|
Однажды на телевидении мне принесли это невеселое письмо.
Желтый примятый конверт с адресом и крупной пометкой: «К юбилею Верещагина». Было оно от давнего моего знакомого инженера Александра Сергеевича Кишкина, боевого авиатора и большого знатока кооперативного движения. Начиналось письмо так:
«С комом в горле слушаю сейчас передачу о Мусоргском. Ответы ребят на улице о том, кем он был, убийственны. До чего же мы дошли в однобокости образования! И это еще половина беды. Не Мусоргского, так Чайковского наверняка знают. Почти уверен, если бы с микрофоном в руке шел к тебе по коридорам Останкина и спросил носителей информации о славных людях нашей истории: «Кто такой Верещагин?» — в один голос все бы ответили: «Великий русский художник»...»
Ладно. Как не знать славного нашего баталиста? Но я мог бы добавить: «А кем был старший брат Василия Верещагина Николай?» Наверняка случилось бы то же самое, что и со школьниками на улицах Москвы, ничего не знавшими о Мусоргском. Почему пишу об этом? Да потому, что 26 октября 1989 года у Николая Верещагина, как и у Мусоргского, был юбилей: 150 лет со дня рождения. Мусоргского вспомнили. О Верещагине нигде ни слова. Ни имени его, ни юбилейной даты составители не включили даже в отрывной календарь. И это не случайно. В своем прошлом мы еще чтим из десятилетия в десятилетие деятелей культуры, науки. Да и то далеко не всех. Отдавали все больше предпочтения вождям. Сколько же памятников понаставили им в Москве и по всей стране?.. Не счесть тех «алмазов каменных», бронзовых, чугунных и т. д. А где память о людях дела? В Англии, скажем, поставлен памятник даже изобретателю булавки, у нас же не каждый знает, почему башня на московской Шаболовке называется Шуховской и кто такой Шухов. Впрочем, не такая уж новая эта наша черта. Стоит хотя бы вспомнить рассказ Чехова о том, как при открытии моста, построенного талантливейшим инженером, все цветы и аплодисменты достались залетной певичке, разрезавшей ленточку при въезде на то самое сооружение. Ученик и последователь Николая Верещагина А. В. Чичкин с горечью писал:
«В Канаде и Дании установлены, например, памятники мастерам сыроделия, над центральной площадью Копенгагена взметнулся ввысь бочонок сливочного масла. У нас же все это вызывает недоуменную улыбку. А жаль! Очень жаль! Любой памятник — это прежде всего застывший в бронзе, мраморе, граните дух народного гения, поклоняясь и равняясь на который народ продолжает движение вперед! Почти полное отсутствие у нас памятников основоположникам той или иной отрасли промышленности, книг о них, культа уважения и равнения на них среди молодежи не делает чести России».
Можно, конечно, «наплевать на бронзы многопудье», как и наплевать на «мраморную слизь» памятников отдельным личностям, но попробуйте найти мемориальные доски, из которых бы явствовало, что здесь, мол, были первая кондитерская фабрика России, корабельная верфь, мануфактура... Увы, их нет.
В серии «Жизнь замечательных людей» вышло множество книг. Но почему среди них нет жизнеописаний гениев русского предпринимательства? (А если есть, то раз-два и обчелся.) А Николай Верещагин из их плеяды. Он создатель отечественной молочной промышленности. Выходит, буржуй. А раз буржуй, то эксплуататор...
Вечером, придя домой, я распотрошил тот злополучный отрывной численник и убедился, что Кишкин прав. Из 156 имен, обозначенных в календаре, 58 принадлежали политическим и революционным деятелям, 46 — художникам, артистам и музыкантам, 18 - военным, 5 — новаторам села, 4 — врачам, 2 — изобретателям. И ни одного имени из крупнейших зачинателей нового дела. Оказывается, и так можно фальсифицировать историю, сокрыть от людей тех, кто ковал экономическую мощь России, кормил, одевал, тащил из дремучей отсталости. Давно ли было много шуму вокруг «стройки века» — БАМа, но что мы знаем из эпопеи прокладки Транссибирской железной дороги? По темпам и качеству работ ни в какое сравнение с БАМом «на не идет! А Морозовы, Мамонтовы?.. О них до нас дошли лишь «обрывки из отрывков».
Александр Кишкин вооружил меня объемистым досье на Николая Верещагина. Но съемки сорвались, написать же очерк руки тоже долго не доходили. И вот пишу только теперь. Пишу не потому, чтобы, хоть запоздало, но сказать доброе слово о великом подвижнике, а потому, что нужда приперла вспомнить о зарождении кооперативного движения, осмыслении его значения для судьбы России, а затем и о восстановлении в нынешних условиях.
Представьте себе, что в наше смутное и уже голодноватое время некто в сером, молодой, энергичный, с двумя такими же молодыми приятелями дожидается приема в коридорах Академии наук, у дверей министерских кабинетов или Аграрного комитета Верховного Совета, и всюду, где принимают, излагает дерзновенный замысел, согласно которому вся Европа не только удивится несравненным нашим сырам и маслу, но и примется все это покупать: и Англия, и Голландия, и Германия... Мягко говоря, реакция была бы сдержанной. Еще бы, датчане не знают, куда девать свое масло, в Швейцарии что ни ферма, то свой великолепный сыр, голландский фермер мог бы получать от своих коров по 8 тысяч литров молока в год, но разрешают только по 6: размахнись на большее — и задушат налогами. Нет, там нам делать нечего. Тут хоть себя прокормить, да и то «в перспективе». Ну а качество? Тут не до жиру, давно от позора поснимали вывески «Вологодское масло», заменив их на безликие «Молоко».
А ведь когда-то и удивляли и продавали. Да, тогда тоже жилось не сладко. Везли за границу лес, пушнину, лен... Большей же частью пшеницу. То была первейшая статья российского экспорта. Самому же мужику хлеба далеко не всегда хватало «от нового до нового». Голод следовал за голодом, унося то великие тысячи, то миллионы людских жизней.
Все так. Тут ни убавить, ни прибавить.
Только вот русская душа поистине загадочна и порой выписывает такие фортели, что диву даешься. И если бы только это. Еще загадочней, что фортели ее повторяются. Вот, скажем, блистал при царском дворе юный душка офицер Андрюша Болотов. Дворянин, участник Семилетней войны, ему бы с переездом в Санкт-Петербург в самую пору волочиться да танцевать на дворцовых балах. А он в двадцать два года от роду подал в отставку и отправился в тульскую глушь, домой, в родовое сельцо Дворяниново.
Так Россия получила своего первого агронома.
Николай Верещагин к 1826 году окончил морской кадетский корпус и естественный факультет Петербургского университета. И тоже подал в отставку, «сменив черный офицерский китель на белый халат молочника». Порыв Николая разделили и два его товарища по корпусу.
Пройдут долгие годы, и профессор И. О. Широких напишет: «Когда едешь по окрестностям Едимоново, по маслодельным местностям Ярославской, Вологодской губерний и Сибири, мысль невольно стремится представить себе картину той жизни, когда три молодых человека — Николай Верещагин, Владимир Бландов и Григорий Бирюлев, — захваченные волной начинавшегося возрождения России, полные деятельной любви к народу, принесли сюда свою молодую энергию, чтобы в качестве скромных специалистов молочного дела поднять производительные силы страны».
Пусть скромные, но уже специалисты. Николай Верещагин основательно изучал молочное дело в Англии, Германии, Франции и в других странах Европы, хотя большими средствами не располагал. К тому же деньги нужны были и для обучения живописи младшего брата Василия. Они были очень дружны и заботливы друг к другу. Любопытны их письма в Череповец отцу и матери:
«Сообщаю вам, дорогие родители, что у меня гостил брат Вася! Сегодня его проводил на вокзал к поезду, идущему в Вену. Ученье ему идет впрок... он имеет уже крупные достижения. Дорогие мои родители, я теперь в Вашей помощи нуждаться не буду, поэтому прошу денег мне больше не присылать, а Васе денег не жалейте. Сколько намерены были ему посылать, добавьте и те, которые хотели переводить мне в Женеву, и Вася достоин всяческой поддержки. Я думаю, не за горами то время, когда он удивит своими картинами не только Вас, любящих его родителей, но и широкую публику... Ваш сын Николай Верещагин».
Почти одновременно и об этой же встрече младший, Вася: «В Женеве я был у брата Николая! Большое и полезное дело он затевает, отец! Прошу тебя, не жадничай! Подкинь ему деньжонок, да побольше, если можешь. Ты уж лучше мне не присылай, я перебьюсь как-нибудь. А Кольке не жалей, окупится на общественном деле. Послушал я его и теперь вижу, он, как зачинатель сыроварения в России, сделает великое дело. Николаю денег обязательно высылай! Ах, и умница... Кланяюсь, Ваш сын Василий Верещагин».
Что ж, братья не ошиблись друг в друге. Младшего двигала в поиск собственного почерка русская школа живописи. А старшего? Тут иное. В разные годы на международных конгрессах кооператоров рядом с портретом Н. Т. Чернышевского висел портрет Н. В. Верещагина. И это вполне естественно. Ибо 60-е годы прошлого века ознаменовались не только отменой крепостного права, но еще и преобразованием самого уклада экономической жизни, подъемом демократического движения, ломкой людских судеб, рождением народничества.
Вопрос, куда идти, был мучительным. На него узник Петропавловской крепости Николай Чернышевский ответил своим полуутопическим романом «Что делать?». И многих увлекла идея коллективного труда в артелях, которые виделись очагами кооперации будущего, где все люди станут свободными.
Николай Верещагин «сеять разумное, доброе, вечное» отправился в Корчевский уезд Тверской губернии, про который Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин саркастически замечал: «Что в Корчеве родится? Морковь! Так и та потому, что сеяли свеклу, а посеяли бы морковь — непременно уродился бы хрен. Ясно, что человеку промышленному, предприимчивому ездить сюда незачем».
Два года в этой Тмутаракани осваивал чисто технические проблемы молочного дела, чтобы уже потом приложить к здешним условиям зарубежный опыт. Затем неподалеку от Городни, в пустошке Александровка, оборудовал совсем крохотный сыроваренный заводишко. К тому времени Николай был уже женат. На сыроварне всю работу он выполнял собственными руками с молодой супругой Таней и родственницей. Вот и весь стартовый состав. Но с ним уже можно было начинать дело, из которого потом родится обширная молочная кооперация России.
10 марта 1866 года Н. В. Верещагин заключил с крестьянами договор, где говорилось: «Мы, нижеподписавшиеся домохозяева Лычевской волости с деревнями Коромыслово, Отроковичи и Горки, согласились между собой сносить все молоко в одно место и выделывать из него лучшей доброты сыр и масло, для чего заводим артель под названьем «Отроковской сыроваренной артели»...»
Разумеется, для этого требовались деньги. И уже не родительские. Однако Верещагин был и услышан и понят. Его сыроварню финансировало Вольное экономическое общество и не потребовало никакого возмещения затрат, поскольку сочло, что это будет «первая общественная крестьянская сыроварня России». Вот ведь как! Хорошо бы нечто подобное сотворить и сейчас. Не окончательно же превратились в труху те 6,5 миллиарда рублей, которые якобы выделялись на развитие крестьянских хозяйств. И, глядишь, пример мог бы оказаться заразительным, как это получилось у Верещагина с отроковской артелью. Александр Кишкин рассказывал мне:
— Небезынтересно отметить, что уже через несколько месяцев после рождения первой артели без нынешних телевидения и радио в Отроковичи началось паломничество Любопытствующих из Вологодской, Новгородской, даже из дальних Курской и Волынской губерний. В том же 1866 году в семи верстах от Отроковичей появилась вторая сыроварня, в селе Видогощ. Через два года вокруг них заработало еще семь артельных сыроварен. А 15 ноября 1868 года открылась уже десятая, в селе Едимоново, о котором потом заговорит вся Россия. Но это потом.
В отличие от «Снов Веры Павловны», где, согласно Чернышевскому, швеи живут во дворцах из стекла и металла среди благоухающей природы и облачены в белые одежды, здесь были все те же курные избы под соломой, грязь с исконным российским бессортирьем и беззаборьем, но дело шло. Как свидетельствуют документы, 1 августа 1869 года Н. В. Верещагин, В. И. Бландов и Г. А. Бирюлев (вся флотская троица) в сопровождении А. Н. Ухтомского и двух местных крестьян появились в селе Коприно Рыбинского уезда Ярославской губернии. По договоренности с ними П. Ф. Шатаев построил артельную сыроварню в селе Коприно, Т. М. Бушнов — в селе Палкино. 17 марта 1870 года обе сыроварни были пущены в ход В. И. Бландовым. Не менее энергично действовал в Пошехонском уезде Г. А. Бирюлев. При его участии там было открыто сразу три артельных завода: в селе Ермаково — голландского сыра, в селе Щетинском — швейцарского, в Малофееве — маслозавод.
Выписываю названия этих деревень, а сам думаю: остались ли они в живых, не задряхлели ли в «неперспективных»?.. А ежели остались, то помнят ли, что это такое — швейцарский сыр? И все же надеюсь: вдруг эти страницы кто-то прочитает там, с изумлением узнав, что к концу 1871 года на ярославской земле работали уже 14 сырозаводов и один строился. «Смелость так же заразительна, как и панический страх» — эта крылатая фраза Верещагина пришлась по душе многим его последователям. Один из них, Шулятников, начал строительство первого в Вятской губернии сырозавода на деньги, взятые по решению крестьянского схода с Кабатчика, торговавшего на селе водкой.
Пример прямо-таки золотой. Жалуемся — нет средств. А давно ли самым дорогим компонентом водки был не спирт, а дистиллированная вода. На втором месте значились бутылка с пробкой. (О настоящих пробках теперь помнят разве что старухи, ибо мужья их вымерли много раньше.) А вот некогда копеечная посуда стала дороже спирта. Бутылка же «злодейки» взлетела по цене до облаков. Так вот, эти денежки из «пьяного бюджета» да и вернуть бы порушенной деревне. Глупость? Кавалерийский наскок? Но на деньги того кабатчика маслозавод все же поставили...
Главный кабатчик у нас-то — государство. (Подчеркиваю, кабатчик, а не целовальник. Путать их нельзя: целовальник крест целовал, что разливать по бутылкам будет как подобает и разводить не станет. Главный же кабатчик что хочет, то и воротит. У кабатчика водка, если ей, простой, надлежало быть сорокаградусной крепости, то и была она именно сорокаградусная, не как теперь — сплошь и рядом меньше.)
В книгах и фильмах про первую мировую, революцию и гражданскую вовсю идет пьянка. Чушь это несусветная. В 1914 году с началом войны винокурение в России царь запретил. И возобновилось оно лишь через десять лет, в 1924-м. Первая советская водка в просторечье называлась «рыковкой», по имени председателя Совнаркома А. И. Рыкова. Сталин объяснял делегации английских рабочих, что это временная мера, что вызвана она капиталистическим окружением, экономической блокадой и необходимостью на свои средства строить социализм в отдельно взятой стране.
С социализмом не вышло, зато индустрию-дурищу сгородили «пьяным бюджетом», займами, лагерями и сверхэксплуатацией.
Повторение пройденного с ГУЛАГом и нищенской зарплатой нам, как говорят на Украине, не треба. Доходы же от статьи «винно-водочные изделия», коль провалилась очередная кампания «за здоровый образ жизни», стоило бы, повторяю, отдать фермерам. Это ведь не жалкие «6,5 миллиарда», похудевшие со 2 января 1992 года по меньшей мере в десять раз.
Случай с заводом на деньги кабатчика, понимаю, исключительный. И не одной же сивухой поднимать деревню. Тут потребуются усилия куда большие. И на первое место не могут не выйти такие понятия, как деловитость и предприимчивость, которые демонстрировали подвижники русской кооперации. Потому с удовольствием и выписываю из досье:
«В Архангельской губернии за молочное дело взялся сам губернатор Н. А. Качалов. По его просьбе из Холмогор к Верещагину выехал Сидельников, организовавший после возвращения от него первую крестьянскую молочную артель на родине Ломоносова в селе Еменце. Инженер-полковник кубанского казачьего войска Сельвестрович прислал к Верещагину казака с женой и сразу же по их возвращении учредил в станице Слепцовской три первые молочные артели на Кубани.
К началу 1871 года появились две молочные артели в Новгородской и еще две в Вятской губернии. Был создан склад артельных сыроварен в Петербурге, продавший в 1868 году на 5000 рублей артельного сыра и масла, приумноживший свой оборот в 1869 году до 20 тысяч и еще через год — до 680 тысяч рублей».
Тем не менее были тут и свои сложности. Уже тогда вставала проблема: кто должен быть первой скрипкой — крестьянский двор или молочный завод, сырьевая база или промышленность? Об этом спорят и теперь. В самом же начале, как ни странно, но против кооперативных идей Верещагина выступил весьма авторитетный деятель: сосланный в Смоленскую губернию народник А. Н. Энгельгардт, чьи письма «Из деревни» знала вся Россия.
«Посмотрите, чем питается крестьянская семья? — писал Энгельгардт. — Ржаной хлеб. Мяса почти нет. Рыба в исключительных случаях. Отнимите молоко, что же получится? Во время самых трудных полевых работ — сенокос и жатва... рабочий молоком только и живет. Ржаные лепешки с творогом и сметаной — главная пища косца и жниц. Для детей молоко ничем не заменить... но смотрите, какая разница между детьми тех дворов, где молока много, и тех, где мало молока. Большая смертность детей всеми авторитетами приписывается недостатку молока и разбавке его водой. В Англии самые сильные рабочие происходят из графств, где потребляется много молока. Те же графства доставляют и наибольшее число рекрутов в гвардию».
В принципе Энгельгардт не возражал против объединения крестьян в артели, но был против молочной кооперации, которая лишила бы их самих молока. «Санкт-Петербургские ведомости» так истолковали позицию Энгельгардта: «...вся затеянная им история сводится к тому, что офицер на офицера войной пошел, офицер Верещагин стреляет артельным сыром, а офицер Энгельгардт — крахмалом и постным маслом».
Многие сторонники ссыльного народника считали, что надо сначала поднять надои молока, а уже потом думать об артелях, молочных школах и организации промышленности. Верещагин против поднятия продуктивности, конечно, не возражал, но говорил, что сами крестьяне, не имея интереса и никем не направляемые, выполнить такую задачу не смогут. Это сделают лишь собранные в единый союз «переработчики молока», только те, у кого, помимо знания дела, под одной рукой — ссудная касса, под другой — материальный склад с цедилками, марлей, жмыхом и прочими концентратами. Или, как гласит китайская мудрость, это тот случай, когда «дают не рыбу, а удочку».
С особой наглядностью все это проявилось с появлением у Верещагина такой «удочки», как только что созданный фирмой «Альфа Лаваль» сепаратор. Николай Васильевич купил его и установил в Едимонове. С этим сепаратором открывалась уже четкая перспектива организации мощной молочной промышленности. А тут подоспела и очень важная поддержка Дмитрия Ивановича Менделеева, который провозгласил, что в хозяйстве, как и в химии, нельзя упускать из виду основной закон сохранения вещества. Ибо все, чем мы живем, приходит к нам из воздуха, воды и почвы: углерод, кислород и частично азот растения получают из воздуха, остальные элементы — из воды и почвы. «Так как животные и растения разводятся как для использования в самом хозяйстве, так и для сбыта на сторону, — учил Менделеев, — то при сбыте хозяин всегда должен знать: откуда выделяет он избыток продуктов своего хозяйства? Из почвы, воды или из воздуха? Продавая животное, он продает и часть почвы, откуда оно заимствует свои составные начала... Если перерабатывать сено в масло, то хозяйство не беднеет. Если хозяин собирает молоко, масло или сыр, то он отчуждает только то, что берется из воздуха, и, следовательно, почва не терпит никакой убыли».
(Несколько позже академик Иван Петрович Павлов добавит к этому, что молоко, являясь изумительной пищей, приготовленной самой природой, сгорает в наше м теле почти без остатка, удваивая за полгода вес ребенка, несет в себе все, что надо, и ничего лишнего.) И хотя под делом теперь была хорошая научная основа, но 20 марта 1889 года в Петербурге под председательством известного общественного деятеля, профессора А. Г. Столетова в Вольном экономическом обществе состоялись слушания о судьбе первой школы молочного хозяйства, с которой Верещагин связывал главные свои надежды на развертывание широкой сети артельных заводов. Здесь-то и вступили в противоборство Дмитрий Иванович Менделеев и противник кооперирования чиновник департамента государственных имуществ В. В. Кардо-Сысоев. Дискуссия оказалась долгой и бурной. В результате школу решили учредить и подготовить в ней на средства Вольного экономического общества за десять лет не менее 300 мастеров и организаторов крестьянских молочных артелей. Решение это было принято после того, как Столетов предложил всем, кто согласен с позицией департамента, встать. Ни одна фигура не воздвиглась, остался сидеть и Кардо-Сысоев. Битва оказалась выигранной, и в селе Едимоново та школа начала работать. Ее двери Николай Верещагин широко распахнул всем, кто хотел помогать становлению послереформенной страны.
«Поражающе необычной была для того времени вся атмосфера, царившая в этой школе, — вспоминал ее питомец Кондратьев, — духом какой-то неуловимой теплоты и доброжелательности был проникнут каждый час и шаг пребывания в этой славной трудовой коммуне, традиции которой уносили с собой на всю жизнь ее питомцы...»
И действительно, отсюда, с берегов Волги, где размещалась Едимоновская коммуна, двинулись по всей России на захват в свое движение сел и деревень не только молочная, но и вслед за ней потребительская кооперация, ответвляющаяся от сыроварни и заводов в виде всякого рода артельных лавок.
«Меня жжет теперь вопрос, — размышляла заведующая учебной частью едимоновской школы Александра Ободовская, — силою каких радикальных факторов может народ из коллективного раба... превратиться в сознательного борца за свое очеловечивание?»
«Одной теорией и книгами, — писала Ободовской будущая помощница ее в этой школе Софья Перовская, — я решительно не могу довольствоваться. Мне необходимо работать физически, тогда теория моя пойдет на лад».
Девизом всех, как и у Николая Верещагина, здесь было: не бояться никакой черной работы, уметь все делать своими руками, увлекать за собой, организовывать дело, не кичась, не бахвалясь знаниями. Работа своими руками вызывала в газетах и саркастические замечания, писалось, например, что в Едимонове готовят «ученых судомоек». На это одна из «школьниц» дала резкую отповедь: «Будь трижды благословенна русская молочная школа, выпускающая «ученых судомоек», умеющих собственноручно отчищать нашу русскую грязь».
С 1 июня 1871 года по 1 августа 1888 года едимоновская школа выпустила 325 первоклассных мастеров и 152 отличных мастерицы молочного дела. С 1871 по 1874 год, в период подготовки массового похода молодежи в народ, Едимоново оказалось в центре внимания народников всех мастей и направлений, опорным пунктом проверки их теорий на практике. Побывали здесь и единомышленники Бакунина, задавшиеся целью взбунтовать народ, и учителя-просветители, врачи, землеустроители, агрономы...
Столь большой подъем не прошел мимо внимания даже Ленина. Анализируя в своей первой большой работе развитие «земледельческого капитализма», он в подтверждение этой концепции цитировал специальные труды:
«В области сыроварения в течение последнего 25-летия у России сделано так много, как едва ли в какой-либо другой стране. В Тверской губ... доход от скотоводства исчисляется в 10 млн. руб... В Ярославской губ. «молочное хозяйство» с каждым годом развивается ... То же самое... говорится о Смоленской губ., в которой размер производства сыра и масла определялся в 240 тыс. руб. в 1889 г... Развитие молочного хозяйства отмечается в Калужской, Ковенской, Нижегородской, Псковской, Эстлян-дской, Вологодской губ. Производство масла и сыра в последней губернии определяется... в 500 тыс. руб. по местным сведениям 1894 г., считавшим 389 заводов».
Не преминул Владимир Ильич отметить и спад нового дела на рубеже веков. Он писал: «..."подготовили почву" так называемые "артельные сыроварни" 70-х годов и "сыроварение продолжает развиваться на правах частной предприимчивости, сохраняя лишь одно название "артельного"». «Развивается расплата товаром, так что приходится пожалеть о том, что на наше «народное» мелкое производство не распространяется закон, запрещающий расплату товаром на капиталистических фабриках». Да это в самом деле так и было.
В конце 90-х годов на едимоновскую школу обрушивался удар за ударом. В связи с общим кризисом и резким падением цен на молоко в селах появились лавочники-маслоделы. Они-то, конкурируя с артельщиками, и скупали по дворам молоко под товар. В 1891 году за антиправительственные выступления в Едимонове рабочего Пестнова, за революционный дух, царивший в селе, школу закрыли. В общей растерянности молочной промышленности приходилось искать выход из положения, бороться за свое существование. И ключ к решению проблемы был найден. Вацлав Боровский так анализировал его:
«Маслоделие, начавшее в предыдущий период складываться в самостоятельный промысел, стало теперь придатком к лавке. Мелкие деревенские лавочники начали устраивать мелкие заводики, принимать от крестьян молоко, а взамен открывать им кредит на товары первой необходимости. Сбыт предметов крестьянского обихода оставался по-прежнему главным занятием лавочника, маслодельный завод являлся лишь тем средством, при помощи которого он мог закабалить за собой покупателя, связать его кредитом, а себя обеспечить заносимым молоком. Денег крестьянин не получал, следуемую ему сумму он забирал товаром по произвольной цене лавочника...»
Поэтому-то такому лавочнику энтузиасты кооперативного движения противопоставили свои артельные лавки. Так удалось слить производственную молочную кооперацию с потребительской. Товары в торговых предприятиях были добротными, а цены низкие. «Маслодельная кооперация, — Продолжал В. Боровский, — превращается в настоящее время в центральный орган кооперации, точнее крестьянской кооперации всего Северного края».
2 февраля 1915 года в Орловском уезде Вятской губернии, там, где в годы ссылки Воровского терпели неудачу попытки сколотить крестьянские молочные артели, возникли знаменитая Истобенская, а вслед за ней Зыковская и Поляновская артели. Их экономическая живучесть оказалась настолько высокой, что даже в годы войны, революции и долгой разрухи они продолжали расти и развиваться.
К 1 июля 1922 года, то есть уже в советское время, в Вятской губернии было создано 118 молочных артелей, из них 75 объединились в уездные союзы молочной кооперации. В Вологодской губернии число молочных артелей со 160 в 1915 году возросло к началу нэпа в два раза. Предвидя все это, еще за два года до революции Боровский писал о том, что «в тех районах, где маслодельные артели развились, они уже теперь стали органами, регулирующими хозяйственную жизнь деревни, концентрирующими вокруг себя ее общественную энергию».
Так, еще в конце прошлого века в Москве, на Петровке, открылось центральное молочное товарищество «А. Чичкин». То была у нас первая ласточка цельномолочного производства. Фирма «Чичкин» имела до революции 91 молочный магазин на полуторамиллионную Москву. Она поила город только сырым молоком, и люди не знали от него никаких заболеваний. «До чего мы дошли, господа хорошие! — потешалась одна из бульварных газет того времени. — Дети уже не просят у матери молочка, а кричат: «Дай мне Чичкина»...»
Вот, кстати, еще один весьма любопытный факт. В мае 1907 года на лондонскую квартиру Ленина зашел делегат V съезда РСДРП Н. С. Каржанский. Сели завтракать. За столом гость восторгался чудесным ароматным сливочным маслом. Желая польстить хозяйке и ее вкусу, Каржанский рассыпался в комплиментах, говорил, что Надежда Константиновна наверняка знает лавки, где продается самое лучшее английское масло. «Да это, должно быть, наше, сибирское, — несколько смутился Ленин. Порасспросил Крупскую и, довольный, заразительно расхохотался, подтвердил. — Так оно и есть, сибирское, — не без гордости воскликнул он» озадачив прикусившего язык Каржанского. — Она даже район назвала. Это между Омском и Томском. Чудесный край с большим будущим!»
И действительно! У того края не только было «большое будущее», но и славное прошлое. Первый маслозавод в Сибири был создан под Минусинском еще в 1836 году ссыльными декабристами Беляевым, братьями Круковыми и Мозгалевским. В Западной Сибири первый завод был открыт полвека спустя А. Ф. Панфиловым в селе Чернореченском Тюменского уезда. Правда, готовил он лишь топленое масло.
Что касается настоящего расцвета, то он начался с открытием движения по Сибирской железной дороге. В 1895 году туда, в Тобольскую губернию, отправился выпускник едимоновской школы Сокульский. По прибытии он организовал первую в Сибири крестьянскую маслодельную артель в деревне Марево Емурглинской волости Ялуторовского уезда. Сначала Сокульский сам был там мастером, затем, обучив еще четырех помощников, создал вокруг Маревской еще Скородумовскую, Митиновскую и Больше-Дубровскую артели, а в 1897 году еще 7 артелей — в Ишимском, Ялуторовском и Курганском уездах. Через два года там уже работали более 80 артельных заводов. Открылась контора братьев Бландовых. Появилась также иностранная фирма «Поллизен», начавшая скупать сибирское масло для отправки за границу.
Не исключено, что такие фирмы потянутся сюда и и теперь, возникнут всякого рода совместные предприятия, всякого рода смешанные компании. Дело, разумеется, полезное, однако следует учесть и давнюю практику фирмы «Поллизен». Она поучительна и настораживающа, потому выписываю из досье: «Весной 1899 года питомец Верещагина Сокульский выехал с холодильным поездом к Балтийскому морю с первой партией сибирского масла, которое сибирские кооператоры повезли, минуя перекупщиков, прямо в Лондон. Уже к 1904 году Сибирь поставляла 97 процентов экспортного масла. К началу 1913 года на ее просторах работали 4229 в основном артельных маслозаводов, вывозивших за рубеж около 4,5 миллиона пудов продукта».
Выходит, умели! Хотя историки сегодня порой спорят об истоках столь бурного взлета сибирского маслоделия. Называют несколько причин. Тут и отсутствие помещиков, и большие села, где в каждом дворе стояло по меньшей мере по пять доившихся коров, а сплошь и рядом много больше, да еще дающих молоко почти пятипроцентной жирности, хорошие корма и пастбища, ну и еще чистоплотность сибирячек.
Сегодня просто диву даешься энергии лидера сибирских маслодельных артелей Александра Николаевича Балакшина, который был вынужден покинуть родину из-за преследований царского правительства. Он эмигрировал в 1913 году, но дело его жизни в Сибири продолжало цвести. А вот учитель этого самородка Николай Васильевич Верещагин полностью осуществленной свою мечту — Всероссийский союз молочной кооперации, или, как его потом назвали, Маслоцентр, — так и не увидел. Союз этот был создан в 1924 году его многочисленными питомцами.
Документы свидетельствуют, что в 1928 году — у самого порога сталинского «великого перелома» — Маслоцентр был удостоен золотой Медали Международного молочного конгресса в Париже. Посетившая вслед за этим Россию делегация зарубежных кооператоров не без восхищения отметила, что не далек день, «когда российская кооперация будет крупнейшей жемчужиной в кооперативной короне мира»...
Как видим, российское кооперативное движение, начавшееся благодаря предприимчивости Верещагина и его сподвижников, выдержало проверку на крепость революцией и гражданской войной с ее бесконечными поборами с деревни и чрезвычайными мерами. Вот почему, когда полыхнул Кронштадт, вслед за тамбовской антоновщиной вспыхнули сотни и тысячи мужицких восстаний, уже совсем больной Ленин вспомнил крестьянские артели, попросил книги проницательного аграрного ученого А. Чаянова и принялся за статью «О кооперации». Да и как было не вспомнить, если в 1910 году только одна молочная продукция России оценивалась в 1017,5 миллиона рублей, в то время как вся остальная продукция животноводства — в 841,3 миллиона. В общем экспорте продукции сельского хозяйства и лесоводства экспорт сливочного масла прочно занял пятое место. На первом была пшеница, затем лес; яйца и птица. Только за одно это масло в 1913 году из-за рубежа было получено золота в два раза больше, чем добывали его все золотые прииски империи. Фактически Россия завоевала первое место в мире среди экспортеров сливочного масла, хотя по статистике лидировала Дания, перепродававшая наше масло после переработки в Англию.
Выходит, артельные заводы способны были не отторгать молоко от бедняцких детей, а служить основой для процветания народа. Только в наше уже время огласки оказался известным тот факт, что Ленин, строя свои концепции, не знал о письме Карла Маркса Вере Засулич, где основоположник научного коммунизма говорил о том, что почти сплошь крестьянская Россия с ее общинной собственностью на землю не подходит для мирового революционного взрыва. Что ж, хоть поздно, но прозрение-то пришло, и Ленин увидел будущность России в «строе цивилизованных кооператоров».
В апреле 1925 года состоялась XIV конференция РКП(б), где речь шла о дальнейшем углублении и практическом воплощении идей, выдвинутых в статье «О кооперации». По решению конференции всем слоям населения, занимающимся сельским хозяйством, давалось право участвовать в кооперации, облегчались условия применения наемного труда и аренды земли. Партийным и советским органам запрещалось административное вмешательство в кооперативную работу.
Результаты сказались быстро. Если в 1924-1925 годах сельская кооперация объединила 24 процента крестьянских хозяйств, то в 1927 году — уже 32. С 1927 по 1929 год число разного рода кооперативов увеличилось в 2,5 раза. В канун «великого перелома» к сельской кооперации примкнули уже 55 процентов крестьянских хозяйств. Это активность населения. А производство?
Если в 1922-1923 годах государство и кооперация заготовили 84,8 миллиона пудов хлеба, в 1923-1924 годах 310 миллионов, то в 1924-1925 годах 323 миллиона пудов. Такие шаги говорят сами за себя. Далее. В 1923-1924 годах деревня приобрела машин на 18 миллионов рублей, а в следующем — уже на 33 миллиона...
С 1923 по 1926 год среднедушевое потребление мяса увеличилось почти в 2,5 раза, молока и молочных продуктов — вдвое, сахара — втрое и в 1,5 раза - сливочного масла.
...Но все это пошло под откос с началом «сплошной коллективизации». Уже в самом начале 30-х годов деятельность Маслоцентра стала сворачиваться. Пальбу по ней начали с печатных изданий. Газета «Кооперативная жизнь» трансформировалась в «Снабжение, кооперацию, Торговлю». Затем из ее названия вылетели и «снабжение» и «кооперация». Газета стала «Советской торговлей». В 1931 году ликвидировали журнал «Молочное хозяйство». Из программ всех учебных заведений вымарали имя Н. В. Верещагина.
В конце прошлого и начале нынешнего века центром пропаганды кооперации был Всероссийский музей истории сельского хозяйства. Его упразднили в 1932 году сразу после ликвидации Маслоцентра. А судьба Центрального молочного института в Пушкине, где готовили специалистов высочайшей квалификации? Закрыли и его. Кадры готовили на крохотных факультетах в разрозненных вузах.
Поистине ломать — не строить. И тем не менее на пожаре мало кричать: «Горим!» Пожар надо гасить. У нас же на страницах периодических изданий многие еще с большей удалью, чем прежде, отплясывают уже не твисты, а брэйк и ламбаду с заливистым присвистом и матерком. Ни за багры, ни за ведра бывшие балалаечники «передового колхозного строя» не хватаются. А тут бы вместе с «мужиками» задуматься - как жить дальше?
Ни одна мировая цивилизация, начиная с древних шумеров, не вырвала с корнем у пахаря и сеятеля извечную тягу к земле. Это сделали мы, искривив даже генетическую наследственность крестьянства. Как ни горько, но в России утрачена основная ячейка сельской общины — трудовая семья. За обеденный стол уже множество лет не садятся по десять, а то и по двадцать человек. Как и в городе, умещаются на кухне вдвоем, втроем... Реже вчетвером. Перефразируя Сталина, можно сказать: есть крестьяне — есть проблема, нет крестьян — нет крестьянского вопроса.
Да, крестьянина давно нет. На что же надеяться? Нынешняя молодежь не последует примеру народников, не пойдет в деревню. Не двинется она туда, как двинулись на целину в степи Востока легковерные и обманутые энтузиасты 50-х. Земледелия же без земледельца не бывает. Так что — конец всему?
Нет...
Садовники не удивляются, когда по весне из голых стволов засыхающего дерева вдруг начинают лезть молодые зеленые побеги. Их выбрасывают отмирающие скелетные ветви, вспучивая утоптанную почву, новая поросль пробивается от корней. то проснулись, чувствуя скорую погибель, спящие почки. Теперь, знает садовник, нужно удалить все трухлявое, и дерево оживет, станет вновь плодоносить.
Сколько раз за минувшие десятилетия буйно проклевывались у нас такие «спящие почки» и рвались к жизни! Стоит вспомнить хотя бы Ивана Худенко, который не переворачивал сельское хозяйство вверх ногами, а, напротив, мог поставить его на ноги. Вспомнить отца бригадного подряда великолепного экономиста Александра Еркаева и его подопечного — знаменитого кубанского звеньевого Владимира Первицкого, который с двумя напарниками выращивал кукурузу почти на тысяче гектаров с такими ошеломляющими урожаями и предельно низкими затратами, что удивлял даже всемирно известного американского фермера Гарста.
А что же сановные садовники? Линия у них была ровная. Один платил колхознику «палочками», другой согнал скот на фермы и обещал мигом «перегнать Америку по надоям молока». (В результате той гонки содержание сухого вещества в молоке упало на один процент. Цифра вроде неброская. Подумаешь, какой-то процент, а это миллиардные потери.)
Еще один усмотрел было в бригадном подряде выход из тупика, собрал даже в Белгороде по этому поводу грандиозное совещание. Правда, ни Еркаева, ни Первицкого туда не позвали, ибо у нового дела может быть только один автор, два — это как два солнца в небе. А тут еще окружение считает: никаких бригад не надо, лучше все тракторы района собирать в один механизированный кулак и все пахать с юга на север, в таком же порядке сеять и косить, как предложил Ипатовский район Ставропольского края.
Нет, садовники не спиливали труху. Они резали по живому, долго скрывая не только умопомрачительные закупки за границей хлеба, но и "мяса, сыра, масла. Москву молочными продуктами снабжали двадцать областей, краев, республик да еще частично Финляндия, Бельгия, Франция...
И хоть стало яснее ясного, что дальше так нельзя, шесть лет перестройки обернулись сплошной говорильней о верности «социалистическому выбору». Позвольте, но где же в таком случае «строй цивилизованных кооператоров», где кооперация, настоящая, не лоточная? Почему бы не возродить в новых условиях, скажем, верещагинский Маслоцентр? Кооперацию производителей хлеба, картофеля, льна... Все те системы выверены. Что, в таком случае окажется негодной сверху донизу огосударствленная система нынешней потребкооперации с ее номенклатурным Центросоюзом? Да, она не выдерживает критики даже после недавно принятого о ней закона. Однако Центросоюз выгоден был старой номенклатуре как распределительная инстанция, перекачивавшая ресурсы из деревни в казну, а что подефицитнее — на спецбазы, откуда черпались и японские телевизоры, и французская косметика для жен, и финские костюмы, и австрийская обувь. Колхознику же, если и обламывались крохи, надо было возами возить за них подсолнечное масло, грецкие орехи, тыквенные семечки и все такое прочее, что охотно берет заграница. Список же товаров за «деревянные» рублики в магазинах сельпо не мог превышать 300 названий. По государственным расценкам здесь давным-давно не продается даже то, что произведено на соседнем мясокомбинате или молокозаводе. Только по коммерческим или по так называемым договорным. Да еще с гужевой наценкой, будто ту колбасу везли сюда гужом, конскими повозками да воловьими арбами.
Благодаря публикации в «Аргументах и фактах» полного списка тех, кто на VI съезде народных депутатов РСФСР провалил Закон о частной собственности на землю, стало доподлинно известно, какая сила противостоит переменам в деревне — вчерашняя номенклатура в сцепе с «красными помещиками». Вот как глубоко врос лежачий камень. Потому и берутся подкопать его. Иначе под такой камень вода не потечет.
Горожане сегодня считают, во сколько им обойдется по новым ценам поездка к своим точкам на машине или в поезде, клянут вздорожание кровельного железа, кирпича, досок и гвоздей, но берут и огородные и садовые участки, готовы выложить последние за землю под дачу или купить развалюху в деревне. Пусть от нужды! Но копаться-то будут в земле, да еще как. Куда ни поедешь, мордуются в сырых низинах, мешками тащат землю на мертвый камень карьеров, и через год-два тут уже ничего не узнаешь. Это ли не пробуждение?
Сложнее с теми, кто вроде бы первым должен был вцепиться в землю, и не в бросовую, а в ту, на которой жили и трудились и отцы и деды их. Вроде дано право беспрепятственно выйти из колхоза со своим земельным и имущественным паем, чтобы организовать свое крестьянское (фермерское) хозяйство. Все это можно заложить в банке, передать по наследству, продать... Чего же больше, какого еще рожна нужно? Двери на волю открыты. Ан нет!
В постановлении правительства Российской Федерации от 29 декабря 1991 года № 86 «О порядке реорганизации колхозов и совхозов», принятом буквально за два дня до указа президента Российской Федерации «О неотложных мерах по осуществлению земельной реформы в РСФСР», черным по белому записано:
«Для приватизации земли и реорганизации хозяйств в каждом колхозе и совхозе создаются комиссии. В их состав включаются представители местных органов власти, администрации хозяйств, трудовых коллективов, районных управлений сельского хозяйства, комитетов по земельной реформе, кредиторов. Руководство указанными комиссиями возложить на председателей колхозов и директоров совхозов, которые несут персональную ответственность за исполнение настоящего постановления...»
Вчитавшись в этот пункт, задаешься вопросом: допустим, забурлила деревня, разных подходов к указу много, сговориться не могут, и нужен третейский судья, но какой агроном, юрист из райсельхозуправления или член районного комитета по земельной реформе сможет даже физически побывать в каждом колхозе и совхозе? Кто же станет править бал? Конечно же, «красные председатели и красные директора»! Тем более, что на них возложено руководство комиссиями. Нашли все-таки лазейку, протащили хитрый пункт «в развитие указа». Ну а как подзаконные акты и инструкции сводят на нет сами законы, давно известно.
Нет нужды перечислять все варианты препон, вставших на пути к фермерству. Ими полны и газетные публикации и телевизионные передачи. Скажу только, что своим постановлением правительство России поставило земельную реформу под угрозу полного провала.
Так, на поддержку будущим фермерам отпускались помянутые выше 6,5 миллиарда, которые на фоне обвальной инфляции теперь ничего не способны решить. Но то лишь для фермеров. Всему же сельскому хозяйству с его колхозами, совхозами, агрокомбинатами и объединениями в канун уборки, чтобы хлеба убрали и осенью не угрожал голод, выделили немногим более 100 миллиардов рублей вместо запрошенных 150 миллиардов. Чтобы не стояли комбайны и грузовики; хозяйствам компенсируют подскочившие цены на горючее, может, даже подкинут кое-что за обман в обещании платить за качественное зерно прошлого года валютой. Конечно, приходится по одежке протягивать ножки. Но все это не больше, чем латать тришкин кафтан.
Сопоставьте: в экономику бывшей Германской Демократической Республики, чтобы вытащить ее из провала, вчерашняя ФРГ вынуждена вливать в год 180 миллиардов марок. Не 105 наших «деревянных», теперь уже «соломенных», а повторяю: 180 миллиардов своих полноценных марок. Это на германские земли, где живет всего 16 миллионов населения. А сколько в российском селе?..
Несопоставимо!
Естественно, указ должен быть кратким и не обязан содержать образец заявления на выход из колхоза. А вот подзаконные документы уж должны содержать тактику земельной реформы куда более полно. Если и не всю, то хотя бы в главном. Как сказал Ельцин, те 105 миллиардов селу рассчитывали более ста специалистов. Но на кардинальный вопрос «как?» разъяснения так и не последовало.
А это «как?» должно было бы состоять в предложениях вовлечь в сферу деятельности как можно большее число мелких производителей. На садовом участке, в сельском подворье малышка пасет гусей, малыш добывает траву кролику, согбенная старуха стонет, но с порога своим «цып-цып» созывает цыплят. Здесь все участвуют в «сфере материального производства». Здесь потерянное зернышко не пропадет, будет склюнуто.
От такой печки в свое время и танцевал Николай Верещагин, заключая договор с крестьянами «сносить молоко со своих дворов в одно место», чтобы потом перерабатывать в масло не у лавочника, а на артельном заводе. Таких дворов теперь меньше, но с садовыми участками, дачами, колхозными подворьями этих мелких производителей и сегодня миллионы! Ну дай им не когда-то — теперь разобыкновенные стеклянные банки, крышки, резинки, машинки для закатки, и миллиарды тех же банок заполнятся огурцами, помидорами, перцами, тушеными кроликами, копчеными курами... Пусть немного, но очереди-то станут у магазинов чуть короче.
Куда же дальше ехать? Отдать завтра всю землю по кускам значило бы умереть с голоду. Так, с налету, ликвидировать колхозы и совхозы было бы преступно. Упомянутые выше комиссии должны стать не ликвидационными. Нет! Равно как не должны быть и органами консервации колхозного строя. Им скорее подходит роль штабов по преобразованию тех же колхозов во всякого рода ассоциации фермерских хозяйств и кооперативов, товарищества, объединения. Такой опыт уже есть. Задача должна состоять не в том, чтобы отпустить или вытолкнуть семьи, пожелавшие вести дело самостоятельно, на отруба и бросить на произвол судьбы, а помочь встать им на ноги. И не только это.
Богатая федоровская фирма микрохирургии глаза отвалила гигантский куш, чтобы образовать неподалеку от Москвы оазис сельского процветания. И что же? Святослав Федоров пришел к горькому выводу, сказав, что в окружении рабов в одиночку свободным не станешь. И это так! У трудовой крестьянской семьи времен Верещагина была надежная горизонталь: сельский двор — артельный завод -инвентарный склад, торговое предприятие — ссудная касса. Была и вертикаль: уездное объединение — губернское и наконец Маслоцентр в Москве. Но и горизонталь и вертикаль служили сельскому двору.
Чиновники из нынешней потребительской кооперации об этом теоретизируют лишь в общих чертах. Им все дай! И транспорт, и склад, и завод. Привезли им яблоки или помидоры — могут принять, а можешь получить и от ворот поворот, если план по заготовкам уже закрыт или у приемщика опохмел и на дверях висит: «Ушел на базу». Оттого-то молодые ассоциации и не могут иметь дела с кооперацией — она никого не кооперирует, только барышничает. Правда, мельче и хуже, чем лавочники, которые одно время перехватили инициативу у Верещагина, еще только создавшего горизонталь.
Вот и теперь, прежде чем податься в фермеры, колхозный механизатор терзается вопросами: ну достанется мне трактор без колеса, допустим, сниму с книжки последнее и куплю то колесо, а поломался — где чинить? Земля землей, но не будешь на ней из года в год сажать картошку по картошке или сеять рожь по ржи. Подсолнух, тот на исходное место можно вернуть только через восемь лет, иначе будет болеть. Значит, надо резать землю на клочки к вводить севооборот. А это особый набор техники под каждую культуру. За какие шиши купишь? А снабжение семенами, горючим, кому и по каким ценам продавать зерно, молоко, мясо?..
Многие председатели, не из «красных», а из тех, что смотрят вперед, еще до земельной реформы на все это ответили. Они оставляют те же севообороты, но пять-шесть вчерашних главных агрономов, инженеров или механиков, став фермерами, объединяются в растениеводческий кооператив и с той же техникой возделывают те же культуры, какие растили и прежде. Их паев, конечно, не хватает, чтобы все это приобрести при дележе. Поэтому в банке своей ассоциации берут кредит и выкупают технику в полную частную собственность. А это уже другое отношение к машине. Ее берегут, сами ведут простой ремонт. Сложный же делают в другом специализированном кооперативе. И высокосортные семена прямо к сеялке доставят кооператоры еще одного кооператива. Как видите, и здесь горизонталь. Далее она идет к транспортникам, переработчикам, реализаторам продукции...
По вертикали же над ними находятся правление банка и районный союз кооператоров. Дальше вертикаль пока не идет.
И тем не менее не сегодня, так завтра Закон о частной собственности будет принят. Конечно, противники его опять пустят в ход главные свои козыри — фермеры страну не кормят, новые кулаки во имя наживы лишь истощат землю и будут эксплуатировать чужой труд. Эти карты биты еще в 1925 году на XIV партконференции, где председатель Совнаркома А. И. Рыков говорил: «...нет никакой надобности ставить административные препоны развитию производительных сил деревни в отношении найма труда в сельском хозяйстве и земельной аренды... Административными мерами с частным капиталом мы теперь не должны бороться. Взаимоотношения между государством и частным капиталом складываются на основе экономического соревнования, конкуренции».
От наемного труда в деревне и нам не уйти. Им широко пользуются и фермеры Запада. Но те «батраки» работают по восемь часов в день, у них два выходных при очень высокой зарплате. И если кто-то вкалывает от зари до зари, так это их «эксплуататор».
И не фермеры, а огосударствленные хозяйства истощили, отравили и обратили в прах достославный русский чернозем. Приусадебный же частный огород ухожен и плодоносит куда лучше поля, которое за ним. Так будет и с фермерскими наделами, если они станут не «нашими», а своими. Втроем за одну лопату собственники держаться не будут. Это позволительно лишь в колхозе.
Зачастую пугают хаосом, рыночной стихией в том случае, если частнику дадут волю и отменят госзаказ. И это надуманные страхи. Бурное развитие деревни в годы нэпа как раз и вызвано было полной отменой удушающей продразверстки. Кооперация заменила ее другим инструментом — контрактацией продукции. Государственные, кооперативные органы или промышленные предприятия брали обязательства по снабжению крестьянских хозяйств сортовыми семенами, машинами, промтоварами, оказанию услуг специалистов. Для этого и выдавали денежные ссуды, крестьяне в свою очередь обязались засеять определенную площадь определенными культурами и продать производственную продукцию в договорные сроки по заранее обусловленным кондициям и ценам.
В 1928-1929 годах в контрактации участвовала треть всех крестьянских хозяйств. В целом по стране по всем культурам посевные площади под урожай 1930 года были законтрактованы более чем на 70 процентов, удельный вес полученной по контрактации продукции поднялся в том году с 40 до 77,8 процента. Контрактация 1929-1930 годов обеспечила поступление государству в планово-организационном порядке до 85 процентов всей заготавливавшейся в деревне продукции.
В постановлении Совнаркома СССР от 7 октября 1929 года «О контрактации продуктов сельского хозяйства» отмечалось: «Контрактация продуктов сельского хозяйства: за последние два года росла чрезвычайно быстро и распространилась почти на все сельскохозяйственные культуры. Контрактация вызывает подъем сельского хозяйства: рост посевных площадей, расширение посевов технических культур, рост урожайности и т. д.».
Так почему бы такую тактику и стратегию не заложить в земельную реформу? Не нравится? Давайте искать лучшие ходы, а не срезать зеленые побега на засыхающем древе.
Если верить статистике, то к лету 1992 года 100 тысяч семей объявили о своем желании стать фермерами. Больше для начала, думалось мне, и не надо. Но вот пишу эти строки, а по телевидению в «Новостях» сообщают, что 50 тысяч офицеров и прапорщиков решили заняться сельским хозяйством, что на обзаведение им выделяется 1,5 миллиарда рублей...
А нет ли среди них флотского офицера по фамилии Верещагин? Впрочем, фамилия может быть и другой...
|
