Человек, чрезвычайно разборчивый в знакомствах, В. Т. Шаламов высоко ценил тех немногих людей, кому доверял, кому верил и кого считал «лучшими людьми своей жизни». Особое место среди них занимают те, с кем судьба свела его на Колыме – Г. Г. Демидов, А. 3. Добровольский, И. С. Исаев, Г. А. Воронская, Ф. Е. Лоскутов... Все они были очень незаурядными людьми, с сильным характером и твердыми принципами.
Колымская, лагерная дружба – явление особое. Она не в такой мере пользовалась вниманием общества и не так воспета в искусстве, как, допустим, фронтовая дружба, – но мы можем найти здесь образцы огромной, безраздельной верности людей друг другу, пронесенной через годы. Суровая, лишенная нежности и сентиментальности, эта дружба гораздо требовательнее и жестче в отношении к человеческим поступкам – как в лагере, так и после него. Известно, что Шаламов резко порывал с теми, кто в «мирной» жизни утрачивал прежнее достоинство и шел на компромиссы. Тем выше цена того узкого круга людей, к которым он испытывал неизменное уважение.
... Когда-то Ф. М. Достоевский, мечтая о земном воплощении «положительно прекрасного человека», остановил свое внимание на личности Федора Петровича Гааза – тюремного врача, отдававшего все, до последней нитки и копейки, своим несчастным подопечным. Других реальных фигур, столь ярко олицетворяющих христианскую идею бескорыстия и любви к ближнему, великий писатель в своем времени не нашел...
Но история на этом не кончилась. И в веке XX-м нашлись люди, которые своей жизнью подтвердили девиз Ф. П. Гааза «Спешите делать добро» (подчас даже и не зная о нем). Одного из таких людей встретил В. Т. Шаламов на Колыме. Это был врач-заключенный Федор Ефимович Лоскутов.
В рассказе «Курсы», посвященном лагерной медицине, Шаламов очень тепло пишет о Лоскутове, называя его «одной из самых применательных фигур Колымы». Солдат первой мировой, военфельдшер времен гражданской войны, в 30-е годы он работал в госпитале в Белоруссии. «Случайная шуточка по адресу Сталина», как пишет Шаламов, привела его к аресту в 38-м. Оказавшись на Колыме, Лоскутов первое время работал слесарем на прииске «Партизан» (там его впервые встретил Шаламов), а затем стал использоваться по своей квалификации – врача-окулиста и терапевта. Ему дважды давали новый срок, и освободился он только в 1954 г.
«Человек высоких нравственных качеств, – пишет Шаламов, – доктор Лоскутов всю свою жизнь лагерного врача подчинил одной задаче: активной постоянной помощи людям, арестантам по преимуществу. .. Он всегда кого-то устраивал, кого-то рекомендовал на работу после выписки из больницы. Всегда кого-то кормил, кому-то носил передачи – тому щепотку махорки, тому кусок хлеба». Писатель ставит Лоскутова на один уровень с Ф. П. Гаазом, подчеркивая, что «в атмосфере доносов, клеветы, наказаний, бесправия, получая один за другим приговоры по провокационно созданным делам – творить добрые дела было гораздо труднее, чем во времена Гааза».
Лоскутов стал одним из самых близких Шаламову на Колыме. Единственное, пожалуй, в чем они расходились – это отношение к блатному миру. Непримиримость Шаламова известна. А о Лоскутове он писал: «Его помощь была, на мой взгляд, чересчур неразборчива, и потому его пробовали «оседлать» блатари, чувствуя пресловутую слабину. Но впоследствии он хорошо разобрался и в этом».
И после лагеря Шаламов и Лоскутов продолжали поддерживать дружеские отношения, вели переписку. Однажды они встречались в Москве, куда приезжал Лоскутов, живший под Киевом. В 1972г., незадолго перед смертью Лоскутова, Шаламов прислал ему книгу своих стихов, подписанную: «С выражением глубочайшей симпатии и уважения».
С учетом всех этих фактов мы вправе придать его дружбе с Лоскутовым особый смысл. И сама личность колымского «доктора Гааза» заслуживает огромного интереса. Он был легендарной фигурой в мире заключенных: с ним считались и главари уголовников. Как явствует из воспоминаний Е. Ореховой-Добровольской (они были напечатаны в «Шаламовском сборнике», вып. 1), благодаря этому, однажды Лоскутов спас Шаламова от смерти, которой ему угрожали блатные.
Очень интересный материал о Ф. Е. Лоскутове открылся после моего знакомства с вологжанкой Л. М. Заварзиной – бывшей узницей ГУЛАГа, в 1939- 1943гг. находившейся на Колыме. Она хорошо знала Федора Ефимовича: он не только лечил ее, спас от слепоты и смерти на Колыме, но и оказывал всяческую моральную поддержку. Тогда же между ними завязались дружеские отношения, переросшие впоследствии в переписку. Л. М. Заварзина хранила письма Лоскутова много лет как дорогую реликвию. Она с радостью согласилась их опубликовать – как напоминание о судьбе удивительного человека, с которым ее свела жизнь. (Первая публикация состоялась в журнале «Лад», Вологда, 1994, №6).
Нельзя не сказать хотя бы несколько слов о Ларисе Михайловне Заварзиной. Более раннему знакомству с ней помешала скромность этой удивительной женщины: она никогда не пыталась привлечь к себе внимание. Между тем ее биография в высшей степени трагична: кроме Колымы она прошла лагерь в Находке, Суздальскую и Казанскую тюрьмы, следственный «конвейер» в Вологде в 37-м. Ее разлучили с сыном, с семьей. До того, как попасть в жернова сталинских репрессий, она была экономистом, инструктором вологодского горкома комсомола. Обвинялась по трем пунктам 58-й статьи, в том числе в подготовке теракта. После освобождения долго жила в Харовс-ком районе. Умерла Лариса Михайловна в 1994 году. У нее было трое внуков и трое правнуков. Когда одного из правнуков назвали Федором, она очень обрадовалась. Почему – поймут читатели этой публикации.
В. ЕСИПОВ
28 апреля 1953 г.
Ф. Е. ЛОСКУТОВ – Л. М. ЗАВАРЗИНОЙ
Лариса Михайловна!
Сто лет, как не писал Вам – потому что собирался менять адрес. Срок перемены адреса приблизился, и я полагаю, что после майских праздников буду в другом месте – откуда возможность писать будет очень ограничена. От дочери получал и получаю письма, она подросла, училась и учится отлично, думает закончить десятилетку на золотую медаль – разве, возможно, я послужу помехой, но что делать... Когда Ваш старший сын кончает институт? Как прыгает Саша – он уже, вероятно, коз в поле гоняет? Каково у Вас зрение?
Пока по старому моему адресу не пишите. Если уйду на лоно Ав-раамово – прошу, не вспоминайте лихом. Желаю Вам и вашим сыновьям здоровья и счастья.
______________
Написано в ожидании перевода в другой лагерь на Колыме. См. след, письмо.
3 июня 1956 г.
Ф. Е. ЛОСКУТОВ – Л. М. ЗАВАРЗИНОЙ
Дорогая Лариса Михайловна!
В 1953 году я послал Вам письмо, когда меня с Левого берега увозили в Берлаг*. Я в этот Берлаг был определен еще в 1948 г., но с моей узкой специальностью не было лица для замены, и я поэтому задержался. В 1951 г. снова возник вопрос послать меня в Берлаг, но в это время генерал Деревянко был на Левом берегу, и наше начальство больничное мне устроило у него аудиенцию. Она заключалась в том, что я стою в комнате, а он ходит кругом и говорит мне: «Когда вы, заключенный Лоскутов, перестанете заниматься контрреволюцией?» Мой ответ: «Вся беда в том, что я контрреволюцией не занимался, а если бы занимался, то был бы в каком-нибудь заграничном центре... На Колыму я попал по своей невинности и наивности, и вина моя состоит в том, что я жил и родился в Великой стране». «Но вас же судил несколько раз советский суд – что, он неверно судил?» «Меня советский суд не судил, а судил суд Ежова, а может быть, и еще какого архаровца». «А кого вы понимаете под архаровцем – нашего Великого Учителя?» «Нет, не учителя, а какого-нибудь неудачного ученика». «Вы храбрый человек и оригинал, я вас оставляю в больнице и пока буду начальником УСВИТЛа, вас никуда не отправят. Но если я буду иметь сведения о продолжении вашей контрреволюционной деятельности – я вас отправлю туда, где Макар телят не пас». «Могу вас заверить, гражданин генерал, что этих сведений у вас не будет». «Идите». После этой аудиенции меня не трогали в больнице до 6/V-53 г. К моему несчастью, к этому времени генерала Деревянко заменил другой генерал. 8/V-53 я был привезен в 19 отд. Берлага в Магадан. Я работал в Берлаге в больнице, полагалось там писать два письма в год. 5/V11I-54 г. освободился по зачетам, которых у меня набралось около трех лет. После освобождения ходил 20 дней на сопку, загорал – вроде дачника, там же смастерил заявление, по которому мое дело пересмотрелось и отменилось. Материальная сторона моя улучшилась, мне начислили 100% надбавку как договорнику, но освободился я из лагеря, как и все, в бушлате. По времени моего пребывания на Колыме нужно бы и уехать, но у меня, как у люмпен-пролетария, негде голову приклонить. По возможности пишите и не забывайте старого приятеля.
_____________
* Специальный лагерь для политических с особо строгим режимом, созданный под Магаданом в 1948
г.
______________
4 мая 1963 г.
Ф. Е. ЛОСКУТОВ – Л. М. ЗАВАРЗИНОЙ
Дорогая Лариса Михайловна!
Получил от Вас коротенькую весточку, на которую сообщаю, что пока жив, но здоровье уже стариковское. «Соловьем залетным юность прошумела». В 1961 г. простился с Магаданом – морем Охотским, где удил рыбу, с 23-м километром, бывшей Центральной больницей, где пробыл около 10 лет. Признаюсь, долго тосковал по людям, суровой, но красивой природе, по таежным грибам и ягодам, по годам, проведенным там, по действительной, но не постоянной любви... Но все течет своим чередом, время приближается погружаться в Лету. Прошлый год немного консультировал, а с нового года бросил, связано с разъездами... С Колымы от приятелей иногда получаю письма. Лагерей в Магаданской области почти нет – 3-4. Проезжая до Ягодного 550 км, нет ни одного лагеря, с материка туда больше не привозят. Я, когда приехал на материк, встретил большие затруднения с жильем. Арестовали меня в г. Бобруйске в Белоруссии, туда я не хотел возвращаться. Прописаться в Москве и Киеве можно при наличии жилплощади по 13 1/2 на человека, но такой площади я не нашел. Пришлось купить 1/2 домика под Киевом, недалеко от вокзала. Снабжениеунас хорошее, цены, вероятно, ниже, чем у вас. Дочь моя в аспирантуре в Киеве. Привет от моей семьи. С дружеским приветом – Ф. Лоскутов.
15 марта 1990 г.
М. И. ЛОСКУТОВА – Л. М. ЗАВАРЗИНОЙ
Дорогая Лариса Михайловна!
Прошу простить меня, что не ответила Вам на письмо с вырезками газет о Шаламове. Все это меня очень тронуло, но я болела, а теперь получила большой труд, переписанный Вашей рукой, о дорогом мне человеке Федоре Ефимовиче*.
В. Шаламов написал правду. Таким был Федор Ефимович – добрый, простой, с открытой душой для всех. И о том, что его часто шантажировали блатные, это тоже правда. Будучи в Магадане, сколько их к нам заходило! Он действительно никого не выпускал, чтобы не накормить, не напоить чаем. И умирая, в последние дни, будучи в бреду, говорил: «Миля, ты видишь, к нам пришел (называл имя), накорми его, дай чаю». Видел он и свою мать, лежа на смертном одре, тоже
____________
* Речь идет о рассказе Шаламова «Курсы» из книги «Левый берег», переписанном от руки Л М. Заварзиной для жены Ф. Е. Лоскутова.
___________
говорил: «Не пришла ко мне жить, когда я просил, дай ей чаю, она голодная». О том, что Шаламов пишет об отношении Федора Ефимовича к деньгам, – тоже верно. Он получил после реабилитации 3 врачебных оклада, это не так много, купил мне шубу (я была совсем раздета) и себе пальто в мастерской заказал приличное. Тут один, уезжая на материк, ночевал у нас. Федор Ефимович ушел на работу, я тоже вышла куда-то, вернулись, а пальто нет. Последний раз его облапошил один знакомый его по Левому берегу, некий Петров. Мы остановились в Киеве на квартире Добровольских, Елена была в отпуске, а сам Добровольский ушел к друзьям. И к ним приехал этот Петров. Он был знакомым Добровольских и Ф. Е., я тоже его знала по Левому берегу. Он попросил у Федора Ефимовича 5 тыс. рублей (мы получили расчет еще тысячами, старыми деньгами). И что Вы думаете, Ф. Е. пошел снять деньги с аккредитива, мне не сказал ни слова, и отдал этому проходимцу. Он ему ни копейки не вернул, а у нас не было ни кола, ни двора. Это потом мы купили половину дома, который был без отопления, без воды... Я никогда не напоминала ему об этих деньгах, как ни жалко мне их было. А зимой этого Петрова посадили. Он выдавал себя поэтом, ходил в собор, молился Богу, плакал, а творил безобразие, обирал людей, да кого? Лоскутова, самого наивного, как ребенка, который всем верил. И еще будучи в Магадане нескольких я помню, возвращаются из отпуска, и с Хабаровска шлют телеграмму, вышлите на дорогу – Лоскутов высылал, но я не помню, чтобы кто-то возвращал. Когда мы закончили ремонтировать нашу половину дома в Ирпени, я вздохнула: есть где жить, слава Богу, а что денег не было – это не беда. Я работала, Федор Ефимович получал 132 р. пенсии, и мы жили хорошо. Жаль только, что он умер, а я осталась. Вот так и живу одна. Радости теперь нет, тоска, грусть. Еще пока работаю, а дальше что? Хотя бы Наталья (внучка) кого-то родила, может нянькой буду, если доверят. Кланяюсь Вам низко и обнимаю.
С глубоким уважением.
М. ЛОСКУТОВА.