Все члены семьи «держались» в строгости, подчиняясь большаку и большухе. Строгость проявлялась и в отношении к детям, иначе нельзя было вырастить из них будущих хозяев и хороших работников. Воспитание и мальчиков, и девочек нацеливалось на то, чтобы они стали семьянинами. Девушки должны были думать о своем будущем семейном положении. Все их свободное время уходило на создание приданого, которое они приносили в дом мужа и которым обеспечивалась их отдельная семейная пара. Приданое считалось их собственностью даже в случаях разделов семей и семейных разводов. Оно состояло из предметов и вещей, изготовленных невестой или купленных на заработанные ею деньги от продажи производимых ею же продуктов. Это были одежда для себя и будущего мужа, белье, ткани домашнего изготовления, постель. Иногда в приданое давали скот, деньги, земельные участки.

Одинаковое воспитание с родными детьми получали усыновленные. Ими были «приемыши из сирот или незаконнорожденные», и брали их, главным образом, бездетные семьи, в которых они жили «в положении кровных детей». Таких детей в Устюженском у. называли богоданчиками, иногда их женила или отдавали замуж за родных детей (за сводных братьев или сестер), и таким образом оставляли рабочие руки в семье³¹.

В первой половине века родственные связи у крестьян охватывали широкий круг людей — родственников по прямой и боковой линиям, свойственников и людей, связанных духовным родством (крестников и крестных, кумовьев, побратимов), многие из которых в качестве свадебных чинов принимали участие в создании семей: дружки, тысяцкие, князья, поезжане³². Родственный круг включал и таких свойственников, как сватьюшек — сестер жен двоюродных братьев и других родных даже и из соседних деревень.

В целом, брачные связи в первой половине XIX в. продолжали оставаться тесными — «брачились» в пределах близкой округи, поэтому родство (родные) имело многочисленный состав. Еще действовал запрет на браки с родственниками и свойственниками, но местами уже случались нарушения. Тем не менее, брачные связи были узкими и расширялись редко.

Семейная жизнь во многом менялась во второй половине XIX в. в связи с капиталистическим развитием деревни. Правда, достаточно высокой оставалась детность семьи, т.к. демографическое поведение крестьян только начинало претерпевать изменения. Пока был слабо развит отход в промышленность, и все рабочие силы были включены в собственное хозяйство, рождаемость не снижалась. Для крестьян еще не отпала необходимость иметь много детей ³³.

Семья вологодских крестьян во второй половине XIX в. имела разные формы. Во-первых, малая простая семья разных вариантов с небольшим числом членов, с одним-двумя поколениями (супруги без детей, родители-дети, один из родителей с детьми); во-вторых, — более сложная с большим числом членов и с двумя-четырьмя поколениями родственников — варианты отцовской и братской семей (родители-дети-внуки, родители-дети-внуки-правнуки; братья без детей, братья-дети, братья-дети-внуки); в-третьих, семьи с боковым родством и свойством.

Разделы семей совершались по-разному у различных категорий крестьян. У государственных они были и ранее более частыми, чем у владельческих. Но в этот период еще сохранялся сложный состав семей даже у невладельческих крестьян, ибо все крестьяне после 1861 г. имели небольшие земельные наделы и старались получить побольше земли, оставляя семьи неразделенными.

Поколенный состав во всех типах семьи был обычным, но есть указания на проживание в некоторых из них различных родственников и свойственников: тещ (по обычному праву чаше жили со свекровями, чем с тещами), которые не возглавляли семьи, зятьев-примаков, двоюродных родственников, деверьев (братьев мужей), снох-вдов в семьях свекров, приемных детей и др.

В восточных районах губернии, удаленных от ее населенного центра, крестьяне сохраняли, вероятно, по традиции, много семей сложного состава, в отличие от семей на западе губернии, где, по сообщениям с мест, шли семейные разделы.

Семейное главенство во второй половине XIX в. По прежнему осуществлялось старшим по возрасту мужчиной³⁴. Главами семей могли быть и женщины, если в доме не было взрослых мужчин. Вдовы-главы таких дворов в 1880-е гг. участвовали в деревенских земельных переделах (Устюгский у.).

В этот период начинали слабеть родственные связи³⁵: они «в отношении детей к родителям и наоборот не тесные» (Рабанга Вологодского у.), что было следствием отхода, самостоятельности детей, выходящих из-под воли родителей. Невестки-снохи также чувствовали приближение «свободы», заводили в семьях ссоры, приводившие к семейным разделам. Отход и работы на фабриках и заводах вели к отрыву крестьян-мужчин от земледельческого труда, к возложению работы на остальных членов семьи и к главенству в таких семьях жен. Кроме того, этим семьям приходилось нанимать работников, если не хватало рабочих рук, на что шла часть заработка отходника (Устюгский у.). Подобная ситуация сказывалась на жизни семей, вела к самостоятельности отдельных ее членов, неподчинению их главе; отношения супругов, родителей и детей, братьев и сестер становились иными, менее зависимыми от старших, изменялись семейные ценности и взгляды на предназначение семьи, отпала необходимость иметь много рабочих рук и рожать много детей, ибо, кроме крестьянского все более нужным становился труд на стороне.

В крестьянской семье по-прежнему существовало половозрастное разделение труда, хотя и в этом были некоторые отклонения³⁶. Наряду со взрослыми, трудились дети. Их начинали приучать к работе с 5 лет, а подростки с 12 лет уже делали все, особенно летом (Бережно-Слободская вол. Тотемского у.). Девочки рано начинали няньчить младших братьев и сестер. Их называли пестуньями. Иногда их отдавали на лето в наем няньчить чужих детей, за что им платили хлебом, реже — деньгами 2-3 руб. серебром (Тотемский, Вельский уу.). В рыболовецких районах детей до 15 лет заставляли помогать взрослым плести рыболовные сети, снасти, мережи, оханы и т.п. (Вологодский у.).

Существовали и такие работы, когда выходили трудиться всей семьей. Так, обычно в июне вывозился на паровые поля навоз, накопленный в крестьянских дворах. В этих работах-наземицах мужчины наметывали навоз на телеги-одноколки, дети отвозили их на лошадях на поля, там женщины сгребали его с телег железными крюками и раскидывали вилами по загонам (полоскам поля), затем мужчины «заваливали» навоз, повторно распахивая поле. Коллективными были работы и на сенокосе. К нему готовились тщательно, надевали специальные наряды: женщины — белые рубахи-наподолъницы с вышивкой или с лентами и кружевом; пожилые женщины — холщевые сарафаны-шушпаны синего цвета; парни и мужчины — «кумачные или синие пестрядинные, или ситцевые, или клетчатые рубахи из льняной ткани». Сенокосы для молодежи были праздничной порой.

В осенне-зимнее время по всем деревням женщины пряли и ткали, мужчины возили заготовленные в лесу дрова и сено. Полевые работы — пахать, боронить, сеять или построить что-либо на усадьбе были мужскими делами; ими занимались женщины, если в доме не было мужчин. Все домашние дела — приготовление пищи, уход за детьми, скотом, работа в огороде — были женскими. Детей приучали помогать по дому, пасти скот, мастерить что-либо несложное. Такое разделение труда оставалось для крестьянской семьи традиционным и необходимым.

Таким образом, вологодская крестьянская семья во второй половине XIX в., наряду с новшествами, сохраняла свой строй и в ней еще не изменились окончательно межпоколенные отношения, имевшие в основе нормы обычного права.

Но изменения шли и более всего проявлялись в конце XIX — начале XX в. В 1890-х гг. семья крестьян в вологодских уездах была представлена следующими формами: простые семьи, малочисленные, состоявшие из родителей и детей, иногда многочисленные, если в них было 5 и более детей; а также семьи из родителей, детей, внуков (отцовские семьи). Реже встречались семьи с боковым родством, как правило, имевшие традиционную форму дядья-племянники (Вельский, Вологодский, Грязовецкий, Тотемский, Череповецкий, Никольский, Кадниковский, Белозерский уу.)³⁷.

При разделах кровные связи, хотя и слабели, но не прерывались окончательно. Все, что было в доме, делили на паи, в том числе и полевую землю. В старом доме оставался отец с «облюбованным сыном» (по обычаю — с младшим). Усадебная земля и скот делились по толикам («сколько кому на пай»). Дочерям и незамужним женщинам давали один пай на всех. Сыновья, ушедшие в примаки, ничего не получали, невесткам при разделе отдавали их приданое. Племянники-дети умерших братьев получали доли своих умерших отцов; сестры, оставшиеся жить с братьями, не получали ничего; если нее не было братьев, то имущество отдавалось сестрам. Братские семьи делили «краюшку пополам», т.е. поровну. Некоторое имущество оставалось в общем пользовании — постройки и заведения (домашние заводы), мельницы, гумна, овины. Зятья-владени (примаки) в принявшей их семье и другие приемыши при разделах получали паи «по согласию» семьи, меньшие по сравнению с паями кровных родственников. Дядья и племянники делили все на равные части «полюбовно». Жена-вдова получала пай мужа. Муж-вдовец отдавал приданое умершей жены ее родителям, либо оставлял детям. Принципы раздела имущества, хозяйства, скота были одинаковы во всех уездах и основывались на обычном праве.

Несмотря на нередкие семейные разделы в губернии еще и в начале XX в. встречались отдельные большие семьи, насчитывавшие до 20 чел. Средняя же семья равнялась в Устюженском у. — 5,9 чел., в Череповецком — 5,7, в Кирилловском — 5,9, в Белозерском — 6,1.

Во внутрисемейных отношениях сохранялось много старых традиций. Семейное лидерство, по обычаю, и в этот период прочно оставалось за старшим в доме, который управлял делами и хозяйством, исправлял общественные работы, платил подати и повинности за двор, «держал совет» с большухой, у него хранились все деньги, даже заработанные не им, а членами семьи-отходниками и вырученные «за промыслы и от продажи» домашних продуктов; он судил своим судом всех домашних (Кадниковский, Тотемский, Вельский уу.)³⁸.

Звание большака (его функции) оставались наследственными; вдовы-женщины с малолетними детьми заменяли мужей и даже участвовали в деревенских сходах. Ограниченными были права главы, если их исполнял брат или дядя (а не отец): на его поступки и решения было необходимо разрешение остальных (Череповецкий у.). Все члены семьи имели свои права и обязанности³⁹. Большуха (жена, мать), как и в прежние времена, «правила миром» в доме и не ходила на общесемейные работы (Кадниковский у.). Другие женщины в семье были в подчинении большухи; им лишь разрешалось самостоятельно распоряжаться своим имуществом (приданым) или деньгами, вырученными от продажи производимых ими домашних продуктов и от заработков на стороне (Грязовецкий у.). От детей требовали строгого повиновения старшим, которые были во всем «примером» для них (такое было представление о нравственности по народной педагогике); ссоры старших «вредно сказывались на детях». Братья и сестры сохраняли родственные отношения и после выхода из родительской семьи; а, оставшись без родителей, заботу о сестрах и их детях брали на себя братья (Вологодский у.).

Дети-мальчики были опекаемы матерями до 12 лет, после чего воспитывались под присмотром отцов, уходя с ними на работы в поле, в лес; дочери до своего замужества находились, как правило, с матерью, а выходя замуж, попадали «под власть мужей». Овдовевшие дочери (особенно без детей) чаще возвращались в родительский дом. В конце XIX — начале XX в. в деревне осуществлялось не только домашнее воспитание детей, но и обучение в школах (приходских или земских).

В большой семье самым незавидным было положение снох и зятьев-примаков (домовиков, привольней), т.к. их считали работниками. Зятья выполняли все, что было оговорено при приеме их в дом. Снохи были обязаны работать в доме и в поле и обеспечивать своих мужей и детей всем необходимым; из общественного имущества им ничего не принадлежало. Их «недолюбливали», т.к. в это время именно снохи становились инициаторами семейных разделов, желая быть самостоятельными. В случае смерти мужа сноха могла остаться у свекра, если не выходила вторично замуж, в таком случае ее дети оставались у деда или дяди, который на этот момент возглавлял семью.

Приемные дети в семье по правам приравнивались к родным. Но доли приемных в общесемейном имуществе распределялись по-разному. Кровные братья (родные по отцу) имели равные права и доли в имуществе; единоутробные братья (родные по матери) не могли иметь равных прав с кровными, особенно, если у отчима были и свои дети; если же таковых не было, они получали права родных детей. За сыновьями-рекрутами оставались их семейные права, в случае смерти солдата пай отдавался его жене, а если ее не было, переходил к родителям (Грязовецкий, Тотемский, Череповецкий, Белозерский уу.).

Внебрачная жизнь кого-либо из супругов по-преженему порицалась, а виновники наказывались всеобщим презрением и осмеянием. Но в условиях отхода, найма на работы и большей, чем прежде, самостоятельности людей внебрачное общение происходило чаще, хотя его старались скрывать. При уходах мужей на работы или на службу в армию случалось и такое отклонение от норм семейной жизни, как снохачество (связь свекра и снохи), иногда к этому снох принуждали свекры. Но неверность супругов и в то время считалась у крестьян грехом, преступлением, особенно, когда такое совершалось в родстве или в свойстве (Череповецкий, Грязовецкий, Тотемский, Кадниковский, Белозерский уу.). При внебрачных связях семьях появлялись «незаконнорожденные» дети. Наибольшее число во второй половине XIX в. было зарегистрировано в сточных вологодских районах, населенных русскими и зырянами ⁴⁰.

Оставались в крестьянской жизни и еще некоторые старые традиции. Труд в семье по-прежнему разделялся по полу и по возрасту членов⁴¹. Мужскими были работы в лесу (заготовка дров, получение смолы, дегтя) и в поле, женскими — домашние работы, уход за скотом, некоторые полевые работы (жатва, боронение, сенокос), а также домашние ремесла (ткачество прядение, шитье, вышивание, плетение кружев). Дети считались полноправными работниками с 10-14 лет, хотя начинали работать и в более раннем возрасте. Мальчики участвовали в работах мужчин — боронили, косили; подростков иногда отправляли в отход. Девочки работали вместе с женщинами, а также по найму на разных работах. Много трудились девушки над своим приданым. Хотя в его состав, как и прежде, в основном входили белье, одежда, пряжа, иногда они получали приплод скота (Белозерский у.), корову, лошадь, овцу (Тотемский у.), деньги, землю-новину. Часть вещей была покупной. При богатом приданом-имении «жена в доме пользовалась большим влиянием на мужа» (Череповецкий у.). Девушки выполняли и полевые работы (жатва, сенокос).

Общими семейными работами, как обычно, были вывозка навоза на поля, сенокос, жатва, молотьба, уборка картофеля, рубка капусты при ее засолке (последнее — женщины, девушки, дети). Сезонные работы семей оставались без изменений (Вельский, Белозерский, Тотемский, Никольский, Кадниковский, Грязовецкий уу. и северо-восточные районы Вологодчины).

Судя по материалам о межпоколенных отношениях и жизни семьи, обычное для крестьян понятие родства во второй половине XIX в. еще не изменилось⁴². В число близких родных пока включали сватов, кумовьев, крестных (божатко, батъко) и других свойственников — деверъев, зятьев, шуринов. Существовали местные диалектные названия для обозначения некоторых родственников и свойственников, например, свестъ (свояченица), брателко, братейко (родной брат), сродник, братан (двоюродный брат), сватушки (родня далее двоюродной), зетъ (зять) и др. Свадебные чины сохранили свои старинные наименования: князь и княгиня (жених и невеста), тысяцкий (посаженный отец), дружка (друг жениха), поезжане-бояре (свадебный поезд — сопровождение молодых на венчание).

Понятие родства и родственных связей со временем, конечно, менялось, и в конце XIX в. было несколько иным, чем ранее. О кровном, двоюродном, троюродном родстве понятие сохранялось. О родстве духовном, об усыновлении, побратимстве — представление «смутное». «Из кумовства, — сообщалось в Тенишевское бюро из Кадниковского у., — не вытекает особых отношений». Для обозначения родства любой степени существовало слово «порода» или «родня», «сродственник». Свойство отличали от кровного родства, довольно дальнее свойство стали называть общими понятиями — «сваты», «сватьи» (Белозерский, Кадниковский, Тотемский уу.). Однофамильцы в деревне считались в дальнем родстве (Никольский у.). Но не всегда и не всякое духовное родство, как например, кумовство, стало считаться близким, поэтому и нарушались брачные запреты, и в брак могли вступить люди, находившиеся в духовном родстве.

Крестный и крестная еще были как вторые родители, поэтому не исключались из родственного круга у крестьян Сольвычегодского у. Грязовецкие же крестьяне перестали придавать большое значение духовному родству. К крестным стали относиться равнодушнее, не считая их «особо близкими». «Чу-жесть» проявлялась там и по отношению к усыновленным детям. Побратимство также «не считалось ни за что». Правда, родственники «почитались лучше чужих». Все это было следствием того, что брачные связи в этот период начинали расширяться⁴³. Женились и выходили замуж иногда в чужих волостях и уездах.

Этноконфессиональные различия в семейной жизни вологодского населения еще проявлялись, но, как и везде перемены коснулись и семей раскольников, и семей финноугров, живших в тесном соседстве с русскими. Все более сближалась семейная жизнь населения, независимо от этнической или конфессиональной принадлежности. У всех на одно хозяйство (семью) приходилось в среднем по 5,6 чел., преобладали семьи из 5-10 лиц⁴⁴.

Крестьянская семья имела локальные особенности в районах Вологодчины. В деревнях у фабрик и заводов становились другими нравы крестьян, и досуг молодых (предбрачное время) приобретал городские элементы (Устьянщина Кадниковского у., Шуйская Слобода в Тотемском у., деревни близ Вологды и Устюга Великого и др.). Наибольшая брачность отмечалась в Никольском и Устюгском уу., где были неплохие условия для земледелия, и семьи были достаточно состоятельными. Более редкая брачность наблюдалась у жителей северных вологодских уездов, северо-восточных, близких к коми-зырянам, где условия жизни уступали первым. Брачный возраст невест был старше вблизи городов и на северо-востоке губернии (поздние браки). При совместной жизни в разной этнической и конфессиональной среде появлялись смешанные браки. В сословном отношении смешения происходили там, где проживали разные категории крестьян, а также при соседстве крестьян и горожан. У финноугорского населения в семейном быту долго оставалась архаика (умыкание невест, их выкуп, торгово-брачные договоры, поздние браки жен-шин). У местных старообрядцев (и у русских, и у коми) бытовало безбрачие и внебрачная жизнь, а поэтому у них было больше, чем у остальных, незаконнорожденных детей. Народноправовые добрачные обычаи у всех были одинаковы, а свадебный обряд имел много локальных отличий.

Зональные различия по разным этнографическим признакам, существовавшие в Вологодской земле на ее западе, в центре, на востоке, молено установить и по семейно-брачным отношениям жителей районов. На западе губернии прослеживалось русско-карельское взаимовлияние, на востоке — русско-зырянское, в юго-западных и центральных уездах просматривались «старообрядческие черты» в семейном быту. Наибольшее их проявление можно отметить по элементам свадебного обряда⁴⁵. В целом же наблюдается общность во всем в районах Вологодской земли, а также и общее с русской сельской семьей всей России⁴⁶.

Семейно-брачные отношения с 1917 по 1990-е годы

Семья и брак у вологодского сельского населения, как и во всей России, в корне изменились после революции 1917 г. Социально-экономические, политические, культурные преобразования создавали условия для формирования новых брачных отношений. Но эта перестройка началась не сразу. В 1920-е гг. и до коллективизации деревенская жизнь сохраняла много старого, обычного, хотя в некоторых отношениях и измененного еще в предшествующий период. Так, молодежный досуг в предбрачное время по-прежнему проходил в вологодских деревнях на посиделках и гуляниях. Новые формы досуга стали появляться с организацией просветительских кружков, изб-читален (Кадниковский, Вологодский, Грязовецкий, Каргопольский уу.)⁴⁷.

Брачный выбор молодежи выходил из-под контроля родителей и становился самостоятельным. Несмотря на это, родительское благословение было и в это время обязательным. Даже брак самоходкой происходил с согласия родителей⁴⁸.

Советский декрет о гражданской регистрации брачных союзов изменил формы заключения брака. Церковный брак лишался юридического значения, признавался брак, оформленный в загсе. В те годы появилось много нерегистрированных браков, а в 1926 г. они по правовому значению приравнивались к бракам регистрированным. Молодежь начинала «склоняться» к гражданскому браку (Вологодский, Вельский, Тотемский уу.). Наряду с новшествами, традиционные формы брака и предбрачные обычаи еще бытовали. Живучими были и хозяйственные соображения при вступлении в брак. Но в целом, хозяйственный расчет начинал играть меньшую роль, чем «влечение молодых» друг к другу (Кадниковский у.). Расторжение брачных договоров по-прежнему было нежелательным. Оставались в деревнях и некоторые старые брачные запреты. Обычай старшинства в браке (нельзя женить младших детей раньше старших, позже сыновей отдавать замуж дочерей) еще жил.

Семья и ее внутренняя жизнь также представляла собой сочетание традиций и новшеств⁴⁹. Стойко держалось представление о главенстве в доме старшего мужчины-отца, о его помощнице и советнице-матери. Иногда крестьяне не желали семейных разладов и стремились к совместной жизни родственников, избегая дробления семей. В десятилетие от революции до коллективизации, когда земля распределялась на едоков, а не на рабочие руки, как прежде, когда крестьяне по декрету о земле должны были стать хозяевами своей земли, большинство из них стремилось, несмотря на продразверстки и продналоги донэповского периода и времени нэпа, завести крепкое хозяйство. Поэтому неразделенные семьи имели в составе несколько поколений родственников или свойственников. Есть в материалах этого времени упоминания о таких членах семей, как зятья-примаки, невестки. Правовое положение их оставалось прежним (Кадниковский, Каргопольский, Вологодский уу.).

В те годы менялись не только формы семьи, но и нравы: отделившиеся от родительской семьи дети отказывали затем в приюте своим старикам. Неприязнь старших и молодых друг к другу сохранялась в вопросах религии. Политика большевиков, крушение устоев православия «сеяли» эту рознь⁵⁰.

Положение женщин в неразделенных семьях стало иным, чем ранее. При проведении земельной реформы в 1918 г. изменилось наследственное право женщин, которое прежде определялось обычным правом. После 1918 г. по смерти мужа или отца женщина могла стать во главе большой семьи и наследовать имущество и землю. Даже если она оставалась в доме не главной, она наследовала все наравне с остальными членами. Невестки в трех-, четырехпоколенных семьях выходили из подчинения свекровям, а вдовы-невестки уходили из семьи покойного мужа, при этом обеспечивались всем необходимым даже без наличия детей. Женщины-вдовы в малых семьях могли возглавить семью и при взрослых детях. Кроме новых имущественных прав, женщины получили право трудиться наравне с мужчинами, многие из них привлекались к общественным работам, особенно если в деревне существовала кооперация. Все это привело к тому, что в семейных отношениях стали появляться свобода и непринужденность.

Официальным законодательством были разрешены разводы, поэтому в 1920-е гг. иногда разводились и люди, венчавшиеся в церкви (Кадниковский у.); были разводы и в старообрядческой среде.

В условиях семейных разделов и разводов и существования малой простой семьи круг признаваемого родства все более сужался⁵¹. Функции прежних свадебных чинов ограничивались участием лишь в свадебных обрядах (Грязовецкий, Кадниковский, Каргопольский уу.). Брачные связи крестьян заметно расширились — появлялись браки с людьми из удаленных районов.

В период коллективизации произошла кардинальная ломка деревни и превращение ее в советские колхозы с отрывом крестьянина от земли, изменением его нравственного отношения к ней, что повлекло огромные перемены в семейно-брачной жизни и общественном быту.

Повсеместно в предбрачный досуг молодежи входили новые формы, ощутимее становилась роль деревенских клубов, а старые формы общения молодежи постепенно исчезали⁵². В 1930-е гг. еще более росла самостоятельность молодежи, и брачный выбор становился свободным и независимым от родителей и от деревенского общества. Родительская роль ограничивалась советом, одобрением, реже заключалась в непризнании выбора. Это повлекло за собой изменение брачного возраста. Если ранее на Севере браки людей заключались в основном после 20 лет, а чаще к 22-25 годам, то теперь поздних браков, особенно у женщин стало меньше, а брачный возраст и мужчин, и женщин стал выравниваться. Отмечалось и распространение нерегистрированных браков, было узаконено свободное расторжение их. Влияние законодательства на семью и ее внутреннюю жизнь в этот период становилось заметным, а народноправовые нормы уходили в прошлое. Помимо еще практиковавшегося церковного венчания, сватовства и брачных обычаев, большая часть браков совершалась самоходкой («сошлись без свадьбы») — без согласия родителей и уводом невесты женихом.

Дальнейшие изменения претерпели не только брачные отношения, но и крестьянская семья (в период с конца 1920-х и в 1930-е гг.)^53. Одним из важных факторов, приводившим к переменам, были миграции населения из села в город. Снижалась рождаемость, особенно заметная в 1931-1936 гг. Была высока детская смертность, что также вело к невысокой детности в семье.

В 1930-е гг. шли семейные разделы. Если в 1920-е гг. молодые, иногда временно, оставались жить в доме родителей (не были самостоятельны, жила традиция патрилокальности брака), то теперь предпочитали полностью отделиться от родительской семьи. Это позволяло осуществлять самостоятельность каждого члена семьи колхозника.

Вся привычная жизнь была нарушена в военные и послевоенные 1940-е гг. О том, какой становилась семейно-брачная жизнь с послевоенных лет и до настоящих дней, позволяют судить экспедиционные материалы 1970 - 1990-х гг. по Вологодской обл.^54. В этот период по-прежнему значительной была «роль улицы» в знакомстве и встречах молодежи, оставались действенными и такие факторы, как соседство («жили по соседству»), совместная учеба в сельских школах, работа в колхозе или совхозе и в различных современных агрообъединениях. С 1960-х гг. молено отметить и новые виды знакомства и проведения досуга, связанные с расширением брачно-семейных связей. К ним относятся приезды на каникулы, в отпуск, на праздники, в гости к родственникам, друзьям, знакомым, приезды по направлению на работы и т.д. По данным 1987 г., брачные связи стали простираться в соседние с Вологодской области, в центральные районы страны и в различные республики.

В настоящее время участие родителей в браках молодежи минимальное. Экономический расчет, наряду с личными чувствами и отношением к брачному партнеру, в деревне есть всегда. Произошло дальнейшее выравнивание брачного возраста у мужчин и женщин. К 1960-м гг. этот возраст у женщин начинался с 18 лет, местами с 20-ти, мужчины вступали в браки с 20-29 лет. В целом за годы советской власти уменьшилось число поздних браков, а к 1980-м гг. брак снова «помолодел». Это объясняется тем, что сельская молодежь в возрасте 18-22 лет экономически была более самостоятельна, чем городская.

С конца 1950-х гг. на селе участились браки (по сравнению с предшествующим периодом). В условиях миграций в стране в 1950-1980-е гг. расширились брачные связи и появились возможности браков не только между жителями разных областей и республик, но и для этнических, конфессиональных смешений, а также для браков людей с разным профессионально-образовательным уровнем. На Русском Севере, в вологодских деревнях в том числе, появились браки русско-карельские, русско-финские, коми-русские и русско-ненецкие.

Компенсация людских потерь 1940-х гг. в стране началась только в 1950-е гг.: повысилась брачность населения, росла рождаемость, шло выравнивание нарушенной половозрастной структуры жителей районов. Но в Вологодской обл. этого не происходило, и для роста рождаемости еще были неблагоприятные условия. Люди старших возрастов преобладали в деревне по сравнению с молодежью — шло «постарение» села. Много оставалось семей, состоявших из женщин-вдов с детьми. В численном отношении вологодская семья была равна. 3-4 чел. Это были либо двухпоколенные (родители-дети, с 1-3 детьми), либо трехпоколенные семьи (родители-дети-внуки). Заметным было и число семей типа супруги без детей и женщины, невышедшие замуж, с детьми. Много было и семей людей немолодого возраста. Наблюдалось нарушение возрастов супругов: жены были старше мужей на 1-5 лет. Обычно такая ситуация складывалась при повторных браках разведенных людей, официально не оформленных, когда муж приходил жить в дом жены (Вожегодский, Великоустюжский р-ны)⁵⁵.

К 1980-м гг., по статистике, во всех районах Нечерноземья, наряду с преобладанием малой семьи, сохранялись трехпоколенные семьи. Средний их размер на Севере был равен 3,8 чел., в Вологодской обл. — 3,2 (в 1959 г. — 3,9 чел., в 1970 г. — 3,7). Все семьи были небольшими по численности, в них стало меньше детей. Если у старшего поколения жителей было до 5— 9 детей, то у молодого — по 1-2, реже по 3 ребенка. Правда, в 1970-е гг. заметнее стала ориентация на большее число детей (до 3-х) у людей со средним и средне-специальным образованием. У сельской интеллигенции оставалась ориентация на одно-, двухдетную семью. Многодетные семьи были в основном у людей неквалифицированного труда.

Межпоколенные отношения в период 1950-1980-х гг. не оставались неизменными⁵⁰. Они различались у людей разного возраста, образования, характера труда. Фактическое главенство в семье стало определяться ролью того или иного члена в делах семьи, его авторитетом, способностями, общественным и производственным положением. Об этом говорит главенство молодого поколения: женатого сына, замужней дочери, невестки, зятя, а в связи с последним — отмирание института примачества в русской семье, даже в деревне.

Отношения родителей и детей стали выглядеть следующим образом. Родители пожилого возраста ограничивались советами и нечасто вмешивались в ведение хозяйства. Семейные дела обычно решались всеми членами сообща, учитывались пожелания молодежи, а нередко именно мнение молодых приводило к тому или иному решению. Сложнее строились взаимоотношения в трехпоколенных семьях, нежели в простых. Там возникали некоторые противоречия, особенно, когда в семье, кроме родителей и женатых детей, были холостые дети (проявлялись различия интересов и запросов). Оставались противоречия, связанные с двумя ролями женщин — в обществе и семье, с трудностями совмещения этих ролей. К семейным конфликтам иногда приводило неравномерное распределение домашнего труда. Это свидетельствовало о сохранении фактического неравенства полов. Существовали противоречия, связанные с повышением требовательности друг к другу к браку, к семье.

Все менее труд делился на мужской и женский: многое выполнялось совместно, или подменой друг друга («кто свободен, тот и делает работу», — так говорили в вологодских деревнях о сменной работе в колхозе и домашних делах). Но было не мало семей, в которых основная домашняя работа ложилась на плечи женщин (у людей, родившихся в 1930-е гг.). Дети участвовали в семейных делах меньше, чем это было в прежние времена. В школьные каникулы они выполняли посильные работы на полях и фермах, пасли скот, помогали старшим на сенокосе. Но в целом, занятость детей стала небольшой, поскольку они учились, нередко жили вне дома.

Воспитание детей, пока они младшего возраста, — дело матерей и бабушек. Мужчины участвовали в этом, когда дети подрастали. Нередко именно бабушки являлись главными, кто передавал семейные традиции и опыт, трудовые навыки внукам. Все большую роль в деревне стало играть общественное воспитание детей. Правда, оно в достаточной мере осуществлялось лишь в крупных колхозах и совхозах.

Таким образом, для современной сельской семьи в Вологодской обл., как и вообще русской сельской семьи, характерны следующие черты. В основном эта семья простая по составу, малодетная, однородная в социальном и этническом отношении, сохраняющая мало старых традиций. Лишь в бытовой и некоторой обрядовой стороне жизни еще можно уловить местную специфику. Традиции — наследие разных исторических эпох, они всегда были присущи разным слоям населения, что приводило к вариантности и брачных отношений, и семейно-бытовой жизни; но с общей нивелировкой жизни в стране они постепенно трансформировались и теряли отличия. Развитие современной вологодской семьи идет в общем русле с эволюцией семьи русских всех областей и регионов, и в этом проявляются общерусские тенденции.

¹ Крестинин В. В. Исторический опыт о сельском старинном домостроительстве двинского народа на Севере. СПб., 1785. С. 25.

² Там же. С. 29.

³ Вологодские губернские ведомости (далее — ВГВ). 1885. № 44. С. 8.

⁴ Ефименко П. С. Заволоцкая чудь. Архангельск, 1869. С. 41.

⁵ Государственный архив Вологодской обл. (далее — ГАВО). Ф. 496. Оп. 1. Д. 4369. Л. 43-335; Ф. 1260. Оп. 23. Д. 31. Л. 1.

6 Там же. Ф. 883. Оп. 1. Д. 92. Л. 9-14 об.

⁷ Иванов П. И. К истории крестьянского землевладения на Севере в XVII в. // Древности: Тр. Археографической комиссии Московского Археологического общества. Т. I. Вып. 3. М., 1898. С. 415; его же. Поземельные союзы и переделы на Севере России в XVII в. у свободных и владельческих крестьян // Там же. Т. II. Вып. 2. М., 1903. С. 204; Ефименко А. Я. Исследования народной жизни. Вып. I. М., 1884. С. 219-220.

8 ГАВО. Ф. 883. Оп. 1. Д. 200. Л. 1-112 об.

9 ГАВО. Ф. 883. Оп. 1. Д. 134. Л. 1-58.

¹⁰ Водарский Я. Е. К вопросу о средней численности крестьянской семьи и населенности двора в России в XVI - XVII вв. // Вопр. истории хозяйства и населения России XVII в. Очерки по исторической географии XVII в. М., 1974. С. 122-123.

¹¹ Крестинин В. В. Указ. раб. С. 25; Угрюмое А. Л. Кокшеньга. Историко-этнографические очерки. Архангельск, 1992. С.37, 68.

¹² Архив Русского Географического общества (далее — АРГО). Р. 24. Оп. 1. Д. 23. Л. 1 об.; Д. 25. Л. 70; Р. 25. Оп. 1. Д. 35. Л. 1 об.-2; ВГВ. 1866. № 31. С. 304; 1875. № 99. С. 10.

13 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 65. Л. 1-1 об.

¹⁴ Шевырев С. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь в 1847 г. Т. II. Ч. III. СПб., 1850. С. 265; Шустиков А. А. Плоды досуга. Бытовые очерки, картинки и рассказы из севернорусской жизни. Ярославль, 1900. С. 35.

¹⁵ Иваницкий Н. Л. Материалы по этнографии Вологодской губернии // Известия Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии (далее — Изв. ОЛЕАЭ). Т. LXIX. Тр. Этногр. отд. Т. XI. Вып. I—III. М., 1890. С. 20; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 122. Л. 1.

¹⁶ Российский Этнографический музей (далее — РЭМ). Ф. 7. Оп. 1. Д. 171. Л. 17; Д. 273. Л. 11; Иваницкий Н. Л. Сольвычегодский крестьянин, его обстановка, жизнь и деятельность // Живая старина (далее — ЖС). 1898. Вып. 1. С. 61.

¹⁷ Андреевский Л. И. Из архива с. Никольского Вологодской губ. // Северный край. 1922. Вып. 1. С. 34.

18 ВГВ. 1875. № 99. С. 10; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 62. Л. 1 об.; Арсеньев Ф. А. Крестьянские игры и свадьбы в Янгосоре Вологодского уезда. (Бытовой этюд) // Вологодский сб. Вып. 1. Вологда, 1879. С. 11; Левитский П. Черты нравов крестьян Тотемского уезда. // Этнографический сборник ИРГО (далее — ЭС). Вып. V. СПб., 1862. С. 57; Ивановский К. Свадебные обычаи в Городецко-Никольском приходе // Вологодский сб. Вып. 2. Вологда, 1881. С. 45; Балов А. О свадебных обычаях в с. Корбанке Кадниковского уезда Вологодской губ. // ЖС. 1894. Вып. 1. С. 99.

19 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 62. Л. 4-4 об.

²⁰ Услар П. К. Вологодская губ. // Военно-историческое обозрение Российской империи. Т. II. Ч. III. СПб., 1850. С. 270; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 62. Л. 4; Д. 77. Л. 1; АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 25. Л. 82.

21 ГАВО. Ф.652. Оп. 1.Д. 65. Л. 4 об.; Д. 67. Л. 9-10.

²² Арсенъев Ф. А. Движение населения Вологодской губернии за десятилетний период (с 1867 по 1877 гг.) // ВГВ. 1880. № 7. С. 1; № 8.С. 1-2.

23 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 814. Л. 23, 27; Д. 215. Л. 2-3; Д. 807-а. Л. 3 об., Д. 347. Л. 18; ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 18187. Л. 69. Дилакторский С. А. Экономический быт крестьян Двиницкой вол. Кадниковского уезда // ВГВ. 1899. № 31. С. 6.

24 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 273. Л. 9, 11; Д. 391. Л. 2; Д. 347. Л. 15; Д. 810. Л. 14, 25; Д. 807-а. Л. 3 об.; ГАВО Ф. 496. Оп. 1. Д. 18187. Л. 7-121 об.; Д. 19309. Л. 2,5; Д. 18097. Л. 1.

25 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 807-а. Л. 3 об.; Д. 814. Л. 25; ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 18127. Л. 1-4; Вологодские епархиальные ведомости (далее — ВЕВ). 1904. № 5. С. 109; Ефименко П. С. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губ. // Изв. ОЛЕАЭ. Т. XXX. Тр. Этногр. отд. Кн. I-II. М., 1877-1878. С. 215.

²⁶  ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 18335. Л. 14, 20; Лесков Н. О влиянии карельского языка на русский в пределах Олонецкой губернии // ЖС. 1892. Вып. IV. С. 97; Новгородский сб. Вып. IV. Новгород, 1866. С. 40.

27 ГАВО. Ф. 14. Оп. 3. Д. 171. Л. 85 об.-89; Ф. 496. Оп. 8. Д. 406. Л. 36 об.-82 об.

28 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1.Д. 263. Л. 24; Д. 215. Л. 11-14; Д. 697. Л. 28.

²⁹ Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Т. VII. Тетр. I. СПб., 1901. С. V.

³⁰ Казанский И., Ярославцев Н. Устьмошане. Красновский погост // Олонецкий сб. Вып.2. Петрозаводск, 1886. С.48; АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 23. Л. 2 об.; Р. 25. Оп. 1. Д. 35. Л. 1 об.; Скворцов Л. Бережнослободская вол. Тотемского уезда (Этнографический очерк) // Вологодский сб. Вып. II. Вологда, 1881. С. 35; Андреевский Л. И. Образование и воспитание в барской семье Вологодской губ. в начале XIX в. (Из архива с. Куркина) // Север. 1928. № 7-8. С. 21.

31 АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 23. Л. 2.

32 Ефименкова Б. Б. Севернорусская причеть. М., 1980. С. 269, 287.

³³ Грязнов П. Опыт сравнительного изучения гигиенических условий , крестьянского быта и медико-топография Череповецкого уезда. СПб., 1880. С. 94; Попов В. А. Мысли о развитии промышленности в г. Никольске Вологодской губ. // ВГВ. 1859. № 12. С. 88; Новгородские губернские ведомости (далее — НГВ). 1874. № 4. С. 3; Волоцкий В. А. Состояние земледельческого крестьянского хозяйства // ВГВ. 1873. № 30. С. 8; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 100. Л. 16.

34 ВГВ. 1875. № 99. С. 9; 1866. № 31. С. 303; 1876. № 8. С. 5; ГАВО. Ф.652. Оп. 1.Д. 100. Л. 26.

35 ВГВ. 1875. № 99. С. 9; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 100. Л. 19-19 об.

36 ВГВ. 1880. № 18. С. 1; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 106 Л. 3, АРГО. Р. 7. Оп. 1. Д. 38. Л. 69 об.-74; ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 188. Л. 12; Ф. 652. Оп. 1. Д. 104. Л. 2.

37 РЭМ. Ф. 7.Оп. 1. Д. 106. Л. 5; Д. 128. Л. 24; Д. 294. Л. 33; Д. 121. Л. 30-32; Д. 244. Л. 4; Д. 251. Л. 16; Д. 257. Л. 1 об.-6; Д. 681. Л. 2-3; Д. 682. Л. 3-26; Д. 786. Л. 22 об.; Д. 810. Л. 17; Д. 344. Л. 12 об.; Д. 356. Л. 21; Д. 214. Л. 13-15, 59-115; Врачебно-санитарный обзор Вологодской губ. Вып. VIII. Вологда, 1909. С. 642; Сельскохозяйственный обзор Новгородской губ. за 1913 г. Новгород, 1914. С. 5; АРГО. Р. 7. Оп. 1 Д. 69. Л. 12; Иваницкий Н. А. Сольвычегодский крестьянин... С. 62-63.

38 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 121. Л. 33; Д. 128. Л. 24; Д. 251. Л. 17-18; : Д. 257. Л. 2 об.; Д. 276. Л. 4 об.; Д. 344. Л. 13; Д. 356. Л. 23; Д. 786. Л. 12; Д. 810. Л. 1-4; Ф. 1. Оп. 2. Д. 433-а. Л. 192.

39 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 171. Л. 1-17; Д. 214. Л. 16-46; Д. 697. Л. 26-28; Д. 257. Л. 3; Д. 693. Л. 24-32; Д. 344. Л. 14 об.; Д. 349. Л. 4-13; Д. 786. Л. 10-19; Д. 810. Л. 4-16.

⁴⁰ Топографический очерк Вологодской губ. // Вологодский иллюстрированный календарь. Вологда, 1893. С. 66; Дубровин. Статистический очерк Вологодской губ. на 1853 г. // Справочная книжка для Вологодской губ. на 1853 г. Вологда, 1853. С. 21-22.

41 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д.352. Л. 11; Д. 100. Л. 20-21; Д. 682. Л. 32-33; Д. 693. Л. 31; Д. 338. Л. 11; Д. 347. Л. 21; Д. 809. Л. 1-2; Д. 807-а. Л. 3 об.; Д. 810. Л. 48; Д. 220. Л. 28; Д. 289. Л. 1-25; Д. 210. Л. 2-3; Дилакторский С. А. Экономический быт... // ВГВ. 1899. № 50. С. 2; Котляревский П. В. Экономический быт крестьян северо-восточной половины Вологодской губ. // ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 101. Л. 7; Иваницкий Н. А. Сольвычегодский крестьянин... С. 60-61.

⁴² Архангельские губернские ведомости (далее — АГВ). 1852. № 21. С. 162; АРГО. Р. 7. Оп. 1. Д. 87. Л. 2-11; Казанский К, Ярославцев Н. Указ. раб. С. 48; Иваницкий Н. А. Сольвычегодский крестьянин... С. 61; ЖС. 1903. Вып. I—II. С. 210; Вып. IV. С. 451.

43 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 310. Л. 47; Д. 263. Л. 24; Д. 214. Л. 3-13; ГАВО. Ф. 4960. Оп. 8. Д. 406. Л. 33 об.-130 об.; Оп. 36. Д. 1. Л. 48 об.-381.

⁴⁴ Первая Всеобщая перепись... Т. VII. С. XI; Т. XXVII. С. 3-4; Т. XXVI. С. 4-5.

⁴⁵ Гура А. В. Поэтическая терминология севернорусского свадебного обряда // Фольклор и этнография. Обряды и обрядовый фольклор. Л., 1974. С. 175—180; его же. Лингвоэтнографические различия и общность в маргинальной зоне Русского Севера // Ареальные исследования в языкознании и этнографии. Л., 1975. С. 38.

⁴⁶ Власова И. В. Русские. Сельская семья // Семейный быт народов СССР. М., 1990. С. 22-45.

47 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 176. Л. 2-3 об.; Д. 178. Л. 1-6 об.; Д. 146. Л. 32; Д. 179. Л. 2 об.; Д. 166. Л. 1; Д. 218. Л. 6 об.-28; Д. 219. Л. 13 об., 51 об.; Синкевич Г. П. Бытовой алкоголизм Вологодской губ. Опыт обследования двух селений // Социальная гигиена. 1926. № 7. М.;Л. С. 21.

48 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 171. Л. 2; Д. 147. Л. 1; Д. 179. Л. 4 об.; Д. 218. Л. 6 об., 33 об.; Д. 188. Л. 11; Д. 220. Л. 83 об.-88 об.

49 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 179. Л. 3; Д. 188. Л. 3; Д. 147. Л. 9; Д. 219. Л. 40-40 об.; Д. 273. Л. 4-27; Д. 247. Л. 10 об.; Д. 218. Л. 92 об.; Д. 221. Л. 3 об., 45 об.; Синкевич Г. П. Крестьянская изба Вологодского уезда // Социальная гигиена... С. 80-82; Бачурихин А. Н. Сельское хозяйство Северо-Двинской губ на рубеже 1926 г. // Записки Северо-Двинского общества изучения местного края. Великий Устюг, 1924. С. 62; Пятунин П. Каргополье в прошлом и настоящем. Каргополь, 1924. С. 33.

50 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 166. Л. 3; Д. 218. Л. 12об.-100;Д. 219. Л. 4 об.-56 об.; Д. 220. Л. 12-87 об.; Д. 221. Л. 3 об.-88 об.

⁵¹ Там же. Д. 151. Л. 3; Д. 188. Л. 7 об.-11; Д. 147. Л. 61-64; Д. 191. Л. 4; Д. 173. Л. 7; Ф. 653. Оп. 1. Д.Д. 378, 384, 376, 377; Ефименкова Б. Б. Указ. раб. С. 269.

⁵² Архив Ин-та этнологии и антропологии РАН (далее — АИЭА). Восточнославянская экспедиция (ВЭ). Северо-Западный отряд (С-3 о) 1984 г.; Вологодский отряд (ВО) 1986 г. Д. 8334; то же 1987 г. Д. 8710.

⁵³ Там же; Урланис Б. Ц. Динамика уровня рождаемости в СССР за годы Советской власти // Брачность, рождаемость, смертность в России и СССР. М., 1977. С. 17.

54 АИЭА. ВЭ. С-3 о 1984 г.; ВО 1986 и 1987 г. Д. 8334 и Д. 8710; Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 г. М., 1963. С. 99.

55 АИЭА. ВЭ. С-3 о 1984 г.; ВО 1986 г. Д. 8334; ВО 1987 г. Д. 8710; Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 г. М., 1974. Т. 7. С. 206-221; Численность и состав населения СССР по переписи 1979 г. М., 1984. С. 232-233; Люсина Л. К. О динамике сельского населения Вологодской обл. в послевоенные годы // Социалистические преобразования северной деревни. Вологда, 1970. С. 123-124.

56 АИЭА. ВЭ. С-3 о 1984 г.; ВО 1986 г. Д. 8334; ВО 1987 г. Д. 8710; Харчев А. Быт и семья как категории исторического материализма // Проблемы быта, брака, семьи. Вильнюс, 1970. С. 18-20.

ОЧЕРК 6

ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННОЙ АНТРОПОНИМИИ У ВОЛОГОДСКОГО СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ (ТРАДИЦИИ ИМЯНАРЕЧЕНИЯ)

Судя по приводимым в книге описаниям, большим своеобразием отличалась народная культура в каждом вологодском районе. Это объясняется многими факторами, но наиболее значимым из них является особенность этнической истории как в крае в целом, так и в его отдельных местностях. Материал данного очерка относится к одной из них — Вожегодской земле; он был получен во время экспедиционного обследования Вожегодского р-на Вологодской обл. в 1986 г.1

Наше внимание привлекла «необычность» антропонимического материала, зафиксированного в похозяйственных книгах Бекетовского сельсовета. В антропонимии 14-ти деревень (Бекетовской, Боярской, Гашковой, Горки, Бора, Тарасовской, Порохина, Ануфриевской, Ручевской, Нижней, Вершины, Мигуевской, Семеновской, Баркановской) обнаруживается интересный «пласт» имен их жителей, по-видимому, более распространенных в ранние хронологические периоды, нежели в настоящее время. Скорее всего, такие имена «законсервировались» в местной среде и передавались из поколения в поколение, частично сохранившись до наших дней.

Прежде чем перейти к анализу вожегодского (бекетовского) именника, необходимо обратиться к характеристике Вожекрая в историко-этническом отношении. Надо отметить, что этому району, его истории, сложению местного населения, формированию его культуры присущ синтез, многокомпонентное смешение всего и во всем. Даже в административном отношении Вожегодская земля никогда не была самостоятельной, а принадлежала разным соседствующим районам, занимая накануне 1917 г. промежуточное положение к северу от Белозерья между Кирилловским уездом Новгородской губ. и Кадниковским — Вологодской. Граница между ними прошла по озеру Воже, являвшемуся основной водной магистралью будущего Вожегодского р-на Вологодской обл. На восточном берегу озера лежали деревни изучаемого Бекетовского сельсовета (бывшего когда-то в Кадниковском у.), на западном — Чаронда (в бывшем Кирилловском у.), давшая второе народное название Вожеозеру — Чарондское, хотя западнее его существует и другое более мелкое Чарозеро. Итак, бекетоские деревни находятся между Вожеозером на западе, архангельскими (каргопольскими) деревнями по озеру Лаче на севере и другими вожегодскими селениями на юго-востоке.

Славянское заселение этих территорий началось с проникновения новгородцев на Русский Север в XI — XIII вв. и встречи с местными финноугорскими племенами — чудью, но сплошных массивов поселений в то время здесь еще не было. У жителей этих мест бытовали народные предания о славянах и чуди. В соседних с Вожегой районах еще и в конце XIX в. вспоминали легенду «о нашествии воинственного народа чуди» в будущую кадниковскую волость Троичину, а в Тихмангской вол. Вытегорского у., по преданию, была «Аминтова дорога», по которой чудь пришла в Каргополье. Этот путь был всегда один — через систему озер Воже и Лаче и рек, впадающих в них².

Археологические находки в районе Белозерья-Воже-Лаче выявили наличие дославянского населения в этих местах, вступившего в тесные контакты с пришельцами. Об этом свидетельствует единая обрядовая практика и финноугров, и славян, т.к. аборигены были обращены славянами в христианство. По погребальной культуре древнего населения Белозерья-Воже-Лаче отмечается «синтез черт народов»³, их быстрое смешение при совместном проживании и постепенная ассимиляция при чересполосном расселении.

В период крестьянского освоения Севера (XII - XVI вв.) в этих западных районах будущей Вологодчины происходила быстрая ассимиляция местных финноугров славянами; по крайней мере, уже в древнерусский период истории была ассимилирована территориальная группа белозерцев, как и чудские племена веси южнее по Шексне. В XV - XVII вв. происходило основное заселение этих мест, и тогда отмечалась относительно плотная заселенность всей Белозерской гряды⁴. Сюда еще шел миграционный поток из Новгородчины. Крестьянскому освоению способствовала и усилившаяся монастырская колонизация земель от Белозерья и Вологды к Каргополью.

Непосредственно о заселении вожегодских земель повествуют местные легенды и предания. Якобы население появилось здесь с запада из-за озера со стороны Чаронды (поэтому озеро называли Чарондским). Первым пришел некий торговец, поставил избу и основал «перевалочную базу», в которой у него находились наемные работники. Позднее сюда приселились крестьяне. По другим преданиям, здесь скрывались беглые, которые постепенно обосновывались в этих местах. Сохранились рассказы о появлении «литовских людей» (о событиях Смутного времени, когда польско-литовские отряды проникали на Север и разоряли деревни). Литовцы, по местным рассказам, придя в Тордоксу (современный Бекетовский сельсовет), намеревались жить у озера, но были вытеснены местными жителями при военных действиях.

По историческим данным XVI — начала XVII в. известно, что эта местность находилась в Чарондской округе⁵. Ее центр был в посаде Чаронда, ставшей позднее селом Белозерского у. В XVII в. она составила Вожецкую вол. этого уезда. В сословном отношении вожегодское население того времени не было однородным. Основная его часть, будущее бекетовское население в том числе, было черносошным крестьянством (в XIX в. — государственным). Иван IV взял Чаронду в опричнину. Чарондская округа в 2,6 тыс. дворов (западная сторона Воже-озера) с конца XVII в. принадлежала Дворцу (позднее Удельному ведомству). В Вожецкой вол. Чарондской округи в XVII в. владел землями и Спасский Вожезерский монастырь. При царе Федоре Иоановиче она была частью Вологодского у. и принадлежала боярину Д. И. Годунову. При В. Шуйском была Пожалована князю М.

В. Скопину-Шуйскому⁶. Таким образом, снова можно отметить некоторое смешение, сложность сословного состава населения уже на ранних периодах истории.

Наиболее полное представление о заселенности края дает лишь статистика XIX в., показавшая, что в середине века здесь существовали малодворные поселения — в среднем по 5 дворов на деревню в Белозерском у., по 8 — в Кирилловском. Плотность населения составляла 4,0 чел. на кв. версту в Белозерском, 6 — в Кирилловском, 11 — в Кадниковском уу. Эти уезды в западной части Вологодчины были более заселены, чем другая ее территория, в целом по губернии плотность населения равнялась 2-3 чел. на кв.в.⁷ Все это говорит о раннем для Русского Севера в целом заселении рассматриваемого края и формировании там русского населения.

В течение XIX в. здесь не менялся этнический и сословный состав населения. С ликвидацией деления крестьян по категориям после реформы 1861 г. западные вологодские уезды, Вожекрай в том числе, стали, во-первых, преимущественно крестьянскими, т.к. более 90% их населения составляли крестьяне, во-вторых, эти крестьяне теперь принадлежали к одной категории — казенных крестьян. Такими же они были в начале XX в. и до революционного периода. А в 1930-х гг. крестьянство стало, как и во всей стране, колхозным.

В этническом отношении население также стало однородным. Ревизии второй половины XIX в. и Всеобщая перепись населения 1897 г. зафиксировали здесь почти 100% русское население⁸. Правда, по своему происхождению оно отличалось от остального вологодского населения, ибо и то, и другое формировалось из различных этнокомпонентов. Непосредственно население Вожегодской земли происходило из смешения славяно-русских и западно-финских элементов, поэтому даже в XIX в., по описаниям исследователей, в нем чувствовалась «примесь карельской крови», а в соседнем Каргополье произошло «смешение народов», и в его жителях не было «чисто славянского типа». Как бы то ни было, в XIX в. они осознавали себя русскими, храня лишь в памяти воспоминания о какой-то «чуди». Такими русскими осознает себя и современное местное население.

В конфессиональном отношении его состав оставался своеобразным долгое время. Распространение христианства, начавшееся здесь в древнерусский период, затянулось до XIV в., когда его насаждали местные пустынники. В Вожезерье известными были Никифор и Геннадий. Верования тогдашнего населения отличались переплетением язычества и христианства⁹.

В XVII в. появились свидетельства о новшествах в религиозной жизни края. Церковный раскол привел к изменению состава населения по вероисповедальному признаку на всем Севере, в том числе и в вожегодских селениях. Через северные земли проходил путь к Белому морю старообрядцев, укрывавшихся от преследования властей. Беглецы наводнили олонецкие, каргопольские, вожегодские и другие западные вологодские земли. Они принадлежали в основном к беспоповскому направлению старообрядчества, не признавашему священства ¹⁰, в свою очередь, распавшегося на ряд толков, которые получили названия от имен своих расколоучителей (наставников). В 80-х гг. XVII в. раскол в олонецко-вожегодско-каргопольских местах был сильным: здесь насчитывалось несколько сотен человек, принадлежавших к разным беспоповским толкам 11.

Более совершенная по сравнению с XVII в. статистика XIX в. отмечала в этих краях также сотни раскольников (в Кирилловском, Кадниковском уу., куда относились и вожегодские земли). Здесь на северо-западе Вологодчины на 10О0 жителей приходилось в среднем по 15-30 старообрядцев, тогда как на западе — 10-15 чел., на востоке — 5-10 чел.¹² В целом в общей массе населения старообрядчество составляло небольшую долю. По переписи 1897 г. в вологодских уездах она равнялась 0,58% населения (в Кирилловском у. — 0,13%, в соседнем с Вожегой в Вытегорском— 0,17%, в Кадниковском — 1,00%). В начале XX в. в одном лишь Кадниковском у. существовал раскол в 12 приходах¹³. Неучтенных же статистикой (из-за укрывательства от учета) раскольников было гораздо больше, и они оказывали влияние на все стороны сельской жизни. Именно старообрядчество сыграло немалую роль в сохранении своеобразной традиции в имянаречении, которую можно уловить даже в наше время.

Современное население Вожекрая, обследованое в экспедиции 1986 г., имело следующий состав. В сельсовете числилось 543 хозяйства (двора), из них 367 — дворы колхозников, 176 — рабочих и служащих колхоза. В них проживало 840 колхозников, 476 рабочих и служащих (всего 1316 чел.). Мужского населения было 523 чел. (319 колхозников, 204 рабочих и служащих), из них в возрасте от 16 до 59 лет— 323 чел. (в т.ч. 113 чел. от 16 до 29 лет), от 60 лет и старше — 69 чел. Женщин было 741 (485 колхозниц, 256— рабочих и служащих), из них от 16 до 54 лет — 214 чел. (в т.ч. 80 чел. от 16 до 29 лет), от 55 и старше — 389 чел. Семей в сельсовете — 553. Среди населения мало молодых людей, особенно в деревнях, удаленных от центра. Миграции с 1930-х гг. и с послевоенных 1940-х гг. изменили половозрастную структуру населения. Сейчас молодое население сконцентрировано в центре сельсовета (в большинстве случаев приезжее). В мелких деревнях, в частности в Тордоксе, осталось население 1920-1930-х годов рождения. В основном это одинокие люди, либо супруги без детей (дети живут в других местах). В этническом отношении все они — русские. Религиозное сознание их довольно размытое: зная о принадлежности к православию, почти не помнят о старообрядчестве 14.

Для выявления указанной выше традиции был проанализирован современный именник населения Бекетовского сельсовета Вожегодского р-на. Из этого списка были вычленены редкие имена, почти не сохранившиеся в наши дни, но вполне «уловимые» в течение всего XX в., т.к. у носителей этих имен зафиксирован возраст (годы рождения). Последнее имело немаловажное значение, ибо позволило проследить динамику распространения (бытования) того или иного наречения в течение всего столетия. Рассматривались раздельно мужские и женские имена, поскольку их списки имели существенные различия. Традиция «жила» по-разному при имянаречении мужчин и женщин. Надо заметить, что для рассмотрения встретившихся редких имен брались либо собственно имена людей, либо их отчества, в зависимости от того, сохранялась эта «редкость» в их именах или отчествах. Такое рассмотрение помогало выявить живучесть традиции в поколениях: либо она сохранялась, когда человека называли при его рождении, либо она «доставалась» ему со вторым именем (отчеством) от |его родителя, т.е. существовала лишь у старшего поколения. Такие явления (половозрастные и поколенные различия) в мужской и женской антропонимии развивались каждое своим путем, что позволило сделать выводы об отличительных моментах в их бытовании.

Под редкими именами в настоящем изложении понимаются имена, действительно редко встречающиеся в период, когда была осуществлена их фиксация в используемом нами источнике — в похозяйственных книгах 1986 г. (см. таблицы 1 и 2). По своему происхождению эти имена неоднородны. Единственное, что их объединяет — это то, что все они канонические (христианские), что не удивительно для именослова столь позднего времени, к какому относится наш источник. «Пласт» древних дохристианских имен языческого времени (типа Ждан, Шумил, Любава), конечно, уже окончательно исчез, хотя в XVII - XVIII вв. здесь, как и вообще в севернорусских территориях, он был заметным¹⁵. Неоднородность наших малоупотребительных имен, как и всех канонических, состоит в иноязычном их происхождении. Со временем в русской среде произошла трансформация этих календарных имен, вошедших в святцы (православный календарь-месяцеслов). Они подверглись фонетической и грамматической обработке, ассимиляции¹⁶. Среди редких календарных имен преобладают имена греческого происхождения (Ефим, Ираида и т.п.), что, скорее всего, связано с православной традицией, затем — христианские имена латинского происхождения (Флавиан, Августа). Реже употреблявшимися были имена древнееврейские (Авенир, Рафаил, Ева, Рахиль), имена, существовавшие в древнегреческом и древнеегипетском именниках (Серапион), в древнегреческом и тюркском именниках (Руслан); наконец, арамейское — Варфолом, халдейское — Варлам и т.д.

Конкретное рассмотрение редких мужских и женских календарных имен у вожегодского населения приводит к следующим наблюдениям. Оговоримся, что большая часть таких имен, как отмечалось греческого происхождения; они были малоупотребительны уже давно, но их сохранение до нашего времени не случайно и, как нам кажется, «культивировалось» в старообрядческой среде. Такие встретившиеся имена у вожегодцев, как Феодосии, Филофей, Анират, Изосим (Зосима), Зоотий, Евсей, Анфея, Алимпиада, Анфуса, Текуса, Евстолъя, Полексина, Манефъя, Трофена, очень часто давались при рождении детям у раскольников и долго бытовали у этой части населения. Вспомним героев литературных произведений — носителей подобных имен у Ф.М. Достоевского (раскольник Пармен Рогожин в романе «Идиот» и скитские старцы в романе «Братья Карамазовы»), старообрядцев в романах П. И. Мельникова-Печерского и особенно героев пьес А.Н. Островского — купцов, предпринимателей разного рода, часто носивших редкие имена (Викул, Федул, Манефа, Фелицата). Именно в раскольничьей среде или у бывших монастырских крестьян, которых нарекали по местным святым (а таковым было и наше вожегодское население), дольше, чем у всех, существовали подобные имена. У вологодских крестьян в разные периоды времени от XVII до XX вв. они отмечались в местах старообрядческого расселения или по пути их продвижения с северо-запада Вологодчины через бассейны Ваги и Сухоны на восток в Приуралье. Так, Агеи, Ефросины, Федосеи, Саватеи, Варламы, Парфены, Парамоны были часты в именослове крестьян верхнедвинских (сухонских) деревень в XVII в.¹⁷ Имена Фекла, Ефимъя бытовали у крестьянок в Вологодском у. в XVIII в.¹⁸ Текусы, Марфиды, Зотики, Сосипатры жили и в 1960-х гг. в вологодском Присухонье¹⁹. Текусы встречались в приуральских (пермских) деревнях еще в 1980-х гг.²⁰

Посмотрим, как развивалась традиция старого имянаречения в течение XX в. (таблица 1).

Таблица 1

Список редких мужских имен у населения Бекетовского сельсовета

К титульной странице
Вперед
Назад