Практика языка даже в своих капризах остается верна какой-то действитель- ности. Хотя она называет "любовью" самые разнообразные эмоциональные отношения, которые и мы теоретически объ- единяем под названием "любовь", однако, она потом опять сомневается, является ли эта любовь настоящей, правиль- ной, истинной; она указывает на целую градацию возмож- ностей среди любовных феноменов. Нам также нетрудно бу- дет наблюдать эту градацию. В целом ряде случаев влюб- ленность является не чем иным, как нахождением со сто- роны сексуального влечения объекта для цели прямого сексуального удовлетворения, причем с достижением этой цели влюбленность угасает; это называют низменной, чувственной любовью. Но, как известно, либидинозная си- туация редко бывает так проста. Уверенность, с какой можно рассчитывать на новое пробуждение только что угасшей потребности, должна, конечно, быть ближайшим мотивом к тому, чтобы питать к сексуальному объекту длительное влечение, чтобы "любить" его также в свобод- ные от страсти промежутки. Из этой замечательной исто- рии развития любовной жизни человека вытекает другой момент. Ребенок находит в первой фазе, заканчивающейся в большинстве случаев к пяти годам, в одном из родите- лей свой первый любовный объект, на котором фиксируются все его сексуальные влечения, требующие удовлетворения. Наступающее затем вытеснение вынуждает ребенка отка- заться от большинства этих детских сексуальных целей и оставляет после себя глубокое изменение отношения к ро- дителям. Ребенок остается в дальнейшем привязанным к родителям, но его влечения следует назвать "заторможен- ными в смысле цели". Чувства, питаемые им, начиная с этого момента, к этим любимым лицам, обозначаются как "нежные". Известно, что в бессознательном сохраняются в большей или меньшей степени прежние "чувственные" стремления, так что первоначальный приток влечения про- должает в известном смысле существовать24. С наступле- нием половой зрелости развиваются, как известно, новые, очень интенсивные стремления к достижению прямых сексу- альных целей. В неблагоприятных случаях они остаются в качестве чувственного потока отделенными от длительных "нежных" эмоциональных направлений. Мы имеем перед со- бой картину, обе стороны которой так охотно идеализиру- ются некоторыми литературными направлениями. Мужчина проявляет мечтательные склонности к глубокоуважаемым женщинам, которые не привлекают его, однако, в половом отношении, и он потентен только в отношении к другим женщинам, которых он не "любит", не уважает или даже презирает25. Однако чаще юноше удается синтез лишенной чувственности небесной любви и чувственной земной люб- ви, и его отношение к сексуальному объекту характеризу- ется совместным действием незаторможенных и заторможен- ных в смысле цели влечений. По количеству заторможенных в отношении цели нежных влечений можно судить о силе влюбленности, в противоположность чисто чувственным же- ланиям. В рамках этой влюбленности нам с самого начала бросается в глаза феномен сексуальной переоценки, то обстоятельство, что сексуальный объект до некоторой степени не подвергается критике, что все его качества оцениваются выше, чем качества нелюбимых людей или чем качества того же объекта к тому времени, когда он еще не был любим. При несколько более сильном вытеснении или подавлении чувственных стремлений создается ложное впечатление, что объект в силу своих духовных преиму- ществ любим также и чувственной любовью, в то время как в действительности, наоборот, лишь чувственная любовь награждает его этими преимуществами. Стремление, созда- ющее в данном случае ошибочное суждение называется иде- ализацией. Благодаря этому же нам облегчается ориенти- ровка. Мы замечаем, что объект трактуется как собствен- ное "Я", что, следовательно, при влюбленности на объект изливается большая часть нарцисического либидо. При не- которых формах любовного выбора становится даже очевид- ным, что объект служит для замены своего собственного недостигнутого "Я"-идеала. Его любят в силу тех совер- шенств, к которым человек стремился для своего собс- твенного "Я", и которых он добивается теперь этим окольным путем для удовлетворения своего нарцисизма. Если сексуальная переоценка и влюбленность становятся еще больше, то ясность картины становится еще несомнен- нее. Влечения, добивающиеся прямого сексуального удов- летворения, могут быть теперь совсем оттеснены, как это обычно происходит при мечтательной любви юношей; "Я" становится все непритязательнее, скромнее; объект ста- новится все великолепнее, ценнее. Он овладевает, в кон- це концов, всей самовлюбленностью "Я", так что самопо- жертвование "Я" становится естественным следствием. Объект, так сказать, поглотил "Я". Черты покорности, ограничения нарцисизма, несоблюдения своих интересов имеются налицо в каждом случае влюбленности. В крайнем случае они еще усиливаются и выступают на первый план благодаря оттеснению чувственных влечений. Это происхо- дит особенно легко в случае несчастной, неудачной люб- ви, так как при каждом сексуальном удовлетворении сек- суальная переоценка все же испытывает некоторое пониже- ние. Одновременно с тем, как человек приносит объекту в "жертву" свое "Я" (эта жертва ничем не отличается от сублимированной жертвы ради абстрактной идеи), целиком отпадают принадлежащие "Я"-идеалу функции. Молчит кри- тика, которая исходила от этой инстанции; все то, что делает и чего требует объект, правильно и безупречно. Нет места для совести во всем том, что совершается в пользу объекта. В любовном ослеплении человек становит- ся преступником без раскаяния. Вся ситуация укладывает- ся без остатка в формулу: объект занял место "Я"-идеа- ла. Разница между идентификацией и влюбленностью в ее крайних проявлениях, называемых очарованием, рабской покорностью, легко описать. В первом случае "Я" обога- тилось качествами объекта, оно "интроецировало" объект, по выражению Fеrеnсzi; во втором случае оно обеднело, принесло себя в жертву объекту, поставило его на место своей важнейшей составной части. При ближайшем рассмот- рении можно заметить, что такое изложение рождает про- тиворечие, которого на самом деле не существует. Речь идет экономически не об обеднении или обогащении; край- нюю влюбленность тоже можно описать так, что "Я" интро- ецирует объект. Быть может, другое отличие скорее охва- тит сущность. В случае идентификации объект утрачивает- ся или от него отказываются; затем он опять восстанав- ливается в "Я"; "Я" изменяется частично по прототипу утраченного объекта. Иногда объект сохраняется и, как таковой, переоценивается со стороны и за счет "Я". Но и относительно этого возникает сомнение. Действительно ли твердо установлено, что идентификация предполагает от- каз от влечения к объекту, не может ли существовать от- каз при сохранении объекта? И прежде чем мы вдадимся в дискуссию по поводу этого сложного вопроса, у нас может явиться мысль, что другая альтернатива включает в себе сущность этого положения вещей, а именно: занимает ли объект место "Я" или "Я"-идеала. От влюбленности, оче- видно, недалеко до гипноза. Аналогия обоих состояний очевидна; то же покорное подчинение, податливость, от- сутствие критического отношения к гипнотизеру, равно как и к любимому лицу, то же отсутствие личной инициа- тивы. Нет никакого сомнения в том, что гипнотизер занял место "Я"-идеала. Все соотношения при гипнозе лишь бо- лее явственны и усилены, так что было бы целесообразнее объяснять влюбленность при помощи гипноза, чем наобо- рот. Гипнотизер является единственным объектом, никакой другой объект не принимается во внимание рядом с ним. "Я" переживает точно во сне все то, чего он требует и что он приказывает, и этот факт напоминает нам о том, что мы не упомянули среди функций "Я"-идеала испытания реальности26. Нет ничего удивительного в том, что "Я" считает всякое ощущение реальным, если психическая инс- танция, занимавшаяся прежде испытанием реальности, зас- тупается за эту реальность. Полное отсутствие стремле- ний с незаторможенной сексуальной целью способствует крайней чистоте проявлений. Гипнотическое отношение яв- ляется неограниченным влюбленным самопожертвованием при исключении сексуального удовлетворения, в то время как при влюбленности оно только откладывается на время и остается на заднем плане, как целевая возможность в дальнейшем. Но, с другой стороны, мы можем также ска- зать, что гипнотическое отношение является (если допус- тимо такое выражение) массой, состоящей из двух людей. Гипноз не является подходящим объектом для сравнения с массой, так как он скорее идентичен с ней. Он изолирует из весьма сложной структуры массы один элемент: отноше- ние к вождю. Этим ограничением численности гипноз отли- чается от массы, от влюбленности же он отличается от- сутствием чисто сексуальных стремлений. Он занимает среднее место между тем и другим. Интересно отметить, что именно заторможенные в смысле цели сексуальные стремления создают длительные привязанности людей друг к другу. Но это легко понять из того факта, что эти стремления неспособны к полному удовлетворению, в то время как незаторможенные сексуальные стремления пре- терпевают чрезвычайное понижение каждый раз при дости- жении сексуальной цели. Чувственная любовь предназначе- на к угасанию, наступающему при удовлетворении, чтобы быть продолжительной, она должна быть с самого начала смешана с чисто нежными, т. е. заторможенными в смысле цели компонентами, или должна претерпеть такое смеше- ние. Гипноз разрешил бы нам загадку либидинозной конститу- ции, если бы он сам еще не содержал таких черт, которые не укладываются в рамки данного рационального объясне- ния -- как влюбленности при исключении чисто сексуаль- ных стремлений. В нем еще многое непонятно, мистично. Он содержит примесь парализованности, вытекающей из от- ношения сильного к слабому, беспомощному, что является переходом к гипнозу, вызванному испугом у животных. Способ, которым вызывается гипноз, и его отношение к сну неясны, а загадочный выбор лиц, подходящих для гип- ноза, в то время как другие совершенно непригодны, ука- зывает на еще неизвестный момент, который в нем осу- ществлен и который делает, может быть, возможным лишь чистоту либидинозных установок. Достойно внимания, что моральная совесть гипнотизируемого лица может остаться резистентной даже при полной суггестивной податливости в остальном. Но это может происходить потому, что при гипнозе в том виде, в каком он производится в большинс- тве случаев, может сохраниться знание того, что речь идет только об игре, о ложной репродукции другой, го- раздо более важной в жизненном отношении ситуации. Предшествующими рассуждениями мы целиком подготовлены к тому, чтобы начертать формулу либидинозной конституции массы, по крайней мере такой массы, которую мы до сих пор рассматривали, которая, следовательно, имеет вождя и которая не могла приобрести вторично, путем слишком большой "организованности", качеств индивида. Такая первичная масса является множеством индивидов, поста- вивших один и тот же объект на место своего "Я"-идеала и идентифицировавшихся вследствие этого друг с другом в своем "Я".
IX. СТАДНЫЙ ИНСТИНКТ Мы недолго будем радоваться иллю- зорному разрешению загадки массы этой формулой. Нас тотчас обеспокоит мысль о том, что мы, в сущности, сос- лались на загадку гипноза, в котором есть еще так много неразрешенного. И тут возникает новое возражение даль- нейшему исследованию. Мы должны сказать себе, что мно- гочисленные аффективные привязанности, отмеченные нами в массе, вполне достаточны для объяснения одной из ее характерных черт: недостатка самостоятельности и иници- ативы у индивида, однородности его реакций с реакциями всех других, его снижения, так сказать, до массового индивида. Но масса проявляет нечто большее, если мы рассмотрим ее как одно целое; черты слабости интеллек- туальной деятельности, аффективной незаторможенности, неспособности к обуздыванию и к отсрочке, склонность к переходу границ в проявлении чувств и к полному перехо- ду этих чувств в действия --все это и т. п., так ярко изложенное Лебоном, создает несомненную картину регрес- сии душевной деятельности до более ранней ступени, ка- кую мы обычно находим у дикарей и у детей. Такая рег- рессия особенно характерна для обыкновенной массы, в то время как у высоко организованных искусственных масс она, как мы слышали, не может быть глубокой. Таким об- разом у нас получается впечатление состояния, в котором отдельные эмоциальные побуждения и личный интеллекту- альный акт индивида слишком слабы, чтобы проявиться от- дельно и обязательно должны дожидаться подкрепления в виде однородного повторения со стороны других людей. Вспомним о том, сколько этих феноменов зависимости от- носится к нормальной конституции человеческого общест- ва, как мало в нем имеется оригинальности и личного му- жества, как сильно каждый человек находится во власти установок массовой души, проявляющейся в расовых осо- бенностях, в сословных предрассудках, общественном мне- нии и т. д. Загадка суггестивного влияния увеличивается для нас утверждением того факта, что такое влияние ока- зывается не только вождем, но и каждым индивидом на другого индивида, и мы бросаем себе упрек в том, что мы односторонне подчеркнули отношение к вождю, не обратив никакого внимания на другой фактор взаимного внушения. Из чувства скромности мы захотим прислушаться к другому голосу, который сулит нам объяснение, исходящее из бо- лее простых основоположений. Я заимствую такое объясне- ние из прекрасной книги W. Trotter'a о стадном инстинк- те и сожалею лишь о том, что она не вполне избежала ан- типатии, явившейся результатом последней великой вой- ны27. Trotter считает описанные душевные феномены массы производным стадного инстинкта (gregariousness), являю- щегося врожденным как для человека, так и для других видов животных. Эта стадность является биологически аналогией и как бы продолжением многоклеточности; в смысле либидинозной теории она является дальнейшим про- явлением вытекающей из либидо склонности всех однород- ных живых существ объединиться в единицы большого объ- ема28. Индивид чувствует себя неполным (incomplete), когда он один. Страх маленького ребенка является уже проявлением этого стадного инстинкта. Противоречие ста- ду равносильно отделению от него и потому избегается со страхом. Стадо же отрицает все новое, непривычное. Стадный инстинкт является чем-то первичным, неподдаю- щимся дальнейшему разложению (which cannot be split up). Trotter приводит ряд влечений (или инстинктов), которые он считает первичными: инстинкт самосохранения, питания, половой инстинкт и стадный инстинкт. Последний должен часто противопоставляться другим инстинктам. Сознание виновности и чувство долга являются характер- ным достоянием gregarious animal. Из стадного инстинкта исходят, по мнению Trotter'a также и вытесняющие силы, которые психоанализ открыл в "Я", а следовательно и то сопротивление, с которым сталкивается врач при психоа- налитическом лечении. Своим значением язык обязан своей способности дать людям возможность взаимного понимания в стаде, на нем покоится, главным образом, идентифика- ция индивидов друг с другом. Подобно тому как Лебон в центре своего внимания поставил преимущественно харак- терные недолговечные массы, a Mc Dougall -- стабильные общества, так Trotter сосредоточил свое внимание на са- мых распространенных объединениях, в которых живет че- ловек, этот zwou politikou, и дал им психологическое обоснование. Тrоtter'y не нужно искать происхождения стадного инстинкта, так как он считает его первичным и не разрешимым. Его примечание, что Boris Sidis считает стадный инстинкт производным внушаемости, к счастью для него излишне; это -- объяснение по хорошо известному, неудовлетворительному шаблону, и обратное положение, гласящее, что внушаемость является производным стадного инстинкта, оказалось для меня более очевидным. Но про- тив изложения Trotter'a можно с еще большим правом, чем против других, возразить, что оно обращает слишком мало внимания на роль вождя в массе, в то время как мы склонны к противоположному мнению, что сущность массы не может быть понята, если пренебречь вождем. Стадный инстинкт вообще не оставляет места вождю, вождь только случайно привходит в стадо, и в связи с этим стоит тот факт, что из этого инстинкта нет пути к потребности в божестве; стаду недостает пастуха. Но, кроме того, из- ложение Trotter'a можно психологически опровергнуть, т. е. можно по меньшей мере сделать вероятным, что стадное влечение поддается разложению, что оно не является пер- вичным в том смысле, как инстинкт самосохранения и по- ловой инстинкт. Разумеется, нелегко проследить онтоге- нез стадного инстинкта. Страх маленького ребенка, ос- тавленного наедине (Trotter толкует его уже как прояв- ление инстинкта), легче допускает другое толкование. Он относится к матери, впоследствии к другим любимым ли- цам, и является выражением неисполненного желания, с которым ребенок не умеет ничего сделать, кроме превра- щения его в страх29. Страх оставленного наедине с самим собою маленького ребенка не уляжется при виде любого человека "из стада"; наоборот, приближение такого "чу- жого человека" вызовет лишь страх. У ребенка долго не замечают ничего, что говорило бы о стадном инстинкте или о чувстве массы (Massengefьhl). Такое чувство обра- зуется лишь в детских, где много детей, из их отношения к родителям, а именно: как начальная зависть, с которой старший ребенок встречает младшего. Старший ребенок хо- тел бы, конечно, ревниво вытеснить младшего, отдалить его от родителей, лишить его всех прав, но ввиду того, что этот ребенок, как и все последующие, одинаково лю- бим родителями, старший ребенок, не имея возможности удержать свою враждебную установку без ущерба для себя, вынужден идентифицировать себя с другими детьми, и в детской среде возникает чувство массы или общности, по- лучающее свое дальнейшее развитие в школе. Первым тре- бованием этого реактивного образования является требо- вание справедливости, одинакового обращения со всеми. Известно, как громко и настойчиво проявляется это тре- бование в школе. Если я сам не могу быть любимчиком, то пусть, по крайней мере, никто не будет любимчиком. Мож- но было бы считать это превращение и замену ревности чувством массы в детской и в школе чем-то неправдопо- добным, если бы тот же самый процесс вновь не наблюдал- ся несколько позже при других соотношениях. Стоит вспомнить о толпе мечтательно влюбленных дам и жриц, теснящихся вокруг певца или пианиста после его концер- та. Вероятно, каждой из них хотелось бы отнестись рев- ниво ко всем другим, однако, ввиду их множества и свя- занной с этим невозможности достичь цели своей влюблен- ности, они отказываются от этого и вместо того, чтобы вцепиться друг другу в волосы, они действуют, как еди- ная масса, благоговеющая перед тем, кого они чествуют, проявляя это сообща; они были бы рады поделиться его локоном. Они, первоначальные соперницы, могут идентифи- цироваться друг с другом, благодаря одинаковой любви к одному и тому же объекту. Если ситуация, как это обычно бывает, может быть разрешена с помощью инстинкта нес- колькими способами, то нет ничего удивительного в том, что осуществляется тот исход, с которым связана возмож- ность некоторого удовлетворения, в то время как другой способ, даже более очевидный, не используется, так как реальные соотношения отказывают ему в достижении этой цели. Дух общественности, esprit de corps и т. д., ко- торые оказывают впоследствии свое действие в обществе, не скрывают своего происхождения из первоначальной за- висти. Никто не должен иметь желания выдвинуться, каж- дый должен быть равен другому, все должны обладать оди- наковыми ценностями. Социальная справедливость должна обозначать, что человек сам отказывается от многого для того, чтобы другие тоже должны были отказаться от это- го, или -- что то же самое -- не могли требовать этого. Это требование равенства является корнем социальной со- вести и чувства долга. Неожиданным образом мы находим его в боязни инфекции у сифилитиков, которую мы поняли благодаря психоанализу. Боязнь этих несчастных является выражением их сопротивления против бессознательного же- лания распространить свою инфекцию на других. Ибо поче- му же они одни должны быть инфицированы и лишены очень многого, а другие -- нет? Прекрасная притча о суде Со- ломона имеет это же самое ядро. Если у одной женщины умер ребенок, то другая тоже не должна иметь живого ре- бенка. По этому желанию можно было узнать потерпевшую. Итак, социальное чувство покоится на превращении чувс- тва, бывшего сначала враждебным, в положительно окра- шенную привязанность, носящую характер идентификации. Поскольку мы до сих пор проследили этот процесс, оказы- вается, что это превращение совершается под влиянием обшей нежной привязанности к лицу, стоящему вне массы. Наш анализ идентификации кажется нам самим неисчерпыва- ющим, но для нашей настоящей цели достаточно вернуться к тому положению, что масса требует строгого соблюдения равенства. Мы уже слышали при обсуждении обеих искусс- твенных масс, церкви и армии, что их предпосылкой явля- ется одинаковая любовь вождя ко всем участникам массы. Но мы не забываем, что требование равенства, существую- щее в массе, относится только к ее отдельным членам и не касается вождя. Все участники массы должны быть рав- ны между собою, но все они хотят, чтоб над ними власт- вовал вождь. Многие равные между собою, могущие иденти- фицироваться друг с другом, и один единственный, пре- восходящий их всех -- такова ситуация, существующая в жизнеспособной массе. Следовательно, мы позволяем себе внести коррекцию в выражение Trotter'a что человек -- стадное животное; он является скорее животным орды, участником орды, предводительствуемой вождем.
Х. МАССА И ПЕРВОБЫТНАЯ ОРДА В 1912 году я согласился с предполо- жением Ч. Дарвина, что первобытной формой человеческого общества была орда, над которой неограниченно властво- вал сильный самец. Я сделал попытку показать, что судь- ба этой орды оставила неизгладимые следы в истории че- ловечества, в частности -- что развитие тотемизма, ох- ватывающего зачатки религии, нравственности и социаль- ного расчленения, связано с насильственным убийством вождя и превращением отцовской орды в братскую общи- ну30. Правда, это -- только гипотеза, как и многие дру- гие предположения, с помощью которых исследователь до- исторического периода пытается осветить мрак, окутываю- щий первобытный период -- один снисходительный английс- кий критик (Кroeger) остроумно назвал ее "just so sto- ry", -- но я думаю, что эта гипотеза заслуживает боль- шего внимания, если она оказывается способной создать связь и понимание в новых областях знания. Человеческие массы показывают нам опять-таки знакомую картину власт- ного самодержца среди толпы равных между собой товари- щей; картина эта содержится и в нашем представлении о первобытной орде. Психология этой массы, в том виде, как мы ее знаем из часто приводившихся описаний -- ис- чезновение сознательной индивидуальности, ориентировка мыслей и чувств в одинаковых направлениях, преобладание аффективности и бессознательной душевной сферы, тенден- ция к немедленному выполнению появляющихся намерений, -- соответствует состоянию регрессии до примитивной ду- шевной деятельности, которую можно было бы приписать именно первобытной орде. К первобытной орде относится особенно то, что мы раньше описали в общей характерис- тике людей. Воля индивида была слишком слаба, он не ре- шался действовать. Никакие импульсы, кроме коллектив- ных, не осуществлялись, существовала только общая воля, единичной воли не было, представление не решалось вы- литься в волевой акт, если оно не было усилено ощущени- ем своего всеобщего распространения. Эта слабость представления находит свое объяснение в силе общей всем участникам массы эмоциональной привязанности, а присое- диняющаяся однородность жизненных обстоятельств и от- сутствие частной собственности определяет однородность жизненных актов у отдельных индивидов. -- Экскремен- тальные потребности тоже не исключают общности, как можно заметить у детей и солдат. Единственным безуслов- ным исключением является половой акт, в котором третье лицо по меньшей мере излишне: в крайнем случае, мучи- тельно ожидают его ухода. О реакции сексуальной потреб- ности (генитального удовлетворения) против стадности см. ниже. Итак, масса кажется нам вновь ожившей перво- бытной ордой. Подобно тому, как первобытный человек мо- жет ожить в каждом индивиде, так и из любой человечес- кой толпы может быть воссоздана первобытная орда. Пос- кольку масса обычно господствует над людьми, мы узнаем в ней продолжение первобытной орды. Мы должны были бы сделать заключение, что психология массы является древ- нейшей человеческой психологией. Индивидуальная психо- логия, которую мы выделили, пренебрегала остаточными массовыми проявлениями, выросла лишь впоследствии, пос- тепенно и, так сказать, частично лишь обособившись из древней психологии масс. Мы еще рискнем указать исход- ный пункт этого развития. Ближайшее рассуждение показы- вает нам, в каком пункте это положение нуждается в кор- рекции. Индивидуальная психология должна быть столь же древней, как и массовая психология, так как с самого начала существовала двоякая психология: психология ин- дивидов -- участников массы, и психология отца, началь- ника, вождя. Индивиды, составлявшие массу, были так же связаны, как мы их видим еще и теперь, но отец перво- бытной орды был свободен. Его интеллектуальные акты бы- ли сильны и независимы даже в своей обособленности, его воля не нуждалась в усилении другой волей. Мы в силу последовательности должны предположить, что его "Я" бы- ло мало связано в либидинозном отношении, он не любил никого, кроме себя, других любил только постольку, пос- кольку они служили его потребностям. Его "Я" не давало объектам ничего лишнего. На заре истории человечества он был сверхчеловеком, которого Ницше ожидал лишь в бу- дущем. Еще теперь участники массы нуждаются в иллюзии, что все они в одинаковой мере любимы вождем, но сам вождь не должен любить никого, он должен принадлежать к породе властвующих, быть абсолютно нарцисичным, но са- моуверенным и самостоятельным. Мы знаем, что любовь создает преграду нарцисизму, и мы могли показать, как она стала культурным фактором благодаря этому влиянию. Первобытный отец орды не был еще бессмертным, каким он стал впоследствии благодаря обожествлению. Когда он умер, он должен был быть заменен; его место занял, ве- роятно, один из младших сыновей, бывший до тех пор участником массы, как и всякий другой индивид. Следова- тельно, должна существовать возможность превратить пси- хологию массы в индивидуальную психологию, должно быть найдено условие, при котором осуществляется такое прев- ращение, подобно тому как пчелы имеют возможность сде- лать, в случае необходимости, из личинки матку вместо работницы. Тогда можно представить себе только следую- щее: первобытный отец мешал своим сыновьям в удовлетво- рении их прямых сексуальных стремлений; он принуждал их к воздержанию и вследствие этого к эмоциональной привя- занности к себе и друг к другу; эти привязанности могли вытекать из стремлений, имевших заторможенную сексуаль- ную цель. Он вынуждал их, так сказать, к массовой пси- хологии. Его сексуальная ревность и нетерпимость стали в конечном итоге причиной массовой психологии. Можно также предположить, что изгнанные сыновья, разлученные с отцом, использовали результат идентификации друг с другом для гомосексуальной объектной любви и получили, таким образом, свободу для убийства отца. Для того, кто становился его последователем, тоже дана была возмож- ность сексуального удовлетворения, и этим открыт был выход из условий массовой психологии. Фиксация либидо на женщине, возможность удовлетворения без отсрочки и без отлагательства положили конец значению заторможен- ных в смысле цели сексуальных влечений и позволили нар- цисизму всегда оставаться на одном и том же уровне. К этому взаимоотношению между любовью и образованием ха- рактера мы еще вернемся в последней главе. Подчеркнем еще раз, как особенно поучительный момент, соотношение между конституцией первобытной орды и условиями, пре- дохраняющими искусственную массу от распада. На приме- рах войска и церкви мы видели, что таким условием явля- ется иллюзия об одинаковой любви вождя ко всем участни- кам массы. Но это -- прямо-таки идеалистическая обра- ботка соотношений, существующих в первобытной орде, в которой все сыновья чувствуют себя одинаково преследуе- мыми отцом и одинаково боятся его. Уже ближайшая форма человеческого общества, тотемистический клан, предпола- гает это преобразование, на котором построены все соци- альные обязательства. Неразрушимая прочность семьи, как естественного массового образования, покоится на том, что эта необходимая предпосылка одинаковой любви отца может действительно оказаться верной для нее. Но мы ожидаем большего от оценки массы с точки зрения перво- бытной орды. Эта оценка должна приблизить нас к понима- нию того непонятного, таинственного в массе, что скры- вается за загадочными словами: гипноз и внушение. И я полагаю, что эта оценка может приблизить нас к этому пониманию. Вспомним о том, что гипноз заключает в себе нечто жуткое, характер же жуткого указывает на какое-то вытеснение дряхлой старины и искренней привязанности31. Вспомним о том, как производится гипноз. Гипнотизер ут- верждает, что он обладает таинственной силой, лишающей субъекта его собственной воли, или -- что то же самое -- субъект верит в то, что гипнотизер обладает такой силой. Эта таинственная сила -- в публике ее еще часто называют животным магнетизмом -- должна быть той самой силой, которая являлась для первобытных народов источ- ником табу, т. е. силой, исходящей от королей и от на- чальников, благодаря которой к ним опасно приближаться (Mana). Гипнотизер хочет обладать этой силой; как же он выявляет ее? Требуя от человека, чтобы тот смотрел ему в глаза; в типичном случае он гипнотизирует своим взглядом. Но именно взгляд вождя опасен и невыносим для первобытных, как впоследствии взгляд божества для смертных. Еще Моисей должен был служить посредником между своим народом и Иеговой, так как народ не вынес бы взгляда божества, и когда Моисей возвращается после общения с богом, то от его лика исходит сияние, часть (Mana) перенеслась на него, как на посредника первобыт- ных людей32. Конечно, гипноз можно вызвать и другими путями. Это может ввести в заблуждение, это дало повод к необоснованным физиологическим теориям, как например гипноз, вызванный фиксацией на блестящем предмете или выслушиванием монотонного шума. В действительности эти приемы служат лишь отвлечению и приковыванию сознатель- ного внимания. Ситуация такова, как если бы гипнотизер сказал человеку: "займитесь исключительно моей лич- ностью, весь остальной мир совершенно неинтересен". Ко- нечно, было бы технически нецелесообразно, если бы гип- нотизер действительно повел такую речь. Благодаря ей гипнотизируемый был бы вырван из своей бессознательной установки и у него возникло бы сознательное сопротивле- ние. И хотя гипнотизер старается не направлять созна- тельное внимание субъекта на его намерения и хотя испы- туемое лицо погружается в такое состояние, при котором весь мир должен стать для него неинтересен, однако, гипнотизируемый бессознательно концентрирует все свое внимание на гипнотизере, создает установку раппорта, перенесения на гипнотизера. Косвенные методы гипнотизи- рования, подобно некоторым техническим приемам остроу- мия, имеют, следовательно, результатом определенное распределение душевной энергии, так как иное распреде- ление нарушило бы течение бессознательного процесса; эти методы приводят, в конце концов, к той же цели, что и прямое воздействие путем пристального взгляда или пассов. При гипнозе у человека существует бессознатель- ная установка на гипнотизера в то время, как сознатель- но он фиксирует свое внимание на изменяющихся, неинте- ресных восприятиях. При психоаналитическом лечении име- ет место противоположная ситуация, что заслуживает здесь упоминания. Во время психоанализа, по крайней ме- ре, один раз бывает так, что пациент упрямо утверждает, что теперь ему абсолютно ничего не приходит в голову. Его свободные ассоциации приостанавливаются, и его обычные импульсы привести их в движение не достигают цели. При настойчивости можно добиться, наконец, приз- нания в том, что пациент думает о виде, открывающемся из окон кабинета, об узоре обоев на стене, которую он видит перед собой, или об электрической лампочке, спус- кающейся с потолка. Это означает, что пациентом овладе- ло перенесение, что к нему предъявляют свои права бес- сознательные мысли, относящиеся к врачу. Прекращение свободных ассоциаций исчезает у пациента, как только объяснить ему это. Ferenczi совершенно правильно уста- новил, что гипнотизер занимает место родителей, отдавая приказание уснуть, предшествующее часто процедуре гип- ноза. Он полагает, что нужно различать два вида гипно- за: мягко успокаивающий и угрожающий; первый тип он от- носит к материнскому прототипу, второй -- к отцовско- му33. Приказание спать, отдаваемое при гипнозе, тоже обозначает не что иное, как требование не проявлять ни- какого интереса к внешнему миру и сконцентрировать его на личности гипнотизера. Это приказание так и понимает- ся гипнотизируемым, ибо в этом отвлечении от внешнего мира заключается психологическая характеристика сна и на нем покоится родственность сна с гипнотическим сос- тоянием. Итак, гипнотизер будит своими мероприятиями у гипнотизируемого часть его архаического наследства, ко- торое проявлялось и в отношении к родителям и которое претерпевало в отношении к отцу индивидуальное возоб- новление (Wiederbelebung); он будит представление об очень сильной личности в отношении которой можно иметь только пассивно мазохистическую установку, в присутс- твии которой нужно потерять свою волю; остаться с ней наедине, "попасться ей на глаза" -- является большим риском. Только в таком виде мы можем приблизительно представить себе отношение индивида в первобытной орде к первобытному отцу. Как мы знаем из других реакций, индивид сохраняет варьирующую в зависимости от индиви- дуальных особенностей степень оживления таких старых ситуаций. Знание того, что гипноз является только иг- рой, ложным обновлением тех старых впечатлений, может все же остаться и обеспечить сопротивление против слиш- ком серьезных последствий гипнотического уничтожения воли. Жуткий, навязчивый характер массы, обнаруживаю- щийся в ее суггестивных проявлениях, может быть, следо- вательно, по праву отнесен за счет ее происхождения от первобытной орды. Вождь массы все еще является перво- бытным отцом, которого продолжают бояться; масса все еще хочет, чтобы ею управляла неограниченная власть; она страстно жаждет авторитета; она жаждет, по выраже- нию Лебона, подчинения. Первобытный отец является мас- совым идеалом, который владеет вместо "Я"-идеала чело- веческим "Я". Гипноз может быть с правом назван массой, состоящей из двух человек, внушение может быть опреде- лено как убеждение, основанное не на восприятии и мыс- лительной работе, а на эротической привязанности. Нужно отметить, что взгляды, изложенные в этой главе застав- ляют нас вернутся от Bernheim'овского понимания гипноза к наивному, более старому толкованию его. По Bernheim'y все гипнотические феномены нужно считать производным внушения, а внушение является моментом, неподдающимся дальнейшему объяснению. Мы приходим к выводу, что вну- шение является проявлением гипнотического состояния, имеющего прочное обоснование в бессознательно сохранив- шемся предрасположении из первобытной истории челове- ческой семьи.
XI. СТУПЕНЬ ЛИЧНОСТИ Если, помня дополня- ющие друг друга описания психологии масс, данные раз- личными авторами, сделать обзор душевной жизни совре- менных людей, то можно растеряться перед ее сложностью и потерять надежду дать стройное описание ее. Каждый индивид является участником многих масс; он испытывает самые разнообразные привязанности, созданные идентифи- кацией; он создает свой "Я"-идеал по различнейшим про- тотипам. Итак, каждый индивид участвует во многих мас- совых душах, в душе своей расы, сословия, религии, го- сударства и т. д. и, кроме того, он до некоторой степе- ни самостоятелен и оригинален. Эти стойкие и длительные массы в своих мало видоизменяющихся проявлениях броса- ются в глаза меньше, чем быстро образующиеся непостоян- ные массы, по которым Лебон набросал блестящую характе- ристику массовой души, и в этих шумных эфемерных мас- сах, как бы возвышающихся над другими массами, происхо- дит чудо: бесследно (хотя бы только на короткое время) исчезает то, что мы назвали индивидуальностью. Мы поня- ли это чудо так, что индивид отказывается от своего идеала и заменяет его массовым идеалом, воплощающимся в вожде. Правильнее говоря, это чудо не во всех случаях одинаково велико. Отграничение "Я" от "Я"-идеала у мно- гих индивидов не произведено еще достаточно резко; оба они еще легко совпадают; "Я" часто сохраняет для себя свою прежнюю нарцисическую самовлюбленность. Благодаря этому чрезвычайно облегчается выбор вождя. Часто он должен обладать лишь типичными свойствами этих индиви- дов в очень резком и чистом виде, он должен производить впечатление большой силы и либидинозной свободы; ему навстречу приходит потребность в сильном начальнике; она наделяет его сверхсилой, на которую он раньше, мо- жет быть, не претендовал бы. Другие индивиды, "Я"-идеал которых воплотился бы в его личности лишь при условии корректуры, увлекаются затем суггестивно, т. е. путем идентификации. Мы замечаем, что предложенное нами объ- яснение либидинозной структуры массы сводится к отгра- ничению "Я" от "Я"-идеала и к возможному, вследствие этого, двойному виду привязанности: идентификация и за- мена "Я"-идеала объектом. Предположение такой ступени в "Я", как первый шаг анализа человеческого "Я", должно постепенно найти свое подтверждение в самых различных областях психологии. В своей статье "Zur Einfьhrung34 des Narzissmus" я собрал прежде всего весь патологичес- кий материал для обоснования выделения этой черты. Сле- дует ожидать, что значение нарцисизма окажется гораздо большим при углублении в психологию психозов. Вспомним о том, что "Я" играет роль объекта в отношении к разви- вающемуся из него "Я"-идеалу, что, может быть, все вза- имодействия, изученные нами в учении о неврозах между внешним объектом и совокупным "Я", повторяются на этой новой арене внутри "Я". Я хочу проследить здесь лишь одно из всех возможных с этой точки зрения следствий и продолжить, таким образом, обсуждение проблемы, которую я оставил неразрешенной в другом месте35. Каждая из ду- шевных дифференцировок, с которыми мы познакомились, представляет новую трудность для душевной функции, по- вышает ее лабильность и может явиться исходным пунктом отказа от функции заболевания. Так, мы, родившись, сде- лали шаг от абсолютно самодовольного нарцисизма к восп- риятию изменчивого внешнего мира и к началу нахождения объекта; в связи с этим находится тот факт, что мы не можем находиться в этом состоянии в течение долгого времени, что мы периодически покидаем его и возвращаем- ся во сне к прежнему состоянию отсутствия раздражений и избежания объектов. Конечно, мы следуем при этом указа- нию внешнего мира, который временно лишает нас большей части действующих на нас раздражений путем периодичес- кой смены дня и ночи. Другой более важный для патологии пример не подлежит такому ограничению. В течение нашего развития мы разделили весь наш душевный мир на связное (kohдrent) "Я" и настоящее вне "Я" бессознательное вы- тесненное, и мы знаем, что стабильность этих новообра- зований подвержена постоянным потрясениям. В сновидении и в неврозе этот выключенный из нашего сознания матери- ал стучится в охраняемые сопротивлением ворота, а в здоровом бодрствующем состоянии мы пользуемся особыми приемами для того, чтобы временно включить в наше "Я" вытесненный материал, обходя сопротивление и извлекая из этого удовольствие. Остроумие и юмор, а отчасти и комическое вообще, должны рассматриваться с этой точки зрения. Каждому знатоку психологии неврозов известны такие примеры, имеющие меньший масштаб, но я спешу вер- нуться к нашей цели. Можно представить себе, что и отг- раничение "Я"-идеала от "Я" не может существовать долго и должно подвергаться по временам обратному развитию. При всех запретах и ограничениях, накладываемых на "Я", происходит, как правило, периодический прорыв запретно- го, как показывает институт праздников, являвшихся пер- воначально не чем иным как запрещенными законом эксцес- сами, и этому освобождению от запрета они обязаны и своим веселым характером36. Сатурналии римлян и наш те- перешний карнавал совпадают в этой существенной отличи- тельной черте с празднествами первобытных людей, кото- рые обычно сочетали с развратом различные нарушения священнейших запретов. А "Я"-идеал охватывает сумму всех ограничений, которым подчиняется "Я", и потому уп- разднение идеала должно было бы быть величайшим празд- ником для "Я", которое опять могло бы быть довольно со- бой. Когда в "Я" что-нибудь совпадает с "Я"-идеалом, то всегда возникает ощущение триумфа. Чувство вины (и чувство малоценности) тоже могут быть поняты как раз- ногласие между "Я" и "Я"-идеалом. Trotter считает вы- теснение производным стадного инстинкта. Это скорее та же мысль, выраженная несколько иначе, чем противоречие, когда я говорю в "Einfьhrung des Narzissmus": образова- ние идеала является благоприятствующим условием для вы- теснения. Как известно, есть люди, настроение которых периодически колеблется от чрезмерной подавленности че- рез некоторое среднее состояние до повышенного само- чувствия, и действительно, эти колебания наступают в различной по величине амплитуде, от едва заметной до самой крайней; они врываются крайне мучительно или раз- рушающе в жизнь больного в виде меланхолии или мании. В типических случаях этого циклического расстройства внешние поводы как будто не играют решающей роли: из внутренних мотивов у этих больных находят то же, что у всех людей. Поэтому вошло в обыкновение трактовать эти случаи как непсихогенные. О других тождественных случа- ях циклического расстройства, которые легко могут быть сведены к душевным травмам, речь будет впереди. Обосно- вание этих произвольных колебаний настроения нам, сле- довательно, неизвестно. У нас нет знания механизма сме- ны меланхолии манией. Для этих больных могло бы иметь значение наше предположение о том, что их "Я"-идеал растворился в "Я", в то время как до того он был очень требователен к "Я". Мы решительно избегаем неясностей: на основе нашего анализа "Я" несомненно, что у маниа- кального больного "Я" сливается с "Я"-идеалом, и чело- век радуется отсутствию задержек, опасений и самоупре- ков, находясь в настроении триумфа и самодовольства, ненарушаемом никакой самокритикой. Менее очевидно, но все же весьма вероятно, что страдание меланхолика явля- ется выражением резкого разногласия между обеими инс- танциями "Я". В этом разногласии чрезмерно чувствитель- ный идеал выражает свое беспощадное осуждение "Я" в бреде унижения и самоунижения. Нерешенным остается только вопрос, нужно ли искать причину этой перемены соотношения между "Я"-идеалом в выше постулированных периодических протестах против нового института или ви- ною этому другие соотношения. Переход в маниакальное состояние не является обязательной чертой в клиническом течении меланхолической депрессии. Есть простые однок- ратные, а также периодически повторяющиеся формы мелан- холии, которые никогда не переходят в маниакальное сос- тояние. С другой стороны, существуют меланхолии, при которых повод явно играет этиологическую роль. Это -- случаи меланхолии, возникающие после потери любимого объекта, будь то смерть объекта или стечение обстоя- тельств, при которых происходит обратный отток либидо от объекта. Такая психогенная меланхолия также может перейти в манию, и этот цикл может повторяться многок- ратно, так же как и при якобы произвольной меланхолии. Итак, соотношения очень неясны, тем более что до сих пор психоаналитическому исследованию были подвергнуты лишь немногие формы и случаи меланхолии37. Мы понимаем до сих пор только те случаи, в которых объект покидался в силу того, что он оказывался недостойным любви, затем "Я" опять воздвигало его путем идентификации, а "Я"-идеал строго осуждал его. Упреки и агрессивность в отношении к объекту проявляются как меланхолические са- моупреки. Точнее говоря: они скрываются за упреками против собственного "Я", придают им стойкость, проч- ность и неопровержимость, которыми отличаются самоупре- ки меланхолика. Переход в манию может непосредственно следовать и за такой меланхолией, так что этот переход является признаком, независимым от других характерных черт клинической картины. Я не вижу препятствий к тому, чтобы принять во внимание момент периодического протес- та "Я" против "Я"-идеала для обоих видов меланхолии, как для психогенной, так и для произвольной. При произ- вольной меланхолии можно предположить, что "Я"-идеал относится особенно строго к свободному выявлению "Я", следствием чего является потом автоматически его вре- менное упразднение. При психогенной меланхолии "Я" по- буждается к протесту вследствие того, что его идеал плохо относится к нему, а это плохое отношение является результатом идентификации "Я" с отвергнутым объектом.