В официальных документах Французской коммунистической партии критические замечания в адрес СССР (осуждение недемократических черт политического строя, фактов преследования людей за их убеждения и т.п.) не доводились до отрицания значимости советского опыта как такового. Напротив, в выступлениях Ж. Марше, других руководителей французских коммунистов подчеркивался "глобально позитивный итог" социально-экономических преобразований, имевших место в Советском Союзе. Этот вывод подвергался острой критике со стороны оппозиционных элементов в рядах ФКП, обвинявших руководство партии в "филосоветизме" 31 [L'Humanit?. 1984. 20.IX] .
В ИКП набирали силу оценки иного рода, что проявилось в развернувшейся в этой партии дискуссии о «польском кризисе» (1980–1981). Если в 70-х годах критика СССР касалась отдельных элементов его общественной системы, главным образом политических, то в январе 1982 г. на пленуме ЦК ИКП Э. Берлингуэр впервые сформулировал тезис, согласно которому "фаза развития социализма, начавшаяся с Октябрьской революции, черпала свою побудительную силу, способности этих стран к политическому, экономическому, культурному обновлению вступили в состояние кризиса" 32 [Цит. no: Ellenstein J. Une certaine id?e du communisme. P., 1979. P. 26, 29]. В ряде случаев критика идеологами ИКП сложившейся СССР общественной ситуации носила, несомненно, научный характер, она в значительной степени предвосхитила более поздние оценки периода застоя, принятые КПСС в послеапрельский период* [В политическом документе XVI съезда ИКП (март 1983 г.) в разделе, посвященном проблемам социализма, в частности, говорится: "...концепции авторитарной, незыблемой власти и политико-идеологической модели не только подрывают демократию и подавляют чаяния и идеалы людей, но и препятствуют в конечном счете развитию производства. Речь идет, следовательно, о кризисе, а не о простом отставании. Возник узел противоречий, который, как показывают факты, можно развязать путем серьезных, глубоких реформ системы. В противном случае начнутся болезненные процессы вырождения и даже трагические эксцессы" (Rinanscita. 1988. № 4. Р. 37)]. Выдвинутый Берлингуэром тезис о необходимости перехода к третьей фазе всемирного движения за социализм* [Первая фаза увязывалась Э. Берлингуэром с массовым социалистическим движением в рамках II Интернационала, вторая фаза – с опытом "реального социализма"] отражал, хотя и в первом приближении, весьма важную мысль: прежняя модель "государственного социализма" исторически бесперспективна, она не может быть исправлена за счет отказа от очевидных деформаций: компартии Западной Европы, да и других развитых стран нуждаются в принципиально иной социалистической модели.
Вместе с тем вывод Берлингуэра об исчерпании побудительного импульса Октябрьской революции содержит чрезмерное обобщение. Первая мировая война и Октябрьская революция ознаменовали начало перехода к новой фазе всемирной общественно-экономической истории, а не только к ныне изжившей себя государственно-социалистической модели.
Близкую к концепции "исторического компромисса" (хотя и выраженную более прямолинейно) идейную платформу занял в конце 70-х годов бывший лидер испанских коммунистов С. Каррильо. В одном из интервью он, в частности, заявлял: "Наша партия способна вести политику широкого единства, политику конвергенции даже с неокапиталистическими секторами. Мы сами говорим здесь об альянсе с дьяволом. И я убежден, что опасность такого альянса не столь велика, чтобы скомпрометировать идеологию нашей партии" 33 [Цит. по: Aguilar A. Theoria leninista del imperialismo. Mexico, 1978. P. 370].
В книге "Еврокоммунизм и государство" (1977) Каррильо выступил с заявлением о том, что "демократический путь к социализму предполагает процесс экономических трансформаций, отличный от тех, что можно рассматривать в качестве классической модели. Этот путь предполагает сосуществование общественных и частных форм собственности в течение длительного времени 34 [Carrillo S. Eurocomunismo у Estado. Madrid, 1977. P. 99]. В рамках его модели предусматривались переход "решающих экономических рычагов" в руки общества, политическая гегемония "сил труда и культуры". Но одновременно он разрабатывал целый комплекс социальных компромиссов, провозглашая, что "смешанной экономической системе будет соответствовать политический режим, при котором собственники смогут не только объединяться экономически, но и организовывать одну или несколько политических партий, представляющих их интересы". По расчетам Каррильо, в этих условиях "преодоление общественных различий предстанет как естественный процесс, будет не следствием принудительных мер, а результатом развития производительных сил и общественных услуг; постепенно, шаг за шагом, с помощью просвещения, все группы населения объединятся единое сообщество" 35 [Ibid. P. 103].
Каррильо не проводит разграничительную черту между обществом, переходным от капитализма к социализму и собственно социалистическим обществом, указывая только, что существенную особенность его модели составит политический, экономический и идеологический плюрализм. Такова же точка зрения ряда других теоретиков еврокоммунизма. Например, видный деятель ИКП Л. Радиче, определяя советскую модель как общество "государственного социализма", подчеркивал, что в этой модели государство является "всемогущим и вездесущим". В отличие от непримиримых критиков советской модели (лидера правого крыла "обновителей" в КПИ М. Аскарате, бывшего идеолога ФКП Ж. Элленстейна и др.) Радиче не счел возможным отвергнуть весь опыт мирового социализма в целом. Наряду с "авторитарно-централистской фазой", имевшей, согласно его оценкам, решающее значение для истории всех социалистических стран, Радиче выделял и положительно оценивал "демократическую фазу участия масс" (период 20-х годов в СССР, 1945 – 1948 гг. в Восточной Европе, в том числе "опыт народной демократии перед Пражским февралем" 36 [Antworten auf Bahros Herausforderung des "realen Sozialismus". Berlin (West), 1978. S. 20, 26, 37]).
Участвуя в дискуссии о "польском кризисе" 1980 – 1981 гг., Радиче заявлял об "открытом противопоставлении" собственных представлений о социализме ("плюралистическом социализме", социализме "третьей фазы") "монолитическому социализму" советского образца 37 [Socialismo reale eterza via. Roma, 1982. P. 45]. Под "плюралистическим социализмом" подразумевалась фаза общественного развития, при которой сосуществуют и конкурируют друг с другом социально разнотипные уклады, соответствующие им виды и формы собственности, соперничают разнообразные, в том числе защищающие противоположные интересы, политические партии.
Концепция "плюралистического социализма", к которой коммунистическая мысль развитых стран Запада пришла к началу 80-х годов, оставляла без ответа ряд кардинальных вопросов. Будет ли такая модель эффективной и как это обеспечить? В чем будет состоять социалистический характер модели? Какие формы управления и собственности будут в ней преобладать? Многие из этих вопросов не решены и сегодня.
Ориентиром еврокоммунизма явилось также требование "третьего пути" между социал-демократической и советской моделями. Но принцип "золотой середины" нередко давал осечку, поскольку изложенная выше доктрина плюрализма недвусмысленно тяготела к социал-демократической концепции «демократического социализма». В этой связи на Западе писали даже о "кризисе идентичности" еврокоммунистических партий, потере ими идейного своеобразия, своего лица. Поэтому среди идеологов еврокоммунизма получил распространение теоретический скептицизм и даже нигилизм. Его суть заключалась в откровенном отказе от разработки сколько-нибудь определенного социалистического проекта, признании невозможности установить имманентные ему черты и ведущие к нему закономерности.
Сошлемся для примера на мнение столь влиятельного идеолога ИКП, как Д. Пайетта, который предложил вообще закрыть как "чисто формальную" полемику об определениях социализма. Согласно его позиции, К. Маркс и Ф. Энгельс в отличие от социалистов-утопистов не занимались "фантастическими упражнениями", а заботились о том, чтобы "собирать силы трудящихся и революционеров, открыть для них великую перспективу развития и идти к ней, сверяясь с практикой" 38 [Ibid. P. 202].
Близкую точку зрения защищал в ряде публикаций Р. Радиче: подобно тому как после Вестфальского мира 1648 г. в Германии возобладало правило "каждому государству – своя религия", в коммунистическом движении должен воцариться принцип "каждой стране свой социализм". В частности, для высокоразвитых западных стран предлагался новый, еще не изданный (inedito) социализм, который надо изобрести.
Здесь мы подходим к вопросу о сущности современного кризиса марксизма, о котором теоретики западноевропейских компартий, да и не только они, начали писать, как только обнаружились внутренние слабости евроком-мунистической доктрины. Кризис марксизма в настоящее время является составной частью (идеологическим компонентом) кризиса мирового коммунистического движения в целом. Суть его заключается в том, что старые, традиционные теории не в состоянии больше адекватно отразить окружающий мир, новые же учения еще не созданы. Образовавшийся концептуальный вакуум весьма болезненно переживается коммунистами, в том числе и в странах развитого капитализма. Отсюда вытекает особая значимость теоретической работы компартий, творческого и радикального обновления марксизма.
Глава 14
СОЦИАЛИСТЫ-РАДИКАЛЫ
В послевоенный период социалистам Запада пришлось столкнуться со специфическими трудностями – заметный рост уровня жизни основной массы населения, экономическая и политическая стабилизация капитализма обусловили падение интереса трудящихся к борьбе за кардинальное изменение существующего строя. К радикалам мы относим лишь тех социалистов, которые и этой ситуации не отказались от критики капитализма в целом как системы, от проектов замены его качественно новым строем, сначала, как правило, именовавшимся социализмом*, [Речь идет о таких сторонниках социализма, которые оставались за пределами просоветского коммунистического движения] затем все чаще – альтернативным обществом. При этом у радикального социализма следует, на наш взгляд, различать два направления в зависимости того или иного акцента в критике современного капитализма. Представители первого (назовем его потребительским) стремятся развивать теорию экономической эксплуатации трудящихся и экономической стагнации западного общества. Социализм соответственно представляется им прежде всего как общество, способное ускорить развитие производительных сил и поднять уровень материального потребления людей труда. Для другого направления (назовем его гуманистическим) характерен перенос акцента в критике капитализма (или шире – индустриального общества) с проблем создания и распределения материальных благ на проблемы свободы человека, в том числе в сфере экономики. Признавая успехи капитализма в области количественного экономического роста и массового потребления, представители этого направления считают неприемлемой цену капиталистического прогресса – разрушение окружающей среды, растущее закрепощение людей, отчуждение их от процессов труда и управления, политической и культурной жизни, в конечном счете дегуманизацию. Поэтому новый строй мыслится этими теоретиками прежде всего как более гуманный, не столько ускоряющий, сколько изменяющий направление развития производительных сил в целях подчинения их удовлетворению подлинных человеческих потребностей.
Можно констатировать падение в послевоенный период авторитета и влияния первой разновидности социалистического радикализма, о чем свидетельствует, в частности, эволюция взглядов ряда его видных теоретиков (Э, Мандель, Ш. Беттельхейм), их сближение с "гуманистическим" направлением в 70 – 80-е годы. Объективными предпосылками такой эволюции послужили достижения капитализма в наращивании массового потребления на фоне трудностей плановой экономики и беспрецедентного обострения общечеловеческих проблем, принявших глобальный характер.
Для приверженцев обоих направлений радикального социализма характерно использование тех или иных идей К. Маркса в качестве важнейшего инструмента теоретического анализа: все они работают в русле так называемой марксистской традиции. По определению видного американского социолога Р. Миллса, они – "простые марксисты". В отличие от "хитроумных" (ортодоксальных) марксистов, стремящихся спасти от ревизии все созданные Марксом концепции путем дополнения их уймой оправдательных пояснений, "простые" применяют Марксов исторический метод к оценке учения самого К. Маркса; они "не способны идти легкими путями" и потому ищут новых ответов на новые вопросы истории, проявляя открытость в восприятии как марксистских, так и немарксистских по происхождению идей 1 [Mills C.W. The Marxists. N.Y., 1962. P. 96 – 99].
На вопрос о классовой природе радикального социализма, на наш взгляд, не следует пытаться ответить лучше и раньше самих социалистов-радикалов, пребывающих в непрерывном и напряженном поиске социальной базы для своих теорий. Во всяком случае ясно, что эта социальная база не может быть совершенно идентичной для обоих направлений. В то же время вряд ли правильно было бы в принципе отказываться от возможности социально-классовой характеристики радикального социализма, сводя его к узкоакадемическому явлению. О наличии у него определенной социальной базы свидетельствует не только распространение ряда его идей в странах "третьего мира", но и формирование и развитие начиная с 60-х годов новых социальных, "альтернативных" движений и выход на политическую арену западных стран партий "зеленых". Все большее распространение "гуманистической" разновидности радикализма по сравнению с "потребительской" отражает процесс возвышения потребностей населения по мере роста общего уровня жизни, постепенный переход, от ориентации на материальные ценности к "постматериальной", "постиндустриалистской" ценностной ориентации. Однако универсальность этого процесса (в смысле проникновения его не только в буржуазные и средние слои, но и в широкие слои трудящихся) наряду с его неравномерностью внутри этих слоев (в зависимости от возраста, уровня образования и ряда других факторов) затрудняет однозначную характеристику направлений социалистического радикализма с помощью традиционных социологических группировок* [Одним из вариантов необходимого совершенствования представлений о социальной структуре современного западного общества может служить распространенная на Западе концепция "общества двух третей", согласно которой около 2/3 населения капиталистических стран экономически выигрывает от процессов модернизации. С позиций этой концепции "потребительский" социализм выглядит защитником интересов проигрывающей трети населения, тогда как "гуманистический" пытается опереться на устремления выигрывающего большинства].
1. "Потребительский" радикализм
В 50 – 70-е годы "потребительское" направление радикального социализма на Западе было представлено такими известными теоретиками, как Поль Баран, Поль Суизи, Шарль Беттельхейм, приверженцем неотроцкизма Эрнстом Манделем и некоторыми другими. Поль Баран – единственный марксист, преподававший экономику в крупном американском университете (в Стэнфорде) в 50-е годы. Он известен также как активный член редколлегии леворадикального журнала «Мансли ревью» (США) и автор книг "Политэкономия роста" (1956), "Монополистический капитал" (в соавторстве с П. Суизи, опубликована в 1966 г.) и "В долгосрочном плане" (сборник статей разных лет, опубликован посмертно в 1970 г.). Каждая из этих книг посвящена одной из проблем, которые автор считал "тремя главными темами нашей эпохи": тяжелое положение слаборазвитых стран под боком у "свободного мира"; изменения в системе монополистического капитализма на современном этапе загнивания и упадка; перспективы развития социалистических обществ, возникающих в Европе и Азии 2 [Baron P. The Political Economy of Growth. N.Y.; L., 1962. P. XXV]. Лейтмотивом всех работ П. Барана было доказательство неизбежности революционной замены "иррационального" монополизма экономически наиболее рациональным строем – социализмом. Причем всякие попытки реформ, направленные на частичную рационализацию монополистического капитализма, категорически отвергались им как усугубляющие общую иррациональность и напрасно продлевающие жизнь обреченной системы. Представление П. Барана о социализме как идеально рациональной экономической системе, основанной на общественной собственности, планомерном управлении, равномерном распределении и способной благодаря этому резко ускорить развитие производительных сил в интересах удовлетворения сначала материальных, а затем и духовных потребностей людей (вплоть до потребности в свободе и творческом труде), является, по-видимому, характерным для всего "потребительского" направления радикального социализма.
С позиций этого идеального (утопического) общества П. Баран оценивал все реально существующие общественные системы. Именно так – путем сравнения исторически реального с тем, что могло бы быть, – им была выведена в 1953 г. новая категория "потенциальный экономический избыток". По определению Барана, это – "разница между объемом продукции, которая могла бы быть произведена при данных естественных и технологических условиях с помощью действительно используемых производственных ресурсов, и тем, что можно считать необходимым потреблением" 3 [Baron P. Economic Progress and Economic Surplus // The Longer View. N.Y.; L., 1970. P. 273]. Потенциальный экономический избыток далее сравнивался с "реальным экономическим избытком", понимаемым как разница между текущим общественным производством и необходимым потреблением. А растущее превышение потенциального экономического избытка над реальным рассматривалось в качестве меры иррациональности монополистического капитализма, проявляющейся в простое производственного оборудования и безработице, общественно бесполезной занятости и растранжиривании богатства высшими слоями общества.
В книге "Политэкономия роста", по некоторым оценкам положившей начало марксистской "теории зависимости", развивающимся странам предлагалась суровая альтернатива: либо дальнейшее обнищание в системе империализма, либо выживание и болезненный рост в условиях "отсталого социализма" 4 [Baran P. The Political Economy of Growth. P. VIII]. Переход к социализму должен был, по теории П. Барана, позволить этим странам не только рационально перераспределить реальный экономический избыток (установив минимально необходимый уровень потребления для всех членов общества), но и постепенно раздвинуть его рамки вплоть до потенциально возможных.
Концепция "экономических избытков" явилась главным инструментом анализа и в совместном исследовании П. Барана и П. Суизи "Монополистический капитализм". На Западе эта книга "многими была воспринята как важнейшая попытка актуализации "Капитала" Маркса" 5 [Foster J.B., Sweesy P.M. // The New Palgrave. A Dictionary of Economies. L., 1987. Vol. 4. P. 580], несмотря на то что центральный ее тезис – о законе-тенденции реального экономического избытка к росту вступал в противоречие с классическим марксистским законом-тенденцией нормы прибыли к понижению. По словам одного из авторов, концепция экономического избытка "предполагает Марксову концепцию "избыточной (прибавочной.– Авт.) стоимости", расширяя ее рамки и модифицируя ее применительно к специфическим целям исследования" 6 [Sweesy P., Baran P. // The New Palgrave. Vol. 1. P. 188] . При этом открытая К. Марксом тенденция нормы прибыли к понижению в принципе не отрицается, но считается применимой лишь к периоду капитализма свободной конкуренции.
В то же время в полном соответствии с ортодоксальным марксизмом находится конечный вывод авторов книги о том, что "нормальным состоянием экономики монополистического капитализма является состояние стагнации" 7 [Baran P., Sweesy P. Monopoly Capital. N.Y.; L., 1966. P. 108]. Такой вывод был сделан ими из теории закономерного «повышения возможностей накопления над возможностями инвестирования, полученной в результате синтеза взглядов обоих авторов – концепций монополистического ценообразования и недопотребления, развитых П. Суизи еще в книге 1942 г. 8 [Sweesy P. The Theory of Capitalist Development: Principles of Marxian Political Economy. N.Y., 1942], и концепции экономических избытков П. Барана. Очевидно, что на фоне относительно быстрого экономического развития США в 50 – 60-е годы утверждать такое можно было лишь с большим количеством оговорок.
В качестве факторов, противодействующих "естественной" тенденции монополизма к загниванию, авторы выделяли такие способы поглощения угрожающе разбухающего реального экономического избытка, как удовлетворение потребностей растущего населения, технологические новшества и обновление продукции, заграничные инвестиции. Помимо этих "внешних" для системы «стимулов к инвестированию указывалось также на стимулирующую роль некоторых конкретно-исторических факторов: войны и их последствия, государственное вмешательство в экономику, стимулирование эффективного спроса частным бизнесом (включая повышение доходов и занятости), эпохальные научные открытия. Однако все эти оговорки, по мнению авторов, в конечном счете не отменяют правильности их "стагнационного" прогноза.
Модель экономики монополистического капитализма, предложенная Бараном и Суизи, в 60-е годы подверглась многосторонней критике. Например, указывалось на необоснованность деления ее элементов на "внутренние" и "внешние", "существенные" и "несущественные" (к последним были отнесены все противодействующие застою факторы) 9 [Marxism and "Monopoly Capital". Symposium // Science and Society. 1966. Fall. P. 468]. Отмечалась нереалистичность применения концепции монополистического ценообразования (монопольного взвинчивания цен и прибылей) ко всей экономике, на самом деле отличающейся неоднородностью. По мнению Р. Хейлбронера, в этой модели была также недооценена уступчивость корпораций в вопросе повышения заработной платы* [Примечательно заявление, сделанное П. Суизи 20 лет спустя, о том, что "главное новаторство и оригинальный вклад книги заключается на самом деле в анализе противодействующих стагнации империализма факторов и их последствий" (см.: The New Palgrave. A Dictionary of Economics. L., 1987. Vol. I. P. 79; Marxism and "Monopoly Capital". Symposium // Science and Society. 1966. Fall. P. 493–494; Heilbroner R.L. Between Capitalism and Socialism. N.Y., 1970. P. 243). 292]. Наконец, и с политической точки зрения, с точки зрения интересов левого движения, модель оказалась небезупречной: по словам М. Добба, "исключительный упор на идею стагнации стимулирует апокалиптические настроения, заставляет "выжидать до нового 1929 года", а это уже имело серьезные негативные последствия для левого движения в европейских странах... " 10 [Ibid. P. 474].
В 50 – 60-е годы, в период стабилизации капитализма и относительного ослабления левого движения, важнейшей задачей радикальных социалистов был поиск образцовой страны, которая на примере своих достижений могла бы продемонстрировать преимущества социализма. Советский Союз к этому времени уже не мог играть такую роль, поскольку многие левые мало чем отличались от правых в вопросах обличения сталинизма. П. Баран занял по отношению к СССР особую позицию, воздерживаясь от его публичной критики прежде всего потому, что авторитарность сталинской модели общества органично вписывалась в его теорию двухфазного развития социализма, побеждающего в отсталой стране.
По этой теории, в течение первой фазы отсталого, или недоразвитого, социализма задачи индустриализации и необходимого увеличения экономического избытка решаются ценой строгого ограничения потребления населения и беспрекословного подчинения его властям. На этом этапе неизбежно возникают объективные условия, способствующие злоупотреблениям властью и неоправданным политическим репрессиям. Однако авторитарный социализм лишь необходимая прелюдия к "развитому", "демократическому социализму" и коммунизму, когда названные ограничительные меры станут не только излишними, но и вредными для дальнейшего экономического и социального развития страны 11 [Baran P. Economic Progress and Economic Surplus. P. 373, 376; Baran P., Sweesy P. A Rejoinder // Monthly Review. 1963.14.IV. P. 674].
П. Баран надеялся, что именно такой период быстрого хода к социалистической демократии и наступил в СССР после смерти И. Сталина. Полностью поддерживая экономическую политику СССР в сталинский период, он не оправдывал преступлений этого периода, но верил, что другим социалистическим странам удастся найти менее репрессивные способы решения тех же задач. В основе позиции П. Барана лежала исключительно высокая оценка возможностей строго централизованного планирования на всех этапах строительства социализма. Например, в конце 50-х годов он считал вполне реальными планы увеличения объема производства в СССР на 500% за 20 лет 12 [Baran P. Economic Progress and Economic Surplus. P. 380 – 381]. Позднее исследователи истории радикальной мысли в США отмечали, что он не просто грешил излишним оптимизмом в оценке перспектив советской экономики, но и не понимал объективной необходимости ее децентрализации в 60-е годы 13 [Clacak P. Radical Paradoxes: Dilemmas of the American Left: 1945 – 1970. N.Y., 1973. P. 81 – 82]. Поль Суизи еще в 30-е годы поставил перед собой цель "участвовать в становлении серьезной и аутентичной североамериканской разновидности марксизма" 14 [The New Palgrave. Vol. 4. P. 580]. Тогда он написал ряд работ по теории монополии и олигополии, а книга "Теория капиталистического развития: принципы марксистской политэкономии" (1942), быстро переведенная на многие языки, создала ему репутацию ведущего американского марксиста-экономиста своего поколения. В 1949 г. он (вместе с Лео Хуберманом) выступил инициатором создания социалистического журнала "Мансли ревью" и на долгие годы стал одним из его главных редакторов. В отличие от П. Барана, с которым на протяжении четверти века (1939 – 1965) связывали тесные узы интеллектуального сотрудничества и личной дружбы, его взгляды на природу и судьбу социализма претерпели существенную эволюцию. Еще в 30-е годы (отчасти под влиянием Й. Шумпетера) П. Суизи пришел к убеждению в исторической ограниченности и неизбежности упадка империализма. Однако в 40 – 50-е годы, в период экономической и политической стабилизации, он (как и П. Баран) был вынужден постоянно вставать на точку зрения "долгосрочной перспективы" для сохранения своих убеждений. Постепенно переходя от теории крушения империализма к теории его "ползучей стагнации" (изложенной в книге «Монополистический капитал»), он сосредоточил свое внимание на проблемах внешней политики США, поскольку от ее направленности, по его мнению, в значительной мере зависела судьба социализма во всем мире.
П. Суизи считал условия США в 40 – 50-е годы исключительно неблагоприятными для распространения социалистических идей, и основным источником его оптимизма вплоть до 1956 г. был Советский Союз и страны Восточной Европы.
Его концепция социализма в этот период складывалась из двух основных элементов – общественная собственность на решающие средства производства и централизованное планирование в интересах самих производителей. Этим критериям социалистичности вполне удовлетворяли СССР и его европейские союзники. Демократия же рассматривалась не в качестве необходимого признака социализма, а скорее как конечный результат успешного функционирования социалистической экономики. Подобно П. Барану, П. Суизи считал даже, что в отсталых странах социализм практически должен пройти через авторитарную стадию. История не полностью подтвердила представления К. Маркса о способе перехода от капитализма к социализму, и "вместо относительно быстрого и гладкого, каким он мог стать, если бы во главе движения стояли наиболее производительные и цивилизованные страны, ему предстоит стать долгим периодом интенсивных страданий и острых конфликтов" 15 [Huberman L., Sweesy P. The Communist Manifesto: After 100 Years // Monthly Review. 1949. VIII. P. 120].
В свете этой концепции сталинизм выглядел как едва ли не единственная возможная форма социалистического строительства в России. Еще в 1953 г., непосредственно после смерти И. Сталина, редакторы журнала "Мансли ревью" писали о нем как о "величайшем человеке всех времен", чьи огромные организаторские способности и железная воля позволили ему стать "архитектором социализма на его первой родине" 16 [Huberman L., Sweesy P. Stalin and the Future // Monthly Review. 1953. 4.IV. P. 449, 451]. Однако уже после XX съезда КПСС они вынуждены были занять более диалектическую позицию. Сталинизм определялся теперь как "внутренне противоречивое явление", как способ "достижения хороших целей дурными средствами". При этом делалась попытка отделить социалистический базис СССР от репрессивного политического строя: "Сталинизм – это не общественная система, а скорее социально-политическая надстройка, возникшая в отсталом смешанном обществе, вынужденном выбирать между движением вперед, к социализму или назад, к капитализму" 17 [Huberman L., Sweesy P. After the Twentieth Congress // Monthly Review. 1956. 8.VIII. P. 70 –71].
Перелом в отношении П. Суизи к Советскому Союзу наступил после ввода советских войск в Будапешт в том же 1956 г. Редакторы "Мансли ревью" написали тогда: "Всякие претензии Советского Союза на моральное лидерство в мировом социалистическом движении теперь исключены" 18 [Huberman L., Sweesy P. The Hungarian Tragedy // Monthly Review. 1956. 8.XII. P. 259]. П. Суизи стало окончательно ясно, что успехи, достигнутые СССР в экономической области, не гарантируют его перехода к демократическому строю. Поэтому, будучи "нехитроумным" марксистом, он не стал подгонять реальность под свою теорию, а пошел по пути пересмотра концепции социализма.
Исторический опыт СССР заставил Суизи отказаться экономического детерминизма в объяснении перехода от авторитарного социализма к демократическому и затем к коммунизму. В 1967 г. он писал, что марксизм предполагает "и детерминизм, и волюнтаризм". Когда новый общественный строй уже установил свое господство и «его «закон движения» действует в полную силу, власть естественным образом переходит к тем, кто лучше понимает требования системы... В этих условиях отдельные индивиды или группы мало что могут сделать для изменения хода истории». Зато в периоды революционных потрясений спектр вариантов общественного развития расширяется и "группы (особенно в наше время дисциплинированные политические партии) и выдающиеся вожди выступают в качестве главных действующих лиц на сцене истории" 19 [Huberman L., Sweesy P. Lessons of Soviet Experience // Monthly Review. 1967.19.XI. P. 18 – 19].
Согласно этой новой теории, период с 1917 г. до конца 20-х годов (до начала индустриализации и коллективизации) был в истории СССР "волюнтаристским" периодом, когда судьба страны решалась в ходе борьбы внутри партии; период с 1928 г. до конца Великой Отечественной войны – "формационным", в течение которого сталинская политика сформировала своеобразное советское общество; а в послевоенный период СССР вступил в "детерминистскую" фазу, в условиях которой "партия и ее вожди – не более чем винтики огромной машины.. ." 20 [Ibid. P. 20, 21]. Сталинский курс на отстранение народных масс от политики и бюрократизацию управления экономикой Суизи считал теперь роковой ошибкой, предопределившей неизбежность буржуазного вырождения социалистической революции по следующей логике: бюрократизация централизованного управления порождает трудности в экономике; для их преодоления бюрократия предоставляет больше самостоятельности руководству предприятий и все больше подменяет планирование опорой на рыночные силы; в результате реальная власть постепенно переходит от старой бюрократии к "управленческой элите", превращающейся в "новую буржуазию" 21 [Sweesy P. On the Transition between Capitalism and Socialism // Monthly Review. 1969.20.Ш. P. 14–15]. К концу 60-х годов П. Суизи, по его собственным словам, все больше склонялся к признанию правоты Ш. Беттельхейма, характеризовавшего советское общество как государственный капитализм, управляемый новой буржуазией 22 [Sweesy P. The Future of Socialism // Monthly Review. 1971.22.Ш. P. 14 – 15; Sweesy P., Bettelheim Ch. On the Transition to Socialism. N.Y.; L., 1971].
Такова, по мнению П. Суизи, была судьба социализма во всех европейских странах советского блока, но лидировали в этом процессе Югославия и Чехословакия. Именно на примере Чехословакии он доказывал, что "всякий, кто содействует усилению рынка, вместо того чтобы бороться с ним, независимо от своих намерений усиливает капитализм..." 23 [Sweesy P. Czechoslovakia, Capitalism and Socialism // Monthly Review. 1962.14.V. P. 52 – 53].
Разочарование в перспективах европейских социалистических революций заставило П. Суизи не только перенести свои надежды на страны "третьего мира" (прежде всего Китай и Кубу), но и уточнить свое представление о социализме. Теперь в концепцию социализма наряду с общественной собственностью и централизованным планированием в качестве необходимых элементов была включена демократия (ранее – характеристика "развитого социализма"), а также равенство и братство. Перед социализмом ставилась даже задача борьбы против всех форм отчуждения (а не только эксплуатации), ранее относившаяся к задачам коммунизма 24 [Socialism in Europe. East and West // Monthly Review. 1958.9.II. P. 333, 334]. Применение этих критериев позволило ему полностью исключить СССР и другие европейские страны из круга социалистических, тем самым реабилитировав понятие "социализм" и одновременно сохранив его марксистские основы.
Поскольку исходным пунктом буржуазного перерождения социалистических стран П. Суизи считал деполитизацию народных масс, постольку в китайской "культурной революции" он усмотрел возможность спасения социализма. Культурная революция, опирающаяся на союз подлинных революционеров с беднейшими слоями населения, должна была не только ограничить претензии специалистов и бюрократов на экономические и политические привилегии, предотвратив их превращение в правящий класс. (Эту функцию, по мнению автора, в Советском Союзе выполняли и сталинские репрессии.) Она же должна была, кроме того, "реполитизировать" широкие массы, исключив необходимость материального стимулирования их труда. Таким образом предполагалось продлить жизнь социалистических идеалов равенства и братства вплоть до создания необходимой материальной базы. По этим же критериям равенства и братства автором признавались преимущества китайских коммун перед советскими колхозами. Причем очевидный недостаток личной свободы в Китае П. Суизи соглашался рассматривать как побочный эффект революционного процесса, не придавая ему решающего значения 25 [Huberman L., Sweesy P. The Chinese Communes // Monthly Review. 1959.10.11; The Cultural Revolution in China // Monthly Review. 1967.18.1; Understanding the Cultural Revolution // Monthly Review. 1967.19.V].
Социалистические революции в странах "третьего мира" питали оптимизм П. Суизи и в отношении предстоящего крушения капитализма. Внося существенную поправку в теорию К. Маркса, он писал, что именно эксплуатируемые и голодающие массы периферии империалистической системы выполнят роль ее революционных «могильщиков» 26 [Sweesy P. Karl Marx and the Industrial Revolution // Modern Capitalism and other Essays. N.Y.; L., 1972. P. 127 – 146]. Что же касается экономической системы империализма, то усиление ее нестабильности в 70-е годы было воспринято П. Суизи как подтверждение его теории закономерной стагнации, развитой еще в книге «Монополистический капитал»* [Дальнейшее развитие теории стагнации империализма см. в книгах П. Суизи: The Dynamics of US Capitalism. N.Y., 1970 (with H. Magdoff); The End of Prosperity. N.Y., 1977 (with H. Magdoff); The Deepening Crisis of American Capitalism. N.Y., 1979; Four Lectures on Marxism. N.Y., 1981].
Шарль Беттельхейм – французский публицист, социолог, экономист. Наиболее известные его работы по концепции социализма – "Очерки теории планирования" (1959), "Переход к социализму" (1968), "Хозяйственный расчет и формы собственности" (1970), "Китай после культурной революции: организация промышленности, децентрализованное планирование и закон стоимости" 1973), "Классовая борьба в СССР", в двух томах (1977). Для Ш. Беттельхейма характерна разработка проблем «переходного общества», социального идеала. Причем он обосновывает неизбежность ожесточенной классовой борьбы на протяжении всего "переходного периода". Классы для Ш. Беттельхейма различаются как группы людей, занятых умственным или физическим трудом, управляющих или подчиненных. "Новый эксплуататорский класс" формируется из специалистов в области управления, которые, опираясь на государство и монополию умственного труда, могут захватить власть. Противостоят им только "революционные массы". Они должны постоянно контролировать и "перетряхивать" управленческий аппарат и заменять бюрократов "истинными революционерами". Революционные массы – это не только пролетариат, но и все неимущие. Значительный упор делается на молодежь, так как она не развращена собственностью, не подкуплена бюрократами. Сознательные действия масс становятся в новых условиях тем более необходимыми, полагает Ш. Беттельхейм, что в переходном обществе "уже не господствуют экономические законы, что на смену экономической необходимости приходит свобода человека" 27 [Bettelheim Ch. Theorie and Praxis der sozialistischen Planung. M?nchen; Tvikout, 1971. S. 26]. Следовательно, в такой обстановке все решают политические действия. Идеальные методы построения нового общества Ш. Беттельхейм связывал с практикой "культурной революции" в Китае.
Бюрократизации общества в СССР Ш. Беттельхейм противопоставлял самоуправление на основе прямой демократии, автономное децентрализованное планирование, уравнительное распределение на основе разумных потребностей. Такая система лучше работает, в случае если производство базируется на ручном труде, организовано в небольшие хозяйства, скооперированные по типу общины. Машинный труд, по мнению Беттельхейма, порабощает человека, а большие коллективы не могут управляться на основе демократии. В то же время развитие товарного производства, дифференциация доходов здесь должны быть исключены, так как они развращают человека, подрывают коллективизм, искажают потребности. Исповедуемый Ш. Беттельхеймом идеал равенства людей в сфере материального потребления и соответственно активная роль, приписываемая им неимущим слоям общества в деле построения нового строя, выдают в этом авторе приверженца "потребительского" социализма. Однако характерная для Ш. Беттельхейма забота о свободе и демократии не только в политической области, но и в области труда и управления производством позволяет сблизить его и с радикалами "гуманистического" направления. Этот исследователь переходного периода от капитализма к социализму в своих собственных теориях отразил постепенный переход современного западного радикализма от "потребительского" этапа к "гуманистическому".
2. Неотроцкизм
Неотроцкизм является продолжением теоретической и практической деятельности Л.Д. Троцкого – одной из самых противоречивых фигур в революционном движении России. Созданный Л.Д. Троцким IV Интернационал до сих пор объединяет течения в рабочем, крестьянском и студенческом движении, которые поддерживают основные его идеи: неприятие современного капитализма, веру в скорую мировую революцию, борьбу с бюрократизмом в коммунистическом движении, опору на самоорганизацию трудящихся, острую и непримиримую критику сталинизма и сталинистских режимов в странах "реального социализма", уравнительное распределение при социализме. В настоящее время неотроцкизм объединяет несколько разнородных течений и организаций. Крайне радикальные, "твердые" троцкисты представлены в Интернациональной коммунистической лиге (IV Интернационал), более умеренные либеральные организации объединяют троцкистов, чьи взгляды претерпели эволюцию и приближаются к идеям социал-демократии и еврокоммунизма. Это Объединенный секретариат (ОС), который возглавляют Э. Мандель, П. Руссе, Интернациональный комитет, возглавляемый Д. Нортом. Видным теоретиком умеренного крыла современного троцкизма является Э. Мандель. Эрнст Мандель – профессиональный публицист, профессор Свободного университета Западного Берлина. Наиболее известные работы – "Марксистская экономическая теория" (1962), "Европа и Америка" (1968), "Поздний капитализм" (1972), а также совместные работы «Незавершенный марксизм" (1980), "Что нас ждет? (1980).
Э. Мандель в отличие от П. Суизи никогда не ставил задачей ревизию или дополнение марксизма какими-то экономическими и социальными концепциями. Поэтому считает себя ортодоксальным марксистом, развивающим марксистскую теорию на ее собственной основе. В этом он противопоставляет себя как "неомарксистам", так и "догматическим марксистам" из социалистического лагеря.
В целом для позиции Э. Манделя характерны те же черты, что и для всего левого радикализма: резкая критика всех реально существующих общественных систем – и капиталистической, и социалистической. Он ищет некоторый "третий путь" для построения социального идеала. Однако Э. Мандель в меньшей степени уповает на пример стран Азии, Африки или Латинской Америки. Он считает, что новое общество надо строить на базе развитых капиталистических стран, используя новейшие тенденции в развитии научно-технического прогресса. Поэтому в его работах нет идеализации мелкого или ручного производства. Будущее производство он видит обобществленным, автоматизированным и компьютеризированным.
Критика капитализма в работах Э. Манделя весьма близка к концепции "экономического избытка" П. Барана и П. Сукзи. Однако Э. Мандель меньше подчеркивает неравенство в распределении созданного продукта, а главный упор делает на исследование пороков организации производства. Одновременное существование безработицы и недогрузки капитального оборудования свидетельствует, по мнению Э. Манделя, о приближающейся стагнации производства. Такое положение он связывает тем, что монополии нарушают законы конкуренции, а также с "третьей технической революцией". Основой этой революции является автоматизация производства. Именно автоматизация приближает капитализм к абсолютной внутренней границе, через которую он не может автоматически перейти 28 [Mandel E. Amerika und Europa. Hamburg, 1982. S. 128].
Автоматический крах капитализма Э. Мандель не считает катастрофическим взрывом. Государство, регулируя производство, может обеспечить расширение сфер приложения капитала за счет интеграции между государствами, расширения социальной сферы. Тем самым кризис может быть смягчен.
Противопоставляя регулирование в странах Западной Европы "рейганомике" в США, Э. Мандель считает возможным даже прогнозировать неизбежность общеевропейского союза в рамках ЕЭС. В конце 70-х – начале 80-х годов кризисное состояние всех капиталистических стран Э. Мандель объясняет также наступлением "длинной волны со стагнационной основой", которая может смениться и более благоприятными условиями. Пережить кризис Западная Европа может, только объединившись. Тесное экономическое и политическое объединение европейских капиталистических стран должно, по его мнению, облегчить в будущем переход к новому обществу. Под угрозой глобальных катастроф и в силу наглядной неспособности современных правительств с ними справиться должна произойти стихийная "самоорганизация" всего населения, "зависимого от заработной платы", что должно привести к демократической мировой революции. Левые партии должны обеспечить демократичность этого движения, создав условия для свободы печати, мнений, многопартийной демократии 29 [Bahro R., Mandel E., Oerten E. Was das alles aufung zukommt... Berlin (West), 1970. P. 44, 45, 62].
Основным врагом левых сил Э. Мандель, продолжая традиции троцкизма, считает бюрократизм, этатизм, особенно в коммунистическом движении и странах реального социализма. СССР и другие страны Восточной Европы являются, по мнению Э. Манделя, оплотом бюрократизма. Негативную оценку получили у него реформы 60-х годов как усилившие позиции бюрократов. Вместе с тем Э. Мандель вступил в активную полемику с П. Суизи и Ш. Беттельхеймом относительно их тезиса о реставрации капитализма в СССР.
В основном спор развернулся вокруг тезиса о превращении государственных чиновников и директоров заводов в "новый эксплуататорский класс". Э. Мандель высказался против такого упрощенного подхода к характеристике общества, сложившегося в СССР. Он выдвинул свое понимание "переходного общества". Опыт построения социализма в Советском Союзе, несомненно, потерпел крах, но и реставрации капитализма не произошло. Появилось специфическое общество, которое носит переходные черты, но социальные перспективы его неясны. "Бюрократическая деформация" этого общества вызвана тем, что Россия не была подготовлена к социалистической революции, к истинному народовластию. Пользуясь неподготовленностью масс и материальных условий, власть захватила бюрократия, но не как полноценный класс, а только как каста, распоряжающаяся огосударствленным производством. Так как бюрократия лишена собственности на средства производства, которыми распоряжается, у нее не может быть заинтересованности в развитии производства, а есть только потребительские интересы, которые она положила в основу волюнтаристского планирования. Планы составляются главным образом для потребительских интересов бюрократии 30 [Mandel E. Zehn Thesen zur sozialok?nomischen Gesetzmapigkeit der ?bergangsgesellschaft zurschen Kapitalismus und Sozialismus // Probleme des Sozialismus und der ?bergangsgesellschaften Fr. a/M, 1973. P. 20, 21]. Э. Мандель полемизирует с Ш. Беттельхеймом по поводу объективности законов развития экономики в переходном обществе. Он утверждает, что планирование тоже должно опираться на объективные законы. Но оно сталкивается с законом стоимости, что и порождает основное противоречие данной системы. Собственные законы планирования у Э. Манделя разработаны слабо, но он уверен, что они в любом случае противоречат закону стоимости. Закон стоимости способствует закреплению имущественного и социального неравенства, развитию жажды накопительства, поддерживает частную собственность, отчуждение трудящихся от управления производством. Поэтому закон стоимости может привести к реставрации капитализма через реставрацию рынка, на современном этапе способствует укреплению власти бюрократии.
В 60-х годах Э. Мандель склонялся к мысли, что реставрация капитализма в СССР еще не произошла, но и социализм построить очень трудно. Для этого необходимы мировая революция, радикальные перемены в самих странах переходного общества. Главным образом Э. Мандель обращал внимание на то, что необходимы как развитие демократии и борьба с бюрократизмом, так и пресечение дальнейшего развития товарного производства. В конце 70-х – начале 80-х годов Э. Мандель присоединился к тезису о кризисе реального социализма, продолжая настаивать на том, что основной причиной кризиса является товаризация хозяйства, возросшая после 60-х годов, что усилило и позиции бюрократии. Теперь построить социализм в СССР без самых серьезных, радикальных перемен просто невозможно 31 [Bahro R., Mandel E., Oerten E. Op. cit. S. 17 – 19, 115–117].
Идеал истинного социализма, третьего пути развития общества у Э. Манделя довольно абстрактен. Для обоснования достижения своего идеала он использует не только теорию К. Маркса и Ф. Энгельса, но и работы Г. Маркузе, Э. Фромма, популярные в 60 – 70-х годах. Э. Мандель делает попытку найти черты будущего общества в некоторых процессах, протекающих в настоящее время в передовых капиталистических странах, в тенденциях развития НТП, развитии гуманных общечеловеческих идеалов. В частности, Э. Мандель считает, что автоматизация приведет к замене труда "творческой игрой", люди научатся управлять своими потребностями, жить в гармонии с природой. Социальный прогресс, гуманные идеалы должны оказаться сильнее стремления к безграничному экономическому росту. Структура общества представляется ему как система самоуправляющихся коммун.
В конце 70-х годов Э. Мандель участвует в дискуссии о плановом управлении обществом и соотношении его с самоуправлением. Он сторонник децентрализованного планирования при условии максимального развития демократии. Главные черты такого планирования он представляет себе так: абсолютное большинство членов общества (по идее – все) принимает непосредственное участие в управлении обществом через составление плана и контроль за его выполнением. Для этого необходимо сократить рабочий день в 2 раза и обеспечить всех членов общества совершенной техникой для приема и передачи информации (всеобщая компьютеризация). Тогда все смогут прямо и непосредственно решать важнейшие экономические вопросы: определять норму накопления и потребления, темпы роста национального дохода, структуру общественного производства. Э. Мандель считает, что в таком обществе не будет необходимости в постоянном центральном органе планирования и управления, в специальных звеньях управления. Он предполагает, что управление ограничится "главным экономическим" советом, состоящим из постоянно сменяемых выборных представителей 32 [Mandel E., Aanoli Y. Offender Marxismus. Fr. a/ M; N.Y., 1980. P. 143 – 146].
Гуманность социального идеала Э. Манделя, сформулированного им в 70 – 80-е годы, выгодно отличает его взгляды от взглядов П. Суизи и Ш. Беттельхейма. Он не идеализирует революционное насилие, методы культурной революции. Он не делает ставки на отсталые в экономическом отношении страны или на беднейшие, наиболее обездоленные слои в развитых странах. Многие из поставленных им целей – творческий труд, самоуправление, гармоничные отношения с природой – сближают его с представителями "гуманистического" течения радикального социализма. С "потребительским" же течением его роднит акцент на проблеме материального неравенства и ожидание экономического краха капитализма.
3. От "потребительского" радикализма к "гуманистическому"
Подводя итоги, отметим некоторые слабости "потребительского" направления радикального социализма. Прежде всего – это зависимость успеха его социалистической пропаганды от углубления экономических кризисов в системе империализма. Ориентируясь на интересы беднейших слоев трудящихся, это направление теряет почву под ногами в условиях общего роста уровня жизни в развитых капиталистических странах. В таких условиях его теоретики вынуждены либо возлагать надежды на революцию, которая придет с Юга (из отсталых развивающихся стран), либо пассивно ожидать нового экономического и социального кризиса. Другой выход – постепенный переход на позиции "гуманистической" критики капитализма.
Уже в 60-е годы относительно высокий уровень благосостояния трудящихся капиталистических стран на фоне действительно бедственного положения населения стран "третьего мира" делал все более неуместной драматизацию западными радикалами внутренних экономических проблем. Например, в ежегоднике "The Socialist Register" за 1968 г. споры о куске хлеба с маслом характеризовались по этой причине как "перебранка из-за пирожных с джемом". В то же время нарастание трудностей в централизованных плановых экономиках европейских социалистических стран делало все менее убедительной критику монополистического капитализма с точки зрения его экономической эффективности, "нерациональности". "Моральные и культурные мотивы прекращения развития капитализма стали теперь гораздо сильнее, чем любые чисто экономические",– отмечалось в том же ежегоднике 33 [Kiernan V.G. Notes on Marxism in 1968 // The Socialist Register. 1968; Monthly Revue Press. N.Y., 1968. P. 208]. Поэтому доказательства экономической невозможности дальнейшего существования капитализма и неизбежности перехода к социализму все больше вытеснялись исследованиями потенциальной возможности и желательности такого перехода для определенных слоев западного общества.
Одновременно в иерархии потребностей большинства населения западных стран происходил сдвиг в пользу более высоких, преимущественно нематериальных потребностей. Идеал равенства в материальном потреблении вытеснялся идеалом свободы (равенства в свободе), творчества, гармонии с природой и т.д. Соответственно социализм, стремящийся к отражению интересов основной массы трудящихся развитых стран (в отличие от наиболее обездоленного меньшинства), постепенно преобразовывался в соответствии с "постматериальными", гуманистическими ценностями. Например, жертвование личной свободой граждан во имя ускорения экономического роста* [См., например, у П. Барана применительно к периоду "недоразвитого, авторитарного социализма" или у П. Суизи применительно к этапу "культурных революций"] в этой "непотребительской" системе координат выглядит уже совершенно неприемлемым.
Одним из пионеров "гуманистического" радикализма на Западе можно, на наш взгляд, считать известного американского социолога Чарльза Райта Миллса, "одинокого бунтаря" 50-х годов. Его творчество оставило глубокий след в истории западной социологии в значительной мере благодаря прозорливо выбранному социальному идеалу, вдохновлявшему его работу. Это – идеал свободы человека в обществе. При этом свобода, по Миллсу, "не просто возможность делать все, что хочется; но это – и не просто право выбора из данного набора альтернатив. Свобода – это прежде всего возможность выявлять доступные варианты, осмысливать их, а затем уже – возможность выбирать. Поэтому свобода невозможна без увеличения роли человеческого разума в человеческих делах" 34 [Mills R. The Sociological Imagination. N.Y., 1961. P. 147]. Идеал свободы как "контроля разума над человеческой судьбой" Ч.Р. Миллс положил в основу своей попытки синтеза лучших элементов двух политических философий – либерализма и марксизма. История опровергла как надежды либералов на политическую демократию, так и надежды марксистов на революционность пролетариата. Но она сохранила актуальность идеальных целей обеих философий, реализация которых в новых условиях требует прежде всего изучения реальных социальных сил и их взаимодействия.
В трех последовательно написанных Ч.Р. Миллсом книгах – "Новые люди у власти" (1948), "Белые воротнички" (1951) и "Властвующая элита" (1956) – был создан социологический портрет послевоенной Америки. Но результаты этого исследования привели автора к неутешительным выводам. Уже к середине 50-х годов он (предвосхищая Г. Маркузе) пришел к выводу о консерватизме традиционного рабочего класса и особенно его профсоюзных вождей, об их враждебности не только революции, но и крупным реформам. Не менее критически оценил он и "новый средний класс" наемных служащих – "белые воротнички", огромный рост численности которых опроверг, по его мнению, прогноз К. Маркса относительно поляризации капиталистического общества.
Вместе с рабочими низшие слои "белых воротничков" входят в так называемое массовое общество, в котором в отличие от классической "общественности" личность настолько отчуждена от крупных структур власти, что либеральные демократические нормы выхолащиваются, теряют всякое практическое значение. Реальную власть над обществом Ч.Р. Миллс обнаружил в руках представителей "элиты" трех типов – корпоративной, военной и политической* [Понятие правящей элиты он сознательно противопоставил традиционному марксистскому – "правящий класс", считая последнее результатом ошибочного смешения экономического термина "класс" с политическим – "правление" – в духе грубого экономического детерминизма (Mills R. The Power. N.Y., 1956. P. 277). В защиту концепции "правящего класса" с критикой позиции Миллса выступил, в частности, Суизи (Sweezy P. Power Elite or Ruling Class // C.W. Mills and the er Elite / Ed. by G.W. Domhoff, N.B. Bazard. Boston, 1968. P. 127)].
Власть опирается на гигантские общественные институты – монополии, военный комплекс, государство, но осуществляется узкой группой людей, стоящих над обществом и не несущих ответственности перед ним. Отсюда трагический парадокс современности. С одной стороны, «гигантский рост и централизация всех орудий власти и управления, т.е. всех возможностей делать историю» 35 [Ibid. P. 182] . С другой стороны, эти потенциальные возможности управления историей, превращения ее в более сознательный, разумный процесс не реализуются по причине все менее демократического характера управления. Отдельный человек в результате чувствует себя все более бессильным, отчужденным от общества. В отличие от П. Барана, П. Суизи и других теоретиков «потребительского» социализма, обвинявших капитализм в нерациональности, Ч.Р. Миллс (подобно М. Веберу) видит опасность как раз в растущей рационализации всех сфер жизни общества. Но это – "рациональность без разумности", поскольку разум помимо основанного на знании рационального расчета включает в себя, по его мнению, еще и моральный аспект. Аморальная же рациональность "не только не способствует свободе, но и выступает ее разрушителем" 36 [Ibid. P. 170] . На общественном уровне такая рациональность сводится к стратегии консерватизма; на индивидуальном – к тактике приспособления к заданным общественным условиям. Ситуация усугубляется тем, что большинство людей лишено самой способности разумно судить о крупных общественных структурах, поскольку постоянно подвергается дезориентирующему воздействию со стороны всепроникающего "аппарата культуры"* ["Аппарат культуры" определялся Ч.Р. Миллсом как "состоящий из организации и условий художественной, интеллектуальной и научной деятельности, а также средств доведения их результатов до определенных кругов, общественности, масс" (Mills R. The Cultural Apparatus // Power, Politics and People. N.Y., 1963. P. 406–407)]. Последний, по мнению ученого, играет самостоятельную роль в истории, воздействуя не только на сознание, но и на бытие, и на характер их взаимодействия 37 [Mills R. The Marxists. N.Y., 1962. P. 113].
Подобно большинству американских радикалов 50-х годов, Ч.Р. Миллс находился под впечатлением экономической и политической стабилизации капитализма. Он искал, но не нашел реальных социальных сил, заинтересованных в качественном изменении хода исторического развития. И тем не менее исследователь избежал пессимизма. Прежде всего благодаря тому, что из его теории роста потенциальной управляемости общества вытекал вывод, противоположный популярному в то время тезису о "конце идеологии", вывод о растущей роли идей в истории. Соответственно все большая ответственность, по мнению Ч.Р. Миллса, ложится на плечи ученых-обществоведов, призванных распространять в обществе сознание альтернативности исторического развития и с помощью своего "социологического воображения" указывать людям на возникающие возможности сознательного выбора.
Интересно, что именно в свете такого понимания роли общественных наук Ч.Р. Миллс обратился в конце жизни к осмыслению марксизма. В своей последней книге "Марксисты" (1962) он доказывает, что в отличие от либерализма, сохраняющего актуальность исключительно в части своих идеальных целей, марксизм сохраняет значение и как "работающая политическая философия" 38 [Ibid. P. 40]. Правда, большая часть концепций К. Маркса неизбежно должна была устареть. Но модель общества, созданная им, "остается классическим инструментом осмысления человека, общества и истории". Среди качественных особенностей Марксовой модели общества Ч.Р. Миллс особенно высоко ценит ее энциклопедичность, то, что Маркса "не сдерживают границы отдельных академических дисциплин и специальностей". В его трудах системно анализируется то, что сегодня изучается политологией, социальной психологией, экономикой, социологией, антропологией, и еще то, что и по сей день обычно не становится предметом научного изучения. Высоко оценивается Миллсом и Марксов принцип историчности в обществоведении, стремление "мыслить эпохами", понимая под эпохами специфические и независимые друг от друга исторические образования, разделенные революциями 39 [Ibid. P. 35-38]. Одной из исторически обусловленных ошибок К. Маркса Ч.Р. Миллсу представляется распространение на всю капиталистическую эпоху специфического для викторианской Англии механизма исторической необходимости, в котором события являются непредвиденной равнодействующей огромного количества равноправных действий людей. Этот механизм, ярким примером которого был рынок свободной конкуренции, в современном обществе встречается крайне редко, так как его структурные единицы, во-первых, гораздо крупнее, во-вторых, недостаточно автономны. Поэтому для объяснения хода истории теперь наряду с категориями общественных классов и безличных общественных сил категории типа политической, военной и экономической элиты имеют не меньшее значение 40 [Ibid. P. 122 – 123].
Грубой ошибкой Миллс считает ставку К. Маркса на пролетариат как на силу, способную создать новый общественный строй. Между тем "в истории не было еще случая, чтобы эксплуатируемый класс одного общества выступил в качестве архитектора следующей общественной формы". Капитализм не был результатом борьбы между крепостными и землевладельцами. Буржуазия выросла и захватила политическую власть, опираясь на самостоятельную экономическую структуру внутри феодализма. Наоборот, "наемные рабочие и капиталисты являются частью одной и той же экономической и социальной структуры" 41 [Ibid. P. 116].
Ошибся К. Маркс и в своем прогнозе материального обнищания пролетариата. Однако Марксова критика капитализма в какой-то мере сохраняет свое значение благодаря лежащей в ее основе теории отчуждения. Конечно, как и многие другие теории К. Маркса, она теперь требует существенного развития, исправления и обогащения. И Миллс бегло намечает наиболее важные, по его мнению, пункты такой ревизии.
Необходимо дополнить учение К. Маркса теориями новых, неизвестных ему форм эксплуатации, например теорией экспроприации свободного от работы времени через механизм господства в сфере развлечений. Тем у человека фактически "экспроприируется" сама способность к разумному мышлению. Необходимо заново изучить причины отчуждения, причем Миллс предполагает, что они "коренятся не только в капитализме, и не капитализме как таковом". Поскольку отчуждение существует и в некапиталистических, и в посткапиталистических обществах, скорее всего оно связано с массовой индустриализацией. Наконец, необходимо выяснить, почему вопреки ожиданиям К. Маркса отчуждение гораздо чаще проявляется не в восстаниях и революциях, а в политической апатии 42 [Ibid. P. 112– 113].
Все эти проблемы, поставленные Ч.Р. Миллсом, позднее подробно разрабатывались многими теоретиками, и прежде всего представителями франкфуртской школы, одним из лидеров которой считается Герберт Маркузе. Книга Г. Маркузе "Разум и революция" (1941) явилась одной из первых попыток органичной интеграции ранних и поздних работ К. Маркса в духе его "Экономическо-философских рукописей 1844 года". Выделив проблему отчуждения и свободы индивида в качестве центральной проблемы не только классического марксизма, но и собственных исследований, Г. Маркузе встал на позиции радикального отрицания всех существующих форм общества как идущих по пути несвободы. Социал-демократов он обвинил в стремлении "подменить социализм как теоретическую и практическую антитезу капиталистической системе парламентским движением в рамках этой системы" 43 [Marcuse H. Reason and Revolution. Boston, 1960. P. 398], поскольку ни повышение уровня жизни, ни расширение демократии хотя и являются желательными, но сами по себе ничуть не приближают коммунистической свободы. Ортодоксальным коммунистам он указал на то, что "обобществление средств производства как таковое есть всего лишь экономический факт". Если обобществленные средства производства "не используются для развития и ублажения свободного индивида, то они становятся просто новым средством порабощения..." 44 [Ibid. P. 282 – 283]. В отличие от представителей "потребительского" социализма Г. Маркузе никогда не стоял на позициях экономического детерминизма, не идеализировал централизованное планирование и не возлагал особых надежд на страны "реального социализма".
Постепенное превращение в XX в. либеральных государств в скрыто или открыто тоталитарные Г. Маркузе увязывал с намеченными еще К. Марксом тенденциями перехода капитализма в его монополистическую стадию 45 [Marcuse H. Nations. Boston, 1968. P. 19]. Что же касается явного провала революционных прогнозов К. Маркса, то дело здесь, по его мнению, не столько в ошибочности марксистской теории капитализма, сколько в порочности распространенной в социалистическом движении привычки "по аналогии с железной необходимостью, управляющей развитием капитализма, предполагать существование аналогичной необходимости и в вопросах перехода к социализму" 46 [Marcuse H. Reason and Revolution. P. 317]. В действительности же создание нового строя хотя и требует определенных объективных предпосылок, но может быть лишь результатом сознательной революционной деятельности. Соответственно главной причиной отсутствия революций на Западе и их вырождения на Востоке он считает поразившее людей "ложное сознание".
В книге "Эрос и цивилизация" (1962) Г. Маркузе исследовал это явление в духе позднего фрейдизма. Всю историю цивилизации он определил как "борьбу против свободы человека" в смысле свободного проявления его естественных инстинктов 47 [Marcuse H. Eros and Civilization. N.Y., 1962. P. 13 – 14]. Необходимость подавления и деформации человеческих инстинктов, замены "принципа удовольствия исполнительским принципом" в качестве основного мотива поведения человека автор связал прежде всего с его существованием в условиях экономической "редкости" (бедности). Однако этот исторически необходимый минимум подавления в классовом обществе, согласно его теории, дополняется системой "избыточного подавления", лишенной всякого экономического оправдания 48 []. Более того, трагическим парадоксом современности представляется Г. Маркузе тот факт, что и сам процесс приближения человечества к изобилию, к созданию предпосылок свободной цивилизации происходит параллельно с развитием отношений господства и подчинения. Причем "подавление извне подкрепляется подавлением изнутри: несвободный индивид интроецирует своих господ и их приказы внутрь своего мыслительного аппарата" 49 []. Так что для освобождения человека теперь мало внешнего переустройства общественных институтов – надо еще и освободить его "от самого себя".
Единственной сферой свободного, не изуродованного цивилизацией самовыражения человека является, по Г. Маркузе, сфера фантазии, в чем бы она ни проявлялась – в сновидениях или в произведениях искусства. Только в ней человек сохраняет непосредственную чувственность и неизменно следует "принципу удовольствия". Во всех же прочих сферах его ум и чувственность трагически разъединены и противопоставлены друг другу. В новом счастливом обществе разум должен будет стать чувственным, а чувственность – разумной для того, чтобы свобода каждого индивида не нарушала свободы всех 50 [Ibid. P. 168, 174–175]. Важнейшим способом примирения чувственности и ума Г. Маркузе считает игру, которая должна будет, как он надеется, сменить собой отчужденный труд 51 [Ibid. P. 168, 170,171].