В этом генеральном просчете сказался принципиальный изъян советологии. Исследуя советскую систему хозяйства, она сконцентрировала все внимание на социально-экономических отношениях и их связи с политикой и идеологией. Что же касается структуры народного хозяйства, ее глубоких деформаций, то они рассматривались только как результат деформаций в общественной сфере. Дескать, со сменой хозяйственной системы исчезнут и структурные деформации. Между тем глубокие структурные деформации (технологический монополизм, гипертрофия ВПК, «утяжеленная» структура хозяйства, разрыв в эффективности отдельных групп предприятий, внешний технологический барьер и др.) сами давно уже превратились в самостоятельный инерционный фактор, диктующий необходимость определенного механизма управления и распределения. Ликвидация этого механизма не могла не привести к хозяйственному развалу.
Рыночный социально-экономический механизм способен действовать лишь на основе иной, конкурентной, сбалансированной хозяйственной структуры. При объективном, не идеологизированном подходе ясно, что такая структура не может появиться как результат «либерализации». В условиях СССР рыночная реформа могла быть проведена только методом планомерной реорганизации производительных сил и производственных отношений одновременно.
Советологи, опирающиеся на практику Запада, где нет подобных структурно-технологических проблем, смогли дать лишь ошибочные рекомендации. В западной литературе отмечается, что отсутствие теории перехода от плановой системы к рыночной является «серьезным пороком современной советологии» 19 [The Soviet Economy. 1988. № 3. P. 215].
Советологи единодушны по вопросу о том, что целью экономической реформы в СССР должен был стать целостный рыночный механизм. Возврат к централизованному управлению, по их мнению, по социально-политическим причинам возможен, но он означал бы провал реформы и лишал бы экономику каких-либо перспектив. Попытки остановиться на полпути, создать некий симбиоз централизованного плана и рынка обрекали бы хозяйство на низкую эффективность.
Нет разногласий между советологами и по вопросу о том, что конкретная рыночная модель должна учитывать историческую, природную и иную специфику и у каждой страны (а особенно у такой, как бывший СССР) должна быть своя модель. В первую очередь подчеркивалась необходимость сочетания для СНГ единого экономического пространства с наличием суверенных механизмов регулирования, координируемых общим органом.
Главным объектом расхождения между советологами явился вопрос о социальной природе создаваемого рынка. Советологи неоконсервативного направления прогнозировали появление в бывшем СССР рынка, основанного на частной собственности на средства производства, с минимальным объемом экономического и социального регулирования со стороны государства (как это имеет место в США, Англии и др.). Их оппоненты – реформисты полагали, что по своей социальной природе рынок в СССР должен приближаться к рынку в странах со смешанной, частно-государственной собственностью, где имеется высокая степень государственного регулирования и социальной защиты «слабых слоев», развитая кооперация мелких хозяйств. Наиболее близко к характеристике этой модели рынка подходит понятие «социальное рыночное хозяйство».
Наконец, значительная группа западных экономистов шла еще дальше и доказывала необходимость для СССР модели «рыночного социализма», при которой основу экономики составляет рабочее самоуправление, а собственность на средства производства находится в руках либо трудовых коллективов, либо государства. Эти экономисты ссылались на относительно быстрое распространения рабочего самоуправления в Испании, Италии, США и других капиталистических странах.
Эти дискуссии в западной литературе показали, что понятие «социалистический рынок» – вовсе не пустая абстракция, как иногда писали в советской литературе. Если рынок ориентирован на высокую занятость, справедливое распределение доходов, социальную защищенность, участие трудящихся в управлении и при этом основан на различных формах общественной и частной собственности, то это и есть в той или иной степени социализированный рынок.
Глава 11
СОВРЕМЕННАЯ ГЛОБАЛИСТИКА. ДОКЛАДЫ РИМСКОМУ КЛУБУ
На эволюцию западной экономической мысли в 70 – 80-х годах значительное воздействие оказывает анализ глобальных проблем, т.е. качественно новых общественных явлений и процессов всемирного характера, возникших во второй половине XX в. Поскольку для их преодоления прилагается пока минимум усилий, эти проблемы продолжают накапливаться и обостряться. Нерешенность глобальных проблем оказывает заметное влияние на жизнь каждого народа, на всю систему международных отношений, она таит в перспективе реальную опасность для судеб цивилизации и даже угрозу ее гибели.
Западная экономическая теория вместе с социологией, политологией и другими общественными, а также естественными и техническими науками выдвигает свои концепции глобальных проблем.
Хотя категория "глобальные проблемы", как и сам этот термин, вошла в научный обиход не так давно, этим проблемам уже посвящена огромная литература. В работу по их исследованию помимо ООН, ОЭСР, МВФ и МБРР вовлечены специальные международные научные центры – Римский клуб, "Человечество в 2000 г.", Всемирная федерация исследований будущего, комиссия Европейского культурного фонда "План Европы в 2000 г." и многие другие, а также национальные исследовательские учреждения, правительственные ведомства и специальная пресса в США, ведущих западноевропейских странах и Японии. Под их эгидой группы ученых разных профессий и профилей, школ и направлений, часто используя эконометрический аппарат количественного анализа, разрабатывают прогнозные модели и сценарии мирового развития с учетом остроты и перспектив решения глобальных проблем. Это новое направление в западной экономической теории – моделирование и прогнозирование проблем общечеловеческого развития – стремится охватить всемирную ситуацию в целом, в сумме ее слагаемых, свести воедино многие важные факторы мировой динамики. Ряд работ отличает новый, и притом комплексный, подход к проблемам, накапливается солидная научная информация.
Когда в конце 60-х годов термин "глобальные проблемы" впервые появился в экономической литературе Запада, сразу же возникли и две крайние тенденции. Одна – сузить круг этих проблем до минимума, отнеся ним только те, что касаются противоречий в системе "человек – природа"; вторая – включить в них бесконечное множество вопросов, в том числе и тех, что стоят лишь перед отдельными странами либо некоторыми социальными группами населения. Так, на втором конгрессе Всемирного общества будущего, состоявшемся в Вашингтоне в 1975 г., количество перспективных мировых проблем было определено в 2500, и даже после их агрегирования осталось не менее 100 комплексных социально-экономических проблем первостепенного значения. "Ежегодник мировых проблем и потенциала человечества", вышедший в Брюсселе в следующем году, предсказал, что к 2000 г. перед обществом будет стоять уже 3705 "общемировых социальных проблем". В их реестр, составленный американскими футурологами Г. Каном и Дж. Фелпсом, оказались занесенными такие, например, как плохое управление и «степень воздействия на него... злого рока», влияние постиндустриальной экономики США на окружающую среду, общество и культуру всего мира, и т.п. А на пятом конгрессе Всемирного общества будущего, который проходил в американской столице в 1984 г., глобальными были названы такие проблемы, как возможная нехватка продовольствия в США к 2000 г., возникновение в развивающихся странах супергородов с населением, превышающим 25 млн человек, ликвидация лесов в Европе, ставшая еще более угрожающей, чем даже в "третьем мире" 1 [The Futurist. 1984. X. P. 29].
Оба крайних подхода оставляли без внимания глобальную проблему номер один – предотвращение мировой термоядерной войны. Если вопрос о войне и мире не разрешится в пользу человечества, все остальные проблемы – и национальные, и региональные, и глобальные – приобретут чисто академическое значение. К сожалению, эта проблема в большинстве западных работ либо не причисляется к глобальным, либо упоминается вскользь. Между тем ее решение существенно облегчило бы решение других глобальных проблем. Отнесение к глобальным всех возникших в мире проблем – больших и малых, не только важнейших международных, но и национальных и региональных – ведет к утрате специфических критериев характеристик этого всемирного феномена, делает практически невозможным поиск путей их решения.
На основании многих международных дискуссий и исследований можно сделать вывод о том, что глобальные проблемы составляют систему, связаны внутренней логикой и при всех различиях в содержании и формах проявления обладают рядом общих черт и критериев.
Все они, во-первых, имеют планетарный, т.е. общемировой, характер, глубоко затрагивая жизненные интересы не отдельных стран, регионов, континентов, а всего земного шара, не тех или иных классов либо социальных слоев, а всех народов; во-вторых, настоятельно требуют незамедлительных решений, экстренных действий и эффективных мер; в-третьих, предполагают необходимость для своего решения сопряженных и коллективных, планомерных и конструктивных усилий мирового сообщества.
Эти критерии дают возможность четко определить круг подлинно глобальных проблем.
Во-первых, это интерсоциальные проблемы: угроза ядерной катастрофы, отсталость бывших колоний. Во-вторых, проблемы, возникшие на новой ступени взаимодействия человека с природой и сказывающиеся на жизнеобеспечении общества: охрана среды обитания и в широком смысле экологическая проблема; проблемы природных ресурсов – продовольственная, сырьевая, энергетическая; освоение космоса, широкое использование Мирового океана. В-третьих, это проблемы, острота которых вызвана противоречиями во взаимоотношениях человека и общества: состояние здравоохранения и образования, сохранение культуры, активизация демографического развития личности и обеспечение человеку достойного будущего.
У представителей западной экономической мысли нет единого взгляда на глобальные проблемы и теснейшим образом связанные с ними судьбы нашей планеты. Многоплановость установок ее различных школ и течений порождает неодинаковые, а нередко и диаметрально противоположные подходы к оценкам их происхождения, содержания и способов решения. Отсюда множественность характеристик влияния этих проблем на настоящее и будущее мировой экономики и мировой политики, их каузальных связей с научно-технической революцией, а также практических рекомендаций, выдвигаемых западными учеными. Спектр концепций и моделей в этой области чрезвычайно широк: от алармистских доктрин социально-экологического пессимизма, предрекающих ощутимую близость эпохи всеобщего голода, полного истощения природных ресурсов, необратимой деградации окружающей среды и как неизбежное следствие – вымирание жителей земного шара, гибель индустриальной цивилизации, до полярных им построений в духе технократического оптимизма, сулящих человечеству безграничное процветание, будто бы самопроизвольно обеспечиваемое научно-техническим прогрессом.
70-е годы начались под знаком преобладания пессимистических концепций. Появились книги и памфлеты А. Печчеи "Впереди бездна", "Опасности, предостерегающие человечество", "Где мы находимся? Куда идем?", Э. Тоффлера "Футурошок" и "Экоспазм", Р. Фолка "Планета под угрозой", П. и А. Эрлихов "Бомба перенаселенности". Названия говорят сами за себя. За ними последовали еще более мрачные предсказания Р. Хейлбронера и Р. Дюмона, наконец, серия математических моделей "Мир" и построенных на них первых сценариев Римского клуба, разработанных Дж. Форрестером (книга "Мировая динамика") и группой Д. Медоуза (доклад "Пределы роста"). Дальнейшее существование общества, продолжение демографического и экономического роста было объявлено в них несовместимым с "абсолютно ограниченными" природными ресурсами планеты, ставящими физический предел развитию. На этом основании делался вывод о неизбежности тотальной катастрофы, "гибели современной индустриальной цивилизации", "глобального коллапса" 2 [Toffler A. The Ecospasm. Report. N.Y., 1975. P. 3; Technological Forecasting and Social Change. 1974. Vol. 6. № 3. P. 260]. Во всем этом отразилась тенденция к усилению исторического пессимизма в общественном сознании.
В статье "Как выжить на планете Земля" ныне покойный президент Римского клуба А. Печчеи заявлял: "Реки слов были излиты о технике как революционизирующем факторе современного мира, о символизирующем ее мифическом 2000 годе. Была таким образом создана иллюзия наступления золотого века... Великие надежды и великие страхи связываются с отдаленным будущим, тогда как из виду упускаются реальности настоящего. Между тем метаморфические перемены, которые сегодня трансформируют человеческую экологию и технологию и чьей гигантской силе человек не может противостоять, толкают мир к макроскопической экономической, политической и социальной катастрофе. Уже сейчас мы находимся в критической ситуации, требующей немедленных действий" 3 [Peccei A. How to Survive on the Planet Earth. Successo, 1971. II. P. 129].
Суть предложенной в начале 70-х годов "стратегии выживания человечества" сводилась в конечном счете к торможению (а как частный случай – к полной приостановке) всеобщего или регионального экономического и демографического роста, научно-технического развития. Экономическая стагнация, провозглашал Дж. Форрестер, лучше экологической катастрофы.
В модели "Мир-3" и ее модификациях глобальная экосистема описывалась на основе метода системной динамики с помощью пяти взаимосвязанных ключевых переменных (факторов)– население, производство продовольствия, масштабы индустриализации, загрязнение окружающей среды, потребление невозобновляемых ресурсов, – возрастающих во времени по экспоненте 4 [Meadows D.L. et al. The Limits to Growth: A Report for the Club of Rome's Project on the Predicament of Mankind. N.Y., 1972. P. 21]. Концепция "пределов роста" покоилась на предположении, что мир уже достиг верхних отрезков этих экспоненциальных кривых. Предложенный Д. Медоузом курс заключался в приведении системы в состояние устойчивого "глобального равновесия". Один из сценариев предусматривал стабилизацию роста народонаселения на уровне 1975 г., замораживание производственных фондов в несколько более поздний срок, сокращение разработки природных ресурсов до 25% объема 1970 г. Такой перспективе способствовала и заложенная в модель возможность широкой рециркуляции ресурсов, четырехкратного снижения выброса отходов, загрязняющих среду обитания, наконец, предпочтительное развитие производства продуктов питания.
Системы моделей Дж. Форрестера – Д. Медоуза содержали методологические и методические изъяны. Не были приняты в расчет потенциальные возможности научно-технического прогресса (в частности, атомной энергетики, геотермальной, солнечной и других видов энергии; успехи современной биологии и генной инженерии в сельском хозяйстве, открывающие новые горизонты для повышения урожайности культур и продуктивности скота). В недостаточной мере были учтены факторы ценообразования и государственного регулирования. Недостоверной оказалась статистическая информация (занижены оценки пригодных для эксплуатации запасов естественных ресурсов, включая запасы металлов океанического дна, завышены данные о загрязнении окружающей среды). Тенденции 60-х годов, в значительной степени ушедшие в прошлое, были экстраполированы в будущее. Наконец эти модели, принимая во внимание экологические, ресурсные, продовольственные и другие параметры подобного рода, оставляли в стороне комплекс социально-экономических факторов, что делало их неадекватными действительности.
В этих и других наиболее откровенных алармистских моделях была выражена приверженность взглядам Мальтуса. "Учитывая современный уровень техники и характер поведения людей, следует признать, что наша планета сильно перенаселена,– писали американские экологи П. и А. Эрлихи.– Большая абсолютная численность и темпы роста народонаселения представляют собой крупные препятствия на пути решения общечеловеческих проблем" 5 [Erlich P.R., Erlich A.H. Population, Resources, Environment. Issues in Human Ecology. San Francisco, 1970. P. 321]. Еще прямолинейнее был Дж. Форрестер. "Мир,– заявлял он,– столкнется в будущем с одной из нескольких вероятных перспектив в зависимости от того, в силу какой причины остановится в конечном счете рост населения: из-за исчерпания природных богатств, деградации окружающей среды, повышения плотности населения и последующей социальной борьбы либо же вследствие недостатка продуктов питания. Мальтус принимал во внимание только последнюю возможность, однако не исключено, что цивилизация станет жертвой иных ограничений, падет еще до истощения ресурсов продовольствия" 6 [Forrester I. World Dynamics. Cambridge (Mass.), 1970. P. 8].
Современные последователи Мальтуса вольно или невольно трактуют глобальные проблемы тенденциозно в социальном отношении. Налагаемое ими вето на развитие производительных сил в планетарном или почти планетарном масштабе привело бы к фактическому замораживанию сложившегося ныне соотношения национальных уровней экономического развития, сохранению освободившихся стран в системе мирового хозяйства в неравноправном положении, в состоянии экономико-технической и культурной отсталости.
Выдвинутая в противовес концепции нулевого роста доктрина дифференцированного ограниченного роста М. Месаровича – Э. Пестеля в отличие от первой учитывала различное положение разных регионов планеты, однако сохраняла принципиальную установку на замедление роста. Провозгласив главной целью достижение динамического равновесия мировой экономики путем структурной дифференциации системы, ее авторы видели выход из создавшегося положения в принудительном резком "замедлении экономического и технического продвижения вперед" 7 [Mesarovic M., Pestel E. Mankind at the Turning Point. The Second Report to the Club of Rome. N.Y., 1974. P. 4, 5, 141 – 143] в развитой части мира, где производится более 9/10 мировой промышленной продукции.
Хотя Месарович и Пестель не накладывали полного "запрета" на расширение производства, однако ратовали за относительный регресс. Они не смогли противопоставить концепции "пределов роста" принципиально и качественно иную концепцию развития общества. Прогнозировалась возможность катастроф, но не глобального, а регионального масштаба. Приближение этих катастроф объявлено "феноменом не эпизодическим, а отражающим долговременный устойчивый тренд, свойственный модели временного развития".
Этот тренд привел "человечество к поворотному пункту исторической эволюции" 8 [Ibid. P. 9, 37, 122, 144]. Острокризисные ситуации, утверждали М. Месарович и Э. Пестель, их взаимозависимость диктуют необходимость построения структурно дифференцированной системы прогнозов. Разнотемповый «органичный рост» повел бы, по их мнению, к образованию нового мира как системы взаимосвязанных и гармонично развивающихся частей. Каждая из них, "будь то регион или группа наций, стала бы вносить свой вклад в органичное развитие всего человечества" 9 [Ibid. P. 4, 5, 43].
Следует отметить, что до сих пор экономика, наука, техника, культура разных государств развивались дифференцированно, неравномерно; такая динамика усиливала в мире глубокие структурные кризисы. Новое в доктрине роста системы с дифференциацией ее частей заключается в рекомендации компенсировать продолжающийся экономический рост в тех странах и регионах, где это признается желательным, радикальным сдерживанием развития во всех остальных странах и регионах.
Эта идея М. Месаровича и Э. Пестеля стала своеобразным знаменем реформистской футурологии. Сказанное выше может быть в той или иной степени отнесено и к ряду последующих теоретических и экономико-математических разработок хода предстоящего исторического развития – к моделям аргентинских (барилочская группа) и японских (И. Кайа и Й. Судзуки) исследователей, а также, хотя и в меньшей степени, к работам Я. Тинбергена, В. Леонтьева, Э. Ласло и др. В них тоже заложен объективно нереализуемый принцип своеобразной дифференциации роста двух частей мирового хозяйства – индустриальной и менее развитой.
Время, "назначенное" алармистски настроенными прогнозистами для наступления экокатастрофы, неумолимо приближается. Из почти трех десятилетий, "отведенных" ими до ее начала, прошло 2/3 срока, а предсказанных перемен в мире не происходит, хотя механизм "немедленных действий" нигде приведен в движение не был.
Человечество нигде не вступило ни на путь "безростового" развития, ни на путь дифференцированного органичного роста. И тем не менее катастрофы пока не произошло. Жизнь выявила некорректность финалистских концепций. Почему среди западных теорий, не отличающихся в большинстве своем долговечностью, алармистские оказались наименее живучими? Совсем немного времени понадобилось для доказательства ошибочности тезиса Дж. Форрестера и Д. Медоуза, будто мир уже достиг верхних отрезков экспоненциальных кривых демографической, экологической и промышленной динамики.
"Дебаты на тему "рост – отсутствие роста", начало которым положил знаменитый первый доклад Римскому клубу "Пределы роста",– писал Э. Ласло,– стали теперь историей" 10 [Laszlo E. et al Goals for Mankind. A Report to the Club of Rome on the New Horizons of Global Community. N.Y., 1977. P. 303]. Вскоре после появления этого доклада в Голландии увидела свет книга "Антиримский клуб" 11 [Polak F, De Contra-Club van Rome. Amsterdam, 1972], а в журнале "Фьючерс" стала публиковаться вышедшая затем отдельным сборником серия статей, первая из которых выразительно называлась "Мальтус с компьютером" 12 [Models of Doom. A Critique of the Limits to Growth / Ed. by H. Cole, Ch. Freeman, M. Jahoda, K. Pavitt. N.Y., 1973]. Оправдалось предвидение норвежского ученого Ю. Галтунга, заявившего, что мировые события очень скоро набросят тень забвения на первые два доклада Римскому клубу, а лучшего они и не заслуживают. "Мы совершили бы большую ошибку, если бы позволили одному вопросу – о физических пределах – монополизировать всю дискуссию на тему "Возможно ли желаемое будущее?",– писал М. Ягода в коллективном труде Сассекского университета.– И не только потому, что мальтузианский пессимизм способен породить фаталистское отчаяние, но и потому, что сосредоточение на этой стороне дела ослепляет отдельных участников дебатов до такой степени, что они начинают игнорировать социальные, политические и военные проблемы" 13 [World Futures. The Great Debate / Ed. by Ch. Freeman and M. Jahoda. L., 1978. P. 385].
Именно такая позиция в противовес алармистской утвердилась в последние годы в западной науке о глобальных проблемах. Сенсационность, начало которой положили модели "Мир", сменилась в 80-х годах более деловым, трезвым подходом к изучаемым и моделируемым процессам. При соперничестве крайних воззрений западной глобалистики верх одерживают те, которые находятся на "нейтральной полосе" между ними, так сказать центристские.
В самом деле, еще в 1974 г. М. Месарович вместе с Э. Пестелем предсказывал возможность наступления в конце нынешнего века катастроф по меньшей мере регионального масштаба. Не прошло и пяти лет, как он, теперь уже в сотрудничестве с Б. Хьюзом, создал новую "мировую интегрированную модель", расчеты по которой фактически сняли многие из его прежних опасений. Все девять подмоделей и три сценария не выводят вплоть до конца первой четверти XXI в. даже на региональную катастрофу, хотя и не исключают возможности возникновения далеко не простых ситуаций в отдельных частях планеты, особенно в "третьем мире" 14 [Hughes В., Mesarovic M, Population, Wealth and Resources up to the Year 2000 // Futures. 1978. Vol. 12. № 4. P. 267 – 282].
Изменила, сделав более реалистичной, свою позицию и Донелла Медоуз, один из основных авторов первого доклада Римскому клубу. Обобщив результаты расчетов по 27 глобальным моделям последних лет, она в докладе, прочитанном осенью 1981 г. в Международном институте прикладного системного анализа, пришла к выводу, что в настоящее время нет непреодолимых преград на пути к улучшению всемирной системы. Ответ на вопрос, окажется ли социально-экономическое устройство будущего лучше или хуже настоящего, зависит от принимаемых сегодня решений. Если положения, полученные на основе глобальных моделей, станут базой для конкретной политики, то она окажется в состоянии изменить мир, и притом к лучшему, ибо сознательно осуществляемая структурная перестройка способна обеспечить устойчивость системы и стабильность общественного развития 15 [Meadows D. Lessons from Global Modelling and Modellers // Futures. 1982. Vol.14. № 2. P. 1ll – 121].
К центристским позициям, но только с противоположного, консервативного экстремума с 80-х годов стал склоняться и Гудзоновский институт США. Футурологические модели этого института еще сравнительно недавно выделялись своим архиоптимизмом, проистекающим из недооценки жизненной значимости новых, чрезвычайно сложных проблем, реально вставших перед человечеством. В противовес экологическому императиву неомальтузианства, наделяющего научно-техническую революцию только деструктивными характеристиками, противоположное ему течение западного глобализма именовало себя "полной энтузиазма адвокатурой техники и экономического роста"' 16 [Kahn H., Brown W., Martel L. The Next 200 Years. N.Y., 1976. P. 9]. Оно было представлено прежде всего работами Гудзоновского института 70-х годов. Научно-техническому прогрессу приписывалась исключительно роль естественного исцелителя природы. Фетишизировался автоматизм научно-технического прогресса, всемогущество системы "наука – техника – производство", умножающей безгранично потенции природы; явно завышались возможности адаптивных механизмов общества и "первого среди них" – государственного регулирования. Все нынешние трудности и противоречия мирового капиталистического хозяйства объявлялись "временными неудачами" и объяснялись допускаемыми ошибками.
По сути дела на берегах Гудзона в 70-е годы "сняли" ресурсную и в целом экологическую проблему. Отвечая на упреки в том, что в его книге "Год 2000-й" эти проблемы даже не упоминаются, директор этого института, ныне покойный Г. Кан заявлял, что энергетический кризис – всего лишь "чистая случайность", а продовольственной проблемы на нашей планете не существует вовсе – "есть лишь вопрос, кто будет платить за продовольствие" 17 [Kahn H. et al A Three-Way Debate on the Future // The Futurist. 1978. VIII. P. 230 –232]. Отмахиваясь от этих проблем, Г. Кан, по словам Е. Шумахера, напоминал "слепого, ведущего другого слепого"18 [Schumaiher E.F. Small is Beautiful. A Study of Economics as if People Mattered. L., 1973].
Уже в конце 70-х годов социологи Гудзоновского института нехотя признали, что перерастание "супериндустриального" общества в "постиндустриальное" вызовет множество "серьезных стрессовых ситуаций", что новая техника является благом "не всюду и не всегда"; она имеет "изрядное количество плохих аспектов" и "сама по себе не обеспечивает экономического роста". Наконец, "прогресс не будет неизменно протекать плавно и автоматически; напротив, человечеству еще в течение долгого времени будут досаждать многие извечные проблемы, и, кроме того, оно столкнется со множеством непредсказуемых новых проблем" 19 [Kahn H., Phelps J. The Economic Present and Future. A Chartbook for the Decades Ahead // The Futurist. 1979. VI. P. 207, 208, 213, 222].
Итак, к началу 80-х годов немарксистская прогностическая мысль претерпела значительную метаморфозу. Она вступила в это десятилетие, имея в активе уже не апокалипсические и не сверхоптимистические, а куда более реальные представления о будущем. Немалую роль в такой трансформации сыграли и марксистские критические исследования глобальных проблем, давшие реалистическую трактовку ряда спорных вопросов. В частности, ученые-марксисты доказывали, что глобальные противоречия не несут в себе фатально-катастрофических последствий. Человечество располагает экономическим, научно-техническим и ресурсным потенциалом, который позволяет ему в ходе социального развития справиться с ними, хотя на это может уйти не одно, а несколько десятилетий. Рассуждениям неомальтузианцев о конфликте между абсолютной ограниченностью ресурсов и бесконечностью роста потребностей были противопоставлены контраргументы, основанные на конкретных расчетах.
Мрачные предположения о безысходности сложившейся ситуации вследствие приближающегося физического исчерпания природных и сельскохозяйственных ресурсов, а также загрязнения среды обитания отвергли и многие западные специалисты разных областей знания. Анализ, проведенный голландским ученым X. Линненманом, японскими исследователями И. Кайа и Й. Судзуки, научными сотрудниками Сассекского университета в Англии, группами Я. Тинбергена, Э. Ласло, Д. Габора, В. Леонтьева, Ж. Лезурна, а также Дж. Барнея, возглавлявшего работу ряда правительственных агентств США, показал, что человечеству ни сегодня, ни в перспективе не угрожает энергетический голод, что нехватка источников энергии, минералов, продовольствия и иных ресурсов не абсолютна, а относительна. Все авторитеты сходятся на том, что она порождена структурными и стоимостными диспропорциями, неравномерностью размещения природных богатств по странам, регионам, континентам и другими в принципе преодолимыми причинами, что "основные пределы устойчивому экономическому росту и ускоренному развитию,– как подчеркнуто в докладе "Будущее мировой экономики", подготовленном экспертами ООН, – ставят факторы не физического, а политического, социального и институционального характера 20 [Будущее мировой экономики. М., 1979. С. 44].
Аргументированные доказательства этого содержит проведенное в рамках ОЭСР прогнозное исследование "Интерфьючерс". В нем сделан следующий вывод: не существует и в обозримой перспективе не будет существовать физических пределов экономическому росту, связанных с обеспеченностью энергией, сырьем, пригодной к обработке землей, водой или выбросом в биосферу загрязняющих веществ. Численность населения планеты скорее всего стабилизируется через 100 лет на уровне 11 –12 млрд человек. Тем не менее еще полстолетия экономический poet может продолжаться во всех государствах, не сталкиваясь с непреодолимыми долговременными физическими ограничениями в глобальном масштабе 21 [Interfutures. Facing the Future: Mastering the Probable and Managing the Unpredictable. P., 1979. P. 7, 112, 406].
Многие западные специалисты не считают неразрешимой и острую проблему питания населения развивающихся стран. Введение здесь в оборот больших площадей ныне не обрабатываемых земель, удвоение и утроение продуктивности сельского хозяйства, в частности благодаря успехам современной биологии, и вполне реальное, как полагает группа экспертов ООН во главе с В. Леонтьевым, увеличение объема мировой сельскохозяйственной продукции в 3 или 4 раза может не только положить конец массовому голоду, но и значительно улучшить качество и структуру питания во всех регионах мира.
Большинство исследователей отвергают сейчас и высказывавшиеся в первых докладах Римскому клубу опасения, что разрушение природы в относительно скором времени будто бы неизбежно вызовет приостановку роста производительных сил. Считается, что при современных коммерчески приемлемых видах очистной технологии загрязнение окружающей среды стало технически управляемым процессом, а экономические издержки его поддержания в определенных границах не окажутся в дальнейшем непомерно тяжелым бременем. По расчетам, приводимым в докладе В. Леонтьева, в развитых странах в предстоящий период они скорее всего не превысят 1,4 – 1,9% валового продукта, а в развивающихся будут и того меньше 22 [См.: Будущее мировой экономики. С. 36, 128, 129].
Итак, прошло всего несколько лет, и стала почти общепризнанной возможность избежать "вселенских катастроф". "Люди породили проблемы, – писал В. Брандт, – люди же в состоянии и разрешить их" 23 [North-South: A Programme for Survival. The Report of the Independent Commission on International Development Issues under the Chairmanship of Willy Brandt. London; Sydney, 1980. P. 10]. Но равносильно ли это согласию с тем, что задачи жизнеобеспечения общества, как предсказывали некоторые "технократические архиоптимисты", будут решаться автоматически? Нет, конечно, и наиболее серьезные исследователи осознают трудности, внутренние и внешние противоречия, которые будут сопровождать дальнейший ход экономического прогресса. Их нельзя упрекнуть теперь в индифферентности к противоречиям структурного конъюнктурно-циклического характера, которые затрудняют снабжение мирового капиталистического хозяйства и населения энергоносителями, промышленным и сельскохозяйственным сырьем. Учитывают они и необходимость серьезной качественной перестройки производственного аппарата, равно как и неизбежность трансформации "жизненного уклада" в индустриальных обществах, утверждения там новой ценностной ориентации, системы социокультурных приоритетов и требований. Ставится задача выработать стратегию и создать "новые условия" экономического роста, нацеленные хотя бы на частичное решение глобальных и других важных экономических проблем. В чем же должны заключаться эти «новые условия», каким курсом предлагается следовать? Анализируя сложности упорядочения мирового продовольственного положения, устранения голода и недоедания, от которых страдают сейчас до миллиарда человек, преимущественно в развивающихся странах, группа Д. Габора в четвертом докладе Римскому клубу "За пределами века расточительства" выдвинула четыре "фундаментальных взаимосвязанных подхода" к этой проблеме. Речь идет о том, чтобы сдерживать рост спроса на продовольствие за счет, в частности, усиления контроля над рождаемостью; добиться перераспределения доходов и продуктов питания в пользу голодающих; увеличить производство продовольствия; уменьшить чрезмерные потери при уборке, хранении и переработке сельскохозяйственной продукции.
Рекомендации, как видим, достаточно тривиальные, но и их осуществимость представляется авторам весьма проблематичной. Так, перераспределение в пользу неимущих, пишут они, предполагает радикальные политические перемены, а социальная активность далеко не всюду высока. Рост производства сельскохозяйственной продукции – весьма сложный процесс, связанный с созданием инфраструктуры и кредитной системы, проведением аграрных реформ и введением стабильных и стимулирующих цен, применением новых технологий, более приспособленных к экологическим и социальным условиям развивающихся стран 24 [Gabor D. et al. Beyond the Age of Waste // A Report to the Club lot Rome. Oxford, 1978. P. 199 - 201].
Решение проблемы природных ресурсов, обеспечения человечества сырьем и энергией, как теперь признается, в значительной мере зависит от их эффективного и экономного вовлечения в хозяйственный оборот, более рационального применения в производственном процессе, разработки низкосортных и более дорогостоящих запасов минерального сырья, а также интенсивной разведки новых, большей частью труднодоступных месторождений. Другими словами, речь идет о введении ресурсосберегающих безотходных технологий.
Но авторы ряда глобальных моделей не без основания полагают, что связанные с ними проблемы ждут не только технического, но и политического, социального и управленчески-институционального решений. Иными словами, возникает необходимость социальных преобразований, ведущих, пользуясь выражением Ф. Энгельса, к "примирению человечества с природой и с самим собой" 25 [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 551].
Безусловно, правы и Э. Ласло, и Д. Габор, и А. Печчеи, и Ж. Лезурн, когда, определяя "цели человечества" и пути преодоления ряда глобальных противоречий, на одно из первых мест ставят бережное отношение к невозобновляемым природным ресурсам, рациональное и экономное управление их производством, распределением и потреблением. Разве можно что-либо возразить их законному негодованию по поводу бездумного расточительства не только природных, но и вообще материальных и людских ресурсов на земном шаре? Обоснованно полагая, что неконтролируемая растрата ресурсов порождается социальными институтами – национальными и международными, эти авторы, однако, не называют их поименно, не указывают, какой механизм должен прийти им на смену.
Современная глобалистика оказывает влияние на постепенное преобразование концепций конвергенции различных систем в теории планетарного сознания. Э. Ласло призывает к "революции всемирной солидарности", журнал "Форчун" – к "революции возрастающих надежд", А. Печчеи – к "общечеловеческой революции", цель которой – трансформировать "качества человека".
В глобальных моделях ряда западных авторов гипертрофированно представлены производственно-технические аспекты мирового развития за счет социальных. Понять такой крен можно, учитывая специфичность глобальных экономических проблем, большинство которых так или иначе связано с развитием, преобразованием и применением природных ресурсов, созданием и совершенствованием орудий труда. Но это отнюдь не оправдывает подобную односторонность хотя бы уже потому, что такие проблемы неоднозначно проявляются, по-разному решаются или будут решаться в различных регионах и на разных этапах общественного развития.
Недооценка социальных аспектов, свойственная западной глобалистике и раньше, ныне получила опору в виде своеобразного "неотехнологизма". Ответственность "кризисный синдром всемирного развития" 26 [Mesarovic M., Pestel E. Mankind at the Turning Point. The Second I Report to the Club of Rome. N.Y., 1974. P. 2] по сути снимается с социальных систем, она возлагается на человечество, на индустриализм современного общества, его урбанизацию, новую и новейшую технологию, иные предметы "гуманизированной технической цивилизации. "...Мы являемся свидетелями общего кризиса индустриализма – кризиса, стирающего грани между капитализмом и коммунизмом советского типа",– писал Э. Тоффлер 27 [Toffler A. Op. cit. P. 8].
Определяя причины обострения экологической и ряда проблем, перспективы их разрешения и в этой связи пытаясь набросать контурные линии предстоящего мирового процесса, западные исследователи возводят в абсолют тенденции научно-технического развития. Это равной степени относится и к тем, кто "разочаровался прогрессе", и к "оптимистам". Если первые (Р. Арон, Ч, Рейх, Р. Хейлбронер, Дж. Шпенглер, Р. Фолк, Р. Дюмон, авторы первых докладов Римскому клубу и др.) считают революцию в науке и технике главным генератором глобальных проблем, то вторые (К. Кларк, Ж. Фурастье, Д. Белл, Г. Кан, В. Феркисс и др.), фетишизируя научно-технические достижения, наоборот, приписывают им роль автоматического спасителя, способного вывести человечество из экологического и прочих тупиков. Однако ответственность как за прогресс, так и за остроту современных глобальных проблем ложится на общественные отношения людей по производству не в меньшей, а в большей степени, чем на технико-производственные и прочие факторы "асоциального" ряда. В целом же глобальные исследования серьезно повлияли на проблематику экономической мысли и заняли в самостоятельное место. Заслуга западных исследователей глобальных проблем заключается в том, что, уловив новые опасности, возникшие перед человечеством, они заняли активную позицию, привлекли к ним всеобщее внимание, предупредили о жизненной важности незамедлительных и решительных действий. Этим ценны даже самые первые доклады Римскому клубу, несмотря на нереалистичность их главных выводов и рекомендаций. В отдельных работах содержатся признание и обоснование целесообразности, даже необходимости для успеха таких действий широкомасштабного международного сотрудничества, прекращения гонки вооружений в целях преодоления противоречий общечеловеческого развития.
Раздел IV
ТЕЧЕНИЯ СОЦИАЛИЗМА
Глава 12
ПАРТИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА О ПРОБЛЕМАХ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ
Современная социал-демократия – это социал-демократические, социалистические и лейбористские партии, которые входят в Социалистический интернационал (основан в 1951 г.). Эти партии сформировались в результате раскола социал-демократического движения, сложившегося во многих странах Европы в последней трети XIX в. Раскол окончательно оформился под воздействием Октябрьской революции в России, революционных выступлений рабочего класса в Германии, Венгрии и ряде других стран, итогов первой мировой войны. В результате раскола наряду с социал-демократией, выступившей за преобразование общества исключительно путем реформ, возникли коммунистические партии, исповедовавшие революционный марксизм. Оба течения сразу же вступили между собой в острую политическую и идеологическую борьбу, которая резко пошла на убыль лишь во второй половине 80-х годов вследствие коренных изменений главным образом в СССР, а также в других бывших социалистических странах.
В настоящее время социал-демократия пользуется большим влиянием не только в ее "цитадели" – Западной Европе, но и в Японии, Австралии, Новой Зеландии, Канаде, а также в десятках развивающихся государств. Во многих странах социал-демократы либо находятся у власти, либо имеют значительный опыт правления, способствовавшего улучшению условий труда и быта, общему повышению уровня жизни трудящихся. Есть основания считать, что хозяйственная и политическая деятельность социал-демократов стала одним из важнейших факторов глубокой демократической трансформации капитализма после второй мировой войны, происшедшей эволюционно, посредством реформ.
1. Сущность и методология социал-реформизма
Современная социал-демократия, защищая интересы не какого-то одного класса или социального слоя, представляет собой довольно неоднородное идейно-аполитическое течение, которое поддерживают рабочие, служащие, интеллигенция, лица свободных профессий, государственные чиновники, простые товаропроизводители, представители реформистских кругов буржуазии. Поэтому ее экономические теории не тождественны ни одной из трех традиционных систем политэкономии (в настоящее время границы между ними отчасти размыты) – буржуазной, мелкобуржуазной и марксистской. Они генетически связаны в той или иной степени с каждой из трех систем, главным образом с первой. Вместе с тем специфика социальной базы социал-демократического движения, складывающейся преимущественно из лиц наемного труда, его способность выражать жизненные интересы трудящихся (в области заработной платы, социального обеспечения, условий труда и т.д.), глубокая внутренняя дифференциация в партиях Социнтерна обусловливают относительное обособление социал-реформизма* [Социал-реформизм – это идеология и политическая социал-демократии, в том числе в области экономики] от концепций собственно буржуазной политэкономии, причем степень их обособления может увеличиваться или уменьшаться в зависимости от конкретно-исторических условий.
Своеобразие социал-демократических концепций во многом связано с существованием трех течений внутри партий Социнтерна. Контуры размежевания между ними, правда, довольно расплывчаты.
Правореформистские идеологи и политики, в значительной степени склонные отождествлять интересы общества с интересами крупного капитала, в своих доктринах реформирования и модернизации капитализма видоизменяют постулаты буржуазной политэкономии с учетом специфики состава и электората указанных партий. Их отношение к марксизму, как правило, негативно. Многие из них, в частности деятель Итальянской социалистической партии (ИСП) А. Сабатини, делают акцент на "идеологическом кризисе марксизма" 1 [Mondo operaio. 1983. № 6. P. 60], высказываются за полное преодоление марксистских парадигм.
Центристское (умеренное) течение, отражающее взгляды средних слоев общества, часто примыкает к позициям правого крыла, но проявляет сравнительно большую готовность к реформам тред-юнионистского характера. Левые социал-демократы, выражая настроения части рабочего класса, служащих и интеллигенции, нередко обстоятельно и довольно логично критикуют капитализм, обнаруживают стремление к антикапиталистическим преобразованиям, ссылаясь на те или иные положения марксизма. При этом они подчеркивают, что "реальный социализм" в СССР и других странах строился в соответствии с доктриной сталинизма, но в коренном противоречии с сущностью учения К. Маркса.
В 50–60-е годы руководство партий Социнтерна проводило политику деидеологизации, фактически означавшую заимствование и адаптацию буржуазных воззрений, в том числе в области политической экономии, где она во многом солидаризировалась с кейнсианством. Однако за последние два десятилетия в ходе реидеологизации относительное обособление социал-демократических доктрин вновь усилилось.
Правда, содержание этого процесса в 70-е и 80-е годы было неодинаковым. В середине 70-х годов наблюдалось полевение во многих партиях Социнтерна. Социал-демократия выдвинула радикальные модели реформ в области экономики и качества жизни, заметно отличавшиеся от кейнсианских представлений. В 80-е годы под давлением неоконсервативных сил сдвиг влево приостановился, а в некоторых партиях (особенно в социалистических партиях Италии, Португалии и Испании) даже сменился попятным движением. Однако, поскольку в буржуазной политэкономии на авансцену выдвинулись неоконсервативные течения, стоящие правее кейнсианства, относительное обособление социал-демократии от господствующих школ буржуазной политэкономии в настоящее время выражено более отчетливо, чем в 50–60-е годы.
Методологически социал-реформизм имеет много общего с буржуазной политэкономией и философией: стремление к синтезированию органически не связанных и даже конкурирующих воззрений, технологический детерминизм, представление о доминировании сферы обращения над производством (меновая концепция) и т.д. Вместе с тем его методология не лишена значительного своеобразия. Так, в буржуазной политэкономии, особенно в кейнсианстве, широко применяется абстрагирование от социальных аспектов процесса воспроизводства и сосредоточение на анализе количественных, функциональных взаимосвязей последнего, чтобы обойти противоречия классов и общественных групп. Данный методологический прием получил в западной литературе название "социальный вакуум". Социал-демократы не могут пользоваться этим приемом, ибо поддерживающие их трудящиеся требуют ответа на острые социально-экономические вопросы. Поэтому в экономических воззрениях социал-демократов всегда присутствует анализ социальных проблем, связанных со взаимоотношениями и противоречиями между трудом и капиталом. Левые же социал-демократы пытаются частично использовать марксистскую методологию, элементы классового подхода. Социал-демократы высказываются за третий путь - между капитализмом и "реальным социализмом". Последний они неизменно подвергали резкой и непримиримой критике. Вместе с тем социал-демократы приветствовали перестройку в СССР, связав с ней надежды на демократизацию советского общества, которая благотворно сказалась бы на обстановке во всем мире. Социал-демократии имманентно противоречие между ее функциями "реформатора" и "менеджера" капитализма, что накладывает отпечаток на ее экономические концепции и находит отражение в коллизиях между теорией и практикой партий Социнтерна. С одной стороны, нередко высказывается критическое отношение к существующей на Западе общественной системе. Так, в новой, Берлинской (1989) программе СДПГ "фундаментальный исторический опыт" интерпретируется в том смысле, что "ремонта капитализма недостаточно. Необходим новый экономический и общественный строй" 2 [Vorw?rts. 1990. № 1. S. 2]. С другой стороны, партии Социнтерна, особенно в периоды их пребывания у власти, стремятся сохранить стабильность процесса воспроизводства капитала, удовлетворить запросы частного бизнеса. Это выражается, например, в правовой поддержке и поощрении частной собственности, в предоставлении предпринимателям значительных налоговых льгот и субсидий, а подчас и в рестриктивных акциях в отношении профсоюзов. Такая линия получает соответствующее теоретическое обоснование.
Стремлением сохранить широкий простор для маневра между трудом и капиталом во многом определяются представления социал-демократии о демократическом социализме как программной цели. Она избегает детальных жестких дефиниций желаемого общественного устройства, ограничиваясь его наиболее общим, этическим определением, гносеологически восходящим к неокантианству и бернштейнианству. "Демократический социализм представляет собой международное движение за свободу, социальную справедливость и солидарность. Его цель состоит в том, чтобы добиться международного порядка, при котором можно будет укрепить эти основные ценности, а каждый человек получит возможность вести полнокровную жизнь и полностью развить свои личные качества и таланты, пользуясь гарантиями человеческих и гражданских прав в демократическом обществе",– говорится в Стокгольмской декларации принципов Социнтерна (1989) 3 [Declaration of Principles of the Socialist International XVIII Congress of the Socialist International. Stockholm, 1989. P. 3]. При этом "основные ценности" (свобода, справедливость и солидарность) объявляются равнозначными для социал-демократов, тогда как либералы и консерваторы отдают приоритет первой из них в ущерб двум другим. Такое определение демократического социализма делает акцент на общечеловеческих интересах, приемлемых как для работающих по найму, так и для предпринимателей.
В то же время следует подчеркнуть, что основополагающая черта экономической идеологии партий Социнтерна – глубокая приверженность делу социальной защиты трудящихся, формированию всесторонне развитой системы социального страхования (по безработице, болезни, утрате трудоспособности по возрасту или вследствие несчастного случая и т.д.). Социал-демократия теоретически разрабатывает и активно претворяет в жизнь (правда, не всегда последовательно) такие проекты реформ, которые отдают приоритет удовлетворению жизненных потребностей лиц наемного труда, что нередко вызывает острую критику со стороны буржуазных экономистов и политиков, особенно неоконсервативных. Осуществление подобных реформ позволяет указанным партиям распространять свое влияние на широкие слои населения большинства стран Запада.
2. Проекты преобразования отношений собственности
В 50–60-е годы лидеры социал-демократии фактически полностью отказались от выдвигавшегося в межвоенный период требования обобществления основных средств производства и встали на путь компромисса в отношении частной собственности. Причем проблемы собственности были объявлены в большинстве партий Социнтерна несущественными и утратившими свою актуальность.
С начала 70-х годов эти проблемы, напротив, выдвинулись на видное место в теоретических разработках и дискуссиях социал-демократии. В Стокгольмской декларации Социнтерна подчеркивается, что социал-демократическое движение выступает "за обобществление и общественную собственность в рамках смешанной экономики. Очевидно, что в связи с интернационализацией экономики и всемирной технической революцией возрастает важность демократического контроля. Но общественный контроль над экономикой – это цель, которой можно добиться посредством разнообразных экономических мер, принимаемых в зависимости от места и времени" 4 [Ibidem]. В соответствии с данной установкой социал-демократия теоретически разрабатывает и пытается в той иной мере претворить в жизнь проекты "преобразования собственности изнутри" по нескольким направлениям.
Под давлением левых сил лидерам партий Социнтерна пришлось согласиться на включение в некоторые программные документы компромиссных положений, предусматривающих возможность расширения государственного сектора путем строительства новых или приобретения государством части акционерного капитала уже имеющихся предприятий. Наиболее обширную программу национализации (за выкуп) в 70-е годы разработала французская социалистическая партия (ФСП), а после прихода к власти в 1981 г. в значительной степени, хотя и далеко не полностью, реализовала ее, чему во многом способствовало участие в правящей коалиции в 1981 – 1983 гг. коммунистов.
В 80-е годы социал-демократия во многих западно-европейских странах активно включилась в борьбу демократической общественности против неоконсервативной политики приватизации государственной и муниципальной собственности.
Правда, не все партии Социнтерна однозначно негативно относятся к приватизации. Некоторые из них, особенно в странах Южной Европы (там государственная собственность сравнительно велика), допускают возможность частичной приватизации по различным конкретным соображениям, отражающим национальную специфику. Так, среди широких слоев населения Испании в той или иной степени распространено отрицательное отношение к государственным предприятиям, созданным в период франкизма. Поэтому правящая Испанская социалистическая рабочая партия (ИСРП) считает целесообразной продажу части их акционерного капитала в частные руки. В целом же в западноевропейской социал-демократии превалирует мнение о необходимости отразить наступление неоконсервативных сил на государственный сектор и укрепить последний за счет инвестиционных ресурсов государства. "Нам нужна не концепция свертывания государственной промышленности,– подчеркивает теоретик Социалистической партии Австрии (СПА) X. Тибер, – а продуманная наступательная стратегия, важнейшим элементом которой является мобилизация внутренних возможностей для научных исследований, разработок и информации и которая предусматривает в дополнение к этому возможность закупки зарубежных "ноу-хау" через так называемые венчурные предприятия" 5 [Die Zukunft. 1986. N 2. S. 10].
Важная роль в идеологическом арсенале социал-демократии принадлежит модернизированным концепциям экономической демократии, восходящим к воззрениям О. Бауэра, Р. Гильфердинга и других теоретиков периода между двумя мировыми войнами. Одним из главных инструментов преобразования отношений по поводу средств производства и обеспечения экономической демократии считаются модели "соучастия" ("содетерминации") представителей трудящихся в управлении фирмами. Как подчеркивается в Берлинской программе принципов СДПГ, экономическая демократия предполагает соучастие лиц наемного труда "во всех крупных фирмах и концернах путем паритетного представительства труда и капитала и квалифицированной содетерминации в наблюдательных советах" 6 [Vorw?rts. 1990. № 1. S. 20].
Наибольшего развития "соучастие" достигло в ФРГ, где оно существует в различных формах с начала 50-х годов. Согласно закону о "соучастии" 1976 г., наблюдательные советы западногерманских компаний с числом занятых свыше 2 тыс. формируются на паритетных началах из представителей акционеров и работающих по найму. Правда, за кажущимся на первый взгляд паритетом скрывается фактическое неравенство. Ведь председатель наблюдательного совета, имеющий дополнительный голос во всех конфликтных ситуациях, избирается обязательно из представителей акционеров. Кроме того, в квоту работающих по найму включаются менеджеры (не менее одного), которые зависят от крупнейших акционеров и близки к ним по экономическим интересам.
Западногерманская модель "соучастия", ныне внедряемая на всей территории объединенной Германии, рассматривается как достойный подражания образец для социал-демократии ряда других стран, где партии Социнтерна обладают большим политическим влиянием, в том числе за пределами западноевропейского региона. Так, намерение перенести опыт "соучастия" в ФРГ на японскую почву выражает Партия демократического социализма (ПДС) Японии и близкая к ПДС Всеяпонская конфедерация труда (Домэй).
Более радикальный характер, чем доктрина "соучастия" в духе рассмотренной выше западногерманской модели, носят концепции самоуправления, разрабатываемые теоретиками нескольких партий Социнтерна, прежде всего ФСП. Анализ таких концепций, во многом отражающих воззрения левой социал-демократии, весьма затруднен тем, что отдельные теоретики самоуправления вкладывают в этот термин разное содержание.
В основе концепций самоуправления многих теоретиков ФСП, а также Бельгийской социалистической партии (франкоязычной) лежит тезис о необходимости передачи средств производства в групповую собственность персонала предприятий (с соответствующим юридическим оформлением или без него), который управляет ими преимущественно в своих специфических интересах. Тот же смысл имеют также идеи "нейтрализации капитала" путем его закрепления за персоналом предприятий, распространенные среди швейцарских социал-демократов и австрийских социалистов. Вместе с тем левые социал-демократы, которые находятся под влиянием марксизма, не разделяют подобных взглядов. Они стремятся увязать самоуправление низовых хозяйственных ячеек с экономическими интересами всех трудящихся, считая, что государство должно обладать средствами для осуществления общественных приоритетов в сферах производства и накопления.
При всех различиях в содержании тех или иных концепций самоуправления их объединяет ряд общих моментов: требование ограничить крупную частную собственность на средства производства и урезать ее прерогативы; намерение расширить права трудящихся в управлении предприятиями; стремление демократизировать местные органы власти.
Среди других направлений "преобразования собственности изнутри", призванных обеспечить экономическую демократию, социал-реформизм придает важное значение участию в прибылях и образованию собственности (образованию имущества) у лиц наемного труда. Подобные концепции, основывающиеся на идеях рассеивания собственности и демократизации капитала, пользуются наибольшей популярностью в социал-демократических партиях англосаксонских и Скандинавских стран.
Широкую известность среди социал-демократов получила выдвинутая в середине 70-х годов концепция теоретика Социал-демократической рабочей партии Швеции (СДРПШ) и шведских профсоюзов Р. Мейднера. Он предложил создать за счет отчислений от прибылей компаний с числом занятых не менее 100 человек (в таких компаниях сосредоточено 2/3 работающих по найму в Швеции) мощный государственный фонд, который управлялся бы профсоюзами и в перспективе мог бы занять доминирующие позиции в шведской индустрии. Идея фондов рабочего капитала (фондов трудящихся) стала довольно популярной и у социал-демократов ряда других стран.
Концепции участия в прибылях и образования имущества учитывают некоторые жизненные интересы работающих по найму. Их осуществление могло бы способствовать демократизации процесса использования значительной части национального дохода, укреплению общественного статуса и упрочению социальной обеспеченности трудящихся. К тому же фонды рабочего капитала в отличие от акций, принадлежащих государству, не могли бы быть приватизированы в результате обычных нормативных актов правительства в случае прихода к власти консервативных сил.
Под нажимом предпринимателей СДРПШ в 80-е годы изъяла наиболее радикальные элементы из плана Мейднера, модифицировав его таким образом, что фонды трудящихся намечалось создавать в большей мере за счет отчислений из заработной платы и жалованья рабочих и служащих, чем из прибылей частного бизнеса. Причем, как неоднократно подчеркивал ныне покойный лидер СДРПШ У. Пальме, главное назначение этих фондов – восполнить недостаток частных инвестиций и "спасти ныне парализованную экономику" 7 [Die Zukunft. 1983. № 1. S. 13; Demokratischer Sozialismus in den achtziger Jahren. K?ln; Fr. a/M. S. 113]. Несмотря на противодействие предпринимательских кругов, в 1984 г. было начато проведение необычной демократической реформы: создание 5 региональных фондов за счет налога на сверхприбыль и отчислений в размере 0,2–0,5% фонда заработной платы. Все региональные фонды имеют право вместе приобретать не более 40% (каждый – максимум 8%) акций частных фирм, причем последние не обязаны продавать свои акции фондам 8 [L?ntagarfonder ?r... Stockholm, 1984].
В последние годы социал-демократы вновь придают важное значение различным формам кооперации. Это подчеркивали, например, руководители Лейбористской партии Великобритании (ЛПВ) Н. Киннок и Р. Хаттерсли 9 [Die neue Gesellschaft // Frankfurter Hefte. 1988. N 5. S. 420]. Идеологи социал-демократии высказываются за создание более благоприятных экономических и правовых условий для образования новых кооперативных предприятий любого типа, за унификацию в рамках Европейских сообществ правовых норм, касающихся кооперации.
Кооперация содействует развитию творческих начал в труде и большей социальной справедливости в области распределения, устанавливая сравнительно тесную взаимосвязь между доходом и трудовым вкладом работника. Кооперативные предприятия и банки способствуют стабилизации экономического и социального положения трудящихся. В 80–90-е годы в ряде стран Запада они проявили себя как фактор, позитивно влияющий на занятость и смягчающий безработицу. Уже по этой причине требования социал-демократии, касающиеся поощрения кооперации, встречают положительный отклик широких слоев населения на Западе.
3. "Ренессанс планового мышления" и антикризисные программы
После второй мировой войны, в странах сформировавшегося рыночно-государственного, социально ориентированного капитализма, социал-демократия стала одним из субъектов хозяйственной жизни, оказывая заметное воздействие, особенно в годы пребывания у власти, на экономическую и социальную политику государства.
Различные элементы экономической идеологии социал-демократии оказывают неодинаковое влияние на государственное регулирование хозяйства и социальных отношений. По степени такого влияния эти элементы можно классифицировать следующим образом: взгляды ведущих политиков партий Социнтерна и их ближайших советников; решения партийных съездов, в том числе предвыборных; программные документы указанных партий; решения конгрессов Социнтерна и его бюро; общетеоретические разработки отдельных социал-демократов. Влияние левого крыла партий Социнтерна на экономические концепции социал-демократии наиболее ощутимо в области общетеоретических исследований. Оно значительно слабее при создании партийных документов особенно правительственных доктрин, не говоря о разработке конкретных мероприятий государственного регулирования. Напротив, степень влияния правых изменяется в обратном направлении. Центристское же течение занимает промежуточное положение на всех трех уровнях.
В середине 70-х годов социал-демократы приступили разработке модифицированных моделей государственного регулирования экономики и антикризисных программ, придя к выводу, что некритическое, механическое заимствование идей буржуазной политэкономии, прежде всего кейнсианства, ведет в тупик.
Повышение интереса к вопросам макроэкономического планирования ("ренессанс планового мышления") было наиболее характерно для партий Социнтерна в 70-е и первой половине 80-х годов. В дальнейшем распад планового хозяйства в странах "реального социализма" и некоторые другие факторы вновь побудили многих социал-демократов более осторожно подходить к разработке моделей планирования. Однако таким моделям и в настоящее время отводится важное место в политике реформ.
В результате "ренессанса планового мышления" определенной модификации подверглись взгляды социал-демократии на соотношение плана и рынка. Правда, для многих идеологов правого и центристского толка по-прежнему характерна точка зрения, сформулированная, в частности, Ч.У. Фельдтом (СДРПЩ): "Только при некоторых обстоятельствах и на некоторых рынках плановое хозяйство лучше рыночных решений" 10 [Tiden. 1989. № 1. P. 31 –32].
Вместе с тем произошло смещение акцентов от подчеркивания позитивных качеств рынка к поиску эффективных путей регулирования рыночных отношений, в том числе при помощи планов и программ. В этой связи Ж. Шарза (ФСП) ратует за создание "новой экономики программирования", увязывающей общенациональные и частные интересы 11 [La Nouvelle Revue Socialiste. 1989. № 5. P. 31 – 32].
Высказывания в пользу планирования на макроэкономическом уровне содержатся в документах всех последних конгрессов Социнтерна (XIII–XVIII), состоявшихся в 1976 – 1989 гг. "Ренессанс планового мышления", являющийся важным аспектом реидеологизации партий Социнтерна, заметно отличается от сдвигов в буржуазной политэкономии, в рамках которой сторонники свободного предпринимательства и антиэтатизма потеснили приверженцев "планового капитализма".
Усиление относительного обособления социал-реформизма от буржуазной политэкономии находит выражение также в. ряде других моментов, прежде всего в вопросе о целевых установках государственной экономической политики. Буржуазных экономистов в первую очередь интересуют проблемы повышения нормы прибыли и недопущения возрождения галопирующей инфляции, характерной для ряда стран Запада в 70-е годы.
Лидеры партий Социнтерна, несомненно, видят негативные социальные последствия инфляции и придают большое значение ее обузданию. В то же время, стремясь предотвратить обострение общественных коллизий и учитывая настроения широких слоев трудящихся, составляющих социальную базу партий Социнтерна, руководители последних еще больше озабочены проблемой массовой безработицы. В Стокгольмской декларации Социнтерна указывается на приверженность социал-демократии праву на труд.
Инструментарий, рекомендуемый социал-демократами, особенно теоретиками левого крыла партий Социнтерна, для решения назревших экономических проблем, идентичен рецептам буржуазной политэкономии. Они делают акцент на модернизации институционального механизма государственного регулирования экономики, развитии новых форм планирования (прежде всего структурного программирования), не ограничивающихся воздействием на различные параметры товарно-денежных, рыночных отношений.
Особое место в документах и научных публикациях социал-демократов отводится обоснованию того, что первостепенную роль в борьбе с безработицей должно сыграть уменьшение рабочего времени путем сокращения рабочей недели (как правило, до 35 часов), увеличения отпусков и снижения пенсионного возраста. Оно призвано также содействовать большей социальной справедливости. "Прогресс в деле равноправия не может оставлять за скобками ни сокращения, ни перераспределения рабочего времени", – отмечает К. Ланг (СДПГ) 12 [Die neue Gesellschaf t // Frankfurter Hefte. 1990. № 3. S. 237]. Уменьшение рабочего времени, вероятно, могло бы привести к некоторому снижению безработицы, во всяком случае в краткосрочном и среднесрочном аспекте. Вместе тем есть достаточные основания полагать, что сокращение рабочего времени, обусловив повышение удельных издержек на заработную плату, социальное страхование и других затрат, побудило бы предпринимателей к очередному туру интенсификации и рационализации производства, означающему вытеснение живого труда машинами. Следовательно, сокращение рабочего времени может обеспечить на длительный период прирост числа мест лишь в том случае, если оно будет подкреплено другими действиями, препятствующими выхолащиванию его эффекта. Однако социал-демократам пока не удалось разработать программу таких действий, погрому надежды, возлагаемые ими на регулирование рабочего времени, в ряде стран лишь отчасти подтвердились практикой.