301. Е. Н. и П.
А. ШИПИЛОВЫМ
<4 августа 1817 г.> с.
Даниловское
Обстоятельства батюшки требуют
моего присутствия у него; крайне сожалею, что я не
мог тебя дождаться в деревне, любезный брат, и
прошу покорнейше, если есть возможность,
приезжай в Даниловское: дела батюшкины надобно
кончить на месте, в глазах его. Еще прошу о
продаже. Чем более дадут денег - тем лучше,
разумеется, но я согласен буду отдать и по триста
рублей душу, а если бы за все дали тридцать тысяч,
то и очень бы был благодарен. Деньги, может быть,
нужны будут в скором времени: у батюшки имение
описано давно и к продаже назначено. Теперь и дни
дороги. Очень благодарен за мое свидетельство, но
это дело не столь нужное и, как я говорил, поспеет
к Петербургу. Кончить продажу и осмотреться в
Даниловском - вот что нужно теперь. Итак, я
подожду тебя до 10 августа у батюшки. Более ни дня
ожидать не стану, а если приедешь ранее, то сочту
за истинное одолжение, ибо пребывание мое там
вредно вообще делам, особливо продолжительное.
Обнимаю от всего сердца Лизавету Николаевну и
желаю ей здоровия и счастия вместе с милыми
малютками, которых прошу поцеловать. Пишите ко
мне в Петербург и не забывайте брата, который вас
искренно любит.
Конст. Б.
Суббота.
Посылаю тебе книгу и рекомендую
сочинителя.
Не забудь при продаже имения
выключить трех девок, которым я уже дал
отпускные.
302. И. И. ДМИТРИЕВУ
10 августа 1817. <Даниловское>
Ваше превосходительство! Я имел
счастие получить письмо ваше. Не нахожу слов для
изъяснения вам, милостивый государь, душевной
признательности за ободрение маленькой музы
моей. Здесь, в тишине сельской, рассудок мой
заодно с истиною делает строгое вычитание из
всего лестного, что изволите говорить на счет ее,
но сердце упрямится и ничего уступить не хочет.
Оно сохранит в памяти письмо ваше наравне с
краткими, но сладостными минутами, которыми я
наслаждался в доме вашем, в обители муз. Страшусь
быть суетным и знаю твердо, что вы, милостивый
государь, ободряете меня не за то, что сделал, но
за то, что вперед могу сделать. Буду стараться
оправдать внимание ваше, и если по прошествии
некоторого времени удастся мне написать
что-нибудь путное, прочное, достойное вас, то с
слезами радости воскликну: Дмитриев ободрял
некогда мою музу, он дал ей крылья, он указал мне
прямой путь к изящному!
Не могу вам изъяснить, какое
добро сделали мне ваши волшебные строки. Они меня
воскресили. Я знал слабость моей прозы. Почти все
было писано наскоро, на дороге, без книг, без
руководства, и почти в беспрестанных болезнях.
Большая часть моей книги писана про себя. Я хотел
учиться писать и в прозе заготовлял воспоминания
или материалы для поэзии. Сам не знаю, как решился
напечатать это. Теперь же, на досуге, перечитывая
все снова, с горестью увидел все недостатки:
повторения, небрежности и даже какое-то
ребячество в некоторых пиесах. Посудите сами, как
сердце мое уныло! Вдобавок к несчастию, множество
ошибок и грехов типографских поразили мои
отеческие взоры. И чужие, и мои собственные грехи,
полагал я, вооружат на меня нашу неблагосклонную
публику и всех "расставщиков кавык и строчных
препинаний", которые, не имев великих талантов,
не могут иметь и вашей снисходительности. Теперь
я несколько спокойнее и по крайней мере себя не
презираю. Надеюсь, что вторая часть будет
исправнее и разнообразнее первой. Я молю судьбу
мою, почти неумолимую, чтобы она позволила мне
лично вручить ее вам, милостивый государь, как
новый знак моей признательности и усердия. Меня
никто до сих пор не ободрял, кроме вас, но зато
несколько слов ваших - не смею и думать, чтобы они
были не искренни,- несколько слов ваших с
избытком заменяют похвалу нашей публики и скажу
более - все дары Фортуны, к поэтам редко
благосклонной. Имею честь быть с глубочайшим
почтением, милостивый государь, вашего
превосходительства покорнейший слуга
Константин Батюшков.
303. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
17 августа <1817. Устюжна>
Я еду в Петербург и пишу к вам
сии строки от Якова Яковлевича. Пишу, пока
закладывают лошадей. Бога ради, пиши, милый друг,
обо всем подробнее в Петербург, и не худо бы тебе
написать и к Катерине Федоровне. Батюшка,
благодаря бога, здоров и, кажется, спокойнее. Я
здесь прожил три недели: проезд великого Князя,
который взял лошадей, задержал меня. К Павлу
Алексеевичу писал; проси его, чтобы он не забыл
меня и отвечал и чтобы выслал ломбардное
свидетельство и свое, лучше оба вместе, чтобы не
было двойных издержек. Лизавету Николаевну
обнимаю душевно, Вареньку также; усердный поклон
мой Аркадию Аполлоновичу; пишите, бога ради, и
любите меня. Желаю вам всем счастия и тебя прошу
особенно меня не забывать, а когда пишешь, то
почище, чтобы я мог читать письма. Весь ваш К.
304 А. Н. БАТЮШКОВОЙ
24 августа <1817. Петербург>
Я только что приехал и
остановился в трактире. Переезжаю к тетушке,
которая, благодаря бога, здорова. Поручаю Гнедичу
продажу моего имения. Прошу тебя, милый друг,
попроси Павла Алексеевича, чтобы он послал
Шитого или кого заблагорассудит сделать опись
генеральную всему имению моему: сколько душ,
какие деревни, сколько десятин, сколько лесу, при
каких реках и пр. Есть покупщики, но требуют сего
описания.- Это все не должно помешать продаже
Меников Павлом Алексеевичем. Но мне, для моего
спокойствия, надобно устроить себя. Я на это
решился. Здесь все благополучно. Будь здорова и
не беспокойся особенно обо мне: Провидение меня
не оставит. Гнедич кланяется тебе, и тетушка, и я
кланяюсь всем очень усердно. Павла Львовича и
Абрама Ильича еще не успел видеть. Пиши ко мне
подробнее обо всем: мне, право, вздохнуть нет
времени. Голова идет кругом от шуму с непривычки.
305. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
28 августа <1817. Петербург>
Пишу из Петербурга. Я здесь уже
четвертый день, конечно - к твоему удивлению,
милый друг, и к моему собственному; ибо ни гадал
ни думал так скоро отправиться. Осенняя погода
выжила меня из деревни: надобно было отправиться
или в Питер, или в Москву; дал преимущество
Петербургу, который, между нами будь сказано, мне
не льнет к сердцу, хотя в нем все - и Жучок наш.
Вчера я был у Карамзина с ним и с Тургенев<ым>.
Тургенев объявил мне твое путешествие в Варшаву.
Я ахнул и потом готов был прибить его. Но вчера
примирился с этою мыслию и полагаю, что твое
вступление в службу имеет вид хорошего начала. Я
видел у Карамзина Новосильцева, который, как
видно, желает тебя иметь при себе. Если служить
(если), то лучше нельзя начать. Если это все
приятно тебе, то и мне приятно. Служба доброе дело
для человека, который может быть полезен. Дай бог,
чтобы добрая воля в тебе не замирала. Жуковский
вступает в новую придворную должность. Радуюсь
истинно, что ему удалось это. Он очень мил;
сегодня пудрит свою голову a blanc [289] [набело (фр.).],
надевает шпагу и пр., et tout le costume d'utchitel [290] [в полном
наряде учителя (фр.).], а вчера мы с ним целый день
смеялись до надсаду. Он пишет и, кажется, писать
будет: я его электризую как можно более и разъярю
на поэму. Он мне читал много нового - для меня, по
крайней мере. Я наслаждаюсь им. Крайне сожалею,
что тебя нет с нами. Пиши ко мне. Будь уверен в
моей дружбе и не забывай меня в Варшаве. Пиши,
бога ради! Целую ручку княгини. Уведомь меня, как
будешь ты располагать своей судьбой? Поедешь ли
subito [291] [сразу (лат.).] или останешься еще в Москве?
Здоровы ли твои малютки? Весел ли ты и любишь ли
меня, мой пузырь? <Приписка А. И. Тургенева>:
Августа 28-го. Вчера был у меня многолюдный
Арзамас, в коем присутствовали два новые
превосходительства: Ахилл и Плещеев, которого
имя в арзамасском крещении забыл. Вместо речи
читал указ о тебе и выпил за твое здоровье.
Громобой из самого Арзамаса пустился в путь на
Киев. Я отправил письмо к тебе третьего дня, прося
Каверина доставить, если возможно, прежде почты.
Получил ли его?
Князь Дмитрий Иванович Лобанов -
министр юстиции. Князь Горчаков отставлен, и дано
ему 10 т. р. в год на содержание. Председатель
угол<овной> пал<аты> Полянский - сенатором.
Жуковский в воскресенье представлялся ученице
своей и обедал с ней в Павловске. Платье тебе - три
штуки - с реестром препроводил я на имя
Конст<антина> Булгакова в Москву для
доставления тебе с маклером Кольчугиным. Нагибин
говорит, что ты ничего к нему не пишешь о 100 р., и
для того он не получил еще их. Уведомь, отдавать
ли их ему: в твоем письме это не ясно. Сюда
привезли тело графа Толстого, и в субботу
похороны и вместе открытие Кавелинского
пансиона. Я читал письмо твое к Нагибину и отдал
ему 100 р.
306. Д. В. ДАШКОВУ
<Август - сентябрь 1817.
Петербург>
Если великан, который
встретился с Вами вчера, между двух морей, на
узком перешейке,- не убил Вас палицей, саблей или
стихом Хвостова, то заклинаю вас всеми
великанами в свете, начиная с Наполеона и до
корректора той типографии, где печатается "Сын
Отечества", заклинаю Вас великаном
Карабановым: напишите к Свиньину о выправке. Нет
ли меня в числе? и не буду ли в будущих? - Не
забывайте нас, любезный Дмитрий Васильевич, и,
если Вы уже в царстве мертвых, к сожалению живых,-
то являйтесь к нам изредка в подобье тени: мы
будем приветствовать Вас вином и цветами; мы
будем обедать с мертвецом и упиваться, как с
живым. Questo ё saper, questo ё felice vita! [292] [Это значит знать:
это - счастливая жизнь! (ит.)] Жизнь наша, сказал
мудрец, преходит как злак на камени. Е un Eco, unsogno; anzi
del sogno un'ombra [293] [И эхо, мечта, вернее, тень мечты
(ит.).]. Славно потерять ее на поле чести и оставить
потомству славное наследство: имя! Еще во сто раз
славнее ознаменовать ее каким-нибудь полезным
подвигом; идти по следам Геркула, который очистил
берега Европы от великанов и разбойников, - и там
столпы свои поставил, где свету Целому предел? Вы
также поразили многих Гигантов; сторукий Бриарий
Хлыстов лежит полумертвый в лавке Глазунова.
Великий Орион, славянин или варяг, историки до
сих пор не согласны, Орион, ученик
Атласа-Курганова, издыхает в пыльном
книгохранилище,- не спасла его сила и храбрость
неимоверная! Ни великий колпак наподобие пси! Ни
латы хитрокованные из Четьи-Минеи и Пролога с
серебряными застежками, отъятыми рукою
искусного Усмаря у Киевского требника... Погиб,
чудовище. Идох мимо и се небе! - Тщетно израненная
рука мертвеца силится ухватить тростие и
начертать, по старой привычке, несколько строк из
Псалма или из пророчества Аввакума! все напрасно!
И кто, кто поразил чудовище? Вы, Милостивый
государь. И так Вы же поразите незнакомого
рыцаря, которого мы встретили вчера, при свете
фонаря и троякой Фебы. Я спокоен на ваш счет.
Живите для славы, друзей и отечества. Катерина
Федоровна ждет ответа с нетерпением. Уведомьте
ее, Бога ради, милый Дмитрий Васильевич.
307. А. И. ТУРГЕНЕВУ
<Август-сентябрь 1817.
Петербург>
К<атерина> Ф<едоровна>
посылала женщину к Бутурлину, но эта дева ему не
понравилась, ибо она не говорит по-русски, а
Бутурлин не знает по-немецки. Но вы можете
адресоваться к окулисту Андерсу, если необходимо
нужна женщина: у него есть годовая. К<атерина>
Ф<едоровна> едет в Приютино и не имеет времени
сама послать к Андерсу. Я болен и сижу дома.
Вашего превосходительства покорнейший Ахилл
многострадальный.
308. Е. Н. ШИПИЛОВОЙ
<Сентябрь 1817 г.> Петербург
Прошу никому этого не читать.
Благодарю тебя, милый друг
Лизавета Николаевна, за твое воспоминание.
Теперь поговорим о деле для нас важном: и будем
говорить чистосердечно и в простых словах.
Варинька за несколько часов до отъезда моего
прибегла ко мне со слезами: она желает, чтобы
участь ее чем-нибудь решилась, и желание ее
справедливо! Более года она томится по-пустому.
Ничего у нас не делается, а целому миру все
известно. Батюшка меня этим встретил. Я молчал. Но
каково мне было? Если Варинька не согласна, то,
бога ради, откажите Аркад<ию>
Апол<лоновичу>. Если он не хочет, то скажите
это просто Вариньке. Но решите чем-нибудь. Еще
повторю, решите! И не выдумывайте предлогов для
проволочки. Стыдно и говорить об имении и тому
подобных пустяках. Имение ее известно. Ты, милый
друг, старшая всем. Варинька провела у тебя
лучшие годы жизни своей, тебе не должно покидать
ее. Ты сделала для нее все, что могла, я знаю это;
но теперь кончи же начатое или откажи
Аркад<ию> Апол<лоновичу> начисто.
Варинька невеста. Ей время
дорого, ты сама это должна знать лучше моего. Она
имеет столько хороших качеств, что, может быть, за
женихами еще дело не станет. А в течение года
могли бы, кажется, что-нибудь сделать: мы Францию
завоевали в шесть месяцев. Спрашиваю вас, не
обидна ли эта нерешимость, с чьей бы стороны она
ни была? Со стороны Вариньки обидна жениху, со
стороны его обидна ей; этого мало: обидна,
предосудительна всему семейству нашему, и если
вы не примете мер, то это, право, нехорошо будет!
Смех посторонним, стыд себе. Итак, прошу вас,
решите что-нибудь. Кончите. Я видел, как бедная
Варинька мучится: мне и за нее очень больно. Ее
участь нам должна быть всего драгоценнее в мире:
ибо мы старшие ей и провидением назначены быть ей
путеводителями и избавлять от огорчений, а не
вводить в несчастия. Замужем или незамужем, она
мне будет сестра. Кончите, бога ради. Не
навлекайте себе огорчений пустым деликатством,
которое в делах никуда не годится. Дела делаются
просто. Да или нет - вот и вся песня у
благоразумных людей. А полтора года... Но я лучше
замолчу, в надежде, что ты это все решишь, и к
лучшему для сестры. Уверен также, что простишь
мне мои слова и мое простодушие. Я иначе быть не
умею с людьми, которых люблю, особенно с родными.
Ни слова бы не говорил, ибо не охотник до хлопот,
если бы сердце мое, заодно с рассудком, не
говорило: надобно этому сделать конец, а у вас еще
и начала нет. Все знают, а батюшке не объявлено. У
архиерея не была и ничего не готово в полтора
года?
Но прости мне, милый друг, целую
руку твою и прошу ее не лениться писать ко мне.
Обнимаю детей твоих. Еще раз будь здорова и люби
меня; я, право, того стою за то, что вам очень
предан.
309 А. Н. БАТЮШКОВОЙ
<Cентября 1817 г. Петербург>
Письмо твое получил, милый друг,
и крайне сожалею о болезни твоей. Надеюся, что она
миновалась. Теперь издали вижу, что все огорчения
твои почти пустые и совершенно минуются, если ты
будешь иметь твердость духа и здравый смысл,
которых у тебя достаточно. На мои письма все еще
нет ответа из Вологды. В газетах здешних и
московских все еще не публиковано о продаже
имения. Сделай одолжение, спроси у Павла
Алексеевича, почему это до сих пор не сделано? Я
ожидаю (просил о том на прошедшей почте и прошу
еще на нынешней), ожидаю записки подробной о
деревнях моих: сколько душ в каждой деревне; в
каком уезде сколько земли пахотной, лесу и пр.
Прикажи ее немедленно сделать Шитому, а я за эту
услугу дам волю его дочери, которая еще все о том
же хлопочет. Эта записка необходимо нужна для
продажи, ибо я намерен все сполна продать: я
решился и совершу с Божией помощью. Здесь, может
быть, найду охотников, а может быть, и в Вологде.
Здесь обещали поговорить двум или трем
покупщикам. Ожидаю только записки; должны быть
письма и книги на мое имя: не послала ли ты их в
Устюжну. Они от Жуковского из Петербурга: желаю,
чтобы мне их возвратили, они нужны. Бога ради,
справься сама об этом. Здесь я видел Абрама
Ильича, но Гришу еще не видал, был раз у него, но не
застал. У меня много хлопот и разъездов. Нашел
людей, которые меня не оставляют, и с помощью их
авось что-нибудь сделаю: в виду имею излечение
болезни моей и путешествие. Гнедич пишет к тебе и
просит купить полотна: выполни это, если можешь, и
пришли портрет, я разрешаю, тебе возвратят его. Он
нужен будет вперед для Гнедича. Слава Богу! книга
моя идет хорошо и по крайней мере ему убытка не
приносит. Обнимаю тебя усердно. Не гтыдно ли,
живучи в деревне, писать так редко и коротко?
К<Гатерина> Ф<едоровна> кланяется, она
по-старому Уюбит нас и одна не переменилась Вели,
прошу тебя, поотрет уложить в ящик Ивану Сергееву
и пришли по первой почте. Здесь Афанасий. Он
пришлет тебе семян.
310. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
29 сентября <1817. Петербург>
Глазов вручил мне письмо твое,
очень короткое; на другой или на третий день я
получил от тебя два письма, милый друг. Благодарю
тебя за них. Надеюсь на Провидение и на твою
дружбу; надеюсь, что все к лучшему. О себе скажу
только, что я все хвораю, но иногда выдаются
хорошие дни. Я тебе писал уже, что стараюсь
получить место, но где и как - не знаю. Если
удастся некоторый план, то я отправлюсь в
полуденные края; но об этом еще не говори, прошу
тебя; не говори ни слова. Бога ради, пришли мне
описание деревень. Поручи кому-нибудь другому,
если Шитый болен. От П<авла> А<лексеевича>
ни бумаг, ни писем до сих пор не имею. Время летит,
а у нас дела не подвигаются. О Вариньке ничего
сказать не умею. Надеюсь, что вы кончите все к
лучшему; надеюсь на бога. С Глазовым пошлю тебе
семян цветочных: их доставил мне Афанасий тебе в
гостинец. Лучше всего, милый друг, садить капусту
и цветы в своем огороде, пока можно. Право, свет не
столь красен, как издали кажется: много в нем
забот и много пустого. Желаю душевно, чтобы ты,
милый друг, провела спокойно осень. Выезжай
почаще. Карауловы хотели быть к тебе. Замани их:
они тебя развеселят. Не будь одна вечно и,
больная, береги себя. Вот мои советы. Обнимаю тебя
ото всего сердца. Сестрам поклонись и пиши ко мне
пространнее. Да отвечай регулярно и выполни мои
поручения. Если я не устрою ломбардного дела, то
чем жить? Четыреста рублей в год не забавны. Здесь
так все дорого и деньги столь маловажны, что
ужасаюсь, смотря на мой бумажник. Притом же мне ни
одна из моих спекуляций не удалась, даже бричка
не продается. Но бог меня не оставит. Ему вверяю
тебя, любезный друг, и прошу его небесной милости.
Прости, будь здорова: это
главное. При здоровье у тебя будет и рассудок, и
сердце меня любить, а в моей дружбе можешь быть
уверена. Весь твой.
Адресуй в дом К. Ф. Муравьевой, у
Аничкина моста.
311. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
Сентября 1817. <Петербург>
Благодарю тебя за письмо твое ко
мне, милый друг, благодарю тебя, милый Асмодей, за
Озер<ов>а и за удовольствие, которое доставил
нам своею книгою. Слог быстрый, сильный, простой;
простой - это всего милее! Я почти всем доволен. С
некоторыми суждениями не согласен, но у всякого
свой вкус. Как бы то ни было, Вяземский, который
начал мадригалами, вздумал - сделал, то есть
подарил нас книгою, книгою, которая делает честь
его уму и сердцу. Я с моей стороны целую его прямо
в лоб и говорю ему: не останавливайся! Вперед!
марш, марш к славе стезею труда и мыслей! Выбирай
себе путь новый, достойный твоей музы, живой и
остроумной девчонки. У тебя не достает только
навыка для прозы. Иногда себя повторяешь; иногда
периоды не довольно обработаны и слова путаются.
Итак, пиши только: все приобретешь, чего
недостает у тебя. Пиши! Я предрекаю России
писателя в прозе. Пиши, учись, читай и люби свою
славу, а не успехи. И для тебя авторство - стихия,
рассеянность и презрение к забавам ума и труда -
смерть, смерть моральная! Не утрать в свете
воображения и сердца; без них что в уме? А они-то
всего скорее линяют... Но я забыл, что говорю с
тобою и что ты бранишь меня за умничанье. Какая
мне нужда! Я все-таки свое повторять буду.
Трудись, где бы ты ни был, в Варшаве или в Москве,
жертвуй Грациям, жертвуй важным Музам, которые
тебе столь благосклонны. Ты спрашиваешь, что я
для тебя стряпаю? ничего. Спроси у Северина; он
лучше моего знает. Надеюсь на его дружбу. Если то,
чего он желает, не удастся, то полечу в Тавриду
лечить грудь мою и рассеять тоску и болезнь на
берегах Салгира, на высотах Чатырдага и на
благовонных долинах Поморья. В ожидании сего пью
лекарство и вижусь с Жуковским. На него весело
глядеть моему сердцу и грустно, когда подумаю о
разлуке. Он на днях едет к вам. Северин мелькнул и
исчез.
Остается здесь Арфа. Душу ее
можно сравнить с Аретузою, которая, протекая
посреди горькой стихии, не утратила своей
ясности и сладости природной: посреди шума и
суеты всяческой Тургенев день ото дня милее
становится. Блудов - ослепительный фейерверк ума.
В Арзамасе весело. Говорят: станем трудиться - и
никто ничего не делает. Плещеев смешит до
надсаду. Карамзины здоровы. Поклонись Гусю Вот Я
Вас, а еще лучше сделаешь, если напомнишь обо мне
княгине, которой я усердно и низко кланяюсь. Дай
бог, чтобы все твои и ты сам были здоровы. Очень
крепко обнимаю тебя, мой милый и добрый
Вяземский. Прости, пиши - пиши прозу и письма ко
мне. Стихи мои вышли. Читай их и не брани меня; а
лучше всего люби меня, как я люблю тебя, то есть
очень, очень. Скажи Северину, что его принцесса
здорова и, кажется, изменила ему для меня. Блудов
называет ее очень забавно псом Резвого Кота.
312. А. И. ТУРГЕНЕВУ
Начало октября 1817.
Петербург>
Сию минуту получаю два
экземпляра моих бессмертных стихов. Один отдаю
Северину, другой посылаю Вам, еще сырой. Вы не
можете сказать: стихи его сухи. И не скажите: ибо
любите меня, Александр Иванович, если не за стихи
мои, то за то, по крайней мере, что я вас люблю и
предан вам всей душою. Усердно кланяюсь Николаю
Ивановичу и прошу его не очень строго
критиковать преданного вам и ему Рифмоплеткина.
313. И. И. МАРТЫНОВУ
Октябрь 1817. Петербург Суббота.
Вчерашний день Н. И. Гнедич
сказал мне, что Ваше Превосходительство изъявили
желание взглянуть на мои "Опыты", вследствие
чего он препроводил Вам оные. Простите мне,
милостивый Государь, что я замедлил вручить вам
лично мои безделки. Хлопоты и потом болезнь
помешали мне исполнить долг, приятный моему
сердцу. Осмеливаюсь препроводить к Вам
экземпляр, который покорнейше прошу сохранить в
знак моей признательности и искреннего
почитания. Переводчик Лон-гина, сего строгого и
прозорливого судии, простит ли мне лепетание
моей маленькой музы? Может быть (смею надеяться),
ибо он знает, что автор сих "Опытов" требует
не похвалы, а ободрения, ибо он знает, что
Батюшков усердно предан Вашему
Превосходительству и не переставал Вас любить и
уважать как человека и писателя.
Освободясь от болезни моей, на
днях лично засвидетельствую вам мое почитание,
если позволите.
314. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
19 октября <1817. Петербург>
Я получил три письма от тебя,
милый друг, и принужден отвечать на них коротко,
ибо, право, теперь времени мало: много разъезжаю и
возобновляю знакомства, большею частию
бесполезные. Благодарю тебя за дружбу твою. Не
переставай писать ко мне и чаще и пространнее обо
всем. Проказами не очень огорчайся; им не будет
конца, ибо люди не переменяются: таких чудес еще
не видано. А они все люди добрые и проказят
потому, что нечего делать. Береги свое здоровье и
занимайся хозяйством. Верь мне: Хантонова они не
продадут и ни на что и никогда не решатся. Но
между тем мои дела не лезут. От батюшки письмо за
письмом; из Вологды ни строки с приезду. Попеняй
им, прошу тебя. И умоляю выслать опись имению:
здесь есть у меня покупщики. Помоги мне, милый
друг. Я решился продать все и быть свободным; а ты
знаешь, что когда я решусь на что-нибудь, то
трудно меня назад возвратить. Может быть, но это
пусть между нами; я женюсь, только не на той особе,
которую ты знаешь. Это одно предположение. Вернее
кажется путешествие. Если не дадут способов
ехать в Италию, то я отправлюсь в феврале в
Тавриду. Итак, ты видишь, что в том или в другом
случае необходимо устроить мне свои дела, тем
более что и батюшка, считая на мое недвижимое
имение, не то делает, что бы надобно было. Впрочем,
верю Промыслу и вверяю ему себя и тебя. Меня здесь
ласкают добрые люди: я на розах как автор и на
иглах как человек. Успехи в словесности ни к чему
не ведут, и ими восхищаться не должно. Те, которые
хвалят, завтра же бранить станут. Я видел тому
примеры. Мое положение печально. Ничего верного
не имею, кроме четырехсот рублей доходу. Поговори
об этом Павлу Алексеевичу; авось он послушается,
если не голосу сердца, то по крайней мере голосу
рассудка, и кончит мои огорчения, кончит продажу
хотя по 380 р. душу - но кончит. Прости, милый друг.
Обнимаю тебя очень усердно.
Вчера видел Веру Осиповну у
Павла Льв<овича>. Она тебе кланяется; недавно
сюда приехала. Естюшка болен был горячкою: теперь
легче. Когда же ломбардные бумаги? Не забудь
рубашки и платки носовые. Все доставь вместе,
когда успеешь.
Сию минуту получил письмо от
Ивана Семеновича. Вот оно. Покажи его в Вологде
брату.
315. Н. М. СИПЯГИНУ
19 октября 1817. С.-Петербург
Не нахожу слов для выражения
моей признательности за письмо, которым Вы,
Милостивый государь, меня удостоили. В волнении
самых приятных чувств я читал его, и диплом,
который мне дает лестное право заседать в
обществе военных людей,- славных на поле брани, и
в дни мира готовящих новую славу Отечеству
повествованием подвигов знаменитых полководцев
и толпы Героев, сражавшейся под знаменами
Александра. Три войны я имел счастие служить под
оными, и простой, но усердный ратник, был
свидетелем успехов неимоверных: ныне
отторженный болезнию от среды воинов, утешаюсь
мыслию, что и я разделил с ними труды и опасности.
Вот мое единственное, но завидное право на
внимание Почтенного общества, и на снисхождение
Вашего Превосходительства. Знаю, сколь опыты мои
в словесности мало важны и несовершенны, но
осмеливаюсь вручить их Вам, Милостивый государь,
Судне Просвещенному, как слабый знак моего
усердия, глубочайшего почитания и
признательности сердечной. Имею честь быть,
Милостивый государь, Вашего превосходительства
покорнейший слуга
Константин Батюшков.
316. Ф. Н. ГЛИНКЕ
<20 октября 1817 г. Петербург>
Покорнейше прошу Вас, почтенный
Федор Николаевич, вручить сие письмо его
Превосходительству и мои "Опыты" в знак моей
душевной благодарности. Надеюсь, что он примет их
из рук ваших с благосклонною улыбкою. Но когда
увидимся мы? Когда поговорим с вами? Вот чего
желает мое сердце. Если у вас будет свободная
минута, то пожертвуйте ее мне, Вашему искреннему
почитателю. Назначьте день и час. Я уже говорил
Гнедичу, который нетерпеливо ожидает вашего
приглашения.
Прошу покорнейше не забывать
преданного Вам инвалида, который вас и любит и
почитает как писателя и как человека.
Конст. Б.
Суббота
317. И. И. ДМИТРИЕВУ
26 октября 1817. Петербург
Ваше превосходительство, в
волнении приятнейших чувств я читал письмо,
которым вы изволили меня удостоить.
Благосклонное внимание ваше к моим "Опытам"
оживляет меня, как волшебный прутик: оно меня не
избалует, ибо я принимаю его как ободрение и
чистосердечное желание мне успеха, а не награду
за безделки мои.
Я вручил Дмитрию Петровичу
Северину при отъезде его в Москву второй том
"Опытов", только что вышедший из типографии,
где его немилосердно изуродовали к смирению моей
авторской гордости. К моим беотизмам наборщики
столько собственных беотизмов прибавили, что мои
родительские руки от ужаса опустились! Отправляя
его к вам, я умолял Северина быть моим ходатаем за
младшего моего сына. С первой оказией осмелюсь
препроводить к вам лучший и исправнейший
экземпляр, который, по крайней мере по переплету,
заслужит местечко в библиотеке вашей, то есть в
храме вкуса. Ласкаю себя надеждою, что вы,
милостивый государь, примете его с благосклонною
улыбкою, как слабый, но искренний знак моей
преданности; она неистощима, ибо беспрестанно
питается чувствами глубочайшего почитания и
благодарности. Имею честь быть, милостивый
государь, вашего превосходительства
всепокорнейшим слугою.
Константин Батюшков.
318. Ф. Н. ГЛИНКЕ
<Октябрь - ноябрь 1817>
Батюшков усердно благодарит
почтеннейш<его> Федора Николаевича за
приглашение. Он будет у Вас завтра в 3 часа
непременно. До свидания!
319. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
6 ноября <1817. Петербург>
Благодарю тебя за письма твои.
Если удастся мне продать деревни мои, то исполню
по твоему желанию все, что касается до дворовых
людей. Павлу Алексеевичу писал на днях и послал
письмо Н. Н. Муравьева, который пишет ко мне, что
имение батюшки будет продаваться 10-го февраля
будущего года: еще есть время помочь, но дремать
нет времени. Надеюсь на Провидение. Этим не
надобно огорчаться: я предвидел это. Письмо
губ<ернатора> очень учтиво и ласково. Надеюсь,
что он по старому знакомству поможет мне. Теперь
все дело в продаже. Дай бог, чтобы нашелся
покупщик и дал хотя по триста рублей за душу, и
надеюсь, что найдется. Я с моей стороны ищу здесь,
но, к несчастию, получил опись деревни поздно. В
Вологде, верно, будут охотники. Проси брата, чтобы
он ускорил продажу. Два месяца пролетят быстро. К
батюшке пиши и тверди, что я все сделаю, что могу и
что Провидению угодно. Успокой его, милый друг: он
теперь, конечно, не на розах. Съезди и к нему (если
это нужно) и утешь его в горести и советом и делом.
Кроме тебя, у него нет никого на свете: ты сама это
знаешь. Теперь-то его утешать и должно. У меня
очень много хлопот; прости, что пишу мало. Выезжаю
по гостям и хлопочу в ломбарде, в Гражданской
палате, где отпускаю на волю Александру и Домну, и
хлопочу о продаже. Гнедич в этом мне помогает
усердно; впрочем, я весел и покоен. Скажи
старосте, чтобы миром помогли погорелым в
Соболеве, а потом я что-нибудь им дам: это мой
долг. Перепиши мои книги почище, сделай им реестр
и пришли ко мне поскорее: очень меня одолжишь.
Будь здорова, мой ангел, и весела. Не забывай
твоего К,
Пришли мне, милый друг, чулок
бумажных, рубашек и платков 6 тонких носовых.
320. В. С. ФИЛИМОНОВУ
<Осень 1817. Петербург>
Несколько раз сряду я посылал к
Уткину: наконец прислал он свою картину и
Семенову. Все стоит 62 р.- Крайне сожалею, любезный
и почтенный Владимир Сергеевич, что не вижу вас.
Поутру рано не могу выйти со двора, а позже вас не
сыщешь: он там, где там... Но нельзя ли вам,
отделясь от вина и суеты мирской, завернуть в мою
келью или в Гнедичеву.
Константин Батюшков.
321. Ф. Н. ГЛИНКЕ
<Ноя6рь 1817 г. Петербург>
Н. М. Карамзин писал к Н. М.
Сипягину о известном вам деле г. Савелова, но
ответа не имеет. Сделайте дружбу, почтеннейший
Федор Николаевич, спросите у него, получил ли он
письмо и что на него скажет. Савеловы в
недоумении в Москве, и судьба их зависит от
ответа Карамзина.
Крайне сожалею, что не виделся с
Вами; все хвораю. То насморк, то ревматизм. Чему
дивиться? Посмотрите, какое время стоит! Но как бы
вознаградить потерянное? Я собираюсь скоро в
Москву, не прикажете ли что туда?
Весь вам преданный
Константин Батюшков.
Середа
322. А Н. ПЕЩУРОВУ
<Не позднее 1817>
Вот письмо к Максиму Ивановичу;
доставлением оного вы чувствительно меня
обяжете, Милостивый Государь, Алексей Никитич.
Позвольте повторить здесь чувство истинной
преданности и почитания, с каким имею честь быть,
милостивый Государь, ваш покорнейший слуга
Константин Батюшков.
323. А Н. БАТЮШКОВОЙ
<Середина ноября 1817.
Петербург>
Вторник.
Я получил сию минуту письмо
твое, милый друг, о болезни батюшки, которое меня
очень огорчило. Молю господа бога, чтобы ему было
легче. Он на руках твоих и сестры, следственно,
может быть покоен. Ты ничего не упустишь, ангел
мой, чтобы облегчить его страдания. Радуюсь, что
Варенька с тобою, и обнимаю ее искренне. Между тем
скажу тебе, что благодаря Павлу Алексеевичу
наконец дела пошли. Мартьянов покупает мое
имение, и кажется, с ним совладаю. Есть и другие
покупщики в виду. Короче, уверь батюшку, что
имения его не продадут с торгу. Я выкуплю и даю в
том мое честное слово. Провидение мне поможет
совершить это и наградит успехом годовые
хлопоты. Скажи батюшке и проси, чтоб он не
беспокоился; это беспокойство может повредить
ему, тогда как я все дело с успехом кончу, если
надежда не обманет. Мне отсюда никак отлучиться
нельзя. Начал дела важные, ибо дело идет о моем
всем имуществе и о части батюшкина. Я советуюсь с
хорошими людьми и ничего своевольно не сделаю. До
сих пор есть надежда и себя успокоить, по
крайности сохранить что-нибудь: кусок хлеба. Еще
раз прошу: успокой батюшку и проси его любить
меня и более печись о здравии своем, нежели о
делах новогородских. Тебя обнимаю, и сестру, и
маленького брата. Будьте здоровы, и дай мне, бога
ради, хорошую весть.
324. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
<Конец, ноября 1817.
Петербург>
Я не могу описать тебе моего
беспокойства! - Ни письма, ни известия, ни
посланного от тебя нет! Я мучусь. Бога ради,
отправь поскорее назад Ларьку с письмами.
Конст.
Мне очень хочется уехать домой.
Felicite Barbe avec son jour de nom; je vous envoye a
toutes trois des bottes chaudes afin que vous rapelliez plus souvent a moi.
Envoyez-moi des lettres et de bonnes nouvelles. Adieu [294]
[Поздравь Вареньку с ее именинами, я посылаю вам
всем трем теплые сапоги, чтобы вы чаще вспоминали
обо мне. Посылайте мне письма и хорошие новости.
Прощай (фр.).].
325. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
26 <ноября 1817. Петербург>
Понедельник.
Я получил печальное известие о
кончине нашего родителя, любезный друг и сестра
Александра Николаевна. Сегодня Павел Львович
возвестил мне оную, а тетушка вручила мне письмо
твое. Можешь представить себе, с какими чувствами
я прочитал оное. Да буди воля Господа! Но сердце
мое страдает: ты знаешь его, любезный друг. О себе
скажу, что дня за четыре до твоего известия я уже
был болен. Теперь, слава богу, полегче. Но мне
Петербурга до окончания дел оставить не можно, и
самое здоровье не позволит, хотя и желал бы
лететь в твои объятия и отдать последний долг
батюшке. Я сам был болен и только вчера встал с
постели. Надеюсь после 30 сего месяца выехать и
для того прошу тебя подождать меня, прошу
Вариньку и брата Павла Алексеевича, полагая, что
он у вас. Отдай последний долг, не ожидая моего
прибытия. Чувствую вполне твою горесть, но прошу
тебя и заклинаю именем дружбы и самого батюшки
беречь свое здоровье, столь драгоценное мне и
Юленьке. Детей мы не оставим, не правда ли?
Поможет сам бог, и что-нибудь для
них сделаем. Я возьму маленького, а ты - сестрицу.
Об имении еще ничего сказать не могу. От продажи
спасу, а там оглядимся.
Теперь прошу тебя, милый друг,
содержать дом в устройстве и просить людей для
памяти батюшки вести себя порядочно. Иван
Семенович вручит тебе 1000 р. Издержи их, как
рассудишь, с советом Павла Алексеевича, который,
конечно, не оставит тебя в столь плачевный час.
Прошу его ничего не жалеть, но как можно менее
церемонии. Если что останется от издержек, все
нищим, и попам, и в церковь.
У меня голова кружится,- каково
же вам? Чтобы Варенька не простудилась, бога ради.
Целый день у меня был Павел
Львович, и все толкуем, что делать. Тетушка вчера
очень занемогла; сегодня, благодаря бога, легче.
Она тебя и Варечку очень крепко обнимает.
Маленького берегите. Прошу об этом Вареньку
очень усердно. Пусть с нею спит в одной комнате.
Людей всех награжу своих; скажи им. Еще раз
обнимаю тебя. Завтре буду писать с почтою. Я выеду
в субботу, т<о> е<сть>, после 30-го, если что не
задержит, что легко статься может: главное - моя
хворость. Помолись за меня, милый друг, над гробом
родителя. Прости. Очень устал.
326. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
<27 ноября 1817. Петербург>
Вчера писал к тебе с посланным
твоим, что не могу ехать и отдать последний долг
нашему родителю. Укрепись, прошу тебя, милый друг,
и береги Вареньку и маленького сироту. Исполним
все, что можем. Не в слезах и рыданиях
доказательство приязни к родителю: на делах и в
чувствах. Полагаю, что Пав<ел> Алек<сеевич>
с Вами, и прошу его не оставить вас. К дядюшке
писать буду; но скажи ему, сколько я ему обязан!
Тетушка К<атерина> Ф<едоровна> больна. Я
нездоров и хлопочу по имению. На днях, если
здоровье позволит, буду к вам. Бога ради, дождись
меня. Обещай Савелью свободу, если будет себя
вести хорошо и дом в порядке. Всех людей, которые
служили батюшке, не забуду: это долг мой. Прости,
милый друг, поплачь, но будь благоразумна! У нас
теперь много забот. Успокоим тень родителей
добрым поведением и любовью друг к другу. Они
требуют сего от нас. Обнимаю тебя. Я сегодня
совершенно спокоен и займусь делами. Пишу в
Новгород по совету П<авла> Л<ьвовича>,
который меня одушевляет истинно родственной
приязнью. Софья Астафьевна вам кланяется. К. Ф.
также.
327. П. А. ШИПИЛОВУ
Конец ноября 1817. Петербург
Извини, милый брат, что буду
писать мало и несвязно. Побереги сестер и
маленького брата! Бога ради, побереги Александру
Николаевну и облегчи ее заботы. Я сам болен, но
буду скоро. На тебя надеюсь, как на стену. Устрой
все. Иван Семенович просил вручить на издержки 1000
р. Не жалей их. Поплачь за меня над гробом, милый
друг. Мы ничего не успели сделать, но, труды не
потеряны. Теперь останови, если можно, продажу
Меников. Еду с вами посоветоваться и решить
участь малюток. Это главное.
328. Е. Ф. МУРАВЬЕВОЙ
6 декабря 1817. Даниловское
Пьяный от холоду, забот и
усталости, я прибыл сюда благополучно, любезная
тетушка, и спешу начертить вам несколько строк
несвязных. Здесь не застал Теглева, который уехал
в Тихвин для каких-то подрядов. Сестры в деревне с
маленьким братом; в своей деревне ярославской.
Иван Семенович не здесь, а дома, и я решился ехать
прямо к нему, не заезжая в деревню батюшки, ибо в
ней дом и все запечатано. Мера весьма
благоразумная! Там Павел Алексеевич и Теглев с
сестрой учредили наскоро возможный порядок.
Уведомьте об этом Павла Львовича, к которому не
имею времени писать особенно, и скажите ему и
тетушке мой душевный поклон. Скажите дядюшке, что
я до сих пор еще не успел ничего сделать, ибо
никого не застал на месте, что меня очень
беспокоит. Скакать по стуже снова не очень
забавно. Если будете писать ко мне, о чем прошу и
надеюсь, то адресуйте письмо в Ус-тюжну; к 14-му
числу буду здесь обратно или их мне перешлют.
Денег еще не могу возвратить вам, ибо ни с кем еще
не видался. Сашу очень крепко обнимаю и целую.
Никите мой душевный поклон, Надежде Евграфовне
также; прошу не забывать всех домашних и
знакомых, а ваши ручки очень нежно целую,
любезная тетушка. Пожелайте мне здоровья и
счастия; бодрости довольно. Простите.
329. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
<7 декабря 1817. Устюжна>
Я приехал сию минуту в Устюжну.
Устал очень. К несчастию, не застал Ивана
Ник<итича>, он уехал час передо мной в Тихвин
на подряды, а в нем-то я имел крайнюю нужду. Еду
сию минуту в Кесму. Оттуда к Вам. К 16-му числу сего
месяца буду здесь, т<о> е<сть> в Даниловском.
Приготовь мне комнату одному и ванну: имею нужду
в покое. Сожалею, что Вас здесь нет. Хорошо
сделали, что маленького взяли к себе. В
Даниловском все благополучно. Даю приказания
Савелью. Пошли приказ к старосте, чтобы собирали
деньги к Новому году: мне нужда. Если тебе не
нужна тысяча, что я велел дать Ивану Семеновичу,
то возврати ее ему. Я сам занял в Петербурге, и
теперь платить надобно. Призови к себе старосту
Угольского немедленно и посоветуйся с ним, не
могут ли они все, с Мениками (теперь я остановил
продажу), дать мне тысячи три (без недоимок) в сии
полгода текущие: я был бы очень доволен. К Новому
году я буду в Петербурге или в Москве: того
требуют мои собственные дела, которые для меня не
менее других важны, ибо обо мне, кроме меня
самого, никто не заботится. Не надобно забывать
притом 10-го февраля: продажа имения. Но бог даст,
все устроим. Посылаю к тебе нарочного. Сам еду к
Ивану Семеновичу. К понедельнику буду у Вас, если
что не помешает. Будьте здоровы. Обнимаю вас.
Вареньке везу подарок.
Бога ради, не спешите и не
делайте ничего наскоро и не подумав. Немедленно
пошли за старостой, и чтобы он дал знать и в
Меники тотчас о сборе оброка.
Четверг.
Дайте знать Павлу Алексеевичу,
что я пробуду только до 16-го или 15-го в Хантонове.
Не приедет ли он ко мне? Нужда с ним переговорить
о делах его и моих собственных.
Если ты не издержала денег,
тысячи, то оставь их у себя. Я отдам Ивану
Семеновичу свои (нарочно занял), а те возьму у
тебя, чтобы нарочно взад и вперед не посылать.
Полагаю, что это письмо застанет
вас в Хантонове, ибо зачем тебе быть в Вологде?
Теперь важнейшие обстоятельства требуют нам
быть вместе и здесь. Дело идет о спасении всего.
Если в Вологде ты, то немедленно выезжай. Не
забывай, что к 16-му сего месяца я должен быть в
Устюжне для спасения имения. Зачем вы поспешили
разъехаться? Это меня огорчило.
<Адрес>: Сестрице Александре
Николаевне, в Хантонове. Если ее там нет, то сие
письмо отправить на переменных через Углу и
Меники в Вологду, без замедления, с верным
человеком, чтобы в воскресенье поутру оно было
доставлено в Вологде Александре Николаевне.
Доставить письмо непременно в субботу ввечеру
или в воскресенье поутру в Вологду. Купить в
Вологде на мои деньги портвейну ведро и уложить в
войлоке исправно, чтобы не замерзло.
330. НЕУСТАНОВЛЕННОМУ
АДРЕСАТУ
<Начало 1818>
Милостивый государь мой Иван
Иванович! С тех пор, как я имел удовольствие жить
с вами, то есть с 1805 году, протекло уже 13 лет; с тех
пор я неоднократно имел удовольствие вас видеть
в Петербурге; с тех пор неоднократно я был в
деревне, то есть в соседстве вашем, и вы никогда
не упоминали мне ни о каком долге: теперь
спрашиваю вас: какое право имеете нарушать мой
покой? Мне было шестнадцать лет, когда я жил с
вами, но и тогда уже имел довольно рассудку, чтобы
не быть вам, милостивый Государь, ничем
обязанным. Теперь мне тридцать: следственно, я
имею более опытности и потому письмо ваше
принимаю за шутку, если вам не угодно, чтоб я
принял его за оскорбление. Я служил три войны
Государю с че-стию, имею имя, которого не помрачил
ни одним поступком, имею некоторое уважение в
обществе, которое заслужил трудами, а не редкими
талантами, как вы изволите упоминать в письме
вашем; опираясь на все сие, прошу вас, милостивый
Государь, не выдавать меня за человека, который
не хочет платить долгов своих, ибо повторяю вам
еще в заключение, что я вам ничего не должен,
кроме почтения, о котором обыкновенно упоминают
при конце письма. С оным имею честь быть ваш
покорный слуга Констант. Бат.
331. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
24 января <1818. Петербург>
Крайне сожалею, любезный друг, о
болезни твоей, и что ты так печально начинаешь
новый год. Но радуюсь, что дело Вареньки будет
иметь какой-нибудь конец: их дело быть
счастливыми, наше не допускать дурачиться и
вредить себя. Если будут счастливы, то я первый
порадуюсь от души: может быть, и будут.
Катер<ина> Фед<оровна> желает, чтобы ты к
ней приехала, и я тебе советую так устроить дела
свои, чтобы летом ты могла предпринять
путешествие сюда с Юлинькой, если опека даст на
ее воспитание, и с Помпеем, для которого я сыщу
пансион рублей в тысячу. Желаю, чтобы ты провела
здесь год или месяцев шесть по крайней мере и
рассеяла свои мысли: отдохнула, одним словом.
Пишу к П<авлу> А<лексеевичу>. Деньги за него
внес в ломбард и получил свои. Мои дела, с помощию
бога, устроятся. Иван Семенович пишет, что
вексель отыскан Теглевым. Теперь беда не велика,
ибо до векселя я еще отказался. Жалею, что и
Вареньке ничего не достанется. Но у нее есть
насущный хлеб: это главное, и скажу более, добрые
люди нас уважают. Письмо Ивана Семеновича и
Теглева к тебе посылаю, а ты покажи его Павлу
Алек. Не забудь книгам роспись и поверить счеты:
об этом прошу и Павла Алексеевича. Прости на сей
раз, будь здорова и обними брата. Желал бы
получать от тебя письма повеселее и
обстоятельнее.
332. В. А. ЖУКОВСКОМУ
Января 1818. Петербург
Ты забыл меня в моих огорчениях,
Жуковский: это стыдно, и что всего стыднее, забыл
о моем деле, которое около пяти месяцев стоит на
одном месте. Вступись за меня, милый друг, и реши
мою судьбу. Выпроси мне у Северина отказ: все
лучше, нежели нерешимость,- лучше, ибо дела мои
требуют решительных мер. Если откажут мне, то я
продам имение и на три года поеду путешествовать.
Есть и покупщики; теперь дело за моим словом, а
что могу сказать? Как ждать шесть месяцев такой
безделицы или отказа?! Это со мной только
случиться может. Пусть откажут, только скорее.
Северину вечно буду благодарен и за отказ: он
единственный человек в нашей пространной
империи, который желал мне сделать добро, и нет
человека, который бы ему за одно желание столько
был признателен, как я.
Кончил о себе, теперь о тебе.
Радуюсь душевно, что ты получил еще четыре
тысячи. Теперь имеешь независимость, лучшее из
благ, если только можно иметь ее в твоей
должности. Мы ожидаем от тебя поэму. Если прождем
три, четыре года, то она будет прекрасна и
достойна твоей славы, то есть будет написана не
наскоро. Прости, милый, бесценный друг, будь
здоров и откликнись. Кассандру ждем: затем-то не
пишу к ней. Асмодею поклонись и всему Арзамасу.
Новый президент ожидает меня к обеду: время
одеваться. Прости. Поклон Пушкину-старосте.
Племяннику его легче.
333. В. А. ЖУКОВСКОМУ
<Январь 1818. Петербург>
Благодарю тебя за два твои
воззвания: они меня оживили надеждою. Головы не
мог обрить, ибо должен выезжать ежедневно и
хлопотать. Можешь посудить, весело ли провожу
время. Забот множество: все время похищено.
Ничего не делаю и глуплю посреди рассеяния. Когда
кончится это, не знаю. Желаю, чтоб судьба моя
решена была: или остаться, или ехать. Здоровье
изменило, с ним - музы и счастие; но дружба твоя не
изменит моему сердцу, милый Жуковский: она стоит
чего-нибудь. Обними Северина и пожелай ему
счастия. Обними Вяземского. К первому не пиши: ему
теперь не до меня. К Асмодею писать буду, а прошу
сегодня сказать ему, что я не берусь издавать
стихов его: я здесь не останусь. Лучше поручить
это Блудову. Он, верно, согласится, ибо любит
Асмодея и лучше моего смастерит. Но вырви у него
решительное слово: печатать! Давно пора!
Напечатать книгу есть условие с публикой
дорожить авторскою славою, а Вяземский в
состоянии сдержать такой договор.
Жихареву пьяному поклон - и
пожелай жажды; тебе желаю жажды стихов, которую
ты не утолишь в Гребеневском ключе, а в
собственной душе, из которой извлекаешь
прекрасное. Извлеки из нее "Русалку" или
что-нибудь подобное. Василья Львовича обними и -
прости. Б.
334. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
<Начало февраля 1818.
Петер6ург>
Не смею, не умею и не должен, хотя
бы и желал от всего сердца написать тебе
несколько строк в утешение, милый мой и бесценный
друг. Чувствую твою потерю и был опечален ею.
Карамзины сообщили мне сию новость горестную. Но
у тебя еще есть дети, следственно, и утешение.
Надобно благодарить Провидение за все, за все.
Напомни обо мне княгине и повтори ей о чувствах
моей искренней и живой приверженности. Завидую
Жуковскому, что он может сетовать с Вами. Пиши ко
мне, когда будет время: твое письмо меня утешит,
успокоит. Северину и Жуковскому усердно бью
челом. Женился ли первый? А второй что делает?
Жихарева благодарю за воспоминание. Я уже писал к
Жук<овскому>, что не могу взять на себя издание
твоих стихов, ибо не знаю, где и как буду жить; до
сих пор судьба моя печальна и для меня
тарабарская грамота. Но советую поручить все
Кавелину: он возьмется с охотою. Деньги за
издание можешь отдать ему после. Жуковский все
сладит: поручи ему, но поручи! Время летит. Тебя
печатают и коверкают. Хорошее пропадает, иное
стареется в портфеле. Занятие и труд есть лучшее
лекарство в горести. Вот почему я осмелился тебе
напомнить об издании твоих стихов в горести
твоей. Обнимаю тебя от всей души и прошу не
забывать меня, то есть любить меня, хотя за то, что
я люблю тебя и уважаю.
335. А. И. ТУРГЕНЕВУ
<Февраль 1818 г. Петербург>
К ТВОРЦУ ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА
РОССИЙСКОГО
Когда на играх Олимпийских...
<и далее.- Ред.>
Хорошо ли? Скажите. Чувством
удивления лечу мою желчь. Не давайте никому этой
безделки; если понравится, то можно напечатать в
"Сыне" Гречевом. В три часа буду дома.
Заезжайте за мною к Плещею.
Никто не заикнется, что читал
"Историю"! Я читал ее и говорю, хотя в дурных
стихах. Это право из души вылилось. Но если худо -
в огонь.
336. Е. А. КАРАМЗИНОЙ
<Февраль 1818>Петербург
Милостивая государыня Катерина
Андреевна!
Не имея счастия быть известным
ни Вам, ни почтенному супругу Вашему, но зная из
опыта, что снисходительность есть свойство
прекрасных и великих душ, смело прибегаю к вам с
усерднейшею просьбою. Тронутый глубоко,
восхищенный чтением "Истории государства
Российского", я написал несколько стихов к
бессмертному оной Творцу. Полагая, что самые
посредственные стихи, прочитанные вами,
покажутся ему прелестными, покорнеише прошу
немедленно прочитать их. Вместо предисловия
можете сказать:
La main n'atteint pas au noble front des Dieux
Et depose a leurs pieds ses dons religieux:
Tel son luth n'atteint point le faite de Та gloire,
Mais brule un grain d'encens aux pieds de la victoire [295]
[Рука, не достигая благородного чела Богов,
располагает у их ног свои священные дары, так и
лютня, не в силах достичь вершины твоей славы,
возжигает горсть фимиама у подножия победы (фр.).]
He подпишу своего имени,
обреченного забвению, но покорнеише прошу верить
чувствам глубокого почитания и совершенной
преданности, с которыми пребуду вам навсегда
неизвестный.
Когда на играх Олимпийских...
<и далее.- Ред.>
337. Д. Н. БЛУДОВУ
<Февраль 1818. Петербург>
Благодарю душевно пророчицу за
письмо Светланы, которая похабствует с
Жихаревым, а еще более благодарю за статью о
Стурдзе, которую прочитал с великим
удовольствием. Она истинно прекрасная, и такова
будет статья о Радищеве (заметьте, прошу, Радищев
интереснее Стурдзы для русских). Горе Вам, что
писать не хотите! вот мое пророчество. Пишите.
Посвятите прозе три, четыре года, и у вас Слава в
горсти. В ваши лета, с вашей опытностью и
сведениями надобно писать прозу, и можно.
Возвращаю Вам Мармонтеля и
прошу 9 части. Кар<амзина> не возвращаю, ибо не
могу проглотить замечаний. Это дрисва после
амврозии, Шихматов после Жуковского. Румянцев
зовет обедать. Не угодно ли завтра за мной в
третьем часу? Я буду ожидать Вас одетый.
338. И. И. ДМИТРИЕВУ
22 февраля 1818. Петербург
Милостивый государь Иван
Иванович! Примите, ваше
высокопревосходительство, мое искреннее,
душевное поздравление с получением новой
монаршей милости. Все добрые и, следственно,
приверженные к вам люди порадовались от всего
сердца сему известию. По крайней мере, я беру на
мою долю все, что бы ни случилось вам приятного в
жизни. Сегодня проведу вечер у Николая
Михайловича, с которым спешу разделить
удовольствие. Семейство его и он, благодаря Бога,
здоровы, и он, без сомнения, писать к вам будет.
Дорожа вашим временем, не смею
(хотя бы и хотелось) продолжить моего письма, но
осмелюсь повторить вам, милостивый государь, что
никогда не изгладятся из души моей чувства
глубокого почитания, преданности и
признательности, с которыми имею честь быть,
милостивый государь, вашего
высокопревосходительства покорнейшим слугою.
Константин Батюшков.
339. А Н. ОЛЕНИНУ
Марта 1818. <Петербург>
Милостивый государь Алексей
Николаевич, Вашему превосходительству известно,
что я утратил мое здоровье на службе: три войны и
тяжелая рана расстроили его совершенно. Медики
советуют мне лечиться купанием в морской воде и
воздухом Тавриды. Осмеливаюсь прибегнуть к Вам,
милостивый государь, с моею усерднейшею просьбою
об увольнении меня из Императорской библиотеки в
отпуск на пять месяцев. Но, желая употребить в
пользу оной и самое путешествие, покорнейше
прошу дать мне какое-нибудь поручение для
отыскания древностей или рукописей на берегах
Черного моря, в местах, исполненных воспоминаний
исторических. Поручения Вашего
превосходительства выполню с ревностию и
точностию, сколько позволит мое здоровье и
обстоятельства. Надеюсь, что вы, милостивый
государь, не отринете усерднейшей просьбы
человека, который пламенно желает быть полезным
по мере сил своих и способностей.
С глубочайшим почитанием и
преданностию имею честь, милостивый государь,
Вашего превосходительства покорнейший слуга.
Константин Батюшков.
340. Н. И. ГНЕДИЧУ
Май 1818. <Петербург>
Посылаю тебе билеты концерта
для бедных, который будет концерт богатый; сделай
дружбу, отдай их Пономаревым: может быть, они
возьмут. И вот еще третий. Не возьмет ли
кто-нибудь, Семенова, например? Очень одолжишь
К<атерину> Ф<едоровну>. Ей дали рублей на
семьсот раздавать, что, право, не забавно,- цена
билету 10 рублей.
Возьми у Глазунова Габлицеву
"Тавриду"; вели ему отыскать Нарушевича, где
хочет. Пришли мне "Путешествие" Шаликова, но
с тем, что я могу возвратить его Глазунову, если
оно мне не понравится.
О, какая гармония
В редкий сей ансамбль влита;
И овал лица прекрасный
Видеть мне дала
Здравствуй, мой пиит
Пред собою видишь точно
Музу с грацией порочной.
Бога ради, пришли мне греческую
трагедию "Ифигению в Тавриде": у тебя есть
французский перевод.
341. А. И.
МИХАЙЛОВСКОМУ-ДАНИЛЕВСКОМУ
<.Начало мая 1818. Петербург>-
Четверг.
Милостивый Государь, Александр
Иванович, я был у Вас и, к сожалению моему, не
застал дома: теперь усерднейше прошу Вас
сообщить мне бумаги и письмо в Крым, чем меня
чувствительно обязать изволите. Позвольте от
искреннего сердца пожелать Вам благополучия и
засвидетельствовать Вам мое душевное, глубокое
почитание, с которым имею честь быть, милостивый
Государь, Ваш покорнейший слуга
Константин Батюшков.
342. М. Н. ЗАГОСКИНУ
<Начало мая 1818. Петербург>
Крайне сожалею, почтеннейший
Михаил Николаевич, что не имел удовольствия
вручить вам лично Сумарокова (которого возвращаю
вам с благодарностию), и пожелать вам доброго
здравия. Надеюсь увидеться с вами через шесть
месяцев и, что всего для меня лестнее, надеюсь на
продолжение дружества вашего. Покорнейше прошу
не забывать преданнейшего вам из людей. К.
Батюшков.
Середа.
343. А. И. ТУРГЕНЕВУ
<Начало мая 1818. Петербург>
Благодарю за III N "Для
немногих", который прочитал с удовольствием,
за Сегюра; возвращаю его. Скажу мимоходом: как мой
ум (по словам А. И. Тургенева) ни мелок, ни
поверхностен, а все-таки недоволен мелкими
стихами нашего Жуковского и мелкою философиею
Сегюра. Но рассказ в Сегюре и описания в
Жуковском прелестны: вот сходство между ними.
Поищем разницы. Се-гюр выписался, Жуковский
никогда не выпишется - если мы не задушим его
похвалами. Аз худый и сердитый.
Келер написал любопытную книгу
о Тавриде. Вчера Гейдеке сказывал мне, что она у
Вас находится. Уступите мне ее, бога ради! Если
нет, то промыслите у кого-нибудь из ученой братии
немецкой. Вам всякий служить готов, а мне она
необходимо нужна. Собираю все материалы и
собираюсь.
Пришлите книжонок французских,
новостей на четверть часика. Я очень болен и сижу
на месте неподвижнее Российской Академии.
344. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
9 мая <1818. Петербург>
Давно не писал к тебе, милый
друг, и очень давно не имею от тебя писем, но знаю,
что ты здоров, через Карамзиных. Я оставляю
Петербург: еду в Крым купаться в Черном море в
виду храма Ифигении. Море лечит все болезни,
говорит Эврипид; вылечит ли меня, сомневаюсь. Как
бы то ни было, намерен провести шесть месяцев в
Тавриде. Живи счастливо в Польше, где, конечно,
найдешь людей достойных и общество веселое, и
занятия, достойные твоего таланта. Ты славно
заплатишь долг отечеству и имени своему. Буду
радоваться всему хорошему, что тебе ни
приключится. Напомни обо мне княгине, у которой
целую руку; желаю ей всего, что тебе желаю. Не
забывай приятеля своего. Он отдыхает мыслями при
тебе и благодарит судьбу за твое дружество. На
днях увижу Жуковского, которого, побранив за
Немногих, буду хвалить за стихи на рождение
великого князя: они, говорят, прекрасны и
достойны его гения. Блудов уехал; Северин здесь;
Полетика отправился в Америку; Тургенев пляшет
до упаду или, лучше сказать, отдыхает в Москве;
брат его все в делах; Уваров говорил речь, которую
хвалят и бранят. В ней много блистательного,
Вигель потащился с Блудовым. Вот история
Арзамаса. Забыл о Пушкине молодом: он пишет
прелестную поэму и зреет. Что ты пишешь? Что бы ни
писал, мы все прочитаем с радостию: ты наша
надежда. Не покидай музу. Что без нее в жизни?
Пожалей обо мне; я ничего не пишу и долго писать
не буду... до времен счастливейших! Обнимаю
усердно тебя, милый и бесценный друг. Если
вздумаешь писать, то адресуй письмо к Карамзину:
он будет знать о месте моего пребывания; еду к
нему, вручу ему это письмо и прощусь после обеда.
Как ни скучен Петербург, но там, где живут
Карамзины, Салтыков, Уваров, Тургенев, Северин,
можно найти веселые минуты и отдохнуть умом и
сердцем. Прости в последний раз до Тавриды.
Обними детей, которые меня знают под именем
дурака.
345. Ф. Н. ГЛИНКЕ
<10 мая 1818 г. Петербург>
Крайне сожалею, почтеннейший и
любезнейший Федор Николаевич, что не застал Вас
дома. Был вчера часу в 8 вечера. Пожелайте мне
счастливого пути: желания искренней дружбы
доходят к Небу. А я желаю Вам возможного
благополучия, которого вы достойны, любезный
друг. Вы внушили к себе уважение и любовь.
Расставаясь с Питером, жалею о людях, не о камнях,
и в числе людей, любезнейших душе моей, Вы, без
сомнения, занимаете первое место. Счастливым
почту себя, если хотя немного заслужил Вашу
приязнь и местечко в памяти Вашего сердца.
Простите, будьте благополучны и любите ваше о
преданнейшего Батюшкова.
Поклонитесь усердно Н. И. Гречу.
Два раза стучался в его двери, но его не было дома
или велел мне отказать, как стихотворцу. Уваров
ожидает вас с нетерпением. Сегодня ввечеру буду у
Карамзина. Заверните к нему.
346. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
11 мая 1818. <Петербург>
Еду сию минуту в Москву, оттуда в
Одессу. Через Москву еду нарочно, с тем чтобы
отдать брата в пансион. Если тебе нельзя, то
пришли его в коляске на своих, с людьми надежными;
вели им остановиться на хорошем постоялом дворе
и отыскать меня в доме Московской гимназии у
директора оной Петра Михайловича Дружинина. Мне
будет приятно увидеться с тобою; но скажу
чистосердечно, в Москве по приезде Государевом
будет так шумно и столько хлопот будет у меня, что
лучше поберечь себя, и тебе те деньги, которые
издержишь в Москве, употребить на брата. Вот мой
совет чистосердечный. А тебе советую проводить
Помпея до Ярославля и там пожить с сестрою или
взять ее в деревню до тех пор, пока не устроятся
их дела. Необходимо ей узнать вас и привыкнуть к
Вам. Брату изготовь белье нужное, и поболее.
Человек ему, полагаю, не будет нужен, но если бы
нянька его согласилась год пробыть в Москве, то
было бы это не худо. Впрочем, не могу ничего
сказать решительного, не видавшись с
содержателем пансиона. О деньгах за пансион не
беспокойся: я заплачу за полгода; но из тех, кои
даны тебе Ив<аном> Сем<еновичем>, пришли мне
на издержки, платья и проч. Дай серебряную ложку,
это водится; и все, что придумаешь. Людям, едущим с
братом, именем моим закажи пить и скажи, чтобы
вели себя исправно. Прости, более писать не в
силах. Все укладывают, лошади готовы, и я уже
заранее устал: так захлопотался!
Сестрам усердно кланяюсь.
347. Е. Ф. МУРАВЬЕВОЙ
19 мая 1818. Москва
Пишу к вам, сидя за столом
Никиты, который поехал обедать к Гурке. Брата
застал я в вожделенном здравии, и можете посудить
сами, любезная и почтенная тетушка, сколько ему
обрадовался. С ним провожу все свободное его
время: но остановился не у него, боясь его
стеснить, а у К. М. Полторацкого, у коего целый дом.
Дружинина не застал здесь: он в Калуге, но скоро
возвратится. Я дождусь его и отправлюсь далее.
Никита, с своей стороны, желает нетерпеливо
воротиться в Петербург и тоскует об вас. День ото
дня мое уважение к нему возрастает: дружба моя и
привязанность давно одинаковы. Вы можете быть
счастливы таким сыном. Одна молитва: будьте
здоровы, берегите себя для детей Ваших! Сашу
обнимите очень крепко. Никогда не забуду его
дружбы и буду стараться сохранить ее.
Поклонитесь всем знакомым, всем добрым людям,
которые помнят меня. Г. Панин Вам усердно
кланяется. Здесь нашел я всех Муравьевых и Сергею
отдал письмо Корсакова, которому кланяюсь. Прошу
напомнить обо мне Анне Ивановне и всем домашним.
Ипполит вырос и похорошел. Впрочем, не узнаю
Москвы: двор ее оживил удивительным образом.
Простите, что сокращу письмо мое. Беспрестанно
езжу и переезжаю и хлопочу о пенсионе <sic.- Ред.>
для брата. Если у вас есть время свободное,
напишите ко мне строчку. Никита доставит ее, а
если я уже уеду, то перешлет в Крым по адресу или
отдаст Дружинину. Целую сто раз руку Вашу и
надеюсь, что вы не изгладите меня из памяти вашей.
Будьте здоровы и уверены, что пока дышу, дотоле
вам предан сердцем и душою.
Ваш К.
348. А. Н. БАТЮШКОВОЙ
23 мая <1818. Москва>
К досаде моей Петр
Михай<лович> Дружинин еще не воротился, и я
ничего не успел сделать для брата, т<о>
е<сть> не успел осмотреть пансиона. Но дождусь
его и к тебе писать буду, когда и как приличнее
привезти сюда брата. Хорошо, что не советовал
тебе ехать прямо сюда. Ранее июля месяца и не
советую. Между тем ты будешь иметь время все
приготовить. Желаю, чтобы сестру ты взяла на
место братца к себе. Теперь, когда братнина
судьба почти устроилась, судьба сестры меня
тяготить начинает. Бога ради, осмотри ее и скажи
чистосердечно, как найдешь. Есть ли у нее хорошие
наклонности, и прилежание, и способности? Можно
ли ее без страха поручить тетушке? Буду в
Петербурге и все для нее сделаю, что могу, и
уверен, что бог поможет; но желательно, чтобы до
того она образовалась твоими советами при тебе и
узнала родственников своих: это ваш долг. Уверен,
что сестры ее обласкают подобно тебе, и просить
их об этом нечего. Поклонись им усердно и скажи,
что писать буду. Также отпишу и к старосте о делах
моих и об оброке, который мне скоро будет очень
нужен. Скажи ему, чтобы сполна высылали, без
недоимков. Пиши ко мне, милый друг, будь здорова и
будь уверена, что люблю вас, пока дышу.
349. Е. Ф. МУРАВЬЕВОЙ
<23 мая 1818. Москва>
Покорнейше благодарю вас,
любезная и почтенная тетушка, за то, что
вспомнили о моих именинах, которые я в жизни моей
ни разу не праздновал. Этот день я провел у Д. М.
Полторацкого, где был большой и длинный обед и
где Никита присутствовал. Он бодр и весел; о чем
ему скучать и сокрушаться? У него нет никаких
несчастий, и имея такую мать, как вы, и столько
даров Провидения, можно ли роптать на него и
называть себя несчастливым? У него же рассудок
слишком здрав: вы это лучше моего знаете. Целые
дни мы проводим вместе, или у него, или у
Полторацких, или на улице. Сегодня я обедаю у
Никиты и вместе поедем в Сад Дворцовый, если
дождь не уймется. О себе сказать ничего не могу: к
досаде моей, Петр Михайл<ович> не воротился
еще из Коломны, и я не могу выехать из Москвы, не
конча с ним переговоров о маленьком брате, что
меня расстроивает. Здесь деньги и время, две вещи,
которыми я научился дорожить, между пальцев
проходят. Расстояния ужасные, и каждое свидание
похищает целые часы. Спешу оставить Москву и
прямо в Одессу пробраться. Скюдери, с которым я
вчера виделся, и другие, бывшие в Крыму, как,
напр<имер>, А. Муравь<ев>, уверяют, что воды и
грязи истинно целебны. Как бы то ни было, самое
путешествие приносит пользу, и мы с Никитой часто
говорим: если б маменька вздумала съездить в Киев
и в Полтаву! Какую бы пользу принесли вам дорога!
и перемена места! Но это все пустые разговоры: по
крайней мере, они докажут вам, что мы говорим
более о вас, нежели о других предметах. Целую
ручку вашу, любезная тетушка и прошу любить меня
хотя в половину моего. Сашу, милого брата, обнимаю
усердно и крепко. Прошу его писать ко мне. Всем
домашним усердно кланяюсь. Скажите Н. М.
Карамзину и К<атерине> А<ндреевне>, что
письма их вручены исправно; прошу им усердно,
очень усердно, поклониться. Тургеневу поклон, и
прошу напомнить всем знакомым, особенно
Корсакову, с которым знакомство столь приятно и
разлука столь тягостна. Если у вас есть свободное
время, то сделайте милость, уведомляйте меня о
вашем бесценном для нас здравии, et donnez-moi, je vous prie,
de temps en temps des nouvelles de Peters-bourg, afin que je puisse m'en orienter en
Crimee. Parlez un peu a Tourguenef qui a plus de solidite dans 1 esprit qu'on ne pense, si
le plan qu'on me propose vaut la peine de s'en occuper. C'est une grande question pour
moi! S'il la juge convenable sous plusieurs rapports, engagez-la, ma chere tante, a
s'interesser a moi. Je sais qu'il me veut du bien. II m'a parle dans le temps d'une
commission pour les pays et-rangers, d'une charge qu'on pouvait creer pour moi, et qu un
autre avail solicitee. Ne pourrait-on pas у revenir? En tous cas, je me fie a lui [296]
[и, прошу вас, сообщайте мне время от времени
петербургские новости, чтобы я знал, что мне
делать в Крыму. Поговорите с Тургеневым, у
которого больше основательности в характере, чем
обычно думают, стоит ли план, который мне
предлагают, того, чтобы им заниматься. Это
большой вопрос для меня. Если он сочтет его
подходящим во многих отношениях, попросите его,
дорогая тетушка, подумать обо мне. Я знаю, что он
желает мне добра. Он говорил со мной однажды о
заграничной миссии, о должности, которую бы можно
было для меня создать и которой домогался другой.
Нельзя ли вернуться к этому? В любом случае я ему
всецело доверяюсь (фр.).].
Прощайте, до будущей почты, и
любите меня, милая тетушка; я же никого не люблю,
кроме вас, или, лучше сказать, ничего не люблю так,
как Вас. Константин.
Четверг.
Скажите Лизавете Марковне, что я
говорю часто об ней с Кон<стантином>
Мар<ковичем>. И что в моей спальне висит против
моей постели портрет Алексея Николаевича.
350. А. И. ТУРГЕНЕВУ
<9-12 июня 1818. Москва>
Вчера, сидя у Никиты за
письменным столиком и готовясь к отъезду в Крым,
получил письмо Ваше, почтеннейший Александр
Иванович. Я изумился, прочитав его. У меня, у
Никиты руки опустились. Но я вмиг решился, ибо
пишете Вы, вы того желаете. Между тем входит
Жуковский, только что приехавший из Белева. Он
напирает с доводами, с доказательствами, и мы
решились. Жуковский пишет письмо к Государю; вот
он сидит там за столиком, полуодетый... а я за
другим, в ожидании письма. Оно готово! Если что за
нужное найдете поправить, воля ваша! И имя мое
припишите сами. Если успею, то перепишу; может
быть, решитесь отдать без поправок.
О себе скажу вам, что я делами
был задержан в Москве. Время мне дорого: только в
июле можно купаться в море, следственно, я должен
спешить в Крым. Но Жуковский уговаривает
дождаться ответу. Как бы то ни было, ответ
пришлите на имя Петра Михайловича Дружинина,
который мне вручит здесь или отправит в Одессу,
по моему адресу. Не стану говорить Вам о моей
душевной признательности: еду благодарить Вашу
матушку за такого сына, а Никиту обниму за
К<атерину> Ф<едоровну>. Простите! Душевно
кланяюсь Николаю Ивановичу.
Еще есть время приписать:
Жуковский не кончил. Перечитав письмо ваше о
лестных обещаниях Графа, рассуждаю, что теперь
все зависеть будет от одного Государя, который
для меня становится на сей раз Провидением. Вы
устроите все к лучшему: теперь и сердце почти
обещает успех. Как хотите, определяйте. Чин мне по
совести следует. Если бы я просился в отставку, то
отставили бы капитаном, ибо я прослужил целую
кампанию и еще года два в одном чине. Мне
доставалось в полковники. Но бог с ним, с чином!
C'est le cadet de mes sou-cis [297] [Это меня меньше всего
беспокоит (фр.).]. Лучше для чужих краев звание
камер-юнкера, если можно, и если это ничего не
стоит,- тем более говорю лучше, что я в маленьком
чинишке. Жалованье всего нужнее, и чем более, тем
лучше. Досуг, свобода, вот еще важное дело.
Впрочем, если Граф найдет, что я со временем буду
ему пригоден, пусть употребит. Я умею писать
по-русски, разумею несколько языков и в лагере
приобрел некоторую опытность. Впрочем, вы мне
лучший судья: вы лучше знаете, на что гожусь и на
что не гожусь.
Замечание. Без Северина мы не
обойдемся. Поговорите с ним чистосердечно. Я знаю
его дружбу ко мне: он и теперь столь усердно
поможет, как и прежде. Он все заготовил,
признайтесь сами. Вы счастливее других, не потому
ли, может быть, что трудно кому-нибудь превзойти
вас в доброте, точно так, как княгиню Голицыну,
Авдотью Ивановну,- в красоте и приятности. Вы оба
никогда не состареетесь: вы - душою, она - лицом.
Это не я говорю: Жуковский, который все утро с
книгопродавцем Поповым просидел в Сандуновской
бане и уговаривал его не продавать дурных книг.
Ей-ей, они там встретились!
Не пишу к Графу, ибо вы не хотели
сего. И на что ему мои пустые фразы? Если он желает
мне добра и сделает мне добро, то собственное
сердце его скажет ему спасибо красноречивее,
нежели я сказать могу. Но если прикажете, писать
буду. Вручаю это помело Жуковскому.
<Приписка В. А. Жуковского>:
Вот что мы положили: Батюшков остается в Москве
до первого от тебя ответа, следственно, tout au plus [298]
[самое большее (фр.).] на две недели. Твой ответ
должен решить, куда ему ехать: в Петербург или в
Одессу. С его письмом ты являешься к Капо
д'Истрии, сказываешь ему, что Батюшков, ехавший
для поправления здоровья в южную Россию для
морских бань, которыми можно пользоваться только
в июле месяце, решился, однако, в надежде на его (К.
д'И.) явное желание действовать для пользы его
(Бат.), пожертвовать двумя неделями драгоценного
времени, и что, следовательно, скорый и
решительный ответ необходим. Капо д'Истрия не
замедлит, а ты тотчас эстафету к Батюшкову в
Москву. Моя мысль: отдать экземпляр Батюшкова
сочинений Капо д'Истрии: они будут документом и
его способностей в мирном роде, не в одном
военном. Моя исповедь: Тургенев - лучший из людей!
Письмо его к Батюшкову тронуло и обрадовало
Жуковского, который обнимает его с новой
благодарностию.
Впрочем, если письмо
многоречиво, а не красноречиво (что и нам
кажется), то поправьте, перемените. Но оно дельно,
это главное, и из него можно составить записку. Не
знаю, останусь ли здесь до 25-го, Жуковский решит.
<Приписка В. А. Жуковского>:
Останется. Жуковский.
На всякий случай ответ
адресуйте к Дружинину.