- Скажите "да", - горячим шепотом повторил он и так близко привлек ее к себе, что их губы почти встретились.
      Он сжал ей руку, но тотчас выпустил и ласково прикоснулся к ее лицу.
      - Правда? - настаивал он, прижимаясь к ее губам.
      Ее губы ответили ему.
      - Теперь вы моя, да? - горячо прошептал Герствуд, и его красивые глаза загорелись.
      Керри ничего не ответила и только тихонько опустила голову к нему на плечо.
     
     
      14. ГЛАЗА, КОТОРЫЕ НЕ ВИДЯТ. ОДНО ВЛИЯНИЕ ИСЧЕЗАЕТ
     
      В этот вечер, сидя в своей комнате, Керри чувствовала себя превосходно и физически и нравственно. Ее радостно волновала любовь к Герствуду, ее взаимность, и она, ликуя, рисовала себе в мечтах предстоящее в воскресенье вечером свидание. Не задумываясь о необходимости соблюдать осторожность, они все же именно по этой причине условились, что Керри встретится с ним в городе.
      Миссис Гейл из своего окна видела, как Керри возвращалась домой.
      "Гм, - подумала она. - Ездит кататься с каким-то джентльменом, когда мужа нет в городе! Не мешало бы мистеру Друэ присмотреть за своей женой!"
      Между прочим, не одна миссис Гейл сделала подобное заключение. Горничная, открывавшая дверь Герствуду, тоже составила себе кой-какое мнение на этот счет. Она не питала особой любви к Керри, считая ее холодной и неприятной особой. Зато ей очень нравился веселый и простой в обращении Друэ, время от времени бросавший приветливое словечко и вообще оказывавший ей то внимание, которое он неизменно уделял всем представительницам прекрасного пола. Герствуд, человек более сдержанный, не произвел такого выгодного впечатления на эту затянутую в корсет девицу. Горничная с удивлением задавала себе вопрос: почему мистер Герствуд является так часто и куда это миссис Друэ отправилась с ним в отсутствие мужа? Она не преминула поделиться своими наблюдениями с кухаркой. По дому пошла сплетня, с таинственным видом передаваемая из уст в уста.
      Поддавшись обаянию Герствуда и признавшись ему во взаимности, Керри перестала раздумывать насчет их дальнейших отношений. На время она почти забыла о Друэ, целиком занятая мыслями о благородстве и изяществе своего возлюбленного и о его всепоглощающей страсти к ней. В первый вечер она долго перебирала в уме все подробности их прогулки. Впервые в жизни в ней проснулись дотоле не изведанные чувства, и в самом ее характере появились какие-то новые черточки. Она почувствовала в себе энергию, которой раньше за собой не знала, стала более практически смотреть на вещи, и ей уже казалось, что вдали брезжит какой-то просвет. Герствуд представлялся ей спасительной силой, которая выведет ее на путь чести. В общем, ее чувства заслуживали большой похвалы, ибо в последних событиях ее особенно радовала надежда выбраться из бесчестья. Она не имела ни малейшего представления о том, каковы будут дальнейшие планы Герствуда. Но его чувство к ней казалось чем-то прекрасным, и она ожидала больших, светлых перемен.
      А Герствуд между тем думал только о наслаждении, не связанном с ответственностью. Он вовсе не считал, что чем-то осложняет свою жизнь. Служебное положение у него было прочное, домашняя жизнь если не удовлетворяла, то, по крайней мере, не доставляла ему никаких тревог, и его личная свобода до сих пор ничем не была ограничена. Любовь Керри представлялась ему лишь новым удовольствием. Он будет наслаждаться этим даром судьбы, отпущенным ему сверх обычной доли земных радостей. Он будет счастлив с нею, и это отнюдь не послужит помехой его прочим делам.
      В воскресенье вечером Керри обедала с ним в одном облюбованном им ресторане на Ист-Адамс-стрит, потом они сели в наемный экипаж и отправились на Коттедж-Гроув-авеню, где находился известный в те времена кабачок. Уже делая признание, Герствуд заметил, что Керри поняла его любовь как весьма возвышенное чувство, чего он, собственно, не ожидал. Она всерьез держала его на определенном расстоянии, позволяя проявлять лишь те знаки нежного внимания, которые к лицу лишь совсем неопытным влюбленным. Ему стало ясно, что овладеть ею будет далеко не так просто, и он решил пока не слишком настаивать.
      Так как Герствуд с самого начала делал вид, будто считает Керри замужней женщиной, ему необходимо было и сейчас продолжать эту игру. Он понимал, что до полной победы над Керри еще далеко. Как далеко - этого он, разумеется, не мог предвидеть.
      Когда они возвращались в экипаже на Огден-сквер, Герствуд спросил:
      - Когда я вас снова увижу?
      - Право, не знаю, - ответила Керри, немного растерявшись.
      - Почему бы нам не встретиться во вторник в "Базаре"? - предложил он.
      - Не так скоро, - покачала она головой.
      - Тогда мы вот что сделаем, - сказал Герствуд, - я напишу вам "до востребования" по адресу почтамта на Западной стороне, а вы во вторник зайдите туда за письмом. Хорошо?
      Керри согласилась.
      По приказанию Герствуда кучер остановился, не доезжая одного дома до квартиры Керри.
      - Спокойной ночи, - прошептал Герствуд, и экипаж тотчас отъехал.
      Плавное развитие романа было, увы, нарушено возвращением Друэ. Герствуд сидел за письменным столом в своем изящном маленьком кабинете, когда на другой день после его свидания с Керри в бар заглянул молодой коммивояжер.
      - Здорово, Чарли! - благодушно окликнул его издали Герствуд. - Уже вернулись?
      - Да, как видите, - с улыбкой ответил Друэ и, подойдя ближе, остановился в дверях кабинета.
      Герствуд поднялся ему навстречу.
      - Такой же цветущий, как всегда, - шутливо заметил он.
      Они заговорили об общих знакомых и о последних происшествиях.
      - Дома уже были? - спросил наконец Герствуд.
      - Нет еще. Но сейчас еду, - ответил Друэ.
      - Я тут не забывал вашу девочку, - сказал Герствуд. - Даже навестил ее как-то. Думал, вам было бы неприятно, если б она все время сидела одна.
      - Вы совершенно правы, - согласился Друэ. - Ну, как она поживает? - спросил он.
      - Отлично, - ответил Герствуд. - Только очень скучает по вас. Вы бы скорее пошли и развеселили ее!
      - Сейчас иду, - весело заверил его Друэ.
      - Я хотел бы, чтобы вы в среду поехали со мной в театр, - сказал на прощание Герствуд.
      - Спасибо, дружище! - поблагодарил его молодой коммивояжер. - Я спрошу у нее и потом сообщу вам, что она скажет.
      Они сердечно пожали друг другу руки.
      "Герствуд - очаровательный малый!" - подумал Друэ, сворачивая за угол и направляясь к Медисон-стрит.
      "Друэ - славный парень! - подумал Герствуд, возвращаясь к себе в кабинет. - Но он совсем не подходит для Керри".
      При воспоминании о Керри его мысли тотчас приняли приятный оборот. Он стал думать о том, как ему обойти коммивояжера.
      Очутившись дома, Друэ, по обыкновению, схватил Керри в объятия, но она, возвращая ему поцелуй, слегка дрожала, точно преодолевая внутреннее сопротивление.
      - Чудесно съездил! - сказал он.
      - Правда? Ну, а чем кончилось в Ла-Кроссе то дело, о котором ты мне рассказывал?
      - Прекрасно! Я продал этому человеку полный ассортимент наших товаров. Там был еще один комми, представитель фирмы Бернштейн, но он ничего не сумел сделать. Я его здорово заткнул за пояс!
      Снимая воротничок и отстегивая запонки, перед тем как пойти умыться и переодеться, Друэ продолжал описывать свою поездку. Керри с невольным любопытством слушала его красочное повествование.
      - Понимаешь, у нас в конторе все были прямо поражены, - сказал он. - За последнюю четверть года я продал больше всех других представителей нашей фирмы. В одном только Ла-Кроссе я сплавил товару на три тысячи долларов.
      Он погрузил лицо в умывальный таз с водой и, фыркая и отдуваясь, принялся мыть лицо, шею и уши, а Керри глядела на него, и в голове ее теснился целый рой противоречивых мыслей: воспоминания о прошлом и нынешнее критическое отношение к этому человеку.
      Взяв полотенце и вытирая лицо, Друэ продолжал:
      - В июне непременно потребую прибавки. Пусть платят больше, раз я приношу им столько дохода! И я добьюсь своего, можешь не сомневаться!
      - Надеюсь, - сказала Керри.
      - А если к тому же закончится благополучно и то маленькое дело, про которое я тебе говорил, мы с тобой обвенчаемся! - с видом неподдельной искренности добавил он.
      Подойдя к зеркалу, Друэ стал приглаживать волосы.
      - По правде сказать, я не верю, чтобы ты когда-нибудь женился на мне, Чарли, - грустно сказала Керри.
      Недавние уверения Герствуда придали ей смелости произнести эти слова.
      - Нет, что ты... что ты!.. - воскликнул Друэ. - Вот увидишь, женюсь! Откуда у тебя такие мысли?
      Он перестал возиться у зеркала и, круто повернувшись, подошел к Керри. А ей впервые захотелось отстраниться от него.
      - Слишком уж давно ты говоришь об этом! - сказала она, подняв к нему красивое личико.
      - Но я это сделаю, Керри! Только для того, чтобы жить, как я хочу, нужны деньги. Вот получу прибавку, тогда можно будет устроиться и зажить на славу. И мы с тобой сразу поженимся. Брось тревожиться, детка!
      Он ласково потрепал ее по плечу, но Керри лишний раз почувствовала, как тщетны ее надежды. Очевидно, этот ветреник не собирался и пальцем шевельнуть ради ее душевного покоя. Он попросту предоставлял событиям идти своим чередом, так как предпочитал свободную жизнь всяким законным узам.
      Герствуд, напротив, казался Керри положительным и искренним человеком. У него не было этой манеры отмахиваться от важных вопросов. Он глубоко сочувствовал ей во всем и каждым словом давал понять, как высоко ее ценит. Он действительно нуждался в ней, а Друэ не было до нее никакого дела.
      - О нет, этого никогда не будет! - повторила она.
      Она произнесла это тоном упрека, но в голосе ее чувствовалась прежде всего растерянность.
      - Вот обожди еще немного, тогда увидишь, - сказал Друэ, как бы заканчивая разговор. - Раз я сказал - женюсь, значит, женюсь!
      Керри внимательно посмотрела на него, убеждаясь в своей правоте. Она искала, чем бы успокоить свою совесть, и нашла себе оправдание в беспечном и пренебрежительном отношении Друэ к ее справедливым требованиям. Ведь он обещал жениться на ней, и вот как он выполняет свое обещание!
      - Слушай, - сказал Друэ после того, как, по его мнению, с вопросом о женитьбе было покончено, - я видел сегодня Герствуда, он приглашает нас в театр!
      При звуке этого имени Керри вздрогнула, но быстро овладела собой.
      - Когда? - спросила она с деланным равнодушием.
      - В среду. Пойдем, а?
      - Если ты хочешь, пожалуйста! - ответила Керри с такой ненатуральной сдержанностью, которая могла бы вызвать подозрение.
      Друэ что-то заметил, но приписал ее тон разговору насчет женитьбы.
      - Он сказал, что навестил тебя однажды.
      - Да, - подтвердила Керри, - он заходил вчера вечером.
      - Вот как? А я понял из его слов, будто он был здесь с неделю назад, - удивился Друэ.
      - Да, он был и около недели назад, - сказала Керри.
      Не зная, о чем говорили между собою ее любовники, она растерялась, боясь, что ее ответ может вызвать какие-нибудь осложнения.
      - Значит, он был здесь дважды? - спросил Друэ, и на лице его впервые мелькнула тень сомнения.
      - Да, - простодушно подтвердила Керри, хотя теперь ей стало ясно, что Герствуд, должно быть, говорил лишь об одном визите.
      Друэ подумал, что не понял приятеля, и не придал этой маленькой путанице никакого значения.
      - А что, собственно, ему было нужно? - спросил он; в нем шевельнулось любопытство.
      - Он сказал, что пришел проведать меня, думая, что мне должно быть очень скучно одной. Ты, по-видимому, давно не был у него в баре, и он справлялся, куда ты пропал.
      - Джордж на редкость славный малый, - сказал Друэ, весьма польщенный вниманием приятеля. - Ну, пойдем обедать!
      Когда Герствуд узнал, что Друэ вернулся в Чикаго, он сел за стол и написал Керри:
     
      "Дорогая, я сказал ему, что был у Вас в его отсутствие. Я не упомянул, сколько раз я заходил к Вам, но он, вероятно, думает, что только один раз. Сообщите мне все, о чем Вы говорили с ним. Ответ на это письмо пришлите с посыльным. Я должен Вас видеть, моя дорогая! Дайте знать, удобно ли Вам встретиться со мною в среду, в два часа, на углу Джексон и Трупп-стрит. Мне очень хотелось бы поговорить с Вами прежде, чем мы увидимся в театре".
     
      Керри получила это письмо в почтовом отделении Западной стороны, куда зашла во вторник утром. Она тотчас же написала ответ:
     
      "Я сказала ему, что Вы приходили дважды. Он, по-моему, не рассердился. Постараюсь быть на Трупп-стрит, если ничто не помешает. Мне кажется, я становлюсь дурной женщиной. Нехорошо поступать так, как я поступаю сейчас".
     
      Встретившись с Керри в условленном месте, Герствуд сумел успокоить ее.
      - Вы не должны тревожиться, дорогая! - сказал он. - Как только Чарли уедет из Чикаго, мы с вами что-нибудь придумаем. Устроим все так, чтобы вам не приходилось никого обманывать.
      Керри вообразила, что Герствуд сейчас же на ней женится, хотя он этого прямо не сказал. Она воспрянула духом и решила, что нужно как-нибудь протянуть до тех пор, пока не уедет Друэ.
      - Не обнаруживайте большего интереса ко мне, чем раньше, - напомнил ей Герствуд, имея в виду предстоящее посещение театра.
      - А вы не должны смотреть на меня так пристально! - ответила Керри, знавшая, какую власть имеет над нею его взгляд.
      - Хорошо, не буду, - обещал он.
      Но, пожимая ей на прощание руку, он посмотрел на нее тем взглядом, которого так боялась Керри.
      - Ну вот, опять! - воскликнула Керри, шутливо погрозив ему пальцем.
      - Но ведь спектакль еще не начался! - возразил Герствуд.
      Он долго с нежностью глядел ей вслед. Ее юность и красота сильнее вина опьяняли его.
      В театре все складывалось в пользу Герствуда. Если он и раньше нравился Керри, то теперь ее влекло к нему со всевозрастающей силой. Его обаяние стало еще более действенным, ибо нашло для себя благоприятную среду. Керри восхищенно следила за каждым его движением. Она почти забыла о бедном Друэ, который не переставал болтать, словно хозяин, старающийся занять своих гостей.
      Герствуд был слишком умен, чтобы хоть намеком обнаружить перемену в своем отношении к Керри. Пожалуй только, он стал еще внимательнее к своему приятелю и ни разу не позволил себе тонко подтрунить над ним, как мог бы это сделать счастливый соперник в присутствии возлюбленной. Он превосходно сознавал бесчестность своей игры и не был настолько мелок, чтобы допустить хоть малейшую насмешливость по отношению к Друэ. Только один эпизод создал ироническую ситуацию, и то лишь благодаря одному Друэ.
      В пьесе "Договор" есть сцена, когда жена в отсутствие мужа поддается сладким речам соблазнителя. Позже, когда жена уже всеми силами старается искупить свою вину перед мужем, Друэ сказал:
      - И поделом ему! Вот уж мне ни капельки не жаль мужа, который может быть таким ослом!
      - В таких случаях очень трудно судить, - мягко возразил Герствуд. - Ведь он, наверное, считал себя безукоризненным супругом.
      - Ну, знаете ли, муж должен быть гораздо внимательнее к жене, если хочет удержать ее!
      Они вышли из вестибюля и стали пробираться сквозь густую толпу зрителей у подъезда.
      - Мистер, мистер, - послышался возле Герствуда чей-то голос. - Не откажите дать бездомному на ночлег!
      Герствуд в это время о чем-то рассказывал Керри.
      - Богом клянусь, мистер, мне негде спать!
      Это молил невероятно тощий мужчина лет тридцати, который мог бы служить живым олицетворением человеческого горя и лишений. Друэ первый обратил на него внимание и с чувством глубокой жалости подал ему десять центов.
      Герствуд едва ли даже заметил этот инцидент, а Керри быстро забыла о нем.
     
     
      15. ГНЕТ СТАРЫХ УЗ. МАГИЧЕСКОЕ ДЕЙСТВИЕ ЮНОСТИ
     
      По мере того, как росла любовь Герствуда, он уделял своему дому все меньше и меньше внимания. Ко всему, что касалось семьи, он относился весьма небрежно. Сидя за завтраком с женой и детьми, он погружался в думы, уносившие его далеко от сферы их интересов. Он читал газету, которая казалась тем содержательнее, чем пошлее были темы, обсуждавшиеся его сыном и дочерью. Между ним и женою образовалось море холодного равнодушия.
      С тех пор как в жизнь Герствуда вошла Керри, он ступил на путь, ведущий к блаженству. Он с наслаждением отправлялся теперь по вечерам в город. Когда он в сумерках шел по улицам, уличные фонари, казалось, весело подмигивали ему. Он снова испытывал то почти забытое чувство, которое ускоряет шаги влюбленного. Он глядел на свой элегантный костюм глазами Керри, а глаза у нее были такие юные.
      И когда среди наплыва подобных чувств он вдруг слышал голос жены, когда настойчивые требования семейной жизни пробуждали его от грез и возвращали к тоскливым будням, сердце Герствуда начинало больно ныть. Он понимал тогда, какие крепкие путы связывают его.
      - Джордж, - заметила однажды миссис Герствуд тоном, который давно уже неизбежно ассоциировался в его уме с какой-нибудь очередной просьбой, - мы хотели бы иметь сезонный билет на бега.
      - Неужели вы собираетесь постоянно бывать на бегах? - спросил он, в раздражении повышая голос.
      - Да, - кратко ответила миссис Герствуд.
      Бега, о которых шла речь, должны были вскоре открыться в Вашингтон-парке на Южной стороне, и посещение их входило в программу развлечений тех кругов общества, которые не слишком выставляли напоказ свою религиозную нравственность и приверженность к старым правилам. Миссис Герствуд никогда раньше не претендовала на сезонный билет, но в этом году особые соображения склоняли ее к мысли обзавестись собственной ложей. Во-первых, ее соседи, некие мистер и миссис Рамси, люди с большими деньгами, нажитыми на угольном деле, имели на бегах свою ложу. Во-вторых, домашний врач Герствудов, доктор Билл, джентльмен, относящийся с большим пристрастием к лошадям и тотализатору, говорил с миссис Герствуд о бегах и сообщил ей о намерении пустить на состязания своего двухлетнего жеребца. В-третьих, миссис Герствуд хотелось вывозить в свет Джессику, которая была уже в возрасте и хорошела с каждым днем. Мать надеялась выдать ее за богатого человека. Да и желание самой участвовать в этой ярмарке суеты и блистать среди знакомых и друзей немало возбуждало миссис Герствуд.
      Ее супруг несколько секунд обдумывал это требование, не произнося ни слова. Они сидели в гостиной на втором этаже, ожидая ужина. Это было в тот самый вечер, когда Герствуд собирался идти в театр с Керри и Друэ, и лишь необходимость сменить костюм заставила его зайти домой.
      - А почему бы тебе не брать разовых билетов? - спросил он, сдерживаясь, чтобы не сказать что-либо более резкое.
      - Я не хочу, - нетерпеливо возразила миссис Герствуд.
      - Во всяком случае, незачем злиться, - сказал Герствуд, оскорбленный ее тоном. - Я только спросил.
      - Я и не думаю злиться, - отрезала жена. - Я только прошу взять мне сезонный билет.
      - А я тебе скажу, что это не так легко устроить, - ответил муж, глядя ей в лицо ясным, холодным взглядом. - Я не уверен в том, что директор ипподрома даст мне сезонный билет.
      В уме он все же прикидывал, кто из беговых заправил мог бы оказать ему подобную услугу.
      - Ты можешь и купить билет! - воскликнула миссис Герствуд, повышая голос.
      - Тебе легко говорить, - ответил Герствуд. - Семейный сезонный билет стоит полтораста долларов.
      - Я не желаю вступать с тобой в пререкания, - решительным тоном заявила миссис Герствуд. - Я хочу получить билет. Вот и все!
      Она встала и, разъяренная, вышла из комнаты.
      - Ладно, получишь свой билет! - угрюмо произнес ей вслед Герствуд, все же понизив голос.
      Как это нередко случалось, за вечерней трапезой недоставало одного человека...
      На следующее утро обиженный муж значительно остыл. Билет был своевременно приобретен, но это уже не могло поправить дела. Герствуд охотно отдавал семье приличную долю заработка, но его возмущали траты, к которым его принуждали силой.
      - Знаешь, мама, - сказала однажды Джессика, - Спенсеры готовятся к отъезду.
      - Вот как! А куда именно?
      - В Европу. Я вчера встретилась с Джорджиной, и она мне рассказала. Конечно, она страшно важничает.
      - Она тебе говорила, когда они едут?
      - Как будто в понедельник, - ответила Джессика. - И, наверное, об этом сообщат в газетах - о них всегда пишут.
      - Ничего, - утешала ее миссис Герствуд, - мы тоже как-нибудь выберемся в Европу.
      Услышав этот разговор, Герствуд только поднял глаза от газеты, но ничего не сказал.
      - "Из Нью-Йорка мы отплываем в Ливерпуль, - продолжала Джессика, подражая голосу подруги, - но большую часть лета думаем провести во Франции". Задавака! Подумаешь, какая важность: едет в Европу!
      - Вероятно, большая важность, если ты ей так завидуешь! - вставил Герствуд.
      Его раздражала суетность дочери.
      - Полно огорчаться, дорогая! - поспешила утешить ее миссис Герствуд.
      В другой раз был такой разговор.
      - Джордж уже уехал? - спросила Джессика, обращаясь к матери.
      Только из ее слов Герствуд узнал, что в семейном быту произошло какое-то событие.
      - Куда же это уехал Джордж? - спросил он, взглянув на дочь. Это был первый случай, чтобы он не знал, что кто-то из членов его семьи уехал.
      - Он поехал в Уитон, - ответила Джессика, не догадываясь, как близко отец принимает это к сердцу.
      - А что там, в Уитоне? - спросил он, втайне раздраженный и огорченный тем, что ему приходится об этом допытываться.
      - Теннисный матч, - ответила Джессика.
      - Он мне ничего не сказал, - произнес Герствуд.
      Ему трудно было скрыть свою досаду.
      - О, наверно, забыл, - примирительным тоном вставила миссис Герствуд.
      В прошлом Герствуд пользовался в своем доме известным уважением, объяснявшимся отчасти чувством привязанности, отчасти признанием его главенства. Простоту обращения, которая до некоторой степени сохранилась еще между ним и дочерью, он сам поощрял. Но, очевидно, простота была лишь в словах. За ними всегда оставалась сдержанность, и, как бы то ни было, в их отношениях не хватало теплоты, а теперь он убедился, что его все меньше посвящают в дела детей. Он уже не знал подробностей их жизни. Иногда он встречал их за столом, а иногда и нет. Случайно он узнавал, что кто-либо из них делал то-то и то-то, но порою он в недоумении прислушивался к их разговору, не в состоянии даже догадаться, о чем идет речь. Многое в доме происходило в его отсутствие. Джессика все больше преисполнялась сознания, что ее дела касаются лишь ее самой и больше никого. Джордж-младший вел себя точно совсем зрелый мужчина, который ни перед кем не обязан отчитываться в своих поступках. Все это Герствуд замечал, и все это огорчало его, ибо он привык, чтобы с ним считались, - по крайней мере, так было на службе. Он мысленно твердил себе, что не должен допускать подрыва своего авторитета в доме. Хуже всего было то, что он видел то же безразличие и ту же независимость и в своей жене. С каждым днем это проявлялось все больше и больше, а он только терпел да платил по счетам.
      Герствуд утешал себя мыслью, что он все же не совсем лишен любви. Пусть себе дома делают, что им угодно, у него есть Керри! Он мысленно переносился в ее квартирку на Огден-сквер, где он так чудесно провел несколько вечеров, и думал о том, как хорошо будет, когда они окончательно отделаются от Друэ и Керри по вечерам будет поджидать его где-нибудь в уютном гнездышке. Он тешил себя надеждой, что у Друэ никогда не будет повода рассказывать Керри о том, что он, Герствуд, женат. Все шло так гладко, что он не ожидал никаких перемен. В скором времени ему удастся уговорить Керри, и тогда все разрешится к его полному удовольствию.
      После того, как они вместе были в театре, Герствуд начал регулярно писать ей. Каждое утро он отправлял Керри по письму и просил ее ответить. Герствуд не обладал литературным талантом, но жизненный опыт и любовь, возраставшая с каждым днем, придавали его посланиям некоторую выразительность. Он мог спокойно заниматься этим у себя в кабинете. Герствуд купил коробку красивой надушенной почтовой бумаги с монограммой и хранил ее в одном из ящиков письменного стола; друзья с удивлением посматривали на управляющего баром, обязанности которого требовали такой обширной переписки. Пятеро буфетчиков, работавших за стойкой, стали с большим уважением относиться к человеку, которого долг службы вынуждал так часто прибегать к перу.
      Герствуд и сам изумлялся непрерывному потоку своих писем. По закону природы, который управляет всеми действиями человека, содержание его писем отражалось и на нем самом. Найденные им прекрасные слова вызывали в нем соответствующие чувства. И они крепли и росли в нем с каждым вновь найденным выражением. Он оказался во власти тех сокровенных душевных движений, которые описывал словами. И он считал, что Керри вполне достойна той любви, о которой он писал ей в своих письмах.
      Керри и вправду была достойна любви, если молодость, изящество и красота в полном своем расцвете дают на это право. Жизненный опыт еще не лишил ее той душевной свежести, которая так украшает человека. Кроткий взгляд красивых глаз говорил о том, что она еще незнакома с чувством разочарования. Она испытала душевную тревогу, тоску и сомнения, но это не оставило в ней глубокого следа, разве лишь более вдумчивым стал ее взгляд, более осторожной речь. Губы Керри, говорила она или молчала, складывались порою так, что, казалось, она вот-вот расплачется, и это не от горя. Просто когда она произносила некоторые звуки, рот ее принимал страдальческое выражение, и в этом было что-то трогательное.
      В ее манерах не было ничего вызывающего. Жизнь не научила ее властности, тому высокомерию красоты, в котором таится сила многих женщин. Она жаждала заботы и внимания, но желание это не было настолько сильно, чтобы сделать ее требовательней. Ей все еще недоставало самоуверенности, но она уже столкнулась с жизнью и потому была далеко не такой робкой, как раньше. Керри жаждала удовольствий, положения в обществе и вместе с тем вряд ли отдавала себе отчет в том, что значит и то и другое.
      В области чувств Керри, как и следовало ожидать, была натурой необычайно отзывчивой. Многое из того, что ей приходилось видеть, вызывало в ней глубокую грусть и сострадание ко всем слабым и беспомощным. Она болела душой при виде бледных, оборванных, отупевших от горя людей, которые с безнадежным видом брели мимо нее по улицам, или бедно одетых работниц, которые, тяжело дыша, проходили вечером мимо ее окон, спеша домой с фабрики где-нибудь на Западной стороне. Она закусывала губы, грустно качала головой и погружалась в раздумье.
      "Как мало получают они от жизни! - думала Керри. - Как грустно быть бедным, оборванным!" Вид отрепьев гнетуще действовал на нее. "И притом им приходится так тяжело работать!" - мысленно добавляла она.
      На улице Керри присматривалась к тому, как работают мужчины. Ирландцы с тяжелыми кирками, возчики угля, орудовавшие огромными лопатами, - все, кому приходилось заниматься тяжелым физическим трудом, волновали ее воображение. Теперь, когда она жила праздно, тяжелый труд казался ей еще более страшным, чем в то время, когда она сама работала. Ее воображение, затуманенное призрачными мечтами о возвышенной жизни, рисовало жизнь этих людей в мрачных красках. Порою чье-то промелькнувшее в окне лицо напоминало ей о старике отце, вечно с ног до головы осыпанном мукой с жерновов. Сапожник, колотивший изо всех сил молотком, лудильщики, которых она видела сквозь узенькое окошко расположенной в подвале мастерской, слесарь у верстака - без пиджака, с засученными рукавами, - все они будили в ней воспоминания о старой мельнице. Она редко делилась с кем-либо своими мыслями, но почти всегда мысли ее были грустными. Она искренне сочувствовала труженикам, ей легко было понять их, ведь она сама недавно была среди них.
      Герствуд и не знал, какие тонкие, деликатные чувства наполняют душу молодой женщины, которую он полюбил. Он сам не сознавал, что именно это и влекло его к ней. Он никогда не пытался разобраться в причинах возникшей любви. С него достаточно было и того, что во взгляде Керри сквозила нежность, в ее манерах - женственность, в мыслях - доброта и доверие к жизни. Его влекло к прекрасной лилии, чья чистая восковая красота и аромат родились в таинственных водных глубинах, которые были недоступны Герствуду. Его влекло к цветку, потому что тот был красив и свеж, потому что пробуждал лучшие чувства в его душе и скрашивал его утренние часы мечтами.
      Физически Керри тоже развилась. От ее неловкости остался чуть заметный след, то есть она стала столь же приятной глазу, как, скажем, чья-то совершенная грация. Маленькие туфельки на высоких каблуках красиво сидели на ноге. Керри уже отлично разбиралась во всяких кружевах и галстучках, так украшающих женскую внешность. Она немного пополнела, и ее тело приобрело восхитительную округлость.
      Однажды утром она получила письмо от Герствуда, который просил ее встретиться с ним в Джефферсон-парке, на Монро-стрит. Он считал теперь неудобным приходить к ней, даже когда Друэ бывал дома.
      На следующий день, ровно в час, Герствуд явился в маленький парк и выбрал деревянную скамью под зеленой листвой сирени, окаймлявшей одну из дорожек. Было то время года, когда еще чувствуется свежесть и обаяние весны. У маленького пруда неподалеку играли дети, пускавшие лодочки с белыми парусами. В тени зеленой пагоды стоял застегнутый на все пуговицы блюститель порядка. Руки его были скрещены на груди, у пояса висела дубинка. Старый садовник возился у лужайки, подстригая огромными ножницами какие-то кусты. Высоко над головой сияло голубое небо, а в яркой гуще листвы прыгали и чирикали суетливые воробьи.
      Герствуд вышел из дому с тем чувством досады, которое давно уже донимало его. Какое-то время он послонялся в баре без дела, так как в этот день ему незачем было писать. Зато в парк он пришел с той легкостью на сердце, которая так свойственна людям, умеющим оставлять неприятности позади. Сидя в прохладной тени сиреневых кустов, он смотрел вокруг глазами влюбленного. Он слышал, как на соседних улицах громыхали повозки, но этот гул большого города лишь смутно доносился до него, а дребезжание случайного колокольчика отдавалось музыкой в его ушах. Герствуд смотрел на окружающее и предавался грезам, не имевшим никакого отношения к его нынешней жизни. Он вспомнил свою молодость, когда он еще не был женат и не имел еще прочного места в жизни. Вспомнил, как, бывало, встречался со знакомыми девушками, как беззаботно танцевал, провожал их домой, беседовал с ними через калитку. Ему хотелось вернуть прошлое, - эти мечты вызывала приятная обстановка, в которой он чувствовал себя вновь свободным.
      В два часа на дорожке показалась Керри, розовая и свежая. Она совсем недавно купила новую шляпу с большими полями и лентой из красивого голубого шелка в белую крапинку. Ее юбка была из хорошего синего сукна, блузка - белая, в тончайшую синюю полоску. На ней были изящные коричневые туфельки. В руках она держала перчатки.
      Герствуд с восхищением смотрел на нее.
      - Вы пришли, дорогая! - взволнованно сказал он и, встав ей навстречу, взял ее за руки.
      - Ну, конечно! - с улыбкой ответила она. - Вы что же, думали, что я не приду?
      - Я не был уверен, - ответил Герствуд.
      Он взглянул на ее лоб, еще влажный от быстрой ходьбы, и, достав из кармана мягкий надушенный шелковый платок, осторожно прикоснулся к ее вискам.
      - Ну вот, теперь все хорошо! - сказал он с нежностью.
      Они были счастливы, что находятся вместе и могут смотреть друг другу в глаза. Наконец, когда миновал первый порыв восторга, Герствуд спросил:
      - Когда уезжает Чарли?
      - Не знаю, - ответила Керри. - Он говорит, что у него есть кое-какие дела здесь.
      Герствуд слегка нахмурился и погрузился в глубокое раздумье. Через некоторое время он поднял глаза и сказал:
      - Уходите от него!
      Он отвернулся и посмотрел в ту сторону, где резвились ребятишки, точно эта просьба была сущим пустяком.
      - А куда? - в тон ему спросила Керри, теребя перчатки и глядя на ближайшее дерево.
      - Где бы вы хотели жить? - спросил он.
      Что-то в его тоне побудило ее высказать протест против жизни в Чикаго.
      - Мы не можем оставаться здесь, - сказала она.
      Герствуд не предвидел ничего подобного, ему и в голову не приходила мысль, что необходимо будет куда-то уехать.
      - Почему же? - мягко спросил он.
      - О, потому... я не хочу.
      Герствуд слушал, лишь смутно сознавая, что означают слова Керри. Ее голос звучал не слишком серьезно, да вопрос и не требовал немедленного ответа.
      - Мне пришлось бы тогда отказаться от места, - сказал он.
      По его интонации можно было подумать, что это для него не так уж важно.
      Керри помолчала, любуясь парком.
      - Я не хотела бы жить в Чикаго, в одном городе с ним, - промолвила она, имея в виду Друэ.
      - Чикаго - огромный город, дорогая моя, - сказал Герствуд, - стоит переехать на Южную сторону - и уже ты словно бы в другой части Америки.
      Герствуд, по-видимому, успел остановить свой выбор именно на Южной стороне.
      - Как бы то ни было, - сказала Керри, - я не хотела бы выходить замуж, пока он здесь. Мне не хочется бежать от него.
      Упоминание о женитьбе было ударом для Герствуда. Ему стало ясно, к чему она стремится, он понял, что обойти этот вопрос будет нелегко. На миг в затуманенных мыслях сверкнуло слово "двоеженство". Он не мог представить себе, чем все это кончится, и сейчас думал только о том, что ни на шаг не подвинулся вперед, разве лишь в своем уважении к ней.
      Герствуд посмотрел на Керри, и она показалась ему еще очаровательнее. Какое счастье быть любимым ею, хотя бы это и вело к осложнениям! Сопротивление Керри еще больше возвысило ее в его глазах. За эту женщину нужно бороться, и в этом было особое удовольствие. Как не похожа она на тех женщин, которые сами вешаются на шею. Он брезгливо отогнал самую мысль о них.
      - Так вы не знаете, когда он уезжает? - спокойно спросил Герствуд.
      Керри покачала головой.
      Герствуд вздохнул.
      - Ведь вы решительная женщина, Керри, правда? - обратился он к ней некоторое время спустя и пристально посмотрел ей в глаза.
      Волна горячего чувства затопила Керри. Тут была и гордость, вспыхнувшая от сознания, что ею восхищаются, и огромная нежность к человеку, который так высоко ее ставил.
      - Не думаю, - робко ответила она. - Но скажите, что, по-вашему, я должна сделать?
      Герствуд сжал руки и снова устремил взгляд через лужайку вдаль.
      - Я хочу, - патетически произнес он, - чтобы вы ушли от него ко мне. Я не могу жить без вас. Что пользы ждать? Ведь вы не станете счастливее от этого.
      - Счастливее! - тихо повторила Керри. - Вы сами знаете, что нет.
      - Ну, так вот, - продолжал он тем же тоном, - мы попусту теряем время. Вы думаете, я могу быть счастлив, зная, что вы несчастливы? Большую часть дня я провожу за письмами к вам. Послушайте, Керри, - воскликнул Герствуд, вкладывая в свой голос весь пыл, на какой он был способен, и пронизывая ее взглядом, - я не могу жить без вас, вот и все! Теперь скажите, что мне делать? - закончил он, беспомощно разводя холеными белыми руками.
      Керри понравилось, что Герствуд тем самым как бы возложил на нее всю тяжесть решения. Эта видимость бремени, хотя и невесомого, тронула ее женское сердце.
      - Разве вы не можете подождать еще немного? - нежно спросила она. - Я постараюсь узнать, когда он уезжает.
      - Что пользы в том? - воскликнул Герствуд все с той же пылкостью.
      - Может быть, нам удастся куда-нибудь уехать.
      В сущности, положение не стало яснее для Керри, но постепенно в ее сознании происходил тот сдвиг, который заставляет женщину уступить из любви к мужчине. Герствуд не понял этого. Он думал лишь о том, как ее убедить, какими доводами заставить ее бросить Друэ. Он спрашивал себя, как далеко решится зайти Керри в своей любви к нему, и старался подыскать такой вопрос, который заставил бы ее сказать об этом откровенно.
      Наконец у него мелькнул в голове один из таких удачных, вопросов, которые, часто маскируя наши истинные желания, позволяют уяснить стоящие на нашем пути препятствия и тем подсказывают какой-то выход. Слова, которые он произнес, отнюдь не совпадали с его намерениями и вырвались у него раньше, чем он успел обдумать их.
      - Керри, - начал он, глядя ей прямо в лицо и напуская на себя глубокую серьезность, которой сейчас в нем вовсе не было, - Керри, если бы я пришел к вам, скажем, на будущей неделе или даже на этой, хотя бы даже сегодня, и сказал, что мне необходимо уехать, что я не могу больше оставаться здесь ни одной минуты и никогда уже не вернусь, - пошли бы вы тогда за мной?
      Его возлюбленная посмотрела на него взглядом, исполненным преданности, и ответ ее был готов прежде, чем Герствуд успел договорить.
      - Да, - сказала она.
      - Вы не стали бы спорить, не стали бы отговаривать меня? - настаивал он.
      - Если бы вы не могли ждать? Нет, не стала бы!
      Герствуд улыбнулся, поняв, что она приняла его слова совершенно всерьез. Ему рисовалась возможность очень приятно провести неделю или две. Он мельком подумал, не сказать ли ей, что он шутит, и таким образом рассеять ее милую серьезность, но слишком уж очаровательна она была в эту минуту. И он не стал ее разубеждать.
      - А если, предположим, у нас не хватило бы времени обвенчаться здесь? - спросил он, ухватившись за вдруг блеснувшую мысль.
      - Если мы обвенчаемся, как только прибудем на место, все будет в порядке.
      - Я именно так и думал, - сказал Герствуд.
      - Да.
      День теперь казался Герствуду еще более светлым и радостным.
      Он сам удивлялся: как пришла ему в голову такая мысль? При всей своей несбыточности она была столь удачна, что он не мог сдержать улыбки. Благодаря ей Керри доказала, как она любит его. Теперь у него не оставалось никаких сомнений. Он найдет способ овладеть ею!
      - Хорошо, - шутливо сказал Герствуд, - в один из ближайших вечеров я приеду и украду вас!
      И он весело рассмеялся.
      - Но только я не останусь с вами, если мы не обвенчаемся, - с задумчивым видом произнесла Керри.
      - Я и не стал бы требовать этого, - нежно ответил он и взял ее за руку.
      Теперь, когда все стало ясно, Керри почувствовала себя бесконечно счастливой. Она еще сильнее полюбила Герствуда, увидев в нем своего спасителя. Что же касается ее поклонника, то вопрос о женитьбе не тревожил ее. Герствуд думал лишь о том, что при такой сильной любви не должно быть препятствий к его будущему счастью.
      - Давайте пройдемся, - предложил он, вставая и обводя парк довольным взглядом.
      - С удовольствием! - отозвалась Керри.
      Они прошли мимо какого-то молодого ирландца, проводившего их завистливым взглядом.
      "Хороша парочка, ничего не скажешь! И, наверное, очень богаты..." - заметил тот про себя.
     
     
      16. НЕРАЗУМНЫЙ АЛАДДИН. ВОРОТА В МИР
     
      Вернувшись в Чикаго, Друэ решил уделить некоторое внимание тайному ордену Лосей, к которому он принадлежал. Дело в том, что в дороге он получил новое доказательство могущества своего ордена.
      - Вы не представляете себе, как полезно быть масоном! - сказал ему в разговоре другой коммивояжер. - Взгляните-ка на Газенштаба. Он звезд с неба не хватает. Конечно, он представитель солидной фирмы, но одного этого далеко недостаточно. Я вас уверяю, что главное тут - его высокое положение в ордене. Он один из самых видных масонов, а это много значит. У него есть тайный знак - штука немаловажная.
      Друэ тут же решил, что ему следует побольше интересоваться подобными делами, поэтому, вернувшись в Чикаго, он тотчас же посетил главную квартиру тайного ордена Лосей.
      - Слушайте, Друэ, вы пришли очень кстати! - сказал мистер Гарри Квинсел, видный член местного отделения ложи. - Вот вы-то и сможете нам помочь.
      Разговор происходил после делового заседания, и в зале стоял гул голосов. Друэ переходил с места на место, обмениваясь приветствиями и шутками с десятком знакомых.
      - Какое такое у вас дело? - добродушно спросил он, с улыбкой глядя на своего собрата по ложе.
      - Мы хотим устроить через две недели спектакль. Не знаете ли вы какой-нибудь молодой женщины, которая согласилась бы принять в нем участие? Роль очень легкая.
      - Конечно, найдется! - ответил Друэ.
      Он даже не потрудился вспомнить, что среди его знакомых не было ни одной женщины, которую он мог бы привлечь к этой затее. Просто его врожденное добродушие подсказало утвердительный ответ.
      - Так вот, послушайте, я расскажу вам, в чем дело, - продолжал мистер Квинсел. - Нам необходимо приобрести новую мебель для ложи, а денег в кассе сейчас маловато. Мы и подумали, что можно раздобыть деньги, устроив спектакль.
      - Ну, конечно! - поддержал его Друэ. - Отличная мысль.
      - У нас есть несколько весьма талантливых молодых людей. Взять, например, Гарри Бэрбека - он прекрасно имитирует негров. Мак-Льюис совсем неплохой трагик. Вы когда-нибудь слыхали, как он декламирует "Над холмами"?
      - Нет, не приходилось.
      - Ну, так поверьте мне, читает великолепно!
      - И вы хотите, чтобы я нашел вам женщину для участия в спектакле? - спросил Друэ. Разговор уже наскучил ему, и он хотел отделаться от собеседника. - А что вы будете ставить?
      - "Под фонарем", - сказал мистер Квинсел.
      Это знаменитое произведение Августина Дэйли успело уже пережить дни успеха на большой сцене и перейти в репертуар любителей, причем наиболее трудные места были вычеркнуты, а число действующих лиц сведено к минимуму. Друэ когда-то видел эту пьесу.
      - Очень хорошая вещь! - одобрил он. - Она должна иметь успех. Вы загребете уйму денег.
      - Мы тоже надеемся, что пьеса будет иметь успех, - сказал мистер Квинсел. - Смотрите, не забудьте найти кого-нибудь для роли Лауры, - закричал он, видя, что Друэ обнаруживает некоторое нетерпение.
      - Будьте спокойны! Я позабочусь об этом.
      Друэ ушел, тотчас же позабыв о словах Квинсела, как только тот умолк. Он даже не позаботился спросить, где и когда состоится спектакль.
      Но день или два спустя он получил напоминание в виде письма, в котором сообщалось, что первая репетиция пьесы "Под фонарем" назначена на пятницу, а потому мистера Друэ просят срочно сообщить адрес его знакомой, чтобы препроводить ей роль.
      - О, черт! - вырвалось у молодого коммивояжера.
      "Кто же из моих знакомых годится для такой роли? - подумал он, почесывая розовое ухо. - Я вообще не знаю никого, кто бы хоть что-нибудь понимал в любительских спектаклях!"
      Он стал перебирать в памяти знакомых женщин и остановился на одной из них лишь потому, что та жила неподалеку, на Западной стороне. Выйдя в тот вечер из дому, он решил первым делом отправиться к ней. Но стоило ему очутиться на улице и сесть в конку, как все это мгновенно вылетело у него из головы. О своем упущении он вспомнил, лишь прочитав краткую заметку в "Ивнинг Ньюс", где говорилось, что местная ложа ордена Лосей устраивает шестнадцатого числа спектакль в Эвери-холл, причем будет исполнена пьеса "Под фонарем".
      - Вот те на! - воскликнул Друэ. - Опять забыл!
      - Что такое? - поинтересовалась Керри.
      Они сидели за маленьким столиком в комнате, где находилась переносная газовая плитка. Иногда Керри готовила дома, и как раз в этот вечер ей захотелось устроить домашний ужин.
      - Да вот спектакль в моей ложе! Они ставят пьесу и просили меня найти кого-нибудь для женской роли.
      - Что же они собираются ставить?
      - "Под фонарем".
      - А когда?
      - Шестнадцатого.
      - Почему же ты не исполнил их просьбы? - спросила Керри.
      - Потому, что я никого не знаю, - признался Друэ.
      Вдруг он поднял глаза и взглянул на Керри.
      - Послушай, - сказал он, - хочешь играть на сцене?
      - Я? - изумилась Керри. - Но ведь я не умею.
      - А откуда ты знаешь, что не умеешь? - задумчиво произнес Друэ.
      - Но ведь я никогда не играла, - ответила Керри.
      И все же ей было приятно, что он подумал о ней. Она просияла, ибо ничто на свете не привлекало ее так, как сценическое искусство.
      А Друэ, верный своей натуре, ухватился за эту мысль, найдя столь легкий выход из положения.
      - Пустяки! - сказал он. - Ты великолепно справишься с ролью.
      - Нет, где уж мне! - слабо протестовала Керри.
      Предложение Друэ и манило и пугало ее.
      - А я говорю, что справишься! Почему бы тебе не попробовать? Ты выручишь их, а тебе самой это доставит большое удовольствие.
      - Нет, едва ли, - серьезно сказала Керри.
      - О, тебе понравится! - настаивал Друэ. - Я убежден, что понравится. Сколько раз я видел, как ты вертишься перед зеркалом и подражаешь заправским актрисам. Вот потому-то я и предложил тебе эту роль. Ты ведь способная.
      - Да вовсе нет, - робко возразила Керри.
      - Ты вот что сделай: сходи и посмотри, как там пойдет дело. Тебе будет интересно. Остальные исполнители вряд ли чего-нибудь стоят. У них нет никакого опыта. Что они понимают в театральном искусстве!
      Друэ даже нахмурился при мысли о том, до чего невежественны эти люди.
      - Налей мне кофе, - добавил он.
      - Не думаю, чтобы я сумела играть, Чарли! - стояла на своем Керри. - Неужели ты это говоришь всерьез?
      - Ну, конечно, всерьез, - ответил он. - И сомнений быть не может. Я убежден, что тебя ожидает успех. И ты ведь хочешь играть, я знаю! Я сразу подумал об этом. Потому-то я и предложил тебе.
      - Что, ты говорил, ставят?
      - "Под фонарем".
      - И какую роль хотят мне поручить?
      - Вероятно, одной из героинь, - ответил Друэ. - Я, право, точно не знаю.
      - А что это за пьеса?
      - М-м, видишь ли, - начал Друэ, не обладавший особой памятью на такие вещи, - речь идет об одной девушке, которую похищают преступники - мужчина и женщина, живущие в трущобах. У девушки, кажется, есть деньги... Что-то в этом роде, и эти люди хотят ограбить ее. Я уж не помню точно, что там дальше.
      - Так ты не знаешь, какую роль мне придется играть? - снова спросила Керри.
      - Нет, по правде сказать, не знаю.
      Друэ на минуту задумался.
      - Обожди, вспомнил! - воскликнул он. - Лаура! Да, да, ты будешь Лаурой!
      - Может быть, ты вспомнишь, в чем заключается роль Лауры? - допытывалась Керри.
      - Хоть убей меня, Кэд, не могу! - ответил он. - А меж тем мне следовало бы помнить. Я несколько раз видел эту пьесу. Там все дело вертится вокруг одной девушки: ее украли еще ребенком - похитили прямо на улице, если не ошибаюсь, и вот за ней-то и охотятся те двое бродяг, о которых я тебе говорил.
      Он умолк, держа перед собой на вилке огромный кусок пирога.
      - Ее, кажется, чуть не утопили... - немного погодя продолжал он. - Нет, впрочем, не то... Знаешь что, - сказал он, безнадежно махнув рукой, - я тебе достану эту пьесу, а то я ничего больше не могу вспомнить.
      - Да, но я, право, не знаю, как быть, - сказала Керри.
      Интерес к театру и желание блеснуть на сцене боролись в ней с природной застенчивостью и робостью.
      - Пожалуй, - добавила она, - я схожу туда, если ты думаешь, что из этого что-нибудь выйдет.
      - Ну, разумеется, выйдет! - подхватил Друэ.
      Стараясь заинтересовать Керри, он и сам воодушевился.
      - Неужели ты думаешь, что я стал бы уговаривать тебя, если бы не был уверен, что тебя ожидает успех? Я убежден, что ты очень способная. И тебе это будет только полезно.
      - А когда мне идти? - задумчиво спросила Керри.
      - Первая репетиция в пятницу вечером, - сказал Друэ. - Я вечером же раздобуду тебе твою роль.
      - Хорошо, - с покорным видом согласилась Керри. - Я попробую. Но смотри, если я провалюсь, вина будет твоя.
      - Ты не можешь провалиться, - заверил ее Друэ. - Веди себя на сцене точно так, как здесь, когда ты начинаешь играть шутки ради. Будь сама собой. О, ты справишься! Я не раз думал о том, что из тебя выйдет превосходная актриса.
      - Правда? - живо спросила Керри.
      - Разумеется, правда! - подтвердил он.
      Не знал Друэ, выходя в этот вечер из дому, какое пламя он зажег в груди женщины, с которой только что расстался. Керри обладала восприимчивой, участливой натурой - залогом блестящего драматического таланта. Она отличалась пассивностью души, которая делает ее зеркалом, отражающим в себе весь активный мир. Она также обладала даром тонко подражать всему, что видела и слышала. Не имея ни малейшего опыта, она иногда чрезвычайно удачно воспроизводила отрывки из виденных ею спектаклей, имитируя перед зеркалом участников какого-нибудь эпизода. Она любила придавать своему голосу тембр и интонации, характерные для драматических примадонн, и повторяла отрывки из патетических монологов, находивших отклик в ее душе. В последнее время она не раз присматривалась к воздушной грации одной инженю, игравшей в нескольких хороших пьесах, и у нее нередко появлялось желание подражать жестам и мимике актрисы; она посвящала этому немало времени, когда оставалась одна в своей комнате. Несколько раз Друэ заставал ее за этим занятием, но он думал, что она просто любуется собой перед зеркалом; на самом же деле она пыталась повторить какую-либо позу или жест, подмеченные ею у исполнительницы той или иной роли. Выслушивая его шутливые попреки, Керри сама стала упрекать себя в кокетстве, хотя в действительности это были лишь первые робкие проявления артистической натуры, жаждавшей воспроизвести виденное. Всякому должно быть известно, что в подобных стремлениях воссоздавать жизнь и таится основа драматического искусства.
      И теперь, когда Керри услыхала из уст Друэ похвалу своим драматическим способностям, она вся затрепетала от радости. Подобно огню, сваривающему отдельные частицы металла в единую крепкую массу, его слова соединили в одно целое те смутные обрывки чувств, которые возникали в ее душе всякий раз, как она задумывалась над своими способностями, никогда, однако, не доверяя им, и вселили в нее надежду.
      Как и всем людям, Керри не было чуждо некоторое самомнение. Она верила, что могла бы многое сделать, если бы ей представилась возможность. Сколько раз, бывало, она глядела на разодетых актрис на сцене и думала о том, какой она была бы на их месте и какое это доставило бы ей наслаждение. Эффектность поз, огни рампы, красивые наряды, аплодисменты - все это постепенно захватывало ее, и в конце концов она стала думать, что сама могла бы выступить перед публикой и добиться признания своих способностей. И вот нашелся человек, который уверил ее, что она и вправду могла бы играть, что те попытки подражания, которые он видел, когда она упражнялась перед зеркалом, заставили его поверить в ее способности. Керри пережила поистине радостную минуту.
      Когда Друэ ушел из дому, она села в свою качалку у окна и задумалась. Воображение, как обычно, рисовало ей все в преувеличенном виде: как если бы судьба дала ей в руки пятьдесят центов, а Керри строила бы планы на тысячу долларов. Она уже слышала свой взволнованный голос и видела себя в десятках драматических поз, в которых все ее существо выражало страдание. Перед нею проносились сцены, рисовавшие роскошную, утонченную жизнь. Сама она неизменно была в них предметом всеобщего восхищения, все глаза устремлены были только на нее. Покачиваясь в качалке, Керри переживала то острую горечь покинутой, то гордый гнев обманутой, то томление и тоску потерпевшей поражение. В памяти вставали все красивые женщины, каких она когда-либо видела на сцене, и подобно волне, возвращающейся с приливом к берегу, на нее нахлынуло сейчас все, что имело какое-либо отношение к театру, все, что она когда-либо наблюдала. В ней возникали чувства и зрели решения, которые очень далеки были от реальных возможностей.
      Отправившись в город, Друэ зашел в ложу ордена Лосей и принялся с важным видом расхаживать по залу, пока не столкнулся с Квинселом.
      - Где же та молодая особа, которую вы обещали нам найти? - тотчас спросил он.
      - Я уже нашел ее.
      - Вот как! - Квинсел весьма был удивлен подобной исполнительностью молодого коммивояжера. - Чудесно! Дайте-ка мне ее адрес.
      Он достал из кармана записную книжку и карандаш, чтобы, не мешкая, отправить по адресу роль.
      - Вы хотите послать ей роль? - спросил Друэ.
      - Разумеется.
      - А вы дайте роль мне. Я прохожу каждое утро мимо дома этой дамы.
      - Хорошо, но вы все-таки сообщите мне ее адрес. Нам необходимо знать его на случай, если бы понадобилось послать ей какое-либо уведомление.
      - Огден-сквер, двадцать девять.
      - А как зовут даму? - допытывался Квинсел.
      - Керри Маденда, - наобум ответил Друэ.
      Это имя случайно пришло ему в голову. Следует заметить, что в ложе он был известен как холостяк.
      - Керри Маденда? - повторил Квинсел. - Имя прямо как с театральной афиши.
      - Совершенно верно! - согласился Друэ.
      Он захватил роль с собою и по возвращении домой вручил ее Керри с таким видом, словно оказывал ей большую услугу.
      - Мистер Квинсел сказал, что это самая лучшая роль. Как думаешь, справишься ты с нею?
      - Я ничего не могу сказать, пока не просмотрю ее, - ответила Керри. - Знаешь, теперь, когда я согласилась на эту затею, она начинает меня пугать.
      - Полно! Ну чего тебе бояться? Вся труппа ничего в общем не стоит. Остальные, я уверен, будут играть куда хуже!
      - Хорошо, посмотрим, - сказала Керри.
      Несмотря на пугавшие ее предчувствия, она была рада, что роль у нее в руках. Друэ начал одеваться и долго возился, пока наконец не высказал то, что его беспокоило.
      - Видишь ли, Керри, они собирались печатать программу, и я сказал, что тебя зовут Керри Маденда. Ты ничего не имеешь против?
      - Нет, почему же, - ответила она, подняв на него глаза.
      Тем не менее у нее мелькнула мысль, что это несколько странно.
      - Это на всякий случай... если у тебя не выйдет, - добавил Друэ.
      - Конечно, конечно, - согласилась Керри, очень довольная такой предусмотрительностью. - Это очень умно с твоей стороны.
      - Я не хотел выдавать тебя за жену, тебе было бы неловко, если бы роль не удалась. Меня там все хорошо знают. Но я уверен, что ты великолепно сыграешь. Так или иначе, ты, возможно, больше никогда и не встретишься ни с кем из этих людей.
      - О, мне все равно! - храбро сказала Керри.
      Она теперь твердо решила попробовать свои силы на этом заманчивом поприще.
      Друэ облегченно вздохнул. Он опасался, что ему снова грозит разговор о браке.
      Роль Лауры, как, едва познакомившись с ней, убедилась Керри, состояла сплошь из страданий и слез. Автор, Августин Дэйли, написал ее в духе священных традиций мелодрамы, еще властвовавших в ту пору, когда он начинал свою карьеру. Тут было все: и позы, проникнутые грустью, и тремоло в музыке, и длинные пояснительные монологи.
      "Бедняга! - читала Керри, заглядывая в текст и с чувством растягивая слова. - Мартин, непременно дай ему стакан вина перед уходом".
      Керри была изумлена краткостью роли. Она не знала, что должна оставаться на сцене, пока говорят другие, и не просто оставаться, но играть соответственно происходящему на сцене и игре других артистов.
      "Я, кажется, справлюсь!" - в конце концов решила она.
      На следующий вечер, когда Друэ пришел к ней, он обнаружил, что Керри чрезвычайно довольна проделанной за день работой.
      - Ну, как у тебя продвигается дело, Кэд? - спросил он.
      - Очень хорошо! - смеясь, ответила она. - Мне кажется, что я уже знаю все наизусть.
      - Вот славно! - сказал Друэ. - Ну-ка, я послушаю что-нибудь, - предложил он.
      - О, я право, не знаю... Сумею ли я так вдруг встать и начать? - застенчиво спросила она.
      - А почему же нет? - удивился Друэ. - Ведь здесь тебе будет легче, чем там.
      - Я в этом не уверена.
      Кончилось тем, что она выбрала эпизод в бальном зале и начала читать свой текст с большим чувством. Чем больше Керри входила в роль, тем меньше помнила она о присутствии Друэ.
      - Хорошо! - воскликнул тот. - Великолепно! Блистательно! Ну и молодец же ты, Керри, скажу я тебе!
      Он был растроган ее превосходной игрой и всей ее трогательной фигуркой, особенно в последний момент, когда героиня ее едва держится на ногах и потом, согласно роли, падает в обмороке на пол.
      Тут Друэ подскочил, поднял Керри и, смеясь, заключил в объятия.
      - А ты не боишься разбиться? - спросил он.
      - О, нисколько!
      - Ты настоящее чудо! Вот уж не знал, что ты сумеешь так играть!
      - Я и сама не знала! - весело отозвалась Керри и покраснела от удовольствия.
      - Ну, теперь можешь не сомневаться, что все сойдет великолепно! - сказал Друэ. - Верь моему слову. Ты не провалишься.
     
     
      17. ДВЕРЬ ПРИОТКРЫЛАСЬ. ВО ВЗОРЕ ЗАГОРАЕТСЯ НАДЕЖДА
     
      К спектаклю, так много значившему для Керри, решено было привлечь гораздо больше внимания, чем предполагалось вначале. Юная дебютантка написала Герствуду об этом событии на другое же утро после того, как получила роль.
      "Право, я говорю серьезно, - писала она, опасаясь, что он примет это за шутку. - Честное слово! У меня даже роль есть!"
      Герствуд снисходительно улыбнулся, прочтя эти строки. "Интересно знать, что из этого выйдет! Обязательно надо будет посмотреть!" - решил он и тотчас же ответил, что нисколько не сомневается в ее успехе.
      "Непременно приходите завтра утром в парк и расскажите мне обо всем", - писал он.
      Керри охотно согласилась и сообщила ему все, что знала сама.
      - Ну, что ж, хорошо! - сказал Герствуд. - Я очень рад. Я уверен, что вы прекрасно сыграете. Вы же умница!
      Никогда раньше он не видел Керри такой воодушевленной. Ее обычная меланхоличность сейчас исчезла. Когда она говорила, щеки ее разгорелись, глаза блестели. Она вся сияла от предвкушаемого удовольствия. Несмотря на все страхи - а их было достаточно, - она чувствовала себя счастливой. Она не могла подавить в себе восторга, который вызывало в ней это маленькое событие, столь незначительное в глазах всякого другого.
      Герствуд пришел в восхищение, обнаружив в Керри такие качества. Нет ничего отраднее, чем наблюдать в человеке пробуждение честолюбивых желаний, стремления достичь более высокого духовного уровня. От этого человек делается сильнее, ярче и даже красивее.
      Керри радовалась похвалам обоих своих поклонников, хотя, в сущности, ничем этих похвал не заслужила. Они были влюблены, и потому все, что она делала или собиралась делать, естественно, казалось им прекраснее, чем на самом деле. Неопытность позволила ей сохранить пылкую фантазию, готовую ухватиться за первую подвернувшуюся соломинку и превратить ее в магический золотой жезл, помогающий находить клады в жизни.
      - Позвольте, - сказал Герствуд, - мне кажется, я кое-кого знаю в этой ложе. Ведь я сам масон.
      - О, вы не должны говорить ему, что я вам все рассказала!
      - Ну разумеется, - успокоил ее Герствуд.
      - Мне было бы приятно, если б вы пришли на спектакль, при условии, конечно, что вы сами этого хотите. Но я не знаю, как это сделать, разве что Чарли пригласит вас.
      - Я буду там, - нежно заверил ее Герствуд. - Я устрою так, что он и не догадается, от кого я узнал об этом. Предоставьте все мне.
      Интерес, вызванный в Герствуде сообщением Керри, сам по себе имел большое значение для предстоящего спектакля, так как управляющий баром занимал среди Лосей видное положение. Он уже строил планы, как бы совместно с несколькими друзьями приобрести ложу и послать Керри цветы. Уж он постарается превратить этот спектакль в настоящее торжество и обеспечить девочке успех.
      Дня через два Друэ заглянул в бар, и Герствуд тотчас же заметил его.
      Было часов пять вечера, в баре собралось много коммерсантов, актеров, управляющих всевозможными предприятиями, политических деятелей - уйма круглолицых джентльменов в цилиндрах, в крахмальных сорочках, с кольцами на руках, с бриллиантовыми булавками в галстуках. У одного конца сверкающей стойки стоял в группе франтовато одетых спортсменов знаменитый боксер Джон Салливен; компания вела оживленную беседу.
      Друэ в новых желтых ботинках, скрипевших при каждом шаге, беспечной, праздничной походкой прошел через бар.
      - А я-то ломал себе голову, не понимая, что могло стрястись, сэр! - шутливо приветствовал его Герствуд. - Я решил, что вы снова уехали.
      Друэ только рассмеялся в ответ.
      - Если вы не будете показываться более регулярно, придется вычеркнуть вас из списка постоянных клиентов!
      - Ничего не поделаешь, - ответил коммивояжер. - Я был очень занят.
      Они вместе направились к стойке, пробираясь сквозь шумную толпу, разных знаменитостей. Элегантный управляющий то и дело пожимал завсегдатаям руки.
      - Я слышал, ваша ложа устраивает спектакль, - самым непринужденным тоном заметил Герствуд.
      - Да. Кто вам сказал? - спросил Друэ.
      - Никто не говорил, - ответил Герствуд. - Мне прислали два билета, по два доллара. Будет что-нибудь интересное?

К титульной странице
Вперед
Назад