БАТЮШКОВСКИЕ
АНЕКДОТЫ О РАЕВСКОМ В ИСТОРИИ РУССКОГО РЕАЛИЗМА
М. Г. Качурин
Анекдоты о генерале Н. Н.
Раевском, внесенные Батюшковым в записную книжку
"Чужое: мое сокровище!" (1817), были впервые
опубликованы через семь десятилетий, но тем не
менее, участвовали в жизни русской литературы;
они и поныне сохраняют художественную прелесть
для читателей, влекут исследователей своей не до
конца разгаданной глубинной и внутренней
энергией.
Два анекдота соединяются в
целостную новеллу, имеющую экспериментальный
характер. Идея ее - утверждение правды в
изображении истории. Первый анекдот -
горько-ироническое воспоминание Раевского о том,
как его "сделали римлянином", украсив
историю боя под Дашковкой, где генерал лично
возглавил атаку Смоленского полка, легендой об
отроках-сыновьях, принесенных отцом "на
жертву". Второй анекдот, развивающий сюжет
первого, представляет собою воспоминание
Батюшкова о том, как под Лейпцигом генерал
скрывал, доколе можно было, свое ранение и,
сохраняя обычную свою ироничность, успокаивал
встревоженных адъютантов патриотическими
строками из Вольтера.
Несколько стремительно, на
одном дыхании написанных страниц стали событием
в истории русской прозы: они создают живой,
противоречивый, психологически убедительный
образ истинного, а не легендарного героя - один из
первых в русской литературе реалистических
характеров. За этим образом видится другой, не
менее полнокровный - образ автора; их
взаимоотражение придает повествованию
объемность, динамичность, неисчерпаемость.
По-видимому, до публикации
анекдоты не получали известности: во всяком
случае сохраняла широчайшую популярность и не
подвергалась сомнению "римская легенда"
(гравюра С. Кардели, "Певец во стане русских
воинов" Жуковского, ряд стихотворений и
заметок в современных журналах). Жила легенда и в
семьях Раевских-Волконских, судя по
воспоминаниям дочери генерала М. Н. Волконской
(конец 1850-х гг.) и его внука Н. М. Орлова (1874),
несмотря на то, что были известны подлинные
документы о бое под Дашковкой, написанные Н. Н.
Раевским и не содержавшие прямого подтверждения
легенды.
Но в движении литературы
батюшковские анекдоты отчетливо, хотя и незримо,
присутствовали как рождающийся новый взгляд на
человека и его изображение средствами искусства.
Так. А. С. Пушкин, несомневавшийся в достоверности
легенды, создавая (в переписке и исторических
заметках) образ генерала Раевского, по духу
тяготеет к батюшковским анекдотам; за Батюшковым
(как и за Карамзиным) следует он в изображении
истории и исторических деятелей;
Батюшковым-прозаиком проложен путь и к поискам
многогранных, углубленных иронией
"взаимоотношений" повествователя и его
героя. И Д. В. Давыдов в своих "Замечаниях на
некрологию Н. Н. Раевского" (1832) упрекает
автора, да и всех "некрологов и биографов" за
обыкновение представлять знаменитых вождей
"только на коне, в дыму битв и с гласом
повелительным". Он пытается дополнить этот
портрет человеческими чертами.
Тем же путем идет вся русская
психологическая проза. Показательной в этом
отношении представляется близость еще одной
батюшковской новеллы - о "странном человеке"
(она служит продолжением анекдотов о Раевском и
демонстрирует диалектику психологического
самоанализа) к юношеским опытам Лермонтова и Л.
Толстого.
Знаменательно присутствие
"батюшковских мотивов" в романе "Война и
мир". Вряд ли зная анекдоты о Раевском, Л.
Толстой вложил в сознание Николая Ростова
размышления по поводу легенды о Раевском (ее
рассказывает штабной офицер Здржинский),
поразительно близкие к тому, что думает об этом
Батюшков и его герой т. III, ч. 1, гл. XII). Существенно
и другое: у Толстого, как и у Батюшкова, эта
история - звено в системе мыслей о правде и
естественности в человеческом поведении и
изображении человека. Поэтому не случайна и
почти текстуальная близость известного суждения
Толстого о людях - "не черных и белых, а
пегих" (1890) - к мысли Батюшкова, заключающей его
исследование диалектики характеров в записной
книжке "Чужое: мое сокровище!"
История осмысления
батюшковских анекдотов о Раевском после их
публикации отражает одну из важнейших сторон
духовной жизни общества - представление о правде
и искусстве вообще и особенно - в изображении
героики. Легенда о Раевском то критически
сопоставляется с анекдотами Батюшкова (Е. В.
Тарле, 1939), то осторожно, но настойчиво
поддерживается (П. А. Жилин, 1950), то безоговорочно
считается достоверной (Н. А. Печко, 1971), то,
наконец, подкрепляется сложной и крайне шаткой
системой доказательств (А. Ю. Кривицкий, 1982).
Необычная трактовка
батюшковских анекдотов предложена Ю. М. Лотманом
(1973): здесь легендарный вариант и отвергающий его
реальный рассматриваются как два
взаимодействующих кода, которые в равной мере
могли присутствовать в поведении человека
начала XIX в. и в текстах, описывающих это
поведение. Подтверждением того, что Раевский мог
вести себя не только как "генерал-солдат", но
и как "римлянин", исследователь считает
второй анекдот (о битве под Лейпцигом). Трактовка
побуждает к спору уже потому, что Батюшков и его
герой безоговорочно относят "римский"
вариант к сфере лжи, небылиц, неприемлемых
нравственно и эстетически; еще важнее, что
поведение Раевского в битве под Лейпцигом, с
точки зрения автора, противопоставлено легенде
как истинное мужество, вполне оправданное
стремлением сохранить боевое настроение войска,
в отличие от превознесенной в легенде никчемной
"жертвы детьми".
Думается, что одна из главных
заслуг Батюшкова как раз в том, что идеализацию
"высокого" героя он решительно отодвинул в
область легенд, обозначив тем самым сдвиг в
художественном и нравственном сознании
общества.