ИЗ БЕДЫ В БЕДУ
      Пик очунлся в полной темноте. Он лежал на чем-то твердом и неровном. Голова и раны на теле сильно болели, но было тепло. Пока он заливывал свои раны, глаза его понемножку начали привыкать к темноте.
      Он увидел, что находится в просторном помещении, с круглыми стенамси, уходящими куда-то вверх. Потолка не было видно, хотя где-то над головой мышонка зияло большое отверстие. Через это отверстие в помещениео проникал еще совсем бедный свет утренней зари.
      Пик посмотрел, на чем он лежит, и сейчас же вскочил.
      Лежал он, оказывается, на мертвых мышах. Мышей было несколько, и все они закоченели: видно, лежали здесь давно.
      Страх придал мышонку силы.
      Пик выкарабкался по шероховатой отвесной стене и выглянул наружу.
      Кругом были только засыпанные снегом ветви. Внизу под ними виднелись макушки кустов.
      Сам Пик находился на дереве; выглядывал из дупла.
      Кто принес его сюда и бросил на дно дупла, мышонок так никогда и не узнал. Да он и не ломал себе голову над этой загадкой, а просто поспешил скорей удрать отсюда.
      дело же было так. На льду реки его настигла ушастая лесная сова. Она стукнула его клювом по голове, схватила когтями и понесла в лес.
      К счастью, сова была очень сыта: она только что поймала зайчонка и съела, сколько могла. Зоб ее был так плотно набит, что в нем не оставалось места даже для маленького мышонка. Она и решила оставить Пика про запас.
      Сова отнесла его в лес и кинула в дупло, где у нее была кладовая. Она еще с осени натаскала сюда с десяток убитых мышей. Зимой добывать пищу бывает трудно, и даже таким ночным разбойникам, как сова, случается голодать.
      Конечно, она не знала, что мышонок только оглушен, а то сейчас же проломила бы ему череп своим острым клювом. Обыкновенно ей удавалось приканчивать мышей с первого удара.
      Пику повезло на этот раз.
      Он благополучно спустился с дерева и юркнул в кусты.
      Тут только Пик заметил, что с ним творится что-то неладное, дыхание вылетало у него из горла со с вистом.
      Раны не были смертельны, но совиные когти что-то повредили у него в груди, и вот он начал свистеть после быстрого бега.
      Когда он отдохнул и стал дышать ровно, свист прекратился. Мышонок наелся горькой коры с куста и снова побежал - подальше от страшного места.
      Мышонок бежал, а позади него оставалоась в снегу тонкая двойная дорожка: его след.
      И когда Пик добежал до поляны, где за забором стоял большой дом с дымящимися трубами, на след его уже напала лиса.
      Нюх у лисы очень тонкий. Она сразу поняла, что мышонок пробежал тут только что, и пуслилась его догонять.
      Ее огненно-рыжий хвост так и замелькал меж кустов, и уж, конечно, она бежала гораздо быстрей мышонка.
      ГОРЕ-МУЗЫКАНТ
      Пик не знал, что лиса гонится за ним по пятам. Поэтому, когда из дома выскочили две громдные собаки и с лаем кинулись к нему, он решил, что погиб.
      Но собаки, понятно, его даже не заметили. Они увидели лису, которая выскочила за ним из кустов, и кинулась на нее.
      лиса мигом повернула назад. Ее огненный хвост мелькнул в последний раз и исчез в лесу.
      Собаки громадными прыжками пронеслись над головой мышонка и тоже пропали в кустах.
      Пик без всяких приключений добрался до дома и шмыгнул в подполье.
      Первое, что Пик заметил в подполье, был сильный запах мышей.
      У каждой породы зверей свой запах, и мыши различают друг друга по запаху так же хорошо, как мы различаем людей по их виду.
      поэтому Пик узнал, что тут жили мыши не его породы. Но все-таки это были мыши, и Пик был мышонок.
      Он так же обрадовался им, как Робинзон обрадовался людям, когда вернулся к ним со своего необитаемого острова.
      Сейчас же Пик и побежал отыскивать мышей.
      Но разыскать мышей здесь оказалось не так просто. Мышиные следы и запах их были всюду, а самих мышей нигде не было видно.
      В потолке подполья были прогрызены дырки. Пик подумал, что мыши, может быть, живут там, наверху, взобрался по стенке, вылез через дырку и очутился в чулане.
      На полу стояли большие, туго набитые мешки.
      Один из них был прогрызен внизу, и крупа высыпалась из него на пол.
      А по стенам чулана были полки. Оттуда доносились замечательно вкусные запахи. Пахло и копченым, и сушеным, и жареным, и еще чем-то очень сладким.
      Голодный мышонок жадно набросился на еду.
      после горькой коры крупа показалась ему такой вкусной, что он наелся прямо доотвала. Так наелся, что ему даже дышать стало трудно.
      И тут опять в горле у него засвистело и запело.
      А в это время из дырки в полу высунулась усатая острая мордочка. Сердитые глазки блеснули в темноте, и в чулан выскочила крупная серая мышь, а за ней еще четыре такие же.
      Вид у них был такой грозный, что Пик не решился кинуться им навстречу. Он робко топтался на месте, и от волнения свистел все громче и громче.
      Серым мышам не понправился этот свист.
      Откуда взялся этот чужой мышонок-музыкант?
      Серые мыши чулан считали своим. Они иногда принимали к себе в подполье диких мышей, прибегавших из лесу, но таких свистунов никогда еще не видали.
      Одна из мышей броилась на Пика и больно куснула его в плечо. За ней налетели другие.
      Пик еле-еле успел улизнуть от них в дырочку под каким-то ящиком. Дырочка была так узка, что серые мыши не могли туда пролезть за ним. Тут он был в безопасности.
      Но ему было очень горько, что его серые родственники не захотели принять его в свою семью.
      МЫШЕЛОВКА
      Каждое утро сестренка спрашивала у брата:
      - Ну что, поймался мышонок?
      Брат показывал ей мышей, какие попадались ему в мышеловку. Но это были все серые мыши, и девочке они не нгравились. Она даже немножко боялась их. Ей непременно надо было маленького желтого мышонка.
      - Отпусти их, - говорила она грустно. - Эти не такие хорошие.
      Брат уносил пойманных мышей. А в последние дни мыши что-то совсем перестали ему попадаться.
      Удивительней всего было, что приманку кто-то съедал каждую ночь.
      С вечера мальчик насадит пахучий кусочек копченой ветчины на крючок, насторожит тугие дверцы мышеловки, а утром придет - на крючке нет ничего, и дверцы захлопнуты.
      Он уж и мышеловку сколько раз осматривал: нет ли где дырки? Но больших дырок - таких, через которые могла бы пролезть мышь, - в мышеловке не было.
      Так прошла целая неделя, а мальчик никак не мог понять, кто ворует у него приманку.
      И вот утром на восьмой день мальчик прибежал из чулана и еще в дверях закричал:
      - Поймал! Гляди: желтенький!
      - Желтенький, желтенький! - радовалась сестренка. - Смотри, да это же наш Пик: у него и ушко разрезано. Помнишь, ты его ножиком тогда?.. Беги скорей за молоком, а я оденусь пока.
      Она еще лежала в постели.
      Брат побежал в другую комнату, а она поставила мышеловку на пол, выскочила из-под одеяла и быстро накинула на себя платье.
      Но когда она снова взглянула на мышеловку, мышонка там уже не было.
      Пик давно научился удирать из мышеловки. Одна проволочка была в ней немножко отогнута. Серые мыши не могли протиснуться в эту лазейку, а он проходил свободно.
      Он попадал в ловушку через открытые дверцы и сейчас же дергал за приманку.
      Дверцы с шумом захлопывались, но он быстро оправлялся от страха, спокойно съедал приманку, а потому ходил через лазейку.
      В последнюю ночь мальчик случайно поставил мышеловку у самой станки и как раз тем боком, где была лазейка, и Пик попался. А когда девочка оставила мышеловку среди комнаты, он выскочил и спрятался за большой сундук.
      МУЗЫКА
      Брат застал сестренку в слезах.
      - Он убежал! - говорила она сквозь слезы. - Он не хочет у меня жить!
      Брат поставил блюдечко с молоком на стол и принялся ее утешать:
      - Распустила нюни! Да я его сейчас поймаю в сапог.
      - Как в сапог? - удивилась девочка.
      - Очень просто! Сниму сапог и положу его голеницем по стенке, а ты погонишь мышонка. Он побежит вдоль стенки, - они всегда у самой стенки бегают, - увидит дырку в голенище, подумает, что это норка, и шмыг туда! Тут я его и схвачу, в сапоге-то.
      Сестренка перестала плакать.
      - А знаешь что? - сказала она задумчиво. - Не будем его ловить. Пусть живет у нас в комнате. Кошки у нас нет, его никто не тронетр. А молочко я буду ставить ему вот сюда, на пол.
      - Всегда ты выдумываешь! - недовольно соказал брат. - Мне-то что? Этого мышонка я тебе подарил, делай с ним что хочешь.
      Девочка поставила блюдце на пол, накрошила в него хлеба. Сама села в сторонку и стала ждать, когда мышонок выйдет. Но он так и не вышел до самой ночи. Ребята решили даже, что он убежал из комнаты.
      Однако утром молоко оказалось выпитым и хлеб съеденным.
      "КАк же мне его приручить?! - думала девочка.
      Пику жилось теперь очень хорошо. Он ел всегда вдоволь, серых мышей в комнате не было, и его никто не трогал.
      Он натаскал за сундук тряпок и бумажек и устроил себе там гнездо.
      Людей он остерегался и выходил из-за сундука только ночью, когда ребята спали.
      Но раз днем он услышал красивую музыку. Кто-то играл на дудочке. Голос у дудочки был тонкий и желобный.
      И опять, как в тот раз, когда Пик услыхал "соловья-разбойника" - жулана, мышонок не мог справиться с искушением послушать музыку ближе. Он вылез из-за сундука и остановился на полу среди комнаты.
      На дудочке играл мальчик.
      Девочка сидела рядом с ним и слушала. Она первая заметила мышонка.
      Глаза у нее стали вдруг большие и темные. Она тихонько подтолкнула брата локтем и прошептала ему:
      - Не шевелись!.. Видишь, Пик вышел. Играй, играй, он хочет слушать!
      Брат продолжал дудеть.
      дети сидели смирно, боясь пошевелистья.
      Мышонок слушал грустную песенку дудочки и как-то совсем забыл про опасность.
      Он даже подошел к блюдцу и стал лакать молоко, точно в комнате никого не было. И скоро налакался так, что сам стал свистеть.
      - Слышишь? тихонько сказала девочка брату. - Он поет.
      Пик опомнился только тогда, когда мальчик опустил дудочку, и сейчас же убежал за сундук.
      Но теперь ребята знали, как приручить дикого мышонка. Они тихонько дудели в дудочку. Пик выходил на середину комнаты, садился и слушал.
      А когда он сам начинал свистеть, у них получались настоящие концерты.
      ХОРОШИЙ КОНЕЦ
      Скоро мышонок так привык к ребятам, что совсем перестал их бояться. Он стал овыходить без музыки. Девочка приучила его даже брать хлеб у нее из рук. Она садилась на пол, а он карабкался к ней на колени.
      Ребята сделали ему маленький деревянный домик с нарисованными окнами и настоящими дверями.
      В этом домике он жил у них на столе, а когда выходил гулять, по старой привычке затыкал дверь всем, что попадалось ему на глаза: тряпочкой, мяток бумажкой, ватой.
      Даже мальчик, который так не любил мышей, очень привязался к Пику. Больше всего ему нравилось, что мышонок ест и умывается передними лапками, как руками.
      А сестренка очень любила слушать его тоненький-тоненький свист.
      - Он хорошо поет, - говорила она брату, - он очень любит музыку.
      Ей в голову не приходилол, что мышонок пел совсем не для своего удовольствия. Она ведь не знала, какие опасности пережил маленький Пик и какое трудное путешествие он совершил, раньше чем попал к ней.
      И хорошо, что оно так хорошо кончилось.
      СОВА
      Соидит Старик, чай пьет. Не пустой пьет - молоком белит. Летит мимо Сова.
      - Здорово, - говорит, - друг!
      А Старик ей:
      - Ты, Сова, - отчаянная голова, уши торчком, нос крючком. ты от солнца хоронишься, людей сторонишься, - какой я тебе друг!
      Рассердилась Сова.
      - Ладно же, - говорит, - старый! Не стану по ночам к тебе на луг летать, мышей ловить, - сам лови.
      А Старик:
      - Вишь, чем пугать вздумала! Утекай, пока цела.
      Улетела Сова, забралась в дуб, никуда из дупла не летит.
      Ночь пришла. на стариковом лугу мыши в норах свистят-перекликаются:
      - Погляди-как, кума, не летит ли Сова - отчаянная голова, уши торчком, нос крючком?
      Мышь Мыши в ответ:
      - Не видать Совы, не слыхать Совы. Наныче нам на лугу раздолье, нынче нам на лугу приволье.
      Мыши из нор поскакали, мыши по лугу побежали.
      А Сова из дупла:
      - Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы худа не вышло: мыши-то, говорят, на охоту пошли.
      - А пускай идут, - говорит Старик. - Чай, мыши не волки, не зережут телки.
      Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнезда ищут, землю роют, шмелей ловят.
      А Сова из дупла:
      - Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: все шмели твои разлетелись.
      - А пускай летят, - говорит Старик. - Что от них толку: ни меду, ни воску, - волдыри только.
      Стоит на лугу клевер кормовистый, головой к земле виснет, а шмели гудят, с луга прочь летят, на клевер не глядят, цветень с цветка на цветок не носят.
      А Сова из дупла:
      - Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: не пришлось бы тебе самому цветень с цветка на цветок переносить.
      - И ветер разнесет, - говорит Старик, а сам в затылке скребет.
      Поо лугу ветер гуляет, цветень наземь сыплет. Не попадает цветень с цветка на цветок, - не родится клевер на лугу; не по нраву это Старику.
      А Сова из дупла:
      - Хо-хо-хо, Старик! Корова твоя мычит, клеверу просит, - трава, слышь, без клеверу, что каша без масла.
      Молчит Старик, ничего не говорит.
      Была Корова с клевера здорова, стала Корова тощать, стала молока сбавлять; пойло лижет, а молоко все жиже да жиже.
      А Сова из дупла:
      - Хо-хо-хо, Старик! Говорила я тебе: придешь ко мне кланяться.
      Старик бранится, а дело-то не клеится. Сова в дубу сидит, мышей не ловит.
      Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнезда ищут. Шмели на чужих лугах гуляют, а на стариков луг и не заглядывают. Клевер на лугу не родится. корова без клеверу тощает. Молока у коровы мало. вот и чай белить Старикоу нечем стало.
      Нечем стало Старику чай белить, - пошел Старик Совет кланяться:
      - Уж ты, Совушка-вдовушка, меня из беды выручай: нечем стало мне, старому, белить чай.
      А Сова из дупла глазищами луп-луп, ножищами туп-туп.
      - То-то, - говорит, - старый. Дружно не грузно, а врозь хоть брось. Думаешь, мне-то легко без твоих мышейж?
      Простила Сова Старика, вылезла из дупла, полетела на луг мышей ловить.
      Мыши со страху попрятались в норы.
      Шмели загудели над лугом, принялись с цветка на цветок летать.
      Клевер красный стал на лугу наливаться.
      Корова пошла на луг клевер жевать.
      Молока у коровы много.
      Стал Старик молоком чай белить, чай белить - Сову хвалить, к себе в гости звать, уваживать.
      ЛЕСНОЙ КОЛОБОК - КОЛЮЧИЙ БОК
      Жили-были старик со старухой - те самые, от которых Колобок укатился. Пошли они в лес. Старик и говорит старухе:
      - Глянь-ка, старуха, никак под кустиком-то наш Колобок лежит?
      Старик плохо видел, да и у старухи глаза слезились. Наклонилась она поднять Колобок - и наткнись на что-то колючее. Старуха: "Ой!" - а Колобок вскочил на коротенькие ножки и покатил по дорожке.
      Катится Колобок по дорожке, - навстречу ему Волк:
      - Колобок, Колобок, я тебя съем!
      - Не ешь меня, Серый Волк, я тебе песенку спою:
      Я лесной колобок - колючий бок!
      Я по коробу не скребен,
      По сусеку не метен,
      На сметане не мешен.
      Я под кустиком рос,
      Весь колючками оброс,
      Я на ощупь нехорош,
      Меня голыми руками не возьмешь!
      Я от дедушки ушел,
      Я от бабушки ушел, -
      От тебя, Волк, подавно уйду!
      Волк рассердился - хвать его лапой! Колючки в лапу впились, - Волку, ой, больно! А Колобок подскочил и покатился по дорожке, - только его Волк и видел!
      Катится Колобок, - навстречу ему Медведь:
      - Колобок, Колобок, я тебя съем!
      - Где тебе, косолапому, съесть меня!
      Я лесной колобок - колючий бок!
      Я по коробу не скребен,
      По сусеку не метен,
      На сметане не мешен.
      Я под кустиком рос,
      Весь колючками оброс,
      Я на вкус нехорош,
      Меня в рот не возьмешь!
      Я от дедушки ушел,
      Я от бабушки ушел,
      Я от Волка ушел,
      От тебя, Медведь, подавно уйду!
      Медведь разозлился, хотел его в пасть схватить, - губы наколол, - ой, больно! А Колобок опять покатился, - только Медведь его и видел.
      Катится Колобок, - навстречу ему Лиса:
      - Колобок, Колобок, куда катишься?
      - Качусь по дорожке.
      - Колобок, Колобок, спой мне песенку!
      Колобок и запел:
      - Я лесной колобок - колючий бок!
      Я по коробу не скребен,
      По сусеку не метен,
      На сметане не мешен.
      Я под кустиком рос,
      ВЕсь колючками оброс,
      Я кругом нехорош;
      Как меня ты возьмешь?
      Я от дедушки ушел,
      Я от бабушки ушел,
      Я от Волка ушел,
      От Медведя ушел,
      От тебя, Лисы, не хитро уйти!
      И только было покатился по дорожке, - лиса его тихонечко, одними коготками, толк в канаву! Колобок - плюх! - в воду. Мигом развернулся, заработал лапками, - поплыл. Тут все и увидели, что это совсем не Колобок, а настоящий лесной еж.
      РОСЯНКА - КОМАРИНАЯ СМЕРТЬ
      Летел комар над прудом и трубил:
      - Я - Комарище -
      Жигать мастерище, -
      Носом востер,
      Зол и хитер.
      Все меня боятся:
      За всех умею взяться,
      Зверя и птицы
      Крови напиться.
      Недруги ищут
      Меня, Комарища,
      А я удал:
      Жиг! - и умчал.
      Никому меня, Комара, не словить!
      Услыхала его Стрекоза и говорит:
      - Не хвались, комар, храбростью да ловкостью! В лесу дремучем на болоте топучем живет Росянка - Комариная Смерть. Изловит тебя, кровопийцу, Росянка.
      - А вот не изловит! - говорит Комар.
      Затрубил и полетел в лес.
      Прилетел в лес дремучий, - видит: видит на сосне Копалуха. Перо у Копалухи плотное, ноги жесткие, нос костяной. Поди подступись к ней!
      А Комар сел ей на бровь, - где перышек нет, изловчился, - жиг ее в бровь!
      Сорвалась Копалуха с сосны, заклохтала, загремела крыльями по лесу!
      А Комар увернулся, в сторону метнулся, повыше поднялся, летит, трубит:
      - Не словила меня, Комара, Копалуха!
      Летит по лесу дремучему, видит: в кустах Грибник пробирается, суковатым батожком подпирается, картузом от мошки отбивается. На теле у Гирбника рубаха, на ногах - штаны, а внизу - сапоги. Поди подступись к нему!
      Комар сел ему на нос, - где на коже нет ожежи, - изловчился, - жиг его в нос!
      Вскрикнул Грибник, замахал батожком, грибы выронил.
      А Комар увернулся, в сторону метнулся, повыше поднялся, летит, трубит:
      - не словил меня, Комара, Грибник!
      Летит по лесу дремучему, видит: из чащи Сохатый прет, бородой трясет, рогами дерева задевает, ногами бурелом сокрушает. Все тело Сохатотго длинной шерстью поросло, а рога да копыта костяные. Поди-ка к нему подступись!
      А Комар подлетел, на веко ему, - где шерсть коротка, - сел, - жиг в глаз!
      Взревел Сохатый, рогом дерево с корнем вырвал, копытами землю взрыл.
      а Комар увернулся, в сторону метнулся, повыше поднялся, летит, трубит:
      - Не словил меня, Комара, Сохатый!
      Летел-летел, глядит, - среди леса дремучего болото топучее. Никого на болоте нет, только мох кругом, а во мху малая Травинка растет.
      Спустился Комар на олото, сел на Травинку.
      Спрашивает Травинку:
      - Уж не ты ли Росянка - Комариная Смерть?
      Отвечает Травинка сладким голоском:
      - Погляди, комар, на мои цветочки.
      Поглядел Комар на цветочки. Белые цветочки в взеленых колокольчиках. Солнце за тучку,- цветочки в колокольчики. Солнце из тучки, - и цветочки выглянут.
      Говорит Комар Травинке:
      - Хороши у тебя цветочки! А не видала ты Росянки - Комариной Смерти?
      Говорит Травинка сладким-пресладким голоском:
      - погляди, комар, на мой колосок...
      поглядел Комар на колосок.
      Колосок прямой, зеленый, стройненький.
      Говорит Комар Травинке:
      - Ничего себе колосок. А не слыхала ты про Росянку - Комариную Смерть?
      Говорит Травинка приторным голоском:
      - Погляди, комар, на мои листочки!
      Поглядел Комар на листочки. Круглые листочки лежат на земле, по краям их частые булавочки, на булавочках медвяная роса капельками.
      Как увидел Комар ее капельки, - сразу пить захотел. Слетел на листок, опустил в каплю носок, стал росу медвяную пить.
      Летела мимо Стрекоза, увидала Комара на листке и говорит:
      - Попался Комар Росянке!
      Хотел Комар крыльями взмахнуть, - крылья к листку пристали; хотел ногами шагнуть, - ноги увязли, хотел нос вытащить, - нос прилип!
      Изогнулись гибкие булавочки, вонзились в комариное тело, прижали Комара к листику, - и выпила Росянка комариную кровь, как пил комар кровь звериную, птичью и человечью.
      Тут Комару и смерть пришла.
      А Росянка и по сей день на болоте живет и других комаров к себе ждет.
      МУЗЫКАНТ
      Старый медвежатник сидел на завалинке и пиликал на скрипке. Он очень любил музыку и староался сам научиться играть. Плохо у него выходило, но старик и тем был доволен, что у него своя музыка. Мимо проходил знакомый колхозник и говорит старику:
      - Брось-ка ты свою скрипку-то, берись за ружье. Из ружья у тебя лучше выходит. Я сейчас медведя видел в лесу.
      Старик отложил скрипку, расспросил колхозника, где он видел медведя. Но не нашел даже и следа его.
      Устал старик и присел на пнек отдохнуть.
      Тихо-тихо было в лесу. Ни сучок нигде не треснет, ни птица голосу не подаст. Вдруг старик услыхал: "Дзенн!.."
      Немного погода яопять: "Дзенн!.."
      Старик удивился:
      "Кто же это в лесу на струне играет?!
      А из лесу опять "Дзенн!.." - да так звонко, ласково.
      Старик встал с пенька и острожно пошел туда, откуда слышался звук. Звук слышался с опушки.
      Старик подкрался из-за елочки и видит: на опушке разбитое грозой дерево, из него торчат длинные щепки. А под деревом сидит медведь, схватил одну щепку шапой. Медведь потянул к себе щепку и отпустил ее. Щепка выпрямилась, задрожала, и в воздухе раздалось: "Дзенн!.." - как струкна пропела.
      Медведь наклонил голову и слушает.
      Старик тоже слушает: хорошо поет щепка!
      Замолк звук, - медведь опять за свое: оттянул щепку и пустил.
      Вечером знакомый колхозник еще раз проходит мимо избы медвежатника. Старик опять сидел на завалинке со скрипкой. Он польцем дергал одну струну, и струна тихонечко пела: "Дзинн!". Колхозник спросил старика:
      - Ну что, убил медведя?
      - Нет, - ответил старик.
      - Что ж так?
      - Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я?
      И старик рассказал клохознику, как медведь играл на расщепленном грозой дереве.
      ПОДКИДЫШ
      Мальчишки разорили гнездо каменки, разбили ее яички. Из разбитых скорлупок выпали голые, слепенькие птенчики.
      Только одно из шести яичек мне удалось отобрать у мальчишек целым.
      Я решил спасти спрятанного в нем птенчика.
      Но как это сделать?
      Кто выведет его из яйца?
      Кто вскормит?
      Я знал неподалеку гнездо дроугой птички - пеночки-пересмешки. Она только что отложила свое четвертое яичко.
      Но примет ли пресмешка подкидыша? Яйцо каменки ычисто-голубое. Оно больше и совсем не похоже на яички пересмешки: те - розовые с черными точечнами. И что будет с птенцом каменки? Ведь он вот-вот должен выйти из яйца, а маленькие пересмешки выклюнутся только еще дней через двенадцать.
      Станет ли пересмешка выкармливать подкидыша?
      Гнездо пересмешки помещалось на березе так невысоко, что я мог достать его рукой.
      Когда я подошел к березе, пересмешка слетела с гнезда.
      Она порхала по ветвям соседних деревьев и жалобно посвистывала, словно умоляла не трогать ее гнрезда.
      Я положил голубок яичко к ее малиновым, отошел и спрятался за куст.
      Пересмешка долго не возхвращалась к гнезду. А когда, наконец, подлетела, не сразу уселасть в него: видно было, что она с недоверием разглядывает чужое голубое яйцо.
      Но все-таки она села в гнездо. Значит, приняла чужое яйцо. Подкилыш стал приемышем.
      Но что будет завтра, когда маленькая каменка выклюентся из яйца?
      Когда утром на следующий день я подошел к березе, с одной стороны гнезда торчал носик, с другой - хвост пересмешким.
      Сидит!
      Когда она слетела, я заглянул в гнездо. Там было четыре розовых яичка и рядом с ними - голый слепенький птенчик каменки.
      Я спрятался и скоро увидел, как прилетела пересмешка с гусеничкой в клюве и сунула ее в рот маленькой каменке.
      Теперь я был уже почти уверен, что пересмешка выкормит моего подкидыша.
      Прошщло шесть дней. Я каждый день подходил к гнезду и каждый раз видел торчащие из гнезда клювик и хвост пересмешки.
      Очень меня удивляло, как она поспевает и каменку кормить, и высиживать свои яйца.
      Я скорей отходил прочь, чтоб не помешать ей в этом важном деле.
      На седьмой день не торчали над гнездом ни клювик, ни хвост.
      Я подумал: "Все кончено! Пересмешка покинула гнездо. Маленькая каменка умерла с голоду".
      Но нет, - в гнезде лежала живая каменка! Она спала и даже не тянула вверх головку, не разевала рта: значит, была сыта.
      Она так вырносла за эти дни, что покрывала своим тельцем чуть видные из-под нее розовые яички.
      Тогда я догадался, что приемыш отблагодарил свою новую мать: теплотой своего тельца он грел ее яички - высиживал ее птенцов.
      Так оно и было.
      Пересмешка кормила приемыша, приемыш высиживал ее птенцов.
      Он вырос и вылетел из гнезда у меня на глазах.
      И как раз к этому времени выклюнулись птенчики из розовых яичек.
      Пересмешка принялась выкармливать своих родных птенцов - и выкормила их на славу.
      АРИШКА-ТРУСИШКА
      Колхозницы Федоры дочурку все Аришкой-Трусишкой звали. До того трусливая была девочнка, - ну просто ни шагу от матери! И в хозяйстве от нее никакой помощи.
      - Слышь, Аришка, - скажет бывало мать, - возьми ведерочко, натаскай из пруда воды в корыто: постираться надо.
      Аришка уж губы надула:
      - Да-а!.. В пруду - лягушки.
      - ну и пусть лягушки. Тебе что?
      - А они прыгучие. Я их боюся.
      Натаскает Федора воды сама, белье постирает:
      - Поди, доченька, на чердаке белье развесь - посушиться.
      - Да-а!.. На чердаке - паук.
      - Ну и пусть паук.
      - Он ползучий. Я его боюся.
      Махнет Федра рукой на дочь, сама на чердак полезет:
      - А ты, Аришка, пока хть в чулан сходи, молока крынку принеси.
      - Да-а!.. А в чулане - мыши.
      - А хоть бы и так! Не съедят они тебя.
      о- Они хвостатые. Я их боюся.
      Ну что с такой трусишкой поделаешь?!
      Раз летом убирали колхозники сено на дальнем покосе в большом лесу.
      Аришка от матери ни на шаг, цепляется за юбку, - работать не дает.
      Федора и придумала:
      - Ты бы, девушка, в лес сходила по малину. Тут в лесу страсть сколько малины. Хоть лукошко набери.
      Аришка - первая в колхозе сластена. К ягодам липнет, как муха к сахару.
      - Где, маменька, где тут малинка?
      - Да вон на опушке. Идем, покажу.
      Как увидала Аришка на кустах красные ягоды, так к ним и кинулась.
      - Далеко-то в лес, слышь, не ходи, доченька, - наставляла Федороа. - А напугаешься чего, - меня кличь. Я тут рядом буду, никуда не уйду.
      Славно поработалось в тот день Федоре: ни разу ее из лесу Аришка не откликнула.
      Пришло время полдничать. Только собралась Федора за дочуркой в лес, глядь - Аришка сама идет. Все щеки у нее в малиновом соку и в руках - полное лукошко ягоды.
      - Умница, доченька! - обрадовалась Федора. - И где же это ты столько много ягоды набрала?
      - А там подальше, за ручьем, в большом малиннике.
      - Ишь расхрабрилась, куда забрела! Говорила ведь я тебе: далеко в лес не заходи. Как там тебя звери не съели?
      - Какие там звери! - смеется Аришка. - Один медвежонок всего и был.
      Тут уж Федоре пришел черед пугаться:
      - Как... медвежонок?.. Какой такой медвежонок?..
      - Да смешной такой, хорошенький. Мохнатый весь, носик черненький, а глазки селеные-зеленые!
      - Батюшки-светы! И ты не испугалась?
      - И не подумала! Я ему: "Здравствуй, Мишкук!" А он, бедненький, напугался - да на дерево от меня. Я ему кричу: "Слазь, Мишенька, слазь! Дай только поглажу!" А он выше да выше. Так и не слез ко мне. Поди, и сейчас на том дереве сидит, с перепугу-то.
      У Федоры так сердце и оборвалось:
      - А в кустах, доченька, никого там не приметила?
      - Был кто-то, ходил, сучьями потрескивал да все ворчал толстым голосом. Тоже, верно, малинку собирал. Уж я звала-звала: "Дяденька, пособи медвежонка поймать!" Да не вышел он ко мне.
      - Дитя неразумное! - всплеснула руками Федора. - Да ведь это не иначе, как сама медведиха кругом ходила, своего медвежонка берегла! Да как только она тебя насмерть не разорвала!
      А колхозники, как такооое услыхали, - сейчас подхватили кто топор, кто вилы - да в лес!
      В малиннике за ручьем и на самом деле нашли медведицу. Только она им не делась, ушла от них с другим своим медвежонком.
      А того медвежонка, что на дерево залез, колхозники изловили и Аришке в подарок на ремешке привели.
      Случилось это все в прошлом году.
      Теперь медвежонок с большого медведя вырос, а от Аришки ни на шаг, как бывало Аришка от матери. Сама Аришка - та все еще маленькая, только еще в первый класс пошла, а над партой ее чуть видно.
      Мишука своего нисколько не боится, хоть он вон какое страшилище вырос: лошади от него шарахаются и трактор на дыбы становится.
      Нынче уж Федорину дочурку никто Аришкой-Трусишкой не зовет, - все Аришей-с-Мишей величают. Она старательная такая стала, всем девчонкам в пример, матери помощница. И за водой на пруд, и в погреб, и на чердак ходит.
      Вот и пойми ее, чего она раньше мышей-то боялась!
      МУХА И ЧУДОВИЩЕ
      Бабушка говорит: мало любить всякую животнику, ее пониаать еще надо, - а это не так просто.
      Удивляюсь прямо: что тут мудреного?
      Один раз лежу в траве на солнышке, - загораю.
      Вдруг - бац! - у меня перед носом села муха. На лист сирени. Да не простая муха - серая комнатная, а замечательно какая красивая. Майка на ней зеленая, трусы синие, все яркое, белстящее, в обтяжку, как облитое. Бывают такие блестящие мухи.
      Села и сидит. Тоже, видно, загорать прилетела. И, видно, ей скучно: лениво так брюшко себе почесала задней ножкой и зевнула во всю пасть.
      Хотя, может быть, это мне только так показалосоь, что пасть. Спорить не буду. По правде, я даже не знаю, есть ли у мухи пасть. надо будет как-нибудь через увеличительное стекло посмотреть. Хобот-то у муж есть: это простыми глазами видно. А раз есть хобот, - значит, должна быть и пасть: иначе куда же ей хоботом еду класть? Я слона видел. Он хоботом взял у мальчика булку и отправил ее себе в пасть. У него здоровая пасть. Наверное, и у мухи не хуже.
      Ну, одним словом, вижу: мухе скучно сидеть одной на листе и загорать. И она очень обрадовалась, когда вдруг кто-то стал снгизу подниматься на лист.
      Показалась зеленая гладкая голова с длинным кривым рогом и двумя ярко-красными глазами под ним. Потом толстая шея...
      Муха было подскочила к ней, - а шея все вытягивается, вытягивается из-под листа - тиолстая, жирная, вся в перетяжках. Голова все выше, выше... и уставилась на муху своими красными глазами.
      Муха - брык! - со всех ног и отскочила на дальний край листа. Я так и прыснул со смеху. Кричу ей:
      - Струсила, струсила! - хотя, правда, рогатое чудовище и мне показалось довольно страшным.
      Музе, конечно, стыдно. Она сделала вид, будто и не думала удирать, а так, отскочила только, чтобы удобнее было драться. Она поплевала себе в ладошки и стала засучивать рукава: "А ну, выходи на кулачки!"
      Видели, как это мухи делают? Подожмут передние ножки и ножкой об ножку сучат, - точь-в-точь рукава закатывают. Хотя раз майки и трусы у них - все это их собственное тело, то никаких рукавов у них и нет. А замечательно похоже это у них выходит!
      Чудовище не двигалось.
      Это придало мухе нахальства. Она опустила руки и на четвереньках бочком, бочком начала наступать на чудовище. Я подумал: "Вот это так здорово! Сейчас поднимается на самые задние ноги и разыграет дурачка на четыре кулачка! Вот это так бокс!"
      Тут чудовище тихонько шевельнулось и направило свой кривог рог прямо ей в грудь.
      Муха - стоп! Но не бежит. Размахнулась сразу двумя средними ножками - и давай себя гладить по бедрам, по трусам, приноравливается, значит, с какой стороны удобнее наподдать.
      Я понимаю, я все понимаю! Мальчишки у нас тоже так делают перед ракой. И вдруг - вот уж этого я сам не ожидал! - рядом с рогатой головой поднимается из-под листа вторая голова - тупорылая, такая же зеленая, только безрогая.
      Муха как подскочит - жжж! - замахала крыльями - и драла по воздуху. Еще бы: сразу с двумя такими чудовищами биться! Всякий струсит.
      Но вот тут-то самое смешное, вторая голова стала на ножки, за ней выпялилось, поднялось на лист все тело чудовища - и оказалось, что чудовище-то одно, а первая его голова, которая с рогом, свосем и не голова, а наоборот - хвост! Оказалось, это гусеница такая толстая - сиреневый бражник, что ли, называется. И на хвосте у нее не глаза, а просто такие точечки ркасные.
      Значит, муха воевать с хвостом собиралась. Вот дуреха-то!
      Я гусеницу сковырнул себе в кепку и побежал скорей бабушке показать и рассказать про муху.
      Бабушка стояла посреди избы и выгоняла мух в открытое окно. Машет полотенцем и кричит:
      - Кыш, мухи! Кыш, кыш отсюда!
      Я ей все рассказал, все объяснил, как было, даже сам показал, как муха рукава засучивала и по трусам себя гладила. А бабушка ну хохотать надо мной!
      Вот уж не понимаю, что тут такого сомешного!
      Прямо до слез дохохоталась и говорит:
      - Ох, и мастер ты у меня из мухи слона делать! Муха и раться-то не собиралась на кулачки, просто она чистилась. И совсем она не такая глупая; она лучше тебя, верно, знала, что это за чудовище лезет, где у него хвост, а где голова. Все то ты из себя выдумал, потому что по себе судишь. Подумай только, разве моухи дерутся на кулачки? У них и кулаков-то нет.
      Вот подите поговорите с ней! Ну что она понимает в драке?
      Я не стал с ней спорить, - пусть думает, что хочет. Я только сказал:
      - Бабушка, а ты зачем кричишь: "ОКыш, омухи, кыш, кыш! из комнаты!"? Думаешь, они слова твои понимают?
      Ну, бабушка мне ничего не ответила. А все-таки потом уж больше не кричала на мух: "Кыш, мухи, кыш!"
      ВОДОЛЮБ В ЛЕСУ
      Где-то за лесом всходило солнце, но в чаще все еще были сумерки.
      Первой осветилась, заиграла яркими листьями зеленая крыша, потом солнечные лучи заглянули в тысячи окошек верхнего этажа леса. Спустились ниже и прогнали ночную тень с густой стены подроста и кустов. Осветили землю, изрытую корнями, заросшую травой и мхом. Наконец упали в подвал - глубокую яму у подножия деревьев, пронизали воду. Солнце встало над лесом и заиграло на дне ямы мириадами разноцветных ыискр и змеек.
      Тогда из-под кучи гнилых листьев на дне выполз большой плоский жук водолюб. Солнечные зайчики заплясали на его гладкой черной с оливковым отливом броне.
      Водолюб приподнялся на длинных задних ногах и, болтая ими вразнобой, стал медленно-медленно подниматься к поверхности воды. Теперь осветилась и грудь его, вся густо покрытая шелковым пушком, с острым шипом посередине.
      Разбуженные солнцем поднимались кругом, приниммались каждый за свое дело многочисленные жители лесного подвала. Медлительные улитки осторожно открывали дверцы своих витых домиков, высовывали мягкие головы с рожками, осторожно оглядевшись, вытягивали наружу все тело, потихоньку ползли по стеблям, сжимая и разжимая свте брюхо-пятку. По разным направлениям сновали, вихляясь всем телом, хищные жучьи личинки: разыскивали себе дичь по силам. Бойкие гладыши, похожие на крепкотелых таракашек с двумя длинными ногами-веслами по бокам, молнией проносились на спине то вверх, то вниз, то вверх, то вниз. Проплыл страшный водяной скорпион, с широко раскинутыми клешнями, готовыми схватить, сжать, разорвать все, что попадется живого.
      Водолюб ни на кого не обращал внимания. Он чересчур силен и велик для всей этой щищной мелочи, тело его надежно защищено от жал и клешней толстой броней. А сам он - покрадистый, мирный жук; он кормится себе подводной травкой и никого не трогает. Просто он слишком долго оставался под водой; ему надо подняться на поверхность, чтобы запастись воздухом.
      Поднявшись до верха, он не выплыл наружу, - только выысунул из воды свои недлинные коленчатые усики с желобками.
      Набрав в желобки воздуху, он опустил усики и вытер их о густой пушок на брюшке. Потом опять набрал воздуху, опять и опять вытер усики о брюшко, о грудь. И вот его стало не узнать: уж не рыжий пушок покрывал весь низ его тела, а блестящая, сверкающая серебром на солнце кольчуга из много множества крошечных воздушных пузырьков. Теперь он мог снова надолго погрузиться на дно. Но ему расходелось в воду. Утро было такое светлое, воздух такой легкий. И он был сыт.
      Он вылез на плавучий лист и лег на нем - погреться на солнышке.
      Мимо него по спокойной воде, как танцоры по блестящему паркету, скользили быстрые водомерки: узкое тельце палочкой, четыре тонких паучьих ноги крест-накрест, а две коротенькие - прижаты к груди. Водомерки могут только бегать по поверхности воды: ни нырять не могут, ни по земле ходить.
      Другое дело - капельные жучки - кружалки, живые и блестящие, как ртуть. Вот один выскочил из-под воды и завертелся, закружился на ней. Вот их уже два, уже много, - и все вместе кружат, и кружат, и кружат - неугомонные. Такую волну подняли, что даже большой лист, на котором принимал солнечную ванну водолюб, слегка азкачался. Но чья-то легкая тень мелькнула над водой - и нет их, кружалов: все исчезли под воду.
      А водолдб все лежит на своем листе и не замечает, что лист его давно прибило к берегу. Но вот голод дает себя знать. Пора под воду - приниматься за еду. Жук поднимается на ножки, неловко переступая ими, подвигается к воде, к самому краю листа... но тут что-то темное проносится мимо него по воздуху - и ллюх в воду! Брызги летят во все стороны.
      Водолюб видит, как, дружно и сильно гребя обеими задними ногами, быстро уходит под воду с неба упавший черный с оранжевой каймой по краям тела крупный плоский жук. Щищный жук - плавунец. Хоть он и поменьше водолюба, но все кончено: мирному водолюбу уже не жить спокойно в этой тихой лесной обители. От плавунца не спасет его и толстая броня. Плавунец знает, как его взять. Есть в броне на шее водолюба щель. Плавунец вопьется своими страшными челюстями-жвалами в эту единственную узкую полоску незащищенного тела - и уж не выпустит свою жертву. От водолюба останется одна пустая шкурка. Перепуганный водолюб поворачивает и ползет на берег: скорей, скорей надо подняться на крылья и лететь искать себе другую яму, тихое лесное убежище!
      Но только он приподнял верхние тяжелобронированные крллья, - к нему сзади подбежал кулик-чернш - и тюк носом в самое основание крыльев! Водолюб так и ткнулся грудью в мягкую землю.
      Зачем черныш это сделал, он и сам, верно, не знал, - просто так, шевелится что-то в траве, - надо клювом! А клюв-то у кулика слабый, тонкий, - где им рушить крепкую жучью броню; им только слизняков таскать из ила. Черныш ушиб себе нос. Разозлился - хвать жука поперек тела, мотнул головой - и водолюб отлетел далеко в траву.
      ОН упал на спину и долго ворочался, помогая себе всеми ногами. Наконец перевернулся, хотел разнять крылья - и не мог: что-то, видно, ему повредил черныш своим глупым ударом. Придется отправляться полдзком разыскивать воду.
      Долго полз он, с трудом пробираясь в густой траве. Здесь он не мог прятаться, как прятался у себя в воде, вплавь: нырнет на дно и залезет под какую-нибудь щепку или корягу. А опоасных врагов кругом много: здесь, в первом этаже леса, ползали змеи, бегали ящерицы, ходили в траве тетерева, а дальше - во мху - белые куропатки. И хотя эти лесные куры разыскивали здесь ягоду - землянику, чернику, гоноболь, - но и они не пропустили бы случая попробовать расклевать даже и такого крупного жука. Носы-то у них покрепче куличьих.

К титульной странице
Вперед
Назад