественно только когда своими глазами увидишь все, что происходит в этих госпиталях и лазаретах, только тогда поймешь, какая это ужасная вещь – война. Я в таком удрученном настроении, что не могу даже себе представить, как я буду петь что-нибудь веселое» [92].
      Настроение певицы можно было понять: уже из этой поездки она вынесла впечатление о непопулярности войны среди населения. Русские солдаты и матросы сражались геройски. Но царская армия и флот оказались плохо подготовленными к войне. Надвигающаяся военная катастрофа все более накаляла политическую атмосферу в стране, усиливая оппозиционное настроение во многих слоях общества.
      К. счастью, романсовый репертуар Вяльцевой все-таки не изменился: песни по-прежнему были веселы и беззаботны. «Ведь Вы, по приезде с Дальнего Востока, собирались петь грустные романсы, – заметили ей как-то. – Где же они?»
      «Хорошенько подумав, я решила, что лучше будет, если я останусь при своем старом, веселом репертуаре.
      - Отчего Вы так решили?
      – Я пришла к заключению, что у публики и без того на душе скверно и, если она идет слушать Вяльцеву, то с очевидной целью забыться и развлечься. Я убеждена, что если бы я вздумала петь грустные песни, то от меня стали бы бегать и искать других развлечений...»
      Вяльцева долгие годы хранила, как самую дорогую реликвию, привезенные ею из Маньчжурии незамысловатые стихи, написанные в ее честь одним солдатом, лечившимся в гунжулинском госпитале:
     
      Когда сравню, сестра, с тобою,
      С тобой – терпенья образец,
      С тобой, не знающей покоя!
      Тебя не чтит один глупец...
     
      Вторая поездка артистки на Дальний Восток состоялась весной 1905 года. Певица приехала в Харбин вскоре после Мукденской катастрофы. Из-за неспособности царских генералов организовать четкое управление войсками, русская армия в Мукденском сражении 6 – 25 февраля 1905 года потеряла 89 тысяч человек. Поэтому для оказания помощи в деле улучшения питания и вещевого довольствия солдат полка, расквартированного в городе, Вяльцева организовала концерт, собравший 20 тысяч рублей. И в Петербурге она с понятным волнением делилась с друзьями мыслями о бедственном положении армии, оставшейся без обмундирования, боеприпасов и лекарств. От слов переходила к делу: постоянно выступала в концертах, сбор с которых шел обществу Красного Креста. В 1907 году пела в большом концерте в пользу «увечных воинских чинов и их семейств».
      Глубокое уважение певицы к русскому солдату выразилась и в выделении ею средств для увековечивания памяти павших в русско-японской войне. Если кому-нибудь приходилось бывать в Новом Петергофе, то уже с платформы вокзала ему бросался в глаза стоящий среди кирпичных зданий огромный серый камень и обелиск на нем, установленный на территории бывшего 148-го пехотного Каспийского полка, в том месте, где раньше начинался полковой плац и располагалась полковая церковь. До русско-японской войны полк находился в Кронштадте. Затем для него выстроили казармы в Новом Петергофе. После сражений солдаты прибыли в новый пункт, правда, не в полном составе: в сражениях с японцами 148-й полк стоял насмерть, и немало его воинов остались лежать на поле боя. Среди оставшихся в живых еще на фронте зародилась мысль о сооружении памятника павшим в этой войне. Решено было собирать для этой цели латунные гильзы. К своим бывшим товарищам по гарнизону присоединились и кронштадцы, пожертвовав для памятника медные пояски. Деньги на сооружение монумента каспийцы собирали несколько лет: по два рубля в месяц из жалования каждого офицера. Узнав об этом, Вяльцева дала несколько концертов в Кронштадте и Новом Петергофе, весь сбор с которых передала на сооружение памятника. Он был выполнен скульптором Харламовым и открыт в 1911 году, в дни празднования 100-летнего юбилея полка. Памятник представлял собой огромный валун с обелиском, перед которым на постаменте были установлены скульптуры знаменосца, солдата и офицера. Всех троих Харламов лепил с каспийцев – участников войны с Японией. В центре выделялась фигура полкового знаменосца с развивающимся знаменем. Справа от него стоял солдат с оружием на перевес, слева – офицер с поднятой шашкой. На камне-постаменте были золотом высечены слова: «Каспийцы – товарищам, павшим в войне 1904 – 1905 гг.». На бронзовой доске, укрепленной на тыльной стороне камня, указывалось, что у деревни Лядзянтун и под Мукденом погибло 12 офицеров и 346 солдат. Здесь же значились имена всех павших. Ограда вокруг памятника была сооружена из снарядов...

Афиша о большом благотворительном концерте певицы в Санкт-Петербурге Фото. 1904. Из коллекции П. П. Кизимова

      Благотворительные концерты вообще занимали особое место в общественной деятельности певицы. Они входили в ее жизнь не как экстраординарные события, а как само собой разумеющее участие в бурно кипевшей действительности. Она пела в пользу выпускников петербургских начальных училищ и общества пособия женским медицинским курсам, питомцев детских приютов и официантов столицы, погорельцев и артистов. Выросшая в нищете, Анастасия Дмитриевна не забывала обездоленных и беспомощных, делясь своим богатством, душевным и материальным, со всеми, кто в нем нуждался, тем более, что возможность для этого была. С приходом славы жизнь артистки круто изменилась. У нее уже были дом, имение, бриллианты. Правда, 2,5 миллиона рублей, которые приписывала ей молва, Вяльцева не смогла собрать и за 15 лет своей творческой карьеры. Но серьезная, разумно экономная, скромно одетая в будни, не стеснявшаяся перешивать свои старые платья, признававшая роскошные туалеты только на сцене, Вяльцева была способна на жертвы, на которые шли не все широкие натуры. Двери квартиры певицы никогда не были закрытыми для тех, кто нуждался в помощи или нравственной поддержке. Ежегодно она получала десятки писем. Сотни просителей являлись к ней домой, и Вяльцева никогда не отмахивалась от них. В Виленской губернии на ее средства были вновь отстроены две деревни, пострадавшие от пожара. Приехав в Вильно и узнав о несчастье, она сразу ж приняла действенное участие в судьбах крестьян-погорельцев: ее уполномоченными был закуплен и завезен строительный материал, наняты подрядчики и рабочие. Такая же помощь погорельцам была оказана и в Пермской губернии. Узнав, что в соседней с ее имением деревушке сгорела церковь, Анастасия Дмитриевна выстроила новую. Над входом в эту церковь долгое время висела медная дощечка с выгравированными словами: «Дар А. Д. Вяльцевой».
      В родном Алтухово, куда певица заезжала с гастролей в Орле в 1912 году, певица на свои средства оборудовала родильный приют. Позднее для его оснащения прислала новейшее медицинское оборудование, что явилось большим подарком для односельчанок. В первые годы Советской власти из этого приюта организовали сельскую больницу...
      Отзывчивая ко всяким начинаниям, Вяльцева охотно приняла участие в банкете, организованном М. А. Савельевым и Д. Бедным для создания «железного» фонда газеты «Правда» [93]. Нередко была и сама зачинщицей общественных начинаний. Как настоящую патриотку, ее волновало, например, все, что касалось приоритета России в науке. Поэтому певица была далеко не безразлична к осуществлению экспедиции Г. Я. Седова. Анастасия Дмитриевна была хорошо знакома с сыном бедного рыбака с хутора Кривая Коса на Азовском море, лейтенантом Георгием Яковлевичем Седовым. Ей было известно, что он в 1912 году предоставил в Морской штаб план экспедиции на Северный полюс. Знала и о его чрезвычайно затруднительном положении, поскольку Петербургский совет министров выдал на проведение экспедиции в качестве «высочайше пожалованного пособия» лишь 10.000 рублей, хотя, по самым скромным подсчетам, требовалось 150 тысяч. Поэтому она вместе с Ф. И. Шаляпиным и Л. В. Собиновым организовала в 1912 году ряд благотворительных концертов в пользу экспедиции, положив начало всероссийскому сбору пожертвований. И выход лейтенанта Седова 27 августа того же года на судне «Св. Фока» из Архангельска на остров Рудольфа, откуда он рассчитывал дойти пешком до полюса, был воспринят певицей как большая победа в близком и кровном деле...
      Особенно охотно пела Вяльцева для студентов, за что ее очень любила молодежь. С ней у Анастасии Дмитриевны была большая и верная дружба. За счет артистки в Петербургском университете училось несколько особо одаренных студентов. В Харькове на сборы с концертов была построена студенческая столовая. Весь сбор с первого концерта в зале Варшавской филармонии был отдан в местный университет на оплату обучения бедных студентов. В приветственном адресе дирекции Варшавского политехнического института Анастасии Дмитриевне, поднесенном по случаю одного благотворительного концерта, говорилось: «Как только Вам стала известна материальная нужда, неотступно преследующая многих студентов... при прохождении ими курса наук, Ваше чуткое женское сердце не могло оставить без внимания тяжелое положение учащейся молодежи, собравшейся со всех сторон нашего обширного Отечества в храм науки – в своем стремлении к яркому свету знаний... Примите же, глубокоуважаемая Анастасия Дмитриевна, нашу искреннюю глубокую благодарность за Ваше теплое участие в деле изыскания материальных средств для студентов института. Честь и слава Вам за то, что Вы, поддавшись влечению сердца, не остановились перед далеким путем из столицы; за помощь родной молодежи – великое Вам русское спасибо» [94]. Поэтому неудивительно, что певица пользовалась у студенческой молодежи огромным авторитетом и популярностью.
      Анастасия Дмитриевна всегда была большим другом актеров и очень любила открывать таланты. С этой целью в любом городе, где ей приходилось бывать, Вяльцева посещала местные театры и любительские спектакли. И если в каком-нибудь актере замечала искру таланта, принимала в его судьбе самое большое участие: следила за ним годами, устраивала в хорошие антрепризы, помогала советами, а когда нужно – деньгами. С той же целью приглашала с собой на гастроли в провинциальные города России начинающих артистов, выделяя им безвозмездно места в собственном вагоне. В результате создавалась небольшая труппа в три-четыре человека, всегда занятых в концерте. Каждый старался не отставать от другого, поэтому публика получала редкую возможность наслаждаться подлинным искусством. В Санкт-Петербургском театральном

Приветственный адрес студентов Варшавского политехнического института Фото. ГАБО

      музее сохранились концертные программы тех лет, на которых рядом с фамилией знаменитой артистки значились имена дебютантов. В программе 1903 года упоминались имена певца А. М. Славского и виолончелиста Н. Н. Грюнтера, в 1909 году с ней гастролировали артисты русской оперы А. К. Аскоченский и Б. А. Мезенцев. Заслуженные артисты Российской Федерации А. А. Орлов и Е. Лопухова, некогда участвовавшие в концертах Несравненной, вспоминали позднее: «Наши выступления пришлись по душе Вяльцевой и она стала приглашать нас на другие свои концерты».
      Певица болезненно переживала и неудачи артистов, подающих надежды. Перед ее глазами было немало печальных примеров, когда из-за лености, безалаберной жизни и пьянства угасал талант. «Ну что вы все пьете? – с досадой говаривала она в таких случаях. – Ведь вы же гибнете! Надо же знать меру!» И у нее буквально опускались руки, когда в ответ на отчаянные попытки спасти артиста, совсем недавно имевшего шумный успех у зрителей, слышала слова, полные равнодушия к собственной судьбе: «Скажите, какая моралистка выискалась! И какую же это меру? Где про нее напечатано? И Ломоносов пил без просыпа, а это, однако, не помешало ему быть большим ученым».
      Вяльцева бережно относилась к нуждающимся собратьям по сцене. Послать больной актрисе пособие, разобрать в конце сезона свои платья и отправить их артисткам, не имеющим возможности приобрести собственный театральный гардероб, – все это было для Анастасии Дмитриевны делом обычным и повседневным.
      В газетах того времени нередки были сообщения, что те или иные антрепренеры, не желая платить членам своей труппы жалование, внезапно «исчезали» в неизвестном направлении. И можно только представить себе трагическое положение людей, брошенных на произвол судьбы! В такие минуты они вспоминали Вяльцеву и срочно слали ей телеграммы с просьбой о помощи. И певица считала своей первейшей обязанностью выручать коллег, попавших в такую ситуацию. Она покупала им билеты и отправляла домой, снабдив необходимой на первых порах денежной суммой. Нередко приходилось помогать и самим антрепренерам. В один из весенних дней 1907 года она получила телеграмму из Царицына. Обвал стены при постройке театра в саду «Конкордия» самым плачевным образом сказался на материальном состоянии местной труппы П. П. Медведева: напуганная публика решительно отказывалась посещать театр, хотя здание после реконструкции стало гораздо уютнее и просторнее. Чтобы успокоить зрителей и поправить денежные дела, П. П. Медведев послал известному русскому комику К. А. Варламову и А. Д. Вяльцевой телеграммы с приглашением на гастроли. И пришлось Анастасии Дмитриевне менять свои планы и спешно выезжать в Царицын, чтобы выручать коллег. И в этом городе ей довелось петь свои романсы в битком набитом зрителями зале нового театра. С легкой руки царицынского антрепренера певицу стали приглашать «для спасения» и в другие театры страны. Поэтому Вяльцеву вскоре прозвали «спасательной артисткой»...
      Но особенно внимательна Вяльцева была к тем, кто работал рядом с нею. Петербуржцам и москвичам было известно о материальной поддержке Анастасии Дмитриевной потерявшего голос некогда известного певца А. Д. Давыдова, того Давыдова, который в театре С. А. Пальма помогал юной Вяльцевой овладевать ролями Кати и Стеши из оперетты Н. И. Куликова «Цыганские песни в лицах». Зная о его многочисленной семье, оставшейся без всяких средств к существованию, Анастасия Дмитриевна организовывала концерты, в которых пела с Александром Давыдовичем дуэтом. Публика тепло принимала эти выступления. Особенно ей нравилось исполнение романса Абаза «Утро туманное». Весь сбор с концертов поступал Давыдову.
      Многим артистам был известен случай, происшедший во время открытия в 1909 году театра «Летний Буфф» в Петербурге... Днем состоялся традиционный завтрак, который антрепренер П. В. Тум-паков обычно предлагал труппе. За трапезой, после обильных возлияний, возник бурный спор между Тумпаковым и одним из его премьеров, человеком вздорным и самолюбивым; в результате последний решительно отказался от участия в вечернем спектакле, в котором должен был исполнять главную роль. Никакие уговоры коллег не помогали. Положение создавалось ужасное: приходилось отменять открытие театра, так как заменить закапризничавшего премьера было некем, да и никто бы не успел за оставшиеся до начала спектакля два часа выучить его роль. Вся труппа была в отчаянии. Выхода, казалось, не было. Но положение спасла Вяльцева: «Я сыграю эту роль, не волнуйтесь». «Но эта же роль мужская и огромная», – растерянно проговорил антрепренер. «Все равно, – ответила певица. – Я буду играть под суфлера. Надо просто объяснить все публике. И нас простят». И труппе действительно простили. Когда режиссер перед началом спектакля объявил о причинах замены, то Анастасии Дмитриевне устроили бурную овацию. Театр, таким образом, был открыт.
      Когда Вяльцева решила окончательно порвать с московским «Эрмитажем», она поспешила уведомить об этом своего аккомпаниатора А. В. Таскина: «Милый Алексей Владимирович! Спешу Вам сообщить, к сожалению, для Вас не очень приятную новость: я отказываюсь от «Эрмитажа», но, чтобы дать Вам возможность заработать то же, что Вы бы теряли в «Эрмитаже», я Вам поручаю устроить концерт в Сокольниках на наших концертных условиях... 11 числа я уезжаю в деревню на три дня, буду дома в пятницу. Придумайте к этому времени программу. Было бы хорошо, если бы певец Трояновский был свободен. В «Буффе» буду романсы петь не раньше августа».
      Внимательной певица была и к прислуге. Некоторое время у нее служила горничной Анна Соловьева, мать будущего известного советского композитора В. П. Соловьева-Седого. Анастасия Дмитриевна сразу приметила музыкальность псковичанки, пленившей ее задушевным исполнением народных песен, и собиралась пристроить ее в хористки. Но муж горничной, Павел Соловьев, воспротивился этому решению и Анне пришлось покинуть дом Вяльцевых, получив от певицы в подарок граммофон и пластинки. И кто знает, не от этих ли пластинок усвоил Василий Павлович Соловьев-Седой тот обаятельный артистизм, которым отличался всю жизнь?
      Говорят, человек познается полнее в своем отношении к детям. Вот их-то Анастасия Дмитриевна любила самозабвенно. От нее часто слышали слова: «Я страшно люблю детей, и моей всегдашней мечтой было иметь подле себя ребятишек». К сожалению, своих детей у певицы не было, поэтому все нерастраченное душевное тепло она перенесла на чужих. Однажды по пути на очередной концерт в небольшом городке на Волге она проезжала по узкому пустому проулку, в конце которого неожиданно заметила маленькую замерзшую фигурку. Это оказалась восьмилетняя девочка-нищенка. Волна горячего сочувствия к несчастному ребенку прилила к сердцу певицы. Посадив девочку в экипаж, она привезла ее в гостиницу. Отмыла, одела с ног до головы и увезла с собой в Петербург. Девочка прожила у нее несколько лет. Но затем Вяльцева отдала ее на воспитание к богатым и одиноким людям, у которых девочка неожиданно заболела и умерла. Анастасия Дмитриевна была долго неутешна: помимо грусти по покойной, угнетало чувство вины, что отдала ребенка в чужие руки...
      В последние годы своей жизни певица воспитывала мальчика Женю Ковшарова, который жил у нее с младенческих лет и которого она любила как родного сына. Попал он к ней при довольно необычных обстоятельствах. На одном из концертов Несравненной поднесли несколько корзин с цветами, которые она увезла с собой домой, не подозревая, что в самой большой из них спал двухмесячный младенец, усыпленный маковым отваром. Через определенное время корзина запищала. На плач ребенка сбежались все домочадцы. И каково же было их удивление, когда среди цветов обнаружили младенца, а в пеленках – записку со словами: «Женя Ковша-ров». Отдавать ребенка в приют Вяльцева не пожелала, и мальчик остался с ней.

А. Д. Вяльцева с приемным сыном Женей Ковшаровым и экономкой на крыльце своего дома Фото. 1907. Из коллекции А. Д. Вяльцевой-младшей	Письмо А. X. Таскиной с просьбой присмотреть за Женей Ковшаровым Фото. Из коллекции С. П. Кизимовой
На берегу Черного моря в Ялте Фото. Из коллекции А. Д. Вяльцевой-младшей	Зимой 1900 года в Петербурге Фото. Из коллекции А. Д. Вяльцевой-младшей

      Своих питомцев Анастасия Дмитриевна воспитывала строго. Она серьезно готовила их к трудностям, неизбежным в жизни. Приучала к порядку, к труду, к исполнению долга. Внушала чувства любви, уважения и сострадания к бедным, старым и больным. Будто предчувствуя собственную скорую смерть, старалась как можно реже разлучаться с Женей, отдавая ему все свободное время. А. В. Таскин вспоминал, как во время репетиций, пропев какой-нибудь романс, певица обращалась к мальчику со словами: «Женя, тебе нравится, как мама поет? Женя, мама хорошо поет? Что тебе еще спеть?» Готовя мальчика к поступлению в реальное училище, она договорилась со своим аккомпаниатором, что сын будет заниматься с его детьми. Сохранилась записка Вяльцевой к супруге А. В. Тас-кина в Усть-Нарву, пронизанная беспокойством за мальчика: «Дорогая Адель Христиановна! Посылаю Вам моего питомца, очень прошу приютить его и без меня приласкать, как Вы это умеете. Дедушка его оставит у Вас, а когда он кончит занятия, то попросите гувернера Бруно Гуговича Зевальда, чтобы он его отправил на извозчике домой, предварительно заметив номер извозчика, и чтобы он сказал адрес извозчику, куда Женю везти. Крепко Вас целую и прошу меня простить за то беспокойство, которое я Вам причиняю с Женей».
      У Анастасии Дмитриевны была верная и прочная дружба с детьми многих знакомых и приятельниц. Н. Я. Черкес-Щукина, делясь воспоминаниями о своих детских годах, рассказывала: «Очевидно, я понравилась и привлекла внимание именно Анастасии Дмитриевны, которая всегда, идя днем на репетиции, заходила за мной, и, беря за руку, говорила: «Ну, Нинуша, идем репетироваться вместе». И так вместе со мной выходила на сцену зимнего «Эрмитажа», все время ее репетирования я не отходила от нее ни на шаг, держалась за юбку... После этого она брала меня с собой в экипаж, который приезжал за ней в театр, и мы ездили с ней кататься. Она заезжала со мной в кондитерскую, дарила мне коробку конфет, отвозила меня обратно домой, а сама ехала к себе отдыхать до спектакля» [95]. А дочь аккомпаниатора А. В. Таскина, В. А. Балашова, впервые увидев артистку в шестилетнем возрасте, полюбила ее на всю жизнь. Чувства оказались взаимными. Вяльцева всячески ее баловала. Подарила девочке куклу, у которой все наряды были сшиты руками самой певицы. С собой на гастроли она всегда брала фотографию Веры, считая ее своим талисманом. О любви Вяльцевои к детям рассказывал и знаменитый певец Вадим Козин. Анастасия Дмитриевна, бывая в их доме, всегда привозила большой пакет с фруктами, конфетами и другими сластями.
      Вяльцева много внимания уделяла петербургским и харьковским приютам. Зная каждого питомца по имени, помня возраст, вкусы, интересы и болезни, трогательно их опекала. В большом зале своей квартиры каждое Рождество устанавливала три громадные елки, увешанные подарками для сирот приютов и бедных детей своего квартала. И тому, кто видел в те минуты Анастасию Дмитриевну, окруженную детворой, смотревшей на нее доверчивыми и сияющими глазенками, было ясно, что она радовалась празднику не меньше своих маленьких гостей.
      Дом Вяльцевои в Петербурге всегда славился хлебосольством. Здесь всегда было полно гостей, в основном, артистов и музыкантов, которые охотно посещали и дачу певицы на Каменном острове. Их можно было понять. Выросшая в лесном краю, Анастасия Дмитриевна чувствовала неодолимую тягу к природе и прилагала немало усилий для создания на острове своего райского уголка. Возвращаясь после утомительных гастрольных путешествий по провинциальным городам и решительно отклоняя все ангажементы, она с нетерпением ехала на дачу, где с удовольствием погружалась в заботы об оранжерее и многочисленных цветниках.
      Но Анастасия Дмитриевна мечтала и о таком дачном уголке, в котором можно было бы отдыхать зимой. Свою мечту она смогла осуществить лишь в 1910 году, когда неожиданно представился случай приобрести у графа Игнатьева имение «Каменка» на берегу Западной Двины в Витебской губернии. Вокруг большого барского особняка высилась плотная стена прямых сосен. Воздух, напоенный смолой и хвоей, казался золотистым. Над пахучими соснами, как прозрачный сапфир, светилось небо. И вскоре «Каменка» заполнилась шумом и гамом многочисленных друзей. Имение Вяльцевои быстро стало местом отдыха артистов Москвы и Петербурга. В нем нередко жили месяцами бедные студенты и курсистки. Они гуляли по лесу, собирали ягоды и грибы, катались на лодках, играли в бильярд. И многим на всю жизнь запомнились большой двухэтажный белый особняк, чучело громадного бурого медведя на нижних ступеньках широкой лестницы вестибюля и большой поднос с визитными карточками гостей в вытянутых лапах этого вяльцевского Топтыгина...

На крыльце дома в имении Каменка Витебской губернии Фото. 1910. ГАБО	С любимой Красулей Фото. 1907. Из коллекции А. Д. Вяльцевой-младшей
Диплом почетного члена Всероссийского братского общества оказания помощи во всех несчастных случаях Фото. 1907. ГАБО	Письмо А. Д. Вяльцевой баронессе Мейендорф об отказе от гонорара Фото. 1900. Из коллекции Н. Зайцева

      Памятными остались веселое застолье и шутливый тон гостеприимной хозяйки дома: «У меня страсть делать пирожки. Из-за них мне часто приходится заглядывать на кухню, но зато с каким удовольствием я ем потом свои произведения!.. Мне думается даже, что пирожки мне больше удаются, чем пение». Улыбаясь таким замечаниям, гости меньше всего предполагали, что за шутливыми словами Анастасия Дмитриевна скрывала свое самое заветное желание: закончить артистическую карьеру и стать просто верной женой и хлебосольной хозяйкой.
      Понятно, почему, имя Вяльцевои еще при жизни стало синонимом редкого благородства, душевного внимания к людям, к их нуждам, синонимом лучших свойств и качеств русского характера. Любовь к людям, отзывчивость, готовность прийти к ним на помощь привели к тому, что 7 июля 1907 года Всероссийское братское общество оказания помощи во всех несчастных случаях избрало Анастасию Дмитриевну своим почетным членом.
      Вяльцева была истинно русской артисткой. Она гордилась этим званием и требовала от других уважения к достоинству артиста. И здесь будет уместным ее рассказ о происшедшем однажды инциденте в Петербурге... Как-то ее пригласили в гости. После ужина, по просьбе хозяйки дома, певица спела несколько романсов. Званый вечер прошел, как ныне говорят, в теплой и дружественной обстановке. Но прощаясь с Анастасией Дмитриевной, дама подала ей сто рублей. «Это что такое?» – полюбопытствовала певица. «Вы, душенька, столько пели, – начала любезно объяснять хозяйка. – Столько пели, что я не хочу...» Договорить она не успела. «Тогда возьмите эти сто рублей, – холодным тоном прервала ее Вяльцева, – и дайте мне 95». Дама покраснела и поспешно спрятала деньги.
      Аналогичный случай произошел и в Москве. В марте 1900 года жена московского генерал-адъютанта барона Ф. Е. Мейендорфа, назначенная распорядительницей одного из благотворительных вечеров, пригласила Вяльцеву принять в нем участие. Певица согласилась и пела на вечере много и охотно. Но каково же было ее удивление, когда на следующий день посыльный от баронессы принес 120 рублей. Возмущению артистки не было границ. Возвращая эти деньги, она писала: «Глубокоуважаемая баронесса Елена Павловна! Спешу вручить Вам деньги в размере 120 рублей, которые я получила от продажи билетов. Г-н Мейер вчера мне их, то есть эти 120 рублей, предложил от Вашего имени на сувенир. Прошу меня простить, но я этому поверить не могла. Я не могу допустить, чтобы Вы, Елена Павловна, захотели меня обидеть. Я этого не заслужила» [96].
      Газета «Орловская жизнь» однажды писала: «Вяльцева дома... тургеневская умная женщина. Сердечная, настоящая Лиза из «Дворянского гнезда» [97]. Действительно, в личной жизни Анастасия Дмитриевна была умницей, необыкновенно тактичной, сдержанной и приветливой. Более подробную характеристику артистке дала «Петербургская газета». В ноябре 1907 года она поместила на своих страницах автографы известных артистов, проживавших в столице. Были здесь и слова Вяльцевой: «Крепко жму Вашу руку». По этому автографу знаменитым в то время графологом И. Ф. Морген-стиерном была составлена следующая характеристика: «Часто создает себе страдания. Умение глубоко чувствовать. Вечно юна в любви. В основе жизни серьезна. Капризна. Своенравна. Не любит довольствоваться малым. Добрые порывы. Живет сердцем больше, чем умом». Трудно судить, насколько был прав графолог. Одно несомненно – трудолюбие, серьезность, сострадание и сердечность были основными чертами характера Анастасии Дмитриевны Вяльцевой. В любом обществе она держалась так, будто родилась в нем.
      И вместе с тем, была проста в обращении с людьми. Цыганская певица Екатерина Сорокина с теплотой вспоминала о своей первой встрече с Несравненной накануне собственного концерта в зале Петербургского собрания зимой 1911 года. Устроитель концерта П. И. Виноградов предложил Катюше познакомиться с певицей, чей голос она слушала лишь на граммофонных пластинках. Та с радостью согласилась, и после концерта девушку привели в артистическую, где она увидела Анастасию Дмитриевну. Вяльцева сидела в кресле. Увидев вошедших, еще издали приветливо заулыбалась, сразу догадавшись, кого ведет за собой импресарио. Когда Сорокина подошла поближе, Анастасия Дмитриевна стала ее расспрашивать, довольна ли та своим концертом, и, лукаво поглядывая в сторону Виноградова, поинтересовалась, не обижают ли ее. Затем полюбопытствовала, сколько девушка получила за свой первый концерт. Сорокина назвала сумму. Вяльцева ахнула: «Как много! Да ведь это роскошно! А мне за первый концерт заплатили всего пятнадцать рублей».
      Намеренной фривольности и экстравагантности многих современных ей певиц Вяльцева противопоставляла скромность, которая подчеркивала ее индивидуальность и лучше оттеняла дарование. Известный артист В. А. Кригер, вспоминая о своей работе в театре «Эрмитаж», рассказывал, как однажды на репетицию пришла красивая молодая артистка. Ее внешность и скромная одежда сильно отличалась от облика расфранченных примадонн. Поздоровавшись за руку со всеми хористами и хористками и участливо расспросив некоторых из них о житье-бытье, она подошла к артистам. Примадонны постарались сейчас же удалиться, не пытаясь даже скрыть своей неприязни к подошедшей, которая оказалась восходящей звездой опереточного мира – Анастасией Дмитриевной Вяльцевой. Прорепетировав партию одной из дочерей Швальбе в «Наших Дон-Жуанах», она так же скромно ушла из театра. В. А. Кригер отмечал: «За всеми нашими дивами, за француженками-гастролершами всегда приезжали кареты или парные коляски, или ландо, а Вяльцева с репетиции шла пешком или тряслась на самом обыкновенном извозчике... А утром, на репетицию, в скромном летнем платье и большой соломенной шляпе Анастасия Дмитриевна по-прежнему шла пешком» [98].
      Борьба за соперничество была чужда Вяльцевой. Она была в дружественных отношениях со многими певицами. И 18 марта 1910 года в зале Петербургского дворянского собрания даже участвовала в одном концерте с В. Паниной. Надо полагать, сделано это было для того, чтобы показать публике самых ярких исполнительниц романсового жанра: цыганского романса – В. Панину, современного городского романса – А. Вяльцеву.
      Работа для артистки казалась таким же естественным состоянием, как для других праздность. Все доставляло ей радость: и работать, и убеждаться в том, какие богатые результаты приносит ее работа. Вяльцева была искренна, когда на вопрос анкеты, предложенной читателям «Петербургской газетой» в 1907 году, ответила: «Самое приятное время года?.. Я люблю, когда светло и ярко, а в общем, всегда чувствую себя хорошо!». Она много умела и во многом преуспевала, о чем иногда и проговаривалась в дружеском кругу: «Я пишу акварелью, рисую, вышиваю, выжигаю». И все, к чему бы ни прикасалась рука Анастасии Дмитриевны, что бы она ни создавала, всегда было преисполнено большого художественного вкуса. Достаточно сказать, что на аукционе по распродаже личных вещей артистки после ее кончины, пейзажи, писанные маслом, были приобретены покупателями в первый же день.
      Строгость, воздержанность и серьезность были у Вяльцевой непритворными. И беседовать с ней составляло истинное удовольствие: удивительный сплав серьезности во взглядах, остроумия и находчивости делал ее особенно интересным собеседником. Современники отмечали, что Анастасия Дмитриевна «поражала своими знаниями в таких специальностях, которые должны были ей быть совершенно чуждыми». Но любимой темой бесед певицы были рассуждения о бренности земного существования.

В редкие минуты отдыха Фото. 1911. ГАБО	Адвокат Н. О. Холева Фото. 1902. Из коллекции А. Д. Вяльцевой-младшей

      Из своих поездок на Дальний Восток в 1904 – 1905 годах Вяльцева вынесла много интересного и любопытного для себя. Она находила время интересоваться бытом китайцев и их искусством. В городе Фудзядзянь часто ходила в китайские театры. Смотрела на сцену блестящими глазами и часто вскрикивала от восторга или ужаса. Поэтому стоило большого труда уговаривать ее покинуть бесконечное представление китайской труппы. У одного переводчика брала уроки пения: ее интересовали китайские песни. В совершенстве изучила китайский счет. Любила посещать местные свадьбы, где всегда была желанным гостем. И здесь следовала всем национальным обычаям дружественного народа: усаживалась за маленькими столиками, все блюда пробовала из крохотных чашечек палочками. Правда, иногда подобные посещения заканчивались смешными недоразумениями. Однажды на одной свадьбе подали отварное мясо. Анастасия Дмитриевна уже было поднесла ложку ко рту, как вдруг спросила: «Что это?». Сидящий рядом китаец ответил на ломаном языке: «Мишко!.. Шибко шанго!» С трудом догадалась Вяльцева, что ее хотели угостить отварной мышью, и, естественно, есть отказалась, чем глубоко огорчила хозяев дома.
      О находчивости и остроумии певицы можно рассказывать бесконечно. Достаточно вспомнить 1907 год, когда петербургские художники для одной из традиционных «куинджинских пятниц» придумали программу кабаре под названием «Все наоборот». С удовольствием смотрела и слушала Вяльцева юморески, которые показывали артисты Александрийского и Мариинского театров, театра оперетты и других. Было немало смешного и остроумного, и все радовались от души, дружно аплодируя наиболее удачным шуткам. Закончив свой номер-монолог барона из «Скупого рыцаря» Пушкина, Федор Шаляпин неожиданно проговорил: «Теперь, Анастасия Дмитриевна, ваша забота вернуть хорошее настроение гостей». Вяльцева поднялась на сцену и сказала: «Раз так, я тоже не буду нарушать законы сегодняшнего вечера. Раз наоборот, значит, наоборот!» И, пошептавшись с А. В. Таскиным, встала в позу. Аккомпаниатор сел за рояль, и все услышали знакомое вступление к «Блохе» М. Мусоргского. Анастасия Дмитриевна запела: «Жил-был король когда-то...» Продолжить ей не дали: хохот и аплодисменты заглушили рояль и голос певицы. Дав возможность публике отсмеяться, Вяльцева в наступившей тишине пропела всю «Блоху». Ф. И. Шаляпин, расцеловав певицу в обе щеки, сказал: «Нехорошо все-таки отбивать хлеб у товарища! Но спасибо, злодейка, учту многое...»
      О необычайной сдержанности и тактичности Вяльцевой ходили легенды. Классическим примером явилось ее поведение на памятном многим москвичам скандале, разразившемся на концерте-обозрении «Москва ночью» в театре «Эрмитаж» 30 июня 1909 года. Когда Анастасия Дмитриевна, принимавшая участие в обозрении, спела несколько романсов своего репертуара, публика, по традиции, стала бурно требовать повторения. Но не успела артистка пропеть куплет очередного романса, как на сцене появились «живые» бутыли шампанского, коробки и корзинки с конфетами одной столичной торговой фирмы, рекламируемые с согласия администрации театра. Раздались свистки и крики протеста: «Долой! Стыдно!» «Рекламу» убрали и дали возможность Вяльцевой допеть начатый романс. Затем повторилась та же история. И так несколько раз. Видя неподдельное возмущение зрителей, певица вынуждена была оставаться на сцене, чтобы дать возможность публике успокоиться и дослушать «рекламные» куплеты. И никому из присутствующих в зале и видевших улыбающуюся певицу, не могло прийти в голову, что оскорбленной до глубины души артистке стоило огромного труда держать себя в руках.
      После концерта Вяльцева тепло распрощалась с антрепренером и артистами театра. На ее приветливом лице не было и тени недовольства. Но через неделю из Петербурга на имя Я. В. Щукина пришло письмо. В нем певица делилась своими семейными новостями и приглашала его дочь Нину к себе на дачу в Ялту. И лишь в конце письма были приписаны фразы, приведшие Щукина в полное уныние: «К моему великому сожалению, дорогой Яков Васильевич, по обстоятельствам, не зависящим от меня, я вынуждена отказаться от дальнейшего участия в концертах Вашего театра. Крепко жму Вашу руку. А. Д. Вяльцева». Антрепренер понял, что певица не простила ему «живых бутылей» на сцене. Упрашивать же артистку изменить свое решение он даже не решался: Анастасия Дмитриевна была редким исключением по безукоризненному отношению к принятым на себя обязательствам и решениям. Она никогда и ни с кем не оформляла письменных контрактов, заключая договоры только на словах. Но и этих слов было достаточно для того, чтобы антрепренеры могли быть совершенно спокойными.
      Однако, при всех своих положительных душевных качествах, в личной жизни Вяльцева была глубоко несчастным человеком. От нее часто слышали слова: «Я ужасно завистлива, когда вижу проявление сильной любви». Такие горькие слова могла сказать лишь женщина, не испытавшая на своем жизненном пути счастья быть по-настоящему любимой...
      Когда она совсем юной девушкой пела в хоре петербургского Малого театра С. А. Пальма, ее заметил адвокат Н. О. Холева, имя которого хорошо было известно в России.
      Этому человеку было суждено сыграть в жизни Анастасии Дмитриевны заметную роль, поэтому стоит рассказать о нем подробнее. Прирожденный талант блестящего оратора позволял Николаю Осиповичу выигрывать во всех мало-мальски крупнейших судебных процессах, и редкий из подсудимых, его клиентов, не удалялся из зала оправданным. Не только присяжных заседателей постоянно восхищала речь Холевы. Его процессы собирали множество людей, приходивших в зал суда лишь ради того, чтобы услышать знаменитого петербургского адвоката. Интересно отметить, что после кончины Холевы его мозг изучался в клинике профессора Бехтерева. О результатах сотрудники клиники сообщили журналистам «Петербургской газеты», что у покойного были сильно развиты извилины левой лобовой части, что свидетельствовало о выдающихся ораторских способностях.
      Человек больших энциклопедических знаний, Н. О. Холева был своим и среди людей искусства. Являясь членом петербургского литературно-артистического кружка, ставшего впоследствии «суворинским» и сыгравшего свою роль в общественной и театральной жизни столицы, он постоянно посещал все спектакли и концерты, был добрым приятелем многих знаменитых артистов и артисток. В этом заметную роль сыграло личное обаяние Николая Осиповича: стройный, гибкий, он был удивительно красив со своими огромными, словно черные маслины, глазами.
      Н. О. Холева совершенно серьезно считал себя композитором, хотя дальше выстукивания на рояле одним пальцем польки «Котлетка» его музыкальность не шла. Но раза два-три в год у музыкальных издателей появлялись польки, вальсы и мазурки с горделивой надписью «Соч. Н. О. Холевы. «Opus 14», «Opus 23». Эти опусы писал для него какой-то бедный настройщик, по 25 рублей за один. И адвокат был настолько наивен, что рассылал их приятелям и известным музыкантам.
      Николай Осипович имел множество и других курьезных слабостей, главной из которых была страстная любовь к картам. Назначенный в литературно-артистическом кружке организатором карточных вечеров, он тем самым взял на себя почетную обязанность проигрывать известную сумму денег всем желающим. И проигрывал ее не только на вечерах, но и у себя дома.
      Известный литератор и журналист тех лет А. Р. Кугель рассказывал, как однажды, будучи приглашенным на обед к Н. О. Холеве, вынужден был составить ему компанию за карточным столом. К несчастью хозяина, выигрывал один гость, который давно бы бросил играть, но так как получалось, будто пришел, пообедал и обыграл Холеву, необходимо было дать Николаю Осиповичу возможность отыграться. И Кугель предложил: «Слушайте, уже ясно, что пока я буду ставить, вы не отыграетесь. Ставьте вы сами за меня против себя». Холева пришел в неподдельный восторг от этой, по его мнению, оригинальной мысли и стал играть за Кугеля против себя, благодаря чему, пока партнер дремал в кресле, отыграл около 100 рублей наличными, чему был очень рад и от избытка чувств дружески обнимал литератора.
      Иногда Николай Осипович позволял себе шутить. И тогда об этих шутках в обществе говорили как об анекдотах. Однажды он отправился в служебную командировку. В вагоне задремал, и поезд пронесся мимо той станции, где ему следовало выходить. Проснувшись и убедившись, что свою остановку проспал, Холева, недолго думая, рванул ручку тормоза, и поезд остановился. Переполох поднялся страшный. Кто-то уверенно объяснял попутчикам, что злоумышленниками был разобран путь. Другой же из «осведомленных» сообщал о трупе женщины, бросившейся под поезд от несчастной любви. Виновник же переполоха, не обращая внимания на поднятый шум, спокойно вышел на перрон и отправился, было, по своим делам. Но его опознали, задержали и пригласили на станцию для составления протокола. Когда потребовалось удостоверение личности, Николай Осипович вынул визитную карточку своего приятеля и вручил жандармам... Прошло некоторое время. Адвокат уже стал забывать об этом инциденте. Но неожиданно к нему обратился приятель, визитной карточкой которого Холева некогда злоупотребил. Сообщив, что его вызывают к мировому судье за проступок, который не совершал, он просил Николая Осиповича защитить его на суде. «Ты хочешь, чтобы я тебя защищал?» – переспросил Холева.
      « – Да, потому что это – ложное обвинение... Я не выезжал. Ты докажи мое алиби... Это – недоразумение.
      – Сочту своей обязанностью доказать твое алиби. Поклянись, что ты не отлучался».
      Стало разбираться дело. И адвокат, вместо того, чтобы защищать себя, защищал без вины виноватого. Но защита была неудачной. Видно, это был тот редкий случай, когда Холева, чувствуя угрызения совести, не хотел подниматься до вершин красноречия. В результате невиновный оказался оштрафованным на 50 рублей. Правда, денег за защиту адвокат брать не стал. Но, спустя полгода, признался приятелю о своей «шутке».
      Анастасия Вяльцева очаровала Н. О. Холеву своей хрупкой красотой и какой-то щемящей беззащитностью. Все свои свободные минуты Николай Осипович стал проводить с девушкой. Разговаривать с ним было интересно: адвокат не был лишен чувства юмора и в своих рассказах охотно передразнивал светских знакомых и их оторванность от жизни. Встречи кончились тем, что Холева влюбился в хористочку, уговорил ее оставить сцену и серьезно заняться музыкальным образованием, обещая дать ей на это средства. И юная Настенька в начале девятисотых годов поселилась в квартире Холевы, который уже много лет жил без семьи, обосновавшейся в Керчи.
      Сам владевший небольшим голосом и недурно напевавший романсы под аккомпанемент гитары, Николай Осипович первым обратил внимание на увлечение Вяльцевой цыганским пением. По его предложению, Анастасия стала брать уроки пения у председателя петербургского вокального общества С. М. Сонки, в прошлом отличного певца, книга которого «Теория постановки голоса в связи с физиологией органов, воспроизводящих звук» выдержала большое количество изданий. Анастасия Дмитриевна всю жизнь питала глубокую благодарность к этому профессору, считая, что он поставил ей голос, хотя тот, в свою очередь, уверял всех, что голос Вяльцевой в постановке не нуждался, был от природы чист и крепок. С. М. Сонки уже после первых уроков предсказывал Анастасии блестящую карьеру певицы...
      Такое же будущее предсказывала Вяльцевой и преподавательница Петербургской консерватории г-жа Цванцигер, занимавшаяся с Анастасией по просьбе Николая Осиповича.
      Н. О. Холева ввел Вяльцеву также и в столичный литературно-артистический кружок. Он сумел уговорить ее спеть на одном из вечеров этого кружка, проводимых в помещении зала Павловой на улице Троицкой или же в специально арендуемом зале на Невском проспекте, напротив Гостиного двора. Попытка оказалась удачной. Присутствующие на вечере пришли в неописуемый восторг от пения Анастасии. И с тех пор ни один из музыкальных вечеров кружка не проходил без ее сольных выступлений.
      Было ли то великой благодарностью за все доброе, что для нее сделал Николай Осипович, или просто пришла пора любви, но Вяльцева полюбила его всем сердцем. Холева же серьезным чувствам предпочитал веселое порхание по жизни, ибо был он, хотя и добрым, но довольно пустоватым человеком, не имевшим твердых жизненных принципов. Через несколько лет безумно влюбленная в него Анастасия убедилась, что ее «верный друг» изменяет ей с другими женщинами, считая мимолетные увлечения явлением нормальным. Искренняя и правдивая натура Вяльцевой не могла примириться с таким пониманием мужской любви и нашла достаточно душевных сил и мужества, чтобы заглушить свою омраченную изменой любовь. Анастасия ушла из дома Н. О. Холевы, оставив все наряды и драгоценности, подаренные ей в свое время любвеобильным

Спутница жизни Н. О. Холевы Фото. 1900. ГАБО	Супруг А. Д. Вяльцевой, полковник В. В. Бискупский Фото. 1903. Из коллекции А. Д. Вяльцевой-младшей
На пикнике с казаками Фото. 1907. Из коллекции А. Д. Вяльцевой-младшей	Общий вид дома певицы на набережной реки Мойки (№ 84) в Петербурге Фото. Из коллекции А. Д. Вяльцевой-младшей

      адвокатом. И ни он сам, бросившийся вдогонку, ни его близкие друзья поколебать решение Вяльцевой не смогли. Она вернулась в Петербург лишь после смерти Николая Осиповича.
      Время всегда было лучшим целителем сердечных ран. Залечила свои и Анастасия Дмитриевна. Жила она тихо, уединенно и ни о каких переменах в личной жизни не помышляла. Но именно в тот период ее жизни в Петербурге случилось событие, вызвавшее немалые слухи... Поговаривали, что после одного из концертов к Вяльцевой подошел великий князь X. Он положил ей руку на обнаженное плечо, назвал Настюшей и позволил какую-то фамильярность. Певица размахнулась, и вскоре одна из щек двоюродного брата Николая II заалела багровым румянцем. Свита ахнула... и бросились врассыпную. Князь с покрасневшей щекой вернулся в царскую ложу. Когда о случившемся узнал Николай II, то закатил брату вторую оплеуху, чтобы тот не позорил царскую фамилию, и выслал его из столицы на несколько месяцев.
      Незадолго до начала русско-японской войны Анастасию Дмитриевну стал настойчиво преследовать своим вниманием один из блестящих кутил столицы, статный и рослый красавец, ротмистр Василий Бискупский, отец которого в свое время командовал в Москве 3-й гренадерской дивизией. Большой поклонник всех дам и отчаянный игрок, он не на шутку увлекся Вяльцевой, хотя она и была старше его на восемь лет. Любовь оказалась взаимной. И для певицы стала чуть ли не личной трагедией его отправка на Дальневосточный фронт. Когда же была получена телеграмма о его тяжелом ранении, любящая женщина, забыв все и вся, забросив ангажементы, лавры и успехи, ринулась в незнакомые дальние края, чтобы ухаживать за раненым и баюкать «чарующей лаской» своего дорогого Василия.
      Одному из столичных корреспондентов довелось встретиться с Вяльцевой в одном из госпиталей Харбина: «Измученные врачи и сестры милосердия, не покладая рук, то перевязывали раны, то укладывали страждущих и для каждого было готово у них слово ласки и ободрения. Между сестрами милосердия мне мелькнуло знакомое лицо, но скромный костюм… утомление и забота, видимо, изменили сестру настолько, что я не мог припомнить, где я ее видел. А что видел и даже много раз, в том я был убежден. Улучив момент, я подошел к ней с вопросом: не встречались ли мы с нею в России? Внимательно взглянув на меня, она улыбнулась и, размешивая какое-то питье, ответила: «А что, меня, должно быть, трудно теперь узнать? Вы меня видели в N, где я играла в летней труппе». Я горячо пожал ей руку и выразил свое изумление по поводу того, что пришлось ей видеть здесь, на поле сражения, после драматической сцены. «Да ведь и это – драма, да еще какая! – ответила она с грустной улыбкой. – А теперь извините, мне нужно к больному». И, пожав мне руку, она отошла. Через минуту я уже видел, как она, склонившись над тяжело дышавшим солдатом, подавала ему питье, заботливо поддерживая его перевязанную голову» [99].
      Войну В. В. Бискупский закончил в звании полковника. Был награжден орденами за храбрость в русско-японской войне и вскоре назначен начальником личной охраны царя Николая II. Но после женитьбы на Вяльцевой был решением офицерского суда чести лишен всех своих званий. Романы с артистками обществом поощрялись, браки – никогда. Поэтому пришлось Василию Васильевичу променять погоны с массивными золотыми вензелями царя на должность устроителя гастролей и коменданта собственного вагона популярной певицы.
      Новое замужество счастья Анастасии Дмитриевне не принесло. Как и Холева, Бискупский был заядлым игроком, Вяльцева не успевала оплачивать один картежный долг за другим. Однажды последовало бурное объяснение, чуть не закончившееся разрывом. Увлекался Бискупский и горячительными напитками, что часто приводило к нежелательным эксцессам. В 1908 году с трудом удалось замять скандал, вызванный тем, что супруг в невменяемом состоянии вместе с П. Скоропадским разогнал похоронную процессию святого Иоанна Кронштадского...
      Певица, как все истинные таланты, много страдала от зависти и мелких интриг злобствующих бездарностей. Она перенесла всю тяжесть и грязь закулисной борьбы, без которых не обходится ни одна более или менее выдающаяся сценическая карьера. В ее дневнике можно было прочесть: «Мне ужасно не хочется рассказывать про то море интриг, в которое мне пришлось окунуться с первым аплодисментом, тот змеиный шип сплетен, уколы самолюбию, которыми сопровождались мои сценические шаги. Зачем вспоминать старое? Одно скажу: меня это не только не огорчало, а веселило. Даже в моменты особенно острых обид мне было не больно, а смешно... Недавно я встретила в Ялте Р. М. Раисову, и она мне стала рассказывать про какую-то кафе-шантанную певицу, которую газеты ставят выше меня. «Неужели это вас не возмущает?» – спросила она удивленно, видя на моем лице веселую улыбку. Пусть ее хвалят. Я убеждена, что и на мою долю хватит публики» [100].
      Излишне говорить и о том, что многие злоупотребляли готовностью Анастасии Дмитриевны прийти на помощь нуждающимся. Ее мать, Мария Тихоновна, всегда сокрушалась о том, что с раннего утра в их доме начинались визиты устроителей различных благотворительных вечеров. Причем, все эти депутации проходили по какой-то определенной схеме-сценарию, правда, с некоторыми отклонениями в сторону увеличения или уменьшения просителей. Совершались визиты приблизительно следующим образом... Пронзительный звонок заставлял вздрагивать от неожиданности всех домочадцев. «Барыня, Вы дома?» – спрашивала горничная Паша, «Пашет», как называла ее Вяльцева. «Меня нет дома!» – раздраженно отвечала Анастасия Дмитриевна. Но уже минуту спустя поправлялась: «Дома, конечно, дома... Где же я могу быть еще в такую рань?». Оказалось, прибыли два незнакомых господина. Отрекомендовавшись, стали упрашивать хозяйку дома украсить благотворительный вечер своим посещением. «В этот день я уже участвую в двух вечерах, – объявила та. – Мне будет трудно решиться еще на один.
      - Но цель нашего вечера так симпатична!
      - Господа, поимейте сожаление. Подумайте только, переезжать три раза за вечер из театра в театр!?! Я не выдержу.
      - Мы пришлем карету, куда и когда прикажете.
      – Ужасно! Я совсем не имею отдыха!.. Хорошо, согласна и напишу вам о карете, но приеду поздно, предупреждаю вас. На днях я обещала участвовать тоже в трех вечерах и на последний приехала через час после окончания.
      – Мы затянем вечер до какого угодно часа... Поволнуются, поволнуются, но Вы выйдете на сцену и все стихнет.
      – Хорошо, извольте!»
      Господа откланялись и уехали. Но через несколько минут появилась новая просительница. Она тоже устраивала вечер и по прихоти судьбы в тот же самый день.
      «Категорически отказываюсь, занята в трех вечерах.
      – Но у меня фешенебельный вечер! Дорогая! Ну, надуйте кого-нибудь и приезжайте ко мне.
      – Я дала слово!
      – Ну, напишите кому-нибудь, что забыли, что дали слово раньше. Ваше имя придает колорит программе.
      – Мне, право, не до колорита вашей программы.
      – Ну погадайте на узелки: к кому ехать, к кому не ехать. У меня публика первого сорта.
      – Я публику не делю по сортам. Нет, нет, не могу участвовать. Боже! Это ужасно! Один вечер, и вот вам – серия концертов.
      – Я на колени встану перед вами ради моих бедняков».
      Но Вяльцева наотрез отказалась участвовать в этом вечере. И дама, слегка надувшись, произнесла: «Извините, что я вас потревожила. Вы меня просто поставили в весьма щекотливое положение».
      « – Я?! Чем же я могла поставить вас в такое положение?
      – Чем? Я была уверена, что вы согласитесь и отпечатала вашу фамилию среди участвующих.
      – Как?! Без разрешения?
      – Мне говорили, что вы – такая милая, добрая и никому не отказываете...»
      Произошло бурное объяснение, и дама уехала, ничего не добившись. Вяльцева же была очень расстроена из-за беспокойства о том, что публика может заподозрить ее в обмане. Первым побуждением певицы было дать опровержение в газету, но перо выпадало из рук: «Этим письмом я только подорву ее вечер. Придется ехать ради двух романсов». И опечаленная Анастасия Дмитриевна стала лихорадочно перебирать ноты. Остальную часть дня пролежала на кушетке, мучительно раздумывая, как угодить всем визитерам.
      На долю артистки выпало немало и прямых вымогателей. В декабре 1906 года известный петербургский купец Г. Г. Елисеев был буквально засыпан письмами с просьбой передать через посыльного довольно значительные денежные суммы, которые «Вяльцева» обещала возвратить после очередных концертов. Елисеев, несказанно удивленный неожиданным банкротством Анастасии Дмитриевны, позвонил певице по телефону, чтобы узнать причину такой катастрофы. Раздосадованная поднятой шумихой вокруг своего имени, Вяльцева ответила, что «сама готова прислать господину Елисееву и его кампании взаймы». Между тем лже-Вяльцева, не догадываясь о существовании такого открытия Эдисона, как телефон, продолжала бомбардировать «г-на Илисеефа» своими просьбами. Дав знать об этом полиции и проследив маршрут посыльного, Елисеев напал на след составительницы писем. Таинственной вымогательницей оказалась бывшая кухарка Вяльцевой.
      Негативные стороны супружеской жизни и трудные будни театральной действительности, перемоловшей немало истинных дарований, заметно подтачивали силы легкоранимой Анастасии Дмитриевны. По природе своей эмоциональная и общительная, она с годами становилась все сдержаннее и молчаливее. В больших серых глазах этой женщины, много пережившей и на все взиравшей уже примирительно, все чаще стали появляться печаль и безысходная грусть. Во время гастролей в Харькове в 1907 году корреспондент газеты «Южный край» Е. М. Бабецкий с тревогой делился с друзьями впечатлениями о встрече с певицей: «Не трудно было заметить, что Вяльцева – не «та», на всем существе ее лежал отпечаток усталости и какой-то грусти, даже улыбка редко появлялась на осунувшемся лице» [101].
      Но если Анастасия Дмитриевна изменялась внешне, то прекрасные душевные качества оставались неизменными. Незадолго до смерти, 19 января 1913 года она составила завещание, согласно которому ее дома с обстановкой, расположенные по набережной р. Карповки в Петербурге (№№ 22, 24), с прилегающими земельными наделами, оцененные в 567636 рублей, завещались в собственность города для устройства в них больницы имени А. Д. Вяльцевой для рожениц и женщин с гинекологическими болезнями или же для устройства и содержания приюта для внебрачных детей. Эти дома должны были быть переданы городу 4 февраля 1917 года. В завещании оговаривалось: если Санкт-Петербургская дума не сочтет нужным организовать больницу или приют, то душеприказчик имеет право дом и земельный надел при нем продать, а вырученные средства использовать для учреждения в местном университете стипендии имени певицы для крестьянских детей. Всю движимость – обстановку, экипажи, меха и прочее певица завещала продать с аукциона с тем, чтобы часть вырученных средств передать в фонд будущей больницы, а остальные распределить между родными и близкими. Причем, большую часть (40.000 рублей) завещалось поместить пожизненным вкладом на 12-летнего воспитанника Анастасии Дмитриевны – Евгения Федоровича Ковшарова, обучавшегося в то время в реальном училище Шеновальникова. Одним словом, как говорили позднее родные Вяльцевои, этим распоряжением «покойная хотела как бы отдать населению часть того, что она заработала от него же своим пением».
      Но все получилось не так, как хотелось певице. И в некрасивой истории, развернувшейся вокруг завещания А. Д. Вяльцевои, к сожалению, главными движущими силами стали стяжательство и казнокрадство.
      19 марта 1913 года громадный столичный аукционный зал едва вместил всех желающих присутствовать при распродаже вещей покойной Анастасии Дмитриевны. Здесь собрались блестящие гвардейцы с дамами, театралы и скромные курсистки, пришедшие купить хоть что-нибудь на память о любимой певице. Аукцион ожидался богатый. Каталог вещей насчитывал 1652 предмета: мебельный гарнитур розового цвета большой гостиной, зеркала, подлинные картины художников Бергольца, Альберта Бенца, гравюры, мраморные бюсты и так далее. Театралы были озабочены приобретением коллекции театральных костюмов покойной артистки: красного шелкового для оперы Бизе «Кармен», светлого – для оперетты Штрауса «Цаганский барон», любимого платья певицы – ажурного, кисейного, сплошь разрисованного руками самой Вяльцевои, для оперетты Валентинова «Ночи любви». 8 апреля аукцион завершился. Было выручено 151852 рубля, что дало возможность в том же месяце провести соответствующие отчисления завещанных сумм. В связи с этим председатель Санкт-Петербургской городской больничной комиссии А. Барн обратился в городскую управу с просьбой: ввиду чрезмерного переполнения больными Петропавловской больницы, расположенной по соседству с завещанными артисткой домами, принять неотложные меры для устройства в них женского отделения. А городская санитарная комиссия просила 9 апреля управу о разрешении «воспользоваться для нужд городского родовспоможения пожертвованным городу покойной А. Д. Вяльцевои домом, находящимся на Петербургской стороне». И, после долгих раздумий, городская дума выразила, наконец, 28 апреля 1914 года свое согласие на принятие пожертвований певицы и поручила больничной и санитарной комиссиям разработать проект гинекологической больницы.
      Прошло несколько лет. Издавались одно за другим постановления городской управы. Наращивались дела с перепиской о завещании певицы Анастасии Дмитриевны Вяльцевои, сменялись душеприказчики и опекуны над имуществом покойной (К-- О. Кирхнер, А. А. Бем, Д. К. Тироп, И. П. Теребки и другие), но дело с устройством больницы имени А. Д. Вяльцевои так и не продвинулось. И когда 29 января 1919 года, уже при Советской власти, Петроградский исполнительный комитет Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов занялся разбором духовного завещания певицы, оказалось, что были пущены на ветер, а вернее, попали в карманы лиц, облеченных правами и полномочиями по управлению завещательными суммами, 567636 рублей, завещанных Анастасией Дмитриевной Вяльцевои городу Петербургу. Результатом явилось постановление исполкома: «За неимением в ведении отдела опеки подопечного имущества, опекунство прекратить, опекунов уволить, а дело передать в архив, о чем уведомить опекунов» [102].
      В одном из своих писем выдающийся русский художественный и музыкальный критик В. В. Стасов писал: «Я убедился, что другого нет счастья, как делать то, к чему всякий из нас способен, все равно, будет ли это большое дело или самое крошечное... Я твердо убежден, что от самого маленького человечка и до самого большого, от какого-нибудь мостовщика и трубочиста и до наших великих богов – Байрона, Шекспира или Бетховена, – все только счастливы, спокойны и довольны, когда могут сказать себе: «Я сделал то, что мог. Все остальное в жизни ничто» [103].
      Эти слова своей жизнью подтвердила несравненная Анастасия Дмитриевна Вяльцева.
     
     
     

      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      НЕТ ЧАЙКИ ПРЕЛЕСТНОЙ
     
      Ушла. Но гиацинты ждали,
      И день не разбудил окна,
      И в легких складках женской шали
      Цвела ночная тишина.
      А. Блок
     
      Когда кто-либо из знакомых умирал, А. Д. Вяльцева говорила: «Лебединая песня пропета. Ничего не поделаешь...» И тут же замыкалась в себе, задумываясь о собственной судьбе.
      Впечатлительная и очень суеверная по натуре, Анастасия Дмитриевна еще с юности была напугана предсказаниями одной гадалки. И, что бы в ее жизни ни совершалось, она всегда соразмеряла с этими предсказаниями... С гадалкой она встретилась в Киеве, в самом начале своего творческого пути. Служила Вяльцева тогда в хоре на Трухановом острове. Популярная же в городе ворожея Фекла ютилась в одном из закоулков Подола, в старой полуразвалившейся землянке. Страшный вид гадалки, ее надтреснутый голос и единственный кривой глаз произвели на чуткую Настю такое сильное впечатление, что девушка не могла шевельнуть языком и погадать за нее попросила Феклу подруга. После некоторых приготовлений гадалка зажгла перед зеркалом две свечи и, взяв Вяльцеву за руку, сказала: «Вот, красавица, тебе будет богатство, слава и счастье, но когда ты будешь вполне счастлива, ты очень заболеешь. Грозит тебе туча, прорезанная красной нитью... Может быть и умрешь, – красная нить по черной тучке не ясна» [104].
      В первое время Анастасия все время находилась под впечатлением этого предсказания. Но жизнь шла своим чередом, и она все реже говорила о нем. Однако, незадолго до последнего гастрольного турне с ней произошло событие, живо напомнившее о страшной гадалке... Отправляясь на свой концерт в зал Петербургского дворянского собрания, Вяльцева, выходя из подъезда своей квартиры, машинально подняла кверху глаза и увидела в небе... огромную черную тучу, как ей показалось, прорезанную красной нитью. Она задрожала всем телом. Напрасно приятельница Голощапова, всегда сопровождавшая артистку на концерты, уже наслышанная о мрачных предсказаниях, уверяла ее, не спускавшую испуганных глаз с надвигающейся тучи, что не было никакой красной нити, что это всего лишь гроза... Не слушая Голощапову, Анастасия Дмитриевна, сама не своя от ужаса, повторяла: «Скоро придет и мой конец. Скоро я запою свою лебединую песню». Правда, от концерта она не отказалась и пела, как всегда, много. Бисировать одни и те же романсы певица не любила. Но в тот вечер исключение составила «Лебединая песня», которую она исполнила четыре раза подряд. И когда пела слова: «Иль мне правду сказали, что будто моя лебединая песня пропета», – в ее глазах блестели слезы.

К титульной странице
Вперед
Назад