Но, к счастью, никто из них не заметил его, а для снующих по земле мышей и живущих здесь мелких птиц - лесных коньков, нежных пеночек-трещоток и весничек, для бойкого подкоренника - он был слишком велик. Птички эти испуганно взлетали при его приближении.
      Но зоркий глаз уже следил за ним сверху - из окон второго этажа. Там, в густой чаще молодых льх, осин, берез и елочек, сидела у своего гнезда вороватая сорока. Сквозь отверстия в листве она видела все, что творится внизу.
      Она взлетела, лавируя между частых ветвей короткими крылышками, скользнула вниз, ловко выхватила жука из травы и вернулась с ним в чащу. Там она сунула свою добычу птенцам и - непоседа - сейчас же опять куда-то улетела.
      Не рассчитала сорока! Ее потенцы были еще слишком малы для такой добычи. Напрасно они клевали жука со всех сторон; их клювы скользили по гладкой его броне, не причиняя ему никаких повреждений. Водолюб работал ногами, полз к выходу, - и сорочата не могли его остановить.
      Ноги водолюба вооружены острыми шипами. Ему трудно было пробираться по мягкой подстилке сорочьего гнезда - подстилке из тонких корешков и травинок. И все-таки он добрался до твердого лотка из высохшей глины и по нему быстро вылез в широкий чердак гнезда.
      Сорочье гнездо снаружи - это круглая, плотная снизу и рыхлая сверху постройка из сучьев. Оно помещалось на березке. Водолюб взобрался по сучьям на его дырявую крышу. Тут он опять попробовал полететь, - и опять ему не удалось разнять крылья.
      Между тем в этом среднем, втиором этажпе леса он был еще беспомощнее, чем внизу, на земле: ведь он совсем не умел лазать вверх и вниз по ветвям и стволам, как какие-нибудь усачи и другие древесные жуки.
      Он кое-как перелез с крыши гнезда на толстую ветку и, прижимаясь к ней брюхом, пополз прочь. Но ветка становилась все тоньше к концу, - и он остановился. Вперед некуда было ползти, а падать вниз было очень страшно: ведь там была земля, а не вода.
      В среднем этаже леса жило много птиц. Тут помещались гнезда мухоловок, зябликов, горихвосток, дятлов, синиц. Правда, эти птицы не были опасны ему: ни одна из них не употребляла в пищу бронированных водяных жуков. Но кто знаерт, чей хищный взгляд привлечет он, большой черный жук, открыто сидящий на ветке белой березы?
      В крыльях, в одних только его крыльях, было единственное спасение. Но спина все еще не отошла после удара, и крылья не действовали.
      Вдруг ветка под водолюбом шибко закачалась. Он начал осторожно поворачиваться, чтобы посмотреть, что там позади него. Жук ведь не может просто повернуть гнолову, как птица или как зверь: у жуков нет шеи. Но тут что-то рыхлое мелькнуло перед ним, и рыжий туман мгновенно окутал его. Кто-то рванул его, перевернул два раза через голову и помчал куда-то в рыжем вихре. Жук чувствовал, что несется по воздуху.
      Это была белка. Она и не думала нападать на него, даже не заметила его. Просто перебегала по ветке, на которой он сидел, и сама ужасно струсила, почувствовав, как что-то колючее и живое вцепилось ей в хвост, в пушистые волосы.
      Минуту назад она осторожно подбиралась к ксорочьему гнезду: нельзя ли стащить одного-другого птенцика, пока хозяйки нет дома? Летом белки частенько устраивают себе мясные обеды. Теперь - насмерть перепуганная - она мчалась по лесу, сумасшедшими прыжками перелетала с дерева на дерево, с конца одной ветки на конец другой. Упругие ветки сгибались под ней, потом высоко подбрасывали, - и она, как птица, перелетала по воздуху. В несколько секунд она очутилась в верхнем этаже леса, где постоянно жила и пряталась от опасностей. Тут было ее гнездо - гайно - и , чувствуя, что кто-то все еще держит ее за хвост, она поспешила схорониться в своем домишке. Здесь она повернула хвост набок и так сильно принялась скрести его лапками, что колючее страшилище живо отвалилось от нее, выдрав при этом из хвоста сотню-другую шерстинок. Бросив врага в найне, белка выскочила наружу и, все еще чувствуя сильную боль в хвосте, помчалась дальше по лесу - в самую глубь его.
      А вдолдюб живо пришел в себя.
      беличье гайно представляло собой плотный шар, снаружи из всучьев, как у сороки, а внутри из мха и мягкой шерстки. шипы на ногах у жука цеплялись за свалившуюся в войлок шерсть, и много усилий пришлось ему потребить, чтобы вылезти из найна и всекарабкаться на его крышу.
      Гайно помещалось на высокой ели в верхнем этаже леса. Отсюда, с его крыши, был широкий кругозор, и много любопытного мог бы увидеть водолюб, если бы умел озираться и не был близорук, как все жители водяного подвала.
      Сквозь густые ветви ели он мог бы разглядеть тех, кто жил на чердаке под крышей леса. И, наверное, в страхе поспешил бы куда-нибудь спрятаться, потому что жили здесь все больше хищные птицы: здесь были гнезда ястребов и соколов.
      Но водолюб ни о чем не думал и хотел только одного: поскорее найти воду. И он опять попробовал разнять крылья.
      Оттого ли, что боль в спине от удара черныша теперь прошла, оттого ли, что здоррово потрепала его хвостом белка, - только вдруг спина его как бы развалилась пополам и над ней приподнялись два бронированных корыта дном вверх. Это было все, что требовалось; после этого ему уже ничего не стоило поднять и расправить длинные мягкмие нежные крылышки, сложенные под жесткими верхними. Жук привел их в движение; они часто-часто задрожали; послышалось жужжанье, - все громче и гуще, - он поднялся на задние ноги и так - стоймя - полетел. Верхние жесткие крылья остались неподвижными, как невсущие плоскости самолета; нижние работали, как два мотора.
      Водолюб поднялся над крышей леса, - сразу же вдали, за опушкой, даже его близорукие глаза заметили слепящий блеск воды. И он направил в ту сторону свой полет.
      Он летел быстро и прямо, как камешек, брошенный сильной рукой. Лес под ним уходил назад и вот уже кончился. Впереди были только отдельные деревья, дорога, телеграфные столлбы и за ними блестела вода - пруд. Еще минута - и он будет опять в воде, избавится от всех напастей. Но, на беду себе, он так громко жужжал крыльями в полете...
      Сидевший спиной к нему на телеграфном столбе небольшой длиннохвостый сокол услышал приближающийся звук - и обернулся.
      Это был сокол - специалист по ловле мышей и насекомых: рыжая, в черныхы и светлых полосах-крапинах пустельга. Она отлично умела хватать на лету кузнечиков, стрекоз, жуков. Она увидела водолюба, легко снялась и стрелой понеслась в погоню за ним.
      Пустельга настигла водолюба, когда он был уже над берегом пруда и стал снижаться.
      Он почувствовал только, что кто-то схватил его сзади в пасть, и крылья его перестали работать: моторы выключились, несущие плоскости сами собой сложились.
      А пустельга почувствовала невыносимую боль во рту: острые шипы задних ног жука пронзили ей насквозь язык.
      Вскрикнул от боли, пустельга выпустила жука из клюва.
      Водолюб не успел расправить крлья и камешком полетел вниз.
      Упади он на твердую землю, - он разлетелся бы на куски. Но он с разлету угодил в воду и мягко погрузился до половины ее глубины. Заработал ногами и плавно опустился на дно.
      Там он сейчас же заполз под кучу гнилых листьев: с него было достаточно приключений, он опять был дома и хотел отдохнуть.
      Там, в этом пруду, можете, если захотите, и сейчас его видеть. Ему там очень понравилось, потому что в этом пруду нет страшных жуков плавунцов - его главных врагов под водой - и много вкусных водорослей и подводных трав.
      Да и не только в этом - в любом почти пруду, даже просто в яме с водой, можете летом увидеть водолюба. Можете поймать его и держать дома в большой банке с водой и растениями из того пруда, где его взяли. Кормить его можно хлебными крошками, он очень любит булочку. Только ловите его чачком, а то в кровь израните себе пальцы об его острые шипы.
      И не забудьте сверху завязать мбнку марлей: улетит!
      АНЮТКИНА УТКА
      От осенних дождей разлилась вода в запруде.
      По вечерам прилетали дикие утки. Мельникова дочка Анютка любила слушать, как они плещутся и возяться в темноте.
      Мельник часто уходил на охоту по вечерам.
      Анютке было очень скучно сидеть одной в избе.
      Она выходила на плотину, звала: "Уть, уть, уть!" - и бросала хлебные крошки в воду.
      Только утки не плыли к ней. Они боялись Анютки и улетали с запруды, свистя крыльями.
      Это огорчало Анютку.
      "Не любят меня птицы, - думала она. - Не верят мне".
      Сама Анютка очень любила птиц. Мельник не держал ни кур, ни уток. Анютке хотелось приручить хоть какую-нибудь дикую птицу.
      Раз поздним осенним вечером мельник вернулся с охоты. Он поставил ружье в угол и сбросил с плеч мешок.
      Анютка кинулась разбирать дичь.
      Большой мешок был набит стреляными утками разных пород. Анютка всех их умела различать по величине и блестящим зеркальцам на крыльях.
      В мешке были крупные кряковые утки с фиолетово-сиоими зеркальцами. Были маленькие чирки-свистунки с зелеными зеркальцаами и трескунки - с серыми.
      Анютка одну за другой вынимала их из мешка, считала и раскладывала на лавке.
      - Сколько насчитала? - спросил мельник, принимаясь за похлебку.
      - Четырнадцать, - сказала Анютка. - Да там будто еще одна есть!
      Анютка запустила руку в мешок и вытащила последнюю утку. Птица неожиданно вырвалась у нее из рук и быстро заковыляла под лавку, волоча разбитое крыло.
      - Живая! - вскричала Анютка.
      - Давай ее сюда, - велел мельник. - Я ей живо шею сверну.
      - Тятенька, отдай утку мне, - попросила Анютка.
      - На что она тебе? - удивился мельник.
      - А я ее вылечу.
      - Да это ж дикая! Она не станет жить у тебя.
      Пристала Анютка, отдай да отдай, - и выпросила утку.
      Стала кряква жить в запруде. Анютка привязала ее за ногу к кусту. Хочет утка - в воде плавает, захочет - на берег выйдет. А больное крыло Анютка ей чистой тряпочкой перевязала.
      Подошла зима.
      По ночам воду стало затягивать ледком. Дикие утки больше не прилетали на запруду: улетели на юг.
      Анюткина кряква стала тосковать и мерзнуть под кустом.
      Анютка взяла ее в избу. Тряпочка, которой Анютка перевязала утке крыло, приросла к кости да так и осталась. И на левом крыле кряквы теперь было не синее с фиолетовым отливом зеркальце, а белая тряпочка. Так Анютка и назвала свою утку: Белое Зеркальце.
      Белое Зеркальце больше не дичилась Анютки. Она позволяла девочке гладить ее и брать на руки, шла на зов и брала еду прямо из рук. Анютка очень была довольна. Ей не было теперь скучно, когда отец уходил из дому.
      ВЕсной, как только растаял лед на реке, прилетели дикие утки.
      Анютка опять привязала Белое Зеркальце на длинную веревку и пустила в запруду. Белое Зеркальце веревку стала щипать клювом, кричала и рвалась улететь с дикими утками.
      Анютке стало жалко ее. Но жалко было и расставаться с ней. Однако Анютка рассудила так, "Что ж силком ее держать? Крыло у ней зажило, весна, она хочет детей выводить. А вспомнит меня, так вернется".
      И отпустила Белое Зеркальце на все четыре стороны.
      А отцу сказала:
      - Ты, как будешь уток бить, зорко гляди, не мелькнет ли на крыле белая тряпочкао. Не застрели Белое Зеркальце!
      Мельник только руками всплеснул:
      - Ну, хозяйка! Сама свое хозяйство разоряет. А я думал: вот съезжу в город, селезня куплю, - Анюткина утка детей нам выведет.
      Смутилась Анютка:
      - Ты ничего мне про селезня не говорил. Да ведь, может, не поживется Белому Зеркальцу на воле, так она еще назад воротится.
      - Дура ты, дура, Анютка! Где ж это видано, чтобы дикая птица назад в неволю ворочалась? Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Попадет теперь твоя утка ястребу в когти - и поминай как звали!
      Тепло прибывало быстро. Река разлилась, затопила кусты на берегу. Полилась вода дальше, затопила лес.
      Уткам плох-о пришлось в тот год: пора нестись, а земля вся в воде - негде гнезда выстроить.
      Зато Анютке весело: лодка есть - плыви куда хочешь.
      Поплыла Анютка в лес. Увидала в лесу старое дуплистое дерево.
      Стукнула веслом по стволу, а из дупла кряковая утка - шасть! - и прямо на воду у самой лодки. Повернулась боком. Анютка гдядит - и глазам не верит: на крыле белая тряпочка! Хоть грязная стала, а все заметна.
      - Уть, утоь! - кричит Анютка. - Белое Зеркальце!
      А утка - от нее. Плещется в воде, словно подшибленная.
      Анютка - за ней на лодке. Гналась, гналась - уж из лесу выбралась. Тут Белое Зеркальце поднялась на крылья жива-здоровешенька - и назад в лес.
      "Хитришь ты! - думает Анютка. - Да меня не проведешь: ведь это ты от гнезда меня отводишь!"
      Вернулась назад, разыскала старое дерево.
      Заглянула в дупло, - а там, на донышке, двенадцать продолговатых яиц зеленоватого цвета.
      "ОИшь, хитрая! - думает Анютка. - Ведь вот где догадалась гнездо устроить, чтобы водой не достало!"
      Вернулась Анютка домой, отцу рассказала, что Белое Зеркальце в лесу видела, а про дупло - молчок. Побоялась, как бы мельник гнезда не разорил.
      Скоро вода спала.
      Анютка приметила, что Белое Зеркальце в полдень летает на реку кормиться. Тепло в этот час, и яйца в гнезде не стынут.
      Чтобы не пугать даром птицу в гнезде, Анютка забегала прежде на реку. Знала уж, где в кмышах любила кормиться Белое Зеркальце. Уверится, что здесь утка, и бежит в лес глядеть, - не вывелись ли в дупле утята?
      раз Анютка только высмотрела на воде Белое Зеркальце, - вдруг мчится по воздуху большой серый ястреб - и прямо на утку.
      Вскрикнула Анютка, да уже поздно: ястреб впился когтями в спину Белому Зеркальцу.
      "Пропала моя уточка!" - думает Анютка.
      А Белое Зеркальце нырк под воду - и ястреба за собой потащила.
      Ястреб окунулся с головой. Видит - дело плохо: не совладать ему под водой с уткой. Разжал когти и улетел.
      Анютка так и ханула:
      - Ну, умница! Что за умница! Из ястребиных когтей вырвалась!
      Еще прошло несколько дней.
      Прибежала Анютка на реку, - нет Белого Зеркальца!
      Спряталась в кусты, набралась терпенья - ждет.
      Наконец летит утка из лесу;. в лапах у нее желтенький комок.
      Спустилась на воду.
      Глядит Анютка: рядом с Белым Зеркальцем пушистый желтенький утенок плавает.
      "Вывелись утятки! - обрадовалась Анютка. - Теперь Белое Зеркальце всех из дупла на речку перетаскает".
      Так и есть: утка поднялась и полетела в лес за другим птенцом.
      Анютка овсе сидит под кустом, - ждет, что дальше будет.
      Вылетела из лесу ворона. Летит, по сторонам поглядывает, - где бы чего на обед промыслить?
      Заметила у берега утенка - стрелой к нему. Раз, раз! - клювом по голове, убила, разорвала на куски и съела.
      Анютка остолбенела - и кникнуть не догадается. Ворона опять в лес - и спряталась на дереве.
      А Белое Зеркальце летит уже со вторым утенком.
      Спустила его на реку, ищет первого, крячет - зовет. Нет нигде!
      Плавала, плавала, все камыши обшарила, - нашла только пух. Поднялась на крылья и помчалась в лес.
      "Ах, глупая! - думает Анютка. - Опять ведь ворона прилетит, твоего унет\нка разорвет".
      Не успела подумать, глядит: утка круг дала, подлеж\тела из-за кустов назад к реке, шмыгнула в камыш - и спряталась там.
      Через минуту летит ворона из лесу - и прямо к утенку.
      Тюк носом! - и давай рвать.
      тут Белое Зеркальце выскочила из камыша, коршуном налетела на волрону, схватила за горло и тащит под воду.
      Закружились, заплескали птицы крыльями по воде - только брызги летят во все стороны!
      Анютка выскочила из-под куста, глядь: Белое Зеркальце в лес улетает, а ворона мертвая на воде лежит.
      Долго не уходила Анютка с реки в тот день. Видела, как Белое Зеркальце остальных десять утят в камыш перетаскала.
      Успокоилась Анютка.
      "Теперь, - думает, - не боюсь я за Белое Зеркальце: она и за себя постоять умеет и детей своих в обиду не даст".
      Пришел август месяц.
      С утра на реке палили охотники: начиналась охота на уток.
      Весь день Анютка не находила себе места: "А ну как убьют охотники Белое Зеркальце!"
      С темнотой палить перестали.
      Анютка забралась на сеновал спать.
      Только заснула, вдруг голоса на двовре.
      - Кто тут? - мельник кричит из избы.
      - Охотники! - отвечают.
      - Чего вам?
      - Пусти на сеновале переночевать!
      - Ночуйте, пожалуй. Да смотрите, как бы огня не заронить в сено!
      - Не бойсь! Некурящие.
      Заскрипели двери сарая, и охотники полезли на сено.
      Анютка забилась в угол, сама слушает.
      - Здорово набили! - говорит один охотник. - У тебя сколько?
      - Шесть штук, - отвечает другой. - Все шлепунцы.
      - У меня восемь. Одну было матку чуть не стккнул. Собака нашла выводку. Матка поднялась, гляжу: что-то бедто белое у нее на крыле, вроде бы - тряпочка. Рот разинул да и прозевал. Двух молодых собака задавила с этой выводки. Айда утром опять на то место: матку убьем - шжбпунцы все наши будут!
      - Ладно, пойдем!
      Лежит Анютка в сене ни жива ни мертва. Думает:
      "А\Так и есть! Нашли охотники Белое Зеркальце с утятами. Как быть?"
      Решила Анютка ночь не спать, а чуть свет бежать на реку, - не дать охотникам Белое Зеркальце убить.
      Полночи ворочалась, сон от себя гнала.
      А под утро сама не заметила, как заснула.
      Просыпается, а уж на реке палят.
      - Нет больше моего Белого Зеркальца! Убили тебя охотники!
      Идет к реке, ничего перед собой не видит: слезы свет застилают. Дошла до плотины, думает:
      "Вот тут моя уточка плавала. И зачем я ее отпустила?!"
      Глянула на воду, - а по воде Белое Зеркальце плывет и восемь утяток за собой ведет.
      Анютка: "Уть, уть, уть!"
      А Белое Зеркальце: "Ваак! Ваак!" - и прямо к ней.
      Палят на реке охотники. А утка с утятами у самой мельницы плавает. Анютка хлеб крошит, в воду им бросает.
      Так и осталась Белое Зеркальце жить у Анютки в запруде. Поняла, видно, что Анютка в обиду ее не даст.
      Потом птенцы подросли, летать научились, разбрелись по всей речке.
      Тогда и Белое Зеркальце с запруды улетела.
      А на следующий год, только вывела желтеньких утят, сейчас привела их в запруду - и к Анютке.
      Теперь уж все охотники кругом Белое Зеркальце знают, не трогают ее и зовут Анюткиной уткой.
      СИЛА НАШЕГО ГОЛОСА
      Громоподобный рык льва, рев медведя, жуткий вой волков приводят в содрогание животных.
      Но страшнее человечьего голоса ничего нет для зверей и птиц. И если хочешь посмотреть их тайную жизннь, не кричи в лесу, не разговаривай, - будь нем.
      Нынче весной повел моего знакомого на глухариный ток один старый егерь. По дороге разговорились. Знакомый мой выразил удивление, что подходили они к току посуху. В это время весной всюду сыро, а глухари обычно токуют на болотах, и подходить к ним зачастую приходится по колено в воде.
      Егерь усмехнулся:
      - Моих это стараний дело. Токовали у нас глухари в самой середке мохового болота, а я их сюда, в сосновый бор, перевел.
      - Как же вы это сделалиш? - спрашивает знакомый.
      - А делается это вот как. Шататься по токовищу, показывать себя глухарям, из ружья палить, - ничего этого нетребуется; Глуханрь затаится, пропустит тебя - и опять за свое примется. А если и сгонишоь, назавтра сюда же вернется. Отваживать глухаря от места надо голосом.
      Прихожу я на токовище с вечера, сажусь и жду, когда все певчие птицы смолкнут и станет в лесу тишина.
      Тут слышно мне: стук! - в одном месте, стук! - в другом, стук! - в третьем. Это глухари на свое токовище слетаются, ночевать тут будут.
      Жду, пока все усядутся, успокоятся.
      Тогда встаю, поворачиваюсь на север, на восток, на юг, на запад - и всякие слова говорю: в полночь в лесу далеко слышен человеческий голос.
      Так два-три вечера подряд, и уж знаю: ни одного глухаря, ни одной глухарки на этом токовище не останется. Выберут себе другое место. Слетятся с вечера, а я им и там наговорю. И так, пока не соберутся туда, куда мне надобно.
      Вот ты и помни: на токовище прыгай себе, стреляй, но голоса подавать не смей: не выдерживает человечьего голоса глухарь.
      А недавно рассказал мне один колхозник совсем удивительный случай:
      - Была, - говорит, - у нас в колхозе девочка, Клашкой звали. Первая на деревне ягодница, а уж и трусиха - поискать такую. Тринадцатый год девчонке, а от подружек в лесу - ни шагу. Зверь ей под каждым кустом чудится.
      Раз собираюсь я в лес за диким медом. И привяжись ко мне эта девчонка, Клашка-то: "Возьми, дяденька, с содбой. В лесу малина поспела. Я около тебя посбираю".
      Кричит через улицу, а голос у ней до того пронзительный - хоть уши затыкай!
      "Ладно, - говорю, - иди. Замолчи только, сделай милость. И уговор: в лесу чтобы нислова лишнего, не то брошу и уйду. Не терплю я в лесу разговора".
      Ну, пдет, молчит как воды в рот набрала. Довел ее до малинника и говорю: "Собирай себе ягоду, ничего не бойся: я тут рядом буду. На дерево полезу, там соты пчеливые в дупле".
      Полубубок овчиной вверх вывернул, напялил на себя - от пчел это, - и пошел.
      Думал - рядом дерево-то, ан ошибся маленько: в стороне оно оказалось. А все равно малинник-то видать сверху.
      Ну, тут пчелы за меня принялись - некогда по сторонам глядеть. А Клашка-то не знает, где я, ей боязно. Ягоду берет, а сама нет-нет, да и оглянется.
      С полчаса не прошло, совсем оробела девчонка. Окликнуть меня не смеет: велел ведь я ей, чтобы молчала. Не стерпела страху, пошла меня искать.
      Совсем мало и прошла, слышит, - кто-то на дереве возится. Глянула: вывернутый пошубубок меж листьев виднеется.
      До того обрадовалась, что и запрет мой позабыла. Как крикнет: "Скинь соточку, дяденька!"
      А "дяденька" как охнет, сучья-то под ним как затрещат! Клашка чуть отскочить успела, как он прикатил сверху-то - да бряк оземь! Клашка не своим голосом: "И-их!" - и, как сноп, повалилась без памяти.
      Я-то со своего дерева слышу, как она крикнула, потом визгнула. Думаю: "Что там такое с ней приключилось?" Окликнул, - молчит! Слез поживей, бегу, - мать родная! - лежит Клашка, в лице ни кровинки, а рядом с ней - кто бы, думаешь? - медвеоь! Здоровый медведище. И мертвый, как колода. Вот штука-то!
      Зачерпнул я водицы из лужи, давай прыскать девчонке в лицо. Маленько погодя оклемалась, глаза открыла.
      Я медведя-то от нее загородил и нарочно сердито так на нее: "Ты что, - говорю, - визжишь? Сказано ведь: нишкни в лесу!.."
      Она: "Да я, дяденька... Да там зверь, кажись..."
      А я ей: "Вот то-то, что зверь! Был бы человек, так-то не испугался бы. Визганула, что из медведя и дух вон! Гляди, чего наделала".
      Сам отступил шаг да пнул мишку в бок.
      Ну, девчонка видит: окончательно мертвый зверь. Совесть в ней заговорила: как это она такого большого медведя своим голосом кончила.
      Ну, страх-то и прошел у ней.
      ПРЯТКИ
      ХОРОНУШКИ
      Прятки - или, по-нашему, по-новгородски сказать, хоронушки - игра не ожним людям, всему свету известная. Лесом идешь, - много глаз на тебя глядит; за каждым шагом твоим следят. А ты и не видишь, кто с тобой в прятки играет.
      не далее как прошлой осенью один случай был у нас в колхозе.
      Вечером затеяли пятеро наших ребятишек - Ваня, Маня, Таня, Паня и Саня - игру у сенного сарая. Им бы спать пора ложиться: сумерки уже начинаются. ребятишки-то все мелкие, - долго ли до беды!
      Как водится у нас, стали в круг, каждый свои два кулачка перед собой выставил. Сосчитались:
      Шла кукушка мимо сети,
      А за нею - злы дети.
      И кричали: "Ку-ку! Мяк!
      Убирай один кулак".
      На кого "мяк" выпадает, тот один кулачок убирает.
      Потом по второму разу считаются, по третьему, - пока у последнего один кулачок не останется. Этому, значит, водить.
      Водить выпало Ване.
      Ваня взял палочку-выручалочку, встал носом к стенке сарая, локтем глаза себе закрыл. Стоит выкрикивает:
      Раз, два, три, четыре, пять, -
      Я иду искать!
      Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, -
      Я иду совсем!
      Раз, два, три, четыре... десять, -
      Я иду на целый месяц.
      Когда все до конца выкрикнул, палочку к стенке приставил и поскорее обернулся.
      ребятишки давно успели схорониться - кто куда. Никого нет.
      Только - глядь! - чьи-то босые ноги - брык! брык! - под сарай лезут, под дальний угол. И пропали там.
      - Вижу, вижу! - закричал Ваня - и бегом к тому углу.
      А в это время из-за другого угла сарая - Таня с Паней, а из-под куста - Маня. И к палочке-выручалочке.
      Стук, стук, стук! - и все трое "дома".
      ну, да Ваня на них только рукой махнул: пускай! Одного-то он приметил, - уж этот от него не уйдет.
      Добежал до угла.
      - Вылазь! - кричит в дыру под сараем. - Вылазь, Санька, вижу!
      Сам, конечно, ничего не видит, потому что под сараем яма, а в яме темно. Да ведь чьи-то ноги под сарай лезли? Лезли. Чьи же, как не Санькины? Девчонки уже все "дома".
      А тут самСанька выскакивает в сторонке из канавки - и бегом к палочке-выручалочке.
      надо бы и Ване скорей к ней, - чтобы первому постучать, - да он растерялся.
      Как же так: ведь Санька под сараем сидит!
      И Ваня еще раз крикнул в дыру:
      - Вылазь, Санька! Все равно - вылазь!
      Девчонки так со смеху и покатились.
      А Саня уж у палочки - стук, стук, стук! - и кричит:
      - Вот он - я! Води-ка в другой раз.
      Тут Ваня опомнился.
      А от угла не идет.
      - Ребята, - говорит, - тут что-то не так. Тут с нами еще кто-то в хоронушки играет. Вот сюда залез, - я своими глазами видел.
      ребятишки к нему.
      Он стоит белый, как береза, глаза большие, и шепчет:
      - Вот тут, вот тут сидит... Я ноги видел. Лезет - ногами брыкается.
      ребятишкам стало не по себе.
      Сумерки гуще. Лес рукой подать - и стоит темный, страшный. В лесу - волки, медведи и - как знать? - кто еще.
      неизвестно, кто под сарай забрался. Сидит там...
      Санька - боевой парнишка - как крикнет толстым голосом:
      - Кто там в яме? Объявись!
      А под сараем как шебуршнет!..
      Таня, Паня, Маня как взвизгнут, как припустят бежать!
      Зорошо, - на меня набежали: как раз я из лесу шел - с охоты. Еле их остановил.
      Рассказали мне, как все было.
      Вижу - дело серьеезное. Пошел к сараю. Девчонки за мной - издали.
      Саня с Ваней стоят у угла - в руках уже колья у них: хотят в яму толкать.
      - Обождите, - говорю. - Погляжу раньше.
      Поставил я ружье к стенке, опустился на четвереньки, чиркнул спичку.
      батюшки-светы, кто под сараем-то сидит!
      Я руку туда - и цоп его за уши!
      Уж как он ни брыкался, - так за уши и вытащил его ребятишкам:
      - Видали, кого струсили?
      Заяц, здоровый русачина! Вот глупый, куда схорониться вздумал.
      Косой этот всю зиму потом у девчонок в зибе жил. Совсем ручной стал. Девчонки его так Санькой и прозвали. Забьется бывало под печь, - спит там. А крикнут ему: "Санька, вылазь! Вылазь, Санька!" - сейчас и выскочит. Дескать, не дадут ли капустки?
      Не очень-то, значит, глупый.
      Да уж там глупый не глупый, а тот раз маху дал: чем ему с ребятишками в хоронушки играть, под сарай лезть, - сыграл бы лучше с ними в догонялки. Припустил бы назад к лесу, откуда пришел, - кто б его догнал?
      Он ногастый.
      СИЛА НЕ БЕРЁТ
      Удивляюсь я на певчих пташек: как только они на свете живут?
      Ни силы в них, ни весу, - пух да перо. В костях и то у них воздух. Прутиком хлестнешь, - и дух вон.
      А ведь долгие годы здравствуют, еще и песни поют - радуются. Гляди-ка, какие веселые!
      Гусь - тот вон как по земле ступает. В соколе или, все равно, в ястребе - в тех опять сила большая. Силой и берут.
      Добро бы еще соловей: тот в роще живет, в кустах, Этому есть где схорониться от ястреба. Чуть что - он в чащу, - и был таков.
      Ну, в зять, к примеру, жаворонка.
      Этому куда деваться, когда кругом чистое поле?
      Хорошо там, если трава или рожь стоит в поле, - человека за ней не видать. А вот как я нынче полем шел, - хлеб-то машиной сжат весь подчистую. Мыши схорониться и то негде.
      И бежит впереди меня по дороге жавороночек, по-нашему сказать: пахарек.
      Люблю я эту пташку, хоть и всего-то в ней ничего - песня одна. А уж как по весне обрадует, когда в лесу еще зима полная, а он уже, пахарек-то, над полем, над первой проталиной вьется, - песни своей серебро с поднебесья рассыпает.
      ОИду я, конечно, по дороге по проселочной - и он впереди меня бежит. Пробежит-пробежит - и станет. Подойду - он дальше.
      И слетел. Слетел и ввысь забирает. Крылышками, гляжу, мелко-мелко затрепетал, - вот-вот запоет.
      "А почему, - думаю, - ему и не запеть? День-то, гляди, какой теплый да ласковый. На небе ни соринки, солнышко славно припекает, - даже пыль у меня из-под ног. Так, может, он лето вспомнил, гнездышко свое теплое во ржи".
      Пахарек и вправду запел.
      да на свою голову. Лучше б по сторонам глядел.
      Я-то еще издали приметил: мчится на него лютый враг, - крылья серпом - соколок-белогорлик. Я даже крикнул пахарьку-то:
      - Глянь, летит!..
      Будто он человеческие слова понимтаь может.
      Увидел, конечно, и он врага своего, да уж поздно: куда в чистом поле от быстрокрылого сокола денешься?
      Камнем пал мой парарек с высоты - и прямо на дорогу, в тележную колею. А крылышками так и трепещет, сучит, как птенчик.
      "Лихорадка, - думаю, - его с перепугу бьет"
      А он исчез, - как сквозь землю провалился.
      Рассматривать тут некогда было, куда он девался: как раз тут и соколик подоспел. С лету вниз, над самым тем местом, где сейчас пахарек был, вихрем промчался - и опять жвзмыл.
      А унес чо-нибудь в когтях или нет, - я не приметил.
      Подошел я к тому моесту, где пахарек был, и каждый комочек земли оглядываю. Коли сокол не унес, должен ведь он утт быть,не мог же в самом деле под землю уйти.
      Однако нет пахарька.
      Вдруг вижу: будто глазок на меня из земли гдядит.
      Один глазок, а пташки нет.
      Я еще шаг шагнул, - получше рассмотреть.
      тут пахарек вскочил на ножки, встряхнулся, - пыль с него так облачком и поднялась, - да полетел себе тихонько в сторону, в поле.
      Что ты скажешь! Ведь это он от сокола прятался, крылышками на себя пыль накидал, в один миг под ней схоронился.
      А соколок-белогорлик, гляжу, вон уж где - и за ласточкой погнался.
      Пропала, думаешь, ласточка?
      Обожди, не спеши. Сила, конечно, на его стороне, на соколиной, и полет у него из всех птиц, пожалуй, самый сто ни на есть быстрый. А вот не всякая же ласточка ему дается, - тоже сам видел.
      Такой же вот белогорлик - может, даже этот и был, - в деревне у нас за ласточками метнулся. Соколо вэтих - чеглока-белогорлика, кобчика, дербника - сразу от ястреба отличишь: крылья у них очень длинные, узкие и серпом загнуты.
      Отбил белогорлик одну из стаи - и за ней.
      Ласточка туда-сюда зигзагами. Да не тут-то было: изворотлив соколок, не хуже ее.
      А в колхозе у нас силосная башня вот уже пятый год как сложена из кирпича. Высокая, круглая.
      Гляжу: ласточка - к ней. Да тем же ходом вокруг башни.
      Он, конечно, за ней: схорониться-то ей там восе равно негде.
      Она у самой что ни на есть стенки круг дает. Крылышки-то у нее коротенькие, так чуть не в притирочку к стенке.
      Он так не может: крылья у него долгие.
      Соколок вокруг башни круг дает большой, а ласточка - малый. Ей скорей обернуться.
      На втором кругу, гляжу, она уж от него за бешней. Ну, где ж ему тут ее догнать?
      Отлетел, несолоно хлебавши.
      И спалсась касаточка.
      туть сила не берет.
      Еще вот про боровььишку одного скажу, - как на него ястреб кинулся.
      У меня в палисаднике случай был.
      Целый выводок воробьишек на улице за моей изгородью прыгал. А ястреб через два двора в елке прятался, с них глаз не спускал - караулил минуту.
      Ястреб ведь не то что сокол. Соколу что шире кругом, то лучше. Он как волк свою добычу ловит - догоном. И все больше не лету птиц берет. А ястреб - этот, как кошка: схоронится в засаду да вот из прикрытия-то и кидается. От него куда ни схоронишьося, - он вытащит: ноги долгие, когти хваткие.
      Вот ястреб сидел на елке и ждал, когда людей на улице не будет. Меня не видал, потому что я в избе сидел, за окном.
      Улцсил минутку, снялся да по-за избам неприметно - да шасть на воробьишек!
      Те, конечно, горохом врассыпную!
      А один не успел.
      Ястреб уж над ним и ноги вперед вытянул, - вот скогтит!
      А воробьмишка, не будь дурак, скок - и за изгородь. Он маленький, ему между кольями как раз проскочить.
      Ястребу, конечно, так нельзя: крылья не дадут, - они у него широки. Ему через изгородь надо.
      ОН взмыл - и ко мне в палисадник.
      А воробьишка назад - сквозь прутья - на улицу.
      Ястреб повернул да за ним - через изгородь.
      Ну, да ведь не поспеть же ему никак:, воробьишка-то давно уж опять у меня в палисаднике.
      А тут на улице люди показались, - колхозники наши.
      Пришлось ястребу убираться подобру-поздорову: так и так не его добыча!
      Провел его воробьишка. Хоть целый день за ним гоняйся - не поймаешь.
      РЯБЧИКИ
      Рябчики - вот у кого поучиться надо в прятки играть.
      Уж кому-кому, а нам-то, охотникам, доподлинно известно, какие они ловкачи по этой части.
      По теретевиным или там глухариным выводкам умудрился - вывел человек легавых собак, разных там сеттеров да пойнтеров. Таких собак, что стойку на дичь делают.
      Легавая собака носится впереди хозяина туда-сюда: дичь разыскивает. А как нашла, так на полном ходу - стоп! - и ни сместа.
      тетеревята, конечно, от нее в траве прячутся, под кочками. Прирпадут к земле, - не шелохнутся.
      Каждый тетеревенок думает: "Она не на меня глядит. Она меня не заметит".
      А собаке видеть их совсем и не надо: она носом точно знает, где они сидят, - чутьем.
      Охотник, конечно, подходит, посылает собаку вперед. Тетеревята все разом - фырр! - срываются, летят кто куда. Тут уж, ясно, разве только слепой их не увидит: в воздухе да совсем близко.
      которые в траву опукстятся, - тех живо опять собака носом разыщет. А которые на деревья усядутся, - те перед тобой как на ладошке: рыженькие-то на зеленом.
      Бери палочку-стукалочку, стучи: "Вижу! Вижу!".
      А вот на рябчиков никакая собака не может.
      Те, как ее заслышат, сразу - фырр! - и всем выводком по деревьям. Ружья поднять не успеешь.
      А рябчик на дерево - и кончено: пропал из глаз.
      Такое у него перо - неидимка. Самого защитного цвета в лесу - пестрого. Все в серых, да черных, да рыжих рябинах., В лесу-то ведь все кругом в глазах так пестрит.
      Только я придумал все-таки, как их на ветках высматривать.
      Вспорхнет выводок с земли, и слышно: "Стук, стук, стук!" - по веткам расселись; я сейчас становлюсь на колено, голову к плечу нагибаю - и так гляжу.
      Этак тебе все по-другому видится.
      Лес будто набок приляжет. Ветки все слоями на небе, слоями. И сцчочки все торчат прямо от них или вниз. И уже не важно тебе, что листва пестрит: ты только сучочки эти и примечай.
      Глядишь так, глядишь на деревья да вдруг и удивишься: почему один сучок на ветке столбиком вверх?
      Эге, брат, вот ты где!
      Стоит на ветке ножками, сам весь вытянулся, головка маленькая,- какой же это судочк на ветке столбиком вверх?
      Эге, брат, вот ты где!
      Стоит на ветке ножками, сам весь вытянулся, головка маленькая, - какой эе это сучок, бутылочкой-то!
      Ведь это рябчик.
      Рябчик и есть.
      Ну, тут я за палочку-стукалочку: стук! Мой.
      Однако, как говорится, и на старуху бывает проруха. Наскочил я на один выводок, - ну никак его не взять.
      Так вот - там лесосека старая, так вот - лес за углом.
      А в углу под большим лесом еще частый осинничек поднимается. И как сюда не придешь, - из этого осинничка выводок рябчиков - фырр! - и на большие деревья. Долетят - и пропали.
      Уж как я их только ни высматривал: и с колена, и на землю ложился, - ну нет ни одного рябчика на ветвях!
      А и лес тут на опушке вовсе редкий, дерево от дерева в особицу стоит, - каждое просматривается, - лучше не надо.
      А вот ни одного такого "сучка" нет, чтобы вверх глядел.
      Дай, думаю, я к этому месту сбоку подойду, с опушки, - не улетают ли, мол, рябчики сразу в глубь леса?
      Подошел. Рябчики из осинника вспорхнула, до первых больших берез и сосен долетели,- поминай как звали!
      Что ты скажешь! Значит, тут они, на этих деревьях.
      Рассердился я: как так меня, старого охотника, этакая пташка за нос водит? С места не сойду, пока не разыщу!
      Приметил я одного рябчонка, как он до большой березы долетел. Подошел к этой березе и давай каждую ветку оглядывать.
      Никогого не наглядел.
      Отсчитал от ствола десять шагов и кругом дерева тихим шагом, - а сам глазами по веткам, как по ступенькам, - снизу доверху.
      Рябчонка не видать.
      Еще десять шагов отсчитал, - шире круг дал, высматриваю...
      Нет, не видать!
      Я упрямый. Я еще десять шагнов, еще больше круг даю, - зорко гляжу.
      Все равно нет.
      "Так, - думаю. - Так. А ежели я теперь в это самое дерево за выстрелю? Уж не пожалею заряда, - а ты у меня где-нибудь за выскочишь. Тут и узнаю, где ты хоронишься".
      Выбираю, куда мне стрельнуть, - его спугнуть.
      Все ветки, как одна, прямые, ровные. На одной только утолщение будто.
      Приложился я да в это утолщение - ббах!
      "Утолщение"-то мое брык с ветки да прямо к моим ногам и упало. Ряббонок это был.
      Тут только я и разобрал, в чем дело.
      Я-то ведь его высматривал, как он на ветке бутылочкой на ножках стоит. А он лежмя лежал, прижавшись.
      Как его эдак-то снизу углядишь?
      Потом я проверил: весь этот выводок так хоронился. Первые старики, а за ними весь молодняк.
      Один такой хитрый выводок и нашелся во всем нашем лесу.
      Зато и уцелел весь, кроме, конечно, этого моего первого рябчонка.
      Надо же было мне как-то загадку разгадать.
      ГОГЛЮШКА
      Водоплавающая птица - у той опять свои правила в прятки играть.
      Где по берегам треста или камыш растет - тут ей все равно как в лесу. Без собаки тут охотнику, пожалуй, и делать нечего. В челне-то им тебя далеко видно и слышно. Разве уж сдуру какая утенка к себе подпустит да из-под самого носа выскочит.
      Разговор про чистую воду. Тут птице либо улетать надо, не допустив охотника на выстрел, либо под воду уходить и так спасаться.
      А и есть же из них, из водоплавающих-то, мастера нырять, - диву даешься!
      Живет у нас по озерам птица - чемга называется. Из гагар из мелких. Востроносенькая такая. Так та не то что сама, та и детей своих под воду берет.
      Они у ней, как из яйца, так ужи плавать могут.
      А устанут - матери на спину повылезут, - она их на себе катает.
      попробуй - догони ее в лодке! Как приметит, что ты за ней, сейчас дитенков своих под крылья берет, голову в воду - и нет ее.
      Жди, когда выйдет!
      Так с дитенками в тресту и уйдет.
      Нырковая утка - разные там чернушки, крохоля, турпан, морянка, гоголь - те тоже лолго могут под водой жить: минуту, другую. А все не так, как гагары да чемги.
      Ну, а в прятки тоже великие мастера играть, пусть хоть и на чистой воде.
      Повстречалась мне одна такая гоглюшка, - я, старик, и то рот разинул.
      Втроем мы тот раз в лодке были: двое молодых охотников и я. Я на корме сидел, правил.
      оВзяли мы несколько уток и уж хотели домой ехать. Да у тресты вылетела гоглюшка, - я ее на лету и сбил.
      Сбить-то сбил, а поди ее возьми на воде, - нырять она и с подбитым крылом может.
      Молодых моих товарищей задор взял: как это упускать подрангка! И началась у нас тут погоня.
      На Боровне это было, на озере. Плеса там широкие. Есть острова. Местами треста из воды поднимается.
      Ну, мы, конечное дело, отжимаем гоглюшку подальше от островов да от тресты - на середину плеса.
      Один на нос лодки сел с ружьем, курки поднял, чтобы, как только она покажется, сейчас стрелять, пока опять не нырнула. Другой в веслах.
      А моя обязанность - как она где вынырнет, сейчас лодку ставить так, чтобы тому с носу удобно стрелять было.
      Беда, до чего он хитер, подраненный нырок! Вся-то гоглюшка нам и не показывалась: выставит из воды одну голову, наберет полную грудь воздуха - и назад.

К титульной странице
Вперед
Назад