-38-
«молча принесет», «завтра – хлопотливый день»... И вот «в горнице светло», ибо «матушка» и свет звезды – евангельский свет И вода, разумеется, не для опары принесена, а для омовения. Завядшие «цветы в садике», «лодка на речной мели» – все омоется Материнской Водой покаяния... И будет труд под деревом:
Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе.
Удалось ли Поэту построить свой ковчег, ковчежец, лодочку? Все творчество Николая Рубцова есть покаянная песнь за наше нераскаянное поколение.
Образ Матери – существа незапятнанного, образ одинокой и беззащитной страдалицы, в стихах представляется романтически возвышенным.
Культ Матери обязан есенинскому образу, освященному несказанным светом. Земной женщине. А ее сияние, в свою очередь, связано с культом Богородицы. Потому что Богородичным сиянием – сверху и снизу – залиты крестьянская изба, где родился поэт, и старуха-мать возле избы.
И в рубцовской горнице есть «свет», есть «матушка» и «тень ивы» на пустой стене...
Родительский дом... Как бы ни было порой в нем скучно, одиноко оттого, что дети иногда духовно перерастают своих родителей, подобно Сергею Есенину, все же он – это главная пристань. «Несказанным» виделся Есенину свет над крышей этого дома, и об этом, пожалуй, лучшие его стихи:
Заря окликает другую,
Дымится овсяная гладь...
Я вспомнил тебя, дорогую,
Моя одряхлевшая мать...
-39-
Вину перед Матерью, тоску по Матери изливали песенным словом Николай Клюев, Сергей Есенин и Николай Рубцов. Мать – это и есть средоточие и Рода, и Родины. И деревня, где живет и ждет своего сына старуха-мать, стала для лирического героя произведений Сергея Есенина своего рода религией, а русская изба – своеобразным храмом:
Гой-ты, Русь моя родная.
Хаты – в ризах образа...
Не видать конца и края –
Только синь сосет глаза.
Поэт знает каждую мелочь дома и любовно ее отмечает. Все в доме освещено заботой и присутствием Матери – отмечал Николай Клюев. И Сергей Есенин любовно это отмечает:
Пахнет рыхлыми драченами;
У порога в дежке квас,
Над печурками точеными
Тараканы лезут в паз.
Мать с ухватами не сладится,
Нагибается низко.
Рыжий кот к махотке крадется
На парное молоко...
Для Есенина деревянный дом – это родной причал. И вдали от дома родного он греет сердце воспоминаниями о нем:
Изба крестьянская,
Хомутный запах дегтя.
Божница старая,
Лампады кроткий свет...
Как хорошо, что я сберег те
Воспоминанья детских лет...
-40-
Как и в стихах Николая Клюева, деревенская Россия для Сергея Есенина – не только крестьянская судьба, но и природа которая ее окружает. Все здесь воспето им, все озарено золотым огнем гениального поэтического сердца. Полная, неразделенная слитность с народной жизнью, с тем всем, чем живет в деревянном доме хозяин земли – русское крестьянство Здесь «по двору метелица ковром шелковым стелется», а по весне «сыплет черемуха снегом, зелень в цвету и росе», «сад полощет, как пенный пожар», а вечерами «у ворот пляшет девок корогод», «по дороге идут богомолки» – все приметы жизни, быта, труда, праздников и быта «Руси уходящей» зарисованы словом красным в лирическом дневнике поэта – его стихах. Все приметы «Руси уходящей», освещенные «вечерним несказанным светом», Богородичного Материнского сияния.
Поклонение дому – Матери, Отцу, ближнему кругу, который, как ангел-хранитель, спасает в тяжкие минуты жизни, – черта русского национального характера. Домом-то и были обделены и Клюев, и Есенин, и Рубцов.
Трагично, что своего дома Сергей Есенин так и не обрел, для него Дом – вселенная, вечность и наши сердца, несказанный свет сердечного тепла Матери, их родительский дом в Константинове
Вся Россия со всем ее прошлым и будущим стала Матерью и для Николая Рубцова.
И если Сергей Есенин пел «Русь уходящую», то Николаю Рубцову на долю выпало петь «Русь ушедшую». И образ Матери, как средоточия Рода и Родины (у Николая Рубцова – погибшей матери, то есть подрубленного Рода, погибающей Родины) овеян светом далекой звезды:
Тихая моя Родина!
Ивы, река, соловьи...
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои...
-41-
Сослуживец Николая Рубцова Валентин Сафонов вспоминал: «Помню часы полярной ночи, светлой от багрянцев, сполохов сияния. Мы трое – Юра Якунин, Коля Рубцов и я – ходим по главной улице Североморска, улице Бориса Сафонова. И наизусть, взахлеб, читаем друг другу Есенина.
Какая заложена сила в этих нехитрых стихах: «Ты жива еще моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет!» – говорит Николай.
Я, вот, и сейчас уверен: Рубцову, прошедшему через горькое сиротство, через детдом, немало поскитавшемуся до призыва (на северный флот), это стихотворение было особенно близко. О том, какие струны затрагивало оно в Колиной душе, можно было догадаться потому, хотя бы, что слезы закипали на его глазах, когда читал он вслух «Письмо матери». И понятны, и простительны были эти слезы».
Георгий Цветов, решая проблему «общенациональной и личной бесприютности» отмечает, что у Николая Рубцова «пронзительно коротким, короче летней ночи на Севере», было детство будущего поэта, до срока оборванное бездомностью. Ни семейного альбома, ни любимой игрушки, ни материнских записей об успехах ребенка, ни домашних преданий, ни уменьшившихся, ссохшихся с позврослением стен избы, хранящих тепло детства, ни половицы, с еще более выступившим неснашивающимся сучком, по которой сделаны первые самостоятельные шаги, ни угла, в котором отбывалось подсластившееся с годами горькое наказание, ни бережно сложенной распашонки – ничего не осталось от того, полуреального времени... И множество раз силившаяся проникнуть в изначальный мир земного бытия, мир света, уюта, ласки, добра рубцовская память натыкалась на одно и то же:
Мать умерла.
Отец ушел на фронт.
Соседка злая
Не дает проходу...
-42-
Что же касается малой родины, столь много значившей от века для сердца русского, то и ее образ «до конца, до смертного креста» связался у Николая Рубцова не столько с рекой, с покосом, с грибными походами, с дружескими забавами, со свиданиями, но с могилой Матери:
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи...
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
Смерть Матери лишает художественный мир Николая Рубцова традиционно важной для творчества веры в чудо, заземляет поэзию...
«Сполохи трагедии бесприютности» рубцовской поэзии, однако, смягчены материнским светом надежды на лучшее. Во многих стихотворениях поэта есть подтекст. Но сколь глубинный он в стихотворении «Русский огонек»?
Ноябрь 1963 года. Николай Рубцов направляется на свою малую родину к дочке Леночке и ее матери Генриетте. Дорога пустынна:
Какая глушь! Я был один живой.
Один живой в бескрайнем мертвом поле!
Вдруг тихий свет (пригрезившийся, что ли?)
Мелькнул в пустыне,
Как сторожевой...
Это спасительный свет материнских надежд, хозяек изб одиноких, осиротевших вдов, матерей, от которого уехали по городам повзрослевшие дети:
Как много желтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне
И поразил
Сиротский смысл семейных фотографий:
-43-
Огнем, враждой
Земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет...
– Скажи, родимый, Будет ли война?
И я сказал: Наверное, не будет.
И понял поэт, что сиротство – от вражды, что вражда – главная причина всех войн. А хозяйка избы, материнским раздумьем своим мудро говорит:
– Дай Бог, дай Бог...
Ведь всем не угодишь,
А от раздора пользы не прибудет... –
И вдруг опять:
– Не будет, говоришь?
– Нет, – говорю, – наверное, не будет!
– Дай Бог, дай Бог...
Она-то уж всех потеряла, и не о себе ее мысли, о будущих, близких ли. далеких ли... Война – зло, семью рушит, устои рушит, дом рушит. Женщина и Мать лишь на добро по исторической роли своей направлена. Добро творить. Семя доброе сеять. Землю хранить. И вывод от этой материнской встречи:
За все добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью.
Материнский совет русской женщины, ее души – это и есть русский огонек, что теплом любви и надежды спасает душу человека. И благодарит поэт этот русский огонек «за то, что с доброй верою дружа, среди тревог великих и разбоя
-44-
горишь, горишь как добрая душа, горишь во мгле, – и нет тебе покоя...».
Николай Рубцов побывал на родине Сергея Есенина в селе Константиново. Валентин Сафонов об этом посещении пишет так: «В Константинове Николай был угрюмо сосредоточенным и резким. Экскурсовода слушать не пожелал – по комнатам музея ходил в одиночку. Вздрагивал, испуганно оборачивался на каждый звук: кашляет ли кто-то, ступенька ли скрипнет... О чем он думал в те минуты – можно только догадываться, сочинять нельзя...».
Лицо Николая Рубцова засветилось, когда вошли в родительский дом Есениных. Материнский зов, материнский свет прогнал хмарь с лица поэта.
Когда-то Федор Абрамов написал: «Судьба России – давать свет человечеству. Главная статья ее экспорта – духовный хлеб, духовные ценности. Россия никогда не устроит жизнь на своей земле. Но она дает негасимый свет миру. В этом ее назначение; назначение в том, чтобы отрывать, поднимать человечество от земли к небу. И не потому ли такое отвращение в русском мире к делячеству, деловым людям? Русские, может быть, самая светоносная нация».
Вот такими светоносными были русские поэты Николай Клюев, Сергей Есенин и Николай Рубцов. Нежность грустная русской души освещена в есенинских и рубцовских стихах материнским несказанным светом, хотя поют они о «Руси уходящей» ли, «ушедшей» ли, но не потеряны надежды на «Русь будущую», «возродившуюся»: а потому призыв – «Россия, Русь, храни себя, храни!».
-45-
Любовь Федунова
ТАИНСТВЕННОСТЬ «ЗЕЛЕНЫХ ЦВЕТОВ» В ПОЭЗИИ НИКОЛАЯ РУБЦОВА
Не возникало ли у вас желания взять самого себя за руку, как это предлагает сделать Уолт Уитмен и, освободив свое сознание от фанатизма среды, заключенного в желании привязать человека к единичным фактам его судьбы, вступить в океан Всемирное™. Может быть, это позволит вам увидеть, как молод сад мироздания и душа человека, способная до глубокой старости хранить память детства, в ней крики перелетных птиц, шум дождя, пение детского хора, первый подснежник, желтый листопад и причудливые рисунки изморози на оконном стекле, сквозь которое пытается заглянуть в вашу комнату восходящее солнце.
Где-то на границе жизни и рая находится солнечная страна детства.
Там, в золотой кладовой, спрятаны песочные часы нашей судьбы. Сквозь даль времени я особенно ясно вижу, как падают мои песчинки-мгновения, которые связывают мою судьбу с медленной поступью Вечности. Может быть, поэтому космическая невесомость связана в моем воображении с детскими санями, летящими по заснеженной горке к реке, покрытой голубоватым льдом, а ощущение свободного полета тела до сих пор живет во мне.
Чем ближе мы к порогу Вечности, тем дальше от нас эта удивительная страна и тем «труд ума, бессонницей больного». В такие минуты душа наша рвется ощутить рядом с собой, «как радость неземную», «сверкающее слово» поэта.
Таким поэтом стал для меня Николай Рубцов.
Однажды я прочитала его стихотворение с загадочным названием «Зеленые цветы»:
Светлеет грусть, когда цветут цветы.
Когда брожу я многоцветным лугом
-46-
Один или с хорошим давним другом,
Который сам не терпит суеты.
За нами шум и пыльные хвосты –
Все улеглось! Одно осталось ясно –
Что мир устроен грозно и прекрасно,
Что легче там, где поле и цветы.
Остановившись в медленном пути,
Смотрю как день, играя, расцветает,
Но даже здесь... чего-то не хватает
Недостает того, что не найти.
Как не найти погаснувшей звезды,
Как никогда, бродя цветущей степью,
Меж белых листьев и на белых стеблях
Мне не найти зеленые цветы.
Стихотворение написано было в 1967 году. К этому времени вышел его сборник «Звезда полей», к похвалам которого он остался равнодушным, поэт «перегорел ожиданием». Недавно вернулся с Алтая, поехал в Николу, но «старой дороги» уже не было; с горечью узнал, что перестала существовать деревня Фатьянка, стоявшая на зеленой лужайке, где жила когда-то девочка с огромными серыми глазами – Нина Соболева.
Пытаясь понять философский смысл этой скрытой метафоры, я спрашивала у многих людей, что видят они за этим необычным словосочетанием. Ответы были интересные и неожиданные, как и сама метафора, тайну которой мне хотелось постичь до конца.
Дар поэта – это особое человеческое качество, которое позволяет продолжить сотворение мира словом. Важно при этом, чтобы оно было «живорожденным», чтобы в нем воплотилась звучащая стихия, живущая в недрах земли, в шуме талой воды, в завывании ветра, в зеленых цветах подорожника.
В поэзии Николая Рубцова очень мало ярких эпитетов, так как его душе сопутствует особая гамма красок: неброских, неярких, как сама северная природа, поэтому скрытая метафора
-47-
«зеленые цветы» открывает нам новую стихию его души, которая хранит в себе какую-то тайну.
Как не найти погаснувшей звезды.
Как никогда, бродя цветущей степью.
Меж белых листьев и на белых стеблях
Мне не найти зеленые цветы.
Прочитав эти строки, я подумала: «Для чего нужно искать поэту то, что невозможно найти?». И вдруг вспомнила о Николае Клюеве, сиротливая душа которого рвалась из «золотой клетки» Петербурга от «зрелища трущобных катастроф» к «ярому гулу весенних зачатий». К такой же зеленой стихии уходит поэтическая строка Ивана Бунина, которая навсегда осталась в моей памяти:
Не туман белеет в тихой роще,
Ходит в темной роще богоматерь.
По зеленым взгорьям и долинам,
Собирает к ночи божьи травы.
«Гул весенних зачатий», «божьи травы», «зеленые цветы» – сколько поэтов скромно и непритязательно призывают нас раствориться в зеленых волнах мирового океана, охватившего весь горизонт, и все это сливается в моем сознании в одну зеленую стихию, наполненную шепотом весенней листвы и зеленой травы, стоном талой воды, пасхальным перезвоном веселых колоколов, запахом ландыша и фиалки, пением незримых певчих, и все это находит воплощение в прочной осязательной форме слова, «рвущегося к небесам возбужденной души».
Поэзия Николая Рубцова дорога и близка нам потому, что уводит нас к истокам нашей памяти, к «зеленым цветам» нашей судьбы: ведь в детстве наша душа испытывала те же самые потрясения красотой мира, которые навсегда остаются в сердце.
Усни, могучее сознанье!
Но слишком явственно во мне
Вдруг отзовется увяданье
Цветов, белеющих во мгле.
-48-
По-прежнему «вьюга полночным набегом» заметает поля и «бревенчатый низенький дом», на которым, «в морозном тумане мерцая таинственно звезды дрожат», откуда ушло наше детство, теперь больше похоже на сон... Жив ли мой «запорошенный снегом дом», в котором, наверное, еще живут мои воспоминания и детские сны?
Песчинки моей памяти ведут меня на берег горной реки, с бурным течением и мелкими перекатами, где июльскими вечерами мы смотрели рыбью пляску среди серых камней. Ранней весной на месте серебряных ручейков бурлила желтая вода, сбегающая шумным потоком с Кавказских гор. Водная стихия укрывала с головой молодую рощицу и подступала к старым, могучим прибрежным вербам, покрытым нежною зеленою листвой. Они дрожали от страха, но своим гордым видом старались это скрыть от ржавого потока, который, казалось, норовил схватить красавицу вербу за косу и унести вместе с черными корягами в царство полноводных рек Кубанской земли...
Напрасно ждала меня в дни весеннего половодья моя родная школа на горном берегу: вода спадала медленно. Наконец, она уходила от порога нашего дома, и мы снова бежали в школу, по пути приглядываясь к зеленой траве, которая пробивала себе дорогу к свету из-под толстого слоя ила. Детские руки всегда тянутся к зеленой траве или цветам. Особенно радовали нас одуванчики, раскрывающие свой доверчивый лик под теплыми лучами весеннего солнца. Возвращаясь из школы, мы срывали одуванчики и плели себе желтые венки. Золотая корона у сорванного цветка держится недолго. Увядают цветы, а мы с сестрой бежим к реке, чтобы подарить им новую жизнь. Венки летят в воду, мы спешим за ними, но стремительный поток уносит их в зеленую даль прибрежной рощи...
Тайна души поэта может открыться только тогда, когда мы начинаем всматриваться в его поэзию, его судьбу сквозь призму собственных ассоциаций и размышлений.
В письме к Валентину Ермакову, редактору своей новой книги стихов, которую, к сожалению, Николай Рубцов так и не увидел, так как жизнь его трагически оборвалась незадолго до ее выхода в печати, поэт писал: «Зеленых цветов не бывает, но я ищу их...».
-49-
О цветах Николай Рубцов писал всегда очень трогательно и нежно, боясь, как мне кажется, прикоснуться к ним не только руками, но и словом. Они дарили его сердцу самые дорогие воспоминания.
В зарослях сада нашего
Прятался я как мог
Там я тайком выращивал
Аленький свой цветок.
Этот цветочек маленький
Как я любил и прятал!
Нежил его, вот маменька
Будет подарку рада!
Кстати его, некстати ли,
Вырастить все же смог...
Нес я за гробом матери
Аленький свой цветок.
Цветы связаны в его пеший с миром «тайной свободы», которая нужна художнику, чтобы прийти к истине через слово:
Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем.
«Красные цветы» – это огоньки памяти Николая Рубцова, которые ведут его к истокам рождения в душе поэта чувства вечной красоты:
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды...
Поэтический образ «зеленые цветы» служит несколько другой цели: он помогает поэту глубоко осмыслить проблему взаимоотношений культуры и природы в жизни человека, которая волновала многих поэтов, так как цивилизация несет чело-
-50-
вечеству нередко печальные плоды: презрев душу, человек все больше доверяется уму. Пушкинский Фауст произносит:
В глубоком знанье жизни нет,
Я проклял знаний ложный свет.
Сущность противоречий между природой и культурой гениально выразил Федор Тютчев, поэзию которого очень любил Николай Рубцов:
Невозмутимый строй во всем.
Созвучье полное природе,
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник.
Несомненно, между метафорой Федора Тютчева «мыслящий тростник» и поэтическим образом Рубцова «зеленые цветы» есть тонкая, едва уловимая связь.
Оба поэта свято верили в одушевленность природы, поэтому в их стихах она смотрит на человека живыми глазами цветов, «смеется, как младенец», поет с человеком в общем хоре. Но быстро увядает человек, и рано или поздно в его душе наступает такой момент, когда жизнь, сорвав последние листы молодости, начинает дарить ему грустное одиночество бессонных ночей. С этой минуты его постоянно начинает тревожить сознание духовной старости, которая хранит в своей памяти потускневшие впечатления прошлой жизни, гаснущие слова и чувства. Но вместе с тем в душе каждого человека живет надежда чеховских героев «встретить среди выжженной степи одинокий зеленый тополь», в тени которого можно осмыслить «шум и пыльные хвосты пройденных дорог» и, может быть, найти самое дорогое сердцу воспоминание, которое поможет распознать тайну предназначения собственной судьбы.
В творчестве Николая Рубцова поэтический образ «зеленые цветы» играет большую роль не только в раскрытии взаимоот-
-51-
ношений природы и человека в общефилософском смысле, он помогает поэту глубже проникнуть в тайны поэтического творчества вообще и осмыслить собственную судьбу, в частности.
Дар поэта – это особое человеческое качество, которое позволяет ему, благодаря чудодейственной творческой силе осуществить полнее, чем другие люди, свое предназначение на земле. Душа поэта никогда не отдыхает, она беспрерывно совершает какое-то дело и остается навеки непостижимой, она продолжает деяния Бога на Земле, так как поиски прекрасного не остановить никогда.
Светлый покой
Опустился с небес
И посетил мою душу!
Светлый покой,
Простираясь окрест,
Воды объемлет и сушу...
О, этот светлый Покой-чародей!
Очарованием смелым
Сделай меж белых
Своих лебедей
Черного лебедя – белым!
Однако подлинный поэт не только должен видеть мир во всем его многообразии, он обязан быть по отношению к себе взыскательным художником: вершить расправу над самим собой, преследовать себя за всякое неверное деяние. Для этого ему еще надо быть прозорливым художником, а душе, которого бьется пульс эпохи. Он должен уметь переживать остро чувство момента и одновременно оставаться личностью, неподвластной этому моменту, художником, которому важнее всего поэтический дар и общечеловеческие истины.
Именно таким прозорливым и самоотверженным художником предстает Николай Рубцов со страниц сборника «Зеленые цветы», который появился уже после смерти поэта. Отыскивая «зеленые цветы» своей памяти, души, судьбы, он хочет осмыслить собственные заблуждения, ошибки, утраты, чтобы открыть
-52-
для себя только одну истину: чему должна служить его поэзия в мире природы и души человеческой.
Лирический герой этого сборника близок по своему мироощущению Александру Сергеевичу Пушкину, который к утратам и ударам судьбы относился как к неотвратимости, для которого иногда момент истины был важнее самой истинны. Стремление испить всю чашу бытия поднимает его над философией аскета, ведь для поэта самое главное – оставаться самим собой.
Осмысливая драматизм собственной судьбы, поэт ведет нас переулками памяти к нравственным истокам своего творчества. В сборнике нет стихов, где бы мы услышали пророчества поэта о своей посмертной судьбе, в них больше поэтических предчувствий:
Но Венера над бедным прудом
Доведет и меня до могилы
(«Венера»)
Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет: «Он сгорел в труде».
(«В гостях»)
Принцип антитезы, положенный в основу сборника, позволяет почувствовать движение поэтического слова и души поэта, которая проходит один за другим круги прозрения.
Как часто судьба дарит нам яркие, на первый взгляд, очень красивые цветы, которые мы нередко принимаем за подлинные, живые, а зеленый, нераспустившийся цветок обходим стороной, забывая о том, что именно он откроет со временем нам тайну цветения и красоты. Но, чтобы это понять, надо многое преодолеть: пройти «сквозь желтый свет гранитного города», «вдохнуть горький запах слякоти и тьмы», почувствовать «знобящую осеннюю стужу» и, преодолев «грязные ступени», выйти «к зарослям пасмурных ив», к «тихому светлому покою чистой веселой зимы», которая будет шептаться с ветром, а этот шепот весной подарит буйную зелень трав и деревьев. Лирический герой поэзии Николая Рубцова проходит именно этот путь. Следуем за ним, погружаясь в мир призрачных цветов его судьбы, где он чувствует себя потерянным, одиноким среди «сияющих люстр»,
-53-
«звенящего хрусталя» («Свиданье»). Внутренняя ирония чувствуется за каждым словом поэта:
Мы входим в зал
Без всякого искусства.
А здесь искусством
Видно, дорожат.
«Дорожат», но каким искусством?
Швейцар блистает
Золотом и лоском.
Официант
Испытанным умом,
А наш сосед
Шикарной папироской
Чего ж еще?
Мы славно отдохнем.
А рядом женщина, в глазах которой «восторг и упоение» этим призрачным счастьем, призрачными цветами судьбы. Но счастлив ли среди всего этого лирический герой?
Чего ж еще?
С чего бы это снова,
Встречая тихо
Ласку ваших рук.
За светлой рюмкой
Пунша золотого
Я глубоко
Задумываюсь вдруг?
Наверное, не случайно в сборнике рядом с этим стихотворением находится поэтический этюд «Ферапонтово», в котором возникает образ вечной красоты, созданной деяниями «небесно-земных» творцов: зодчего Ферапонта и живописца Дионисия, душа которых продолжает жить в неподвижных деревьях, в белеющих во мгле ромашках. И все это увидел поэт, которому
-54-
важнее всего понять, по каким законам живет душа подлинного художника-творца.
Но поэт, в душе которого живет центробежная энергия, основанная на желании познать мир, не может постоянно пребывать в царстве вечной красоты. Печальнее всего внутреннее оцепенение души творца. Призрак мертвой души поэта путал даже Пушкина, и он молился своему таланту, источнику вечной жизни.
Не дай остыть душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь
И, наконец, окаменеть
В мертвящем упоеньи света.
Этот призыв внутренне близок каждому поэту. Николай Рубцов с большим мастерством раскрывает эту мысль в поэтической жанровой зарисовке «В гостях», где он с болью, как и в стихотворении «Последняя осень», пишет «о гаснущей лире поэта». Как часто гибнет поэт, который отчаянно далек от своей родины, когда не может выбраться из «трущобного двора» или «золотой клетки» Санкт-Петербурга. Здесь мир окутан призраками туманов и миражей, «какой-то общей нервною системой», где «все» торчит: «в дверях торчит сосед, торчат за ним разбуженные тетки, торчат слова, торчит бутылка водки, торчит в окне бессмысленный рассвет». Обращаясь к поэту, который перестал бороться с судьбой, перестает верить в свой талант, Николай Рубцов пишет:
Твоя судьба Не менее сурова: Вот так же высекать Огонь из слова!
Нелегко добывать огонь из камня, «по искре высекая пламя», но именно таким нелегким ремеслом должен заниматься поэт, чтобы зажечь сердца своих современников и потомков.
В письме к неизвестному поэту Николай Рубцов писал: «Тема любви, смерти, радости, страдания – тоже темы старые и очень старые, но я абсолютно за них!.. Хорошо, когда поэт
-55-
способен откликаться на повседневные значительные события жизни и общества. Но надо сначала своими стихами убедить людей в том, что Вы поэт..., а потом уже откликаться на эти значительные события... Поэзия идет от сердца, от души, только от них, а не от ума, умных людей много, а вот поэтов мало! Душа и сердце – вот что должно выбирать темы для стихов, а не голова».
Куда же ведет нас в сборнике – «Зеленые цветы» сердце поэта? К тем местам, где он слышал шепот любви, где могилы отца и матери, где желтый листопад, к «чистым окнам больничных манат», над которыми «выткан весь из пурпуровых перьев для кого-то последний закат», где сам поэт «в светлый вечер под музыку Грига в тихой роще больничных берез» ютов умереть «без крика», «без слез».
Через душу природы к поэту возвращаются и «зеленые цветы» его любви: она совсем еще ребенок, который живет в этом мире «играя и шутя», он человек, который «в жизни знает слишком много», поэтому с ней наедине ему «нелегко и одиноко». Он по-хорошему завидует ей: она полна желания увидеть мир в его первозданной красоте, а ему бесконечные вопросы холодного ума погрузиться в этот мир до конца.
Возвращение к детской чистоте восприятия нравственного чувства и красоты – это главное желание поэта. Последние стихи сборника проникнуты оптимистическим утверждением красоты земли, неба и верой художника слова в действенную силу этой красоты.
Постепенно весь простор русской земли наполняется воздухом, светом, красками заката, летящими стаями птиц, оглашается их криком и «чудным пением детского хора» – все это раскрывает общее ощущение устремленности в высь поэзии Николая Рубцова, «к небесам возбужденной души»... И нужно ли поэту бесконечно задавать себе и другим вопрос: «О чем писать?» Важно, чтобы в поэзии не было фальши, бумажных цветов, чтобы свой творческий потенциал поэт черпал из вечной одухотворенной природы, из собственной души, живущей по законам правды и человеческого чувства.
Светлее! грусть, когда цветут цветы,
Когда брожу я многоцветным лугом
-56-
Один или с хорошим другом.
Который сам не терпит суеты.
Над нами шум и пыльные хвосты.
Все улеглось! Одно осталось ясно.
Что мир устроен грозно и прекрасно.
Что легче там, где поле и цветы.
Уходят из нашей памяти «зеленые цветы» детства и юности, но мы возвращаемся к ним снова и снова, так как невидимые струны души поэта соединяют нас всех в одно многострадальное и терпеливое сердце, даруя тайную свободу духа, надежду и мечту о счастье.
Когда-то Лев Толстой искал со своими братьями зеленую палочку счастья, чтобы сделать счастливыми всех людей на земле. Николай Рубцов искал «зеленые цветы», которые бы открыли ему тайну творческой силы художника. Вряд ли в наш прагматический век эти желания и стремления будут понятны тем, кому не дает покоя стихия национальной духовности русского народа, кто заражен вирусом эгоизма, кто сквозь европеизированные стекла очков продолжает видеть в русских людях не соборность души, а желание собираться в толпу, тем, кого раздражает сам факт русского подвижничества, который они склонны считать «непотопляемым и неразумным романтизмом».
Сегодня в судьбе России наступило тревожное время, когда апатия и нравственная глухота значительной части нашего общества становится непреложным фактом. Всем, кто дорожит ее будущим, нужно избавляться от иллюзий, что русская культура сама по себе справится с разрушительной силой бездуховности. Каждый из нас сегодня отвечает за ее судьбу, и поэтому очень важно, чтобы не утратило свою силу простое человеческое слово, тихое, негромкое, но проникающее в нашу душу. Особенно проникновенно вслушиваемся мы в поэтическое слово Николая Рубцова, так как видим в его поэзии дорогие сердцу приметы России, радость и тревогу за ее судьбу, за судьбу всей Земли.
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
-57-
Что все понимая, без грусти пойду до могилы.
Отчизна и воля останься, мое божество.
Когда в жизни Николая Рубцова появились грустные раздумья о своей судьбе, он думал о цветах:
Отложу свою скудную пищу
И отправлюсь на вечный покой.
Пусть меня еще любят и ищут
Над моей одинокой рекой.
Пусть еще всевозможное благо
Обещают на той стороне.
Не купить мне избу над оврагом
И цветы не выращивать мне.
Яркий поэтический образ «зеленых цветов», рожденный его поэзией, продолжает свою судьбу в стихах современных поэтов. Геннадий Мальцев пишет:
Твоих стихов лепная вязь.
По мне, созвучна плачу скрипки.
Их с миром связь не порвалась,
Хотя ты там, где сумрак зыбкий.
Им изначально суждено
Большой души стать в мир оконцем.
Как миротворно сквозь него
Любви проглядывало солнце.
Твои зеленые цветы
Цветут в сердцах судьбе на зависть.
За фамильярный тон прости
Мы с Вами даже не встречались.
Однажды холодным январским утром я стояла на Волков-ском кладбище, у могилы Валерия Гаврилина, и размышляла о том, что привело композитора перед самой смертью к рубцовской строке. Оба они ушли из жизни в январе, не дождавшись «гула весенних зачатий», крика журавлей, пасхального перезвона колоколов, но оставили нам звуки и краски Руси, которыми
-58-
теперь живет наша душа. Все. что создано ими, дышит ощущением простора русской земли, покрытой то белый снегом, то ковром из цветов и трав. Беспредельный океан света, звездное небо, одинокий крест над обрывом – это музыка их души. Бери себя за руку, и легкой поступью судьбы иди ей навстречу, и ты найдешь цветы России, подаренные нам великим художником слова Николаем Рубцовым.
Павел Глушаков
О ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ ПОЭЗИИ НИКОЛАЯ РУБЦОВА
Художественный мир поэта являет собой самостоятельную творческую действительность, характеризующихся рядом идеологических, мотивных и формальных признаков. Интеграторами этого мира могут быть пространственно-временные категории, лирический сюжет и подчиненные элементы: детализация, актуализация тех или иных мотивов и образов, символов и мифологем. Особую роль приобретает здесь словоупотребление и контекстуальность. Определенное значение имеет, конечно, и формальные показатели стихотворения. В настоящей публикации постараемся проследить только за одним элементом художественного мира поэзии Николая Рубцова, а именно за теми текстами, которые несут в себе семантику полета, развивает мифологему «человек-птица» (а равно и сопутствующие этому семантическому полю понятия: «гнездо», «ветер», «дом» и так далее). Иными словами, проследим за жизнью (функционированием) смысла рода семантических единиц в лирике поэта.
Под смыслом автор публикуемых материалов понимает такую совокупность психологических факторов (ассоциаций, коннотаций, соответствий и так далее), которые возникают в сознании читателя (слушателя) непосредственно после знакомства с текстом или рядом текстов. Эти факторы (еще, проще говоря – реакция) возникают в процессе узнавания, а затем соотнесения слова (или более крупных единиц) с рецепционным опытом чи-
-59-
тателя. Смысл не тождественен значению, которое всегда устойчиво и актуализирует словоразличие. Можно сказать, что смысл – категория художественная, а значение – строевая, грамматическая.
Не составляет особого труда заметить в целом ряде стихотворений Николая Рубцова присутствие гак называемой «орнитологической» тематики. Вероятно, самое раннее «детское» стихотворение «Зима», написанное в 1945 году:
Скользят
Полозья детских санок
По горушечке крутой.
Дети весело щебечут,
Как птицы раннего весной.
Это вполне традиционное для поэзии уподобление детей птицам осталось бы совершенно «проходным» фактом в поэтической фразеологии Рубцова, если бы десятки (по нашим весьма предварительным данным – более пятидесяти) последующих стихотворений не только не поддержали эту образность, но и развили ее, обогатив новыми смыслами и придав этим текстам метатекстовую функцию.
Нарисованная в этом стихотворении картина вполне определенна: радостные и беззаботные впечатления зимнего дня глазами ребенка. Тут органично вспоминаются пушкинские строки:
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда.
Вместе с тем пушкинские словоупотребление не ограничивается только таким безобидным «птичьим» контекстом. В «Песнях» западных славян» находим весьма красноречивые строки»:
Слышит, воет ночная птица.
Она чует беду неминучу,
-60-
Скоро ей искать новой кровли
Для своих птенцов горемычных.
Такой далеко не пасторальный смысл рассматриваемой темы как раз и характерен для Рубцова; наиболее очевидное ту г соответствие – хрестоматийная «Ласточка».
Еще одно раннее стихотворение дополняет читательское понимание художественного мира Рубцова:
Крыша. Над крышей луна.
Здесь бестревожно.
Тополь. Ограда. Скамья.
Пташек неровный полет...
Родины светлый покой.
В дальнейшем тема птичьего полета почти непременно будет связана у поэта именно с локусом крыши, под которой устроила свое некрепкое гнездо ласточка (или стриж). Пространство крыши над домом человеческим в лирике Рубцова замещает собой сам дом. Автор (лирический герой) недвусмысленно указывает, что он собственно родом «из-под крыши», был некогда сам обитателем гнезда, чувствует оттого родство с летящими птицами. Герой тяготится своим одиночеством, он чувствует себя покинутым; поиски «родственных душ» занимают его:
В трудный час, когда ветер полощет зарю
В темных струях нагретых озер,
Я ищу, раздвигая руками ивняк,
Птичьи гнезда на кочках в траве.
Ветер здесь символизирует не столько природную непогоду, сколько «напастье» в душе героя. Вместе с тем, ветер у Рубцова является и архетипическим символом: его появление говорит о воспоминании о драме, катаклизме, случившемся некогда и разрушившем привычный мир, уклад жизни героя. Ветер сигнализирует о процессуальное™, незаконченности; он не оставляет героя, призывает его: «Меня звала моя природа».
Все эти наблюдения сделаны на материале ранних стихотворений, но важно обратиться к зрелой лирике Рубцова.
-61-
В стихотворении «Я буду скакать по холмам...» лирический герой напрямую олицетворяет себя с ласточкой:
И быстро, как ласточки, мчался я...
При этом здесь же пространственно заявлена тема «ласточкиного гнезда»:
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Гнездо это – построенное прямо в песчаном обрыве у реки – так же ненадежно, оно уже само по себе таит угрозу его обитателям. Трагедийная основа подтверждается самим автором:
О, сельские виды! О, дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!
Каждое следующее стихотворение как бы раскрывает перед читателем новую страницу лирической книги поэта, дополняет представления о его художественном мире. Этот мир, таким образом, не дан раз и навсегда, он восстанавливается, творится, продолжается. Он не мертвый и застывший постамент, но подвижная и причудливо изменяющаяся картина, степень понимания которой зависит и от читателя, его подготовленности, внимательности, открытости этому художественному миру, желания и способности воспринимать его в целостности. Но это не значит, что художественная действительность лирики Рубцова существует исключительно «для чего-то», для так сказать процесса «воссоздания» этого мира. Лирическое творчество – произведение – явление имманентное.
Нам совсем не обязательно, читая стихи, включать их в общий контекст всего творчества. Но такое включение обогащает своим новым постижением творческой действительности. Эта действительность не сконструирована автором стихотворений, а явились отражением творческих процессов.
Воссоздание мира лирического произведения сходно с археологическими изысканиями, когда по частям возможно стано-
-62-
вится восстановить целое. Иногда такую реконструкцию можно сделать на материале одного текста, но результаты буду! весьма ограничены количеством материала. Стихотворение «Детство» дает определенный материал, но оно все равно должно рассматриваться как звено в творческих размышлениях лирического героя.
Лирический герой «Детства» вспоминает минувшее, причем интересующие нас природные символы недвусмысленно указывают на наполненность текста стихотворения смыслом куда большим, нежели это можно предположить. Можно восстановить процесс движения творческой формулировки стихов. К примеру, герой показывает картины ветреной и дождливой, ненастной погоды. Ясно, что это не столько значение метеорологическое, сколько смыслополагание символами: мы помним, что в художественном мире Рубцова ветер играет роль сигнализатора пограничного, трагического состояния.
Появляющаяся затем тема «сиротства» органично включается в описанную символику: «под крышею детдома» живут теперь не только ласточки, чье гнездо разрушено стихией, ветром, но и дети-сироты, сам герой (а в данном случае сам автор -Рубцов).
Развитие символики – тема полета, движения и перемещения в пространстве:
Пускай меня за тысячу земель
Уносит жизнь. Пускай меня проносит
По всей земле надежда и метель...
Становится очевидным, что слова «надежда» и «метель» в таком контексте являются антонимами: надежда и рок (горькая судьба). Тут налицо элементы аллегории (тема эмблематичности и символики ждет еще своего рассмотрения).
Стихотворение «Скачет ли свадьба...» окрашено явственной элегичностью. Эта элегичность непременно актуализирует проблему памяти. Память восстанавливает картины былого: радостные и грустные. Эти картины требуют поэтического воплощения; воплощение это облекается в знакомые и можно сказать устойчивые фразеологические формы, наполненные определенным смыслом. Текст получает импульс, благодаря кото-
-63-
рому стихотворение приобретает любопытные коннотации: а) уже описанная семантика грусти формулируется темой ветра («Грустные мысли наводит порывистый ветер»); б) появляется очень редкое явление – контекстуальная ассоциативная антонимия («... как ласка, в минуты ненастной погоды...» – то есть в минуты грусти); в) возникает любопытная символика полета, причем этот полет ассоциируется с детством, когда, можно предположить, это еще было возможно (еще не случилась трагедия, сбросившая героя на землю; тут вполне вероятностны в будущем сопоставления лирического героя Рубцова и Лермонтова, как и в целом темы «титанизма», «демонизма» в поэзии Рубцова); г) наконец, непроизвольно, но вполне объяснимо в описываемом контексте, возникает сравнение годов с пухом:
О, если б завтра подняться, воспрянувши духом
Детскою верой в бессчетные вечные годы,
О, если б верить, что годы покажутся пухом,
Как бы опять обманули меня пароходы!..
Более однозначные примеры отождествления человека и птицы оставляют впечатление некоторой отвлеченности, отстраненности. Не случайно, что в таких стихах рисуется картина, напрямую к лирическому герою не относящаяся, а характеризующая другую личность:
Вот бледнолицая девица
Без выраженья на лице,
Как замерзающая птица,
Сидит зачем-то на крыльце.
Ясно, что «птица» появляется едва ли не только из-за рифмы к «девице»; вместе с тем, выражение «замерзающая птица» отсылает читателя к «Вороне» и «Воробью» (Сравните: «Вот ворона сидит на заборе» и «Вот... девица...сидит... на крыльце»).
Способностью к полету у Рубцова обладают не только птицы, но и инфернальные существа (в «Сказке-сказочке» это Бес), которые обладают этой способностью так сказать «по данности»:
-64-
Хотел я было напрямик
На шпагах драку предложить
Но он взлетел на полку книг...
Эта «потусторонняя» тема связана в одном из ранних стихов с мотивом скитания, поисков собственного «я», поисками и обретением человечности в буквальном смысле слова. Герой даже точно не способен самоидентифицироваться:
Уж сколько лет слоняюсь по планете!
И до сих пор пристанища мне нет...
Ужели я, рожденный по ошибке.
Не идиот, не гад, не человек?
Пройти сквозь бури, грозы...
И слушать птиц заливистые трели
И с безнадежной грустью вспоминать?
Этот процесс преображения из «гада» в «человека» под пение птиц весьма примечателен, говорит об уже отмеченной процессуальности мира поэта. Тут можно указать, что перед читателем – картина истинно демиургистическая: герой творится на ее глазах, проходя определений стадии вочеловечия.
Герой Рубцова не до конца отделяет себя от птиц (это становится теперь попятным в связи с описанным выше контекстом) именно по причине своего онтологического родства с живым (в широком смысле слова – не только с животными, но и растениями, природными стихиями):
Эх ты, море мое штормовое!
Как увижу я волны вокруг,
В сердце что-то проснется такое,
Что словами не выразить вдруг.
Больно мне, если слышится рядом
Слабый плач перепутанных птиц.
-65-
Эту же тему мы находим в стихотворении «городе»:
Как часто, часто, словно птица.
Душа тоскует по лесам!
Но и не может с тем не слиться.
Что человек воздвигнул сам!
Поэтическая фразеология обогащается все новыми смыслами, функционируя внутри творческого сознания, причем обогащение это возникает отнюдь не линейно, в последовании текстов от раннего к позднему. Художественный мир, конечно, нельзя восстановить по отдельному тексту (хотя, как мы уже упоминали, для «рядового» читателя иногда это может быть вполне достаточным); творческая действительность, рисуемая поэтом, есть не сумма разных смыслов и текстов, а единый текст, единый смысл.
В лирике Рубцова рассматривая нами семантика проявляется как взаимодополняемый метатекст, в котором, безусловно, важны все элементы, но восприятие этих элементов подчинено не раз и навсегда определенным правилам чтения (положим, читать стихи в определенной последовательности), а правилам восприятия. А восприятие то – индивидуальный процесс; восприятие и последующая интерпретация текста зависят от личности читателя. Само собой разумеется, что, с другой стороны, сам читатель волен по-своему понимать текст, но значение элементов от этого не изменится; здесь мы возвращаемся к теме смысла и значения: интерпретация «играет» смыслами, но одновременно «обнажает» проблемы значения, которое пытается восстановить «объективность» в восприятии произведения. Например, или кто-то захочет доказать, что тема ветра возникает у Рубцова как символ радости, например, то ему придется показать это рядом контекстов, в которых слово «ветер» так или иначе соотносится (синонимично, к примеру, со словами с семантикой «радость»: смех, улыбка, праздник и т. д., т.е. со словами с определенным и однозначным значением).
Развитие семантики «полета», «птицы» и т. д. приводит к обогащению фразеологии синонимического ряда:
-66-
Надо мною смерть нависнет, –
Голова, как спелый плод.
Отлетит от веток жизни...
Конечно, умножение фразеологической синонимии не может быть бесконечным. «Русский семантический словарь» дает предельное число коннотатов к слову «птица» (всего 52 слова), среди которых как наличествующие в текстах Рубцова, так и отсутствующие: парить, перо, ангел, гнездо, ласточка, семья, клетка, крыло.
Перечислим семантические контексты (они в будущем могут стать материалом для словаря языка поэта):
1. Семантика «осени'« (время прощания, когда птицы покидают отчий дом); связь с детским пением:
Как просто в прекрасную глушь листопада
Уводит меня полевая ограда,
И детское пенье в багряном лесу,
И тайна древнейших строений и плит,
И только от бывшей печати, быть может,
Нет-нет, да и вспомнится вдруг, затревожит,
Что осень, жар-птица, вот-вот улетит...
По мокрым скверам проходит осень...
В обнимку с ветром иду по скверу...
Ищу под крышей свою пещеру...
И мысль, летая, кого-то ищет
По белу свету...
Кто там стучится в мое жилище?
Покоя нету!
Ах, это злая старуха осень...
(Образ старухи-осени, разлучающей героя с родной «крышей'«, мог быть навеян автобиографическими воспоминаниями о «соседке злой», возникающей в стихах на смерть матери.)
Я жил в предчувствии осеннем
Уже не лучших перемен.
-67-
2. Семантика «птенцы» как архетип детства, покоя и счастья с одновременным знанием о трагедии будущего:
О вине подумаю, о хлебе,
О птенцах, собравшихся в полет,
О земле подумаю, о небе
И о том, что все это пройдет.
Память возвращается как птица.
В то гнездо, в котором родилась.
3. Семантика «гнезда», «зыбкого жилища», младенческой колыбели – «зыбки»:
... путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей...
Но все равно в жилищах зыбких –
Попробуй их останови!
4. Семантика «чердак» – обитание лирического героя; пространство, где ему покойно и свободно; здесь он предается воспоминаниям, непременно выводящим его к теме полета, к появлению образов птиц, преодоления времени и пространства:
Вот наступит октябрь –
и покажутся вдруг журавли!
И разбудят меня, позовут журавлинные крики
Над моим чердаком...
... Сладко мне снится
На сене под крышей чердачной...
Словно сквозь дрему
Расслышали чьи-то угрозы,
Словно почуяли
Гибель живые созданья...
Чтоб нечистую выпугнуть силу,
С фонарем я иду на чердак.
-68-
О ветер, ветер! Как стонет в уши!
Как выражает живую душу!
Спасибо, ветер! твой слышу сгон.
Как облегчает, как мучит он!
Спасибо, ветер! Я слышу, слышу!
Я сам покинул родную крышу...
А голос был все глуше, тише,
Жизнь угасала навсегда,
И стало слышно, как над крышей
Тоскливо воют провода.
Утром проснешься на чердаке.
Выглянешь – ветры свистят!
Птицы летят на юг...
5. Семантика «птицы» с множеством близких коннотаций:
Лети, мой отчаянный парус!
Картины отроческих дней...
И грустные, грустные птицы
Кричали в конце сентября.
Резким, свистящим своим помелом
Вьюга гнала меня прочь.
Дай под твоим я погреюсь крылом,
Ночь, черная ночь!
И словно душа простая
Проносится в мире чудес,
Как птиц одинокая стая
Под куполом светлых небес...
-69-
Выткан весь из пурпуровых перьев
Для кого-то последний закат...
Значит, самое милое дело –
Посвистеть на манер канарейки...
...Спелой клюквой, как добрую птицу,
Ты с ладони кормила меня.
Мы с тобою как разные птицы!
Хриплым криком
Тревожа гробницы.
Поднимаются,
Словно крест,
Фантастически мрачные
Птицы,
Одинокие птицы пустынь...
и кто-то древней клинописью птиц
Записывал напев ее длинный.
...Но в этот миг, как туча, над болотом
Взлетели с криком яростные птицы,
Они так низко начали кружиться
Над головой моею одинокой,
Что стало мне опять не по себе...
– Мы будем свободны, как птицы...
Ты – птица иного полета, –
Куда же мы с тобой полетим?
На крыльях в прошлые года
Твоя душа летать устала...
В описываемой «системе координат» (лексических, фразеологических, мотивных, образных и пр.) художественный мир Рубцова предстает объемной и живой действительностью, созданной поэтом и переданным в дар своим читателям.
-70-
Павел Глушаков
ВИДЫ РЕМИНИСЦЕНЦИЙ В ЛИРИКЕ НИКОЛАЯ РУБЦОВА
Памяти В. В. Кожинова
В первом литературоведческом очерке о лирике Николая Рубцова в 1974 году критик В. В. Кожинов весьма точно сформулировал основополагающий принцип поэтики вологодского поэта: «Самый, пожалуй, неоспоримый признак истинной поэзии – ее способность вызывать ощущение самородности, нерукотворности, безначальности стиха. Мнится, что стихи эти никто не создавал, что поэт только извлек их из вечной жизни родного слова, где они всегда – хотя и скрыто, тайно – прибывали». Однако при всей своей неоспоримой целостности и самобытности лирика Николая Рубцова отнюдь не чужда интертекстуальности, степень которой только сейчас начинает осмысляться. Формальная реализация этой интертекстуальности – наличие в тексте реминисценций, с различной степенью интенсивности отсылающих читателя к поэтическим образам русской и мировой поэзии.