В простейшем виде колебательный механизм неоклассической теории цикла заключается в следующем. Попеременное расширение и сужение занятости порождает параллельные изменения в прибыльности и соответственно в темпах накопления капитала, что в свою очередь обусловливает неравномерную динамику занятости. Несмотря на то что циклический процесс описывается здесь в существенно иных терминах, чем в схеме неокейнсианцев, оба механизма оказываются на удивление похожими в ряде фундаментальных свойств. Различие между двумя концепциями проистекает главным образом из неодинаковой интерпретации основных сил, приводящих в движение механизм колебаний, но структуры этого механизма оказываются во многом симметричными.
Фактически в обоих случаях речь идет о взаимодействии потоков и запасов в результате нарушения равновесной пропорции между ними. Для неокейнсианцев это означает в первую очередь неравновесие в накопленных запасах основного капитала, для неоклассиков – неравновесие в потоке используемого живого труда. В неокейнсианской концепции отклонение от равновесия непосредственно влияет на инвестиции и через них на уровень дохода; в неоклассической – зависимость обратная: отклонение от равновесия сказывается вначале на уровне доходов (в том числе на предпринимательской прибыли) и только через него – на объеме инвестирования. Замыкающим звеном неокейнсианской схемы служит гипотеза о влиянии потока на запас: объем совокупного спроса меняет отрыв фактического капитала от равновесного. Для неоклассиков замыкающей является гипотеза о влиянии запаса на поток: объем используемого капитала изменяет уровень занятости и тем самым величину неравновесия на рынке рабочей силы. Симметрия двух подходов особенно наглядна при сравнении главных контуров причинно-следственных связей, порождающих колебания. В неокейнсианских моделях это
соответственно фактическую и равновесную занятость.
Важно отметить и сходство по ряду более конкретных признаков. Во-первых, оба механизма, взятые в чистом виде, порождают колебания такого типа, при котором происходит периодическое уменьшение основного капитала. Избавиться от этого нереального (а потому нежелательного) свойства модели удавалось лишь путем малосодержательных либо не относящихся к делу усложнений (главным образом путем механического объединения в рамках одной модели цикла и роста).
Во-вторых, анализ сосредоточен на чистых инвестициях. Движение их возмещающей части остается в значительной мере «за кадром» – ситуация, в чем-то обратная той, что сложилась в марксистской теории цикла, которая массовое обновление капитала считает отправной точкой каждого нового цикла.
В-третьих, в обоих случаях остается нерешенной проблема цен. В неокейнсианских моделях цен вообще нет. Переход от анализа совокупного спроса к анализу физического объема предложения совершается как бы за рамками формальных построений. В неоклассических моделях цены, как правило, присутствуют, но их динамика (за исключением цены на рабочую силу) не описывается колебательным механизмом.
В-четвертых, в качестве продолжения указанного недостатка возникает логическое противоречие между целью и средством анализа: одни и те же показатели интерпретируются одновременно и как денежно-стоимостные, и как натурально-вещественные. Например, в неокейнсианских моделях поведенческие функции формулируются для денежных расходов, а выводы анализа переносятся на движение реального производства. Похожая ситуация и в неоклассических моделях: один и тот же показатель капитала интерпретируется то как физический объем производственных мощностей (при нахождении выпуска), то как накопленная стоимость (при вычислении нормы прибыли).
В-пятых, решения моделей обоих типов не описывают, вообще говоря, стабильных колебаний (не считая специальных случаев). Для объяснения относительной устойчивости циклической амплитуды приходится прибегать к дополнительным внемодельным предположениям.
И наконец, в-шестых, в обоих случаях не достигнуто органического объединения цикла и роста. Упрек Н. Калдора, высказанный более 30 лет назад в адрес неокейнсианских моделей, целиком относится и к неоклассическим: «Все эти «динамические» модели, которые до сих пор были представлены миру... строятся путем наложения линейного тренда, взятого со стороны, на бестрендовую модель... Можно ли считать такую ситуацию... полностью удовлетворительной, когда тренд вводится как нечто заданное, оставаясь необъясненным?» 9 [Kaldor N. The Relation of Economic Growth and Cyclical Fluctuations // Economic Journal. 1954. III. P. 63, 65] Впрочем, многолетние и безуспешные попытки совместить цикл и рост в едином механизме могут свидетельствовать о том, что два вида «экономического движения» имеют принципиально различную природу.
Параллельно развитию теории обычного цикла на первом этапе шло активное исследование других типов экономических колебаний, из которых следует выделить прежде всего цикл запасов (цикл Китчина) и строительный цикл (цикл Кузнеца). Общей методологической основой этих разработок было представление о многокомпонентности хозяйственного процесса, где наряду с классическим циклом (в западной литературе его принято идентифицировать как цикл Жюглара) присутствуют колебания, протекающие как с более высокой, так и с более низкой частотой.
Зачатки современных представлений о динамике товарно-материальных запасов можно найти у Дж. Кейнса, который связывал колебания запасов «в пределах основных фаз экономического цикла» 10 [Кейнс Дж. М. Указ. соч. С. 405] с необходимостью для предпринимателей приспосабливать уровень запасов к уровню продаж. В дальнейшем идея о том, что расхождение между желаемым и фактическим уровнями запасов служит основным фактором их движения, получила подробное развитие в ряде эконометрических моделей. Э. Лундберг (1937) 11 [Lundberg E. Studies in Theory of Economic Expansion. L., 1937] и Л. Метцлер (1941) 12 [Metzler L. The Nature and Stability of Inventory Cycles // Review of Economics and Statistics. 1941. VIII. P. 113 – 129] в качестве причины, нарушающей равновесие запасов, рассматривали ошибки предпринимателей.
После войны концепция цикла запасов получила преимущественное развитие в работах американских авторов. Возможно, это объяснялось тем, что в послевоенной американской экономике кризисные сокращения инвестиций в товарно-материальные запасы составляли весомую долю падения ВНП. В 1948 г. Гудвин 13 [Goodwin R. Secular and Cyclical Aspects of the Multiplier and Accelerator // Income, Employment and Public Policy. N.Y., 1948] внес усложнения в простую акселерационную модель, предположив, что разрыв между желаемым и фактическим уровнем запасов ликвидируется не сразу, а постепенно. Затем М. Абрамович 14 [Abramowitz M. Inventories and Business Cycles, with Special Reference to Manufacturers Inventories. Princeton, 1950: Studies in Business Cycles // National Bureau of Economic Research. № 4] в 1950 г. пришел к выводу, что модель «простого» акселератора не способна объяснить циклическую динамику запасов. Дальнейшие усложнения имели целью учесть влияние, которое оказывают на динамику запасов цены сырья, объем невыполненных заказов, уровень внутрифирменного планирования. Большое внимание уделялось изучению движения запасов, находящихся на разных стадиях производственного процесса.
Исследования 20-летних колебаний, начавшись еще до войны, долгое время носили отраслевой характер. Отсюда первые названия этих колебаний – «строительный», а позже – «транспортно-строительный» цикл. Перелом в отношении к проблеме происходит под влиянием работы С. Кузнеца «Национальный доход» 15 [Kuznets S. National Income: A Summary of Findings. N.Y., 1946] (1946), который показал, что взаимосвязанные 20-летние изменения не только относятся к названным отраслям, но и проявляются на общехозяйственном уровне в движении таких показателей, как душевой национальный доход, потребление, инвестирование (помимо вложений в строительство). Им же в конце 50-х годов было предложено теоретическое объяснение данного вида колебаний, основанное на взаимодействии экономических и демографических факторов. Для анализа этого взаимодействия в инвестициях выделялась (помимо акселерационной составляющей) особая часть, «чувствительная к населению».
Значительный вклад в теорию 20-летних колебаний внес английский экономист Р. Мэтьюз. В книге «Экономический цикл» (1959) 16 [Matthews R.C.O. The Business Cycle: A Lucid Analysis of the Business Cycle in the Light of Contemporary Economics Theory. Chicago, 1962] он трактует три вида колебаний – 3–4-летней, 10-летней и 20-летней периодичности – с позиций единого мультипликационно-акселерационного механизма. С его точки зрения, большая продолжительность цикла Кузнеца по сравнению с циклами Китчина и Жюглара определяется медленным приспособлением запасов жилого фонда к желаемому уровню. Вместе с тем Мэтьюз отмечает недостаточность такого механизма. Региональные рынки жилья, как правило, слабо связаны друг с другом, поэтому остается нерешенным вопрос о синхронизации колебаний строительства в разных частях страны. Тем самым несостоятельность прежнего взгляда на 20-летние циклы как на чисто отраслевой феномен получила еще одно, на этот раз теоретическое, обоснование.
В последующих разработках теории строительного цикла были усилены акценты на кредитно-финансовых аспектах процесса, позволяющих преодолеть трудности, связанные с вопросом синхронизации. Однако ослабление 20-летнего ритма колебаний и относительное уменьшение роли демографических факторов в хозяйственном механизме способствовали утрате интереса западных экономистов к циклу Кузнеца как к самостоятельной научной проблеме.
Опыт изучения циклов Китчина и Кузнеца широко использовался при построении больших эконометрических моделей. В отличие от параметров теоретических моделей параметры эконометрических моделей подбирались на основе статистических критериев таким образом, чтобы описываемые ими траектории движения экономических показателей были максимально приближены к реальным траекториям этих показателей на конкретном отрезке времени. Исходной целью построения таких моделей явилось краткосрочное прогнозирование (на 4 – 8 кварталов). Однако в 1959 г. американские экономисты И. Адельман и Ф. Адельман 17 [Adelman I., Adelman F.L The Dynamic Properties of the Klein – Goldberger Model // Econometrica. 1959. X. P. 596 – 625] предложили использовать полученные системы для исследования вопросов, касающихся циклического механизма. Идея их вкратце состояла в следующем: если структура эконометрической модели правильно отражает структуру реальной экономики, то, изучая динамические свойства первой, можно сделать выводы об особенностях второй. Это положение послужило исходным, пунктом целой исследовательской программы по изучению циклических свойств больших эконометрических моделей. Значительное распространение подобного рода исследования получили в 60-х годах в США применительно, в частности, к таким известным моделям, как брукингская, уортонская, модель управления предпринимательскими операциями (ОВЕ) Министерства торговли США, и др.
Главным результатом этих исследований явилось открытие того факта, что большие эконометрические модели не обладают внутренне встроенным (эндогенным) циклическим механизмом. Описываемые ими колебания могут быть незатухающими лишь при наличии внешних воздействий 18 [Econometric Models of Cyclical Behaviour. Vol. 1, 2 / Ed. by B.G. Hickman. N.Y.; L., 1972]. Этот вывод оказался в то время довольно неожиданным для многих и способствовал значительному усилению позиций сторонников концепции «случайных шоков» в начале 70-х годов.
Исследованием больших эконометрических моделей завершается первый этап последовательного развития теории цикла на Западе. Эти модели по существу явились синтетическими конструкциями, воплотившими разные взгляды как на механизм цикла в целом (неокейнсианцев и неоклассиков), так и на его отдельные стороны (циклы запасов, строительный цикл), а также идеи монетаристов, о которых будет сказано ниже. Указанный синтез, однако, был достигнут главным образом в прагматической плоскости. Его нельзя признать полноценным с теоретической точки зрения. Объединение разнородных теоретических элементов в рамках моделей, состоящих из десятков и сотен уравнений, носит механистический характер. Сама многовариантность построения больших систем, отсутствие ясного критерия выбора между ними – красноречивое свидетельство незавершенности работы по теоретическому анализу и осмыслению проблемы цикла в тот период.
В итоге первого этапа послевоенного развития теории цикла сформировалась совокупность подходов, которую можно считать традиционной парадигмой в этой области экономической науки. Пять главных элементов отражают упрочившиеся к этому времени взгляды на природу циклического феномена и на методы его изучения.
Первым элементом этой парадигмы является трактовка цикла как единого процесса, последовательно проходящего фазы кризисов и подъемов. Характерное для экономистов XIX – начала XX в. понимание циклов как колебаний, которые вызываются цепью случайных кризисов, прерывающих время от времени нормальное течение производства, окончательно преодолено. Объектом исследования признается весь цикл в целом, а не его отдельные фазы (кризисы).
Вторая особенность современной интерпретации – это представление о цикле как о многокомпонентном процессе. Подразумевается, что общее движение деловой активности складывается из нескольких составляющих, колебания которых существенно отличаются по фазам, амплитудам и периодам. Отдельные компоненты ВНП (вложения в товарно-материальные запасы, потребление, инвестиции в основной капитал и т.д.) обнаруживают заметные различия в частотной структуре своих колебаний. Если раньше эти различия еще могли оспариваться вследствие слабости процедур обработки статистических рядов, то ныне применение спектрального анализа превратило их в непреложный факт.
Третий существенный момент – взгляд на цикл как на колебание, происходящее вокруг трендовой траектории хозяйственного роста, причем в значительной мере независимо от последнего. Практически все модели обнаруживают общую черту: описываемые ими механизмы колебаний в равной степени «работоспособны» в условиях и статики, и динамики. Иными словами, они независимы от факторов экономического роста и даже от самой предпосылки о его наличии. Несмотря на многочисленные попытки слить воедино теоретический анализ роста и цикла, все они заканчивались неудачей. Объединение двух форм экономического движения достигается в моделях механически, ценой чрезмерного их усложнения. Четвертая особенность состоит в том, что цикл трактуется как колебание, происходящее вокруг положения равновесия. Чтобы оценить значение этого утверждения, которое ныне кажется самоочевидным, нужно вспомнить, что прежде трактовка была иная. Нормальным состоянием капиталистического хозяйства считалось равновесие при полной занятости, в которое экономика возвращается, преодолевая случайные срывы – кризисы. Средний уровень занятости, который складывался из-за этих временных срывов, не интерпретировался как равновесный. Лишь после выхода в свет работы Дж. Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег», где обосновывалась возможность равновесия капиталистической экономики при неполной занятости, понятия «средний» и «равновесный» в западной теории начинают все чаще и чаще совпадать. Ныне в литературе, посвященной проблеме цикла, можно встретить различные обоснования этого положения, предлагаемые не только неокейнсианцами, но и неоклассиками.
И наконец, пятый, важнейший элемент парадигмы заключается в том, что анализ цикла теснейшим образом увязан с вопросами государственного регулирования. Цикл рассматривается не только как предмет изучения, но и как объект управления, не просто как стихийно возникающий, но и как сознательно формируемый феномен. Развитие теории цикла в большой степени стало определяться возможностями ее практического приложения. Именно в практике государственного регулирования многие западные исследователи видят тот решающий критерий, по которому только и следует судить о правомерности тех или иных концепций. Однако если в период зарождения кейнсианства преобладала вера в активное антикризисное регулирование, то к концу рассматриваемого этапа (на рубеже 60 – 70-х годов) отношение к данному вопросу начинает заметно меняться.
Жизнь показала, что далеко не все антициклические мероприятия достигают поставленных целей. Зато многие из них чреваты серьезными и непредсказуемыми последствиями, сказывающимися спустя несколько лет. Поэтому хотя возможность и необходимость государственного вмешательства не подвергается сомнению, по вопросу о конкретных способах регулирования, а также его действенности мнения экономистов значительно расходятся. В конечном счете все это способствовало усилению прагматических акцентов в исследованиях цикла. Чисто академические поначалу дискуссии о причинах и механизмах колебаний приобретали все большую политическую окраску, а представители разных теоретических направлений объективно становились выразителями интересов различных деловых кругов и социальных групп, борющихся за принятие той или иной государственной программы.
2. Развитие теории в 70 – 80-е годы
С середины 70-х годов развитие теории цикла вступает в новый этап. Его характерная особенность состоит в том, что проблема анализа ядра циклического механизма, как она поставлена в работах неокейнсианского и неоклассического направлений, теперь отходит на второй план. Усилия западных теоретиков концентрируются на отдельных сторонах циклического процесса и на ряде смежных вопросов, связанных в основном с тремя последними из выше перечисленных моментов традиционной парадигмы.
Проблема совмещения цикла и роста приобретает новое звучание в результате выхода на авансцену теории длинных волн (циклов Кондратьева 50 – 60-летней периодичности). Возрождение интереса к данной проблеме, безусловно, определялось наступлением полосы длительного депрессивного развития и происходило под преобладающим влиянием тех теоретических представлений, которые были подробно изложены в фундаментальном труде Й. Шумпетера «Экономические циклы» (1939) 19 [Schumpeter J.A. Business Cycles. 2 Vols. N.Y., 1939] То теоретическое течение, к которому относится большая часть работ по длинным волнам, вышедших в 70 – 80-х годах, можно поэтому с полным основанием охарактеризовать как неошумпетерианство. Главную роль в становлении нового направления сыграла книга немецкого экономиста Г. Менша «Технологический пат» (1975) 20 [Mensch G. Stalmate in Technology. Cambridge (Mass.), 1979], где объяснение длинных волн, данное Й. Шумпетером, подверглось основательной модернизации. Из него, в частности, были удалены те элементы, которые, по мнению Г. Менша, только затемняют суть концепции и отталкивают от нее потенциальных сторонников. Прежде всего это относится к институционально-психологическим сторонам работы Й. Шумпетера, связанным с его представлением о «предпринимателе-новаторе» и инновациях как главном факторе долговременных колебаний. Современная версия инновационной (т.е. шумпетерианской) теории длинных волн может быть описана следующим образом. Каждый крупный технологический сдвиг порождает множество больших и малых инноваций и открывает новые сферы приложения капитала. Ускоренное накопление в новых отраслях способствует долговременному экономическому подъему. Однако когда рост производства новой продукции приводит к насыщению рынка и спрос на новые товары резко падает, объем капитала, задействованного в бывших новых отраслях в период их быстрого расширения, оказывается избыточным. Наступает длительная депрессия, преодолеть которую удается только в результате следующего технологического рывка. В свою очередь масштабы инновационной активности тесно связаны с долговременным состоянием экономической конъюнктуры. Количество базисных инноваций возрастает в период длительных депрессий и снижается во время длительных подъемов. Таким образом скачкообразность технологического развития определяет неравномерность экономического, и наоборот.
С методологической точки зрения особое значение для данной теории имеет проблема определения понятия «инновация» как самостоятельной категории анализа. Экономический смысл, вкладываемый в этот термин различными авторами, зачастую неодинаков, что порождает немало трудностей при его использовании. В свою очередь отсутствие четких и общепринятых критериев не позволяет однозначно соотнести новое понятие с традиционными. Так, например, остается не до конца ясным, чем технологическая инновация отличается от обновления морально устаревшего основного капитала или как оно связано с изменением производственной функции и т.д. В итоге возникла парадоксальная ситуация. С одной стороны, многие моменты хозяйственного развития, описываемые в неошумпетерианской теории при помощи понятия «инновация», могут быть представлены и в традиционных экономических терминах. С другой стороны, процессы, которые невозможно описать в традиционных терминах и которые действительно оправдывали бы использование новых категорий, пока еще не всегда представлены в конкретном виде.
Много внимания уделяют неошумпетерианцы анализу и обоснованию механизма инноваций. Главная идея Г. Менша и его сторонников состоит в том, что длительная депрессия сама по себе есть стимул для инновационной активности. Ибо пока дела идут хорошо, фирмам нет необходимости что-либо серьезно менять в уже отлаженном производстве. Этот тезис вызвал оживленную дискуссию. Его противники – английские исследователи Дж. Кларк, X. Фримен 21 [Freeman Ch., Clark J., Soete L. Unemployment and the Technical Innovation: A Study of Long Waves and Economic Development. L., 1982] и другие полагают, что все обстоит как раз наоборот. Именно процветающая фирма, уверенная в перспективах расширения рынка и роста прибылей, способна проводить активную инновационную политику. В случае же затруднений фирме уже не до технологических новшеств. Поэтому основная масса инноваций приходится на периоды долговременного улучшения конъюнктуры.
Пожалуй, наиболее сбалансированная позиция изложена немецким исследователем А. Клейнкнехтом в книге «Инновации в периоды кризисов и процветания» (1987) 22 [Kleinknecht Al. Innovation Patterns in Crisis and Prosperity: Schumpeter's Long Cycle Reconsidered. Hong-Kong, 1987]. Стратегия максимизации прибыли, которой фирма придерживается во время высокой конъюнктуры, переходит, по его мнению, в стратегию минимизации относительного риска во время продолжительных экономических кризисов. Процесс инноваций всегда связан с риском. И до тех пор, пока старый продукт хорошо покупается, склонность к инновациям невелика. Когда же наступает продолжительный кризис и перспективы в старых отраслях ухудшаются, риск инноваций уже не является непреодолимым препятствием, ибо любые другие инвестиционные альтернативы могут показаться в этот период еще более рискованными.
Такой механизм А. Клейнкнехт относит, однако, лишь к крупным, радикальным инновациям – продуктам. Что касается прочих инноваций, большая часть из которых предназначена для улучшения уже освоенного производства (инновации-процессы), то здесь действует иной механизм, к которому вполне приложимы соображения X. Фримена и др. Объем таких инноваций возрастает в периоды хорошей конъюнктуры и сокращается во время длительных ухудшений.
Стоит отметить, что анализ обширного статистического материала позволил А. Клейнкнехту впервые, пожалуй, за всю историю такого рода исследований более или менее убедительно показать существование кластеров нововведений (их «сгущений» во времени), различия в динамике инноваций разных типов, а также прямую связь между отраслевыми показателями интенсивности инновационной активности и темпами роста производства в этих отраслях в последующий период.
В других вариантах теории длинных волн обычно не придается столь важного значения техническому прогрессу. Многие из них могут быть условно объединены названием «структурные теории». Долговременные колебания объясняются в них непропорциональным развитием отдельных секторов хозяйства (сырьевого, инвестиционного). Трудно понять причины их значительно меньшей по сравнению с неошумпетерианством популярности.
Некоторые из них достаточно разработаны и достоверны. Вероятно, многие исследователи вслед за Шумпетером увлеклись теми новыми возможностями, которые открывались при обращении к анализу инноваций, тогда как представители прочих концепций длинных волн оперируют, как правило, вполне традиционными категориями анализа колебаний.
Исследования длинных волн продемонстрировали возможность дать правдоподобное теоретическое объяснение периодической эволюции внешних форм среднесрочного циклического процесса: сравнительной продолжительности его повышательных и понижательных фаз, глубины кризисов и т.п. Закономерности этой эволюции оказываются в довольно тесной связи с ходом длинной волны. Соответственно претерпевает модификацию и представление о трендовом компоненте хозяйственного развития. Последний, оставаясь по-прежнему за рамками циклического механизма, перестает быть синонимом равномерного и равновесного экономического роста.
Существенные сдвиги в отношении к проблемам циклических колебаний были вызваны появлением теории равновесного делового цикла (РДЦ). Основные положения этой теории в законченном виде, включая математическую модель РДЦ, были сформулированы американцем Р. Лукасом во второй половине 70-х годов 23 [Lucas R.E. An Equilibrium Model of the Business Cycle // Journal of Political Economy. Chicago, 1975. Vol. 83. № 6. P. 1113 – 1144]. Теория РДЦ включает три крупные составляющие: стандартную неоклассическую модель роста, гипотезу рациональных ожиданий и монетаристскую интерпретацию циклического процесса. Последняя из них определила концепцию всего направления, ибо главная идея, которая обосновывается в работах новых монетаристов (другое название – новые классики), состоит в том, что денежная динамика оказывает определяющее влияние на циклическое движение реального производства.
Монетаристское представление М. Фридмена о цикле, согласно которому колебания производства непосредственно порождаются предшествующими изменениями в предложении денег, уже в 60-е годы получило широкую известность, но не имело большой поддержки. Весьма слабо разработанным оставался один из ключевых моментов монетаристских построений, а именно конкретный механизм воздействия денежных шоков на реальное производство. Этот вопрос получил детальное, конструктивное развитие в теории равновесного цикла, что, по-видимому, и определило «теоретический реванш» монетаризма в исследованиях цикла со второй половины 70-х годов.
Согласно теории РДЦ, воздействие денежных шоков на производство осуществляется в два этапа. На первом этапе рост денежной массы вызывает повышение цен, на втором – повышение цен может привести к росту выпуска. При каких условиях реализуется вторая возможность? Производители, разбросанные по разным областям экономического пространства, не имеют полной и своевременной информации о том, что происходит во всех звеньях системы, на всех ее рынках. Единственное, что они непосредственно наблюдают, – это рост цен на производимые ими товары. Поэтому решение об объеме выпускаемой продукции на ближайший период зависит от того, как именно они интерпретируют наблюдаемое. Здесь возможны два крайних варианта: 1) рост цен на свою продукцию интерпретируется производителями как локальное явление, как относительное повышение цен на данный конкретный товар; 2) рост цен воспринимается как часть более широкого инфляционного процесса, как абсолютное повышение общего уровня цен. В первом случае производители увеличат выпуск, так как будут полагать, что спрос на их товар повышается. Во втором – производители посчитают, что объем производства нет смысла увеличивать.
Один из главных выводов, вытекающий из приведенной теоретической схемы, состоит в том, что влияние на реальное производство оказывают прежде всего непредвидимые, неожиданные денежные шоки. В то же время ожидаемые изменения денежной массы (при предположении о рационально мыслящих экономических агентах) не оказывают воздействия на реальное производство. Можно сказать, что гипотеза о рациональности поведения производителей выполняет в теории Лукаса примерно те же функции, что и гипотеза об ошибочном поведении (или о замедленности реакции) в традиционных схемах цикла. Например, рациональное поведение, условленное прошлым опытом, должно учитывать повторяющийся характер циклических изменений. Однако учет этот осуществляется в такой форме, которая способствует превращению небольших колебаний относительных цен в значительные колебания производства и инвестиций.
Для многих инвестиционных проектов норма отдачи чрезвычайно изменчива во времени. Быстрое их осуществление в наиболее удачный момент – один из главных факторов, обеспечивающих конечный успех всего мероприятия. Те предприниматели, которые выжидают, пока ситуация окончательно прояснится, как правило, опаздывают. Их место на рынке оказывается занятым более смелыми и решительными конкурентами.
В целом, однако, «революция рациональных ожиданий» оказала гораздо меньшее влияние на теорию цикла, чем можно было бы предположить, исходя из объема публикаций на эту тему в 70 – 80-х годах. В рассуждениях Р. Лукаса и его последователей речь идет не столько о теории цикла, сколько о теории денежных шоков. Ибо механизм возникающих под влиянием этих шоков колебаний сводится к вполне традиционным элементам, которые включают акселерационный эффект и запаздывание приспособительных реакций (трактуемое в данном случае как информационные лаги).
Мало разработанным оказалось и представление о неравновесности колебаний. Термин «равновесный цикл», как часто бывает, не отражает существа дела. Равновесие в моделях новых монетаристов поддерживается лишь на уровне отдельных рынков и понимается в узком смысле, как равновесие текущих цен и объемов производства. Что же касается макроуровня и пропорции между производством и капиталом, то здесь никакого равновесия не предполагается.
Вместе с тем развитие теории РДЦ способствовало значительному изменению во взглядах на роль государственного регулирования. Монетаристы традиционного толка показали дестабилизирующую роль государственного регулирования: независимо от благих намерений администрации (пытающейся при помощи кредитно-денежных мероприятий ослабить циклические колебания) неравномерный рост предложения денег приводит к обратным результатам, выполняя «раскачивающую функцию». Данная проблема в работах новых монетаристов получает дополнительное развитие по меньшей мере в одном, весьма важном направлении, а именно дает ответ на вопрос о том, как должна действовать администрация, если она пытается через монетарную политику повлиять на реальное производство.
В той мере, в какой монетарные мероприятия проводятся гласно, с широким обсуждением и предварительным оповещением общественности, они по логике рассматриваемой теории не оказывают заметного влияния на производство. И наоборот, наличие в монетарной политике непредсказуемого неожиданного элемента, а то и прямого обмана в деятельности соответствующих государственных учреждений способствует ее эффективности. Ибо в этом случае общий инфляционный рост цен предприниматели, не обладающие достаточной информацией об экономическом положении в целом, могут ошибочно принять за локальное повышение цен и спроса на производимую ими продукцию. Иными словами, проводимые слишком прямолинейно монетарные мероприятия не дадут желаемого эффекта. Они должны предусматривать элемент внезапности, чтобы нейтрализовать возможное рациональное противодействие экономических агентов.
Появление игрового элемента во взаимоотношениях правительства и хозяйственных субъектов носит в теории РДЦ все же вторичный характер. Традиционная предпосылка об «антициклической приверженности» правительства здесь не подвергается сомнению. И если даже дестабилизирующие последствия его «игры» с экономическими агентами возможны, то они все же есть результат методов, а не целей правительственной политики. Кардинальное изменение во взглядах на роль государственного регулирования в цикле, наблюдавшееся в 70 – 80-х годах, в большей степени связано с появлением теории политического делового цикла (ПДЦ), в которой коренному пересмотру подвергнута именно сама исходная цель регулирования. Модельные формулировки этой теории даны в работах американских исследователей В. Нордхауза 24 [Nordhaus W.D. The Political Business Cycle // Review of Economic Studies. Edinburgh, 1975. Vol. 42. № 126. P. 169–190] и Д. Макрэ 25 [A Political Model of the Business Cycle//Journal of Political Economy. Chicago, 1977. Vol. 85. № 2. P. 239 – 263] и включают три главных положения. Во-первых, предполагается зависимость между уровнями инфляции и безработицы по типу «кривой Филлипса»: чем меньше безработица, тем быстрее растут цены. Другой фактор, сказывающийся на динамике цен, – инерция. Предполагается, что изменения цен определяются не только текущим уровнем занятости, но и ее прошлыми значениями. Во-вторых, принимается предпосылка о влиянии экономического положения внутри страны на популярность правящей партии. Главными показателями, фигурирующими в моделях ПДЦ, являются темпы инфляции и норма безработицы. Чем ниже их уровни, тем при прочих равных условиях больше голосов будет отдано на предстоящих выборах за правящую партию (или президента). И наконец, третья гипотеза относится к целям правительственной внутриэкономической политики. Считается, что основной движущий мотив хозяйственной деятельности правящей партии (или президента) – обеспечить себе переизбрание. Достижению данной цели и подчинено регулирование текущей конъюнктуры.
Взаимодействие трех перечисленных элементов образует ядро рассматриваемого механизма. Общая схема его функционирования выглядит следующим образом. Стремясь гарантировать победу своей партии на выборах, правительство пытается обеспечить оптимальное сочетание инфляции и безработицы. Сразу после прихода к власти администрация предпринимает усилия по снижению прежде всего темпов роста цен путем искусственного провоцирования кризисных явлений. К концу выборного периода задача становится противоположной. Теперь уже делается все возможное для того, чтобы «подогреть» экономику и поднять уровень занятости. Тем самым дается очередной толчок росту цен. Расчет делается на инерционность их движения. К моменту выборов уровень занятости поднимается, а инфляция еще не успевает набрать полной силы. Следовательно, при правильном «исполнении» такая политика может способствовать привлечению дополнительных голосов и успеху на выборах правящей партии.
Конечно, описанный механизм не исчерпывает реального цикла. Но сторонники новой теории и не настаивают на этом. Их основной тезис – процессы, подобные ПДЦ, получили ныне столь значительное распространение, что их уже нельзя не учитывать при анализе реальных колебаний. Иными словами, речь идет лишь о еще одной – на этот раз политической составляющей общего колебательного процесса.
Одно из возражений, выдвигаемых против указанной концепции, состоит в том, что стремление к максимизации числа голосов на выборах не является рациональной установкой для правительства. Для победы, как правило, достаточно поддержки 51% избирателей. В этом отношении последовательнее выглядит гипотеза «порога популярности». Текущая хозяйственная деятельность правительства может быть подчинена задачам победы на выборах до тех пор, пока его популярность находится ниже некоего критического уровня. Если же этот уровень достигнут или превзойден, то экономическая политика начинает определяться долговременными идеологическими установками правящей партии.
Аналогичные возражения могут быть выдвинуты и относительно, гипотезы о поведении избирателей. Поддержка правящей партии под влиянием экономических успехов – далеко не единственная схема рационального поведения на выборах. Здесь не учитываются идеологические мотивировки электората. Например, возможна обратная причинно-следственная зависимость, когда оценка избирателями экономической ситуации сама зависит от их приверженности (часто, долговременной) той или иной партии. Подобного рода замечания свидетельствуют, что границы приложения теории ПДЦ скорее всего еще уже, чем это представлялось при ее возникновении. Это, впрочем, не ставит под сомнение логику рассматриваемого механизма, и заслуживают внимания те направления развития концепции, в которых исследуется роль ожиданий правительства и электората.
Функционирование механизма ПДЦ зависит от политики правительства, т.е. от того, верит оно в первые два постулата – о связи инфляции с безработицей и о мотивах поведения людей на выборах – или нет. Исход выборов не является достаточным доказательством правильности (или неправильности) проводимой политики и ее связи с механизмом ПДЦ. Что касается электората, то гипотеза о голосовании под влиянием текущего момента (так называемое близорукое голосование) вызывает сомнение, ибо предполагает, что «средний человек» в развитых капиталистических странах не обладает соответствующим опытом. Возможны, однако, такие модификации исходной модели, когда политический деловой цикл возникает и при более «умных», стратегически мыслящих избирателях как результат своего рода экономико-политической игры между электоратом и находящейся у власти администрацией.
Элементы игры в моделях цикла меняют характер не только предпосылок, но и выводов, которые могут быть сделаны на их основе. Рациональность поведения теснейшим образом связана с предысторией взаимоотношений «играющих сторон». Любое фиксированное правило поведения не может быть здесь всегда рациональным. Постоянные и нерегулярные изменения, которые государство и экономические агенты вносят в свои стратегии в надежде перехитрить друг друга, способны порождать самые неожиданные режимы функционирования хозяйственной системы. В этих условиях устойчивые экономические закономерности могут вообще не возникать. Отсутствие предсказываемых теориями РДЦ и ПДЦ эффектов вовсе не означает еще их опровержения. Кажущееся несоответствие моделей РДЦ и ПДЦ реальному процессу хозяйственной динамики как бы изначально заложено в исходную логическую структуру концепций РДЦ и ПДЦ, ибо эти модели включают в себя рационально «играющих» экономических агентов. Однако данные концепции могут быть вполне «работоспособными» в смысле своего влияния на государственное регулирование. Правительственные мероприятия и цикл уже не мыслятся противостоящими друг другу силами. Экономическая политика как бы «растворяется» в цикле, не возвышается над ним, что было свойственно традиционным представлениям, а включается в него. Правительство оказывается вовлеченным в общую с остальными экономическими агентами «игру». Пытаясь наравне со всеми ее участниками добиться выигрыша, оно наравне со всеми вносит свою лепту в циклический процесс. Этим по сути дела доказывается наличие логического предела государственному вмешательству в капиталистическую экономику в существующих ныне формах. Ибо по мере того, как такое вмешательство становится все более изощренным, опирающимся на новейшие достижения экономической теории, оно в конечном счете оказывается просто еще одной составляющей того самого стихийного движения, для корректировки которого первоначально замышлялось.
Глава 8
КОНЦЕПЦИИ МИРОВОГО ХОЗЯЙСТВА
В послевоенный период в экономике капитализма произошел важный структурный сдвиг, состоящий в резком увеличении роли мирохозяйственных отношений в процессах реализации общественного продукта и накопления капитала. Возросло значение международных экономических проблем и противоречий, что выдвинуло на авансцену концепции мирового хозяйства как одну из важнейших составных частей буржуазной экономической теории. Эта область экономической науки явилась ареной острой борьбы между ее направлениями, историю которой можно разделить на два этапа.
Первый – от создания Бреттон-вудской системы до начала 70-х годов, когда эту систему потрясли мировые кризисы и структура мирового хозяйства существенно изменилась. И последующий период, проходящий в напряженных поисках новой модели мирохозяйственных связей в условиях, когда сами эти связи претерпевают резкие и глубокие деформации.
1. Кейнсианская концепция международного регулирования и ее противники
В первые послевоенные годы над политиками и экономистами Запада довлел призрак мирового кризиса 1929 – 1933 гг. и последовавшей депрессии, когда государства вели таможенные и валютные войны, стремясь переложить друг на друга бремя безработицы и потерь. Уже в конце войны США, Великобритания и ряд других стран, открыто отказавшись от неоклассической теории и практики фритредерства, заложили в Бреттон-Вудсе основы системы международного валютного и кредитного регулирования. Теоретической базой этой системы стала кейнсианская концепция мирового хозяйства. Последняя отвергла тезис неоклассиков о том, что определяющим фактором мирохозяйственных отношений является стремление к получению выгоды за счет международного разделения труда, и выдвинула положение о том, что таким фактором в условиях зрелого капитализма служит мотив реализации продукции. Кейнсианство исходило из того, что в каждой из капиталистических стран наблюдается стихийная тенденция к хроническому недостатку эффективного спроса и неполной занятости ресурсов, обусловленная прежде всего противоречием между возрастающей (с ростом доходов) «склонностью к сбережениям» и снижающимся (по мере накопления капитала) побуждением предпринимателей к инвестированию. В результате каждая из стран стремится больше экспортировать, чем импортировать. Это стремление к форсированию экспорта усугубляется тем, что в условиях неполной занятости прирост экспорта имеет мультипликационный эффект, т.е. вызывает умноженный рост доходов и занятости, а прирост импорта, вытесняющий национальное производство, способен вызывать умноженное сокращение занятости и доходов.
Развивая положение об отсутствии в системе капиталистических мирохозяйственных связей автоматизма равновесия, последователь Кейнса Р. Харрод писал: «…между природой экономических сил, действующих в странах-дебиторах и странах-кредиторах, существует, как представляется, асимметрия. Создается некоторое основание для общего мнения, что страны-кредиторы применяют во внешнеторговых делах метод удушения, если не используют свое сальдо по торговому балансу для заграничных инвестиций...» 1 [Харрод Р.Ф. К теории экономической динамики. М., 1959. С 143 – 144]
По мнению Кейнса и его последователей, равновесие платежных балансов не может устанавливаться посредством стихийного механизма цен и валютных курсов; необходимыми средствами международного регулирования становятся экспорт капитала и протекционизм. На смену представлению о мировом хозяйстве как совокупности свободно конкурирующих национальных хозяйств пришло представление о нем как о совокупности государственно-регулируемых хозяйств, борющихся за обеспечение полной занятости.
Чтобы избежать усиления протекционизма и его перерастания в торговую войну, необходим, с точки зрения кейнсианцев, ряд условий, в том числе:
– проведение каждой страной активной бюджетной и кредитной внутренней политики, направленной на решение проблемы реализации и обеспечения полной занятости внутринациональными средствами; тем самым должна быть сведена к минимуму заинтересованность каждой страны в превышении ее экспорта над импортом;
– осуществление международной координации в области кредитно-денежной политики таким образом, чтобы страны, уклоняющиеся от проведения линии на полную занятость, не получали односторонних выгод за счет форсированного экспорта в страны, проводящие такую политику;
– создание международных учреждений, содействующих (валютными кредитами, торговыми соглашениями, инвестициями) выравниванию дисбалансов международных платежей и одновременно способных «наказывать» (отказом в кредитах и другими мерами) те страны, которые не следуют общей политике. Так были образованы Международный валютный фонд (МВФ), Генеральное соглашение о тарифах и торговле (ГАТТ), Международный банк реконструкции и развития (МБРР).
Вся эта система действует таким образом, что участвующие в ней страны принуждаются за счет экспорта капитала кредитовать активное сальдо своего торгового баланса и создавать благоприятные таможенные условия для тех стран, чей торговый баланс пассивен.
Таким образом, кейнсианская доктрина открыто и недвусмысленно признала, что мировой рынок является ареной столкновения противоречивых национальных интересов. Однако она придала специфическую социально-экономическую трактовку этим противоречиям, сведя их причины к социальной психологии и к борьбе государств за обеспечение полной занятости.
И неоклассическая, и кейнсианская мирохозяйственные доктрины являются по существу своему статическими, не учитывающими процессов длительного экономического развития. В послевоенный период неоднократно предпринимались попытки «динамизировать» эти доктрины, переформулировать их в категориях роста. Такие попытки в отношении неоклассической доктрины предпринимались Г. Джонсоном, Б. Седерстеном и др., а в отношении кейнсианской доктрины – Р. Харродом. В теоретическом плане эти попытки не представляют чего-либо нового, ибо здесь используются те же исходные категории, что и в статических концепциях. Значительный интерес представляют опыты математического моделирования мирохозяйственных процессов.
Одна из наиболее разработанных в теоретическом и статистическом плане кейнсианских моделей принадлежит голландскому экономисту Дж. Полаку 2 [Polak J.J. An International Economic System. L., 1954]. Согласно данной модели, в мировой экономике функционируют как бы два основных взаимосвязанных механизма: механизм передачи волнообразно распространяющихся экономических встрясок от одной страны к другой и механизм, порождающий сами эти встряски и вызывающий тем самым движение всей системы.
Передаточный механизм действует следующим образом. Национальный доход отдельной страны, получив положительный или отрицательный импульс от мирового хозяйства через ее экспорт, возвращает этот импульс на мировой рынок через сокращение или расширение ее импорта (с учетом временного лага). Поскольку сумма экспорта всех стран должна быть равна сумме их импорта, сумма изменений в импорте этих стран определяет сумму изменений в экспорте. Экспорт каждой страны определяется как функция объема мирового экспорта (или импорта). Но при этом воздействие изменения импорта отдельной страны на объем ее экспорта принимается незначительным.
Что же касается импорта, то он для каждой страны определяется: а) изменениями в национальном доходе, обусловленными в свою очередь ростом или сокращением экспорта; б) изменениями в национальном доходе, вызванными действием «автономных» факторов, не зависящих от экспорта; в) непосредственным воздействием на импорт упомянутых «автономных» факторов.
Итак, величина импорта определяется частично действием передаточного механизма (от экспорта – через национальный доход – к импорту) и частично действием внешних, «автономных» факторов.
Однако в этих общих рамках действует некая общая тенденция – «склонность» к превышению экспорта над импортом. Поскольку некоторая часть доходов «сохраняется» каждой страной в ликвидной форме, данная система имеет некоторый «крен», который выражается в тенденции перепроизводства товаров на мировом рынке: это держит всю систему в напряжении и заставляет ее быстро реагировать на внешние встряски.
Таким образом, двигателями системы являются «автономные» факторы: «автономные инвестиции», «автономные колебания в системе государственных финансов» (которые воздействуют на национальный доход), колебания урожайности, изменения в торговой политике (которые непосредственно воздействуют на импорт) и др.
Если бы средневзвешенный мировой коэффициент отражения приближался к единице, т.е. если бы всякое увеличение экспорта порождало бы автоматически равное увеличение импорта, мультипликатор бы возрастал, а при уменьшении коэффициента – уменьшался бы. В последнем случае это значит, что экономическая система гасила бы первоначальные автономные толчки, а в первом, наоборот, усиливала бы их многократно.
Действие мультипликатора, например, означает, что если в связи с индустриализацией развивающихся стран их спрос возрастает на 1 млрд. долл. и, следовательно, соответственно возрастает экспорт развитых стран, то общая сумма мирового экспорта в итоге может возрасти на 2 млрд. долл. (если развитые страны соответственно увеличат свой импорт). Однако если это увеличение экспорта не распределится по всему миру, а придется на те развитые страны, где «коэффициент отражения» ничтожно мал (США), то мировой мультипликационный эффект будет незначительным. Рост мирового экспорта может ограничиться 1 млрд. долл.
Следует отметить труды видного норвежского экономиста Р. Фриша, который стремился объединить кейнсианский подход к мирохозяйственным отношениям с использованием в этой сфере системы затраты – выпуск, разработанной ранее В. Леонтьевым.
Вскоре после войны Р. Фриш предпринял, по его словам, «отчаянную» попытку заставить тех, кто ответствен за организацию мировой торговли, учесть не только явно положительный эффект от специализации международной торговли, но столь же или даже более важный платежный эффект. Последний будет периодически или даже хронически оказывать удушающее воздействие посредством международной борьбы за ликвидность, если проблему не рассмотреть правильно в ее матричной форме и с неизбежной проблемой программирования, вытекающей из матричной формы. Принципы подхода Фриша к проблеме изложены во введении к разработанной под его руководством «цепной модели Осло» 3 [Frisch R. On the Need for Forecasting a Multilateral Balance of I Payments // American Economic Review. 1947. IX. P. 531 –551]. Матрицы затраты – выпуск для анализа и прогноза международных экономических отношений применялись организациями «Общего рынка», а также отдельными странами, в особенности Францией.
Кейнсианская теория мирового хозяйства не содержала инструментария для исследования проблематики международного разделения труда, мировых цен, международного распределения доходов. Поэтому она не могла полностью заменить собою неоклассическую теорию. В итоге сложилось весьма своеобразное положение, когда буржуазные экономисты вынуждены были пользоваться одновременно двумя противоречащими и даже взаимоисключающими концепциями: неоклассической, когда речь идет о трактовке международного разделения труда, о мировых ценах, интернациональных различиях в уровнях доходов и т.п., и кейнсианской, когда в центре внимания оказываются общие проблемы регулирования платежных балансов.
Известный буржуазный теоретик Г. Хаберлер охарактеризовал указанный конфликт в следующих осторожных выражениях: «Обычно проводится различие между «денежной» и «чистой» (или «равновесной») теорией международной торговли. Первая имеет дело с методами выравнивания платежного баланса и с определением валютных курсов. Вторая абстрагируется от денежного механизма и пытается описать условия равновесия в «реальных» величинах. И ни в коем случае нельзя считать вполне объясненным, каким образом эти два типа теорий смыкаются между собой. Точно так же в экономической теории в целом задача логической интеграции денежной теории, макроэкономической теории занятости, теории экономических колебаний, с одной стороны, и теории цен и стоимости – с другой, все еще оставляет нам много нерешенных проблем» 4 [Haberler G. A Survey of International Trade Theory. Princeton, 1961]. Другой буржуазный экономист, Горден, в этой связи пишет: «...много вреда наносит резкое обособление теории платежного баланса от чистой теории» 5 [Garden W.M. Recent Developments in the Theory of International I Trade. Princeton, 1965. P. 67 – 68].
Таким образом, можно утверждать, что в первый послевоенный период кейнсианская и неоклассическая концепции мирового хозяйства развивались параллельно, причем первая господствовала в практической сфере, а вторая была оттеснена в область «чистой» теории.
Для изучения последующего развития событий важно учесть тот факт, что неоклассическая теория весь этот период активно развивалась с ориентацией на будущий прорыв в практическую сферу.
Представители неоклассического направления в теории мирового хозяйства неизменно подчеркивают, что в основе их взглядов лежит принцип сравнительной выгоды, выдвинутый еще в начале XIX в. Д. Рикардо. Однако принцип сравнительной выгоды, указывающий на абстрактную возможность выигрыша от международной специализации для всех (в том числе и отсталых) стран, сам по себе не ведет к определенным выводам в отношении того, каким путем в международном обмене можно использовать преимущества разделения труда (которые установил еще А. Смит).
Скорее можно считать, что неоклассические концепции свободы торговли молчаливо опираются на постулат Сэя о том, что в условиях капитализма предложение порождает адекватный спрос, и на концепцию общего рыночного равновесия Л. Вальраса. Исходя из концепций Сэя – Вальраса, неоклассические экономисты-международники до 70-х годов вообще игнорировали в своих теориях противоречия реализации на мировом рынке* [Весьма показательно, что виднейший представитель этого направления Б. Олин (Улин) в своем основном труде "Межрегиональная и международная торговля", упомянув вскользь, что проблемы платежного механизма и промышленных циклов "влияют на международную торговлю", продолжает: "Я сознательно целиком оставил эти вопросы за рамками данной книги, которая и без того оказалась слишком объемистой" (Ohlin B. Interregional and International Trade. Cambridge (Mass.), 1967. P. 317)].
Неоклассическая теория абстрагировалась от преимуществ крупного производства перед мелким, от процессов концентрации и централизации капитала, ведущих к образованию транснациональных корпораций и порождающих необратимые сдвиги в соотношении экономической мощи капиталистических стран.
В указанной теории не учитывался также неравномерный по отраслям и странам научно-технический прогресс, огромное мирохозяйственное значение активного государственного вмешательства в экономику, роль социально-экономических факторов, и прежде всего борьбы трудящихся за свои интересы, и др.
Основу этих теоретических моделей образует представление о мировом хозяйстве как о находящейся в состоянии подвижного равновесия совокупности взаимосвязанных национальных экономик с однородными рыночными механизмами совершенной конкуренции, «полной занятостью» ресурсов и их оптимальным использованием на базе уравнения «предельных затрат факторов» и «предельной полезности». Любые нарушения равновесия в системе международных экономических отношений (связанные, например, с неравномерностью роста отдельных отраслей хозяйства, изменений в уровнях затрат и т.д.) автоматически выравниваются. Механизмом такого выравнивания служит система внешнеторговых цен и валютных курсов, изменения в которой влекут за собой сдвиги в соотношениях цен, прибылей, заработной платы, ренты, процента внутри отдельных стран. Эти сдвиги в свою очередь стимулируют внутринациональную и международную перегруппировку производственных ресурсов в новое состояние оптимума, восстанавливающую мирохозяйственное равновесие. Государственное же вмешательство во внешнеэкономические связи объявлялось в принципе вредным, разрушающим оптимальную структуру международного разделения труда. Тем самым предоставление о стихийном гармоничном развитии капиталистического производства переносилось и на международные экономические отношения.
Выступая на конференции по вопросам теории международной торговли (1960), Г. Хаберлер следующим образом охарактеризовал исходные принципы неоклассической доктрины: «Теория международной торговли, подобно общей экономической теории, в основном опирается на предположения о максимизации полезности и доходов и стабильности равновесия». И далее: «Свободная торговля ведет – по крайней мере при обычных предположениях о совершенной конкуренции и отсутствии внешних источников экономии – к оптимуму в духе Парето для всего мира в целом» 6 [Haberler G. Op. cit. P. 3].
Внутри неоклассического направления обнаружились противоречия. Одно его крыло представлено в послевоенной литературе американским экономистом Дж. Вайнером, который вслед за Ф. Тауссигом приложил немало усилий к тому, чтобы истолковать рикардианский принцип сравнительных затрат в контексте субъективной полезности и производительности факторов. Другое – известным шведским теоретиком Б. Олином, считающим бездоказательными рассуждения о международном обмене с позиций «реальных затрат» (под которыми имеются в виду категории «тягость труда», «воздержание от потребления», «риск» и т.п.). Б. Олин заменил принцип сравнительных реальных затрат принципом сравнительной обеспеченности факторами производства. Согласно интерпретации Олина, вся система мировых цен и международного разделения труда определяется сравнительной обеспеченностью отдельных стран факторами производства: различными видами труда, капитала, природных ресурсов. Так, страны с относительным избытком рабочей силы специализируются на трудоемком производстве, страны с избытком капитала – на капиталоемком и т.д. Подобная специализация якобы ликвидирует избыточность ресурсов и уравнивает доходы в разных странах.
Концепция Олина была предназначена, с одной стороны, увязать теоретическую трактовку международной торговли с трактовкой экспорта капитала и миграции рабочей силы, с другой – освободить концепцию общего рыночного равновесия от связи со спорным понятием «реальные затраты». Она учитывает некоторые внешние взаимосвязи в мировом капиталистическом хозяйстве (например, между относительным избытком рабочей силы и специализацией на трудоемком производстве в ряде слаборазвитых стран). Тем не менее, как и концепция Тауссига – Вайнера, она оказалась бессильной объяснить основные тенденции развития этого хозяйства. И через 35 лет сам Олин был вынужден признать это: «В 1933 г. я еще рассматривал модель взаимозависимости цен и пропорциональности факторов как фундамент огромного строения... Теперь я понял, что такого строения, включающего все существенные части теории, построить невозможно. Это приобретает особую очевидность, когда объектом анализа становятся аспекты развития». В другом месте Олин отмечает: «Мне представляется бесспорным, что теория международной торговли и движения факторов должна состоять из ряда различных моделей, ни одна из которых не может претендовать на роль наиболее важной части этой теории» 7 [Ohlin B. Op. cit. P. 307].
Теоретическую математическую модель мирового хозяйства, основанную на принципах неоклассической буржуазной политэкономии (т.е. на принципах теории предельной полезности и предельной производительности), построил шведский экономист Бо Седерстен 8 [Sodersten B. A Study of Economic Growth and International Trade. Stockholm, 1964]. Эта модель предполагает существование двух стран (1 и 2), в каждой из которых производится два одинаковых продукта (I и II); производство продукта I в стране 1 является недостаточным, и он импортируется из страны 2; напротив, продукт II производится в избытке, и часть его из страны 1 экспортируется в страну 2. В стране 2 положение обратное. Основополагающим принципом модели является закон Сэя: сумма производства (или предложения) в каждой из стран равна сумме потребления (спроса), и, следовательно, между спросом и предложением господствует равновесие, поскольку всякое предложение одновременно порождает равновеликий спрос. Этим данная модель резко отличается от модели Полака.
Основная задача модели состоит в том, чтобы выяснить, каким образом процесс экономического роста воздействует на соотношение экспортных и импортных цен двух стран и через них – на объем экспорта, импорта и национального дохода каждой из стран. (Под экономическим ростом в модели понимается «увеличение производственной мощности, определенное как экспансия графика производственных возможностей».)
Вначале исследуется влияние роста на соотношение цен безотносительно к источникам этого роста; затем в модель вводятся факторы роста в двух странах: накопление капитала, рост численности рабочей силы и разные формы технического прогресса.
Модель Седерстена не ведет к новым теоретическим выводам. Но она позволяет дать более точную количественную характеристику направлениям изменений в соотношении цен и других показателей при разных типах экономического развития.
Модель, например, подчеркивает важность выявления, за счет какого сектора экономики происходит рост. Если в стране 1 производство расширяется в экспортных отраслях, а в стране 2 – в отраслях, конкурирующих с импортом, то соотношение внешнеторговых цен изменится в пользу страны 2, и часть прироста производства страны 1 будет присвоена страной 2. Вариант модели, учитывающий относительную интенсивность накопления отдельных факторов производства (труда и капитала), приводит к выводу, что та страна, которая интенсивно использует в экспортном производстве наиболее быстро накапливаемый фактор, будет (при прочих неизменных условиях) страдать от ухудшения соотношения внешнеторговых цен. В ряде случаев эта абстрактная модель дает явно абсурдные ответы (например, из нее вытекает, что опережающие темпы технического прогресса в экспортном производстве сами по себе ведут к ухудшению соотношения внешнеторговых цен).
Автор использует свою модель для опровержения концепций ряда английских экономистов, в том числе Кейнса, о тенденции к ухудшению соотношения экспортно-импортных цен для Западной Европы, а также для математической проверки теоретических выводов Зингера–Пребиша о неблагоприятном положении «периферийных» стран в мировом хозяйстве (подробнее см. гл. 9).
Экономисты данного направления вынуждены объяснять расхождения между неоклассическими теориями и действительностью. В одной из работ по проблемам мировой экономики указывалось, что причинами расхождения между неоклассической теорией международной торговли и реальностью являются: 1) искусственные ограничения торговли; 2) несовершенная конкуренция; 3) субсидирование производства; 4) фиксированный валютный курс и валютный контроль; 5) негибкость цен и заработной платы; 6) государственное регулирование капиталовложений; 7) обеспечение национальных целей; 8) явления инерции в сложившейся структуре каналов международной торговли. «Эти факторы, – отмечал ее автор Джон П. Янг, – ведут к миграции людей, опыта и инвестиций между странами, обусловливают наличие либо отсутствие необходимой подготовки кадров и изобретений и создают преимущество одних частей мира перед другими». Однако, продолжает автор, все указанные обстоятельства не более отрицают «естественные законы мирового хозяйства, чем полет самолета отрицает закон всемирного тяготения» 9 [Young J.P. The International Economy. N.Y., 1963. P. 147].
В условиях НТР растущее значение для динамики мирохозяйственных связей приобретает фактор научно-технического прогресса. В мировом товарообороте особую роль начинает играть наукоемкая и технически сложная продукция; научно-технические знания придают специфические качества «традиционным» факторам производства – труду и капиталу и превращаются в самостоятельный объект экспорта. Различный уровень научно-технического развития отдельных стран становится фактором, определяющим их положение в структуре мирового хозяйства, конкурентоспособность, устойчивость платежного баланса. Все это потребовало разработки концепции «международного технического трансферта».
Не меньшее значение имеет и экологический фактор. Перевод экологически грязных производств из богатых в бедные страны приобрел широкие масштабы, превращая последние в экспортеров «природоемкой продукции». Изготовление этой продукции, особенно с применением «дешевых» технологий, разрушает природную среду и создает угрозу здоровью населения ряда развивающихся стран. Стремление учесть указанные новые факторы серьезно осложняет положение неоклассической теории, поскольку и научно-технический прогресс, и охрана природы теснейшим образом связаны с национальными системами государственного регулирования и финансирования и не поддаются анализу с чисто рыночных позиций.
В западной экономической литературе неоднократно предпринимались попытки объединить, «синтезировать» неоклассическую и кейнсианскую концепции мирового хозяйства. После второй мировой войны на мировом капиталистическом рынке сложились особенно благоприятные условия для подобного рода попыток. С одной стороны, научно-техническая революция и некоторые другие обстоятельства позволили существенно либерализовать международную торговлю промышленно развитых стран, освободить ее от значительной доли явных барьеров в виде квот, тарифов и валютных ограничений. С другой стороны, вплоть до 70-х годов возрастала роль государственного регулирования процессов производства и обмена как в рамках отдельных стран, так и на международной арене.
Основное направление подобного «синтеза» состоит в теоретической и прикладной разработке положения, которое высказал еще Кейнс: если будут обеспечены условия «полной занятости», то вновь вступают в силу «законы» неоклассической теории. В применении к теории мирового хозяйства это означает, что отныне каждая из стран рассматривается в качестве саморегулирующейся единицы, которая ставит сознательную цель обеспечить полную занятость национальных ресурсов методами бюджетной и кредитно-денежной политики (т.е. кейнсианскими средствами). Поскольку в этих условиях снимается экспансионистское давление на внешние рынки, взаимные отношения стран могут складываться по законам свободной конкуренции, а для объяснения механизма выравнивания платежных балансов вновь становятся применимы неоклассические принципы.
Кейнс писал в свое время: «...если народы научатся обеспечивать себе полную занятость с помощью внутренней политики... тогда не должно быть мощных экономических сил, рассчитанных на противопоставление интересов одной страны интересам ее соседей... Международная торговля перестала бы быть тем, чем она является сейчас, а именно – отчаянной попыткой поддержания занятости внутри страны путем форсирования экспорта и ограничения импорта. Даже в случае успеха это лишь перекладывает проблему безработицы на плечи соседа, оказавшегося самым слабым в борьбе. Международная торговля стала бы добровольным и беспрепятственным обменом товаров и услуг на взаимовыгодной основе» 10 [Кейнс Дж. M. Общая теория занятости, процента и денег. М., 1978. С. 456 – 457].
Как бы продолжая эту мысль, американский экономист П. Самуэльсон подчеркивал: «В той мере, в какой мы можем в будущем полагаться на успешное применение неоклассического синтеза, мобилизующего современные теории денежной и фискальной политики в целях ликвидации хронических спадов и инфляции, – старая классическая теория сравнительного преимущества вновь приобретает общественное значение» 11 [Самуэльсон П. Экономика. М., 1964. С. 714]. Г. Джонсон идет еще дальше Самуэльсона, провозглашая либерализацию международной торговли, движения капиталов и рабочей силы (на основе «хорошо действующего кредитно-денежного механизма») главным средством повсеместного распространения технического прогресса, повышения доходов и ускорения темпов роста: «...именно проведение нелиберальной экономической политики как развитыми, так и менее развитыми странами – а вовсе не приверженность либерализму – образует основное препятствие для развития отсталых стран» 12 [Johnson H. The World Economy at the Crossroads. Oxford, 1965. f P. 8-9, 10–11]. Так в новых условиях, на базе государственного регулирования, с новым историческим содержанием возродился лозунг «свободы торговли», а вместе с ним в «синтезе» с кейнсианством и неоклассическая доктрина мирового хозяйства.