Третье условие: масса приходит в связь с другими, ей подобными массами, но отличающимися все-таки от нее во многих пунктах, так что она как бы соперничает с ними. Четвертое условие: масса имеет традиции, обычаи и уста- новления, которые в особенности распространяются на от- ношения ее соучастников друг к другу. Пятое условие: в массе существует расчленение, выражающееся в расчлене- нии и дифференцировке работы, выпадающей на долю инди- вида. При соблюдении этих условий упраздняются, по мне- нию Мс Dougall'а психические дефекты масс. От коллек- тивного понижения интеллектуальной деятельности предох- раняют себя тем, что не предоставляют массе разрешения интеллектуальных задач, поручая их отдельным лицам, участвующим в массе. Нам кажется, что условия, которые Мс Dougall считает "организацией" массы, с большим пра- вом могут быть описаны иначе. Задача заключается в том, чтобы придать массе именно те качества, которые были характерны для индивида и которые сгладились у него в массе. Ибо индивид имел -- вне примитивной массы -- свое постоянство, свое самосознание, свои традиции и свои привычки, свою особую работоспособность и свою жизненную линию; он был обособлен от других индивидов, с которыми он соперничал. Это своеобразие он потерял на некоторое время благодаря своему вхождению в "не-орга- низованную" массу. Если усмотреть цель в том, чтобы на- делить массу атрибутами индивида, то нужно вспомнить о метком замечании W. Trotter'a9, усматривающего в склон- ности к созданию массы биологическое продолжение мно- гоклеточности всех высших организмов.
IV. ВНУШЕНИЕ И ЛИБИДО Мы исходим из основного факта, что индивид пре- терпевает внутри массы, вследствие ее влияния, измене- ние в своей душевной деятельности, которое часто бывает глубоким. Его аффективность чрезвычайно повышается; его интеллектуальная деятельность заметно понижается; оба процесса протекают, очевидно, в направлении сравнения с другими индивидами, составляющими массу; осуществление этих процессов может быть достигнуто лишь путем упразд- нения задержек, свойственных каждому индивиду, и отка- зом от специфических для него особенностей его влече- ний. Мы слышали, что эти -- часто нежелательные влияния -- могут быть (по крайней мере отчасти) предотвращены пу- тем высшей "организации" масс, но основному факту пси- хологии масс, обоим положениям о повышенной аффектив- ности и заторможенности мыслительной деятельности это нисколько не противоречит. Мы стремимся найти психоло- гическое объяснение этому душевному изменению индивида. Рациональные моменты, вроде вышеупомянутого устрашения индивида, следовательно, проявления его инстинкта само- сохранения, безусловно, не покрывают наблюдаемых фено- менов. Авторы -- социологи и психологи, изучавшие мас- су, всегда предлагали нам в качестве объяснения одно и то же, хотя и под разными терминами: волшебное слово внушение. У Тарда оно называлось подражанием, но мы должны признать, что прав автор, указывающий, что под- ражание подпадает под понятие внушения, что оно являет- ся его следствием10. У Лебона все необычное в социаль- ных явлениях сводится к двум факторам: к взаимному вну- шению индивидов и к престижу вождей. Но престиж прояв- ляется опять-таки лишь в способности оказывать сущест- венное влияние. Относительно Mc Dougall'a у нас могло на один момент создаться впечатление, что в его принци- пе "первичной аффективной индукции" исключается налич- ность внушения. Но при дальнейшем рассуждении мы должны были все-таки признать, что этот принцип выражает не что иное, как известное положение о "подражании" или "заразительности", но только он сильнее подчеркивает аффективный момент. Несомненно, что у нас существует тенденция впадать в состояние аффекта при виде призна- ков такого же аффекта у другого человека, но как часто мы с успехом противостоим этой тенденции, подавляем аф- фект и реагируем часто совершенно противоположным обра- зом. Почему же мы в массе всегда заражаемся этим аффек- том? Опять-таки нужно было бы сказать, что суггестивное влияние массы заставляет нас повиноваться этой тенден- ции подражания и индуцирует в нас аффект. Впрочем, мы уже и раньше видели, что Mc Dougall не обошелся без суггестии; мы слышим от него, как и от других: массы отличаются особой внушаемостью. Итак, мы подготовлены к тому, что внушение (правильнее: внушаемость) является первоначальным феноменом, не поддающимся разложению, основным фактором душевной жизни человека. Таково мне- ние и Bernheim'a, удивительному искусству которого я был свидетелем в 1889 году. Но я вспоминаю также о глу- хой враждебности против этого насилия суггестии. Когда на больного, не поддававшегося внушению, закричали: "Что же вы делаете? Vous vous contresuggestionnez", то я сказал себе, что это явная несправедливость и наси- лие. Человек безусловно имеет право сопротивляться вну- шению, когда его пытаются подчинить этим путем. Мое сопротивление приняло потом направление протеста против того, что внушение, которым объясняли все, само не име- ло объяснения. Я повторял применительно к внушению ста- рый шутливый вопрос11: Christoph trug Christum. Christus trug die ganze Welt, Sag, wo hat Christoph Damals hin den Fuss gestellt12? Christophorus Christum, sed Christus sustulit orbem: Constiterit pedibus die ubi Christophorus? Когда я спустя 30 лет опять подошел к загадке внушения, я нашел, что в ней ничего не изменилось. Я могу это ут- верждать, считая единственным исключением влияние пси- хоанализа. Я вижу, что все усилия были направлены на правильную формулировку понятия суггестии, следователь- но, на то, чтобы условно определить применение терми- на13, и это нелишне, так как это слово получает все большее и большее применение в искаженном смысле и бу- дет вскоре обозначать какое угодно влияние, как в анг- лийском языке, где "to suggest, suggestion" соответс- твует нашему выражению "я предлагаю" ("nahelegen", "An- regung"). Но объяснения сущности внушения, т. е. усло- вий, при которых создается воздействие без достаточных логических оснований, не существует. Я не уклонился бы от задачи подтвердить это положение анализом литературы за последние 30 лет, но я этого не делаю, так как мне известно, что в настоящее время подготовляется подроб- ное исследование, поставившее себе ту же задачу. Вместо этого я сделаю попытку применить понятие либидо для объяснения психологии масс, понятие, оказавшее нам столько услуг при изучении психоневрозов. Либидо -- это выражение, взятое из учения об аффективности. Мы назы- ваем этим термином энергию таких влечений, которые име- ют дело со всем тем, что можно охватить словом любовь. Эта энергия рассматривается, как количественная величи- на, хотя в настоящее время она еще не может быть изме- рена. Ядром понятия, называемого нами любовью, является то, что вообще называют любовью и что воспевают поэты, т. е. половая любовь, имеющая целью половое соединение. Но мы не отделяем от этого понятия всего того, что при- частно к слову любовь: с одной стороны, себялюбие, с другой стороны -- любовь к родителям и к детям, дружба и всеобщее человеколюбие, а также преданность конкрет- ным предметам и абстрактным идеям. Оправданием этому являются результаты психоаналитического исследования, доказавшего, что все эти стремления являются выражением одних и тех же влечений, направленных к половому соеди- нению между различными полами, хотя в других случаях эти влечения могут не быть направлены на сексуальную цель или могут воздержаться от ее достижения, но при этом они всегда сохраняют достаточную часть своей пер- воначальной сущности, чтобы в достаточной мере сберечь свою идентичность (самопожертвование, стремление к бли- зости). Итак, мы полагаем, что язык создал в своих мно- гообразных применениях слова "любовь" чрезвычайно пра- вильную связь и что мы не можем сделать ничего лучшего, чем положить эту связь в основу наших научных рассужде- ний и описаний. Этим решением психоанализ вызвал бурю негодования, как будто он был виною преступного нов- шества. И тем не менее психоанализ не создал ничего оригинального этим "распространенным" пониманием любви. "Эрос" философа Платона целиком совпадает в своем про- исхождении, работе и отношении к половому акту с любов- ной силой, с либидо психоанализа, как указали Nachmаn- sohn и Рfister каждый в отдельности14, и когда апостол Павел прославляет в знаменитом письме к карфагенянам любовь больше всего, то он, вероятно, понимал ее в та- ком именно "распространенном" смысле15. Из этого можно сделать только тот вывод, что люди не всегда понимают всерьез своих великих мыслителей, даже тогда, когда они якобы благоговеют перед ними. Эти любовные влечения на- зываются в психоанализе a potiori и по своему происхож- дению сексуальными влечениями. Многие "образованные" люди воспринимают это наименование как оскорбление; они отомстили за него, бросив психоанализу упрек в "пансек- суализме". Кто считает сексуальность чем-то постыдным и унизительным для человеческой природы, тому вольно пользоваться более благозвучными выражениями эрос и эротика. Я сам мог бы поступить таким же образом и этим самым избавился бы от многих возражений; но я не сделал этого, потому что не хотел уступать малодушию. Неиз- вестно, к чему это привело бы; сначала уступают на сло- вах, а потом мало-помалу и на деле. Я не нахожу никакой заслуги в том, чтобы стыдиться сексуальности; греческое слово эрос, которое должно смягчить позор, является, в конце концов, не чем иным, как переводом слова "лю- бовь", и, наконец, кто может выжидать, тому нет нужды делать уступки. Итак, мы попытаемся предположить, что любовные отношения (индифферентно говоря: эмоциональные привязанности) (Gefьhlsbindungen), составляют сущность массовой души. Вспомним, что об этом нет и речи у авто- ров. То, что соответствует любовным отношениям, скрыто, очевидно, за ширмой внушения. Два соображения подкреп- ляют наше предположение: во-первых, масса объединена, очевидно, какой-то силой. Но какой силе можно приписать это действие, кроме эроса, объединяющего все в мире? Во-вторых, получается такое впечатление, что индивид, отказываясь от своей оригинальности в массе и поддава- ясь внушению со стороны других людей, делает это, пото- му, что у него существует потребность скорее находиться в согласии с ними, чем быть в противоречии с ними, сле- довательно, он делает это, быть может, "им в угоду" ("ihnen zuliebe")16.
V. ДВЕ ИСКУССТВЕННЫЕ МАССЫ: ЦЕРКОВЬ И ВОЙСКО Относительно морфологии масс мы помним, что можно различать очень многие виды масс и самые про- тивоположные направления в принципе их классификации. Есть массы, существующие очень непродолжительное время и существующие очень долго; гомогенные массы, состоящие из однородных индивидов, и негомогенные; естественные массы н искусственные, требующие для своего сохранения внешнего насилия, примитивные массы и расчлененные, вы- соко организованные. Но из некоторых соображений, цель которых еще скрыта, мы хотели бы придать особое значе- ние делению, которому у авторов уделено слишком мало внимания; я имею в виду массы без вождей и массы, имею- щие вождей. В противоположность обычному навыку наше исследование берет исходным пунктом не простую относи- тельно массу, а высокоорганизованные, долго существую- щие, искусственные массы. Интереснейшими примерами та- ких образований являются: церковь -- община верующих, и армия -- войско. Церковь и войско суть искусственные массы; чтобы сохранить их от распада и предупредить из- менения в их структуре, применяется определенное внеш- нее насилие. Обычно не справляются и не предоставляют человеку свободного права на вступление в такую массу. Попытка выступления из нее обычно преследуется или свя- зана с совершенно определенными условиями. Почему эти общественные образования нуждаются в таких особых обес- печивающих мероприятиях -- этот вопрос выходит в насто- ящее время за пределы наших интересов. Нас интересует одно лишь обстоятельство: в этих высокоорганизованных массах, защищенных таким путем от распада, можно очень ясно подметить определенные соотношения, которые в дру- гом месте скрыты гораздо глубже. Что касается церкви -- нам выгодно было бы взять за образец католическую цер- ковь, -- то в ней, как и в войске (несмотря на то, что массы эти столь различные), существует одно и то же ложное убеждение (иллюзия), что глава -- в католической церкви Христос, в армии -- главнокомандующий -- любит одинаково всех индивидов, входящих в массу. От этой ил- люзии зависит все; если она исчезнет, тогда немедленно, поскольку позволят внешние условия, распадутся как цер- ковь, так и войско. Относительно этой одинаковой любви Христа сказано прямо: "истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев моих меньших, то сде- лали мне". Он относится к каждому из индивидов, состав- ляющих массу, как добрый старший брат, он заменяет им отца. Все требования, предъявляемые к индивидам, явля- ются производными этой любви. Церковь отличается демок- ратизмом именно потому, что перед Христом все равны, все пользуются в одинаковой мере его любовью. Не без глубокого основания однородность христианской общины сопоставляется с семьей, и верующие называют себя братьями во Христе, т. е. братьями по любви, уделяемой им Христом. Несомненно, что связь каждого индивида с Христом является и причиной их привязанности друг к другу. То же относится и к войску; главнокомандующий -- это отец, одинаково любящий всех своих солдат, и в силу этого они объединены друг с другом товарищеской привя- занностью. Войско отличается по структуре от церкви тем, что оно состоит из ступеней таких масс. Каждый ко- мандир является как бы начальником и отцом своей части, каждый унтер-офицер -- своего взвода. Правда, такая ие- рархия создана и в церкви, но она не играет в ней такой экономической роли, так как Христу приписывают больше понимания и заботливости об индивиде, чем челове- ку-главнокомандующему. Против этого толкования либиди- нозной структуры армии могут справедливо возразить, что здесь не отведено место идеям родины, национальной сла- вы и т. д. являющимся весьма значительным объединяющим фактором для армии. Но это -- другой, не столь уже простой случай массы, и, как показывают примеры великих полководцев (Цезарь, Валленштейн, Наполеон), такие идеи не необходимы для прочности армии. О возможности замены вождя руководящей идеей и о соотношениях между вождем и идеей будет речь в дальнейшем. Пренебрежение этим либи- динозным фактором в армии (даже в том случае, если не он один играет организующую роль) является не только теоретическим дефектом, но грозит опасностью и в прак- тическом отношении. Прусский милитаризм, который был так же непсихологичен, как и немецкая наука, должен был, вероятно, узнать это во время великой мировой вой- ны. Военные неврозы, разлагавшие немецкую армию, явля- ются, как известно, протестом индивида против навязан- ной ему роли в армии, и согласно сообщениям Е. Sim- mel'я17, можно утверждать, что среди мотивов заболева- ния у простолюдина на первом месте стояло безразличное отношение к нему его начальников. И если бы это либиди- нозное притязание нашло себе лучшую оценку, то, вероят- но, фантастические обещания, содержащиеся в 14 пунктах американского президента, не снискали бы себе так легко веры, и верное оружие не было бы выбито из рук немецких стратегов. Заметим, что в обеих этих искусственных мас- сах каждый индивид привязан либидинозно, с одной сторо- ны, к вождю (Христос, полководец), а с другой стороны -- к остальным индивидам, входящим в массу. В каком со- отношении друг с другом находятся обе эти привязаннос- ти, однородны и равноценны ли они, как они должны быть психологически описаны -- этим мы займемся в дальней- шем. Но мы позволяем себе уже сейчас бросить авторам упрек в том, что они недостаточно оценили значение вож- дя для психологии масс, в то время как мы выбираем его первым объектом исследования и поставлены благодаря этому в более благоприятное положение. Нам кажется, что мы находимся на правильном пути, который может выяснить нам главное проявление массовой психологии, а именно: связанность индивида в массе. Если каждый индивид испы- тывает столь сильную эмоциональную привязанность в двух направлениях, то нам нетрудно будет вывести из этого соотношения наблюдающуюся перемену и ограничение его личности. Указание на то, что сущность массы заключает- ся в либидинозных привязанностях, имеющихся в ней, мы находим и в феномене паники, который может быть лучше всего изучен на военных массах. Паника возникает в том случае, если масса разлагается. Ее основная характерная черта заключается в том, что участники массы перестают внимать приказанию начальника, и что каждый человек за- ботится о себе, не обращая внимания на других. Взаимные привязанности перестали существовать, и возник огромный бессмысленный страх. Разумеется, и здесь легко возра- зить, что дело обстоит скорее наоборот: страх якобы так силен, что он превозмогает все рассуждения и привязан- ности. Мс Dougall (стр. 24) рассматривает даже случай паники (правда, не военной), как пример указанного им повышения аффекта благодаря заразительности (primary induction). Однако это рационалистическое объяснение здесь совершенно неправильно. Нам нужно объяснить, по- чему страх так силен. Размеры опасности не могут быть причиной этого, так как та же самая армия, которая ох- вачена теперь страхом, может смело устоять против таких и еще больших опасностей; и для сущности паники харак- терно, что она не стоит ни в каком отношении к грозящей опасности, она часто возникает по ничтожным поводам. Когда индивид в паническом ужасе заботится только о са- мом себе, то это свидетельствует о том, что у него пе- рестали существовать аффективные привязанности, умень- шавшие для него до этого времени размеры опасностей. Так как он противостоит теперь опасности сам, один, от- дельно от всех, то, разумеется, он ее преувеличивает. Следовательно, дело обстоит так, что панический страх предполагает ослабление либидинозной структуры массы и является правильной реакцией на это ослабление, а не наоборот, что либидинозные привязанности массы якобы разрушились от страха перед опасностью. Эти замечания отнюдь не противоречат утверждению, что страх принимает в массе чудовищные размеры благодаря индукции (зарази- тельности). Интерпретация Мc Dougall'a очень верна для тех случаев, когда опасность реально велика, и когда в массе не существует сильных эмоциональных привязаннос- тей. Эти условия осуществляются в том случае, если, например, в театре или в цирке вспыхнет пожар. Поучи- тельным и пригодным для наших целей случаем является вышеупомянутый случай паники в армии, когда опасность не превышает обычных размеров, часто повторявшихся и не вызывавших паники. Не следует думать, что слово "пани- ка" употребляется в строго и точно определенных случа- ях. В одних случаях им обозначается всякий массовый страх, в других -- страх одного человека, если страх этот безграничен; часто этот термин сохраняется и в том случае, если вспышка страха не оправдывается вызвавшим его поводом. Если мы возьмем слово "паника" в смысле массового страха, то мы сможем провести далеко идущую аналогию. Страх индивида вызывается либо величиной опасности, либо уничтожением эмоциональных привязаннос- тей (Libidobesetzungen); последний случай является при- мером невротического страха (см. лекции по введению в психоанализ, 25-я лекция. Психолог, и психоаналит. Биб- лиотека, Гос. Издат. Москва--Петроград 1922). Так же возникает и паника, благодаря повышению грозящей всем опасности или благодаря исчезновению объединяющих массу эмоциональных привязанностей, и этот последний момент аналогичен невротическому страху. (Ср. содержательную, несколько фантастическую статью Bela v. Felszeghу: Pa- nik und Pankomplex, "Imago", VI, 1920.) Если описывать панику (как это делает Мc Dougall, l. с.), как одно из самых ярких проявлений "group mind'a", то получается парадокс: массовая душа в одном из своих поразительней- ших проявлений сама себя упраздняет. Нет никакого сом- нения в том, что паника означает разложение массы; ее следствием является уничтожение всякой общности, су- ществовавшей раньше между индивидами, составлявшими массу. Типический повод для возникновения паники очень похож на то, как он изображен в пародии Nestroy'a на драму Неbbеl'я об Юдифи и Олоферне. Там воин кричит: "Полководец потерял голову", и после этого все ассирия- не обращаются в бегство. Утрата вождя в каком-либо смысле, разочарование в нем вызывают панику, хотя бы опасность не увеличилась. С исчезновением привязанности к вождю, как правило, исчезают и взаимные привязанности индивидов, составляющих массу. Масса разлетается пра- хом, как батавская слезка, у которой отломали кончик. Разложение религиозной массы наблюдать не так легко. Недавно мне попался английский роман из католической жизни, рекомендуемый лондонским епископом, под заглави- ем: "When it was dark". Роман этот изображает искусно и, на мой взгляд, правильно возможность такого разложе- ния религиозной массы и его последствия. Действие в ро- мане происходит якобы в настоящее время: образовался заговор лиц, враждебных Христу и учению Христа. Заго- ворщикам удалось найти в Иерусалиме гробницу; в надписи на этой гробнице Иосиф Аримафейский признается, что он из благоговения тайно унес тело Христа из гроба на тре- тий день после его погребения и похоронил его здесь. Этим была уничтожена вера в воскресение Христа и в его божественное начало. Следствием этого археологического открытия является потрясение европейской культуры и чрезвычайный рост насилия и преступлений. Этот рост преступлений прекращается лишь после того, как был ра- зоблачен заговор фальсификаторов. При предполагаемом здесь разложении религиозной массы на первый план выс- тупает не страх (для которого нет повода), а эгоисти- ческие и враждебные импульсы против других лиц. Эти им- пульсы не могли проявиться раньше благодаря любви, ко- торую питает Христос в одинаковой мере ко всем18. Но вне этой привязанности стоят и во время царства Христа те индивиды, которые не принадлежат к верующей общине, которые не любят Христа, и которых он не любит; поэтому религия -- хотя бы она и называлась религией любви -- должна быть жестока и немилосердна к тем, кто к ней не принадлежит. В основе каждая религия является такой ре- лигией любви для всех тех, кого она объединяет; и каж- дой религии свойственна жестокость и нетерпимость ко всем тем, кто не является ее последователем. Поэтому не надо делать злобных упреков верующим, как бы это ни бы- ло тяжело каждому в отдельности. Неверующим и индиффе- рентным в этом пункте психологически гораздо легче. Ес- ли эта нетерпимость не проявляется в настоящее время столь грубо и столь жестоко, как в прежние века, то из этого едва ли можно сделать вывод о смягчении челове- ческих нравов. Скорее всего причину этого следует ис- кать в непреложном ослаблении религиозных чувств и за- висящих от них либидинозных привязанностей. Если место религиозной массы займет другая масса (в настоящее вре- мя это как будто удается социалистической массе), то результатом будет та же самая нетерпимость к вне стоя- щим, как и во времена религиозных сражений, и если бы различие научных взглядов имело большое значение для массы, то тот же самый результат повторился бы и в этой области.
VI. ДАЛЬНЕЙШИЕ ЗАДАЧИ И ПУТИ ИССЛЕДОВАНИЯ Мы исследовали до сих пор две искусственные массы и нашли, что в них господствуют двоякого рода эмоциональные при- вязанности, из которых одна привязанность -- к вождю -- кажется более определенной (по крайней мере, для масс), чем другая привязанность, существующая между индивида- ми, входящими в состав массы. В морфологии масс еще многое не исследовано и не описано. Необходимо исходить из того положения, что простое сборище людей не есть еще масса до тех пор, пока в ней не создадутся эти при- вязанности, но нужно признать, что в любом человеческом сборище очень легко возникает тенденция к созданию пси- хологической массы. Необходимо уделить внимание самым разнообразным более или менее постоянным массам, сос- тавляющимся по своей воле; нужно изучить условия их возникновения и их распада. Нас прежде всего интересует различие между массами, имеющими вождя, и массами, не имеющими вождя. Не являются ли массы, имеющие вождя, более первоначальными и более совершенными? Не может ли вождь заменяться иногда идеей, чем-то абстрактным, к чему переходную ступень образуют уже религиозные массы с их невидимым вождем? Не является ли заместителем вож- дя общая тенденция, желание, в котором принимает учас- тие масса? Эта абстрактная величина может опять-таки в более или менее совершенной форме воплотиться в лич- ность якобы вторичного вождя, и из соотношения между идеей и вождем вытекает интересная разновидность. Вождь или руководящая идея могут также стать, так сказать, негативны; ненависть против определенного лица или инс- титута может действовать столь же объединяюще и созда- вать такие же эмоциональные привязанности, как и поло- жительные чувства. Затем спрашивается также, действи- тельно ли необходим вождь для сущности массы и т. д. Но все эти вопросы, отчасти затронутые и в литературе о массовой психологии, не смогут отвлечь нашего внимания от основных психологических проблем, представляющихся нам в структуре массы. Мы прежде всего обратимся к рас- суждению, которое приведет нас кратчайшим путем к дока- зательству того, что характеризующие массу привязаннос- ти имеют либидинозное происхождение. Вспомним о том, как люди вообще ведут себя в аффективном отношении друг к другу. Согласно знаменитому сравнению Шопенгауэра от- носительно замерзающих дикобразов, ни один человек не переносит слишком интимной близости другого. "Холодной зимой общество дикобразов теснится близко друг к другу, чтобы защитить себя от замерзания взаимной теплотой. Однако вскоре они чувствуют взаимные уколы, заставляю- щие их отдалиться друг от друга. Когда же потребность в теплоте опять приближает их друг к другу, тогда повто- ряется та же беда, так что они мечутся между двумя эти- ми невзгодами, пока не найдут умеренного расстояния, которое они смогут перенести наилучшим образом" (Parer- ga und Paralipomena, II Teil, XXXI, Gleichnisse und Pa- rabeln). Как утверждает психоанализ, каждая интимная эмоциональная связь между двумя лицами, имеющая большую или меньшую длительность (брак, дружба, родительское и детское чувство19) оставляет осадок противоположных враждебных чувств, упраздняющийся лишь путем вытесне- ния. Более ясно обстоит дело в том случае, когда обе стороны ссорятся между собой, когда каждый подчиненный ропщет против своих начальников. То же самое происходит тогда, когда люди объединяются в большем количестве. Каждый раз, когда две семьи роднятся благодаря браку, то каждая из них считает, что она лучше и знатнее дру- гой. Из двух расположенных по соседству городов каждый является завистливым конкурентом другого, каждый кантон смотрит презрительно на другой. Родственные племена не- долюбливают друг друга, южный немец не выносит северно- го немца, англичанин злобно говорит о шотландце, испа- нец презирает португальца. А то, что резкие отличия рождают почти непреодолимую неприязненность галла про- тив германца, арийца против семита, белого против чер- нокожего, это давно уже перестало удивлять нас. Если враждебность направляется против любимого раньше лица, то мы называем это явление амбивалентностью чувства и объясняем себе этот случай, вероятно, слишком рацио- нальным образом, а именно -- многочисленными поводами к столкновению интересов, а эти поводы всегда имеют место в таких интимных отношениях. В том случае, когда непри- язненность и враждебность к чужим людям не замаскирова- ны, мы можем заметить выражение себялюбия, нарцисизма, стремящегося к самоутверждению и ведущего себя таким образом, как будто существование отличий от его индиви- дуальных особенностей приносит с собой критику этих от- личий и требование преобразовать их. Почему существует такая большая чувствительность в отношении к этим дета- лям дифференцировки -- мы не знаем; но несомненно, что во всем этом поведении человека дает знать о себе го- товность к ненависти, к агрессивности, происхождение которой неизвестно и которой можно приписать элементар- ный характер. В недавно (1920) вышедшей в свет книге "Jenseit des Lustprincips" я попытался связать поляр- ность любви и ненависти с предполагаемой противополож- ностью между стремлением к жизни и к смерти и рассмат- ривать сексуальное влечение как чистейший заместитель первого, т. е. стремления к жизни. Но вся эта нетерпи- мость исчезает на короткое или на долгое время при воз- никновении массы и в самой массе. До тех пор, пока мас- са существует, индивиды ведут себя в ее пределах так, как если бы они были одинаковы, они мирятся с ориги- нальностью другой личности, приравнивают себя к ней и не испытывают никакой неприязненности. Такое ограниче- ние нарцисизма может быть порождено, согласно нашим те- оретическим взглядом, только одним моментом: либидиноз- ной привязанностью к другим лицам. Себялюбие находит свой предел только в любви к другим людям, в любви к объектам20. Тотчас возникает вопрос, не должна ли общ- ность интересов сама по себе и без всякого либидинозно- го отношения повести к терпимости в отношении к другому человеку и уважению к нему. На это возражение можно от- ветить, что таким образом все-таки не осуществляется стойкое ограничение нарцисизма, так как эта терпимость существует не дольше, чем непосредственная выгода, ко- торую извлекают из соучастия в работе другого человека. Однако практическая ценность этого спорного вопроса меньше, чем можно было бы думать, так как опыт учит нас, что в случае совместной работы обычно создаются между товарищами либидинозные условия, укрепляющие их взаимоотношения больше, чем выгода, В социальных отно- шениях людей происходит то же самое, что стало известно психоаналитическому исследованию о ходе развития инди- видуального либидо. Либидо направляется на удовлетворе- ние важных жизненных потребностей и выбирает причастных к этому лиц в качестве своих первых объектов. И как у индивида, так и в развитии всего человечества только любовь оказала свое воздействие как культурный фактор в процессе перехода от эгоизма к альтруизму. И действи- тельно, половая любовь к женщине наряду со всеми выте- кающими из нее приневоливаниями щадит все, что приятно женщине, точно так же, как и лишенная сексуальности, сублимированная гомосексуальная любовь к другому мужчи- не, рождающаяся из совместной работы. Итак, если в мас- се наступают ограничения нарцисического себялюбия, не существующие вне массы, то это является неопровержимым доказательством того, что сущность массы заключается в новообразованных привязанностях участников массы друг к другу. Но теперь мы настойчиво спросим, какого рода эти привязанности в массе? В психоаналитическом учении о неврозах мы до сих пор занимались почти исключительно исследованием таких любовных влечений к своим объектам, которые преследовали прямые сексуальные цели. О таких сексуальных целях в массе, очевидно, не может быть и речи. Мы имеем здесь дело с любовными влечениями, кото- рые хотя и отклонены от своих первоначальных целей, од- нако оказывают не менее энергичное влияние на массу. В рамках обычного сексуального овладения объектом мы уже заметили проявления, соответствующие отклонению влече- ния от своей сексуальной цели. Мы описали их как опре- деленную степень влюбленности и отметили, что они при- носят с собой определенный ущерб человеческому "Я". Этим проявлениям влюбленности мы уделим больше внима- ния, имея основание ожидать, что мы найдем в них соот- ношения, которые смогут быть перенесены на привязаннос- ти в массе. Но, кроме того, мы хотим знать, является ли этот способ овладения объектом в том виде, в каком мы его знаем в половой жизни, единственным видом эмоцио- нальной привязанности к другому человеку, или мы можем принять во внимание еще и другие механизмы. Мы знаем достоверно из психоанализа, что существуют еще другие механизмы эмоциональной привязанности, так называемые идентификации; эти процессы недостаточно изучены, они трудно поддаются изложению, и их исследование отдалит нас на некоторое время от изучения массовой психологии.
VII. ИДЕНТИФИКАЦИЯ Идентификация известна в психоанали- зе как самое раннее проявление эмоциональной привязан- ности к другому человеку. Она играет определенную роль в развитии Эдипова комплекса. Маленький мальчик прояв- ляет особый интерес к своему отцу. Он хотел бы стать и быть таким, как он, быть на его месте во всех случаях. Мы говорим с уверенностью: отец является для него идеа- лом. Это отношение не имеет ничего общего с пассивной или женственной установкой к отцу (и к мужчине вообще), оно является, наоборот, исключительно мужским. Оно от- лично согласуется с Эпидовым комплексом, подготовке ко- торого оно способствует. Одновременно с этой идентифи- кацией с отцом мальчик начинает относиться к матери как к объекту опорного типа. Итак, он проявляет две психо- логически различные привязанности: к матери -- чисто сексуальное объектное влечение, а к отцу -- идентифика- цию с идеалом. Обе привязанности существуют некоторое время одна наряду с другой, не оказывая взаимного влия- ния и не мешая друг другу. Вследствие безостановочно прогрессирующего объединения душевной жизни они, нако- нец, сталкиваются, и благодаря этому стечению возникает нормальный Эдипов комплекс. Ребенок замечает, что отец стоит на пути к матери; его идентификация с отцом при- нимает теперь враждебный оттенок и становится идентична желанию занять место отца также и у матери. Идентифика- ция21 амбивалентна с самого начала, она может служить выражением нежности, равно как и желания устранить от- ца. Она ведет себя как отпрыск первой оральной фазы ли- бидинозной организации, во время которой внедряют в се- бя любимый и ценный объект путем съедения и при этом уничтожают его, как таковой. Людоед остается, как из- вестно, на этой точке зрения: он пожирает как своих врагов, так и тех, кого он любит. Судьба этой идентифи- кации с отцом потом легко теряется из виду. Может слу- читься так, что в Эдиповом комплексе происходит измене- ние в том смысле, что отец при женственной установке принимается за объект, от которого прямые сексуальные влечения ожидают своего удовлетворения, и тогда иденти- фикация с отцом становится предтечей объектной привя- занности к отцу. То же самое относится к маленькой до- чери в ее взаимоотношениях с матерью. Отличие такой идентификации с отцом от выбора отца как объекта легко формулировать. В первом случае отец является тем, чем хотят быть, во втором случае -- тем, чем хотят обла- дать. Итак, отличие заключается в том, относится ли эта привязанность к субъекту или к объекту человеческого "Я". Поэтому первая привязанность может существовать еще до выбора сексуального объекта. Гораздо труднее наглядно изложить это различие метапсихологически. Нуж- но только отметить, что идентификация стремится к сфор- мированию своего "Я" по образцу другого человека, кото- рый берется за "идеал". Из более запутанной связи мы выделяем идентификацию при невротическом симптомокомп- лексе. Маленькая девочка, которую мы наблюдаем, прояв- ляет тот же самый болезненный симптом, что и ее мать, например, тот же самый мучительный кашель. Это может происходить различными путями. Это -- либо идентифика- ция с матерью, порожденная Эдиповым комплексом, означа- ющая враждебное желание занять место матери, и этот симптом является выражением любви к отцу, как к объек- ту; он реализует замену матери, находясь под влиянием сознания своей виновности: ты хотела быть матерью, те- перь ты являешься ею, по крайней мере, в страдании. Это -- полный механизм образования истерического симптома. Или же этот симптом идентичен симптому любимого лица. (Так, например, Дора в "Bruchstьck einer Hysterieanaly- se" имитировала кашель отца); в этом случае мы могли бы описать суть вещей таким образом, что идентификация за- няла место выбора объекта, а выбор объекта деградировал до идентификации. Мы слышали, что идентификация являет- ся самой ранней и самой первоначальной формой эмоцио- нальной привязанности; при наличии образования симпто- мов, следовательно, вытеснения и при господстве меха- низмов бессознательного часто происходит так, что выбор объекта опять становится идентификацией, т. е., что "Я" берет на себя качества объекта. Интересно отметить, что "Я" копирует при идентификациях иногда любимое лицо, а иногда -- нелюбимое. Нам должно также придти в голову, что в обоих случаях идентификация является только час- тичной, в высшей степени ограниченной, что она заимс- твует лишь одну черту объектного лица. Третьим особенно частым и важным случаем образования симптома является тот случай, когда идентификация совершенно не обращает внимания на объектное соотношение к лицу, которое она копирует. Когда, например, девушка, живущая в пансиона- те, получает письмо от своего тайного возлюбленного, возбуждающее ее ревность, и реагирует на него истери- ческим припадком, то некоторые из ее подруг, знающие об этом, заражаются этим припадком, как мы говорим, путем психической инфекции. Здесь действует механизм иденти- фикации, происходящей на почве желания или возможности находиться в таком же положении. Другие тоже хотели бы иметь тайную любовную связь и соглашаются под влиянием сознания своей виновности также и на связанное с ней страдание. Было бы неправильно утверждать, что они присваивают себе этот симптом из сострадания. Наоборот, сострадание возникает лишь из идентификации, и доказа- тельством этого является тот факт, что такая инфекция или имитация возникает и при таких обстоятельствах, когда предшествующая симпатия меньше той, которая имеет обычно место между подругами по пансионату. Одно "Я" почувствовало в другом существенную аналогию в одном пункте, в нашем примере -- в одной и той же готовности к чувству; на основании этого создается идентификация в этом пункте, и под влиянием патогенной ситуации иденти- фикация передвигается на симптом, продуцируемый челове- ческим "Я". Идентификация через симптом становится, та- ким образом, признаком скрытого места у обоих "Я", ко- торое должно было бы быть вытеснено. Мы можем объеди- нить изученное в этих трех источниках: во-первых, иден- тификация является самой первоначальной формой эмоцио- нальной привязанности к объекту, во-вторых, она стано- вится путем регрессии заменою либидинозной привязаннос- ти к объекту, как будто путем интроекции объекта в "Я", и в-третьих, она может возникнуть при каждой вновь под- меченной общности с лицом, не являющимся объектом поло- вого влечения. Чем значительнее эта общность, тем ус- пешнее должна быть эта частичная идентификация, дающая, таким образом, начало новой привязанности. Мы догадыва- емся, что взаимная привязанность индивидов, составляю- щих массу, является по своей природе такой идентифика- цией в силу важной аффективной общности, и мы можем предположить, что эта общность заключается в привязан- ности к вождю. Мы, конечно, далеки от того, чтобы счи- тать проблему идентификации исчерпанной; мы стоим у преддверия того, что психология называет "вчувствовани- ем" и что принимает наибольшее участие в нашем понима- нии чуждого "Я" других лиц. Но мы ограничиваемся здесь ближайшими аффективными проявлениями идентификации и оставляем в стороне ее значение для нашей интеллекту- альной жизни. Психоаналитическое исследование, затро- нувшее вскользь и более трудные проблемы психозов, мо- жет указать нам на идентификацию также и в некоторых других случаях, не совсем доступных нашему пониманию. Два из этих случаев я подробно разберу для наших даль- нейших рассуждений. Генезис мужской гомосексуальности в целом ряде случаев таков: молодой человек был чрезвы- чайно долго и интенсивно фиксирован на своей матери в смысле Эдипова комплекса. Однако после периода половой зрелости наступает, наконец, время, когда необходимо променять мать на другой сексуальный объект. Тогда дело принимает неожиданный оборот: юноша покидает свою мать, он идентифицирует себя с ней, он превращается в нее и ищет теперь объекты, которые могли бы заменить ему его "Я", которые он мог бы так любить и ласкать, как мать проявляла это к нему. Это -- частый процесс, который может быть подтвержден в любом случае, и который, разу- меется, совершенно независим от какого бы то ни было предположения об органической подкладке и о мотивах этого внезапного изменения. В этой идентификации пора- зительно ее большее содержание; она видоизменяет чело- веческое "Я" в крайне важном вопросе, в сексуальном ха- рактере, по прототипу существовавшего до сих пор объек- та. При этом самый объект покидается: будет ли это окончательно или только в том смысле, что он сохраняет- ся в бессознательной сфере -- это не входит в вопросы нашей дискуссии. Идентификация с объектом, от которого человек отказался или который утрачен, с целью замены его, интроекция этого объекта в свое "Я" не является, конечно, новостью для нас. Такой процесс можно иногда наблюдать непосредственно у маленького ребенка. Недавно в "Internationale Zeitschrift fьr Psychoanalyse" было опубликовано такое наблюдение: ребенок, чувствовавший себя несчастным вследствие потери котенка, объяснил, недолго думая, что он теперь сам котенок; он ползал со- ответственно этому на четвереньках, не хотел есть за столом и т. д.22. Другой пример такой интроекции объек- та дал нам анализ меланхолии; этот аффект насчитывает среди своих важнейших причин реальную или аффективную утрату любовного объекта. Основной характерной чертой этих случаев является жестокое самоунижение человечес- кого "Я" в связи с беспощадной критикой и жестокими са- моупреками. Анализ выяснил, что эта критика и эти упре- ки в сущности относятся к объекту и являются местью че- ловеческого "Я" этому объекту. Тень объекта упала на "Я", сказал я в другом месте. Интроекция объекта высту- пает здесь с несомненной очевидностью. Но меланхолия выявляет и нечто другое, что может быть важным для на- ших дальнейших рассуждений. Она показывает нам челове- ческое "Я" разделенным, распавшимся на две части, одна из которых неистовствует против другой. Эта другая часть видоизменена интроекцией, она включает утраченный объект. Но и та часть, которая проявляет себя столь свирепо, небезызвестна нам: она включает совесть, кри- тическую инстанцию в "Я", которая и в нормальном состо- янии также критически противопоставляет себя "Я", но она никогда не делает этого столь неумолимо и столь несправедливо. Мы уже раньше имели повод (нарцисизм, печаль и меланхолия) сделать предположение, что в нашем "Я" развивается такая инстанция, которая может обосо- биться от остального "Я" и вступить с ним в конфликт. Мы назвали ее "Я"-идеалом и приписали ей функции само- наблюдения, моральной совести, цензуры сновидения и главную роль при вытеснении. Мы сказали, что она явля- ется преемником первоначального нарцисизма, в котором детское "Я" находило свое самоудовлетворение. Постепен- но она восприняла из окружающей среды те требования, которые последняя предъявляла к "Я" и которые "Я" не всегда могло исполнить, и человек, не будучи доволен своим "Я", имел все-таки возможность находить свое удовлетворение в дифференцированном из "Я" "Я"-идеале. Далее, мы установили, что в бреде наблюдения (Beobach- tungswahn) становится очевидным распад этой инстанции, и при этом открывается ее происхождение из влияния ав- торитетов, прежде всего родителей23. Но мы не забыли указать, что размеры отстояния этого "Я"-идеала от ак- туального "Я" чрезвычайно варьируют для каждого отдель- ного индивида и что у многих эта дифференцировка внутри "Я" не идет дальше, чем у ребенка. Но прежде, чем мы сможем применить этот материал для понимания либидиноз- ной организации массы, мы должны принять во внимание другие изменчивые соотношения между объектом и "Я". Мы отлично знаем, что заимствованными из патологии приме- рами мы не исчерпали сущности идентификации и оставили, таким образом, отчасти незатронутой загадку массы. Здесь должен был бы быть предпринят гораздо более осно- вательный и более полный психический анализ. От иденти- фикации путь ведет через подражание к вчувствованию, т. е. к пониманию механизма, благодаря которому для нас вообще возможно соприкосновение с душевной жизнью дру- гого человека. И в проявлениях существующей идентифика- ции многое надо еще выяснить. Ее следствием является, между прочим, еще то, что человек ограничивает свою аг- рессивность по отношению к тому лицу, с которым он себя идентифицирует; человек щадит его и оказывает ему по- мощь. Изучение таких идентификаций, лежащих, например, в общности кланов, выяснило Robertson'y Smith'y порази- тельный результат, что они покоятся на признании общей субстанции (Kinship and Marriage, 1885) и поэтому могут быть созданы путем сообща принятой пищи. Эта черта поз- воляет связать такую идентификацию с конструированной мною в "Тотем и табу" первобытной историей человеческой семьи.