И. Евдокимов. Север в истории русского искусства(3)

      Тип восьмискатного перекрытия вырабатывался и применялся по всей вероятности очень долго, пока наконец он не достиг совершенства в новгородском искусстве второй половины XIV столетия. Если рассмотреть другие новгородские храмы с восьмискатным перекрытием, Благовещение на Мячине близ Новгорода, Параскевы Пятницы на Ярославовом дворище, Рождества Богородицы на «поле», Симеона Богоприимца в Зверине монастыре, то нельзя отрешиться от воздействия мысли строителей, втайне уже отказавшихся от византийского перекрытия по «кружалам», но не могущих еще найти тот предел совершенства, в выражении нового типа, за которым следует факт полного слияния деревянных форм с каменными, победа над косностью материала. Этот момент наступил с появлением храма Федора Стратилата. Восьмискатное перекрытие новгородских храмов знаменовало окончательное освобождение Новгорода от всякого влияния Византии, ибо настало такое различие между византийскими храмами и новгородскими, какое возможно только между двумя разными самостоятельными культурами. Высказывались некоторыми учеными соображения о появлении новгородских фронтонных храмов в связи с влиянием запада, романских форм Германии, имевшей уже в XII столетии трехфронтонные храмы. В пользу этих догадок могут служить разве только несомненные исторические факты тесного торгового общения Великого Новгорода с Германией, но не больше.

      Зачем было брать Новгороду чужие подходящие формы, когда рядом с ним в его народной среде жили, развивались и главенствовали нужные формы? Несомненно, могучее деревянное зодчество, оно одно, было единственной причиной появления новгородских фронтонных храмов. Таким образом, северное деревянное зодчество получило место в общей художественной истории России, способствуя появлению памятников неподражаемой, несравненной ясности, чистоты и покоряющей художественной силы. Но еще большее, даже исключительное влияние оказало северное зодчество на Москву и московское творчество.

      В Новгороде происходило усвоение деревянных форм постепенно, медленно, веками, в Москве это случилось почти мгновенно. В Новгороде усвоены были только некоторые деревянные детали, хотя и важные, по детали, там как бы дерево было вкраплено в камень, в Москве восприняты были полностью деревянные формы и превращены в каменные. В период времени никак не меньше полтораста лет, с начала XVI столетия до половины XVII (до патриаршего запрещения строить шатровые храмы), северное деревянное зодчество безраздельно овладело Москвой, переплавлялось в каменные кирпичные монументы Москвы. Смешанное, пестрое, всеудельное с романскими заимствованиями, искусство Москвы, конечно, в создаваемых памятниках использовало все свои зодческие знания, собранные отовсюду, перенасыщало ими свои постройки, но главные массы храмов были нерукотворной песней великому и обольстительному шатру севера, этой как бы «первой народной любви». Наблюдая строительную горячку Москвы за полтораста лет, возведение ею «сорока сороков» и малых «сорока сороков» в городах и областях, непосредственно к ней тяготеющих, мы замечаем страстную, обуревавшую поколение строителей идею о шатровом храме. В Москве появился двойник северного зодчего только, быть может, более кипучий, более жадный, недавно прозревший от слепоты, а потому стремящийся как можно скорее выразить радостные чувства своего художественного воскресения. Найти себя – величайшее счастье для художника – и так понятна эта московская лихорадка зодчества. В 1529 году в селе Дьякове под Москвой воздвигается храм Усекновения главы Иоанна Предтечи. Он еще только столпообразный, полушатровый, но все его части до галерей–папертей включительно в зародыше несут предупреждение о ближайшем господстве шатрового храма. Словно строитель Дьяковской церкви увидал во сне лучезарное видение, напрягает все свои силы, хочет вспомнить его, пробует одно, другое, нащупывает восьмигранник, галереи, линии шатра, кокошники, – но в конце концов улавливает в общем силуэте приблизительную форму шатра. Иоанно-Предтеченская церковь – это только предтеча воспроизведения деревянных форм в камне. Одно в нем, однако, отразилось ярко и сильно–грандиозная величавость деревянных церквей севера. Через три года в селе Коломенском под Москвой строится храм Вознесения (1532). Громадная художественная задача выполнена и решена: в камне передана национальная форма храма. Это первый шатровый одноглавый каменный памятник. С этого момента московские зодчие упоительно один за другим строят шатровые храмы, применяя к их украшению все щедрые дары искусства, собранные Москвою. Насколько похожа по всем своим частям Коломенская церковь на однотипные церкви деревянного зодчества, мы увидим, если сравним упоминавшуюся нами прежде Успенскую церковь в Варзуге Кольского уезда с Коломенским храмом. Ничего не значит, что памятник в Варзуге состроен на 42 года позднее Коломенского, так как в нем только талантливое, только тоньше выражена шатровая народная мысль, имевшая многовековую давность, чем в других шатровых храмах, созданных задолго до Коломенского храма. По-видимому окончание этого памятника было целым событием в тогдашней Москве: храм освещал митрополит в присутствии царской семьи, бояр, три дня после освещения шел «пир горой». И летописец записал: «Бе же та церковь вельми чудна высотою и красотою и светлостью, Великий князь украси ю зело святыми иконами и великою добротою». И не мудрено это ликование в Москве, так любившей украшать и строить. Ведь была действительно создана какая-то каменная греза искусства бесконечной красоты и величественности, невиданной мощности, была выражена народная душа, выхолившая в веках свой художественный образ. Прошли столетия с той поры, появились другие памятники и создания искусства, но они не затемнили, не покрыли собою чудесного первого каменного шатра Москвы и его ближайших соседей.

      Недалеко от Коломенского в селе Острове через несколько лет безыменный московский зодчий создал гениальный шатровый храм Спаса Преображения на берегу реки Москвы. Стройный, прямой, изящный, истонченно-прекрасный, непередаваемой красоты слабым человеческим языком Преображенский храм величайшее достижение не только Москвы, но и всего нашего искусства, даже больше – мирового искусства. Весь в теремках-кокошниках, словно опоясанный легким летящим кружевом их, он удивителен, непостижим, глубоко таинственней и величав, как всякий другой редкий гениальный образ красоты. И нужно сказать, что чудеса северного деревянного зодчества, их мягкость, обусловливаемая материалом – нежным и податливым, и выразительная певучесть, ласкающая округлость и стройность шатров в сравнении с Островским памятником порою кажутся грубоватыми. Так разгорелась московская душа и зажгла, оживила всегда холодный камень. Северное деревянное зодчество в своих недрах выносило эту изумительную радугу искусства. Третьим московским храмом, в котором воплотился символ нашей национальной души, ее невероятная, фантастическая сложность, высота, мозаичная пестрота, непередаваемая жадность к чудесному и сказочному, является Василий Блаженный. Этот памятник, представляющий нерешенную до сего дня загадку, не укладывающийся, собственно, ни под одно определение, ни под один стиль, прыжок гениальный и бесшабашный нашего искусства, связан однако всем своим певучим чудотворным обликом с северным шатровым зодчеством. Вся причудливая семья его куполов, средний грандиозный шатер, шатровая колокольня, убегающие в высоту кокошники, главы–луковицы, весь его силуэт кажутся немыслимыми без северных погостов и шатровых храмов, стоящих по Северной Двине, в Кокшеньге, в Олонии и на Коле.

      Словно причудливый и зловещий царь затейник Иван Грозный, в царствование которого был выстроен Василий Блаженный (1555–1560), посылал своих зодчих («быша примудрии и удобни такому чюдному делу», по словам летописи) Барму и Посника на северные погосты, к шатровым великанам.

      Созданный после Коломенской и Дьяковской церквей, он, конечно, связан с ними внутренними нитями и частично некоторыми деталями, связан он и с итальянскими новеллами Москвы, но больше всего он связан непосредственно с северным зодчеством. Летописец говорит: «Поставлен бысть храм каменный преудивлен, различными образцы и многими переводы, на одном основании девять престолов». Это чувство «преудивления» осталось жить в веках. Последующие документальные исследования, может быть, точно выяснят, что изменилось в Василии Блаженном со времени Грозного, что переделано, пристроено, но одного они не уничтожат, не ослабят, это зависимости Василия Блаженного от северного зодчества. Только благодаря ему Барма и Посник могли создать это «всенародное чудо». И та легенда, которая мрачно рассказывает, как Иван Грозный приказал ослепить своих зодчих Барму и Посника по окончании ими Василия Блаженного, чтобы они не могли создать нигде больше другого такого храма, полна жизненной правды и чувства тогдашней действительности. В Василии Блаженном Москва почувствовала, что создала храм славы и победы. Единственное положение Василия Блаженного в русском искусстве, так как нет другого равного ему храма по той, какой-то магической власти зрительного впечатления от него и необоримой привлекательности, только умножает значение северного зодчества, ставшего общенародной колыбелью русского искусства. Шатровое творчество Москвы продолжалось. Вырастал один памятник за другим. Московское искусство не знало окаменения, оно создавало форму за формой, декоративное его чутье проявилось в полной мере, так сказать, выявилось самое ценнейшее в московском искусстве – узор, но шатровый храм севера, разукрашенный и иссеченный весь московским орнаментальным резцом, неотступно увлекал зодчих.

      Вот Путинковская церковь (1649–1652) около Страстного монастыря в Москве, так когда-то прельстившая Виоле ле Дюка и поставленная им в образцы русского искусства – она вся в украшениях, нарядная, легкая, маленькая – шатровый пятисвечник.

      Ярославские, Ростовские, Борисоглебские, Угличские храмы – виртуозно обработанные украшениями, продолжают оставаться – шатровыми многосвещниками. Вплоть до половины XVII века шатер был стилем эпохи. Одной из несуразностей истории – патриаршим запрещением – естественный ход развития каменного шатрового типа был прерван. Наряду с каменным шатровым зодчеством в Москве возводились деревянные шатровые храмы, к сожалению, не дошедшие до нас. По летописям, документам и запискам иностранцев Москва в конце XVII столетия была еще преимущественно деревянной в своей стройке. Знаменитый пожар Москвы в 1812 году только потому и мог быть так опустошителен, что и тогда еще Москва оставалась деревянной. Сказочное впечатление должна была производить Москва, когда ее «сорок сороков» стояли рядом деревянными и каменными шатрами на фоне массивной рубленой деревянной хоромной гражданской Москвы с кое-где поднимавшимися узорными каменными домами приказов, знатных бояр и воевод. Такое впечатление она и оставила у всех иностранцев, ее посещавших. После патриаршего запрещения Москва отдала дань своей шатровой страсти в возведении шатровых колоколен, коих не коснулось грозное по тогдашним временам патриаршее слово. Отголоски увлечения Москвы северным деревянным зодчеством, однако, держались еще очень долго, выражаясь в устройстве и обработке по-северному, по-деревянному – глав, куполов, их размещения, часовен, крылец и проч.

      Особенно это ясно в возведении крылец – изумительных по композиции, красоте и монументальности. Напрасно, конечно, было бы ожидать в московских типах крылец исключительно пересказ деревянных форм крылец севера. То уже, что московские крыльца каменные должно было их отдалить порядочно от прототипа, ибо какими бы не были замечательными строителями москвичи природу одного материала нельзя сделать тождественной природе другого материала. Потом, Москва, перенимавшая искусство отовсюду, использовала художественные формы крылец Пскова, до того не имевшего соперников в крыльцевом зодчестве. Соединение Пскова и северного деревянного зодчества дало очаровательные крыльца Москвы. Рассматривая крыльца Муромских храмов, Ярославских, Московских, владимирских нельзя не отметить общего впечатления, получаемого от них – в нижней части они близки псковским, в верхней миниатюрным шатрам северных часовен. Потрясающей силы такое крыльцо создано было в церкви Благовещения в селе Тайнинском под Москвой в конце XVII века. Строитель был настолько близок к северным образцам, что над главным входом, в общей крыльцовой шатровой композиции он воспроизвел характернейшую полую северную бочку без всяких изменений ее волнистого силуэта. Огромной шатровой часовней Федоровского монастыря близ Переславля–Залесского, напоминающей какой-то степной курган, московский зодчий отдал дань тому же своему влечению к народным формам зодчества.

      В гражданском зодчестве Москва не менее того связана с севером. До нашего времени дошло несколько жилых каменных построек в рисунках XVII столетия, дающих резко чувствовать свою несомненную зависимость от северных деревянных форм, например, кремлевские терема времени Алексея Михайловича. Под Москвой же созданы были из дерева знаменитые царские хоромы в селе Коломенском, в которых старательной хозяйственной московской рукой собраны были, кажется, все формы церковного и гражданского зодчества, выработавшиеся на севере России в течение ряда столетий

      «Чудом сохранившийся до 1768 года, – говорит Ф. Горностаев в «Истории русского искусства» Игоря Грабаря – ненужный, заброшенный, когда-то роскошный царский загородный дворец в селе Коломенском, был по ветхости разобран... Этот лучший представитель хоромного зодчества, к счастью, не исчез бесследно. Из ряда вон выходящая его своеобразная картинность, даже в развалинах, останавливала внимание, притом во время начинающегося увлечения классической архитектурой. От внимания страстной любительницы архитектуры, императрицы Екатерины II, по счастию, не ускользнули «живописные развалины» дворца. И только ей мы обязаны тем, что с Коломенских хором снят «план с фасадом». Желание ее «возможно старатца чтоб был исправлен» дворец – осталось втуне. Причудливое сочетание двоен, троен, пятерней и семерней, гульбищ и повалыш–смотрилен, соединенных переходами – сенями с их живописно поставленными крыльцами, создалось, конечно, не по прихоти, а по нужде. Лишь более или менее парадная часть здания отмечена достоинством работы. Здесь есть все рубки от самой утонченной в «ус», в «брус» и в «стойку» и до простых в «обло» и в «зуб». Большое оживление клетям и сеням дают их кровли. Здесь есть все формы, какие выработала изобретательность народного искусства. Обилие шатров указывает, на обычность применения этой излюбленно–торжественной своенародной формы. Лишь изредка встречается здесь епанча и плоскоскатное покрытие служебных переходов и изб. Священной формой крещатой и обыкновенной бочки отмечены хоромы царя и хоромы царицы с парадными к ним крыльцами. Широким домовитым «кубом» отмечена столовая изба, важнейшая часть здания; красивой группой теремов рисуется надстройка над столовыми сенями (вид древней гридни). Все в «стойку», рядами ярусов все уменьшаясь кверху, она доходит до восьмигранной кубчатой главки выхода. Ряды уступов здесь использованы, как гульбища (балконы), откуда открывался широкий кругозор, на редкую по красоте окрестность. Причудливой шатровой двойней отмечены хоромы царевича. При чрезвычайном разнообразии и выработанности форм покрытия, Коломенский дворец несложен в приемах декорирования стен. Придерживаясь простоты и логики в соединении частей, строители не увлекались широкой возможностью ввести «причелину», ограничась лишь устройством наличников вокруг окон, чем в сущности отдали дань лишь вкусу к нарядности, господствовавшему с середины XVII века. Допущенный наличник не испортил форм, скорее он оттенил их значительность, придав соответствующую выразительность помещению царя, царицы и даже комнатам, где находились троны. Все эти «шпренгеля» (оконный или дверной щипен-фронтон, а также и декоративный верх окна) и «кзымсы» (карнизы) своей раскраской и позолотой оживили скромную гладь стен, дополнив и смягчив ту красочность лазоревых чешуй, которыми покрыты были столовая изба и вышки царициной и царской повалыш, увенчанных блестяще светлыми «лужеными» орлами. Другие чешуи и бочек и шатров имели зеленый цвет. Особенно красив был верх над помещением царицы, где резь подзора над окнами ажурной галереи теремов была окрашена в «чернильный» цвет, красиво сочетаясь с зеленой чешуей и разноцветными наличниками низа. Блестяще светлые коньки решетки кровель с «прапорами» (флюгерами) шатров и вышек, перемежались золочением висячих кружевных подзоров и крылечных кровель, давая яркий блеск на медном позлащенном гребне крещатой бочки хором царя. Красиво группируясь среди зелени садов на живописном берегу Москвы – реки, Коломенский дворец производил чарующее впечатление. Симеон Полоцкий в своих «виршах» назвал его восьмым дивом мира. Иностранцы не раз отмечали своеобразие и красоту дворца, который одному из них (Рейтенфельсу) казался «игрушкой, только что вынутой из ящика».

      Таким, по существу, храмом красоты отобразились северные народные формы на московской почве. Рисунки западных путешественников весьма красноречиво рисуют каменную и деревянную Московию XVII столетия. По этим рисункам еще яснее становится роль искусства севера, его всеобщее, всемосковское распространение.

      В крепостном зодчестве Москва также училась у севера. Соколиная башня Коломенского дворца, перекрытая бочкой, Мостовая башня Измайловского дворца с шатром, Круглая и Тайнинская башни Симонова монастыря родны и родственны остаткам Кемского острога, таганским остаткам Якутского острога и многим монастырским стенам и башням севера.

      В последующую эпоху, когда Москва охвачена была страстью к стилю барокко, когда она создала гениальный храм Покрова Богородицы на Филях под Москвой (1693), когда она воздвигла десятки других храмов, по своим художественным достоинствам близких Покровскому храму, когда все ее зодчество можно определить господством стиля «московское барокко» – и тогда, в ярусности храмов, в их стремлении ввысь, в их округлости бьется и пульсирует неумирающая идея шатрового храма севера.

      Так велика и значима и значительна роль северного деревянного зодчества в московской художественной истории и в общей истории русского искусства Вот почему мы должны подходить к северному деревянному зодчеству с особыми чувствами, как к святыне, как к неисчерпаемой сокровищнице народного духа и творчества.

      Каменному зодчеству на севере не выпало такой исключительной роли, как деревянному, в нем почти не выработалось только одному северу присущих форм, что, видимо, объясняется начавшейся поздней каменной стройкой. Но было бы несправедливо обойти молчанием каменное зодчество севера – церковное и гражданское, насчитывающее в своей истории не менее трех веков. Соборы и церкви Соловецкого монастыря, Сольвычегодска, Великого Устюга, Прилуцкого монастыря под Вологдой, Вологды и др., являются ценнейшим вкладом в художественную кошницу русской красоты и кое в чем неповторимы. Большинство их созданы в XVI–XVII–XIX столетиях.

      Вот резкий, суровый, гармонирующий с северной природой Преображенский собор Соловецкого монастыря, выстроенный в 1558–1566 г.г. заточенным на Соловки митрополитом Филиппом. Собор оригинален и одинок среди всех известных каменных храмов по своим формам. Массивный четырехугольник в основании уменьшается в высоту; четыре угла его на высоте переходят в башни, па которых поставлены четыре прекрасные луковичные главки, крытые лемехом. В центре крыши взнимается большая тяжелая глава, перекрытая лемехом, с типичной новгородской орнаментацией из поперечных кирпичиков по барабану. Собор полон строгой величавости и важности, внутренней крепости и силы, несмотря на бесконечные искажения и порчу стен самыми разнокалиберными окнами. Мощные стены его положительно изрешечены этими окнами, рвут на части гладь стен и рассеивают внимание.

      Южное крыльцо Преображенского собора украшено великолепной «бочкой» чудесного рисунка. Северное деревянное зодчество и каменный Новгород в деталях и какой-то индивидуальный тип храма, напоминающий издали огромную белую неопределенных очертаний ледяную гору в океане.

      Сольвычегодский Благовещенский собор (1560–1584) и Введенский монастырь (1689–1693) – наивысшие проявления каменного зодчества на севере, перворазрядные памятники искусства. Созданные знаменитыми Строгановыми, любившими грандиозные предприятия во всех отправлениях их деятельности, храмы, производят впечатление грандиозности по своей величине и замыслу зодчих. Огромный квадрат Благовещенского собора поднялся к небу, увенчан пятиглавием (гранчатые луковицы на топких барабанах). Под четырехскатной крышей люнеты, опирающиеся на широкий орнаментальный пояс, обегающий храм вокруг. Этот новгородский орнамент по технике, по материалу и по рисунку, простой и серьезный, удивительно расцвечивает гладкую и белую поверхность огромных стен. Расположение его ниже люнет ясно указывает на московское происхождение, заимствованное ею в свою очередь от итальянских мастеров. Снова Новгород и Москва и деревянное зодчество. Прекрасны узкие, длинные в решетках с колонками по бокам окна. Почти до половины высоты храма с юга, севера и запада поднимается закрытая галерея с выступающими но углам как бы контрфорсами – квадратными столбами. Эти галереи делают конструкцию всего храма обоснованнее – он словно оперся на них и неколебимо крепко врос в землю на столетия. Огромные алтарные полукружия далеко выдаются вперед, почти отстают от храма, почти кажутся конструктивно самостоятельными – мощными, внушительными своей башнеобразной круглотой и древними окнами в углублениях.

      Введенский монастырь – гигантский памятник последних представителей вымиравшего знаменитого рода Строгановых. Поднявшийся на двадцать пять сажен высоты, красный (кирпичная кладка) с бесконечными украшениями из белого камня, с изумительным по богатству орнаментации входным крыльцом – этот дивный, прямо волшебный храм – перл стиля барокко, может быть, не только на севере, но и вообще в России. Какое несходство между Благовещенским храмом – спокойным, простым, величественным и Введенским монастырем – увитым украшениями, гирляндами их, пышным, великолепным, изумительным в каждом аршине своей «преукрашенной» кладки.

      Так противоречивы и разнообразны два века, два разных мировоззрения, два разных вкуса строителей. Но общее между ними – размах, стремление к монументальности. Введенский монастырь с момента его постройки недаром вызывал в местном населении такое несколько недоуменное и восторженное отношение, поражая население и своими невиданными здесь формами и особенно, конечно, богатством и затейливостью декорации: колонками, резьбою капителей, арками, гирьками, карнизами и обработкой окон. Действительно, до сих пор, даже на человека, видавшего потрясающие ансамбли барочных храмов Москвы, Введенский монастырь производит неизглаживающееся никогда первоначальное, приковывающее и обвораживающее впечатление.

      Фантастично в глухом, унылом захолустье, когда-то столице Строгановых, вдруг замереть и остановиться перед волшебством, перед видением упоительной красоты, перед памятником безыменного мастера, его безграничным умением и вкусом. Особенно удивительно и роскошно крыльцо с единственной в стиле московского барокко двухэтажной крытой галереей. Этим памятником север входит и в каменную историю русского зодчества, как равноправный и своеобразный творец, сумевший пойти дальше пышности и роскошности памятников московского барокко. Множество памятников Великого Устюга вносят не одну красивую и интересную страницу в русское искусство, а такие, как Вознесенский храм (1648 г.), выстроенный «иждивением купца гостиной сотни Никифора Ревякина», представляют лучшие образцы зодчества той эпохи. По богатству декоративной отделки Вознесенский храм, как более ранний по сооружению, как бы предвещал появление на севере «Строгановского дива» – Введенского монастыря. Затейливый по плану, обработанный всеми декоративными деталями, получившими к тому времени развитие – от гирек входного крыльца до прекрасных зеленых поясов изразцов по алтарному полукружию, Вознесенский храм – один из прелестнейших храмов в стиле московского барокко.

      Во фризе, по московскому обыкновению спущенном почти на треть высоты храма, заметно отступление от обычной формы фриза из дорожек в разном направлении поставленных кирпичиков – фриз Вознесенского храма какой то точкообразный (полосы ромбов, четырехконечных звезд), простой и резкий. На барабанах, в кокошниках, в арках наличников, на небольших пространствах свободной части стен, везде встречаешь эти четырехконечные звезды фриза. Высокое мастерство, изысканный взгляд и вкус художника, бесконечная узорная выдумка живут и поражают в этом прекраснейшем сооружении отголосков декоративной Москвы, начавшей влиять на всю страну после претворения и вбирания в себя местных культур. Очаровательное крыльцо ведет в Вознесенский храм и еще больше увеличивает его нарядность и редкую живописность.

      Хорош Троице-Гледенский собор (1659 г.) с каменной шатровой колокольней. Простой и строгий, почти без украшений, за исключением скромных наличников у окон. Пятерня его алтарных полукружий очень внушительна и напоминает какое-то крепостное сооружение. Интересен Михаило-Архангельский монастырь (1653 г.) всем своим ансамблем, переходами, трапезной палатой, крыльцами, надвратной прелестной церковкой с одной главкой, превосходна трехпролетная арка его святых ворог. Во Владимирской церкви Михаило-Архангельского монастыря нарядный, тончайше обработанный «московско-романский» портал с бусинками, кубышками, полуколоннами, балясами. Отдельные превосходные детали зодчества встречаются на многих велико-устюжских храмах: таковы стрельчатые наличники окон холодного Сретенско-Мироносицкого храма (1685–1690 г.г.), крыльцо Варламовского храма (1704 г.), алтарные полукружия Димитриевского храма в Дымковской слободе (1700–1708 г.г.) и др. Как на характерную особенность почти всех велико-устюжских храмов (и в Сольвычегодске также) надо указать на особый тип гранчатых главок, кажется не встречающихся нигде, кроме севера. Увлечение барочными формами на севере, а оно несомненно, так как большая часть храмов не только в Великом Устюге, Сольвычегодске, но и в Вологде, Каргополе, в северных монастырях и приходских церквах северного края выстроены в стиле московского барокко раннего и позднейшего, словно раскрывает перед нами стремление насладиться до упоения узором, декорацией, столь долго ограничивавшейся трудностями прибегать к украшениям в деревянном зодчестве. Вековечная любовь к узору, не утолявшаяся на больших пространствах, на больших гладях стен, в монументальных памятниках, находившая себе удовлетворение только в прикладном, преимущественно, миниатюрном деле – наконец, в каменном зодчестве, дождалась своего яркого выражения.

      Стиль барокко был положительно тем чародеем, которому было доступно все недоступное: север так же, как Москва, стал украшать, молиться красоте узором, стройка для него, все зодчество стало только подсобным, как бы левкасом (в иконописи), на котором он мог высечь фриз, наличники окон, врезать ленту изразцов и тонко идеально вылепить кокошник. И он достигнул создания блестящих каменных ковров.

      Особенно в этом смысле показательны памятники города Каргополя. При незначительных средствах к украшению, с таким виртуозным мастерством обработаны, например, Владимирская и Благовещенская церкви (середины XVII столетия), что единственное впечатление при взгляде на них – бесконечное изумление и стесненное сладостное чувство восторга. В Каргополе, хранившем дольше всех северных городов новгородские строительные традиции, белокаменную гладь стен, может быть, с наибольшей силой, чем даже в самой Москве, разгулялась необузданная, художественно-законченная рука «узорочного» мастера. Скудны средства – обтесанный кирпич, поставленный так и сяк, вкривь, вкось, прямо, боком, плетение широких каменных поясов, выточенные колонки и полуколонки, кокошники (с сотнями их особенностей), изразцы разноцветные – в результате изобретательность и красота узоров изумительные.

      Необыкновенно хороша Благовещенская церковь – новгородская по своим пропорциям, по своим идеально врезанным в гладь стен окнам, около которых преимущественно и сосредоточилось все вдохновение, все умение, вся сила души замечательного резчика–зодчего. Фасады этой церкви безусловно исключительны по высочайшему мастерству и тонкости работы среди всего московского гениального «узорочья». Три алтарные полукружия церкви ошеломляюще нарядны, изящны и бесконечно, ненасытно радуют взоры самых невнимательных глаз. Возрождение, Италия – только они знают такие шедевры обработки каменных гладей.

      Московское барокко, как бы оно было не прекрасно по своим формам, их разнообразию, восточной выдумке, все же часто, невольно московские мастера были грубоваты, тяжелы, не владели виртуозной техникой, подчинялись трудности и косности материала. Мастер Благовещенской церкви был прежде всего и раньше всего гениальный виртуоз, тончайший резчик, божественный рисовальщик. Достаточно взглянуть на легкую, свободную, извивающуюся, волнующуюся линию арочек, брошенную между шести окон алтарной части, чтобы удостовериться в этом чудесном происхождении обработки Благовещенской церкви. Алтарные окна неописуемо сочны, изящны – трудно останавливаться на отдельных кусках, деталях их – все так превосходно и недостижимо совершенно. Узорные кокошники с парами небольших закомар, поднимающиеся над окнами, однако, наиболее нарядны и впечатляющи. Вообще нужно сказать, что каргопольские храмы так прекрасны, так редки по обработке, такие там работали счастливые художники, что храмы нуждаются в специальном исследовании. Вкус и стремление к узорной красоте, мастерство каргопольских художников проявлялись даже в обработке казалось бы самых незначительных и не требующих украшения деталей. Вход в сторожку Каргопольского собора обработан с пышностью и силой и богатством какого-то дворцового входа: обрамление из балясинок, вьющихся каменных жгутов – и наконец над самой дверью, в четырехгранном углублении, витой каменный венок.

      В Вологде нет таких замечательных по обработке храмов, как в Сольвычегодске, Великом Устюге и особливо в Каргополе в стиле московского барокко, но из пятидесяти храмов города все же наибольшая часть, если не вполне, может быть отнесена по стилю к московскому барокко, то имеет отдельные барочные части. Кроме того, Вологда хранит ряд памятников более поздней поры, конца XVIII столетия, выстроенных в стиле Екатерининского классицизма. В этом смысле Вологда является очень важным и интересным городом севера, сосредоточив в себе каменные памятники немаловажной художественной ценности XVI, XVII, XVIII и первой половины XIX столетий. Софийский кафедральный собор (1568–1570), выстроенный царем Иваном Васильевичем Грозным, является в Вологде наиболее ранним памятником. По общей своей массе, огромной и спокойной, лишенной всяких украшений, сочному огромному пятиглавию, Софийский собор напоминает несколько Московский Успенский собор, скорее тот тип огромных кубических соборов, которые так полюбились стране после возведения Рудольфе Фиораванте Московского Успенского собора (1479). Даже в искаженном внешне виде, в котором Софийский собор дошел до нас (приделка над порталами грубых тамбуров, скатные перекрытия крыши, многочисленные изменения куполов) он производит мощное, спокойное, величественно-уверенное впечатление. Та тщательность, с которой делался собор по словам летописца, «колико сделают, то каждою дни покрывали лубьем и другими орудии и того ради оная церковь крепка на расселины» однако, сберегли основные массы в достаточной сохранности

      Других памятников XVI столетия, кроме находящегося в пяти верстах от города, в Прилуцком монастыре, Спасского собора (1537–1542), больше нет в Вологде. По форме куба напоминают Софийский собор – церковь Иоанна Предтечи, что в Дюдиковской пустыне (1653), Георгиевская на набережной и Никольская во Владычной слободе (1669).

      Семнадцатый век представлен таким памятником красоты, как Цареконстантиновская церковь. Судя по общему ее силуэту, по ее шатровой колокольне, двойным кокошникам наверху куба Цареконстантиновская церковь дошла до нас в своем первоначальном виде. Переделано и испорчено достаточно безвкусно входное крыльцо при участии члена бывшей Императорской Археологической комиссии архитектора П. П. Покрышкина, уширены окна, подозрительна двойня алтарных полукружий. Выстроена она, быть может, даже в первой четверти XVII века или самое позднее в половине XVII столетия – в исторический момент претворения деревянных форм севера в каменные на московской почве. Кокошники, шатровая колокольня, – так близки, так неразрывно связаны с деревянными храмами, стоящими на Северной Двине, в Олонии, на Мурмане. В то же время – наличники окон, колонные пилястры по южной и северной сторонам, входной великолепнейший портал в верхней церкви, пятиглавие – свидетельствуют о несомненном влиянии московского зодчества. Расположение Цареконстантиновской церкви на довольно значительной лужайке, на пустыре, в отдалении от стройки представляется очень выигрышным, подчеркивающим всю ее элегантную легкую стройность и красоту. Самую горячую кажется любовь мастер – строитель Цареконстантиновской церкви отдал куполам. Они очаровательны, прекрасны и пленительны из сотен куполов всего города. Редкая купольная композиция бросается в глаза и ласкает их уже издали, приковывая к себе.

      В стиле московского барокко есть в Вологде ряд церквей – Владимирская с интересными наличниками окон, Спасоболотская и, наконец, вологодский шедевр этого стиля Сретенская на Сретенской набережной. Хотя строительная дата Сретенской церкви – 1731 год, но церковь по своим формам, конечно, ничего общего не имеет с духом и влияниями нового времени. Она принадлежит к концу XVII столетия, к полному расцвету стиля московского барокко. Единственный в городе так «узорочно» украшенный храм. Художник–декоратор, создавший очаровательную композицию из множества окон, обработанных балясинками, кувшинами, лепкой – был крупный талант, вне всякого сомнения. Исключителен фриз – широкий, зубчатый, уступчатый, чередующийся полосками белого камня с длинными лентами зелено-желтых изразцов, опоясавших четверик храма со всех сторон. По угловым пилястрам до самой земли бегут снова зелено-желтыми цветами полосы изразцов. Когда-то изразцы были видны на всех частях храма: у наличников окон, на пилястрах, но несколько десятков лет назад изразцы были забелены по приказу какого-то церковного старосты Сретения, нашедшим ненужными изразцовые украшения. Дожди понемногу смывают мел, и очаровательная столь редкая декорация снова появляется на свет, как бы освобождается от варварских рук, посягнувших на нее.

      Новые времена, классический стиль также оставили после себя хорошие образцы - церковь Николы на Сенной площади (1777), церковь Благовещения (1801–1817) и церковь Ильи Пророка что в Каменье (1780). Церковь Ильи Пророка – несомненно прекрасный образец провинциального Екатерининского классицизма, такого скромного и милого, чарующего своей простотой. Автором проекта этой церкви, кажется, был столичный, незаурядный зодчий. Афанасий Иванович Узденников – храмоздатель неоднократно бывал по торговым делам в Петербурге и Москве, как раз в период страстного увлечения столиц классицизмом. Естественно, он мог обратиться к одному из тогдашних художников-архитекторов с предложением выстроить церковь в классическом стиле. Общий тип церкви, особая мягкость приемов, свойственных московскому классицизму, позволяют думать, что проектировал ее кто-то из московских зодчих. Мощная ротонда над входом, поддерживаемая квадригой крупных ионических колонн без канелюр, венок в плафоне ротонды, замечательно счастливое чередование парных коринфских пилястр с парными же коринфскими колоннами на колокольне, вазы–урны с гирляндами на крыше храма вместо главок - все это свидетельствует о большом вкусе, воображении и умении заднего. Одинокое положение церкви в архитектурном отношении среди пятидесяти остальных церквей города Вологды настойчиво подтверждают высказанную догадку. Например, другая интересная церковь Николы на Сенной площади, близкая по времени постройки и стилю к Ильинской явно указует на местную работу. Она грубее по чертежу, по обработке колонн, венков, медальонов, несоразмерные части ее колокольни разрушают композиционную стройность, монолитность сооружения.

      Главная художественная ценность Ильинской церкви заключается в ее колокольне со входной ротондой. Прекрасное сооружение прельщает глаза всем своим видом, стройностью, легкостью, скомпонованностью частей, рисунком... От земли до звону поднимается высокий четверик. В верхней своей части, над смыком с крышей церкви, до звону, он разбит продольным рустом. Дальше, меньший вогнутый четверик звона. В гранях его четыре больших пролета для колоколов. Ребра граней обрамлены парными тонкими колоннами коринфского ордена и двумя коринфскими пилястрами, поставленными по обе стороны колонн. Получается красивое чередование парных колонн с двумя пилястрами, разделенными пролетом для колоколов, изысканная волнистая линия, усиленная вогнутостью граней, четыре пука колонн и пилястров по углам, поддерживающих скромный в репьях фриз. Над входными дверями с западной стороны колокольни поднялась пышная полукруглая ротонда, на ней лежит небольшой полукупол, так просто и естественно связывающий ротонду с колокольней. На полукуполе находится как бы опрокинутая железная водосвятная чаша, на которой, быть может, при создании церкви стояла маленькая урна–ваза, подобная по форме урнам–вазам, стоящим около фонаря над алтарем. Ротонда с полукуполом лежит всей своей массой на четырех истонченных ионических колоннах прелестного рисунка. Во фризе большого полукупола, над четырьмя абаками колонн по репью совершенно одинаковому репьям во фризе звона. Репьи соприкасаются с зубчатым поперечным бордюрчиком, обегающим вершину полукупола. Все украшение плафона ротонды в лепном венке на средине. От земли идут к полу ротонды три деревянных лесенки с деревянными перильцами. В конце прошлого столетия деревянных лестниц не было, была одна круглая, каменная лестница, дробившаяся базисом колонн на три ряда ступеней. Она разрушалась от времени, некоторые плиты обились. Вместо вполне еще возможных поновлений каменную лестницу разобрали и устроили три деревянных, чем значительно ослабили общее впечатление, какое производила дивная ротонда, окованная по земле каменной лестницей Дерево в соединении с камнем всегда вносит в сооружение некую дряблость, беспокойство, несоответствие, ярко и резко выступает различие природы материалов, что мы так ясно видим на примере устройства деревянных входных лесенок в ротонду. Колонны, пилястры, урны, руст, репья – вот отдельные детали, сопряжение коих позволило зодчему осуществить свой замысел и создать такую нарядную и прекрасную церковь. Таков сокращенный обзор церковных памятников каменного зодчества на сервере. Несколько сооружений в камне есть так называемого крепостного зодчества. Из них один – стены Прилуцкого монастыря под Вологдой являются несомненно шедевром этого рода искусства. Огромное пространство монастыря заключено в сплошное кольцо ограды с колоссальными угловыми башнями. Как-то странно теперь, подъезжая к Прилуцкому монастырю, видеть эти огромные когда-то неприступные стены с амбразурами узких оконных щелей для напряженных и озлобленных бойцов. Яркость впечатления усиливается от окраски стен – красно-оранжевых, тревожных и пугающих. Невольно вспоминаешь отдаленные, такие беспокойные времена, когда над этими стенами трудился не только вдохновенный мастер–художник, но и тогдашний гражданин, верующий человек, стремившийся оборонить, охранить обитель от «злого супостата». Для нас ныне – это только исторические воспоминания, и гигантские стены монастыря памятник необыкновенной красоты и монументальности.

      Редкостное, сказочное, чрезвычайное зрелище вообще представляет общий вид Прилуцкого монастыря с его стройными, могучими и не менее того красивыми, удивительно сложенными башнями, с выступающими за ними куполами собора, крышами и густыми деревьями. Ранним утром при восходе солнца, или вечером при закате, когда красно-оранжевые стены монастыря как бы загораются, дышат пламенем, чудное зрелище красоты потрясает, волнует несказанным чувством восторга.

      Какая создана необычная, положительно неповторимая декорация, доступная безусловно только великому художнику, пригрезившаяся ему в поэтическом сновидении. Огромнейшее властное и умелое руководство массами, знание их, смелая и свободная рука, широкий взмах ни чем не стесняемой воли и самое совершенное, виртуозное мастерство работы чуются и осознаются при взгляде на стены и башни Прилуцкого монастыря. Так строить нельзя, не будучи одаренным щедро и безгранично природой. Север России и вся страна имеют в Прилуцких стенах и башнях исключительный памятник былой художественной культуры, исключительный ансамбль, может быть, красивейший и цельный из всех известных в истории русского искусства. Это чудо красоты создано впервой половине XVII века (год достройки – 1656), хотя части стен, например, со стороны святых ворот и надвратной церкви были возведены в конце XVI столетия.

      Другой памятник каменного крепостного зодчества – стены и башни Соловецкого монастыря, начатые постройкой в 1584 году. Они сложены из огромных диких камней и гранитных обломков с заложенными кирпичом промежутками между ними с проливкой известью. Гигантские стены, сделанные из колоссального материала (камни в кладке до 500 пудов) строились целых двенадцать лет. Стены с восемью внушительными башнями тянутся более чем на версту. Конечно, ни по красоте, ни по работе Соловецкие башни и стены не могут равняться со стенами и башнями Прилуцкого монастыря, чувствуется в них самодельщина, но все же они весьма интересны и единственны, как по материалу, из которого сложены, так и по тому живописному, обнаженному и живому рельефу, получающемуся от неровного причудливого соединения камня гранита и кирпича.

      Третий памятник – стены в Вологде, окружающие Вологодский кремль. Стены не лишены своеобразной живописности, выстроены частично в 1671–1672 годах и не имели никогда тех охранительных заданий, которые были поставлены зодчими Прилуцкого и Соловецкого монастырей, несомненно влиявших возбуждающим образом на их творчество.

      Соборные степы воздвигнуты были в голодный год, чтобы дать голодающим заработок. Очень красива западная башня с небольшим шатрообразным как бы сторожевым помещением наверху. По южной стене встали три контрфорса, на первый взгляд кажущиеся выстроенными одновременно с основными стенами, на самом деле они сделаны в 1870 году. Они на редкость удачны и безусловно украсили южную стену, служа и непосредственным своим практическим целям – поддерживать устойчивость старой стены.

      Каменное гражданское зодчество не особенно обширно па севере. Главным образом, оно создалось в XVIII и XIX столетиях. Однако, есть несколько сооружений, несомненно, принадлежащих XVII веку. Ничтожное количество дошедших до нас гражданских сооружений даже в центральной России, где каменная стройка началась значительно раньше севера, увеличивает ценность северных памятников. Нашему обозрению принадлежат города – Великий Устюг и Вологда с прилегающими уездами. Древнейшей гражданской постройкой города Великого Устюга считается дом духовного училища в Архангельском монастыре (1725–1728). Вид его значительно изменен бывавшими перестройками, о чем можно судить по угловым контрфорсам. Интереснее архиерейские палаты (1734–1738) в том же Архангельском монастыре. Превосходен уступчатый бордюр карниза. Но и этот дом весь в перестройках и в переделках. Красивое и сильное впечатление своей обширностью производят торговые ряды, тянущиеся по набережной реки Сухоны, выстроенные в 1819 –1823 годах. В этом памятнике так красноречиво отражается былая историческая жизнь Великого Устюга, его материальное богатство – торговля, промежуточное положение важнейшего города на великом северном пути. Из особняков XVIII столетия самым любопытным и прямо прекрасным должен быть назван дом Азовых. Трехэтажный, стройный с превосходно обработанными барочными окнами и таким красивым волнообразным фронтоном в центральной части, выдающейся вперед, он представляется ценнейшим документом строительства безусловно первой половины XVIII столетия. Такие дома строили только тогда, хотя гирлянды подоконников как бы свидетельствуют о более позднем, времени. Во всяком случае, массы его, их композиция, чувство пропорций, барочная выдумка (в основной двухэтажный дом как бы вставлен трехэтажный выдающийся вперед другой дом и очень тонко архитектурно связанный с ним) говорят убедительнее за себя, чем детали обработки фасада, которые могли быть и позднее приделаны. Можно определенно сказать, что дом Азовых по своей редкой индивидуальности во всей русской провинции едва ли не единственный.

      Превосходен старый в двадцать окон по фасаду с хорошими также барочными обрамлениями окон дом у церкви Вознесенья.

      К началу XIX столетия относится угольный дом на соборной площади. Строгий и простой, выстроенный в духе Александровского классицизма, он лишен сейчас одной особенно живописной декорации «львов на воротах» (их убрали куда-то). Очень хороша его круглая угловая ротонда с превосходным веерообразным балконом, ограниченным красивой тонкой изящной железной решеткой. Спокойный и ясный фасад украшен четырьмя дорическими колоннами; над окнами забавные и оригинальные (несколько натуралистического характера, может быть, позднейшие) маски; нижний этаж рустирован.

      Вологда обладает редким соединением в одном месте самых разнообразных зданий XVII и XVIII столетий. Все постройки находятся за соборными стенами и образуют Вологодский Кремль. Белые стены, малиновые тона старейших зданий с хорошими наличниками окон, арки, галереи, архиерейский дом, купола и главы церквей – все это хранит отпечаток причудливой и такой богатой вкусом старины. Древнейшее здание «казенный приказ» или экономский корпус. Известна только дата его достройки – 1659 год. Странное двухэтажное здание с толщиной стен удивительной и редкой кажется даже для нашей старины, ассиметричное, мрачное, тяжелое. До сих пор неизвестно его первоначальное назначение. Быть может, толщина его стен объясняется тем, что он служил хранилищем архиерейской казны и соборных драгоценностей. По крайней мере, в позднейшее время в его мезонине за железными большими дверями с железными затворами была ризница, из которой архиерейские певчие в 1806 году ухитрились выкрасть архиерейские митры и епитрахиль. Напротив «казенного приказа» в 1764–1769 годах выстроен при епископе Иосифе Золотом архиерейский дом – в стиле смешанного барокко – украинского и петербургского. Двухэтажный дом с антресолями, с красивым барочным фронтоном, с рустированными пилястрами, фигурными наличниками окон, расписанный в шашку. Зрительное впечатление от этого несколько сплюснутого по фасаду архиерейского дома приветливое, ласковое, веселое, что так соответствует началу екатерининского времени, в которое он воздвигнут.

      Две эпохи, два века смотрят друг на друга: «казенный приказ» и архиерейский дом – столь различные и но существу несоединимые, но искусство внутреннее так объединено, что они вполне гармоничны и связаны в общем любопытнейшем ансамбле.

      Превосходен высокий четверик крестовой церкви. Весь внутренний двор Вологодского Кремля вместе с вековыми липами, затемняющими летами фасад бывших палат Иосифа Золотого, очень красив и замкнут и полон и жив веянием когда-то живших и действовавших здесь людей. Портрет, изображающий Иосифа Золотого в золотой рясе, усыпанной розами, висевший в приемной зале архиерейского дома, находится в таком красноречивом согласии с этим ансамблем сооружений, с этим пышным но своему и обширным жилищем тогдашнего епископа.

      Другие гражданские сооружения города Вологды, заслуживающие внимания, относятся к XVIII веку и к первой половине XIX столетия. Таковы: Кохановский дом на Златоустинской набережной (ныне помещение Государственного Контроля), д. Витушечникова (ныне Губсовнархоз), д. Масленикова, ночлежный дом у Сретенья, Скулябинская богадельня, д. Линдер, Ярмарочный дом, Дворянское собрание, д. Левашова и особнячок Дмитревской. Небольшое количество памятников, но по ним можно проследить последовательную смену вкусов общества в зодчестве, смену стилей, отражение столичного художественного движения в провинции. Старый, двухэтажный дом Линдер на Малой Духовской улице, глубоко вдавшийся во двор, с зеленой открытой лужайкой пред ним, постройки XVIII века (на фасаде есть остаток даты, видимо, постройки и, может быть, имя художника – 17...) интересен барочными наличниками окон и всем своим простым и славным видом.

      Последними вздохами барокко проникнут «ночлежный дом» у Сретенья с датой постройки по фасаду 1777 года. Увлечение классическим стилем в Вологде представлено несколькими особняками.

      Типичный для глухой провинции и выстроенный в лучшее время развития классицизма – в Александровскую эпоху – бывший дом Вологодского дворянства (ныне Советская библиотека) на Малой Петровке – с восьми пилястрами по широкому, как бы натянутому луку в угловом фасаде, с бело-желтой приятного тона окраской, принятой Александровским временем, любопытный памятник навсегда умершего быта. Скулябинская богадельня (открыта в 1848 году) на Леонтьевской набережной представляется выдающимся памятником классицизма, может быть, могущим конкурировать по красоте и мастерству исполнения с лучшими столичными особняками. На рустованной превосходной мощной арке стоят, отступившие от стены, шесть ионических колонн, поддерживающих тяжелый и серьезный фронтон. Чувство скромной и бесконечно всегда гармоничной красоты пробуждает это сооружение, стоящее на .высоком берегу реки Вологды и глядящее своими семнадцати окнами на (заливные луга и на грандиозный Прилуцкий монастырь за заливными лугами. Он выстроен рукой богато одаренного мастера – мягкой, нежной (характерные признаки московского классического зодчества). Особенно прелестна и исключительна эта великолепно скомпонованная арка, на которую оперлись истонченные колонны. Наряднейшее и живое впечатление производят три окна под аркой, у самой земли, они так хорошо вписаны в пространство стены, отсекаемое дугой.

      Лучшим сооружением города безусловно следует считать двухэтажный дом на Златоустинской набережной, так называемый, Кохановский дом, выстроенный не ранее и не позднее конца XVIII столетия. Формы его так прекрасны, элегантны, изящны, такое богатство в обработке фасада, что дом имеет вид «маленького дворца». Двенадцать пилястров делят фасад, отъединяя одно от другого продолговатые окна во втором этаже и почти квадратные в первом этаже. Гирлянды роз спускаются по пилястрам, венки и медальоны в оконных наличниках, гирлянды над капителями, белая, железная, тонкая балюстрада над карнизом, чудесные слуховые окна на крыше, та же обработка боковых фасадов – все это свидетельствует о таком талантливом мастере, имя которого до боли обидно не знать. Кохановский дом несомненный шедевр, крупнейшее проявление мастерства безыменного пока мастера, какими-то судьбами заброшенного в Вологду. Из известных работ того же времени в столицах, обладающих памятниками нежнейшего стиля Людовика XVI, нет подобных по особенной какой-то исключительной тонкости работы, любовности исполнения, столь видимых в Кохановском доме.

      Через несколько кварталов от него, на набережной стоит прелюбопытнейший двухэтажный с мезонином особняк Масленикова с деталями от стиля Людовика XVI. Грубая обработка его при интереснейшем плане так выразительно указывает – как один и тот же художественный стиль может разно отражаться в душе мастеров, работающих рядом. На Екатерининской - Дворянской улице необходимо указать замечательно стройный классически прекрасный восьмиколонный (деревянный) особняк с дворянским гербом в тимпане фронтона, построенный в 1829 г. На Петербургской улице находится маленький, о двух колоннах деревянный домик, принадлежавший Дмитревской, напоминающий какую-то прекрасно сделанную миниатюрную классическую модель. Интересен выисканными пропорциями масс большой на Гостинодворской площади. Загораживавшая нижний этаж галерея ныне убрана. Дом страшно выиграл в красоте. Побелка его также была своевременна. Есть внутреннее очарование искусства в этой наиболее обширной из вологодских старых построек, предназначенной для таких практических целей. Положительно хороши шесть его спокойных пилястров и под ними, в теле здания, огромная арка, ведущая на внутренний двор. Время постройки его неизвестно, но весьма вероятно, что он застал Екатерину.

      Гражданские постройки в уездах (барские усадьбы), конечно, не могут быть поставлены наряду с какими-либо «подмосковными» или феерическими усадьбами приволжских губерний, но они несомненно в общей истории русского зодчества не лишни, а некоторые из них и украшают ее.

      Такой барский дом есть в усадьбе «Покровское» в двадцати верстах от города Вологды в Грязовецком уезде. Весь хрупкий, тонкий, с мезонином на двух парах коринфских колонн, с очаровательной балюстрадой балкона, поддерживаемого кронштейнами с букраниями, с двумя как бы крылами, отходящими от мезонина, с низенькой террасой, он создан человеком, творчески богатым, влюбленным в свое дело, дорожащим каждой чертой своего чертежа (отсюда тонкость выполнения работы), с гибкой и огромной фантазией, с роящимися замыслами, обогнавшим красоту и умевшим создавать и передавать ее в своих созданиях. Великолепная, благородная отделка внутри дома еще больше указывают на работу в Покровском крупного неизвестного зодчего.

      Художнику Н. П. Дмитревскому, обследовавшему в 1918–1919 г. имение «Покровское», в архиве его удалось найти ряд чертежей, подписанных Александром Сапожниковым – чертеж окон с замками (женские головы), датированный 29 ноября 1810 года, теневой рисунок окон, датированный 10 декабря 1810 года и энтаблемант ионического ордена. Кроме того, в архиве оказался чертеж двухэтажного дома с боковыми флигелями, чертеж разреза круглого зала в Покровском, чертеж фасада церкви, чертеж мавзолея и чертеж «решетки разных манеров которые по мере окон в церковь (в селе Покровском) святые Богородицы Покрова сочинены», но все эти чертежи без подписи. По манере работать, по краскам они принадлежат, наверное, Александру Сапожникову, потому что другие чертежи, имеющиеся в архиве, подписанные Владимиром Сапожниковым и Васильевым и даже самим тогдашним владельцем «Покровского» Брянчаниновым, совершенно ученические, посвящены зарисовке энтаблеманов и пьедесталов тосканского и дорического орденов. Чертежи окон – работы Александра Сапожникова – несколько похожи на окна рассматриваемого нами дома в «Покровском». Относимый нами к работе Александра Сапожникова чертеж круглого зала почти тождествен с существующим ныне круглым залом, а фасад двухэтажного дома в центральной части также очень близок к фасаду дома в «Покровским». Видимо, строителем чудесного дома в «Покровском» был неизвестный до сих пор даровитый зодчий Александр Сапожников. По летописи, хранящейся в Покровской церкви, время постройки дома относится к 1809–1810 годам. Чертежи Александра Сапожникова датированы 1810 годом. Эти два источника почти точно определяют время постройки. Не менее ценным для определения времени сооружения дома является сохраняющееся в роду Брянчаниновых предание, что А. С. Брянчанинов, устраивавший усадьбу, уезжая во время отечественной войны в 1812 году в действующую армию, прощаясь с усадьбой, горестно восклицал: «Отрада моя, кому-то ты достанешься».

      В восьми верстах от «Покровского» находится имение «Юрово» с интересным по формам барским домом. Два больших угловых выступа, между ними колоннада из восьми колонн, покрытая кровлей и образующая большую террасу, колоннада опирается на базис, в котором, под нею три глубоких арки. Так как фасад выходит в сад, то этот замысел занять террасой большую часть фасада любопытен и прекрасен. Надо походить по террасе, посидеть на ней за колоннами, чтобы понять ту гамму чудеснейших переживаний, какую властен дать талантливый затейник-художник.

      В двадцати пяти верстах от Вологды, в Вологодском уезде, в живописнейшей местности, расположено имение «Спасское-Куркино», с превосходными постройками. Особенно прелестен деревянный музыкантский павильон. Когда-то в «Спасском-Куркино» находилась богатейшая коллекция фарфора из севра и сакса и русских фарфоровых заводов (Императорского завода, Попова, Гарднера, Миклашевского, Сафронова и др.)

      Отдельные постройки весьма интересные (хотя и полуразрушенные) имеются в имении «Прибытково» в пятнадцати верстах от гор. Вологды. Все постройки усадьбы расположены «покоем».

      Странный, некрасивый главный дом, хотя имеющий более чем столетнюю давность. От него, несколько отступя, с обеих сторон расположены миниатюрные колончатые деревянные особнячки. В усадьбе «Прибытково» на островке пруда находится любопытная «каменная баба».

      В двух верстах от «Прибытково», в усадьбе «Марфино» имеется очаровательный деревянный двухэтажный бельведер и симпатичный двухэтажный деревянный дом с колоннами.

      В Александровские дни, в конце первой четверти XIX столетия, помещик Н. II. Зубов с большим вкусом обстроил свое имение «Погорелово», находящееся в верстах двадцати от города Вологды. Чудесный бело-желтый шестиколонный дом обвит венком глубоких прудов, повсюду обступают дом вековые лиственницы, кедры и. липы, у въезда старинная ограда, каменные ворота... Дом серьезный, прямой, стройный, какой-то торжественный храмоподобный. Внутри еще сравнительно недавно все свидетельствовало о большом художественном вкусе владельцев и неизвестного мастера, трудившегося над обработкой комнат – двухсветный голубой зал, зеленая библиотечная комната, ярко-синяя гостиная, лепные потолки, внутренняя лесенка во второй этаж с двумя деревянными колоннами, как бы оберегающими важный проход часовыми, картины, бронза, карельская береза и красное дерево шифоньеров и диванов, хрустальные люстры, миниатюры на фарфоре и слоновой кости, тонкие силуэты в золотых обрамлениях, и жемчужные, бисерные, разноцветные вышивки, кошельки с заветными локонами... Теперь это красивое гнездо умерло, разрушается, осел фундамент дома, валится и облезает штукатурка, рухнули кое-где потолки, почернели зияющие рамы без стекол...

      В других усадьбах, которых кстати сказать и немного на севере (дворянских уездов было только три – Вологодский, Грязовецкий и Кадниковский) особняки уже не так привлекательны и хороши, большею частью обычная, средняя стройка барской России – колонны, террасы, мезонины и балконы, цветные стекла, портики греческих храмов и гостеприимные ворота въездов.

      Закончив обозрение далеко, конечно, не всех каменных памятников, что могло бы быть предметом особого исследования, найдя среди них памятники большой художественной ценности, все же, в общем, приходится отметить, что насколько север в деревянном зодчестве был законодатель, настолько в каменном зодчестве он обладал совещательным голосом, был заимствователем, передатчиком, главным образом, московского каменного искусства и отражателем тех течений в позднейшем развитии искусства, которые сменялись одно за другим в столицах, особливо в XVIII и XIX столетиях.

      По всему северу настроено много каменных церквей, есть прекрасные сооружения, есть положительно шедевры во всех стилях, но все же они только количественно увеличивают общероссийские достижения в искусстве. Словно бы сама природа предуказала, вселила в северных зодчих гениальное умение работать только в дереве.