Мое знакомство с Библией и первыми азами русской истории произошло в начальной церковно-приходской школе при соборном храме Ейска. Поступил уже на девятом году (некому было присматривать за братьями и сестрой). Но к этому времени мама научила меня сносно читать на русском и украинском, а отец зимой специально ездил за 20 верст в станичную библиотеку за книгами, в основном сказками, повестями Гоголя, стихами Шевченко.
Начальная школа располагалась внутри соборной ограды. Большой рекреационный зал был увешан картинами на главные сюжеты Ветхого и Нового завета и отечественной истории, которые запечатлелись в памяти на всю жизнь. Вероятно, эти картины, рассказы священника и учительницы по церковной и гражданской истории определяли мое влечение к прошлому.
В школе легко овладел церковно-славянской грамотой, а первой читаемой книгой религиозного содержания оказалась Библия. Устное же знакомство с нею произошло еще раньше, когда первые три года учебы жил на квартире в семье интересного человека, по профессии сапожника, грамотного и религиозного, активного церковного деятеля. Совершая путешествия по "святым местам", к Новому Афону и в Иерусалим, он собрал библиотечку иллюстрированных книг, доступно излагающих историю посещенных мест, жития святых, историю монастырей. Вечерами рассказывал или читал что-либо из этих книг (в основном пять книг Моисеевых), а в субботние вечера все вместе пели псалмы и молитвы. Воспринималось читаемое как увлекательные биографии потомков Адама и Евы. Висевшие в школе репродукции со сценами убийства Каином своего брата Авеля, попытки жертвоприношения Авраамом своего сына Исаака и другие, а также иллюстрации из читаемой сапожником Библии (вероятно, гравюры Альбрехта Дюрера) создавали яркие ветхозаветные образы. Старик говаривал: "Вот откуда род человеческий пошел". Приезжая домой на зимние каникулы, читал родителям наиболее захватившие меня места из Библии. К 16 годам прочитал весь текст Ветхого завета. Четыре книги царства воспринял как историю. Псалтырь, "Притчи Соломона", книги пророков казались мне скучными. Зато "Песнь песней Соломона" была близка юношескому возрасту.
Моя родня была и в религиозном отношении разнородной. Отец требовал выполнения всех религиозных обрядов и отмечал православные праздники. Но делал это скорее в целях приобщения к религии детей, так как вряд ли сам был глубоко верующим. Жены братьев отца, моих дядей, были, кажется, баптистами. Они пытались меня приобщить к своей вере, начав религиозное просвещение с более подробного ознакомления с Новым заветом, с евангелиями, посланиями апостолов и Откровением Иоанна Богослова (Апокалипсисом). Интерпретации не помню. К пониманию философско-религиозной сущности Нового завета призывал меня отец моей мачехи, казак станицы Должанской, что на берегу Азовского моря. Являл он собою, как теперь понимаю, тип деятельного искателя истины, философского осмысления жизни. Бывал дважды в Ясной Поляне, беседовал с Львом Толстым, чем очень гордился. Именно он более всего воздействовал на мое желание искать правильное понимание роли и значения религии и Церкви в жизни каждого человека. От него впервые услышал рекомендации обратить внимание на философичность Евангелия от Иоанна, начавшего свое повествование: "Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог". Однако в то время более понятно воспринимались конкретные события из жизни Иисуса Христа, в том числе и его родословие, с которого начинается Евангелие от Матфея: "...Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев ево...". Идя вслепую к познанию, прочитал книгу Ренана "Иисус Христос" и Древса "Миф о Христе", религиозно-философские сочинения Л. Н. Толстого, различные публикации антирелигиозного характера. Одновременно возрастал интерес к истории, к сочинениям Костомарова, Соловьева, Карамзина, у которых история России преимущественно излагалась как история царствования родов Рюриковичей и Романовых. Сочинения французского астронома Камила Фламмариона о Вселенной буквально покорили картиной необъятности космического мира, а книги Жюль Верна, Уэллса, А. Богданова, автора утопических романов "Красная звезда" и "Инженер Мэнни", дали импульс к смутному осознанию реальности разума живых существ далеких миров.
Написав это, спешу развеять, вероятно, возникающий скепсис относительно этакой ранней осведомленности в религиозной и светской литературе, в философских концепциях, главным образом идеалистических. Просто хуторскому мальчишке посчастливилось встретиться с людьми интересными, ярких биографий, высокой культуры. После революции в Ейске временно обосновалось немало петербуржцев: врачей, адвокатов, учителей, актеров, чиновников бывших царских учреждений. Одни, видимо, застряли после неудачных попыток эмигрировать, другие выехали из голодной столицы с надеждой прокормиться на кубанских хлебах. После трагической смерти мамы (была смертельно ранена налетевшей на наш хутор бандой грабителей) отец вскоре женился, что вызвало мое острое неприятие. Тринадцатилетнему мальчику было не понять "измены" тридцатитрехлетнего мужчины памяти умершей жены... В свои 15 лет уже старался не только учиться, но и подрабатывать, готовя себя к полной самостоятельности. Заработок перепиской рукописей научных и литературных статей в журналы вывел на знакомство с учеными агрономами, местными начинающими писателями, участниками революционного движения. Особенно сильное воздействие оказал один из бывших политкаторжан, вместе с женой отбывавший до революции многолетние сроки тюремного заключения и ссылок; он давал переписывать стихи и статьи для журнала "Каторга и ссылка". Своих детей они не имели и ко мне проявляли трогательное внимание. Широта знаний, интеллигентность, демократизм в общении, политическая убежденность и вера в народ, в необходимость его просвещения - все это не могло не повлиять на мое мировоззрение. От них впервые услышал о русских философах Н. Ф. Федорове и Вл. Соловьеве.
Школа 20-х годов также давала возможность для получения, хотя и малосистемного, образования, открывавшего широкий простор для свободной мысли и проявления индивидуальных интересов. Попеременный переход города то к "красным", то к "белым", непрерывные реформы школы, а иногда и закрытие их из-за отсутствия топлива - все это вызвало потребность в открытии частных учебных заведений. Так, учителя бывших гимназий открыли платную прогимназию, в которой пришлось и мне поучиться, но немного, так как вскоре по неизвестным мне причинам ее закрыли. В ней познакомился с братьями Кириллом и Николаем Мелузовыми, отец которых управлял каким-то банком в Петрограде. С этими ребятами оказался в частной семейной школе питерского адвоката. Его жена, учительница, преподавала троим ученикам литературу, русский и немецкий языки, адвокат - отдельные предметы, в том числе историю. Позже я учился у него в комсомольской школе ораторскому искусству.
До 17 лет в летние каникулы отец приобщал к крестьянскому труду, самому разнообразному и тяжелому. Будил с восходом солнца. Никакого снисхождения. После бандитского ограбления и смерти мамы отправил на полгода работать в совхоз, зарабатывать кукурузу на семена. Тринадцатилетний мальчишка наравне с рабочими сажал кукурузу, боронил, пастушествовал. Управляющим в 1921 году был бывший владелец имения немец Август Киндер. Наши земельные угодья граничили: у нас 7 десятин, у него триста. Ко мне относился как к соседу. Вечерами приглашая в свою комнату (семья жила в Ейске), наставлял бросать в борозду за плугом зерна кукурузы ровно, при этом доверительно говорил: "Советская власть до осени не дотянет, все опять будет моим, поэтому я так стараюсь все сохранить и собрать хороший урожай... Почти двести лет прошло, как при Екатерине II мои предки переехали сюда из Германии. Много поколений нашего народа прожило здесь...".
А городская жизнь включала меня косвенно и прямо в бурные события того времени. И снова выделю лишь те, в которых знакомился с людьми самых различных политических, религиозных взглядов, интересных своею деятельностью и биографиями. Этому способствовало и то, что отец, вероятно, понял бесполезность намерений сделать из меня продолжателя своего дела и решил следовать совету моей мамы выучить одного из детей. Накануне трагического конца своей жизни она и мне дала наказ: "Побудь еще со мною... Завтра умру... А ты, сынок, учись... Может, и писарем станешь при атаманском правлении..."
Еще в школе оказался под большим влиянием приехавшей из Петербурга актрисы императорского театра, организовавшей молодежный театр, в котором я не только играл, но и был секретарем совета юношеского клуба. Фамилии ее не помню, но рассказы о знаменитых актерах, их творчестве еще больше увлекли театром. Будучи школьником, два года работал суфлером стационарного театра при Доме офицеров. Близкое знакомство с жизнью актеров того времени не прошло бесполезно...
По окончании школы-девятилетки возможности для встреч с интересными людьми еще больше расширились. Как член райкома комсомола дежурил в штабе части особого назначения (ЧОН) в последний год деятельности этих военно-партийных отрядов, предназначенных для борьбы с контрреволюцией, а в 1925 году воевавших на Кубани с остатками банд. Ездил по станичным комсомольским организациям. Однажды в станице Новощербиновской видел семью М. И. Калинина, почетного казака этой станицы (что, однако, не спасло многих тысяч казаков от голодной смерти в начале тридцатых годов).
Как-то получилось, что меня, принятого на работу техническим секретарем в райком союза "Медикосантруд", на районной конференции избрали ответственным секретарем. Встречался с наркомом здравоохранения Николаем Александровичем Семашко. Последний экскурс в мое родословие был совершен летом 1927 года. Был у меня друг Виктор, хороший настоящий друг. Громя самогонщиков, не раз попадали в ситуацию, когда жизнь любого из нас могла оборваться под яростью очумелого от самогона производителя этого зелья. Не прояви Виктор однажды смелости и силы, и не писались бы эти воспоминания... Решили мы совершить путешествие по северному Кавказу, от Ейска до Краснодара, по станицам, в которых жили родственники. Поездом, на лошадях, пешком двинулись по разработанному маршруту. Мы никогда не видели тех, кого собирались навестить, не знали и они нас. Первой на пути оказалась станица, где жила старшая сестра моего отца. Находим ее хату, входим и нерешительно останавливаемся у двери, я на шаг впереди.
- Здравствуйте, тетя.
- Здравствуй, хлопче. А хто ж ты будешь?
- Да Андрия Леонтьевича старший сын.
- Ой, боже мий, так ты Андриев сын!
- А кто с тобою?
- Це товарищ мий (разговор ведется на украинском диалекте).
- Проходьте, сидайте. Мабудь голодни. Сейчас мужик мий прийдэ да дивчина наша Наталка...
Когда же появлялись в станице у дяди или тети Виктора, церемония представления велась от его имени, а я скромно стоял на шаг позади. Но везде нам были рады, верили нам на слово, тем более, что в ходе разговора становилось ясно, что мы не два самозванца, а действительно родные племянники, навестившие их и доставившие радость людям. И пока мы жили день-два, наши тети и дяди старались кормить и кормить, будто мы откуда-то с голодной стороны. И не прекращались разговоры, расспросы, рассказы и воспоминания об их юности, о юности их отцов и дедов.