Гутерц А.
Николай Верещагин. На благо Отечества
Вологда, 2011
  

Буди ревнитель право живущим, и сих житие
и деяние пиши на сердце своем.
Св. Василий Великий

Глава 1. ДЕЛО ЖИЗНИ
 
Николай Васильевич Верещагин создал в России новую отрасль народного хозяйства – маслоделие и сыроварение. Деятельность его имела не столько коммерческий, сколько общественный характер. Заслуженно пользуясь безусловным доверием общества и правительства, Верещагин получил в виде разного рода выплат и кредитов большую часть всех государственных ассигнований, выделенных в 1871 – 1897 годах на развитие нарождающейся промышленности [1].
 
Свою деятельность в этой области Николай Васильевич начал на ссуды Императорского вольного экономического общества (ИВЭО) и земств. В 1865 году ИВЭО выделило деньги благодаря настойчивости А. И. Ходнева, секретаря Общества, оценившего идею насаждения артельного сыроварения и выдающиеся достоинства инициатора. Размер сумм и срок выплаты пособий были невелики (около 11 тысяч руб. за шесть лет). Но если вспомнить, что безденежье, то есть «отсутствие желающего дать капитал в ссуду» [2], было государственной проблемой этих лет, поддержка ИВЭО окажется весомей. Немало значили для Верещагина также право ставить клеймо с гербом Общества на продукцию заводов и возможность обращаться в правительственные инстанции от имени ИВЭО.
 
Под эгидой ИВЭО и Императорского московского общества сельского хозяйства (ИМОСХ) проходила большая часть деятельности Верещагина, а когда жизнь этих обществ оказалась парализованной антиправительственной фрондой, Николай Васильевич создал Северное сельскохозяйственное общество [3], возглавил которое один из его учеников.
 
Отношение ИВЭО к начинаниям Верещагина не всегда было последовательным, так же, впрочем, как и восьми министров финансов и шести министров, ведавших сельской промышленностью. Многие современники рассматривали его труды лишь в рамках артельных начинаний русского общества, когда модные артели представлялись некоей альтернативой капиталистическому уродству Запада. Подлинное значение идей Верещагина прекрасно понял Дмитрий Иванович Менделеев. Выступления ученого в 1869 г. на заседаниях ИВЭО убедили большинство участников продлить финансовую поддержку Верещагину и признать его достойным награждения большой золотой медалью.
 
Как известно, Д. И. Менделеев вел тогда на средства ИВЭО серию сельскохозяйственных опытов. Дважды по поручению Общества он выезжал для осмотра верещагинских сыроварен в Тверскую губернию. Любопытно, что ради одной из поездок Менделеев отказался лично докладывать об открытии периодического закона. Эпохальный доклад по поручению автора сделал его скромный коллега. Сам же Менделеев в те дни готовил масло, сыр и наблюдал с Верещагиным за дойкой коровы по кличке Нянька. Происходило это в хозяйстве «первого русского фермера» [4], которое оба единомышленника пропагандировали на собраниях ИВЭО и в печати. Грандиозный замысел Верещагина – развитие скотоводства и подъем сельского хозяйства северных губерний и Сибири, завоевание европейских рынков для отечественных молочных продуктов – Менделеев разделял и одобрял. Он сам, как и его друг, брался за решение больших государственных вопросов.
 
Многое из задуманного осуществилось. Десятки тысяч крестьянских хозяйств начали осваивать новый промысел. Россия заняла второе место в мире по экспорту масла.
 
Революция изменила уклад деревенской жизни. На смену крестьянским маслодельням и сыроварням пришли предприятия пищевой промышленности. Наше поколение знает вологодское сливочное масло, российский, костромской и углический сыры, сгущенное молоко, не знает только, что все это дело рук Верещагина. Почему не сохранилась память о его имени хотя бы в названиях? Одна из причин проста: разработанную технологию Верещагин немедленно публиковал для всеобщего сведения, «чтобы сделать невозможным взятие какой бы то ни было привилегии на этот способ в России», чтобы каждый мог наладить ее в своем хозяйстве. Патенты, авторские свидетельства, ученые докторские степени бессребренику не нужны. Его помощники, из тех, кто не испугался неудач первых лет, стали миллионерами либо сделали ученую карьеру, либо поступили на государственную службу – ведь потребовались руководители новой отрасли. Верещагин же в конце жизни заложил свое родовое имение для оплаты очередных опытов [5].



Настоящая книга – не биография удачливого и талантливого предпринимателя, а рассказ о житии подвижника. Истинную правду говорил писатель Н. С. Лесков: «У нас не переводились, да и не переведутся праведники. Их только не замечают, а если стать присматриваться – они есть».



13 октября 1839 г. в семье потомственного дворянина Череповецкого уезда Новгородской губернии, отставного коллежского асессора Василия Васильевича Верещагина родился сын Николай. Детство его прошло в Пертовке на берегу Шексны под попечением матери. Десяти лет родители поместили его на казенный кошт в Морской корпус вместе с младшим братом Василием (будущим художником). В положенный срок Николай стал гардемарином, и как один из лучших, назначен унтер-офицером. Война нарушила распорядок занятий старших воспитанников. Гардемарины, хотя и были расписаны на суда, в плавание не выходили – в заливе хозяйничал англо-французский флот, а русские корабли отстаивались в портах под защитой мин и береговых батарей. До конца кампании Николай служил на паровой канонерской лодке Кронштадтского отряда, а потом на берегу, в столице. В 1859 г. молодой мичман получил разрешение «не в пример прочим» (как сказано в приказе генерал-адмирала) посещать вольнослушателем университет.



Накануне Реформы 1861 года Верещагин вышел в отставку, чтобы послужить благородному делу. В мировые посредники первого призыва пошел цвет дворянства. Отставной лейтенант Верещагин баллотировался и был избран в кандидаты мирового посредника своего уезда. Утвержденный в должности Сенатом, он ревностно принялся за работу – введение уставных грамот.



Заняться сыроварением Николай Васильевич хотел поначалу в имении родителей. «Не люблю браться за дело, которое не знаю», – сказал ему отец и посоветовал выучиться ремеслу. Совет был хорош, но поиски учителя затянулись. Сыровары-швейцарцы, издавна работавшие у знакомых помещиков, наотрез отказались открыть свои секреты молодому барину: «Научи вас, русских, что останется нам делать в России?»



Женитьба изменила планы Николая Васильевича. Женившись против воли отца на Татьяне Ивановне Ваниной, недавней крепостной соседа, Верещагин не смог оставаться дома... Тем временем выяснилось, что можно раздобыть рекомендательное письмо и учиться сыроваренному делу в Швейцарии и что жизнь там дешева. Весной 1865 года молодые супруги, заняв денег на дорогу, отправились за границу. Рекомендация оказала свое действие, и перед русским джентльменом распахнулись двери лучших скотных дворов и сыроварен. Начал Николай Васильевич с работы подмастерьем в маленькой сырне близ Женевы, заслужил за три месяца отличный диплом, а потом поработал и у знаменитых мастеров. Одновременно он готовил обзор, который по современным понятиям является диссертацией технолога [6]. Татьяна Ивановна училась тоже – она брала уроки русской грамоты [7].



Завершая изучение торговых порядков, правил и уставов разных артелей, Верещагин написал в Вольное экономическое общество. Он предложил «сделать опыт устройства артельных сыроварен». Секретарь Общества заинтересовался, обещал свою поддержку и посоветовал обратиться с официальным письмом к президенту.



В октябре 1865 г. собрание ИВЭО рассмотрело предложение «ввести сырование в круг крестьянского хозяйства» и постановило оказать помощь Верещагину из процентов яковлевского капитала. Капитал был завещан на улучшение хозяйства Тверской губернии. Так Верещагин оказался привязанным к местности, никогда не славившейся скотоводством, а не к облюбованным пастбищам под Ярославлем.



Зимой он поселился с женой в полузаброшенной пустоши Александровке, арендовав две избы. Лучшую оборудовали под сырню, вырыв подвал и обложив его кирпичом, другую приспособили под жилье. Там и рос первенец Верещагиных Кузьма.



В отчетах официальных гостей и ревизоров ИВЭО – почтительное удивление: суровый быт и тяжкий труд производили впечатление на всех. Получив постепенно большое нравственное влияние на окрестных крестьян, Верещагин начал заводить артельные сыроварни, и число их за два года перевалило за дюжину. Мастерами ставились его ученики. В одной из первых артелей в приволжском селе Видогощи мужики трижды писали условие с Верещагиным и три раза это условие уничтожали, боясь принять деньги ИВЭО в долг. Решение схода было подписано на четвертый раз.



В 1868 г., путешествуя по России, Видогощи посетил Великий князь Алексей Александрович в сопровождении наставника Посьета. Принцы редко делают случайные визиты. Экспромт был подготовлен и объяснялся просто. Во-первых, мичман Верещагин, печатаясь в «Морском сборнике», стал лично известен генерал-адмиралу Великому князю Константину. Во-вторых, и К. Н. Посьет, и министр государственных имуществ (т. е. земледелия) А. А. Зеленый – выпускники Морского корпуса. Вскоре после визита Совет ИВЭО получил от Зеленого письмо. Министр, «намереваясь... повергнуть на Всемилостивейшее воззрение заслуги... Верещагина», просил подробных сведений и мнения самого Совета. Очередная ревизия, на этот раз Д. И. Менделеева, подтвердила успехи дела. Желаемые подробности министру сообщили, и к новому 1870 г. Верещагин стал кавалером ордена Святой Анны.



Пока шла эта переписка, Верещагин получил знаки общественного признания: благодарности Тверского и Ярославского земств, золотые медали ИВЭО и ИМОСХ, золотые медали за сыр и масло на выставках, извещения об избрании в члены ИМОСХ и в Комитет скотоводства при ИМОСХ. Бессменный президент ИМОСХ И. Н. Шатилов заявил, что «самым крупным фактом деятельности Комитета за прошлый год должно считаться ознакомление... с докладом Верещагина о его поездке в Гамбург» [8]. Верещагин ездил туда с образцами масла выяснить условия сбыта. Сливочное масло ранее Россия никогда не экспортировала, сбывали в Азию только топленое, так называемое русское масло.



«В новую эпоху гласности» был один надежный способ осуществить свои идеи – привлечь к ним внимание и убедить в их полезности. Убедить правительство разрешить ссудные товарищества, земства дать денег на обучение мастеров, Министерство земледелия – содержать школу сыроваров, крестьян – правильно кормить зимой коров... Силу печатного слова подкреплял зачастую авторитет ИВЭО. Любому начальнику приличнее положить резолюцию не на письме частного лица, а на бланке ИВЭО с подписью президента.



В первый, «артельный» [9], период деятельности публикации Верещагина чаще всего встречаются в ежегодниках ИВЭО. В 1878 г. он основал газету «Скотоводство» [10]. Но со смертью спонсора издание прекратилось. Основанный Верещагиным позже «Вестник русского сельского хозяйства» издавался двенадцать лет. Там опубликовано свыше ста шестидесяти статей Николая Васильевича. Писал он ясно, просто. Главное же, Верещагин «видел в слове – дело и сказанному следовал». Он как бы публично ставил себе очередную задачу, а потом отчитывался в выполнении.



Убедить можно того, кто согласен слушать. Академик А. Ф. Миддендорф, пользовавшийся громадным авторитетом, слушать отставного лейтенанта не хотел. Он считал нужным сперва завести в России настоящий молочный скот, а потом хлопотать о переработке молока. Вот два его афоризма: «Железные дороги – сеяльные машины чумы» (о перевозке скота) и «Режь русскую корову-тасканку!» (отощавшую к весне корову подымали на веревках и за хвост, отсюда – «тасканка»).



Три экспедиции [11] для обследования русского скота, отправленные по инициативе Верещагина, несколько реабилитировали «тасканок» (ярославок и холмогорок). Но случилось это только после смерти Миддендорфа, руководителя последней, третьей, экспедиции.



Став в 1889 г. председателем Комитета скотоводства при ИМОСХ, Верещагин ввел в практику ежегодные выставки областного крестьянского скота. Повсеместный интерес крестьян заставил заниматься выставками и земства. Стало ясно – хороший корм окупается переработкой большого количества молока на масло и сыр.



Кроме выставок, пропаганду среди крестьян вели передвижные маслодельни и отряд датских мастеров, выписанный министерством. Работой датчан руководил выдающийся практик К. X. Риффесталь [12], привлеченный Верещагиным в 1891 г.



Труднее всего оказалось победить грязь и жульничество. Грязь побеждали с помощью луженой посуды и иностранцев. Русский тут своему брату не поверит: «Из чистого не воскреснешь, из грязного не треснешь!» Специальной посудой снабжало земство, как правило, бесплатно. Разбавленное же молоко носили и носили, пока не появились надежные химические способы контроля.



После отмены крепостного права правительство долго не позволяло вчерашним рабам личные ссуды, ограждая крестьян от ростовщиков и защищая интересы фиска (казны). В этих условиях Верещагин добился разрешения на ссуды молочным артелям от Госбанка под вексель поручителя. Изыскивая новые пути кредитования помимо земств [13] и казны, Верещагин присоединился к «князю-кооператору» А. И. Васильчикову [14]. Вместе они создавали ссудо-сберегательные товарищества по образцу Genossenchaftsbank костромского помещика С. Ф. Лугинина, вместе с единомышленниками учредили Комитет (1871 г.), под руководством которого возникла широкая сеть учреждений взаимного народного кредита.



Опираясь на общественное мнение в решении производственных и финансовых проблем, Верещагин не мог не привлечь внимания «красных» всех оттенков. Кто только не побывал на его сыроварнях... «Ходоки в народ» несколько раз пытались использовать звание сыровара в своих целях... Левая печать не скупилась на критику и инсинуации [15]. Немало драгоценного времени потратил Верещагин на объяснения губернаторам, свидетельские показания в суде [16].



В 1868 г. Верещагин начал хлопотать об учреждении правительственной Школы молочного хозяйства. Проект долго согласовывался в трех министерствах. Благодаря поддержке II Съезда русских сельских хозяев и депутациям от земств бумаги не остались под сукном. Все решилось накануне 1871 г. в кабинете министра финансов. Министр был любезен: «Я всегда готов помочь, когда за делом стоит человек, ему преданный».



Школа молочного хозяйства [17] открылась весной 1871 г. неподалеку от Твери, в селе Едимоново. За 25 лет ее окончили около тысячи человек. Обычно выпускники подобных школ стремились уклониться от работы в деревне и занять малооплачиваемые должности чиновников. Верещагинские ученики стали редким исключением.



Кроме грамоты и счета, в Едимонове учили делать сгущенное молоко, честер, бакштейн, зеленый и французские сыры, сливочное масло. Продолжали опыты со швейцарским сыром, добиваясь хорошего качества. Голландский сыр готовили в филиале школы, в селе Коприно (Ярославская губерния).



Как понял Верещагин, было ошибкой начинать со швейцарского сыра. Он требует точной технологии – ведро молока от больной коровы или разведенное водой губило всю варку. Вызревает сыр долго, полтора-два года, а крестьяне не хотели так долго ждать окончательного расчета... Швейцарский сыр высшего качества научились делать в Едимонове после постройки усовершенствованного подвала и устройства лаборатории. Собираясь распространить свою деятельность на Ярославскую губернию, Верещагин решил готовить там голландский сыр.



С 1868 г. Верещагин трудился уже с товарищами и помощниками... Один из них, бывалый моряк, лейтенант В. И. Бландов проявил редкую деловую хватку. По поручению Верещагина он ездил в Голландию обучаться ремеслу. Вернувшись, работал в Ярославской губернии, там, где Николай Васильевич заручился поддержкой земств и согласием сельских сходов. Потом взялся за «беспризорный» склад [18] артельных сыроварен в Москве и превратил его в доходнейшее дело. Постепенно, отойдя от Верещагина, открыл свою фирму и стал миллионером. Построил первый московский молочный завод с сетью первоклассных магазинов.



Другого помощника Аветиса Калантара, студента-агронома, Верещагин пригласил в 1882 г. Командировал его в Англию и Францию на стажировку и поручил заведовать научной лабораторией при школе. Впоследствии этот честолюбивый человек делал карьеру в Министерстве земледелия, а после революции товарищ Калантар строил советское масло – и сыроделие.



Среди сподвижников Верещагина нельзя не упомянуть семью голштинцев Буман. Скотника Франца Бумана и его жену Иду Верещагин пригласил учителями в Едимоновскую школу, а когда истек срок контракта, помог открыть собственную маслодельню на Вологодчине. На маслозаводе под Вологдой Ида Буман принимала стажеров из Едимонова и держала постоянно своих девушек-подмастерьев. С соседями у них установились прекрасные отношения. На базе образцового хозяйства достойных супругов в 1911 г. был создан Молочный институт, существующий и поныне [19].



Привлекая способных людей, Верещагин помогал каждому сделать первые самостоятельные шаги, не стесняясь беспокоить для этого лиц с высоким положением.



За безвестного сыровара А. Н. Еремеева перед послом России в Швейцарии хлопотал президент ИВЭО князь А. А. Суворов-Рымникский. Дело о награждении скромного дворянина Кирша, посланного Верещагиным на Кавказ, рассматривал Государственный Совет, а министр земледелия докладывал о нем Императору.



Шли годы. Дело приобретало размах, в него включались тысячи людей. Трудности вначале решались так: возникла нужда в ведрах, бидонах и прочей посуде из луженого металла – Верещагин оборудует мастерскую [20] с помощью лучших шведских мастеров; надо освободиться от диктата цен столичных торговцев – Верещагин открывает при поддержке ИВЭО склад артельных сыроварен; в товарных вагонах портится масло и сыр – Верещагин идет к родственнику, члену Совета Николаевской дороги, и вагоны начинают цеплять к скорым поездам.



Но трудности росли пропорционально размаху дела... Железных дорог много и большинство – частные. Произвол – дикий. Комиссия графа Э. Т. Баранова по ограждению интересов публики от злоупотреблений железнодорожных обществ – бессильна, министр путей сообщения, уже известный нам Посьет – бессилен... Верещагин вступает, казалось бы, в безнадежную борьбу. Он является на съезды железных дорог (им же несть числа: тарифные, общие, конвенционные, объединенные...) с проектами, ходатайствами, объясняет очевидное, просит построить вагоны-холодильники, ввести льготные тарифы. Благодаря его настойчивости перевозка молочных продуктов становится образцовой среди перевозок всех скоропортящихся грузов в системе Министерства путей сообщения. Произошло это, правда, через тридцать лет.



Верещагин прекрасно понимал значение выставок для рекламы. Как заведующий школой, владелец механической мастерской и хозяин нескольких сыроварен, он получал на выставках в России и за рубежом десятки золотых и серебряных медалей. Но важнее были награды артелей и частных заводов [21], некогда им налаженных и работавших самостоятельно (первый частный завод он устроил в имении президента ИВЭО С. И. Волкова).



В Москве в 1878 и 1879 гг. Верещагин организовал две специальные молочные выставки, а в Петербурге в 1899 г. еще одну – I Всероссийскую выставку молочного хозяйства.



Всероссийская выставка и Съезд русских молочных хозяев при ней – последний акт поддержки Вольным обществом Верещагина. Противостояние [22] президента графа П. А. Гейдена и правительства стало для ИВЭО тупиком.



Организация выставок удавалась Верещагину превосходно. Чтобы обеспечить успех и авторитет сельских выставок русского молочного скота, Верещагин приглашал губернаторов, титулованных знатоков, экспертов ИВЭО и ИМОСХ, раздавал «утешительные призы» или, попросту говоря, дарил по рублю за беспокойство мужикам, оставшимся без наград.



В городах при выставках устраивались съезды, или «беседы» с докладами известнейших специалистов, прениями. Стенограммы немедленно печатались в газетах. Пожелания направлялись в министерства, железным дорогам, градоначальникам.



Популярностью на выставках пользовались непременные «демонстрационные отделы», где на глазах у посетителей делали сыр и масло едимоновские ученики.



Узнав, что инженер Г. Лаваль наладил в Швеции выпуск молочных центробежных сепараторов, Верещагин списался с ним, и в том же 1881 г. аппарат изумлял посетителей вологодской выставки. «Странствующие» инструкторы маслоделия (передвижные маслодельни учреждены МГИ с 1886 г.) с помощью чудо-машины всегда получали согласие схода на заведение деревенской маслодельни.



Все крупнейшие всероссийские выставки сельского хозяйства (Харьков, 1887, 1903; Москва, 1895), художественно-промышленные выставки (Москва, 1882; Нижний Новгород, 1896) и другие имели отделы скотоводства, молочного хозяйства и демонстрационный отдел, устроенные (полностью или частично) Верещагиным.



На выставке в Нижнем Новгороде один из павильонов комплекса «Скотоводство» готовил сын Верещагина Василий Николаевич. По примеру отца два сына занялись молочным хозяйством, и оба взяли в жены учениц Едимоновской школы.



Распространив свою деятельность на Тверскую, Новгородскую, Архангельскую, Смоленскую, Вологодскую и Ярославскую губернии, Верещагин думал и о Кавказе. Один из верещагинских учеников устроил там в 1873 г. сыроваренный завод, но скоро разлив горной реки и эпизоотия разорили его.



Другого смельчака найти было непросто. Нужен был грамотный и надежный человек. Ученик Едимоновской школы А. А. Кирш согласился попробовать. Первая поездка окончилась неудачей, но в следующем году он сумел открыть завод, потом второй, третий... Успех был несомненный. Неожиданно Государственный Совет прекратил ассигнование Киршу [23]. Отклонено было также ходатайство ИВЭО об устройстве на Кавказе молочной школы.



Когда началось движение поездов по Сибирской дороге [24], Верещагин командировал за Урал бывшего «странствующего маслодела» В. Ф. Сокульского [25] и посоветовал поехать с ним купцу А. А. Валькову. Их усилиями маслодельные заводы в Тобольской губернии стали множиться не по дням, а по часам. Сказочному росту заводов вдоль дороги Курган – Обь способствовали три обстоятельства:



сибирские переселенцы имели хороший артельный навык;



государственный кредит стал доступен;



производственные затраты были просчитаны до сотых долей копейки и с такой же точностью выверены социальные последствия всех мероприятий, связанных с маслоделием.



В 1896 году для нужд маслоделов Верещагин открыл в Кургане контору механической мастерской. Годом позже он помог создать там филиал ИМОСХ, который, не мешкая, возбудил вопрос о специальных поездах для вывоза масла – заводы сразу же были ориентированы на приготовление экспортной продукции. К счастью, именно в это время Министерство путей сообщения наконец-то начало серийный выпуск вагонов-ледников, о которых Верещагин не переставал хлопотать много лет. Уже в 1901 г. из Сибири вывезли в Европу около 30 000 тонн масла на сумму 23 миллиона рублей, из которых две трети получили крестьяне за сданное молоко.



Как только пошло на экспорт сибирское масло, Верещагин проследил путь его движения, обдумал, как устранить задержки, хищения и порчу масла в пути. Его пожелания одобрил Съезд маслоделов в Петербурге (1899 г.) и в виде рекомендаций направил в различные правительственные инстанции. По поручению того же съезда Верещагин отобрал на конкурсной основе фирмы, способные установить регулярные рейсы из России в Европу. Прибытие «масляных поездов» приурочили к погрузке пароходов, а судовые рейсы – к биржевым дням рынков Лондона, Гулля, Гамбурга.



Грандиозный размах, сложность начатого дела и в то же время непоследовательность Министерства земледелия вынуждали Верещагина нарушать сроки ссуд и превышать разрешенный ему кредит. Императорскими повелениями (1883, 1890, 1897 гг.) и решениями Кабинета министров (1903 г.) расходы Верещагина, взятые ссуды и проценты по ним приняли на счет казны как расходы на государственные нужды. Однако последнее ходатайство Верещагина было удовлетворено Министерством финансов с задержкой на четыре года [26]. Это привело к нарастанию процентов, почти удвоивших долг. С. Ю. Витте и его преемник В. Н. Коковцев заняли в отношении Верещагина непримиримую позицию, которую не поколебали ходатайства земств, министров А. С. Ермолова, А. В. Кривошеина, П. А. Столыпина. Есть основания полагать, что Верещагин задел немалое самолюбие Витте, отстаивая льготные тарифы.



В 1898 году закрылась Едимоновская школа, потом прервалась деятельность ИВЭО, чуть позже – ИМОСХ, и общественная работа в области молочного хозяйства переместилась в провинцию: Ярославль, Вологду и за Урал.



Поскольку основные теоретические и практические вопросы новой отрасли были достаточно разработаны, развитие ее шло успешно, тем более что бюрократическая машина наконец-то заработала. Правительство увеличило штат специалистов и выделило дополнительные ассигнования. Наряду с Министерством земледелия и государственных имуществ интересы маслоделия стали учитываться многими ведомствами: Министерством иностранных дел, Госбанком, Министерством внутренних дел, Министерством путей сообщения, Главным управлением торгового мореплавания и портов и др. Стали нормой междуведомственные совещания и заседания Государственного Совета по вопросам развития маслоделия. Это и неудивительно: ежегодный экспорт сибирского масла давал золота столько же, сколько все золотые прииски Сибири за год.



Верещагин, заложив имение (1896 г.), постепенно отошел от дел и ограничился обязанностями штатного консультанта Министерства земледелия и председателя Комитета скотоводства ИМОСХ. Одна из последних его забот – участие в подготовке русского отдела молочного хозяйства для Всемирной выставки в Париже. Экспонаты отдела получили множество высших наград, а весь отдел в целом – Почетный диплом.



13 марта 1907 года Николай Васильевич скончался в Пертовке, окруженный вниманием своей семьи.



На траурном заседании МОСХ выступил князь Г. Г. Гагарин: «Я всегда поражался глубокой любовью Николая Васильевича к избранной деятельности и искрим желанием в этой сфере помочь своему ближнему. Перед этим альтруизмом и любовью я и преклоняюсь, так как твердо убежден, что не личные интересы даже не широкие научные познания и труды двигают вперед намеченное дело, а главная сила на всех поприщах человека есть любовь».







Примечания:







Глава 1







1 Государственные ассигнования на развитие маслоделия и сыроварения, полученные Н. В. Верещагиным – это: главным образом, затраты на Школу молочного хозяйства в с. Едимоново Корчевского уезда Тверской губернии (включая жалованье заведующего); вексельный кредит, открытый Верещагину для выдачи ссуд артелям и на содержание складов; пособие, выданное Верещагину по Высочайшему повелению в 1890 г., – всего, по подсчетам канцелярии С. Ю. Витте, 558 тыс. руб. к 1896 г. (РГИА, ф. 583, оп. 4, д. 309, л. 99).



Розыски в архивах С.-Петербурга стали возможны для автора благодаря неизменно радушному гостеприимству Марии Кузьминичны Дубосарской – внучки Н. В. Верещагина.



2 Слова из секретного доклада министра финансов М. X. Рейтерна (22.09.1866 г.) Императору Александру II об истощении денежного рынка в России: «То, что обычно называют безденежьем, – есть затруднение найти желающего дать капитал в ссуду» (ГАРФ, ф. 678, on. 1, д. 620).



3 Северное сельскохозяйственное общество основано в 1897 г. под названием «Новгородское общество сельского хозяйства и сельскохозяйственной промышленности». Изменение названия утверждено 16.01.1899 г. Председатель в течение ряда лет – Аветис Айрапетович Калантар. См. о нем прим. 23 к главе 3.



4 «Первый русский фермер» – Нил Серов. См. о нем главу «Школа села Едимоново».



5 В 1896 г. Н. В. Верещагин получил ссуду Государственного Дворянского земельного банка в размере 30 000 руб. на 66 лет и 6 месяцев под свое имение Пертовку, оцененное в 40 000 руб. (земли в имении было 1103 дес, в том числе удобной – 1000). Заложив родовое имение и прекратив аренду школьных построек в с. Едимонове, Верещагин вынужден был жить под чужой крышей. Несколько лет он вместе с семьей проживал в имении купца А. И. Баранова Подолине (Клинский уезд Московской губернии).



6 См. Верещагин Н. В. О сыроделии и сыроваренных ассоциациях в Швейцарии. По собственным наблюдениям автора // Труды ИВЭО. 1865. Т. 4. С. 25-43; 1866. Т. 2. С. 371-392, 479-504, а также отдельные изданиия 1868 и 1869 годов, печатавшиеся в С.-Петербурге.



7 Уроки русского языка для Т. И. Верещагиной в Женеве давала А. С. Симонович по рекомендации родственницы Н. В. Верещагина – Е. И. Цениной (р. Ильиной).



Симонович (р. Бергман) Аделаида Семеновна (1844-1920-е), автор «Воспоминаний» (РГБ, ОР, ф.743, № 19-22). Описала встречу Верещагина и А. И. Герцена.



8 Доклад Н. В. Верещагина в ИМОСХ на заседании 20.02.1869 г. «Об условиях сбыта коровьего масла на заграничных рынках» (журнал ИМОСХ «Русское сельское хозяйство». 1869. Т. 2. Вып. 3).



Шатилов Иосиф Николаевич – президент ИМОСХ в 1864-1889 гг. (переизбирался восемь трехлетий). Поддерживал Верещагина во всех его начинаниях. В настоящее время в бывшем имении Шатилова (Орловская обл.) музей и действует с 1894 года Опытная шати-ловская сельскохозяйственная станция.



9 Большинство первых артельных сыроварен, основанных Верещагиным при содействии ИВЭО, существовало недолго. Распространение маслоделия в России шло два десятилетия, главным образом за счет частных крестьянских и помещичьих заводов. Сыроварение с длительным и сложным циклом производства прививалось медленнее, чем маслоделие.



10 Первый номер газеты «Скотоводство» был издан в Москве 29.09.1878 г. За 1878 г. вышли в свет № 1-8, за 1879 г. – № 1-24, за 1880 г. – № 1-14. Редактор – А. А. Армфельд. Издание было прекращено со смертью купца А. Н. Голяшкина, финансировавшего издание.



11 Экспедиция В. И. Бландова, 1872 г. «Труды ИВЭО», 1873. Т. 1. Вып. 1. С. 5-35; Вып. 2. С. 140-175.



Экспедиция под руководством Верещагина, 1884-1887 гг. «Материалы по исследованию молочного скотоводства в России. Исследование проведено на средства Комитета скотоводства ИМОСХ под руководством Н. В. Верещагина», М., вып.1, 1888; вып.2, 1891.



Экспедиция под руководством А. Ф. Миддендорфа, 1883-1885 гг. «Отчет об исследовании современного состояния скотоводства в России». М., 1884. Вып. 1; 1885. Вып. 2.



12 Риффесталь Карл Христианович. Ему посвящена глава «Датские маслоделы на Воло-годчине».



13 Финансовая помощь земств Верещагину за 1860-е -1890-е гг. выражалась значительно большей суммой, чем ссуды и пособия ВЭО.



14 Читателю имя князя А. И. Васильчикова знакомо со школьной скамьи – он был секундантом М. Ю. Лермонтова на трагической дуэли. А. И. Васильчиков совместно с Н. В. Верещагиным, В. Ф. Лугининым, В. В. Хитрово, Н. Ф. Фан-дер-Флитом и другими основал под эгидой ИМОСХ «Комитет о сельских ссудо-сберегательных и промышленных товариществах». На основе его Устава (утвержден в 1871 г.) за пять лет открылось 782 товарищества. С 1895 г. товарищества получили новый Устав и поступили под надзор Министерства финансов. К 1908 г. насчитывалось 1386 ссудо-сберегательных товариществ.



Именно А. И. Васильчиков определил направления развития русской кооперации и мелкого кредита. Благодаря ему в России пошли не путем Ф. Лассаля, а воспользовались рекомендациями и опытом Ф. Г. Шульце-Делича.



15 Многочисленные газетные статьи вплоть до 1890-х годов повторяли обвинения в адрес Н. В. Верещагина из пасквиля А. Н. Энгельгардта, а также статей Ф. А. Баталина («Земледельческая газета», 1868. № 44, 45). Ф. А. Баталии, редактор «Земледельческой газеты», усомнился также в научной состоятельности сельскохозяйственных опытов Д. И. Менделеева, который в резкой форме подробно ответил на все нелепости недалекого редактора.



16 См. прим. 9 к главе 5, а также прим. 4 к главе 3.



17 Ассигнования МГИ (первоначально сроком 6 лет) на школу молочного хозяйства в селе Едимоново утверждены Императором 01.03.1871 г. Название ведомства изменялось неоднократно: Министерство государственных имуществ (МГИ) с 1837 до 21 марта 1894; Министерство земледелия и государственных имуществ (МЗиГИ) с 21 марта 1894 по 6 мая 1905; затем Главное управление землеустройства и земледелия (ГУЗиЗ) с мая 1905 по 26 августа 1915 и, наконец, Министерство земледелия с 26 октября 1915.



18 Склад артельных сыроварен в Москве был устроен частично на ссуды земств и Госбанка, частично на личные средства Н. В. Верещагина и В. И. Бландова. В 1880-е годы склад перешел в личную собственность В. И. Бландова, который выкупил пай Верещагина в годы финансовых затруднений своего товарища.



19 Проект Вологодского молочнохозяйственного института в имении Буманов (с. Фоминское) утвержден Государственной думой 13.05.1911г. В настоящее время институт переименован в Вологодскую молочно-хозяйственную академию им. Н. В. Верещагина. О Буманах см. главу «Датские маслоделы на Вологодчине».



20 Мастерская открыта в С.-Петербурге в 1871 г. на ссуды Госбанка и Тверского земства. С 1873 г. переведена в Москву. Адреса в Москве менялись: Кожевники, Малый Троицкий переулок; Каретный ряд, Петровка. Оборудование мастерской Верещагина получило на международных и всероссийских выставках 14 золотых и серебряных медалей. Известный «Прейс-курант» мастерской издан в 1897 г. (Москва). С 1899 г. владелец мастерской – В. Н. Верещагин (сын Верещагина).



21 В 1902 г. в пяти северных губерниях (Вологодской, Костромской, Новгородской, Тверской, Ярославской) действовало 1700 маслозаводов. В Сибири к 1902 г. открылось 2035 маслозаводов (к 1913 – 5190).



22 Отношением МЗиГИ графу П. А. Гейдену передано Высочайшее повеление (08.04.1900 г.) о пересмотре устава ИВЭО и недопущении посторонних на заседания ИВЭО. В ответ 15.04.1900 г. Совет ИВЭО под председательством графа П. А. Гейдена решил приостановить всякую деятельность общего собрания.



23 Кирш Адольф Альфонсович. Ему посвящена глава «В предгорьях Эльбруса».



24 Начало строительства участка железной дороги Челябинск-Омск 07.07.1892 г. Временное движение поездов открыто 30.08.1894 г. Постоянное движение на Западно-Сибирской железной дороге (участок 746 км) открыто 01.10.1896 г.



25 Сокульский Владислав Феофилович. Ему посвящена глава «Пробуждение Сибири». 26 Ходатайство Верещагина от 1893 г. было удовлетворено только в 1897 г., что привело к закрытию верещагинской школы. См. главу «Школа села Едимоново».











Глава 2. ВЫБОР ПУТИ







Как уже было сказано, Николай Васильевич Верещагин родился в дворянской семье. Это была обычная дворянская семья среднего, скромного достатка, впрочем, быстро беднеющая. От Пертовки, где рос Николай, до уездного города Череповца считали двадцать верст. В городе Верещагиным принадлежал деревянный дом в приходе Воскресенского собора на Благовещенской улице. Жалованное поместье Верещагиных находилось в Вологодском уезде, а имение Пертовка [1], как и соседний Любец, – это наследство по женской линии Башмаковых – старинной боярской фамилии.



Супруги Верещагины имели шесть сыновей и одну дочь. Об отце, матери и братьях оставили живые воспоминания художник Василий Васильевич Верещагин и генерал Александр Васильевич Верещагин. Вот несколько выдержек из записок ироничного генерала:



«...Папаша воспитывался в Лицее, учился плохо и, не кончив курса, определился в один из департаментов Сената. Служил он, как служили все дворянские сынки старого времени, больше для чина. Начальник отделения его был некто Языков. Рассказывал мне папаша, что скромный Языков, которого бабушка приглашала иногда в гости, не смел у них в доме сесть хорошенько на стул, все на кончик примащивался, а когда за обедом хозяйка, бывало, обращалась к нему с вопросом: «Что, Васинька-то мой, ходит ли на службу?» – Языков спешил ее успокоить, говоря: «Ходит, матушка Наталья Алексеевна, ходит», – и при этом подобострастно привставал и кланялся...



По смерти бабушки как дядя, так и папаша почти одновременно вышли в отставку. Первый с чином полковника, поселился в Любце, отец же вышел коллежским асессором. Ему досталась Пертовка и еще несколько деревень. Он служил в своем уездном городе три трехлетия предводителем дворянства. Был он большой домосед, и любимое занятие его составляло – читать, лежа на диване в халате.



Папаша был охотник покушать, и часто заказывал обеды вместо мамаши. По вечерам, когда отец бывал в духе, то брал гитару и пел. Любимою его песней была:







Братья, рюмки наливайте,



Лейся через край вино,



Все до капли выпивайте,



Осушайте в рюмках дно.







Пел он тоненьким тенорком, с большим чувством, и любил, чтобы ему подпевали. Поэтому, когда он пел, то мамаша тоже старалась попасть ему в тон, хотя это и редко ей удавалось, и она отставала. Тогда отец сердился и говорил:



– Да ну же, помогай матушка Анюта! Что же ты молчишь!



– Пою, пою, Василий Василич, пою – ведь уж как умею! Возражала она на это несколько обидчиво...



Характера она была открытого: горе ли, радость, все равно, не могла скрыть, должна была непременно с кем-либо поделиться. Зная отлично французский язык, почитывала иногда повести и романы. Была хорошая рукодельница и часто вышивала шерстью по канве, русским швом по полотну, плела кружева; но больше всего любила принимать гостей и угощать их. Хозяйством она стала заниматься под старость, в молодости же ограничивалась тем, что заказывала повару кушанье...



Мамаша редко заглядывала на нашу половину. Появление ее у нас обыкновенно случалось по вечерам, когда нас укладывали спать, и напоминало мне впоследствии появление директора гимназии в классах. Как там кто-нибудь из учеников предупреждал о приходе, и учитель с подобострастием вставал с кафедры для встречи, так и тут, которая-нибудь из горничных извещала няню, и та суетливо начинала прибирать все, что попадало ей под руку, и уговаривала нас смирно лежать. Мы притворяемся, что спим, входит мамаша.



– Что, нянька, дети спят? – строго спрашивает она.



– Спят, матушка, спят!



– Ну, смотри, Анна, если дети не будут слушаться, скажи мне.



После этого она удаляется, сопровождаемая низкими поклонами...



На Рождество ежегодно приезжал к нам в Петербург дядя, Алексей Васильевич, погостить недельки на две. С ним приезжало еще несколько знакомых помещиков-черепан. Некоторые целый год копили деньги для того только, чтобы спустить их в Петербурге в две недели. Целые праздники они только и делали, что перекочевывали из одного трактира в другой. На улице они очень громко разговаривали, размахивая руками, и если один зачем-либо останавливался, то и остальные следовали его примеру.



Папаша, бывало, их издалека в окошко увидит и кричит нам: «Дети, дети, смотрите, вон, вон где наши-то черепане идут».



Квартировали они, по привычке, в Большой Садовой улице, рядом с Публичной библиотекой, в старой грязной Балабинской гостинице. Я у них часто бывал. Боже, что это была за гостиница! Дым, смрад, лестница грязная, узенькая, номера маленькие; рядом орган гудит на весь дом, а им ничего, только выпивают и закусывают. Если же им кто предлагал переменить гостиницу, то они отвечали: «Мы, батюшка мой, эту гостиницу ни на какую не променяем; нас здесь уже тридцать лет знают»...



Дядя был великий хлебосол и в то же время «нраву моему не препятствуй». Слава о его гостеприимстве шла на всю губернию. Человек он был умный, добрый, и так как имел хорошее состояние и связи в Петербурге, то все уездное и губернское начальство относилось к нему с величайшим почтением... Когда гостей не было и дяде становилось скучно, посылал он своего слугу рядом на почтовую станцию узнать: нет ли кого проезжающих. Если таковые оказывались, то посланный являлся и передавал, что, дескать, здешний помещик, полковник Алексей Васильевич Верещагин просит пожаловать к ним откушать тарелку ухи. Приглашение принималось обыкновенно весьма охотно...



Был он очень набожен и ежегодно осенью в сопровождении своей ключницы отправлялся пешком на богомолье в монастырь. Запрягались тарантас и тележка, в последнюю укладывали бочонки с водкой, наливкой, закуски и разные разности по части кухни. В тележке ехал слуга. Дядя шел пешком; когда же уставал, то садился в тарантас. До монастыря было верст полторасто; дорогой он выпивал и закусывал, но ел постное.. .» [2].



В. В. Верещагин, сдавая сына Николая в ученье в Морской кадетский корпус, просил понизить плату и убедил директора, сказав: «Ведь я, Ваше превосходительство, оброчник ваш; ведь у меня их целых шестеро, так уж вы уступите!» – ну тот и уступил.



Сохранилось собственноручное прошение В. В. Верещагина о зачислении Николая и Василия в корпус:



«Всепресветлейший, державнейший, Великий Государь Император Николай Павлович, самодержец всероссийский, Государь всемилостивейший.



Просит отставной коллежский асессор, российский дворянин Василий Васильевич сын Верещагин о нижеследующем.



Сыновей моих Николая и Василия Верещагиных, имеющих от роду первый – 8, и второй – 5 лет, и знающих:



Николай – читать и писать по-русски, по-французски и по-немецки, на последних двух языках довольно хорошо говорит, и из всех трех грамматик знает до глаголов; из арифметики – четыре главные правила над целыми числами; из закона Божия начатки Христианского учения и краткий Катехизис; из географии – начало; из русской истории – тоже.



Василий – читать по-русски,



желая отдать для воспитания в Морской Кадетский корпус, всеподданейше прошу, дабы повелено было означенных сыновей моих в Морской Кадетский корпус определить. А что они действительно есть мои законные сыновья, в удостоверение сего представляю свидетельства:



копии с протоколов Новгородского губернского дворянского депутатского собрания ...



метрические из Новгородской Духовной консистории ... медицинские...



Недвижимого имения за мною состоит Новгородской губернии в Череповецком уезде, 148 мужеска пола душ, и Вологодской губернии и уезде в неразделе с братом родным, 58 душ.



Января 28 дня 1848 года.







К поданию надлежащих, директору Морского Кадетского корпуса Свиты Его Императорского Величества контр-адмиралу Римскому-Корсакову, руку приложил Сие прошение сочинял и набело переписывал сам проситель коллежский асессор Верещагин



Жительство имею Новгородской губернии в городе Череповце» [3].



Малолетние до отправления в Петербург в Морской кадетский корпус обучались под присмотром классных дам в Царском селе в морской роте Александровского корпуса. Николай был переведен в Петербург 31 августа 1850 года. Среди сверстников-кадет Николай славился умением рассказывать сказки.



Морской кадетский корпус имел репутацию строгого учебного заведения. День начинался рано, барабаны будили кадет в половине шестого утра.



Дальнейшее распределение дня:



Унтер-офицеры ведут свои отделения в сборный зал;



осмотр воспитанников 6.15



Молитва. Дежурный кадет читает громко утренние молитвы 6.30



Утренний чай; приготовление к урокам; за пять минут до восьми часов роты идут при своем дежурном офицере в классы



Классы (перемена – десять минут с 9.25) 8.00-11.00



Завтрак



Фронтовое учение, гимнастика, фехтование, такелажные работы 11.30-12.45



Молитва; обед в 13.00; игры



Сбор по барабану 14.45



Классы (перемена десять минут с 16.25) 15.00-18.00



Кадеты получают булки; произвольные занятия; приготовление уроков; раз в неделю танцевальный класс



Ужин 20.00



Построение; чтение приказов; вечерние молитвы.



Желающие ложатся спать 21.00



Все ложатся спать (желающие занимаются еще час) 22.00







В воскресные и праздничные дни воспитанники вставали от сна в шесть часов. В те праздники, когда бывал назначен развод с церемонией, перед обедней делалась репетиция взводу, назначенному в парадировку (в полной парадной форме), а также представлялись директору воспитанники, назначенные для посылок к Государю Императору. В десять часов все по барабану в строевом порядке шли в церковь для слушания литургии. Николай, получивший от матери уроки музыки, пел в церковном хоре.



По субботам давали наказания; в большом столовом зале после полудня выстраивались шеренгами кадеты: с одной стороны – прилежные, на другой – ленивые. Являлось корпусное начальство, награждая прилежных яблоками. Отпустив первых, переходили к ленивым, и тут происходила жестокая порка. Подвергались ей несколько кадет, особенно отличившихся. Впрочем, драли нерадивых и в будни. Кроме того, помещали в арестантскую, ставили под часы, оставляли без пирожных, без второго блюда и тому подобное.



Николай вначале учился плохо, но однажды, во время летней практики на корабле познакомился с лейтенантом Василием Карловичем Кошкулем, человеком высоких душевных качеств, и «подпал под его благотворное влияние, сделавшее то, что розги не могли сделать». Беседы с ним просветили ум мальчика. Влияние Кош-куля можно видеть и в факте, имевшем место сорок лет спустя: Верещагин опубликовал статью «Одиннадцать движений нашей земли вокруг солнца» – это, думаю, дань памяти замечательного астронома и человека... При выпуске из корпуса Николай получил в награду подзорную трубу с надписью: «За превосходные успехи и отличное поведение» [4].



Взрослению воспитанников Морского корпуса помогла война. В июле 1854 года англо-французский флот под командой Нэпра и Персиваля вошел в Балтийское море. Однако главные русские крепости оказались им не по зубам. Оба донесли правительствам: «Атака Кронштадта и Свеаборга невозможна». Лондонская «НегаЫ» дразнила своего адмирала: «Пришел, увидел... и не победил. Русские смеются и мы смешны в самом деле». Но русским было не до смеха. Петр Иванович Рикорд, которому Император поручил флот и Кронштадт, глазам своим не поверил, когда вражеские эскадры отступили.



К следующему лету союзники готовили новую попытку, затратив колоссальные средства. Поэтому в Петербурге занялись постройкой флотилии винтовых канонерских лодок. На этот раз Николай Верещагин принял активное участие в событиях: его назначили в экипаж канонерки «Бурун».



Двенадцатого апреля «Санкт-Петербургские ведомости» сообщили, что ревельский рейд очистился ото льда. Неприятельский флот из Киля можно было ждать у Толбухина маяка через три-четыре недели. Вступал в силу приказ губернатора Кронштадта об удалении из крепости семейств матросов и обывателей по открытии навигации.



Накануне Пасхи, в четверг, тронулся лед на Неве. С этой поры новые заботы и дела в жизни гардемарина Николая Верещагина стали обгонять друг друга: экзамены по всем предметам, экипировка к летней кампании, пристрелка новенького кольта и, главное, его корабль, преображающийся с каждым днем.



Вопреки предсказаниям бывалых моряков и опытных инженеров «Бурун», а с ним еще тридцать семь паровых канонерских лодок, готовились встать в строй к намеченному сроку. Свершилось, конечно, чудо. Из жалких каретных сараев, кузниц, убогих мастерских привозили на стапели строго в урочные часы все необходимое для корабельных котлов и машин; все вставало на свои места и действовало безотказно. Каким образом неграмотные рабочие смогли изготовить сложные детали, хотя раньше они ничего, кроме осей к каретам и решеток на могилы, не делали? Как удалось достичь необходимой точности – ведь она никогда прежде не требовалась? Мастера отвечали незатейливо: «У нас так глаз приметавши».



Покуда работа сотен мастеровых, нанятых Николаем Ивановичем Путиловым, шла на заводах и их примитивных «филиалах» в разных местах столицы, эта напряженная, круглосуточная работа не была особенно заметна горожанам, но когда прошел невский лед и настало время готовить суда к спуску, тогда у Галерного островка со стороны Фонтанки стали ежедневно собираться петербуржцы разных чинов и состояний, чтобы порадоваться на замечательное зрелище – рождение русской военной винтовой флотилии [5].



Оба ряда стапелей на пригорке, один чуть выше другого, с пятнадцатью корпусами судов были видны как на ладони. Стапели при закладке выровняли, разумеется, аккуратно по шнуру – Николай I любил порядок. Над каждым корпусом дружно трудились медники, слесари, конопатчики, плотники, кузнецы и гвардейцы-матросы из команды строящихся судов. Непрерывно с грохотом подъезжали ломовики. Ради небывалых тяжестей срочно укрепили мосты по главным маршрутам. Временами стук телег и шум стройки мощно перекрывала артиллерийская пальба: рядом, на невском берегу Галерного островка, обучались стрельбе экипажи. «Бурун» спускали на воду одним из первых и, хотя Фонтанку специально углубляли, судно чуть не стало на мель. Еще один повод для переживаний Верещагина.



К седьмому мая тревоги и волнения остались позади. На «Буруне» торжественно подняли флаг и гюйс и стали готовиться к переходу в Кронштадт.



Утром этого же дня, сидя в офицерской каюте, Верещагин заполнял шканечный журнал [6]. Писал он сразу набело, быстро и без помарок, стараясь не упустить ничего из привычной схемы: «...командир – лейтенант князь Николай Ухтомский,



мичман Николай Стромилов,



гардемарин Морского кадетского корпуса Николай Верещагин,



воспитанник Корпуса инженер-механиков Борис Гаусман.



Нижних чинов: унтер-офицеров 3



рядовых 41



артиллерийский кондуктор 1



кочегаров 2



вольнонаемный механик 1



Длина лодки – 108 футов, ширина миделя – 20 футов. Машина имеет 95 лошадиных сил, строенную на заводе герцога Лейхтенбергского... Лодка вооружена тремя орудиями...»



Последний раздел Верещагин писал особенно подробно и с гордостью: два орудия были такие же могучие, как на нижних деках английских кораблей. Собственно говоря, пока никаких пушек на борту «Буруна» не имелось, и пушки, и порох предстояло только получить в Кронштадте, но в журнал полагалось писать все сразу. Закончив преамбулу, юный моряк проставил время – 10 часов, указал ветер – OS и в графе «Разные случаи» написал – начали разводить пары.



Каюта занимала всю ширину лодки. Вдоль бортов с иллюминаторами размещались четыре койки. Они были в два этажа и удобные; даже высокий Ухтомский мог хорошенько вытянуться во весь свой гвардейский рост. Постороннего наверняка поразил бы странный, нежилой вид помещения. Голые стены. Кроме мокрого дождевика, никаких признаков обитания. Это не было прихотью командира, офицерская каюта являлась одновременно частью крюйт-камеры. При боевой стрельбе на чистенькие койки-рундуки поставят грубые пороховые ящики, элегантный световой люк в потолке разберут в считанные секунды и босые матросы станут подавать наверх «картузы» с порохом, а у деревянного трапа застынет часовой (босой и без оружия – не дай Бог искра)...



«Бурун» отошел от причала не скоро. Поддерживали пары, продували машину, пробовали ее на месте. Кочегары привыкали постепенно к капризным механизмам; весь невеликий опыт их ограничивался практикой на Николаевской железной дороге. Только к середине дня лодка вышла в устье Невы и взяла курс на Кронштадт. Там, на крепостных рейдах, буксиры заканчивали разводить линейные корабли к назначенным местам по новой диспозиции. Через подзорную трубу было видно, как два корабля становятся на шпринг и вокруг них снуют шлюпки.



Меж тем грозный английский флот под командованием Ричарда Дундаса двигался вдоль берегов Эстляндии. Адмирал Дундас не спешил: кораблевождение в Финском заливе – труднейшее дело, а настоящих моряков в экипажах мало. Свой синий флаг сэр Ричард держал на трехпалубном стотридцатипушечном корабле «Дюк Веллингтон». В прошлую летнюю кампанию это был флагман незадачливого Чарльза Нэпира, отданного лордами адмиралтейства на съедение газетчикам. На этот раз среди кораблей флота шли и винтовые канонерки, те самые, без которых «бездеятельный» Нэпир не отважился на штурм русских укреплений...



На двадцать шестой день похода англичане благополучно миновали разобранную сигнальную башню Сескара и, наконец, увидели около полудня на востоке Толбухин маяк. В мирное время для капитанов трехпалубных кораблей его огонь открывался из-под горизонта в шестнадцати милях. Теперь, разумеется, огня не зажигали, и флот остановился ближе – в пределах дневной видимости. Спустя неделю пушечный салют возвестил защитникам Кронштадта, что подошла запоздавшая французская эскадра Шарля Пено.



Пользуясь редкими погожими днями, союзники принялись за рекогносцировки. Высаживались у Толбухина маяка, забирались на верхнюю площадку и обозревали панораму крепости и гавани Кронштадта, подходили к крепости вдоль южного берега и вдоль северного, высматривали батареи, считали мачты кораблей, делали промеры глубин. Дундаса и Пено обескуражила новость – у русского царя тоже появилась винтовая флотилия. Преимущество ускользало из рук.



Вообще, чем лучше знакомились адмиралы с обороной русских, тем меньше у них оставалось решимости начинать боевые действия. Особенно смутили бравых моряков взрывы адских машин. Пароходы-разведчики, осмелившиеся зайти на восток дальше, чем обычно, наскочили на мины. Они вернулись к флоту без серьезных повреждений, но все понимали, что смерть была рядом. Сэр Сеймур, адмирал белого флага, захотел разгадать секрет русских адских машин. Он приказал выловить дрейфующую мину, вынуть запал и поднять его на ют «Эксмоута». Доброволец-матрос осторожно держал перед собой взрывное устройство, а сэр Сеймур с офицерами разглядывал и обсуждал простой механизм. На медном жетоне буднично поблескивал номер – 376. Наконец, храбрый адмирал, уяснив себе конструкцию, взялся рукой за проволоку, но тут пламя сверкнуло ему в лицо. Матрос остался невредим, сэр Сеймур лишился глаза, а несколько офицеров получили ранения.



После основательного размышления союзники отказались от штурма Кронштадта и даже от бомбардировки. Английские корабли и новые пушки были превосходны, но как поведут себя под огнем матросы? Ведь благодаря скупости парламента экипажи набирали из портового сброда.



Адмиралы ограничились на Балтике тем, что топили рыбацкие и купеческие суда и пугали жителей портовых городов. Диверсии на побережье ввиду мелководья не были эффективны. По словам английского историка, флот «...совершал дела, причинявшие русским значительные убытки, но приносившие англичанам мало славы и чести».



Кронштадт неприятель держал в тесной блокаде. Жизнь в блокаде скучна. В казармах фортов – духота и плесень по каменным стенам. На больших кораблях всех мучили поначалу холодные сквозняки из трюмов с нерастаявшим льдом, а потом сырость от частых дождей. Питьевая забортная вода из-за западных ветров сделалась отвратительна. В невской струе появился привкус соли. Минувшим летом наблюдалось «благорастворенное состояние атмосферы», а нынешний, 1855 год, не баловал моряков. Ни строгости нового генерал-штаб-доктора, ни предусмотрительные приказы Федора Петровича Литке не могли сократить громадного числа больных... Но главная беда в блокаде – скука. Книги из кронштадтской библиотеки шли нарасхват. Сочинения по естественным наукам и учебники на всех языках офицеры разобрали мгновенно, быстрее, чем романы. За хорошей книгой охотились.



Для нижних чинов главным развлечением стали бани, выстроенные фон Шанцем. Матросы не уставали благословлять заботливого адмирала и между собой иначе, как «наш батюшка Иван Иванович», не называли. На постройку пустили горбыль, парусину и бракованные доски, а печь сложили из чугунного балласта. Бани получились не просто удобные, но роскошные. Свозить людей в баню поручалось одной из канонерок. Когда «Бурун» заступал на дежурство в порту по вторникам или средам, эту хлопотливую службу приходилось исполнять с утра до вечера. Верещагин нес обязанности помощника, замещая больного мичмана. Восемь шлюпок от восьми пароходов на рейде брали на буксир и осторожно вели в Купеческую гавань, где у самого берега красовалось замечательное сооружение Шанца с квадратными окошками по главному фасаду. Потом раскрасневшихся, довольных и веселых матросов доставляли на рейд «по домам». Повторялось все многократно в соответствии со специальным графиком и не в ущерб боевой готовности. Прочие дни недели отводились гребной флотилии и кораблям, стоявшим рядом с гаванью. Банные блага не распространялись на экипажи судов, охранявших дальний Северный фарватер. Матросы этих кораблей посещали частные городские бани за плату.



Однажды, возвращаясь из крепости на «Бурун», Верещагин заметил в саду у причала группу моряков в густых эполетах. Подойдя ближе, он узнал капитана над портом, физиков Ленца, Якоби и среди них, к своему удивлению, недавнего однокашника князя Львова. В соседней кадетской роте Львов был унтер-офицером. Кадеты очень любили его за прекрасный характер. Сейчас лейтенант Львов явно находился в центре внимания адмиралов и академиков. Став в приличном отдалении, Верещагин дождался, когда лейтенант расстанется со своими собеседниками.



Юноши поздоровались. На немой вопрос Львов ответил: «Вчера ходил парламентером к англичанам. Не будь этого случая, никогда бы с такими господами не разговаривать. Сейчас расскажу все по порядку. Наш пароход «Владимир» стоял на Большом рейде брандвахтой. Утром мы получили приказание принять депеши от корабля под парламентерским флагом. Говорящего по-английски лучше меня (да и я очень плохо) не оказалось. В кивере, полукафтане и при сабле отправился я к англичанам на встречу. Шел сначала под парусом, а к борту подошел на веслах. Два матроса подали со свистком фалрепа, и встретил меня офицер в шляпе с генеральской выпушкой. Когда я спросил у него депеши, он предложил спуститься в каюту. Пароход похож на наши небольшие транспортные пароходы. Каюта капитана довольно красива. На одной из скамеек лежала куча карт, а наверху – карта Большого рейда и Кронштадта. Капитан Кордвел, как он назвался, вручил мне пакеты на имя князя Долгорукого и для Ивана Ивановича Дена. В одном был ответ по Гангеудскому делу, а второй – об обмене пленных. Расписку я дал ему на французском языке. Может быть, по-английски я написал бы лучше, но мне не хотелось, потому что сам он не говорит по-русски.



Из разговора я узнал, что им известны мины Нобеля и академика Якоби, только, конечно, не знают мест их расположения. Молодой человек в штатском стал по-русски рассказывать, будто бы ихние гардемарины и матросы, купаясь, ныряют и так вытащили до ста наших мин. Врет бессовестно! Одну такую мину с месяц назад принесло к форту «Александр I», где солдаты, по неведению, ее подняли и понесли показать офицеру, а она дорогой лопнула, и 20 человек сильно поранило.



Капитан Кордвел предлагал мне взять двух пленных, но я отказался, не имея на то права. Пленные были молодые солдаты, взятые прошлого года в Бомарзунде... Вежливо раскланявшись, я сел в шлюпку и отвалил. Матросы сказали, что пока я был в каюте, один толстый офицер в сюртуке с золотым галуном рассматривал в трубку город и, поглядывая на компас, что-то записывал. Да и по приходе на место англичане занимались промерами. Вот вам и парламентерский флаг!



По возвращении на «Владимир» меня взяло смущение – так ли я понял объяснения англичанина, почему не взял я пленных и правильно ли титуловал на расписке имя Государя Императора. Наши офицеры смеялись, говоря, что эта бумага, как документ от Дундаса, перейдет в Палату Депутатов и будет предметом общего внимания, что портрет мой будет помещен в «Иллюстрации», ибо, пока я сидел в каюте, успели фотографию снять, а подпись будет непременно». «Сегодня, – закончил Львов, – был у обедни и молился об избавлении от всяких неприятностей» [7].



Львов не сказал, а Верещагин не спросил, о чем шла беседа с важными господами. Все моряки прекрасно знали, что Борис Семенович Якоби распоряжается постановкой гальванических мин своего изобретения. Корабль мог пройти по фарватеру только тогда, когда в неприметном блиндаже одной из береговых батарей размыкали электрическую цепь. Понятно, что обсуждали с парламентером, который пересекал минное заграждение.



В свой черед Верещагин не преминул подробно описать, как «Бурун» посетили Император и генерал-адмирал Великий князь Константин и как пришлось отвечать на вопросы Его Высочества, а потом давать пояснения самому Государю.



Молодым людям пора было расставаться. Львову очень хотелось осмотреть канонерку, но пригласить его не было никакой возможности: лодка выходила на пост.



Служба гардемарина Верещагина шла без особых происшествий до четвертого августа. В этот день грянула, по выражению флотских острословов, «Мофетова битва».



Командир первого отряда винтовых канонерок Самуил Яковлевич Мофет заблагорассудил вступить в боевое соприкосновение с противником и в качестве своего флагмана избрал «Бурун». Стратегия Мофета учитывала не столько пушки и ветер, сколько дуновения при императорском дворе. Недаром Самуил Яковлевич годами плавал капитаном-наставником с Великим князем – он стал опытным царедворцем.



Император и молодой генерал-адмирал Константин мечтали о маленьком славном деянии, каком-нибудь ловком молодецком ударе. Конечно же, мудрые старцы Литке, Ден и Рикорд ничего молодецкого Константину не позволяли. Да и не посмел бы Великий князь перечить своему учителю Литке или восстать против авторитета Петра Ивановича Рикорда.



Задумав авантюру, Мофет твердо надеялся на безнаказанность, надо только дождаться очередного приезда Императора. Узнать время нетрудно, благо подводный телеграфный кабель между Петербургом и Кронштадтом работает исправно.



Итак, в один прекрасный день Мофет потребовал от «Буруна» вельбот, явился с офицерами штаба на борт и поднял адмиральский флаг. Шканечный журнал он предусмотрительно приказал вести под свою диктовку. Передали сигнал пяти лодкам, стоявшим под парами, следовать в кильватере... Отряд снялся с якорей, вышел на Малый рейд, обогнул Кроншлот и через ворота ряжей8 пошел на Большой фарватер. Через полтора часа, достигнув траверза Толбухина маяка, лодки выстроились фронтом и стали осторожно сближаться с неприятелем. Два колесных парохода и винтовой фрегат двинулись навстречу дерзким скорлупкам, находясь уже на расстоянии прицельного выстрела. Канонерки повернули налево кругом и взяли курс на спасительную Ораниенбаумскую мель. Англичане открыли огонь из носовых орудий, и лодки, уходя полным ходом, стали отвечать. Первые же русские ядра попали в цель, поэтому раздраженные англичане упорно вели преследование, не прекращая пальбу, к счастью, совершенно безрезультатную.



Когда Мофет начал подкрадываться к изумленному неприятелю, императорская яхта готовилась к возвращению в Петербург.



Услышав орудийную канонаду, августейшие особы прибыли на форт «Павел I», поднялись на валганг и с увлечением наблюдали за действиями новопостроенных канонерок. День выдался ясный, безоблачный, и легкий ветерок нес над водой белый пушечный дым.



Лодки и их преследователи приближались к форту. Было видно, что дистанция между ними увеличилась, и ядра с обеих сторон ложатся с недолетом. Император увлекся настолько, что велел выстрелить из тяжелой дальнобойной пушки, лично изволив проверить прицел. Орудие навели на пять верст, двести сажен, и ядро упало перед вражеским фрегатом в трехстах саженях. Однако направление было взято хорошо, и Государь остался доволен.



Англичане повернули обратно к своему флоту, а канонерки взяли курс на «Павел I». Когда «Бурун» шел под гранитными стенами форта, Мофета окликнули с горжи и передали повеление явиться на императорскую яхту. Все складывалось для Самуила Яковлевича удачно. Вахтенный офицер и господа свиты проводили его в кают-компанию, где оживленно обсуждали боевые возможности канонерок и подробности боя.



«Пусть Мофет сам расскажет», – благодушно потребовал Император. И Мофет рассказал. Рассказ получился красочным и впечатляющим. Августейшие особы с удовольствием услышали, что один пароход подбит, люди действовали неустрашимо и хладнокровно, а все английские ядра упали в воду.



Государь облобызал героя дня, разрешил представить к награде трех отличившихся матросов и всем нижним чинам пожаловал по рублю. Кроме того, с яхты сигнальными флагами было объявлено «удовольствие Его Императорского Величества первой винтовой эскадре».



Для Николая Верещагина вся эта история кончилась тем, что он побывал в Петербурге у родителей. В честь гардемарина, получившего боевое крещение, устроили знатное угощение и пригласили гостей. Младшие мальчики смотрели на Николая с восторгом. Кадет Вася, первый ученик и щеголь, заметил, что пуговицы на мундире брата не блестят.



«Они потемнели от порохового дыма?» Старший брат разочаровал романтиков: «Нет, мой вестовой опять забыл почистить».



Дамы приступили к Николаю с вопросами:



– Для чего Мофет повел людей под вражеские пушки?



– Как смел он дать приказ к атаке? Николай развел руками:



– Приказания такого не было. У нас в журнале записано: «Вышли для промеров северного берега Большого рейда».



– Ловко, а кому ж нужны тамошние промеры?



– Пожалуй, никому.



– Так зачем Мофет к англичанам плыл?



– Они сами к нам пошли. Мы ненароком в двух милях остановились и стояли, чтобы вражескую эскадру обозреть. Палить они первые начали.



– И Мофет ни при чем? Но скажите, вас ведь могли настичь?



– Да, только фрегату и одному пароходу пришлось остановиться и исправить повреждения от наших ядер. Они время потеряли.



– А если бы не остановились?



– Мы бы от погони через мелководье ушли. Большим кораблям там пути нет. Да и крепостные пушки были недалеко.



– Уж не нарочно ли вы англичан заманивали?



– Счастливая мысль! Надеюсь, Его Превосходительство напишет это в реляции. Наши действия обретут смысл.



После того, как специально для гостей были изложены подробности баталии, Николаю пришлось поведать о конфузе с адмиралом Струкговым. В городе ходили разные слухи, и всем хотелось расспросить очевидца, хотя Николай отвечал неохотно. Но постепенно из его уклончивых ответов все прояснилось. Картина выходила скандальная. Струкгов проводил учение с канонерками своего отряда. Молодые командиры совершали тактические эволюции и учились управлять кораблями. Распоряжаясь с флагманского парохода, Струкгов допустил оплошность, и одна из лодок ударила пароход в борт. Ближайшим к месту аварии судном оказался «Бурун», стоящий в кабельтове на посту. Когда «Бурун» подоспел на помощь, пароход уже был на дне, виднелись только мачты и часть трубы. Всех людей спасли, а репутация адмирала погибла.



От бедняги Струкгова разговор неизбежно перешел к англичанам. Сошлись на том, что приступа под Кронштадтом не будет. Видимо, этим летом все кончится давешней бомбардировкой Свеаборга. Возмущенную публику в Лондоне и Париже адмиралы успокоят, изобразив бомбардировку как победу. Сочинят еще, что ворота на Гельсингфорс открыты.



Гости Верещагиных были штатские, но оценку военным действиям они дали верно. Действительно, через неделю последние вражеские суда ушли в море и исчезли в пелене дождя...



На долгом пути к Ла-Маншу флот заходил во многие порты, и от внимательных глаз балтийских лоцманов не укрылось, что палубы английских бомбардирских судов повреждены, а орудийные станки развалились. Вот почему, оказывается, союзники ушли от Свеаборга, не кончив дела. Дундас, желая оставаться вне русских выстрелов, вел пальбу по крепости с предельного расстояния, и лафеты не выдержали большого утла возвышения.



За летнюю кампанию Николай заметно возмужал. Прошлой осенью шалун-мальчишка превратился в отличного ученика с нашивками унтер-офицера. Теперь он шагнул из отрочества в юность.



Начальство всех рангов и августейшие особы, посещавшие «Бурун», обратили внимание на любознательного и ревностного к службе гардемарина: почтителен без искательства, говорит не робея, толково.



Николаю же запомнились больше всего неожиданные посещения фон Шанца. Адмирала интересовали любые неисправности котлов и машины. Он терпеливо обсуждал малейшие подробности и требовал только одного – не утаивать ошибки. Взгляд у него был пронзительный. Казалось, адмирал читает прямо в мыслях и видит сквозь палубу. Отчасти так и было. Глядя на палубу, Иван Иванович фон Шанц прекрасно знал, что под ней, – ведь канонерки строились по его собственным чертежам. Являясь на борт, он усаживал командира «Буруна» и штабных инженер-механиков за дефектную ведомость в каюте, а сам с Верещагиным отправлялся к машине. Всякую казенную писанину он терпеть не мог.



– Главное, потрогать своими руками, – поучал адмирал гардемарина. – Я хочу понять, где заводской дефект, где просчет инженера, а где начудили ваши матросики. Свой глазок – смотрок! Шведский акцент его полностью исчезал, когда он произносил любимые поговорки.



Как-то раз, закончив осмотр и учинив строгий экзамен командиру, Иван Иванович присел на лафет, давая знать, что деловая часть визита позади. Можно поговорить запросто, без чинов.



– А знаете, господа, начал адмирал, – мой нынешний флагман – первое судно американской постройки, перешедшее Атлантику под парами.



– Когда это было?



– Скоро исполнится ровно четырнадцать лет, как я привел «Камчатку» из Нью-Йорка.



– Стало быть, поход пришелся на сезон штормов?



– Да, и к тому ж, со сборным экипажем семи национальностей. Офицеров, кроме нашего лейтенанта фон Флотова, – никого. Штормы напугали команду. Люди взбунтовались и требовали повернуть в Нью-Йорк. Пришлось ходить с пистолетами в карманах, а под подушкой держать запасные.



– В Англии фрегатом сильно интересовались?



– Не то слово. Знаменитый строитель английского флота Вильям Саймондс пробрался ночью тайком в машину «Камчатки» и пробыл там два часа. Это стало мне известно. Я был возмущен. Утром сэр Саймондс появился официально под своим именем, но я спровадил его к трапу без всякого приглашения осмотреть пароход.



Пробило восемь склянок. Команда на баке начала обедать. Адмирал прервал себя:



– Не расспрашивайте меня о «Камчатке». Я готов говорить о своем любимом детище часами. Да, я горжусь своим фрегатом, горжусь, что его ни разу не ставили в док, но теперь всем ясно: колесные пароходы – вчерашний день. Вам, молодые люди, – он обернулся к Верещагину и Гаусману, – повезло, что начали службу на судне с винтовым двигателем. Как только неприятель снимет блокаду, начнем на «Буруне» испытывать винты разных систем.



Адмирал поднялся и обратился к Ухтомскому:



– Вы помните приказ – экипаж во время обеда при моем отъезде не строить и фалрепных не вызывать?



– Так точно, Ваше Превосходительство.



Офицеры проводили адмирала к катеру. Раздались слова команды. Три матроса быстро справились с кормовым парусом, другие развернули нос к ветру, подняли фок вместе с топселем, и катер спокойно лег в бейдевинд. Вытянув шкоты до места, матросы надели зипуны и уселись на дно. Свежий ветер дул ровно, позволяя нести паруса без рифов. Четкость маневров адмиральского катера радовала глаз...



Дни становились короче, на улицах Петербурга по вечерам начали зажигать фонари. Воспитанникам Морского корпуса пришла пора возвращаться к учебникам. Своего гардемарина команда «Буруна» любила и уважала, и в день отъезда Николай это почувствовал вполне. Он ходил взволнованный и смущенный. Сборы были недолги. Князь Николай Иванович Ухтомский дружески распрощался с любезным молодым помощником, вручил пакет с официальным отзывом на имя директора, и вельбот отвалил от борта канонерки. Матросы налегли на весла. Непривычно было сидеть праздным пассажиром. Разойдясь со встречной шлюпкой, поставили парус и вступили под ветер. Гвардейский вымпел «Буруна» с трехцветными косицами скоро сделался неразличим. Миновали Лесную гавань. У петербургского причала крепости уже дымил рейсовый пароходик, и с его палубы Николаю махали загорелые и веселые товарищи по роте.



Новый 1856 год начался при самых грустных для России обстоятельствах. Весть о принятии ультиматума наших врагов (выраженного Австрией) быстро распространилась среди петербуржцев. После долгих унизительных переговоров в Париже был подписан мирный трактат. Россия потеряла право держать военный флот на Черном море.



Закончив трехлетнюю борьбу со всей почти Европой, правительство и общество могло наконец заняться внутренними проблемами. С переменой царствования началась «эра пробуждения мысли и деятельности», «эпоха Великих реформ».



На пятый день своего вступления на престол Император позволил Великому князю Константину распоряжаться всей морской частью по своему усмотрению. Морское министерство, прежде всех других министерств, приступило к тому, к чему рано или поздно приступили все другие.



Благодаря дискуссиям на страницах «Морского сборника», преобразования во флоте оказывали действие на другие области. Неизбежное столкновение флотских новшеств с условиями народного быта заставляло читателей по-новому смотреть на реформы. Гласность была внове, и публика зачитывалась журналом; он стал одним из самых читаемых в России. Круг обсуждаемых в «Морском сборнике» проблем все расширялся, соответственно расширению государственной деятельности Великого князя.



Все это повлияло на дальнейшую судьбу Верещагина. После производства в мичманы Верещагина оставили в офицерских классах, целью которых было «усовершенствование некоторого числа отличнейших из вновь произведенных офицеров в высших частях наук, к морской службе потребных». В 1858 году он опубликовал в «Морском сборнике» свои переводы специальных английских статей, но уже через год интересы флота перестали его занимать. Верещагин решил проситься в отставку. Судьба миллионов освобожденных крестьян – вот о чем он думал неотступно. Готовясь к новой деятельности, молодой мичман получает разрешение посещать вольнослушателем университет.



Что же он извлек из лекций профессоров? Что открылось при знакомстве с бытом крестьян при введении уставных грамот? Какие меры на благо земледельцев родного северного края он задумал насаждать?



«...Всматриваясь ближе в условия сельского хозяйства нашего севера, – писал Верещагин, – я не мог придумать никаких других способов к прочной его постановке, кроме того, который открывался, так сказать, при первом знакомстве с ним, и который выражался в восстановлении производительных сил земли. Вести хозяйство за счет накопленных раньше запасов этих производительных сил, как, например, заниматься разделкой пустошей, лесов, торфяников и т. д. для большинства хозяев, не владеющих крупными земельными владениями, малодоступно, а для крестьян, при их ограниченном наделе, и совсем невозможно; следовательно, для громадного большинства нашего земледельческого населения единственный путь к постановке своего хозяйства на прочном основании заключается в удобрении земли, которое должно предшествовать другим улучшениям хозяйства, так как лучшая обработка почвы, более высокие культуры и т. д. только тогда получают значение, когда сама почва будет достаточно заправлена производительными силами, в противном случае они будут напрасною затратою труда и капитала.



Но это восстановление производительных сил земли может быть достигаемо при настоящем строе нашего хозяйства не минеральными удобрениями, которые при недостатке в почве органических веществ не проявляют своего полезного действия, и не зеленым удобрением, не хозяйством без скота, которое так далеко отстоит от нашей хозяйственной жизни.



Остался таким образом один способ удобрения, на котором можно было бы обосновать прочную постановку нашего хозяйства, – это общераспространенное у нас удобрение навозное.



Но навозное удобрение при установившемся способе ведения хозяйства обходится очень дорого: получать его от скота, который только держится ради навоза, значит заранее обрекать свое хозяйство на бездоходность, если не прямо на убыточность. Для того чтобы избегнуть этой участи, необходимо или удешевить издержки по содержанию скота, добыть дешевый корм, или увеличить доходность продуктов, доставляемых скотом.



Удешевить стоимость содержания скота можно при помощи сельскохозяйственного винокурения: винокуры готовы отдавать всю стоимость спирта казне в акциз, лишь бы получать себе даровую барду. Но, во-первых, винокурение может быть достоянием лишь сравнительно незначительного числа хозяев. Другая, и гораздо более важная, неблагоприятная сторона этого средства заключается в том, что строить благосостояние населения на производстве спирта, который является одним из самых главных разрушителей народного благосостояния (и материального, и морального), значило бы заранее обрекать все дело на неудачу, потому что при такой постановке его приходилось бы одною рукою создавать то, что будет разрушено другою.



Гораздо более простора открывает хозяевам второй способ действий – это возвышение стоимости получаемых от скота продуктов.



Продукты же, доставляемые скотом, сводятся к мясу и молоку. Но производить на севере мясо при долгих зимах, требующих большого количества не даровых, а заготовленных кормов, покуда невозможно ввиду конкуренции юга и востока, обладающих огромными степями, дающими массу дарового корма для нагула скота в течение большей части года.



Остается только молоко, как тот продукт, в производстве которого хозяева всей нуждающейся в удобрении части России могут искать прочной опоры для своего хозяйства; другими словами, задача для хозяев всего этого района ставится так, чтобы заставить молоко окупать навоз и давать дополнительный доход; для достижения же такого результата им необходимо получать за него высшую цену, чем было раньше, т. е. поднять доходность своего производства.



Достижима ли такая цель для массы наших хозяев, и каким именно путем цель эта может быть достигнута?



Несмотря на преобладавшее в то время среди наших более известных хозяев и представителей науки воззрение, что если у нас и можно вести молочное хозяйство, то только на иностранном улучшенном скоте, а никак не на нашем русском скоте, представляющем чуть ли не сплошь одних жалких «тасканок», впоследствии «горемычек», я не мог примкнуть к этому мнению. Не мог согласиться с ним, с одной стороны, потому, что основание молочного хозяйства на иностранном скоте делало это хозяйство недоступным для массы наших мелких хозяев, да и для крупных хозяев оно ставило успех под сильным сомнением, так как перенесение иностранных животных из лучших условий содержания в худшие могло обещать скорее вырождение этих животных, чем улучшение при помощи их нашего молочного скота, а рассчитывать на улучшение наших хозяйственных условий в отношении кормления, помещения, подготовленности прислуги к уходу за скотом до уровня иностранных было бы для большинства наших помещичьих хозяйств слишком смело. С другой стороны, я не мог согласиться с ним потому, что я питал глубокую уверенность в том, что на обширном пространстве нашего отечества, при 20 000 000 рогатого скота мы можем найти свой молочный скот, более подходящий к нашим условиям.



Такая уверенность в наличии пригодного для нас молочного скота у себя дома привела меня к тому окончательному заключению, что наиболее прочная и сподручная для нас постановка нашего хозяйства может состоять в ведении у нас улучшенного молочного хозяйства, опирающегося на русском молочном скоте.



В сельскохозяйственном отношении молочное дело, вырабатывающее ценные продукты, дает хозяевам широкий простор в утилизировании получаемых в хозяйстве полевых произведений от самых дешевых (соломы, сена и т. д.) до более дорогих, вроде жмыхов, отрубей, наконец прямо зерна, которые могут таким образом подвергаться переработке и на рынок идти не в виде сырья, как они идут обыкновенно теперь, а в виде более дорогих продуктов. При этом хозяева, кроме прямой выгоды в более высокой цене за отчуждаемые ими продукты, получают еще ту выгоду, что чем выше по качеству употребляемый ими в хозяйстве корм, тем доброкачественнее получается навоз и, следовательно, тем лучшие результаты обещает он на полях.



Самое производство молочных продуктов по их разнообразию также дает возможность широкого выбора между способами обработки молока и вообще его утилизации, смотря по расстоянию от рынков сбыта и другим условиям. Пригородные хозяйства могут сбывать молоко, даже не подвергая его никакой (или очень малой) переработке, и сбывая в виде сырого молока, сливок, сметаны, творога.



Более отдаленные хозяйства могут сбывать свое молоко уже в более или менее переработанном виде: удаляя из молока воду, хозяин может приготовлять сгущенное молоко, производство которого в Швейцарии достигает значительных размеров; разлагая молоко на составные части его, он может молочный сахар в сыворотке обращать на выкармливание свиней, следовательно на получение мяса, белковые вещества – на приготовление тощих сыров (зеленого, чеддера и других), а жир – на масло, или же он может из двух последних категорий веществ готовить жирные сыры, или, наконец, он может брать из молока только жир и готовить масло, а снятое молоко обращать в творог, на выпойку телят, ягнят, свиней и т. п.



Все эти продукты, как продукты ценные по стоимости и компактные по объему, могут выдерживать перевозку на далекие расстояния (конечно, с соблюдением известных приспособлений), доказательством чего служат: Австралия, которая ввозит масло в Англию, Америка, которая доставляет туда же свои сыры; сверх того, значительная часть их способна к продолжительному хранению (например, швейцарский сыр).



Наконец, молочное хозяйство имеет еще ту выгоду, что оно представляет широкий простор для своего развития и может долго-долго не бояться перепроизводства (если разуметь под последним не временное затруднение в сбыте на отдельном рынке вследствие избытка предложения, а превышение производства над потребностью населения), а равно и изменчивости со стороны вкуса потребителей.



Вообще можно сказать, что размер потребления молочных продуктов (как внутреннего, так и иностранного) достигает таких крупных цифр, что в производстве их могли бы принять участие не только хозяева той полосы, которая нуждается в молочном хозяйстве для поддержания плодородной почвы, но и хозяева той полосы, которая пока еще не нуждается в удобрении своей почвы; последние могли бы заниматься производством молочных продуктов в благоприятных к тому местностях, например, на Кавказе, с чисто промышленной целью, т. е. работая на потребителя.



Вот как представлялось мне то дело, которому я решился посвятить свое время и труды, сначала рисуясь в менее ясных чертах, а с течением времени все более и более выясняясь для меня как со стороны своего значения, так и в отношении способов осуществления» [9].



К делу Верещагин подготовился основательно в Швейцарии. Перед отъездом на родину он встретил в Женеве своего младшего брата-художника. Почти одновременно оба написали домой об этой встрече. Письма удивительно разнятся по тону, и при сравнении отчетливо отражают разный характер братьев.



Письмо Н. В. Верещагина В. В. Верещагину и А. Н. Верещагиной [10]. Март 1865 г., Женева



«Милый и дорогой родитель, Василий Васильевич, передайте низкий поклон маменьке Анне Николаевне, а также всем братьям и сестрам по низкому поклону. Желаю всем много счастья и успехов.



Что касается меня, то не извольте беспокоиться. С Вашей родительской помощью, за которую всегда приношу сердечную благодарность, я заканчиваю учение, и скоро буду иметь диплом, свидетельствующий о моем образовании. Перед тем, как поехать в Тверскую губернию, я, списавшись с влиятельными особами из Петербурга и заручась их поддержкой, сделаю кое-что полезное в интересах общества и той науки, которую я постиг в прекрасной Швейцарии.



Сообщаю вам, дорогие родители, что у меня гостил брат Вася, он пробирается из Парижа в Закавказье за рисунками и этюдами и по пути завернул ко мне в Женеву. Сегодня я проводил его до вокзала к поезду, идущему в Вену, оттуда Вася будет продолжать свое путешествие дальше. Он очень возмужал. Рано начал носить бороду, хотя она ему к лицу, делает его взрослее. Учение идет ему впрок. Видел я у него зарисовки в альбомах и нахожу, что он имеет крупные достижения.



Дорогие мои родители, я теперь в вашей денежной помощи нуждаться не буду, поэтому прошу денег мне больше не присылать, а Васе денег не жалейте, его учение связано с разъездами. Сколько намерены ему посылать, добавьте и ту сумму, которую хотели переводить мне в Женеву. Вася достоин всяческой поддержки. Я думаю, что не за горами то время, когда он удивит своими работами не только вас, любящих его родителей, но и широкую публику. Новый свой адрес, надеюсь, он вам не замедлит сообщить.



Ваш сын Николай.



На днях я пошлю вам посылочку сыра собственного изготовления. Кушайте на здоровье, если не заплесневеет и не испортится в пути.»







Письмо В. В. Верещагина В. В. Верещагину и А. Н. Верещагиной. Март 1865 г., под Веной



«Папа и мама! Год я пробыл у Жерома в Париже. Кое-чему обучился и теперь через всю Европу еду в Закавказье. Хочу поработать на свободе в горах и среди горцев.



В Женеве был у брата Николая. Большое и полезное дело он затевает. Отец! Прошу тебя: не жадничай. Подкинь ему деньжонок, да побольше, если можешь. Ты уж лучше мне не посылай. Я пробьюсь как-нибудь. А Кольке не жалей, окупится на общественном деле. Послушал я его теперь и вижу, что он как зачинатель сыроварения в России, сделает великое дело.



За меня не волнуйся. В конце лета хотел бы поехать в Люберцы да босиком, как бывало, в засученных штанах бреднем половить бы окуней, ершей, да стерлядки шекснинской, грибов и ягод пособирать бы, да с ружьецом по болоту походить на всякую съедобную живность. Авось, побываю.



Желаю вам с мамой долгих лет жизни. Ты, папа, не серди и не зли мужиков, чтобы тебе от них худо не было. А Николаю денег обязательно посылай. Ах, он и умница! Пишу где-то между Линцем и Веной. Дальше на пароходе спущусь по Дунаю до самого Черного моря.



Кланяюсь, В. В. В.».







Примечания



1 Пертовка была разделена между детьми еще при жизни их отца В. В. Верещагина. Впоследствии Николай Васильевич Верещагин, старший из своих братьев, выкупил их доли угодий и части в усадьбе. Так образовалось вновь «в одной меже» имение Пертовка, хотя и в уменьшенном размере, без леса. О родословной и потомках Н. В. Верещагина: мемуары внука – академика Н. К. Верещагина «Зоологические путешествия» (Л., 1986), а также «Верещагины. России славу умножая» (СПб., 2008).



2 Верещагин А. В. «Дома и на войне. 1853-1881. Воспоминания и рассказы». (СПб., 1886).



3 ЦГА ВМФ, ф. 432, оп. 5, д. 4543.



4 Верещагин В. В. «Детство и отрочество художника» (М., 1895, т. 1). Кошкуль Василий Карлович (1827-1857), лейтенант флота, преподаватель МКК в 1850-1856; погиб на Каспийском море при крушении парохода «Куба».



5 ЦГА ВМФ, ф. 283, оп. 2, д. 6221 «О приписке новостроящихся винтовых канонерских лодок к гвардейскому и флотским экипажам и о выборе для них команд и командиров», а также: «Сборник известий, относящихся до настоящей войны, изданный Н. Путиловым» (СПб., 1859, т. 32); И. А. Шестаков «Полвека обыкновенной жизни».



6 ЦГА ВМФ, ф. 870, on. 1, д. 7324, лл. 1-128 «Шканечный журнал паровой канонерской лодки «Бурун». Веден гардемарином Верещагиным», а также: ф. 406, оп. 3, т. 34, д. 555 «Формулярный список о службе и достоинстве 20 флотского экипажа мичмана Николая Верещагина за 1860 год».



7 По дневнику лейтенанта Л. Ф. Львова («Сборник старинных бумаг, хранящихся в музее П. И. Щукина», М., 1910).



8 Ряжи – деревянные срубы, наполненные камнями; спускались на дно со льда зимой. С поверхности воды были не заметны. Между ряжами в известных местах оставлялись проходы (ворота), определяемые по приметам (створам).



9 Верещагин Н. В. [Дело жизни], [1894 год]. Типографский оттиск, стр. 1 – 65. Текст не имеет авторского названия и начинается словами: «За хозяйство взялся я в 1860 году и взялся за него с некоторой подготовкой...» Обнаружен в Санкт-Петербургской центральной научной сельскохозяйственной библиотеке (шифр 50 277). Датируется мною по упоминанию визита министра Ермолова в Едимоново. Текст (тиражом, вероятно, 50 экземпляров) представляет собой обзор тридцатилетней деятельности автора, и рассылался им по списку для обоснования прошения в правительство о погашении своих долгов. На экземпляре дарственная надпись автора А. А. Кофоду. Приведен в сокращении отрывок на стр. 1-8.



10 Цитируется по книге А. К. Лебедева «В. В. Верещагин. Жизнь и творчество» (М., 1972).











Глава 3. ШКОЛА СЕЛА ЕДИМОНОВО



Школа молочного хозяйства в селе Едимоново Корчевского уезда Тверской губернии основана Николаем Васильевичем Верещагиным в мае 1871 года и действовала под его руководством до 1 марта 1898 года, оставаясь восемнадцать лет единственной в России [1].



Значение школы определяется не только тем, что окончили ее около тысячи учеников. Едимоново было местом, где рождались идеи, воплощавшиеся потом в распоряжения и сметы столичных министерств, в постановления земских собраний разных губерний, в резолюции заседаний Государственного Совета и Съезда сельских хозяев, Вольного экономического общества и Московского общества сельского хозяйства. Сюда стекались со всей страны сведения об успехах или проблемах выпускников школы, сюда присылали десятки золотых и серебряных медалей за участие «едимоновцев» в местных, всероссийских и международных выставках. В Едимоново приезжали профессора, академики, студенты, министр земледелия, губернатор, специалисты разных стран. Тут получали и читали периодику по молочному делу из Дании, Германии, Англии, Франции, Швейцарии. Об опытах в лаборатории, сыроварне и на скотном дворе школы публиковали множество статей. Одним словом, это был центр нарождающейся отрасли промышленности. Школа имела отделение (недолго) в селе Коприно Рыбинского уезда и неофициальный «филиал» под Вологдой в хозяйстве супругов Буман, которые охотно принимали стажеров.



Едимоново расположено на левом берегу Волги, где к ее руслу близко подходит шоссе Москва – С.-Петербург (село старинное, упоминается в писцовых книгах за 1588 год и даже документе XIII века.). В годы существования школы Волга протекала на версту дальше от села, так что жители пользовались заливным лугом, который теперь находится под водой. Едимоново делилось надвое речкой Городенкой, впадавшей в Волгу, но обе части составляли одну общину.



Ко времени переезда Н. В. Верещагина в Едимоново там насчитывалось около 100 дворов и свыше 500 жителей. В селе стояла церковь, имелся постоялый двор, чайная, четыре мелочные лавки и три кузницы. Крестьяне до Реформы были владельческие, помещичьи.



Кроме крестьянского стада, у едимоновского помещика барона Корфа держали восемьдесят дойных коров. Это и позволило открыть молочную школу – маслодельня и сыроварня не могли бы существовать при малом ежедневном удое. Легко было предсказать, что часть молока неминуемо испортят неумелые ученики.



Деньги, отпущенные Министерством на устройство и ежегодное содержание школы, не попадали прямо в руки Верещагина, а переводились Тверскому губернскому земству. Ему Николай Васильевич отчитывался в тратах. Кроме баланса (debet-kredit), контролеры земства проверяли на месте, что фактически построено, как идет обучение и сколько сыра хранится в школьном складе.



Продукция школы и артелей отправлялась в С.-Петербург, Москву и Англию. Дело торговое – живое дело, и Верещагин ежегодно просил Тверскую управу о кредитах. Эти особые денежные счета (и довольно крупные) никак не касались министерства [2]. Земство также помогало разыскивать подходящих учеников для школы, платило им стипендию, субсидировало открытие склада артельных сыроварен в столице, небольшого заводика для выделки луженой посуды и выдавало сельским обществам ссуды на устройство артелей.



Таким образом, связи Верещагина с земством поддерживались тесные и постоянные. Он часто выступал на собраниях уездных и губернских гласных (выборных депутатов).



Тверское дворянство слыло «мятежным». Земство позволяло себе фрондировать и было на плохом счету в правительственных кругах. Важные столичные чиновники, приезжая в первопрестольную и поселяясь напротив генерал-губернаторского дворца на Тверской улице в гостинице «Дрезден», требовали номера, из окон которых не видна тверская пожарная каланча – самое имя Твери им казалось противно. Это анекдот, но и действительность была парадоксальной. За двадцать лет, с тех пор как Верещагин поселился под Тверью, губернатор официально опротестовал пятьдесят пять (!) постановлений земских собраний, а земство, в свою очередь, жаловалось в Сенат на губернатора, его администрацию и даже на министров.



Некоей точкой отсчета этого противостояния можно считать так называемое «дело мировых посредников», возникшее еще до рождения земства. Россия вступила на путь реформ:







Распалась цепь великая, распалась и ударила



Одним концом по барину, другим – по мужику.







В обеих столицах и губерниях оживились почитатели А. И. Герцена. В феврале 1862 года был отправлен Государю адрес, принятый ста двенадцатью тверскими дворянами с программой перестройки, а также отказом от своих сословных прав и привилегий, и состоялось заявление тринадцати лиц «принадлежащих к мировым учреждениям» о том, что они «...законоположения 19 февраля 1861 года не признают для себя обязательными». Эти лица демонстративно подали в отставку, что повлекло за собой их арест и предание суду Правительствующего Сената. «Morning Post» писала тогда: «...русские дворяне сами не подозревают, к каким революционным потрясениям толкают свое отечество». Эту фразу из английской газеты Царь-освободитель подчеркнул, пометив: «Совершенно справедливо». Чтобы замять дело, всех гордых радикалов простили и отпустили по домам «по случаю торжественного дня тезоименитства Государыни Императрицы», правда, с лишением права на государственную службу.



Разумеется, все земцы – люди разные. Братья Бакунины, участники «дела мировых посредников», бравировали родством с известным анархистом и совращали своим атеизмом прислугу в имении. Один из «друзей дома» охарактеризовал их миросозерцание: «1а revolution avec de lеau de lavande».



Гласный Старицкого уезда Е. В. Де-Роберти как бы вторил Бакуниным: «Мы, анархисты-коммунисты...», – так начинал он свои речи перед земцами. Впрочем, никого это не пугало, его знали как личность совершенно безобидную.



Помещик Новоторжского уезда, преображенец Т. М. Повало-Швейковский вышел из полка накануне похода в Польшу, сочувствуя повстанцам («Pow-stanie styczniowe», 1863 г.), и тем закрыл для себя поприще государственной службы.



Л. А. Широбоков сидел почти безвыездно в своем вышневолоцком поместье после «дела мировых посредников» под негласным надзором полиции. В 1882 г. его избрали экспертом молочного отдела на знаменитой Всероссийской художественно-промышленной выставке в Москве.



Одним из активных гласных и членом разных комиссий был В. Н. Линд. Он рисовался позой русского Гарибальди, но на всякий случай писал шефу жандармов покаянные лживо-верноподданнические письма.



Совсем иного склада был уравновешенный, с ясным, трезвым умом А. Б. Врасский, сумевший, в отличие от большинства разоряющихся дворян, найти достойный и прочный источник дохода (он занялся рыбоводством). Врасский совмещал службу по выборам от Тверского уезда с наукой, предпринимательством и работой в Министерстве финансов.



Под стать ему был майор, награжденный боевыми орденами и золотой саблей, «севастополец» А. Н. Толстой из Новинок Корчевского уезда. Он возглавлял Тверское общество сельского хозяйства и был мировым судьей. Как хороший математик и человек безупречной нравственности, вошел в число учредителей Нижегородско-Самарского земельного банка (правление в Москве).



Не по своей воле жил в Мелкове ближний сосед Верещагина, исключенный из армии штаб-ротмистр А. Н. Столпаков; молодой офицер оступился случайно, соблазненный ловким заговорщиком. Обрести равновесие ему помогла вера и религиозные семейные традиции [3]. Столпаков сменил умершего А. Н. Толстого на посту директора земельного банка. Впоследствии он вступил в гражданскую службу и бросил вызов тверским блюстителям общественного блага, поддержав церковно-приходские школы в своем уезде. В ту пору (1902 г.) в Министерстве просвещения преобладали воинствующие безбожники с лозунгом: «Уберите попов!»



Председатель Весьегонской управы и предводитель дворянства, отставной прапорщик лейб-гвардии П. А. Дементьев выступал в печати страстным оппонентом Верещагина по вопросам скотоводства. Безуспешно занимаясь молочным стадом, он разочаровался в верещагинских советах, хотя должен был бы винить свои барские замашки и непривычку к труду. Разорившись, обиделся на пастухов, на русских крестьян, на тенденциозные русские журналы и эмигрировал в Америку. Там мистер Peter Demens, начав с работы поденщика, разбогател, стал сенатором и основал в штате Флорида город Saint Petersburg, существующий поныне. Связь с родиной он сохранил, публикуя в России свои статьи под разными псевдонимами.



Еще один тверской «американец» князь М. Н. Хилков, владелец Синевой Дубровы, уехал за океан учиться железнодорожному делу. Трудился простым рабочим, помощником машиниста, машинистом паровоза и, вернувшись на родину, сделался министром путей сообщения (с 1895 года).



В числе тверских дворян и гласных Вышневолоцкого уезда оказался в то время и президент Императорского вольного экономического общества, директор Института корпуса горных инженеров генерал С. И. Волков, купивший имение Великое село.



В Бежецком и Старицком уездах находились земли князя Б. В. Мещерского, владельца большого молочного стада. Заезжие швейцарцы варили в Лотошино «мещерский сыр». Но доходы Мещерского оставались малы, так что и жалованье земства имело значение. (Уже при его наследнике молочное дело поместья наладил сподвижник Верещагина К. X. Риффесталь). Князь несколько раз избирался предводителем дворянства Тверской губернии и, возглавляя с 1866 по 1877 год губернское земство, как мог «противился кумирам либерализма».



Здесь названы наиболее заметные земцы из тех, что вступали в длительные деловые отношения с Верещагиным. С Толстым же они близко сошлись и подружились.



Большинство этих общественных деятелей Верещагин привлек на свою сторону гениально-простым способом – он устраивал в их поместьях сыроварни и маслодельни. Самый непримиримый критик верещагинских новшеств Н. М. Корякин, ближайший сосед из села Игуменки, изменил свое отношение, присмотревшись к работе завода, и организовал у себя артель.



У некоторых из помещиков, например у Широбокова, дело пошло настолько успешно, что стало основой благополучия, главной статьей дохода. Масло Широбокова покупалось нарасхват в С.-Петербурге в двух магазинах: на углу Невского проспекта и Владимирской улицы и на Гороховой.



Верещагину помогало то, что артельные начинания стали модой, hobby в русском «образованном обществе» наряду с идеализацией общины. Земство заводило артели: сапожников, кузнецов, трепальщиков льна, смолокуров...







Народ воскрес – но не вполне – да, да!



Ему вступить должны помочь мы в стремя,



В известном смысле сгладить все следы



И, так сказать, вручить ему бразды.







Дворяне-социалисты принимали Верещагина поначалу за «своего», хотя образец Николая Васильевича – швейцарские Vereine – были лишь практичным, сугубо утилитарным союзом владельцев коров.



Общение Верещагина с политически неблагонадежными заметили, несколько лет присматривались, и наконец тверской губернатор попросил объяснений. Тот вполне искренно отвечал, что «...слишком серьезно относится к своему делу и никогда не допустит в школе ничего, что не соответствует прямо ее целям». Об этом губернатор написал куда следует. В Третьем Отделении оказали полное доверие Верещагину и, несмотря на неблагоприятные донесения жандармских чинов из разных губерний и даже прямые доносы, не изменили позицию [4].



Представление Верещагина Тверскому губернскому земскому собранию состоялось в зимнюю сессию в декабре 1866 года. Рекомендовал и представил его гласный Алексей Николаевич Толстой. В выступлении Толстой сослался, во-первых, на поддержку начинаний Верещагина Вольным экономическим обществом и покровительство Великого князя Николая Николаевича; а во-вторых, на собственный опыт – в Новинках успешно работала артель, где он сам являлся одним из пайщиков наряду с крестьянами и церковным причтом. В очередном заседании все согласились, что деятельность Верещагина приносит населению несомненную пользу, и постановили выделить на развитие масло – и сыроделия для начала 3 000 рублей, в том числе 750 на устройство склада артельных сыроварен в Петербурге [5].



Можно сказать, с этого времени Тверская управа постепенно переняла попечение над Верещагиным у Вольного экономического общества. Хотя ИВЭО и далее еще несколько лет оплачивало стипендии пятерым ученикам-сыроварам, продлевало ссуды артелям, но размер этих денежных пособий далеко уступал земским. Поддержка ИВЭО продолжалась в других формах (выставки, награды экспонентам, ходатайства в министерства, публикации в «Трудах ИВЭО» по вопросам молочного хозяйства и скотоводства).



Протокол одного из декабрьских собраний тверских гласных упоминает мельком о пожертвовании С. И. Волковым трех тысяч рублей в личное распоряжение Верещагина. Стиль протокольной записи и необычайная, неслыханная щедрость дарителя – небогатого генерала, купившего под старость скромное поместье, кажутся странными; возможно, он лишь передал деньги от лица, пожелавшего остаться неизвестным. Этим лицом мог бы быть почетный президент ИВЭО Великий князь Николай Николаевич, либо hoch-gebildete Великая княгиня Елена Павловна (урожденная принцесса Вюртем-бергская). Так или иначе декабрьский земский съезд позволил Верещагину освободиться навсегда от диктата цен столичных скупщиков: решалась проблема сбыта!



Склад артельных сыроварен в Петербурге обещал верную прибыль. Пришлось, правда, заплатить 400 рублей за свидетельство купца первой гильдии, но это давало право вести все виды торговых операций. Торговал и вел счетоводство первые годы крестьянин из Отрокович Н. И. Сивой, надежный и очень способный человек. С усложнением бухгалтерии заведовать вызвался помещик Старицкого уезда С. А. Козлов, и земство заключило с ним надлежащий договор. Склад постепенно получил пять отделений (лавок), каждое на бойком месте, в богатых, солидных домах. Многие сторонние сыровары стали охотно давать свою продукцию на комиссию. Для обеспечения расчетов склада член управы М. М. Окнов внес в банк (в виде ссуды) 5 000 рублей. Обороты росли. Возник московский филиал. Ежегодный бюджет достиг 12 000 рублей. Ревизоры находили товарный и денежный отчеты в идеальном порядке. Девять лет все шло прекрасно, но однажды Козлов пропал вместе с деньгами и, чтобы покрыть убытки, Тверская управа продала с торгов его родовое имение. Злого умысла Козлов не имел; одновременно с операциями склада он затеял предприятие по производству электрических ламп нашего изобретателя Лодыгина. «Товарищество электрического освещения» не вынесло трат по патентованию за рубежом. Козлов разорился и скрылся в дальней губернии. Получив денежную помощь, он перевел анонимно на счет земства свой долг. Так добросовестный банкрот погасил растрату «повторно». Земство ничего не потеряло, а вот дело Верещагина в 1875 году сильно пошатнулось.



В результате истории с банкротством Верещагин навсегда ушел из питерской торговли. Он подыскал честного комиссионера, которому и отдавал на продажу часть продукции. Знакомство с дружелюбным Верещагиным пошло тому на пользу, и торговый дом К. В. Чистякова сделался заметным в Петербурге (Верещагин оказал Чистякову протекцию, о которой начинающий купец может только мечтать). Филиал склада в Москве Верещагину удалось сохранить. Впоследствии под руководством его флотского товарища В. И. Бландова дело разрослось настолько, что половина всех московских молочных магазинов торговала с вывеской «Братья Бландовы».



Другая важная услуга Тверского земства Верещагину – содействие проекту учреждения правительственной школы молочного хозяйства. Николай Васильевич начал хлопоты еще в 1868 году и через пару лет фактически открыл частную школу в Едимонове. Одновременно Верещагин просил неотступно о правительственной субсидии, и министр государственных имуществ генерал-адъютант А. А. Зеленый «имел счастие испрашивать Высочайшее соизволение» на увеличение сметы. Но министр финансов денег не дал, как оно и положено охранителю казны от разных прожектеров. Поэтому при повторном Всеподданнейшем докладе 1 марта 1871 года А. А. Зеленый запасся ходатайствами Тверского и Ярославского земств, Съезда русских сельских хозяев, Петербургского собрания сельских хозяев и отчетом ревизора ИВЭО Д. И. Менделеева. А для личных переговоров с министром финансов из Твери послали депутацию во главе с князем Мещерским [6]. Все вместе и принесло успех, хотя испрашиваемую сумму урезали почти вдвое. Как вспоминал Николай Васильевич, «...это сокращение давало себя впоследствии чуствовать на каждом шагу, заставляя школу бедствовать... в полном смысле слова» [7].



Получив официальное уведомление об ассигновании 15 000 рублей на устройство и содержание школы в текущем году, Верещагин заключил договор с едимоновским владельцем бароном Корфом об аренде построек и покупке молока помещичьего стада. Доходы и убытки от производства продуктов, по соглашению с министерством, были частным делом заведующего школой. С 1888 года аренда распространилась на скотный двор, а затем на всю пахотную землю и сенокосы. «Отвоеванная независимость» позволила вести опыты по кормлению и содержанию коров. Учениками школы за первые восемнадцать лет, то есть до расширения аренды, переработано 326 000 ведер молока (на 120 000 рублей) и выработано из него разных сыров и масла на сумму 208 000 рублей. Но вернемся к открытию школы. Вот текст объявления о приеме учеников и реклама школы:







«Программа



школы молочного хозяйства в селе Едимонове Тверской губернии и отделения ее в селе Коприно Ярославской губернии



1. Ввиду неудовлетворительного состояния молочного хозяйства в России и неимения мастеров, хорошо знакомых с правильным ведением его, основана школа молочного хозяйства, с одной стороны – с целью представить крупным и мелким хозяйствам заведение для обработки молока, могущее служить примером, с другой – приготовлять сведущих мастеров и мастериц.



2. Школа существует на средства, отпускаемые ей Министерством государственных имуществ в количестве 15 000 рублей в год сроком на шесть лет, считая с 1 марта 1871 г., из означенной суммы на содержание собственно школы 12 000 руб. и 3 000 на содержание специалистов по молочному хозяйству вне ее.



3. К имеющимся при школе средствам и пособиям принадлежат:



– правильно и хорошо устроенный скотный двор на 100 голов скота;



– помещение для телят как воспитываемых на племя, так и на убой;



– свинарник;



– шведская молочная для отстаивания молока;



– маслодельня для сбивания масла;



– сыроварня для варки грюйерских сыров и при ней три подвала; есть приспособление для выварки сыра из сыворотки (Myzet ost) по норвежскому способу;



– сыроварня для варки честера и при ней сушильня;



– помещение для сгущения молока;



– корпус для приготовления зеленого сыра;



– мастерская для приготовления бочонков и некоторых других принадлежностей;



– помещение для локомобиля;



– шведский ледник;



– собрание наглядных пособий ко всем специальностям.



4. Состав служащих в школе: заведующий школой, заведующий отделением школы, семь мастеров по всем производствам; учительница при элементарной школе грамотности и бухгалтер.



5. В школу принимаются лица обоего пола и всех сословий не моложе восемнадцатилетнего возраста.



6. Ученики в школе подразделяются на получающих пособие от школы (помещение и не менее шести рублей в месяц на содержание) и на неполучающих пособие. Получающие пособие и в то же время неграмотные ученики поступают не иначе, как в сроки нижеопределенные, и кончают курс в два года; получающие пособие и грамотные поступают в те же сроки, но кончают курс в один год; неполучающие пособия поступают в школу во всякое время года, без определенного срока пребывания в ней, в таком только случае, если есть свободные места для практических занятий.



7. Полный комплект учеников определяется приблизительно в 80 человек.



8. Время для приема в школу назначается с января месяца по апрель каждого года.



9. Занятия в школе для неграмотных разделяются на два курса.



10. Занятия на 1 курсе: уход за скотом; доение коров, выпаивание телят и откармливание свиней; первоначальный уход за молоком; приготовление сметаны и творога; приготовление зеленого сыра; занятие в школе грамотности.



11. Занятия на 2 курсе: уход за молоком; приготовление масла из свежих сливок; голштинское маслоделие; варка грюйерских сыров (швейцарских); варка эдамских сыров (голландских) при отделении школы; варка честера (американское сыроварение); варка сыров комамбер, бри, куломье (французское сыроварение); сгущение молока; занятия в школе грамотности.



12. Предметы обучения в элементарной школе грамотности: твердое и объяснительное чтение и письмо с знанием некоторых грамматических правил; закон Божий; арифметика; простое счетоводство.



13. Грамотные, поступающие в школу на один год, обучаются общим предметам и одной из специальностей. Общие предметы: уход за скотом, доение коров, выпаивание телят и откармливание свиней; уход за молоком; приготовление сметаны и творога; приготовление сметаны из свежих сливок. Специальные предметы: голштинское маслоделие и приготовление зеленого сыра; варка грюйерских сыров; варка эдамских сыров; варка честера.



14. Для теоретических объяснений назначаются по временам беседы мастеров, в которых, между прочим, ученики ознакомляются со сметами и планами построек для маслоделия и сыроварения.



15. Для полного изучения маслоделия и швейцарского сыроварения, как специальностей, требующих большой практики, ученики, поступившие неграмотными, по окончании 2 курса, а грамотными – своего годичного обучения, посылаются на лучшие маслодельни и сыроварни частных лиц по взаимному с ними соглашению школы.



16. Получившим удовлетворительные познания в школе молочного хозяйства выдаются аттестаты и некоторые руководства по маслоделию и сыроварению.



Заведующий школой молочного хозяйства Николай Верещагин.



За подробной программой и дополнительными сведениями просят обращаться к Николаю Васильевичу Верещагину, в Завидовскую станцию Николаевской железной дороги» [8].



Учителями в школе первое время были иностранцы. Но скоро их заменили уроженцы Тверской губернии.







*



Каковы были отношения Верещагина с поставщиками молока в Едимонове? И как шли дела у крестьян в соседних артелях? Чем встретил «сырника» мужицкий мир?



С горы, на которой стоит церковь села Городня, видны были как на ладони: к северу, в семи верстах – Отроковичи с ветряной мельницей; совсем рядом – деревня Коромыслово и пустошь Александровка; в сторону Москвы – Мёлково; а на другом, левом берегу, вниз по Волге – Видогощи и Едимоново. Можно сказать, что и сама жизнь «сырника» была видна и известна окрестным жителям до мелочей. Дела говорили сами за себя, и с годами недоверие и враждебность сменились на неподдельное уважение.



В каждом названном селе Верещагин заводил артели.



В Александровке произошел характерный диалог. За первое ведро молока, доставленное на первый в округе завод, потребовали рубль (куда выше, чем на столичном рынке!). Верещагин дал. За другое ведро – поменьше, постепенно дошло до обычной цены... Тут его попрекнули:



– Вот, ты говоришь, что приехал помочь нам, а сам цену сбавляешь!



– Соберите артель – тогда вся выгода будет ваша.



В Отроковичах сход изъявил желание устроить артельную сыроварню не под влиянием рассказов Верещагина, а послушавшись крестьянина того же общества Никифора Ивановича Сивого. Несмотря на частый контроль качества молока, Верещагина поначалу обманывали, продавая и старое, и снятое молоко. Когда пошла в ход артель, обман обличили:



– Так-от, мы в Александровку все так носили, да ведь не браковал же сырщик нас!



– Мало, что в Александровку-то, за деньги, а теперь вы все наше добро изведете.



Очень скоро крестьяне убедились, что если прежде доход от коровы составлял в год 6-8 рублей, то теперь – 27-30. Прокормить ее стоило 12-15 рублей; следовательно, владелец двух коров мог внести и налог, и подати, и оброк только «молочными деньгами». Корова почти сравнялась с лошадью по значению, ее стали лучше кормить, а это повысило удои. Новшество отозвалось на всем строе крестьянского хозяйства. Поверив Верещагину, крестьяне этого села решились не только на учреждение артели, но и на более смелый шаг: по примеру Видогощ они открыли в 1872 году ссудо-сберегательное товарищество (попечитель товарищества – Столпаков).



Сохранился подлинный текст приговора схода крестьян села Отроковйчи 19 марта 1866 года:



«Мы нижеподписавшиеся, домохозяева Личевской волости, села Отроковйчи, с деревнями Коромыслово и Горки, согласились между собой сносить все молоко в одно место и выделывать из него лучшей доброты сливочное масло и сыр, для чего и заводим артель под названием Отроковской сыроварной артели. Сыроварня устроивается на счет [Вольного] экономического общества Н. В. Верещагиным. Если артель почему-либо расстроится в течение двух лет, Экономическое общество отбирает все заведение назад себе. Все расходы в первые два месяца [Вольное] общество берет на себя и получает за это по 1 копейке с каждого фунта масла и сыру, а чрез два месяца артель принимает все на себя, а копейка с фунта прекращается. В случае падежа скота артельщики или отказываются от заведения, или заводят новый скот. Артельщики обязаны доставлять каждый одно свое молоко парное, чистое и без всякой порчи. Если артелью или доверенным от нее старостою будет доказано, что кто-нибудь принесет порченое или старое молоко, то с виновного взыскивается штраф: за первый раз рубль, за второй – два, за третий – три, а за четвертый – виновный исключается из артели. Если кто принесет молоко в грязной посуде, то первый раз отослать с молоком, а второй и следующие молоко брать, а в счет не ставить. Артель выбирает для ведения счетов и для надсмотра над делом старосту из своих, у которого должны храниться штрафные деньги, а равно и запасная сумма на столько копеек с ведра, на сколько артель положит. Во всех расходах староста отдает отчет артели. Сыровар по всякому делу обращается к старосте. Староста вместе с сыроваром назначают время, когда носить молоко утром и вечером, всем в одно время. В порче молока староста должен удостоверяться в присутствии 2-х, 3-х артельщиков, и должны сами на дворе доить коров несколько раз, и вообще приговаривать к штрафам с большою осторожностью» [9].



В Видогощах хозяева трижды писали условие с Верещагиным и три раза договор уничтожали, опасаясь неведомого заимодавца, какой-то «вольной экономии». Все слепые страхи прогнало одно слово царевича... В мае при посещении села Видогощи Великим князем Алексеем Александровичем жители согласились даже открыть ссудо-сберегательное товарищество. Основой капитала стали пожертвованные Его Высочеством 250 рублей (попечитель – Столпаков) [10]. Этот случай имел на крестьян громадное влияние. Сын артельного старосты из Городни рассказывал, как мальчишки однажды несли с почты большое опечатанное письмо «сырнику», несли с благоговением: «Царь пишет»... Он же вспоминал, почему крестьяне отказались от артельного расчета в Видогощах. В Видогощах варили голландский сыр, а в Едимонове – швейцарский. Школяры из Едимонова часто наведывались по-соседству к своим товарищам-ученикам присмотреться к особенностям варки и попробовать сыр. Артельщикам стало обидно, что их «объедают» едимоновцы, и вот они пришли к Николаю Васильевичу «...и очень деликатно попросили взять сыроварню под свое ведение, а им определить твердую цену...» [11].



В Городне артель открыли по желанию самих крестьян, и она работала до страшного падежа скота, когда пали и те коровы, которых прикупили по совету Верещагина на ссуду земства. Жителям трудно было уберечься от эпизоотии – через село проходило шоссе Москва – Петербург и скотопрогонный тракт.



В Едимонове крестьяне-артельщики не беспокоились о выручке денег за голштинское масло, которое, как они убедились, находит легкий и верный сбыт. Когда же весной 1872 года в школе началось приготовление швейцарского сыра и чеддера и предвиделась неизбежная порча молока учениками, крестьяне предложили покупать молоко по твердой цене. Цену запросили высокую: 45 копеек ведро, вместо 40 («без нас не обойтись!»). Верещагин, желая показать независимость от «монополистов», договорился о поставке молока из Видогощ и Городни. Он надеялся, что недостатки привозного молока не скажутся на чеддерах; варка чеддеров проще швейцарских сыров, вызревают они скорее и не требуют такого деликатного ухода. Но молоко из Городни не выдерживало перевозки через Волгу. В результате четверть всего чеддера скормили свиньям.



Верещагин склонен был объяснять неудачи своими ошибками. На заседании управы зимой 1871 года он отказался от 2 000 рублей, выделенных ему на разъезды, и заявил: «Я считаю своей ошибкой, что начал со швейцарского сыроварения, а не с маслоделия и не с других сыров, более доступных крестьянскому хозяйству, при нынешнем его состоянии...» Мнение Тверского земства иное: «.. .Верещагин, говоря о причинах, дурно влиявших на ход дела, упускает главную, а именно – недостаток умственного и нравственного развития населения. Влияние этой причины так сильно, что нужны особо благоприятные условия для того, чтобы какое-либо общественное начинание, сколько-нибудь выходящее из рутины, могло развиваться и дать ожидаемые плоды...»



Тридцать лет Верещагин старался опровергнуть эту мрачную оценку. Среди окрестного населения он нашел и вырастил помощников, заменивших иностранных учителей-наставников в школе, обучил и воспитал множество мастеров, разъехавшихся по всем губерниям России. Встретил он между крестьян и удивительных знатоков молочного скотоводства. Об одном из них, уроженце Бежецкого уезда Серове, здесь будет рассказано подробнее.



Зимой 1869 года Департамент земледелия уведомил официальным письмом Московское общество сельского хозяйства о следующем: «...Комитет Министров, выслушав в своем заседании, что хозяйство крестьянина Серова принадлежит к образцовым хозяйствам северной полосы и есть первое и единственное в этой местности крестьянское хозяйство, основанное на рациональных началах и, признавая крайне важным поощрять подобные похвальные примеры развития земледельческих сил России, положил: испросить Всемилостивейшее Его Императорского Величества соизволение на пожалование крестьянину Серову... золотой медали с надписью «За полезное» для ношения на груди на Аннинской ленте. Государь Император в 31 день января сего года на сие Всемилостивейше соизволил...»



Уведомление ИМОСХ получило потому, что именно это общество возбудило перед правительством ходатайство о награждении Н. С. Серова. Началось же все с заявления Николая Васильевича Верещагина, сделанного 12 сентября 1867 года на очередном заседании Вольного экономического общества. Рассказ Николая Васильевича о тверском крестьянине чрезвычайно заинтересовал слушателей, и по просьбе собрания он согласился подготовить подробный доклад.



Доклад, прочитанный в Вольном экономическом обществе после Нового года, показался настолько невероятным, что некоторые отказывались верить фактам. А факты показывали, что мужицкое хозяйство Серова ведется в 5-6 раз эффективнее, чем в поместьях, где владельцы выписывают из-за границы лучшие породы молочного скота. Вопреки всем авторитетам оказывалось, что молочное скотоводство способно приносить не убыток, а доход.



Участники собрания приняли резолюцию: просить Совет ИВЭО обследовать на месте хозяйство удивительного мужика. Предугадывая такую реакцию, Верещагин почти одновременно рассказал о Серове и в Комитете скотоводства при ИМОСХ. В Москве его сообщение произвело не меньшее впечатление, чем в Санкт-Петербурге. Члены Комитета решили немедленно направить комиссию для изучения хозяйства Серова. Для анализов качества молочных продуктов привлекли профессора Петровской земледельческой академии П. А. Ильенкова. Возглавил комиссию бессменный президент ИМОСХ Иосиф Николаевич Шатилов, владелец образцового имения на Орловщине.



К 1 февраля 1868 года был издан в виде брошюры протокол шатиловской комиссии, а 25 февраля в общем годичном собрании Московское общество сельского хозяйства присудило Серову золотую медаль – первую свою медаль, выданную крестьянину.



В печати вокруг имени Серова велась полемика еще начиная с сентябрьского заявления Верещагина, а теперь, после решения ИМОСХ, она еще больше обострилась. Примешивалась и политика. Газеты, журналы, подпольные листки годами злонамеренно и благодушно смаковали тему крестьянского неустройства. А тут вдруг – преуспевающий мужик! Чего-чего только не говорили и не писали о Серове: что он и не хозяин, а прасол – торговец скотом, кулак, что его скотоводство есть только раздутый миф, и что скот, подобный серовскому, не заслуживает не только поощрения, но даже и некоторого внимания.



В декабре 1868 года к Серову в Глазово ездил по поручению Совета ИВЭО Дмитрий Иванович Менделеев. Совет обратился к Менделееву потому, что он в это время вел у себя в имении агрономические опыты, прекрасно знал верещагинские достижения и все новости молочного дела. Дмитрий Иванович подтвердил и расчеты, и выводы Верещагина: «...не породу надо искать нашим хозяевам, а знания в отборке (скота) и умения кормить... Наполнить Россию швейцарским скотом трудно и быстро достигнуть результатов невозможно... Травосеяние... требует затрат и... пока результат не будет очевиден, нельзя думать о распространении травосеяния; пример в нескольких местах может увлечь других...» [12].



После отчета ученого о результатах поездки члены Общества оставили последние сомнения и стали обсуждать, как лучше отметить заслуги Серова. Наградить медалью, дать денежную сумму или серебряный подойник? Избрать членом ИВЭО? Почетный «...выбор в бесплатные члены едва ли может иметь в глазах Серова какое-либо значение, гораздо лучше будет для него получить медаль Общества», – заключил спор секретарь, и собрание с ним согласилось.



Кто же этот «первый русский фермер», работу которого обсуждали члены научных обществ обеих столиц, сановные господа из Комитета Министров, и вокруг которого два года кипела словесная война?



Нил Степанович Серов родился в 1822 году в семье государственного крестьянина, зажиточного прасола в селе Чубарки Скорыневской волости Бежецкого уезда Тверской губернии.



В 1858 году он в доле с братом Петром купил 169 десятин земли в четырех верстах от Бежецка, возле села Глазово, Княжевской волости. Имение состояло из 90 десятин пахотной земли, 76 десятин покосов (частью на кочковатом болоте) и 3 десятин под ветхой усадьбой и огородом.



Брат требовал рутинного трехполья. Тогда Нил Степанович выкупил у него долю за 6100 рублей. Деньги он взял в долг под 10% годовых. При истощении денежного рынка России получить ссуду частному лицу, тем более крестьянину, было очень трудно. Приходилось брать под высокие, грабительские проценты. Став полным хозяином земли, Нил Степанович завел десятипольный оборот с посевом клевера и тимофеевки и молочный скот.



На практике Серов занялся травосеянием еще в 1843 году, когда он впервые посеял клевер на земле своего отца в селе Чубарки. Первый опыт Серова удался благодаря тонкой дипломатии, позабавившей Менделеева. Серов (как и его отец) был в 1843 году крестьянином в общине, поэтому сеять траву с яровым он не хотел, так как на следующий год после общинного передела в этом поле у крестьян будет пар и выгон и, следовательно, траву он посеет для общего скота, а не для своего.



Далее рассказ Менделеева:



«Сперва Серов устроил дело так, что община удлинила сроки передела земли. Потом он посеял траву в пару, как рожь... Над ним все смеялись, когда он, унавозивши землю, посеял не рожь, а траву... Смех отчасти уменьшился, когда на озими выгнали скот и его нельзя было согнать с серовских посевов, скот дневал и ночевал на серовском посеве, так, что кроме того удобрения, которое положил сам Серов, вся деревня способствовала удобрению клина, засеянного клевером. На следующий год он снял два укоса клевера. Опять стали выгонять скот, и он удобрил эту полосу значительно. Когда у крестьян было яровое, у Серова была опять полоса травы, и когда после ярового был пар, серовская полоса травы, уже отчасти выродившейся, была опять значительно удобрена пасшимся скотом; вследствие этого на ней травы было больше, чем на яровом жниве остальных полос. Поэтому, когда крестьяне посеяли рожь, травы (все-таки) были, хотя клевер и выродился».



Таким образом, заканчивает Менделеев, целых пять лет пользовался Серов травой!



Севооборот у Серова в Глазове был такой: первый год – лен, второй – ячмень, третий – овес, четвертый – пар, пятый – рожь озимая, шестой – клевер с тимофеевкой, седьмой – клевер с тимофеевкой, восьмой – покос и пастбище, девятый – пастбище.



Не щадя затрат, Серов решился в первом же году посеять в озимом клину пять десятин трав. Для удобрения этих пяти глазовских десятин и парового поля он купил навоз в Бежецке.



Доход первого года превзошел все ожидания. Сам хозяин свой успех приписывал умению выбирать молочную корову и хорошему корму. У Серова была поговорка: «Если кормить корову овсом – навоз придется даром; если кормить одной соломой – в рубль серебра телега». В каждом поле Серов устроил пруд для водопоя с ключевой водой и поставил изгороди. Стадо его состояло из 40 голов; рабочих лошадей было восемь.



Все работы вела семья Серова из четырех человек и поденщики: летом – 8, зимой – 2. Кроме того, летом нанимали шесть женщин. Скотников летом не держали, а присмотр за всем скотом поручали мальчику двенадцати лет. Доили коров девять женщин, и они же вели молочное хозяйство, приготавливая масло и творог. Масла получали баснословно много – 6 пудов от коровы (от лучших до 8 пудов). Цена на него стояла 8 рублей за пуд.



В уезде у Серова появились четыре последователя. Крестьянские же общества не следовали ни примеру, ни благим советам Серова, а отдельному крестьянину завести посев трав при общинном владении землей и чересполосице было почти невозможно. Об этом говорил в своем отчете и Менделеев: «Есть препятствие, которое все рушит». Что же касается введения в севооборот льна, то тут нашлось много подражателей – льняная избоина шла на корм скоту.



Серов учился всю жизнь и готов был учиться у любого. Разговоры с Нилом Степановичем и расспросы Комиссии ИМОСХ убедили ее членов, что он не из разряда тех удачливых хозяев, которые, ослепленные своими успехами, недоверчиво относятся к науке. Поэтому Комиссия уехала в Москву в уверенности, «...что всякое разумное указание будет им оценено и применено к делу, а потому строй его хозяйства может быть еще значительно улучшен». Так и случилось. Более того, имение Серова по рекомендации ИМОСХ стало племенным рассадником русской породы молочного скота.



ИМОСХ употребило все средства, чтобы содействовать Серову увеличить число племенных животных и облегчить соседним скотоводам покупку телок его завода. Решено было просить министерство (разумеется, с согласия Нила Степановича) выдать Серову ссуду в 3 000 рублей под залог его имения на 10 лет из пяти процентов годовых.



Много добра принесли статьи о приемах Серова, тонкая племенная его работа, участие в столичной выставке скота – I Всероссийской выставке рогатого скота в октябре 1869 года в Михайловском манеже Санкт-Петербурга. Создавая десятки маслозаводов, Верещагин и его сподвижники могли опираться на богатый опыт талантливого практика. Недостаточно объяснить сходу мужиков, что корову следует держать не только для навоза, но и для продажи молока, что дорогой корм окупится маслом, что удойливая корова позволит завести вторую, а следовательно – удвоить удобрение тощей земли. Надо было научить, как кормить. Только после этого можно было говорить о росте урожая при навозе лучшего качества, и что поговорка Серова верна в буквальном смысле.



Заканчиваю рассказ о Серове упоминанием курьеза. В 1871 году в Санкт-Петербурге выпустили в свет книгу – сборник сведений по молочному хозяйству. Она имела очень длинный заголовок, из которого явствует, что малограмотный «первый русский фермер» редактировал... самого Дмитрия Ивановича Менделеева! Название выглядело так: «Молочное хозяйство, сыроварение и скотоводство с приложением руководства по уходу за рогатым скотом, предохранения его от зараз и повальных болезней и изложением правил устройства молочного хозяйства на артельном начале, введенном в России Н. Верещагиным и одобренном земствами различных губерний, под редакцией русского сыровара и фермера Н. Серова. Составлено по новейшим русским и иностранным источникам и трудам известных специалистов, как-то... ветеринара Пашкевича, профессора Менделеева, Л. Черняева и других».



О работе Едимоновской школы и артелей Верещагин ежегодно публиковал подробнейшие отчеты в «Трудах ИВЭО» и газете Министерства государственных имуществ. Все хозяйственные новости и принципиальные вопросы технологии описывались им очень тщательно, чтобы привлечь последователей.



Эти описания вызвали в печати длительную полемику, не меньшую, чем о Серове. Владельцы собственных сыроварен и досужие журналисты с большим апломбом критиковали отставного лейтенанта, получившего орден Святой Анны «за заслуги по устройству и распространению крестьянского сыроварения» [13]. Оппоненты громогласно заявляли, что деньги ИВЭО следовало бы использовать эффективнее; придирчиво подсчитывали расхождения в отчетах ревизоров: Д. И. Менделеева, Н. П. Горбунова, А. И. Ходнева, И. Н. Шатилова, А. Н. Толстого и самого Верещагина. Такой узкий бухгалтерский подход отмел Ходнев: «Не для того Вольное общество заводило артели, чтобы произвести дешевый сыр, а чтобы насадить новую промышленность среди крестьян!» Простор для дискуссий увеличился, когда Верещагин начал пропагандировать ярославских и вологодских молочных коров. «Inzucht или скрещивание?» – дискуссия перешла в область теории.



Выше говорилось, что социалисты, прозревая в артелях образы будущего, приняли Верещагина с его сыроварнями за единомышленника. Уверившись в ошибке, они «воздвигли на него едкое гонение». Десятилетиями печатались лицемерные сожаления о детях, которых лишают молока сырные заводы. В 1872 году появились две статьи: одна анонимная в газете «Голос» за подписью «Ъ»; другая в журнале «Отечественные записки» А. Н. Энгельгардта. Вот образчик стиля последней: «...воображение рисует картину: убеленный сединами поселянин сидит под тенистым деревом и... намазывает артельное голштинское масло на ломти простого черного хлеба; внучата, с нетерпением ожидающие завтрака, состоящего из хлеба, масла, сыра и плодов, жадно следят за движениями руки старика; один из сыновей режет артельный швейцарский сыр, другой – с артельной сигарой в зубах... читает... биографию основателя артельных сыроварен Верещагина, портрет которого с «Анной» в петлице красуется на первой странице газеты...» Тверское земство и Тверское общество сельского хозяйства вступились за Верещагина. Князь Мещерский по поручению управы написал для губернатора А. Н. Сомова подробное опровержение статьи «Ъ», а Толстой опубликовал «Ответ господину Энгельгардту», где по всем пунктам доказательно уличил автора в ошибках, вежливо и спокойно, совершенно игнорируя его глумливый тон. Этим тоном проникнуты и другие письма Энгельгардта в «Отечественных записках», о которых справедливо сказано: «Неувяжемый уд в человецех, бесящийся язык» [14].



В 2004 году мне вспомнился Энгельгардт в дни Всероссийской научно-практической конференции «Современные аспекты российского маслоделия» в Вологде. В переполненном актовом зале на пятьсот мест сидели инженеры, ученые, директора ферм и заводов России, Литвы, Латвии, Белоруссии, студенты Вологодской государственной молочно-хозяйственной академии имени Н. В. Верещагина. Над трибуной для докладчиков висел огромный портрет Верещагина, его же фотография украшала титульный лист «Сборника докладов» с надписью: «Посвящается 165-летию со дня рождения основоположника молочного дела России». Все, что некогда казалось Энгельгардту несбыточным, нелепо-смешным, сбылось. Даже в еще большей степени – бронзовый памятник Верещагину собираются поставить перед входом в академию его имени!



На четвертом году существования Едимоновской школы Министерство финансов и МГИ решили устроить совместную проверку ее работы и вообще всей деятельности Верещагина. Назначили трех ревизоров, и в том числе превосходного потомственного финансиста Николая Федоровича Фан-дер-Флита. (Он был давним знакомым Верещагина по кружку «князя-кооператора» А. И. Васильчикова. Задавшись целью оградить малоимущих от ростовщиков, они занимались распространением мелкого кредита или «кредитной кооперации»).



Фан-дер-Флит с коллегами из Департамента земледелия и сельской промышленности объехали за три недели верещагинские сыроварни под Рыбинском, Вологдой, заводы близ Едимонова и, разумеется, обследовали саму школу. Проверяли отчетность, наблюдали за мастерами, беседовали с кассирами, старостами, губернаторами. Проделав сотни верст, меняя тарантас на телегу, поезд – на пароход или утлую лодку, ревизоры вернулись в столицу, облачились в мундирные фраки и доложили министрам результаты проверки. Старший чином, «генерал» Фан-дер-Флит, кроме продолжительных бесед с их высокопревосходительствами, сделал двухчасовой доклад о школе молочного хозяйства и русском сыроварении на юбилейном собрании ИВЭО.



Доклад завершался словами: «Когда, десять лет назад, господин Верещагин явился впервые в Императорское вольное экономическое общество, он, конечно, не мог знать, чего потребует в действительности наше молочное хозяйство. ВЭО, хотя с первого раза сочувственно отнеслось к предложениям Верещагина и оказало ему существенное пособие, тоже не могло составить полного плана той деятельности, которая предстояла Верещагину, и посему дало ему полный простор. Такой же простор дан был Верещагину и правительством. Министерства государственных имуществ и финансов, давая ссуды, не стесняли Верещагина тесными рамками. Нельзя не сознаться, что подобная система была весьма разумна и вполне соответствовала только что возрождающемуся делу, в котором малейшее стеснение могло отозваться крайне вредно. В настоящее время, после десятилетнего опыта, как сам Верещагин, так и наше Общество и правительство, имеют перед собой ряд данных, из которых можно составить полное понятие о том, в каком положении находится у нас в России молочное хозяйство, что надо и что можно для него сделать, и каких оно потребует затрат.



Ознакомившись на месте как с деятельностью господина Верещагина, так и с положением его учреждений, я считаю нравственную и материальную поддержку необходимой для дальнейшего развития дела молочного хозяйства и вполне уверен, что в этой поддержке не будет отказа со стороны МГИ и нашего Общества».



Для себя, в личном дневнике Фан-дер-Флит написал о Верещагине: «...он чистый, славный человек, хотя и увлекающийся, и делающий поэтому много промахов...» [15].



На основании результатов ревизии Фан-дер-Флита правительство решило продлить содержание школы молочного хозяйства после завершения шестилетнего срока – ведь сметные ассигнования были выделены только в виде опыта, лишь на первые шесть лет.



Тем временем вокруг Верещагина постепенно собралась и сплотилась первая группа ближайших помощников и единомышленников: отставной лейтенант



Владимир Иванович Бландов, молоденькая тихвинская помещица Анна Ивановна Тимирева, дворянин Адольф Альфонсович Кирш. Все они, пройдя практику в Едимоновской школе, ездили на учебу и стажировку в Европу, где освоили по несколько новых технологий. Каждому из них посвящена отдельная глава, здесь я только упомяну о том, что благодаря Тимиревой в школе и на двух соседних заводах начали и усовершенствовали производство честера (чеддера). Честер не был известен русской публике и не находил спроса на рынке, поэтому Верещагин решил отправить партию товара в Англию.



«На наше счастье или несчастие, – вспоминал он, – первый опыт оказался очень удачным. Сыр отправлен был в апреле (благоприятном в том году по умеренной температуре), совершил морской путь благополучно и продан по очень высокой цене... и очень скоро; так, что через какие-нибудь четыре-пять месяцев производители молока уже имели в своих руках плату...» [16]. В новом сезоне в Едимонове заготовили гораздо большую партию, предвкушая крупные барыши, но уже в вагоне честер ждала жара, а в Петербурге – крупная невзгода: пароход ушел, не приняв груз, и сыр на барже целую неделю жарился на солнце у Николаевского моста в ожидании следующего рейса. В довершение беды, место на палубе досталось под пароходной трубой. В Англию доставили не сыр, а «обмылки». Вместо ожидаемого барыша, Верещагин получил 10 000 рублей убытка, который он принял на себя, заплатив крестьянам за молоко сполна. В 1877 опыт повторили с убытком в 16 000 рублей. В следующем году отправили малую партию в сопровождении Кирша. Он находился при грузе неотлучно на всем пути – от станции Завидово до Петербурга и от Кронштадта до Гулля, где благополучно сдал сыр постоянному комиссионеру мистеру Дальтону.



Дальнейшие поставки по инструкциям Кирша шли, как правило, без потерь. Русский честер пришелся по вкусу английским потребителям. На очередной международной выставке молочного хозяйства в Лондоне Верещагин был удостоен первой премии за этот сыр [17]. Бландов на той же выставке получил три премии за голландский сыр, сваренный под Рыбинском.



Ежегодная «транспортная операция» с честером держалась на личных знакомствах и ловкости сопровождающего груз, а Верещагин думал о системе и рядовых отправителях. И однажды случайно на станции Завидово он встретил адмирала К. Н. Посьета, министра путей сообщения. В откровенном разговоре Николай Васильевич «как моряк моряку» высказал министру свои претензии и рассказал о безуспешных хлопотах. Посьет обещал помочь. С завидовской встречи начались работы Верещагина в специальных комиссиях и его ходатайства «Об улучшении провоза по железным дорогам продуктов, подверженных быстрой порче». Слова взяты в кавычки, так как являются заголовком статьи Верещагина. Там подробно рассказано о длительной борьбе с косностью и ошибками администрации частных дорог и чиновников правительства.



За время борьбы только во главе Министерства путей сообщения сменилось шесть человек и столько же – в кресле министра финансов. На завершающем этапе Верещагин столкнулся с противодействием С. Ю. Витте, который железной рукой наводил порядок в тарифном деле. Верещагин же требовал не только строительства специальных вагонов, особых условий регистрации груза, но и льготных тарифов. Бессеребреника не отличили от множества своекорыстных просителей, чающих льгот и привелегий. Неприязнь Витте, вынужденного признать свое ошибочное поведение в важном государственном деле, сказалась, когда Верещагин оказался на краю банкротства. Об этом пойдет речь ниже в связи с закрытием Едимоновской школы.



Самое трудное время школа пережила в 1881 году – Министерство государственных имуществ вдруг прекратило финансирование. В МГИ тоже менялись управляющие: прямодушного храбреца А. А. Зеленого сменил амбициозный П. А. Валуев, а его, в свою очередь, в декабре 1879 года – князь А. А. Ливен, представитель так называемой «немецкой партии». Ливен взял себе за образец подготовку мастеров молочного хозяйства в Финляндии. Решение состоялось по «личному усмотрению» его сиятельства и на основании критического отчета ревизора, коллежского секретаря А. А. Гирса. Сумму, отпускаемую одной Едимоновской школе, князь намеревался распределить между пятью опытными хозяевами поместий, которые возьмут обязательство готовить мастеров. Министр ожидал, что у Гирса в его Михайловке дело пойдет лучше всего, ведь на Михайловской сыроварне под Гдовом уже работал один ученик-стипендиат ИВЭО. Предполагалось также, что Гире сможет контролировать обучение в прочих хозяйствах, где на заводах появятся практиканты. В этом стройном плане Верещагину отводилась роль одного из частных хозяев, если он пожелает выкупить (приватизировать) оборудование и постройки школы.



Официальным письмом от 19 августа 1880 года Департамент земледелия уведомил Тверскую управу, что «господин управляющий Министерством признал нужным прекратить с будущего года... субсидии на содержание Едимоновской школы, а равно и содержание заведующего школы Н. В. Верещагина». Заканчивалось уведомление просьбой проследить за своевременным расчетом заведующего по ассигновке. Тверское земство довольно резко ответило, что принимать участие в ликвидации школы, признаваемой самим земством полезной, было бы несоответственно достоинству земства и опубликовало всю переписку в газете [18]. Кстати, в одном из следующих номеров газета поместила сообщение об отказе Императорской Академии наук принять в сочлены Д. И. Менделеева; «немецкая партия» его забаллотировала.



Ликвидация Едимоновской школы не состоялась, а сам князь Ливен вынужден был выйти в отставку из-за некорректной денежной операции и занялся на досуге астрономией...



С января 1882 года ассигнование школы возобновили и даже задним числом возместили обычную сумму, но целый год Верещагин должен был выкручиваться, как умел. Разумеется, смириться он не пожелал, дело не бросил, от обязательств не отказался и все ежедневные выплаты делал за свой счет.



Деньги он одалживал под высокие проценты; только один заем у И. Н. Шатилова, президента МОСХ, был сделан без всякого нотариального обеспечения, по-дружески. Безденежье совпало со смертью спонсора верещагинской газеты «Скотоводство» и издание пришлось прекратить. В этих трудных обстоятельствах Верещагин продал Бландову пай в московском складе и ему же уступил в субаренду девять своих сыроварен. Чтобы расплатиться с растущими долгами, в Едимонове постарались сварить возможно больше честера для Англии.



Между тем письма, доставляемые в Едимоново, требовали немедленных действий и расходов. Так, Кирш сообщал о своих успехах на Кавказе, и надо было срочно договориться с торговцами Москвы и Петербурга о продаже швейцарского сыра, приготовленного им в Джигутинском ауле... Из Стокгольма пришло известие о первой заводской серии сепаратора Де Лаваля, поэтому туда немедленно выехал один из новых помощников Верещагина с деньгами на покупку аппарата для школы; следовало позаботиться о будущем экспорте – Николай Васильевич не мог допустить, чтобы поставки в Россию попали в руки хищника. Вступив в прямые переговоры с Де Лавалем, Верещагин достиг желаемого. Он предвидел громадный экспорт из Швеции в Россию. Действительно, к 1913 году каждый третий сепаратор шведы поставляли нам, что составляло четверть шведского экспорта машиностроения в нашу страну. Петербуржцы братья Нобели, несколько лет (с 1888) изготовляли сепараторы по лицензии на своем заводе, но, в конце концов, знаменитая фирма ограничилась исключительно перепродажей, доведя число этих продаж до 20000 штук ежегодно, причем отдел сбыта выделили структурно в самостоятельную кампанию «Торговый дом Альфа-Нобель»...



Долгожданный сепаратор, купленный В. А. Остафьевым в Швеции, в августе прибыл в Едимоново. После испытания в школе Остафьев сделал доклад на заседании Вольного общества о перспективах использования новинки в молочном хозяйстве [19]. В школе тогда еще не было лаборатории, поэтому отчет Остафьева сильно уступает подобному отчету об испытании очередной модификации ручного сепаратора «Бэби». Видно, что едимоновские специалисты за эти годы научились инженерному мышлению. Не забыли и коммерческую характеристику: маленький «Бэби» сравнительно со старой шварцевской системой отстоя окупался менее чем в год избытком полученного масла.



«Выход» масла при использовании сепаратора был выше, чем при естественном отстое молока... По какой цене продавали сепараторы в период широкого спроса и бойкой торговли? Ручные маленькие машины «Бэби», «Колибри» шли по 60 – 100 рублей, чуть помощнее – за 115 – 290 рублей, а паровые и на конной тяге – вдвое дороже.



Особый раздел деловой переписки Верещагина был связан с подготовкой выставок в Вологде, Пошехонье и Москве. На Всероссийской художественно-промышленной выставке в Москве ему поручили совместно с В. Г. Котельниковым готовить молочный отдел (дату этой выставки перенесли с 1881 на 1882 год в связи с мученической кончиной Императора и трауром)...



В Едимонове после ряда проб и ошибок завершили постройку холодильника для хранения бочек с маслом. Конструкция включала: помещение для льда, напиленного ровными кусками и сложенного так, что он сохранялся целый год; смежные деревянные срубы для масла; систему изоляции и естественной вентиляции. Верещагин собирался распространить сведения об удачной постройке во всех маслодельных районах.



Летом едимоновцы радушно принимали датского профессора Сегельке, лучшего специалиста молочного хозяйства Европы, прибывшего для обмена опытом. За ценные советы и внимание к русским стажерам он был впоследствии награжден (по ходатайству Верещагина) орденами Святого Станислава I и II степеней (1889 и 1899 гг.).



Таковы были события в критическом для школы году.



К Всероссийской художественно-промышленной выставке на Ходынке Верещагин приурочил публикацию отчета школы за все время ее существования [20]. В нем значилось: поступили в школу 367 человек, окончили учение – 229, продолжали учиться 36 человек. Выбыли по неспособности – 32, по болезни – 7, по другим причинам – 58.



По сословиям ученики распределялись так: 25 дворян, 204 крестьян, 62 из духовного звания, 45 разночинцев, прочие – мещане.



В отчете сообщалось также: из окончивших учение занимаются молочным хозяйством 106 мужчин и 76 женщин, причем имеют свою маслодельню 10 человек, а собственную сыроварню – 13.



Наставниками в школе были иностранцы и свои мастера; всего в разное время работали 24 преподавателя, из них уже известные читателю: Кирш (1875 – 1876 годы), Тимирева (1873 – 1876), Ида Буман (1871). В филиале школы в селе Коприно под общим наблюдением Бландова работали: голландская семья Шапп (1872 – 1876) и Кирш (1876 – 1878 годы). Жалованье учителя составляло от 450 до 650 рублей в год. Деньги на содержание и стипендии учеников в Коприно давало местное земство.



Преподавателю школы Валерию Михайловичу Фризелю Верещагин поручил заведовать лудильной мастерской в Москве. Производство, налаженное шведскими механиками, он довел до совершенства. Посуда мастерской получала медали на выставках в Вене, Москве, Петербурге, Саратове, Ярославле. Русское сибирское железо лудили «двойной полудою чистым английским оловом». После ранней смерти Фризеля дело вел Михаил Никифорович Кондратьев, сын артельного старосты из Городни. При нем число медалей дошло до четырнадцати (одну из них прислали из Чикаго). Выходец из Городни, подобно другим детям крестьян, стремился к образованию; Верещагин же удерживал способных помощников при себе, и молодежь затаила обиду, «...но, – вспоминал Кондратьев, – когда он не разрешил и своим сыновьям поступить в учебные заведения, то это отпало» [21]. Николай Васильевич считал, что из сельскохозяйственного института сыновья выйдут чиновниками, превратятся в бюрократов. «Это отпало» означает: ропот утих, и молодежь согласилась не расширять пути своего.



Выставка на Ходынке заняла громадный участок; возник целый «выставочный город» с центральным дворцом и множеством павильонов. Москвичи добирались до Ходынки специальным паровичком.



На выставке школа показала: соленое и сладкое сливочное масло, бакштейн, зеленый и французские сыры. Кроме того, едимоновские ученики демонстрировали посетителям производство масла, варку честера, бакштейна, французских сыров и работу сепараторов. Один сепаратор «работал паром», другой – конным приводом.



Надо сказать, приготовление масла и сыра на глазах у публики неизменно пользовалось успехом на всех выставках. Гравюры из иллюстрированной газеты представляют такой момент на специальной молочной выставке (тремя годами ранее) в Петербурге, в здании Адмиралтейства: на помосте, как на сцене, бравые матросы в форме крутят ручку деревянной маслобойки, а едимоновские ученицы в длиннейших юбках, крахмальных фартуках и белоснежных косынках производят манипуляции с замысловатым оборудованием, ведрами и корытами. Среди них по сцене разгуливает господин в цилиндре, комментируя зрелище. Кругом помоста толпятся дамы и господа; впереди всех стоят и внимательно смотрят на сцену два усатых офицера в медных касках и шинелях с роскошными меховыми воротниками. Повыше художник изобразил временные хоры, драпированные тканью и флагами, и музыкантов, играющих приличную случаю мелодию...



Само собой разумеется, что из 200 участников отдела «наиболее отличившимися экспонентами были Верещагин и Бландов». Еще важнее было публичное признание, что «успехами молочного хозяйства мы всего более обязаны Верещагину, с необыкновенною энергией и самоотверженностью посвятившего себя этому делу, а также Бландову»...



При осмотре Августейшей семьей молочного павильона Верещагин давал пояснения и обрел неизменное, нерушимое благоволение Александра III.



Справедливо сказал на церемонии закрытия выставки преосвященный Афанасий: «...утешены трудившиеся общим к ним вниманием» [22].



Николай Васильевич давно хотел устроить при школе лабораторию для сравнения продуктивности разных пород скота и способов кормления, для контроля молока и более правильной расплаты за него – не по количеству, а по качеству, то есть по содержанию жира. И вот в 1883 году новый министр М. Н. Островский выделил 1 000 рублей на лабораторное оборудование. При организации лаборатории Верещагин пользовался советами профессора Г. Г. Густавсона. В лаборанты был приглашен молодой выпускник Петровской академии Аветис Айрапетович Калантар, которого за счет школы отправили на стажировку во Францию и Англию. Первые шаги его оказались неловки: в библиографическом обзоре ИВЭО популярные «брошюрки» Калантара оценили как «поверхностные и не имеющие научного значения». Едимоновских школяров он учил обращению с приборами, которые могли пригодиться в их будущей работе, и сам постепенно набирался опыта. К сожалению, результаты двухлетних наблюдений молодого специалиста погибли во время пожара, но лабораторию быстро восстановили. Калантар оставался в Едимонове до 1890 года, когда он устроился на службу в МГИ. Там он занимался программами низших сельскохозяйственных школ, а также контролем за учебным процессом [23]. Верещагин был разочарован превращением Калантара в заурядного чиновника, ведь на его подготовку ушло немало средств и времени.



Пожар, кроме лаборатории, уничтожил и завод, и подвал. Отстроены вновь они были в улучшенном виде, а подвал сделан по всем правилам каменным. Это позволило вернуться к опытам по приготовлению швейцарского сыра, для чего повторно пригласили из Грюйера сыровара Якова Тоффеля, не пожалев высокого жалованья в 1200 рублей. На этот раз швейцарцу удалось достичь успеха. В новом подвале сыр вызревал свой полный срок без «болезней». Завершив обязательства по контракту со школой, Тоффель перешел к братьям Бландовым. Едимоновские сыровары продолжали дело самостоятельно и приготовили равноценную партию сыра в двести пудов. Наконец-то Верещагин ответил на вопрос: «Возможно ли в России сварить сыр на манер швейцарского, не уступающий последнему не только по виду, но и по вкусу?» – статья с таким названием опубликована в газете «Вестник русского сельского хозяйства» летом 1893 года.



Упомянутые «низшие школы», которые курировал господин Калантар, явились осуществлением идеи князя Ливена. Министерство, по почину земств и Вольного общества, разработало и утвердило в декабре 1883 года «Положение» и «Нормальный устав» таких школ. Владельцам имений, по договору с которыми учреждались школы, выдавалось от 1500 до 3500 рублей на содержание персонала и учебные пособия. По специальности «молочное хозяйство» новые маленькие школы появились начиная с 1889 года. Одной из них стала Пречистенская в имении Анны Ивановны Тимиревой-Муромцевой. Всего одновременно с верещагинской школой существовало шесть маленьких школ.



Среди школьных директоров-преподавателей самым выдающимся является «едимоновец» Осип Иванович Ивашкевич, выпускник Горы-Горецкого земледельческого училища. Двухлетняя практика на заводах Верещагина, Бландова и супругов Буман сделала его превосходным специалистом.



Сначала Ивашкевич заведовал Андромерской школой (Лужский уезд), а затем Надеждинской (под Лебедянью). Юбилей 25-летней преподавательской деятельности его торжественно отмечался коллегами в 1916 году.



Надеждинское стадо благодаря терпению и настойчивости директора превратилось со временем в образцовое и удивляло гостей высокими удоями.



Учебники Ивашкевича по маслоделию, сыроварению и скотоводству переиздавались неоднократно и даже в советское время. Ежегодные печатные отчеты школы – образец деловитости.



Отличный педагог, О. И. Ивашкевич не переставал и сам учиться. «В течение трех недель я приобрел столько полезных познаний, что их не приобрести, сидя на месте, и в три года...», – писал он в 1910 году о поездке в Данию. Главное его впечатление совпало с выводом А. И. Тимиревой: «Быт крестьян устроен идеально. Здесь нет бедных, нет нищих, пьяных, нет воров. Все с любовью занимаются сельским хозяйством. А ведь было время, когда и в Дании крестьяне бедствовали и голодали. Это было время, когда у датчан был общинный строй и трехполье на скудной земле; не было ни молочного хозяйства, ни свиноводства, ни доходного птицеводства...»



Жизнь выдвигала новые требования, концепция МГИ менялась, поэтому к 1898 году подготовили (не спеша) проект нового «Положения» о школах, переработанный и утвержденный Государственным Советом (тоже с проволочкой) лишь в 1904 году. Эти тихие бюрократические игры не подкреплялись серьезным финансированием. Только рождение сибирского маслоделия побудило правительство принять реальные меры к подготовке мастеров. Нечто серьезное в области сельскохозяйственного образования началось уже при П. А. Столыпине.



Вернемся, однако, ко временам министра Островского (брата нашего знаменитого драматурга). Новый министр не жаловал Едимоновскую школу. Это был «сердитый чиновник, мечтающий, что от него только свет и пристойность, а вокруг тьма и бурлачество». Одной рукой министр дал школе лабораторию, а другой – сильно сократил ежегодную субсидию. Подобно князю Ливену, он испросил Высочайшее согласие даже на ликвидацию школы. На сей раз покровители Верещагина быстро вмешались, и Островский отступил. Позиции Верещагина перед лицом министра еще более укрепились в 1884 году благодаря избранию председателем Комитета скотоводства ИМОСХ.



Несколько летних сезонов в ту пору гостили в Едимонове художники, их родственники и друзья: Валентин Александрович Серов, Василий Васильевич Верещагин, Валентина Семеновна Серова (Бергман) и другие. Знаменитый портрет «У окна» и «Крестьянский дворик» написаны В. А. Серовым перед избой едимоновского пономаря... В. В. Верещагин сделал для школы своего старшего брата вывеску в старинном стиле: «И воть молочное заведение»... В. С. Серова устроила для крестьян театральное представление, причем балаганная комедия графа Л. Н. Толстого «Первый винокур» была обшикана и провалилась, а пьеса А. Н. Островского «Не так живи, как хочется» имела успех.



В истории русской ветеринарии восьмидесятые годы прошли под знаком борьбы с южными земствами за признание и принятие непопулярных мер. Закон 3 июня 1879 года об обязательном убивании местного зачумленного скота (не только больного, но и подозреваемого) вводился постепенно, сначала в шести северных губерниях. Противниками высказывались резкие возражения. «Мера убивания хуже чумы», «МВД сочиняет драконовские правила», «Кровавая теория самозащиты» – под такими лозунгами земцы печатали ученый вздор и либеральные бредни.



Кстати, русское общество проявило здесь такую же слепоту и незрелость, как и при обсуждении элеваторной системы: не видели связи между строительством элеваторов (хранилищ), залоговыми банковскими операциями (варранты) и «обезличиванием» зерна (смешение зерна разных владельцев и перемещение насыпью, механизмами). А ведь все в целом позволило американцам потеснить нас на рынке хлебов... Этот экскурс в область хлебной торговли обусловлен тем, что Верещагин одновременно с пропагандой ветеринарного закона (правоприменение на юге) участвовал в дискуссиях об элеваторной системе.



Хотя население вознаграждалось за павший скот, владельцы скота сопротивлялись ветеринарным мерам. Земцы-политиканы не хотели защищать ветеринаров от толпы рука об руку с полицией, с «царскими сатрапами». Конец прениям положил ультиматум МВД (в сентябре 1887 года), которым объявлялось, что если южные земства не примут обязательных постановлений, правительство само проведет необходимые меры с отнесением расходов на земский бюджет.



Верещагин знал проблемы, связанные с эпизоотиями как на юге, так и в северных губерниях. В Едимонове, пострадавшем от падежа накануне его появления в уезде, Верещагину удалось повлиять на увеличение поголовья (три коровы на двор) и оградить село от новой беды. Летом 1877 года в имении барона Корфа появилась чума на рогатом скоте. Верещагин уговорил управляющего имением уничтожить весь скот; здоровый – убивали на мясо, а больной и зараженный – убивали и зарывали, не снимая кож. Кроме того, Верещагин нанял сторожей для дежурства на всех дорогах. Едимоновские ученики не раз командировались в карантин. В 1884 году половине учеников пришлось бросить занятия ради дежурств: подкралась сибирская язва.



Верещагин составил при школе стадо покупкой в деревнях, чтобы доказать, что деревенские коровы «молочны» при хорошем уходе и содержании. Потеря стада была бы не только убытком, но и прервала бы важные многолетние опыты. В дни, когда Верещагин писал: «...у нас в Едимоново сибирская язва...», в газете «Правительственный вестник» напечатали статью о едимоновских опытах кормления [24]. С почитателями иностранных пород в прессе «возобновилась полемика с еще большей азартностью, чем прежде». И все эти споры, а также выставки элитного скота шли на фоне полной неуверенности скотовладельцев в завтрашнем дне: ведь эпизоотии регулярно посещали территорию империи; никакие карантины не могли гарантировать безопасность.



Трудности, с которыми Верещагин сталкивался, решались им не как сиюминутные, личные, а во всем их объеме, как государственные проблемы. Поэтому он ездил для переговоров с Харьковским земством, стараясь объяснить позицию Ветеринарного отдела МВД. Ему многое удалось, причем он заслужил и благодарность ветеринаров, высказанную в журнале «Ветеринарное дело» (1887), и признательность Харьковского губернского земства – Верещагин был избран почетным членом Харьковского общества сельского хозяйства.



Чуму оттеснили далеко на юг, а с 1895 года ликвидировали полностью в Европейской России.



Первое обследование ярославского скота принадлежит первому сподвижнику и товарищу Верещагина В. И. Бландову.



Новое поколение помощников Николая Васильевича подготовило к печати под его руководством «Материалы по исследованию молочного скотоводства в России...» (Москва, т. 1 и 2; 1888, 1891). Материалы показывали достоинства местного скота в некоторых уездах Рязанской, Вологодской и, особенно Ярославской, губерний. Среди авторов дорогостоящих четырехлетних отчетов были: воспитанник Бландова, крестьянский сын Александр Чичкин и практикант Едимоновской школы шляхтич В. Ф. Сокульский. О них пойдет речь впереди.



Еще один член авторского коллектива, Ипполит Феликсович Ивашкевич, занимаясь по заданию Верещагина выращиванием ярославок на продажу, был экспонентом многих выставок. Он разделял убеждение своих соавторов, что этой породе суждено занять первенствующее место в северной России.



Остальные авторы – Александр Айрапетович Калантар, вскоре сменивший эту работу на журналистику, и лаборант Едимоновской школы А. А. Попов, наблюдавший за местным стадом. Из записей последнего явствует, что стадо ярославок в Едимонове давало в год по двести ведер молока (150 пудов) при жирности 4,2%.



Сам Верещагин для коллективного труда написал статью «О мерах к устранению препятствий развитию молочного скотоводства и молочного хозяйства в России».



Обобщая выводы помощников, Верещагин высказал кратко свои заветные мысли: «Необходимо продолжить... исследования скотоводства, произведенные под моим руководством... Большой миддендорфовской экспедиции мы обязаны только поверхностным указанием на районы распространения молочных пород. Необходимо точнее очертить эти районы...



Если для поправления нашего земледелия важнее всего, чтобы миллионы пудов жмыхов, отрубей и различного зерна скармливались дома и дали, в свою очередь, миллионы пудов молока, мяса... и через это окупилось сильное навозное удобрение, то и убеждение в возможности иметь эти результаты должно быть полное.



Сомнению не должно быть места.



Надо убедить не только хозяев, но и высшую администрацию, от которой зависит поощрение тех или иных мер... Ограничиться для проведения в публику такого убеждения выставлением только небольшого числа пород, да еще по небольшому числу голов... будет большой ошибкой... Выставки должны быть большие, начаты в столицах, а затем они могут перейти и преобразоваться в выставки-ярмарки на местах...»



Далее Верещагин делает расчет стоимости первой большой выставки, на которой будет показано двенадцать пород по 50 голов каждой. Получилось около семидесяти тысяч рублей.



Так как правительство не спешило выполнять верещагинскую программу, он начал это делать сам, пользуясь своими полномочиями председателя Комитета скотоводства ИМОСХ. Идеи Верещагина сделались через несколько лет всеобщим достоянием, что стало очевидным на первой Всероссийской выставке молочного скота в 1910 году в Петербурге и на юбилейной пятидесятой выставке животноводства в мае 1914 года в Москве [25].



Не бывать бы вовсе этим столичным выставкам, не начни Верещагин устраивать конкурсы в селах.



Добрый почин положили в Троицын и Духов дни 16-17 мая 1893 года в Вятском Даниловского уезда. Это богатое ярославское село имело вид городка: две каменные церкви, каменные дома и даже мощеные улицы. Выставку удостоил посещением сам губернатор, а также президент ИМОСХ его сиятельство князь А. Г. Щербатов. Благодаря праздникам и хорошей погоде было очень людно. Скот привели из окрестности отличный. И эксперты, и гости-покупатели остались довольны. Троих крестьян наградили за многолетнее разведение ярославок почетным дипломом – «Верещагинской премией». Один такой красочный диплом, сохраненный как реликвия потомками владельца, воспроизведен в первой главе книги. Из хозяев премированных коров семнадцати присудили свидетельства на золотые, серебряные и бронзовые медали (медали полагалось покупать); девятнадцати – денежные награды. Тем самым хозяевам указали направление, которого выгодно держаться – нужна продуктивность коровы, выражающаяся в количестве и качестве молока (не вес или экстерьер).



После того, как губернатор раздал награды, крестьяне обратились к Верещагину с просьбой устраивать выставки ежегодно, причем изъявили готовность взять на себя хлопоты по устройству.



Скоро благодаря Верещагину в уезде открылся Отдел (филиал) ИМОСХ, а в Вятском поселился верещагинский комиссионер И. Ф. Ивашкевич для доставки ярославок по заказу...



Ко всем конкурсам, которые устраивались на понятных, справедливых условиях, деревенские жители относились всерьез, со страстью и азартом. Однажды был такой случай. В Сибири, в Кургане, устроили конкурс пахарей. Министр Ермолов прошел за плутом первую борозду и началось состязание. Когда все участники отпахали, эксперты стали смотреть запашки. Работу одного пожилого крестьянина забраковали. Тот страшно удивился: «Так что, моя пахота не показалась?» Знатоки при всем честном народе ответили – да, мол, плохо. Бедняга побледнел и упал в обморок.



Министр государственных имуществ Алексей Сергеевич Ермолов посетил село Едимоново 16 сентября 1893 года, возвращаясь в столицу из длительной поездки по югу России [26].



Верещагин и Ермолов встретились двумя днями ранее в Ярославле на областной сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке. Выставка (разумеется, с молочным павильоном) получилась очень представительной. Большой интерес вызвал отдел местного молочного скота, устроенный Верещагиным вместе с его помощниками. К началу сентября отдел скотоводства уже опустел, поэтому Верещагин, накануне приезда Ермолова в Ярославль собрал заново премированных коров, «...чтобы впечатление о том, что именно составляет тип ярославской породы, было полное, и чтобы плодотворная, разумная работа населения по уходу за скотом... была наглядна».



В честь почетного гостя, который пользовался заслуженным авторитетом у сельских хозяев, состоялся торжественный обед в доме городской Думы. На министра и преобразуемое им ведомство возлагались большие надежды. (Между прочим, Верещагин изложил свой «Взгляд на задачи нового министерства...» в специальной статье.) Ермолов оказался в Ярославле еще в качестве министра государственных имуществ, но в печати новый правительственный орган успели окрестить именем «Министерства земледелия». Застольные речи по сказанной причине отличались содержательностью... Немало лестного было сказано о полезной деятельности Верещагина в губернии...



После обеда и бесед с собравшимися «его высокопревосходительство отбыл в десять часов на вокзал железной дороги». Очевидно, одновременно с министром, возможно даже в том же вагоне, уехал и Верещагин. По расписанию ровно через восемь часов они оказались поутру в Москве и пересели на скорый поезд Николаевской дороги.



Ермолов задержался в Твери на среду и прибыл в четверг в Едимоново, как и полагается сановнику, в сопровождении губернатора П. Д. Ахлестышева, местного земского начальника, предводителя дворянства Корчевского уезда, управляющего государственными имуществами Московской и Тверской губерний и председателя уездной управы.



В течение дня Ермолов осматривал подробно школу, скотный двор, сыроварни, лабораторию, маслодельню, свинарник и пасеку.



На скотном дворе он присутствовал при утренней и вечерней дойке, наблюдая за взвешиванием молока. Его опытный глаз заметил, что в стаде нет строптивых, запуганных коров; животные приручены и различают и ласку, и грубость человека. В лаборатории заинтересовался сопоставлением данных об удое и кормлении коров разных пород: ярославок, владимирок, вологодских и зырянских. Затем осмотрел отделение для кормов, устроенное под одной крышей с главным корпусом скотного двора. В главном корпусе поднялся на чердак, где по коридору свободно ходили телеги, груженые кормом, и смотрел, как корм сбрасывают вниз в кормушки. В сыроварне и маслодельне (отдельное каменное здание в два этажа) слушал объяснения сына Верещагина о работе сепараторов и спускался в подвал, в котором вызревали швейцарские сыры. Наконец, осматривая школу, побеседовал с каждым из учеников и учениц.



В этот день состоялся между хозяином и высоким гостем черезвычайно важный разговор: условились, что Верещагин подаст в министерство просьбу о погашении сверхсметных затрат и долгов в размере ста тысяч рублей, причем Ермолов обнадежил его своей поддержкой.



За обедом, устроенным в честь министра, присутствовали около двадцати человек: лица, сопровождающие его высокопревосходительство, и гости Верещагина. На столе не было, как в Ярославле, огромных лещей, стерляди и «парфе из ананасов», но обед удался. В своем тосте министр отметил важность создания при школе образцового молочного хозяйства и пропаганды достоинств русской молочной коровы, которые начинают уже признаваться сельскими хозяевами.



Результатов визита Верещагин не дождался. «Алексей Сергеевич Ермолов был прекрасный человек, очень образованный, умный, но человек без характера; он имел гораздо более способностей писать, нежели делать, он никак не мог развернуть широко программу помощи всем русским землевладельцам, и преимущественно крестьянам». Эта оценка административных способностей Ермолова – увы, соответствовала действительности [27].



Нужды Едимоновской школы среди прочих трат постепенно отошли на второй план – родилась и росла новая отрасль народного хозяйства. Помощники и агенты Николая Васильевича трудились в Архангельской, Новгородской, Ярославской, Вологодской, Смоленской, Курской, Полтавской, Тобольской губерниях и на Северном Кавказе; их расходы покрывала отчасти казна, отчасти – сам Верещагин. Едимоново не приносило прибыль. Как уже говорилось, Николай Васильевич взял однажды у едимоновского владельца барона Корфа в аренду и скотный двор, и все имение (250 десятин пахоты и сенокосов). Здесь уместно добавить подробности: годовая арендная плата составляла кругленькую сумму – 5 000 рублей, а прежде, чем приступить к опытам по кормлению скота, пришлось произвести улучшения в хозяйстве господина Корфа, вложив единовременно 30 000 рублей!



В 1890 году Высочайшим повелением разрешено было выдать из казны 45 000 рублей в безвозвратное пособие на покрытие частных долгов Верещагина. Но дело требовало от Николая Васильевича все новых вложений, денег не хватало, и школу пришлось закрыть. Роковую роль сыграли займы, сделанные при министре князе Ливене: по ним набежали огромные проценты.



Еще одно обращение Верещагина за помощью долго оставалось без ответа; как значится в документе: «...преследовавшаяся в данном случае цель, именно – освобождение Верещагина от долгов для предоставления ему возможности спокойно продолжать свою полезную деятельность... не была достигнута, так как возбужденное Верещагиным в 1893 году ходатайство о выдаче ему на расплату с долгами 100 000 рублей, было удовлетворено... только через четыре года, именно в 1897 году, за каковой срок наросли значительные проценты на взятый заимообразно капитал, с другой стороны – были произведены Верещагиным новые долги на окончание... дорогостоящего исследования качеств русского молочного скота...» [28].



Накануне финансового краха и закрытия школы Верещагину пришлось заложить свое родовое имение. Каким-то чудом имение «неисправного должника» не было продано с публичных торгов, хотя и выставлялось неоднократно на продажу. Дважды спасли положение выплаты из сумм Его Величества по Канцелярии прошений (5 000 и 1 000 рублей соответственно в 1903 и 1904 годах).



После закрытия школы разоренный Верещагин подал новую просьбу, уже не в министерство, а в императорскую канцелярию прошений «в путях монаршего милосердия».



В поддержку его Вологодское губернское земское собрание направило своего председателя А. И. Эндоурова делегатом к министру финансов. Письменное ходатайство земства отмечало благотворное влияние усилий Верещагина на доходы помещиков и крестьян. Эндоуров при обсуждении ходатайства высказался категорично: «Нынешнее хозяйство отличается от прежнего, как небо от земли, и все это – благодаря Верещагину».



Ярославское губернское земское собрание вторило Вологодскому: «...Верещагин в продолжение 37 лет много потрудился в Ярославской губернии в деле создания и развития целой отрасли сельского хозяйства... не щадя трудов и собственных средств... Земству в деле разработки экономических вопросов приходится принимать во внимание мысли и выводы Верещагина, которые немало способствовали развитию сознательной, целесообразной работы населения...»



О заслугах Верещагина свидетельствовал также Тобольский (Курганский) отдел МОСХ в письме, составленном в очень похожих выражениях.



Съезд молочных хозяев северных губерний, проходивший одновременно в 1902 году в Ярославле, присоединил свой голос к земским ходатайствам: «Не подлежит сомнению, что заслуга Николая Васильевича громадна, и громадна она не только по отношению к северу России, нашедшему, наконец, выход из своего экономического затруднения, но и по отношению ко всему обширному отечеству нашему, ибо принципы, вложенные Николаем Васильевичем в основу молочно-хозяйственной культуры, разошлись далеко за пределы нашего края, служа везде твердой опорой для развития этого, пока еще молодого, но обещающего иметь громадную будущность, промышленного дела... Николай Васильевич не щадил ни здоровья, ни средств, имея впереди лишь одну цель – благо родины, руководясь высоким принципом подчинения своих личных интересов интересам общества и государства. Не много найдется людей, достойных почетного имени гражданина в широком смысле этого слова, а Николай Васильевич был именно таким. Заслуга его государственная, и государству надлежит вознаградить его достойным образом...» [29].



Междуведомственное совещание, которому были представлены названные документы, не решило вопрос окончательно, предполагая внести его на рассмотрение Государственной думы, ввиду отрицательного мнения министра финансов. Последующие черезвычайные события в стране отодвинули завершение дела вплоть до смерти Верещагина. «Дело о возмещении затрат Н. В. Верещагина» рассматривалось повторно, уже по прошению его сына, в 1909-1910 годах. Известное умонастроение большинства членов Думы и заключение министра финансов не позволяли надеяться на положительное решение. Поэтому вдове Верещагина было назначено негласное пособие 3 000 рублей в год, поскольку формально по букве закона Татьяна Ивановна Верещагина не имела права на пенсию за мужа. Соответствующее заключение Совета Министров утверждено Императором месяц спустя, 14 июня 1910 года... [30].



Все оборудование лаборатории из села Едимоново перевезли в Петровско-Разумовское в Московский институт сельского хозяйства, о чем 24 марта 1898 года и был составлен соответствующий отчет бывшим преподавателем Едимоновской школы Валерием Павловичем Завариным [31].



Собрания верещагинской газеты «Вестник русского сельского хозяйства», заботливо переплетенные в дорогие обложки по годам, достались библиотеке института; сегодня это аграрный университет, более известный как Московская сельскохозяйственная академия имени К. А. Тимирязева.







Примечания



1 Ассигнования Министерства государственных имуществ на школу молочного хозяйства в селе Едимоново утверждены Императором 1 марта 1871 г. Первый договор Н. В. Верещагина и владельца имения в Едимоново барона Н. Н. Корфа на аренду построек для школы заключен 20 мая 1871 г. на шесть лет. В дальнейшем договор неоднократно продлевался с изменением условий аренды. Ежегодные сметные ассигнования школе, лаборатории и молочной станции при школе колебались от 18 ООО до 12 ООО руб. В 1881 г. ассигнований на школу не было в течение года.



2 Выдача ежегодных ссуд Верещагину из Тверской губернской земской управы с 1870 по 1882 г. составила 92 700 руб. («Сборник материалов для истории Тверского губернского земства 1866-1882», Тверь, 1884, с. 274).



3 Столпаков Алексей Николаевич (1842-1918), государственную службу закончил членом Совета министра путей сообщения и представителем МПС в сельскохозяйственном совете Министерства земледелия и государственных имуществ. Среди наград: орден Св. Владимира 2 степени и Св. Станислава 1 степени. ГАРФ, ф. 109, оп. 17, 1862 г., д. 230, ч. 10. л. «Б»; ЦГВИА, ф. 801, оп. 68, д. 69, ч. 1-4.



4 ГАРФ, ф. 109, 3 эксп., 1879 г., д. 525, лл. 11-14 «Секретное представление Министерству внутренних дел Тверского губернатора от 4 октября 1879 года»; л. 46 «Секретное отношение в Департамент государственной полиции Тверского губернатора Сомова 7 ноября 1881 г.»; Дело Департамента полиции, 3 делопр., № 43, ч. 29 «Политический обзор Тверской губернии 16 марта 1889 года» (Нач. тверского губернского жандармского управления полковник князь А. Л. Девлет-Кильдиев) и др.



5 «Сборник материалов для истории Тверского губернского земства 1866-1882», Тверь, 1884, т. 2, в. 1, с. 205-227 «Склад артельных сыроварен», а также ГАТО, ф. 800, on. 1, д 3517, 3554, 3552.



6 «Сборник сведений по сельскохозяйственному образованию. Выпуск 3. Постановления по учебным заведениям за время 1836-1899 годы», СПб., 1900, с. 193-195 «Высочайше утвержденный доклад Министра Государственных имуществ»; то же РГИА, ф. 381, оп. 46, д. 87, лл. 34-40; д. 82, лл. 99-101; а также ГАТО, ф. 800, on. 1, д. 4046; ф. 56, оп. 4, д. 58.



7 Верещагин Н. В. [Дело жизни], СПб., 1894, с. 15.



8 «Земледельческая газета», СПб., 1872, с. 839-840.



9 Опубликовал А. В. Гутерц: «Кооперация. Страницы истории», М., «Наука», 1998, с. 525.



10 ГАРФ, ф. 678, on. 1, д. 1004. «Донесения генерал-адьютанта Посьета Императору о поездке Великого князя Алексея Александровича по России»; ГАТО. Ф. 56, oп. 1, д. 18205.



11 Кондратьев М. Н. «По поводу...» («Молочноехозяйство», М., 1916, с. 384).



12 Менделеев Д. И. «Беседа об артельном сыроварении» («Труды ИВЭО», СПб., 1869, заседание 10 апреля 1869, а также: «Проблемы экономического развития России», М., 1960, с. 591-604).



13 РГИА, ф. 1263, on. 1, д. 3425, л. 143 «Журнал Комитета министров, заседание 9 декабря 1869 г.» (Указ о награждении удостоен подписания ЕИВ ...в 19 день декабря 1869 года).



14 Энгельгардт А. Н. «Артельные сыроварни» («Отечественные записки», СПб., 1872, № 2, с. 135-151); Толстой А. Н. «Ответ господину Энгельгардту» («Отечественные записки», 1872, № 4, с. 332-344); фельетон с подписью «Ъ» и названием «Где наши артели?» в газете «Голос» (СПб., 1872, № 131). В связи с запросом 3 Отделения собственной ЕИВ канцелярии тверскому губернатору о сведениях, изложенных в фельетоне газеты «Голос», Верещагин подал губернатору А. Н. Сомову подробную объяснительную записку (ГАТО, ф. 56, оп. 4, д. 58, лл. 68-73). Цитата из Авраамия Палицына: «Неувяжемый уд в человецех, бесящийся язык» использована Д. Голохвастовым как эпиграф для критической статьи по поводу «ничтожной» книги Энгельгардта «Письма из деревни».



15 Фан-дер-Флит Николай Федорович (1840-1896), помещик, гласный Псковского земства, чиновник Министерства финансов, директор акционерного общества РОПИТ – известен как один из основателей Комитета о сельских ссудо-сберегательных и промышленных товариществах и как активный деятель этого Комитета. См. также примечание № 14 к первой главе. Дневники Фан-дер-Флита хранятся в рукописном отделе РНБ (ф. 806); приведенная в тексте цитата – из дневниковой записи 25 июня 1874 г.



16 Верещагин Н. В. [Дело жизни], СПб., 1894, с. 44.



17 Международные ежегодные молочные выставки (Dairy Show) в Лондоне устраивались Британским обществом молочных хозяев (British Dairy Farmer's Association) начиная с 1876 г. Известно о нескольких призах Верещагина за сыр и Бландова за масло («The Farmer's Magazine*, 1878, November, p. 355; 1880, Dezember, p. 371). Общество открыло действия с 24.10.1876.



18 Всеподданейший доклад А. А. Ливена 26 января 1881 г. (РГИА, ф. 381, оп. 46, д. 116); о результатах ревизии А. А. Гирса статья «Упразднение Едимоновской школы...» в газете «Берег» (СПб., 1880, №102), а также: «Тверской вестник» (Тверь, № 27). Протест Тверской губернской земской управы опубликован в газете «Тверской вестник», № 36.



19 Об опытных исследованиях сепаратора Де Лаваля в сельскохозяйственном музее Петербурга: «Труды ИВЭО», СПб., 1882, т. 1, с. 73-76. Деньги для командировки Остафьева с сепаратором на выставку в Вологду выделены ИВЭО после доклада Верещагина на заседании 29 октября 1881 г. Отчет Остафьева о демонстрации сепаратора в Вологде: «Труды ИВЭО» 1882, т. 1 с. 51-55. В Едимонове испытывали все перспективные модели и в частности ручной сепаратор «Беби» («Сельский хозяин», М.,1888, № 30, с. 494).



20 «Указатель Всероссийской промышленно-художественной выставки 1882 года в Москве», М., 1882, с. 13-20.



21 Кондратьев М. Н. «Молочное хозяйство», М., 1916, № 22, с. 406.



22 «Московские ведомости», М., 1882, № 273.



23 Калантар Аветис Айрапетович (1859-1937), уроженец Нахичеванского уезда, окончил Петровскую земледельческую и лесную академию (1883), диплом: «О микроскопическом исследовании молока». С 1890 г. – чиновник Департамента земледелия и сельской промышленности; титулярный советник с 1894, коллежский асессор с 1900 (РГИА, ф. 398, оп. 59, д. 18989). Автор «Отчета лаборатории Едимоновской школы за 1884-1886 годы» (М., 1887); «Общедоступного руководства по молочному хозяйству» (1903). Редактор газеты «Северное хозяйство» (1902-1916) и журнала «Земледелец» (1911-1916)... В советское время – на преподавательской работе. См. о нем также примечание № 30 к главе «Пробуждение Сибири».



24 «Правительственный вестник» (СПб., 1884, № 131). В этом же издании в 1895 г. опубликована статья «Артельное сыроварение в России» (№ 271, 272).



25 «50-я Юбилейная аукционная выставка животноводства МОСХ» проходила 1-6 мая 1914 г. в Москве на территории Земледельческой школы МОСХ (угол Смоленского бульвара и Б. Трубного пер.). Выставлялся преимущественно крупный рогатый скот: швицкий, симментальский, шортгорнский, русский и др. Из русских пород было представлено 100 голов ярославского скота из села Вятское (от И. Ф. Ивашкевича), от Даниловского Отдела МОСХ (председатель И. Ф. Ивашкевич) и Даниловского уездного земства.



Высшие награды за племенную работу получили: В. А. Оппель – «Масловская премия» за симментальский скот; И. Ф. Ивашкевич – «Верещагинская премия» за ярославский скот, а также особая премия за группу животных из Вятского. «Ярославок» в другие губернии России (даже в Сибирь) было вывезено за год около 5000 голов, в связи с чем завистливые коллеги выразили в печати озабоченность – не повредит ли это племенной работе в Даниловском уезде.



26 «Пребывание министра земледелия в Едимоновской школе молочного хозяйства» («ВРСХ», М., 1893, № 39).



27 Из мемуаров С. Ю. Витте. См. также В. И. Гурко «Черты и силуэты прошлого», глава «Министр А. С. Ермолов» (М., 2000).



28 РГИА, ф. 1276, оп. 5, д. 474, лл. 22-26 «Объяснительная записка, представленная МЗиГИ в междуведомственное совещание, для выяснения вопроса о достойном обеспечении материального положения Н. В. Верещагина 14 декабря 1905 года» (опубликовал А. В. Гутерц. Ук. соч. с. 531-533).



29 «Кооперация. Страницы истории», с. 537-538.



30 РГИА, ф. 1276, оп. 5, д. 474, лл. 42-43.



31 О высоком уровне преподавания в верещагинской школе свидетельствуют «Лекции по молочному хозяйству и скотоводству, читанные в Едимоновской школе молочного хозяйства... В. П. Завариным, в зиму 1895-1896 года» (М., 1896).