Архаичные для XX в. мужские антропонимы сохранялись во все периоды столетия преимущественно во втором имени — в отчестве. В качестве первого имени такие антропонимы отмечаются по убывающей от начала, века к его концу. Правда, это убывание относительное для первой половины столетия, ибо носителей старинных имен, которые, как правило, имели годы рождения, падающие на конец XIX — начало XX в., ко времени записи жителей сельсовета в похозяйственные книги в 1986 г. (время использованного нами источника) осталось гораздо меньше, чем людей, рожденных позднее, в 1920-1930-е гг., у которых отмечено наибольшее число таких имен. Как видно из подсчетов в таблице 1, у бекетовцев рождения 1890-х гг. через 100 лет остался лишь один человек со старинным именем и то в виде отчества (Филаретович), потому что людей такого возраста почти не осталось. К концу века здесь жило 3 человека, рожденных в 1900-х гг., с интересующими нас именами (Алфей, Ефим, Евсей) и трое имели подобные отчества (Лаверович, Аниратиевич, Рафаилович). У рожденных в 1920-е гг. зафиксировано 11 редких антропонимов и все в отчествах — Маркович, Галактионович, Фадиевич, Филофеевич, Акиндинович, Ионович, Зотиевич, два Флавиановича, Философович, Африканович. Такие отчества говорят о том, что имена, от которых они произведены, имели здешние жители-родители наших современников, т.е. люди более старшего поколения.

Самый «пик» малоупотребительных теперь, но архаичных имен приходится на 1930-е гг., когда они имелись у 3 человек как имя и у 17— как отчество. В именах числились: Адольф (предположительно от греч. — брат, правдивый), Филосов (греч.- любитель мудрости), Савватей (др.-евр. - субботний); остальные зафиксированы как отчества — Никодим, Феодосии, Изосим, Реокат и другие, уже упоминавшиеся выше.

Затем следуют периоды 1940-1960-х гг., когда такие имена, по-видимому, не давались новорожденным, а сохранялись лишь у старших поколений в их отчествах: их было всего 7 в 1940-х гг. (Виссарион, Неон и др.), 3 — в 1950-х (два Зотия, Рафаил), 6 — в 1960-х (Виссарион, Филофей и др.). В 1970-х гг. появилось одно имя — Руслан (из греч. — счастливый, удачливый, по-тюркски — лев) и сохранились редкие отчества у четырех людей — Янович, два Альбертовича (нет в православных святцах), Орестович (греч. — гора). Известно, что такие нехарактерные для православных людей имена появились у русских, даже в сельской местности, в послереволюционное время.

У местных жителей 1980-х годов рождения отмечены лишь два редких отчества — Орестович, Янович, остальных ни в первом, ни во втором имени источники не фиксируют. Это говорит либо о почти полном затухании старой традиции наречения, либо о выбывших из этих мест носителях таких имен. То, что традиция все же затухает, это бесспорно, ибо в именослове современных жителей остался еле заметный ее след.

Таким образом, в конце XIX и в течение XX в. вожегодцы знали и употребляли при наречении, либо имели в отчествах, 33 старинных мужских имени. Из выявленных источником 1986 г. этих 33 имен 17 по происхождению было греческих (3 имени у людей рождения 1900-х гг., 14 отчеств — у рожденных 1890-х гг. и 1920-х — 1980-х); 4 — латинских (отчества у людей 1900-х, 1920-1930-х гг. рожд.); у трех антропонимов происхождение установлено предположительно — одно имя Адольф (от греч.- брат (?) у человека 1930 г. рожд.), два отчества — Аниратович (греч.- мучить? в 1900-х гг.), Алферович : (греч.-? в 1930-х гг.); 4— древнееврейских (одно имя — Савватей у человека 30-х гг. рожд., и три отчества — Рафаиловичи у людей 1900-х, 1930-х, 1940-х, 1950-х гг., Ионович и Фадиевич в 1920-х гг.); 2 — малоупотребимых в православном именослове (отчества — Альбертович у людей 1930-х, 1940-х, 1960-х, 1970-х гг. рожд. и Орестович у родившихся в 1970-е и в 1980-е гг.); 1 — из греческого и египетского именников — Серапион (от греч. - храм Сераписа, от египет. - бог жизни у двух людей рождения 1930-х гг.); 1- из греческого и латинского именников — Марк/Маркел (молоток); 1 — из греческого и тюркского именников — Руслан (по- гречески — счастливый, по-тюркски — лев у родившегося в 1970-е гг.)

К 1986 г. носителей этих 33 имен в виде отчеств было 54 чел., в виде первого имени 7 чел. (всего 61), что составило 11,6% от общего числа 523 мужчин Бекетовского сельсовета. Конечно, людей с редкими именами, родившихся в разные годы в течение XX в., видимо было больше, но часть их могла выбыть из этих мест, часть — умереть, не попав в учет 1986 г. В целом, традиция «жила» не в массовом объеме, но «бросалась в глаза» своей необычностью в сравнении с подобными традициями других русских территорий, да и других земель Русского Севера.

Женский именник у вожегодцев, имевший в своем составе архаические имена, был богаче мужского и, в отличие от последнего, существовал примерно в одинаковом числе случаев и в виде первого имени, и в виде второго (отчества). Правда, старинные первые имена у женщин к концу XX в. появлялись редко, сохранялись лишь немногочисленные редкие отчества, но в отличие от мужского «списка» имен они все же появлялись. Если учесть, что людей старших поколений, носивших архаические имена, в течение столетия становилось все меньше, то наш источник 1980-х гг. фиксирует спад в традиционном наречении. На самом деле у женской части местного населения по сравнению с мужской такого спада долго не было (таблица 2).

Таблица 2

Список редких женских имен у населения Бекетовского сельсовета

Подсчеты, произведенные по данным таблицы 2, приводят к следующим наблюдениям относительно развития женского именника бекетовцев. К 1986 г. у людей рождения 1890-х гг. источник фиксирует одно старое женское имя — Манефъя (у мужчин того же возраста было одно отчество — Филаретович). Людей этого возраста к 1986 г. насчитывались единицы, поэтому нельзя установить точное соотношение имен архаических и более новых к тому периоду.

У женщин, рожденных в 1900-е гг., было самое большое число редких имен — 41 (21 в именах — Анфея, Руфина, Анфуса, Ироида, Сира, Полексина, Трефена и др. и 20 — в отчествах — Филаретовна, Ардалионовна, Авенировна, Триофилъевна, Парфентъевна, Варфоломеевна, Ниловна, Руфовна, Фиофановна, Сократовна и др.).

В 1920-е гг. у бекетовских женщин в именах существовало еще много архаизмов: 22 в именах, 13 в отчествах. Заметим, что большее число приходится на первое имя — Агания, Апполинария, Текуса, Рея (Аврея), Фелицата и др.; как второе имя известны — Филаретовна, Семионовна, Федосимовна, Варламовна, Серапионовна, Реокатовна, Анастасовна и др. У здешних мужчин тех же годов рождения такие антропонимы были лишь в виде второго имени. Отчества лее женщин свидетельствуют, что у более старшего поколения мужчин существовали эти архаические имена и в немалом числе.

«Пик» мужских архаизмов приходится на наречение в вожегодских деревнях в 1930-е гг. (20 имен и отчеств), в женском же именнике можно отметить спад (6 имен и 8 отчеств). По-видимому, с этого времени антропонимия начинает менее зависеть от традиции и в этот процесс вторгается мода, по крайней мере, в женский именослов. Из отмеченных у рожденных в 1930-е гг. 14-ти архаических имен у женщин употребительны были Роза, Рахиль, Руфина, Калерия, Римма и др. и оставались отчества — Полиеновна, Ефимовна, Филаретовна, Авенировна, Философовна, Акиндиновна, Реокатовна и др.

В период 1940-1980-х гг. в женском, как и в мужском именнике, исчезают многие старинные имена, а остаются преимущественно в виде отчеств: в 1940-е гг. — 6 (3 имени — Руфина, Текуса, Вея и 3 отчества — Федосиевна, Савватеевна, Павлиновна); в 1950-е гг. — 3 (1 имя — Римма, 2 отчества — Серапионовна, Федосиевна); в 1960-е гг. — 3 (1 имя — Руфина, 2 отчества — Сократовна, Адольфовна); в 1970-е гг. — 5 отчеств (Орестовна, Галактионовна, две Реокатовны, Альбертовна); в 1980-е гг. — 1 отчество (Руслановна).

Таким образом, в вожегодском женском именослове с конца XIX в. и в течение XX в. можно обнаружить 64 архаических имени (30 в женских именах и 34 мужских имени в отчествах женщин). Происхождение этих имен аналогично таковым в мужском «списке»: 37 из них — греческие (19 имен и 18 отчеств, причем первые — у людей 1890-х, 1900-х, 1920-х, 1930-х гг. рожд., вторые — в основном 1920-х и 1930-х гг. рожд.); 13 — латинские (7 имен у женщин 1900-х, 1920-х, 1930-х гг. и одно из них — Руфина встречается на протяжении 1900-1960-х гг.; 6 отчеств — у женщин рождения 1900-х, 1920-1940-х гг.); б — древнееврейские (3 имени у женщин, рожденных в 1920-1930-е гг., и 3 отчества— в 1900-е, 1920-е, 1940-е гг.); три антропонима неясного происхождения (1 имя — Агония, предположительно от греч. Агапия — любовь, у женщины 1920 г.р.; 2 отчества — Манцифеевна (?) в 1920 гг. и Адольфовна, от греч. - брат (?), в 1960 гг.); 1 отчество малоупотребимое в православном именнике — Альбертовна (в 1970 гг.); 1 отчество из арамейского именника — Варфоломеевна (в 1900 гг.); 1 из халдейского — Варламовна (1900-е и 1920-е гг.); 1 из греческого и египетского именников — Серапионовна (в 1920-е и 1950-е гг.).

К 1986 г. бекетовских женщин с такими редкими 64 именами и отчествами было 109. Они составляли 14,5% из общего числа 741 женщины.

Подводя итог рассмотрению архаических имен у вожегодского населения и их бытованию в течение XX в., можно отметить, что все эти имена, и мужские, и женские, входят в канонический (христианский) именослов, но они довольно редкие, малоупотребительные, почти не сохранившиеся к настоящему времени. Это свидетельствует о том, что такая старинная традиция наречения людей, «живя» еще в последнем столетии, постепенно исчезала, хотя в единичном исчислении заметна и сейчас.

На протяжении последнего столетия архаическое имянаречение в Вожекрае постепенно «убывало» в случаях, когда давались имена новорожденным, и оставалось во вторых именах, которые производились от мужских имен старших поколений. Память о последних сохраняется и до сих пор, правда преимущественно в отчествах людей с годами рождения начала — середины XX в.

«Перелом» в имянаречении наступил в 1930-е гг., когда при коллективизации кардинально нарушился строй сельской жизни. Тогда рассматриваемая традиция была поколеблена, и антропонимичесие процессы стали повсеместно управляться новыми социально-экономическими явлениями и меньше зависеть от традиционных норм.

Как показывают произведенные подсчеты, старая традиция сохранялась у вожегодцев более в женской среде, нежели в мужской: она отмечена почти в два раза большем числе случаев в женском именнике по сравнению с мужским. Но специфический вожегодский именослов не был единичным явлением даже в пределах Вологодской земли, т.к. подобные «антопонимические кусты» зафиксированы и на других ее территориях, как в непосредственном соседстве с описываемым краем, так и на значительном удалении от него.

Для жизни традиции, ее сохранения нужна определенная среда. Архаизмы, как неологизмы, составлявшие специфику нашего бекетовского именника, могли существовать под влиянием различных факторов. Для Вожекрая причиной такого явления могли быть особенности местной религиозной жизни. Именно вероисповедальные особенности (наличие большого числа старообрядцев, начиная с XVII в.), могли способствовать развитию старинной традиции имянаречения жителей, т.к. такие имена дольше всего бытовали у раскольников. Для других территорий могли быть иные причины наличия специфического «антропонимического куста».

Русская старообрядческая среда обладала некоторыми качествами, которые характеризуются стойкостью, долгим сохранением своих жизненных установок и ценностей, сильным конфессиональным самосознанием, консервацией многих бытовых и культурных явлений, которые были когда-то присущи русскому народу, а в этой среде мало подвергались трансформации. Это могло коснуться и местного крестьянского именника, являвшегося частью народной культуры наречения. Этническая сторона такого явления могла бы иметь место, как и религиозная, вероисповедная. Но в нашем крае, где, произошло смешение, синтез всего и во всем, в этническом развитии в том числе, конфессиональное развитие «шло в ногу» с этноисторией. На ранних ее этапах все этнокомпоненты, из которых сложилось местное население, испытали влияние православия. И позднее, в XVII в., для всех этносов, проживающих здесь, был характерен раскол, даже если при расселении они оставались отдельными народами, а не одним этносом. Именно раскол, на наш взгляд, имел большее значение для сохранения старой традиции наречения, чем какие-либо другие причины.

Незначительная, казалось бы, черта в культурном развитии вожегодского населения — особенности его антропонимии — имеет связь с более глубокими процессами в его жизни. Она связана с его мировоззрением, самосознанием, с приобщенностью к определенному человеческому обществу (сообществу) и пониманием своего места в окружающем его мире. Рассматриваемая традиция, как и любая другая, могла жить именно при осознании сущности определенных понятий, присущих этому обществу.

Приведенный в настоящем очерке материал по местной антропонимии может служить дополнительным источником для характеристики этнокультурного развития населения. Он подтверждает многие явления и факты, рассмотренные в книге и по другим элементам и формам народной культуры. Кроме того, такой материал может быть использован и при менее глубоких построениях, например, при уяснении специфики местной женской и мужской культур, путей их развития и многих других частных вопросов.

¹ Архив Института этнологии и антропологии РАН (далее — АИЭА). Восточнославянская экспедиция (ВЭ). Вологодский отряд (ВО) 1986 г. Д. 8334.

² Шустиков А. Л. Троичина Кадниковского уезда // Живая старина (далее — ЖС). Вып. II. М., 1892. С. 115; Ефименко П. С. Заволоцкая чудь. Архангельск, 1869. С. 41; Государственный архив Вологодской обл. (далее — ГАВО). Ф. 4389. Оп. 1. Д. 206. Л. 19-26; Д. 221. Л. 54.

³ Макаров Н. А. Население Русского Севера в XI - XIII вв. М., 1990. С. 113, 116; Шустиков А. Л. Тавреньга Вельского уезда. Этнографический очерк // ЖС. Вып. II. 1895. С. 184.

⁴ Макаров Н. А. Русский Север: таинственное средневековье. М., 1993. С. 7-9; Копанев А. И. Население Русского государства в XVI в. // Исторические записки. Т. 64. М, 1959. С. 236, 243, 253.

⁵ АИЭА. ВЭВО 1986. Д. 8334; Богословский М. М. Земское самоуправление на Русском Севере в XVII в. Т. 1. М., 1909. С. 60.

⁶ Крестинин В. Начертание истории Холмогор. Т. 1. 1790. С. 37; Богословский М. М. Указ. раб. С. 27-28; Водарский Я. Е. Население дворцовых владений в России в последней четверти XVII в. // Вопросы географии. Сб. 83. М., 1970. С. 113, 125.

 ⁷ Бушен А. Статистические таблицы Российской империи. Вып. 1. СПб., 1858. С. 18-19; Вып. 2. 1863. С. 90, 160; Услар П. К. Военно-историческое обозрение Российской империи. Т. II. Ч. III. СПб., 1850. С. 29O; Российский гос. исторический архив (далее — РГИА). Ф. 869. Оп. 1.Д. 789. Л. 1 об.

⁸ Пушкарёв И. Описание Российской империи в историческом, статистическом и географическом отношении. Т. I. Кн. I. СПб., 1844. С. 115, 127, 136, 140; ГАВО. Ф. 883. Оп. 1. Д. 230. Л. 35; Ф. 652. Оп. 1. Д. 1O1. Л. 1; Д. 108. Л. 1-15; Архив Русского Географического общества (далее — АРГО). Р. 24. Д. 5. Л. 1; Р. 7. Д. 79. Л. 2; Д. 34. Л. 42; Архив Академии Наук (далее — ААН). Ф. 30. Оп. 2. Д. 11. Л. 653; Ф. 94. Оп. 1.Д. 5. Л. 60 об.

⁹ Шустиков А. А. Тавреньга... С. 375; ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1 Д. 206. Л. 46; Олонецкий край. СПб., 1910. С. 5.

¹⁰ Дружинин В. Г. Старообрядческая колонизация Севера // Очерки по истории колонизации Севера. Пг., 1922. С. 69-75; Шустиков А. А. Тавреньга... С. 370; Камкин А. В. Православная церковь на Севере России. Очерки истории до 1917 г. Вологда, 1992. С. 92.

¹¹ РГИА. Ф. 796. Оп. 32. Д. 127. Л. 202; Д. 266. Л. 374; Оп. 4 (т. III). Д. 441. Л. 452; On. 30 (т. 29). Д. 68. Л. 119; Оп. 11 (т. X). Д. 383. Л. 630-632 и др.

12.АРГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 178; Р. 24. Оп. 1. Д. 15. Л. 31-33; Пушкарёв И. Указ. раб. Т. IV. 1846. Разд. II. С. 39; Т. I. Кн. I. 1844. С. 118-140; ААН. Ф. 94. Оп. 1. Д. 5. Л. 60 об.; ГАВО. Ф. 18. Оп. 1. Д. 1449. Л. 4 об.-29 об.

¹³ Распределение населения империи по вероисповеданиям. СПб., 1901. С. 2-3, 8-9, 16-17; ААН. Ф. 135. Оп. 2. Д. 583. Л. 1 об.; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 85. Л. 3-15; Д. 62. Л. 2; Ф. 4389. Оп. 1. Д. 218. Л. 17, 33; Д. 219. Л. 13, 51, 72, 77 и др.

¹⁴ АИЭА. ВЭ. ВО 1986 г. Д. 8334. Отчет о работе экспедиции. С. 9-10.

¹⁵ Бакланова Е. Н. Антропонимия русского населения Вологодского уезда в начале XVIII в. // Ономастика Поволжья. Вып. 2. Горький, 1971. С. 37; Смольников С. Н. Антропонимическая система Верхнего Подвинья в XVII в. / Автореф. диссерт... канд. филол. наук. Вологда, 1996. С. 7-8, 22.

¹⁶ Мирославская А. Н. Особенности словообразовательной структуры русских календарных имён // Ономастика... С. 49.

¹⁷ Смольников С. Н. Указ. раб. С. 6-19.

¹⁸ Бакланова Е. Н. Указ. раб. С. 37.

¹⁹ Членов М. А. Современный именослов сельского населения юго-восточной части Вологодской обл. // Ономастика... С. 30.

²⁰ На путях из Земли Пермской в Сибирь. Очерки этнографии северноуральского крестьянства XVII - XX вв. М., 1989. С. 19-20 и др.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Анализ материалов, использованных в настоящей монографии, приводит к некоторым обобщениям и выводам о развитии народной культуры в Вологодской земле и позволяет провести районирование изучаемой территории в этнографическом отношении.

Сравнительно раннее славянское освоение Севера, Вологодской земли в том числе, преобладание уже к средневековью почти во всех северных районах славянорусского населения не могло не сказаться на этнокультурном развитии этого обширного региона. Демографический фактор был не единственным, обусловившим это развитие и приведшим к формированию севернорусского хозяйственно-культурного типа. Географические, природно-климатические факторы оказали на этот процесс преимущественное влияние. Северодвинская и другие крупные речные системы, а также водно-волоковые пути, освоенные северным населением с древности, взаимосвязанность центральной территории и глубинных районов определили характер заселения Севера, сказались в известной мере и на этнических процессах. Массовая крестьянская колонизация, осуществлявшаяся по единственно возможным магистралям — северным рекам и волокам, стремление земледельцев найти «лучшие» земли (а они-то и находились в речных побережьях), незначительная занятость территорий аборигенным финноугорским населением — все это способствовало тому, что народные потоки, заселявшие Север, «выбирали» места для поселений и не часто сталкивались друг с другом. Это привело к однородности культуры населения, здесь не сложилось резких этнографических, диалектных и антропологических границ, хотя локальными особенностями севернорусская культура, как и культура любого другого региона, отличалась.

Самые ранние источники по истории этих районов (летописи, археологические данные), начиная с X в., определяют Север или «северные окраины» как территории за пределами центра древнерусских земель и осваиваемые или освоенные славянами («новоосвоенные земли»), связанные уже тогда некоторым единством исторических судеб и одинаковым характером развития, что еще более усугубилось позднее, в XVI в. Культура севернорусского населения с ранних периодов приобретала общерусские (древнерусские в Х - XII вв.) черты и со временем превращалась в один из ее зональных вариантов, известных в этнографической науке как севернорусская.

Исследование обширной части Севера — Вологодской земли — позволяет составить представление об общем историко-культурном развитии и его закономерностях, благодаря единству всего Севера уже на ранних исторических этапах. Рассмотрение материалов позволяет заметить «присутствие» славяно-русских и финноугорских культурных элементов; это — следствие вовлечения в общий колонизационный поток всех обитающих здесь этносов, создавших культурную среду, во многом единую для всех. В этой единой историко-культурной зоне образовались отдельные ареалы, происхождение которых было связано с различными процессами исторического, экономического, демографического и этнического характера. Народная культура, которую удалось воссоздать по использованным источникам, особенно по периоду XIX — начала XX в., отразила длительное развитие северных районов и совместную деятельность этносов, участвовавших в этом процессе и оказавших влияние на формирование культурных ареалов.

В целом, вологодские районы в этнографическом отношении являются частью общей северной историко-культурной зоны. Но довольно четко на этой территории выступают отдельные районы, происхождение которых можно связать и с природно-экономическим разнообразием, и с разным характером этнической истории их жителей в определенные периоды. Три таких зоны, отличающиеся по формам народной культуры, составляют районы Вологодского края: 1) западная его часть, где с древнейших времен шло взаимодействие славян с западнофинскими группами населения; 2) центральная (средняя) часть, где произошло «столкновение» двух славянских потоков, колонизовавших Север, — новгородского и ростово-суздальского, также взаимодействовавших с местным финноугорским населением; 3) восточная часть, где славяне соприкасались с восточнофинскими группами. Различные этнопроцессы и по характеру, и по времени, наряду с другими факторами, привели к физическим и культурным отличиям местного населения этих трех частей края.

Так, в западной части у русского населения «присутствовал» сильный финский компонент и в его облике не наблюдалось «чистого славянского типа». Природная среда влияла на его характер, психический склад и образ жизни. Здесь русские были крепкого телосложения, с твердым и замкнутым характером, чему способствовало их давнее занятие добычей и обработкой железных руд, известное еще и аборигенам - финно-уграм. Именно здесь (в пределах вологодских земель) впервые славянские пришельцы встретились с местным населением, интенсивная ассимиляция которого началась уже в древнерусский период.

У населения же средней части Вологодского края в характере и облике преобладали славянские черты, а древняя чудъ заволоцкая утратила все, что было присуще ей — облик и культуру, — поэтому и считалось, что произошло «слияние тех и других в один народ». Здесь в центре Вологодской земли большим своеобразием отличались жители Кокшеньги (Важский бассейн) — кокшары, на чьей территории «скрестились» оба славянских потока (новгородцы и низовцы) и древняя чудь. Кокшары вобрали в себя и облик, и культуру этих трех этнокомпонентов.

Третья группа населения в Вологодской земле, в ее восточной части, в древности долгий период соприкасалась с предками коми, поэтому местное население обладало чертами и русского, и восточнофинского этносов. Финские черты более проявлялись на северо-востоке, хотя со временем и они сглаживались и в облике, и в занятиях, и в бытовой жизни. На юго-востоке этой части края наблюдалось преимущественное влияние славяно-русской культуры.

В целом ;е славяно-русское освоение этих районов, начавшееся в XI - XII вв. и ставшее массовым в XIV - XVI вв., привело к быстрому завершению ассимиляционных процессов, к незначительным этносмешениям и сложению здесь русского населения. Данные разных научных дисциплин свидетельствуют о ходе такого этноразвития. По антропологическим материалам, на территории Вологодчины у современного населения отмечается наличие трех антропологических типов: преобладающим от Белозерья до Устюгского края стал славянский так называемый верхневолжский тип (по М. В. Витову), сложившийся на путях проникновения на Север населения с верхней Волги и из центральных русских районов (возобладание низовской колонизации), т.е. в местах массового крестьянского освоения земель. Другой славянский тип, характерный для Севера, — илъменъеко-беломорский (по М. В. Витову) — в пределах Вологодчины наличествует у населения крайнего юго-запада, в небольшом его «углу» (Мологско-Шекснинский край) по одному из путей новгородцев на Сухону, которым последние пользовались довольно долго, несмотря на преобладание низовского продвижения в вологодские районы. Здесь возник как бы «островок» этого антропологического типа среди сплошного массива, занятого верхневолжским типом. Третий очаг, где у населения отмечен еще один антропологический тип — онежский (по М. В. Витову), носителем которого были в основном финноугры и за редким исключением русские, в пределах Вологодчины разделился на подрайоны: 1) в Судском районе на юго-западе края; 2) на верхней Сухоне в центре края; 3) в бассейне Вычегды на северо-востоке. В этих «очажках» с самых ранних этапов освоения Севера шла медленная постепенная ассимиляция жителей славянами, ибо колонизация земель не имела массового характера ни со стороны новгородцев, ни ростовцев, а ограничилась отдельными феодальными захватами. Это были водораздельные, либо глухие окраинные места, где аборигенам удалось «продержаться» долго. Физический облик населения этих микроочагов отличался от славянского наличием монголоидных черт — т.н. лапоноидных признаков (по Н. Н. Чебоксарову).

Данные диалектологии подтверждают такой ход и характер этнического развития. Они свидетельствуют, что синтез этнокомпонентов в местном населении также бесспорен. И по ним можно выделить отдельные ареалы на изучаемой территории. Специфика говоров в них создавалась в ранний период этнической истории Севера, когда шло «противоборство» новгородского, ростово-суздальского и московского говоров вместе с продвижением их носителей в эти земли. В местных северных говорах наличествуют черты тех или других: новгородское цоканье, ростовский переход одних звуков в другие и т.д. Нивелировка новгородских и ростовских черт в языке произошла у жителей центральных районов Севера (в основных вологодских районах), но на его западе долго оставались архаические новгородские черты, и было слабое западное влияние (при небольшом продвижении на Север западнорусского населения). Западные районы Вологодчины, кроме того, испытывали сильное финское влияние, что также отразилось в говорах (отсутствовали некоторые звуки, характерные для русской речи, и другие признаки). «Финские» черты оставались в говорах самого севера Вологодчины (Вельский край), отдельных мест ее центра (Кокшеньга) и конечно в восточных районах — в Устюгско-Сольвычегодском крае, где языки русских и коми испытывали взаимное влияние. Говоры же центральной части Вологодчины объединены общими чертами (дифтонг оу вместо о; твердые н, л; частицы -те и -то в конце слов). Таким образом, и по этим данным выделяются три ареала в Вологодской земле — западный, восточный, центральный.

Границы антропологических, диалектологических и этнографических ареалов не всегда совпадают; этого и не может быть из-за многостороннего развития этносов, но основные очертания таких культурных зон прослеживаются. Подтверждением этому является и то районирование Вологодской земли с этнографической точки зрения, которое намечено в книге на основе исследования народной культуры.

Эти три части Вологодчины отличаются друг от друга и в природно-климатическом отношении: там разный рельеф, климат, почвы, природные богатства. Более благоприятными для жизни и деятельности условиями обладали юго-западные и центральные районы, наименее благоприятными — северо-запад и северо-восток. Населенность и освоенность территорий в этих природных зонах была различной. Западная часть и ближние к ней центральные районы имели довольно высокую степень населенности, которая убывала в восточном направлении.

Разными стали в этих зонах и хозяйственные занятия людей, осваивавших земли. В этом отношении на Вологодчине сложились те же три части: 1) западная (особенно юго-западная), 2) средняя (центр), 3) восточная (особенно северовосточная). Во всех частях своеобразно сочетались земледельческая и промысловая деятельность населения: юго-запад, центр и юго-восток стали «зоной земледелия» и крестьянской земледельческой культуры; в северных районах более развивались занятия промыслового характера.

Показательно, что население в этих районах было различным и в сословном отношении. В период феодализма по Вологодской земле как бы «прошла» граница между двумя системами феодальных отношений — между помещичьим феодализмом с его крепостничеством, и государственным феодализмом; она «шла» примерно от юго-западных и частично центральных районов края к востоку. На юго-западе крестьяне помещиков в численном отношении преобладали над государственными, некоторую долю здесь составили крестьяне Удельного ведомства; в центре в основном жили государственные крестьяне, немного было здесь помещичьих и удельных крестьян; восточная часть стала сплошной зоной государственного землевладения.

Районирование в сословном отношении сопоставимо с ареальным делением по разным признакам и формам народной культуры, в частности по культуре поселений. Выделялись отличающиеся друг от друга районы по возрасту селений, их типам, по размещению на местности — снова центр, запад и восток. В центральном — древнейшие поселения составляют и сейчас 63% от их общего числа; по своей социально-экономической разновидности в прошлом — это типичные деревни и села государственных крестьян. В западной и восточной частях раннее заселение было также значительным (более 50%— древние селения). На юго-западе большинство деревень и сел были владельческими. На западе и в примыкающих к нему центральных районах края население размещалось в относительно больших для Севера поселениях, а далее к востоку и юго-востоку его размещение шло плотной полосой в основном по рекам, и чем ближе к северо-востоку, тем чаще оно концентрировалось в редких отдаленных друг от друга поселениях по речным берегам. Самый же древний для Севера тип расселения — размещение деревень отдельными замкнутыми гнездами, мало связанными между собой, — сохранялся долгое время лишь на северо-западе края, в районах самого раннего для этих мест славянского заселения (Вожега, Вытегра), чему способствовали и природные условия, и характер ранней колонизации этих районов («очаговость» мест, пригодных для поселения, малочисленный состав первых поселенцев, постепенно разраставшийся до больших родственных коллективов).

К титульной странице
Вперед
Назад