В хорошо известном всем гадании о замужестве девушка использует зеркало в качестве предмета, через который нечистая сила проникает в мир людей. Вот один из многочисленных вариантов этого гадания: «В пустой комнате, особенно в бане, ставят одно против другого два зеркала и, держа одно из них в руках, смотрят, не мигая, в другое, освещенное двумя свечами. При этом ставят на стол два прибора и при начале гадания говорят: „Суженый-ряженый, приди ко мне ужинать!" Это бывает в самую глухую полночь. При этом девица безустанно смотрит в зеркало до тех пор, пока не покажется какое-либо видение. Счастлива девица, если запоют петухи в то время, когда сидит с ней суженый. Но если это скоро не случится, то суженый замучит ее до смерти» (Смирнов В. С. 28).
 |
 |
| Н. К. Пимоненко. Святочное гадание. 1888 | Е. Г. Солнцев. Гадание. 1844 |
 |
 |
| К. П. Брюллов. Гадающая Светлана. 1836 | Русские святочные гадания на курах. Лубок. 1858 |
 |
 |
| Гадательная книжка. Лубок. 1879 | Сонник. Лубок. 1883 |
Собравшись небольшой группой, девушки отправлялись на перекресток дорог и, очертив себя защитным кругом, по очереди кричали: «Черти чертитесь, бесы беситесь, а нам гость» – или: «Черти к нам, чертенки к нам, вокруг круга ходите, к нам не заходите!» После этого внимательно прислушивались к раздававшимся в ночи звукам: лай собаки указывал, в какую деревню призвавшая чертей девушка выйдет замуж, колокольный звон или стук обещал смерть, музыка – свадьбу, топот коня, скрип саней – дальнюю дорогу, звон колокольчика – приезд сватов.
Очень опасным считалось гадание в ночь Крещения около проруби или колодца. Девушка должна была всматриваться в воду, чтобы увидеть лицо суженого, перед этим громко крикнув: «Водяные, сбегайтесь и смущайтесь, наши суженые приходите за водой на реку».
Можно было узнать свою судьбу с помощью «жеребейки», по принципу «кому вынется, тому сбудется». В блюдо складывали кольца и накрывали блюдо платком. Кольца вынимали из блюда под пение специальных подблюдных песен: исполняя очередной куплет, девушки давали ответ владелице кольца о ее будущем. Это были песни-метафоры, предсказания в них передавались через символические образы: хлеб (зерно), квашня с хлебом, жемчуг, золото предвещали благополучие, довольство, достаток; ворона (коршун), сидящая на избе, – смерть; расстилание полотна – работу у чужих людей; сани – нежеланный уход из родного дома; брачный венец, яхонт, сокол, голубка, кочет – скорое замужество:
Идет кузнец из кузницы.
Ты кузнец, ты кузнец!
И ты скуй мне венец!
Из остаточков мне
Золот перстень,
Из обрезочков мне
Булавочек.
Уж и тем-то мне венцом
Венчатися,
Уж и тем-то мне кольцом
Обручатися,
Уж и теми булавками
Притыкатися.
На Святках отправлялись к проруби погадать «на камешках» – засунув руку в воду, просили: «Батюшка водяной, водичка чистая, дай мне камешек баской, чтоб муж был баской». Если ухваченный камешек гладенький – значит, жених будет «баской» (красивый), если камешек шершавый – жених будет рябой. Весной и летом гадали на растениях и цветах. Например, вечером в день Аграфены Купальницы (23 июня / 6 июля), то есть в канун Иванова дня, девушки собирали букетики из иваньковских цветов или цветов богатки: если на другой день они сохранят свою свежесть, то это знак счастливого замужества, а если увянут, то и замужество будет печальным.
Большой популярностью у девушек пользовались также различного рода гадательные книги. Например, «Загадки царя Давида», «Гадательная книжка Соломона царя», «Гадания пророка Валаама премудрого, гадательные и странные», «Аристотелевы врата», а также сонники, оракулы и т. д. Они появились в народном быту очень давно, еще во времена Средневековой Руси, когда переписывались от руки, тщательно хранились, передавались по наследству. Однако широкое распространение получили в XIX веке: их продавали на ярмарках, базарах, рекомендуя как «новейший гадательный способ, служащий к невинному увеселению людей любого пола». Гадательные книги состояли из пронумерованных текстов, выдававшихся за мысли царя Соломона или какого-нибудь другого древнего мудреца, и листа бумаги с чертежом из концентрических линий, спирали с номерами текстов. Гадание начиналось со слов, обращенных к мудрецу, например: «Царь Соломон, скажи мне сущую правду!» После этого девушка бросала на лист зерно или камешек и по выпавшему номеру зачитывала ответ в гадательной книге. Для гаданий использовалась также Псалтырь, состоявшая из пронумерованных псалмов. Перед гаданием читали молитву, книгу трижды поворачивали на голове гадающего, после чего открывали наугад страницу и читали напечатанный на ней псалом, служивший ответом на заданный вопрос. Самое сложное в этих гаданиях было толкование текста, потому что он не всегда давал прозрачный ответ. В сонниках объяснялись вещие сны, в которые девушки искренне верили. Считалось, что сон можно вызвать искусственным путем. Например, чтобы приснился суженый, надо было в Святки перед сном осыпать себя овсом со словами: «Суженый-ряженый, приди овес косить». А вот будет ли жизнь с ним счастливой – об этом девушка могла узнать из сонника, где дается толкование обстоятельств появления жениха во сне.
Гадания на жениха никогда не рассматривались девушками, их родителями и даже Церковью как настоящая ворожба, чародейство. К ним относились как к девичьей забаве, но забаве опасной и греховной: во время гадания человек пытался заглянуть за пределы доступного ему знания, увидеть то, что ему не положено видеть, узнать волю Бога, обращаясь при этом к нечистой силе. Девушки рассказывали друг другу страшные истории, связанные с гаданиями. Например, о том, как к гадающей девушке пришел мертвый жених, как нечисть забрала с собой девушку в потусторонний мир и т. д. Вера в гадание была очень сильной. Одна вологодская женщина рассказывала, что ей пришлось отказать в сватовстве своему почётнику и выйти замуж за вдовца с двумя детьми потому, что лицо вдовца она увидела в проруби во время святочного гадания.
Уже не девка, еще не баба
Мать дочерю родила,
На белый свет пустила,
Доли навек не дала.
Девушку, которой, как говорили, «на долю не выпало замужество», называли обычно «старой девой», «вековухой», «непетым волосьём», «седой макушкой». Вековухой она объявлялась тогда, когда все ее ровесницы стали замужними женщинами. Ее переставали приглашать на посиделки и гулянья: «Ну этой-то пора покойников мыть, а она все гуляет». Про нее говорили, что она «как сорока на березке – все сидит и сидит». В конце концов девушка-«перестарка» исключалась из молодежного коллектива, но при этом не принималась и в женский, оказывалась одинокой, «как птица, отставшая от лебединой стаи и не взятая с собой другими птицами». Маргинальность ее положения выражалась еще и в том, что старая дева должна была по-девичьи заплетать волосы в одну косу, носить девичью одежду, но только темных, как у старух, цветов, и не пользоваться никакими украшениями.
В русской деревне безбрачие считалось явлением ненормальным, противоречащим природе, а к старой деве относились как к человеку неполноценному, ущербному и даже грешному: она «не познала жизни», не реализовала свой жизненный потенциал, не исполнила свой долг перед Богом и людьми. Ее и жалели, и презирали, подвергая различным насмешкам, напоминая ей при случае, что она «ни то ни се».
Старая дева не могла жить самостоятельно, потому что для крестьянского хозяйства требовались и мужские, и женские руки. Обычно она жила вместе с родителями, а после их смерти переходила в семью брата, выполняя все женские работы: участвовала в сенокосе, жатве, выращивании льна, пряла, ткала, нянчила племянников. Если старая дева была хорошей работницей с твердым характером, то при больной матери или невестке она могла стать большухой, управляя всем хозяйством семьи. В большинстве случаев статус старой девы в семье был весьма невысоким, особенно если она была смиренна, невзрачна на вид, а еще хуже больна.
 |
 |
| А. Г. Венецианов. Девушка на сеннике. 1870-е | Богоматерь Знамение с Николой и Власием. Икона XV – начала XVI в. |
 |
 |
| В. М. Васнецов. Нищие певцы. 1873 | На богомолье. Фото. Начало XX в. |
 |
|
| М. Я. Виллие. Перед Святыми вратами в Борисоглебском монастыре. Вторая половина 1880-х | |
Люди приписывали старым девам, даже самым трудолюбивым, скромным и добрым, множество отрицательных черт: злая, вредная, завистливая, неуживчивая, сварливая, ленивая, некрасивая, с дурным глазом. «Поповой собаки, отставного солдата да старой девки злее нет», – говорит пословица. Считалось, что старые девы обладают способностью приносить вред своим односельчанам. Например, могут сделать на поле так называемые заломы: прийти в полночь к созревающим хлебам и, сняв рубаху и распустив волосы, надломить часть колосьев или скрутить их в жгут. По поверью, после жатвы зерно перетечет в закрома старой девы, жница, сжавшая залом, погибнет, а люди, съевшие хлеб, испеченный из зерен залома, умрут.
В русских деревнях были также широко распространены представления о том, что старая дева, тоскуя, вступает в любовную связь с бесами и что она может превратиться в ведьму, которая «от коровушек молочко отдаивает, промеж межи полоску прожинывает, от хлебушка спорынью отымывает». Верили, что черт в виде огненного змея прилетает в дом к старой деве через трубу и, обернувшись красивым мужчиной, ложится в ее постель. Вот, например, как об этом рассказывали в Ярославской губернии в конце XIX века: «В Давыдковской волости жили в одном доме две сестры-девицы. Одна из них была пожилая, другая – девушка-невеста. К старшей и прилетал каждую ночь огненный змей. Нередко, подходя к избе, посторонние слышали разговор, причем, кроме голоса хозяйки, явственно слышался и посторонний мужской голос. Войдя в избу, они никого не видели, кроме самой хозяйки. Посещая эту пожилую девицу, змей приносил ей деньги, и она, не получая ниоткуда никаких средств, жила очень богато. Умерла эта девица в ужасных мучениях. Говорят, что умирающую свою сожительницу змей хотел затащить под печку сквозь небольшое окошечко, но она не прошла и умерла тут» (АРЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 1799, л. 5 об.).
Люди верили также в связь тосковавшей по любви вековухи с домовым (дворовым) – мифологическим хозяином дома. По поверью, полюбив вековуху, он проявлял заботу о ней, старался, чтоб ее не обижали, и даже мог избить невестку, которая плохо относилась к своей вековухе-золовке. Каждую ночь он приходил к своей избраннице, заплетал ей косу, ложился к ней в постель и был очень ревнив. В старинной быличке, записанной в Кадниковском уезде Вологодской губернии, рассказывалось: «Жила у нас старая девка, незамужняя; звали ее Ольгой. Ну, все и ходил к ней дворовушко спать по ночам, и всякий раз заплетал ей косу и наказывал: „Если ты будешь ее расплетать да чесать, то я тебя задавлю". Так она и жила нечесаной до 35 годов – и не мыла головы, и гребня не держала. Только выдумала она выйти замуж, и когда настал девичник, пошли девки в баню и ее повели с собой, незамужнюю ту, старую девку, невесту ту. В бане стали ее мыть. Начали расплетать косу и долго ее не могли расчесать: так-то круто закрепил ее дворовушко. На другое утро надо было венчаться – пришли к невесте, а она в постели лежит мертвая и вся черная: дворовушка ее и задавил» (Максимов С. В. 1996. С. 27).
Все эти поверья заставляли семью вековухи или деревенских баб, увидев огненный сноп над трубой или просто заподозрив старую деву в сожительстве с нечистой силой, предпринимать меры. Чтобы отвадить огненного змея, избу окуривали ладаном, окропляли святой водой, посыпали пол и постель семенами льна или мака, втыкали в стены и наличники окон ветви рябины, чертополох, надевали на вековуху пояс, сшитый из ризы священника, на постель ей клали уздечку, оставляли на ночь зажженной пасхальную свечу. Рассказывали, что огненный змей, увидев все это, кричит: «А, догадались!» – хлопает в ладоши, хохочет и тут же пропадает. Чтобы отвадить от вековухи домового, надо было или прочитать Молитву, или выбранить его матерными словами. Крестьяне Новгородской губернии верили, что отваживать дворового от вековухи нужно с помощью ременной плети с прикрепленной к ней ниткой из савана мертвеца, обмазанной воском. В полночь надо выйти на двор, поджечь восковую нитку и бить плетью о стены хлева, приговаривая: «Вот тебе, вот тебе!»
Жизнь вековух регламентировалась особыми правилами. Считалось, что они не должны принимать участие в праздничной жизни деревни: ходить в гости, гулять вместе со всеми на улице, петь и плясать, что должны не веселиться, а замаливать грех безбрачия. Старым девам не полагалось также участвовать во всех продуцирующих обрядах. Им, например, нельзя было работать на поле в первый день жатвы, сжинать первый и последний сноп, которые являлись, по мнению крестьян, залогом будущего урожая. Они не могли присутствовать при отеле коровы или окоте овец, так как это угрожало в дальнейшем плодовитости животных. Вековухе запрещалось помогать женщине при родах: верили, что родовые муки от этого удвоятся, потому что старая дева их не испытала. Она не участвовала в приготовлении еды для свадебного пира, чтобы молодые не были бесплодны. Старым девам даже не разрешалось печь хлеб для всей семьи, так как хлеб считался символом семейного благополучия.
Вековухи, независимо от своего возраста, зачастую выполняли функции стариков: обмывали и обряжали умерших, читали молитвы по покойнику. Кроме того, участвовали в обрядах защиты людей и животных от болезней, вызывания дождя во время сильной засухи и др. По народным представлениям, эти обряды могли проводить старухи, вдовы и девушки как не имеющие половых отношений с мужчинами.
Судьба вековухи могла сложиться и более печально. Если ее ближайшие родственники были слишком бедны и относились к ней как к нахлебнице, она могла превратиться в «побируху», «побирашку». Вековуха жила отдельно в худенькой избушке, побираясь зимой, в голодное время, по окрестным деревням. Ее одежда была скудной, «нищему собраться – только подпоясаться». Отправляясь в путь, она брала с собой иконку с образом Божьей Матери или Спасителя, котомку для подаяний и посох. На деревенских храмовых праздниках, кладбищах, папертях церквей раздавался ее жалобный крик: «Милостыньку Христа ради, поминаючи родителей ваших во Царствии Небесном». Вековухи, ставшие профессиональными нищенками, просьбу о подаянии выражали более сложными формулами: «Помяни вас, Господи, во Царствии Небесном, запиши вас, Господи, во кануны светлые, в записи церковные, отвори вам, Господи, двери райские, дай вам, Господи, рай пресветлый» (АР9М, ф. 7, оп. 1, д. 1772, л. 14). Обращение к людям со словами о Христе и милосердии помогало нищенке преодолеть отчуждение, возникавшее в первый миг встречи с ней. Нищим обычно всегда подавали, их воспринимали как людей, угодных Богу: «Нищими свет стоит, через них Господь терпел всему народу грешному, и считается нищий Божьим гостем, которого грешно не накормить и не подать ему» (АРЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 470, л. 42). Считалось, что подавшему милостыню Бог снимает часть грехов. Крестьяне подавали хлеб, пироги, блины, муку, яблоки, овощи и очень редко деньги.
Некоторые глубоко верующие старые девы становились божьими странницами, которые ходили по святым местам для богомолья. Отправляясь в богоугодное странствие, старая дева обращалась за благословением к матери, крестным родителям, а если их не было, к старшей по возрасту близкой родственнице. Ей говорили, например, так: «Поди, Бог с тобой. Благослови, Господи, на всех путях, на всех дороженьках. Пресвятая Богородица, спаси и сохрани от всяких напастей, от злых людей, от воинских боев, от судов, от гроз, от пожаров, от вод, от болезней. Спаси, сохрани, Господи» (цит. по: Щепанская Т. Б. С. 102). После этого богомолке давали «благословеньице» – иконку с образом Божьей Матери, крестик, бумажку с текстом «Сна Пресвятой Богородицы» или «Воскресной молитвы». Это должно было охранять ее в пути «от зверя лесного, человека лихого и от духа лукавого» (Там же. С. 97). В «вечное скитание» она брала с собой также какую-нибудь «памятку»: щепотку золы или уголек из печки родного дома, горсть земли с родительских могил, небольшое полотенчико, вышитое матерью, – то, что связывает человека с его отчим домом. Выходя за порог, будущая странница говорила: «Пошла я, раба Божия, в путь, Божья мать впереди, Господь позади, ангел-хранитель, огороди пути мои. Аминь!» (Там же. С. 95).
Божья странница отправлялась в путь по святым местам одна или в компании двух–пяти таких же старых дев – богомолок. Они были одеты, как и мужчины-странники, в черные подрясники и скуфейки, подпоясывались ремнями, головы покрывали зачастую мужскими шапками. В руках богомолки всегда был посох, а через плечо висела холщовая сума. Во главе этой небольшой артели стояла какая-нибудь долго странствовавшая и опытная вековуха. Она определяла маршрут, договаривалась о ночлеге, заботилась о безопасности в дороге. В святом месте божьи странницы останавливались на несколько дней, молились не только за себя, но и «за весь крещеный мир», прикладывались к святым мощам, иконам и снова отправлялись в путь. Они двигались из года в год от одного монастыря к другому, от одной церкви с чудотворной иконой до другой, добирались даже до христианских святынь Иерусалима.
В дороге божьи странницы выполняли определенные правила, которых было множество, и которые были направлены на обеспечение безопасности. Всех встречавшихся на пути людей приветствовали ласковыми словами: «Мир дорожкой, родимый!», «Здорово, родимый! (сестрица, матушка, дядюшка)». В ответ им обычно говорили: «Спаси Бог», «Спасибо», шутили: «И то не ссорюсь». После этого богомолки спрашивали, куда человек держит путь, и если в ту же сторону, – нельзя ли пойти вместе. В путь божьей страннице нельзя было отправляться босиком, с голыми ногами, с непокрытой головой, распоясанной – чтобы не вызвать сексуальных притязаний нечистой силы. Верили, что особенно леший любит утаскивать к себе женщин и что он легко может похитить женщину, справляющую нужду прямо на дороге или на левой стороне обочины. Странницам нельзя было прямо на дороге или на заброшенной (чертовой) тропке устраивать привал: разводить костер, раскладывать еду, отдыхать. Все это разрешалось делать только в стороне от дороги.
Богомолки ночевали обычно в крестьянских избах, где их охотно принимали, кормили, давали в дорогу съестные припасы, а взамен расспрашивали, что хорошего они видели, у каких угодников бывали. Странницы с удовольствием рассказывали о паломничестве к святым местам, показывали, а иногда и продавали «святости» – вещи, приобретенные во время странствий: иконки, крестики, просвирки, пузырьки со святой водой или маслом, щепочки от гроба Господня, обладающие целительной силой. Рассказы о «матушке Рассее» и о чудесах происходивших на ее пространстве, с удовольствием слушали мужики, бабы, дети. Вековухи-богомолки любили еще проповедовать о греховности мира, грядущем конце света, о необходимости спасения. Мужикам такие речи были менее интересны: «Ну, пошла писать губерния!» – уходили они. В избе приютившей их крестьянки божьи странницы по желанию слушательниц пели духовные стихи о Пресвятой Богородице, провидевшей тяжелую судьбу своего еще не рожденного сына, о ее хождении по мукам, о Параскеве Пятнице, наказывающей женщин за пищевое и сексуальное невоздержание во время пятничного поста и за прядение и тканье по пятницам. Особенно много исполнялось стихов о кающейся грешной женской душе, представшей перед Господом:
Еще душа Богу согрешила:
Из коровушек молоко я выкликивала,
Во сырое коренье выдаивала.
Смалешеньку дитя своего проклинывала,
Во белых грудях его засыпывала,
Во утробе младенца запарчивала,
Мужа с женой поразваживала,
Золотые венцы поразлучивала,
В соломах я заломы заламывала,
Свадьбы зверьми обрачивала.
Крестьянки очень любили рассказы богомолок об обмирании, то есть о временной смерти человека, обычно женщины. В таких рассказах обмершую встречал на том свете св. Николай Угодник или даже сам Господь Бог, водил по загробному миру, показывая посмертные мучения грешников. Все эти нравоучительные рассказы богомолок, стихи с перечислением грехов и наказаний за них, ориентированные на женскую аудиторию, казались слушательницам душеспасительными, а по существу утверждали традиционные нормы женского поведения.
Исследователи крестьянской жизни на рубеже XIX–XX веков отмечали: «Нищие-богомольцы составляют особый, наиболее уважаемый в крестьянской среде род нищих» (АРЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 448, л. 18). К ним относились как к людям, полностью лишенным корысти и материальных устремлений, отказавшимся от «греха плоти» в пользу целомудрия и чистоты. В народе их приравнивали к любимым святым угодникам. Но, несмотря на это, русские люди считали, что жизнь божьей странницы не может служить образцом: «ради святости» девушка не должна отказаться от главного своего предназначения – замужества и рождения детей.
Юная годами, но старая верой и разумом
- Уж ты дай же мне, матушка,
Белильцы смыть,
Румянчики стереть.
- Смоешь, мое дитятко,
Горючими слезами,
Сотрешь румяницу
Черной рясой своей.
С особенным чувством в русской деревне относились к так называемым черничкам-келейницам – девушкам, отказавшимся от замужества во имя служения Богу.
Отказ девушки, здоровой в физическом и психическом отношении, от брака редко был продиктован ее самостоятельным выбором, чаще это был результат родительского обета: девочку завещали Церкви в благодарность святым за помощь в тяжелых ситуациях (бесплодие, тяжелые роды, болезнь самого ребенка или близкого родственника и др.). Выполнение родительского обета для девочки было обязательным, это был долг перед Богом. Кроме того, служение Богу предназначалось больным от рождения детям.
Родители подраставшей девочки должны были заранее, до наступления брачного возраста, оповестить деревенское сообщество о том, что она встает «на спасённый путь». В большинстве случаев поведение девочек, которых готовили к безбрачию, отличалось от поведения ровесниц. Их воспитывали тихими, спокойными. Они должны были овладеть «книжным разумением», осваивая грамоту у дьячка или в церковно-приходской школе; они много молились, участвовали в церковном хоре, знали Евангелия, Псалтырь, жития святых, в том числе «святых дев и жен, угодивших Богу». Наиболее почитаемыми у богомольных девочек были преподобная Евфросиния Полоцкая и праведная Иулиания Ольшанская, которые приняли «девственное подвижничество» и стали христовыми невестами Преподобная Евфросиния Полоцкая, жившая в XII веке, отказалась от замужества, предпочтя «житейному морю» добровольный постриг в монастырь в 12-летнем возрасте и, как сказано в житии, способствовала украшению Полоцкой земли храмами, монастырями и церковным искусством. Праведная Иулиания Ольшанская, жившая в XVI веке, умерла в 16-летнем возрасте «на пороге замужества в невинности младенческой», а от мощей юной девственницы стали твориться чудеса.
 |
 |
 |
| П. А. Брюллов. Крестьянская девочка. 1874 | И. И. Шишкин. В Крестовоздвиженском женском монастыре. Акварель по фотоотпечатку А. О. Карелина. 1870 | М. В. Нестеров. В скитах. 1915 |
Вот что рассказал в 1898 году учитель из Костромской губернии: «Если ребенок растет хилым и болезненным, особенно если это девочка, то родители часто отсылают таких в школу, считая это богоугодным делом. Например, в прошлом году приводят девочку, на вид довольно взрослую. „Сколько ей лет?" – спрашиваю. „Двенадцать годов". – „Нигде не училась?" – „Нет". – „Почему же ты раньше не отдавала ее в школу? Теперь она тебе нужнее, чем, например, когда ей было 8–9 лет?" – „Да видишь ли, батюшка, мы не думали отдавать ее в училище, да она, вишь ли, больненькая у нас; замуж, пожалуй, не придется отдать – так и пусть научится грамоте... может, и в монастырь захочет уйти". Между тем все отличие ее от других девочек состояло лишь в том, что была несколько малокровна и серьезна для своих лет» (Русские крестьяне. Т. 1. С. 354).
Некоторые девушки, однако, решались посвятить себя служению Богу и в более позднем возрасте, когда находились «в самой поре, в самой красной жире». Причины были самые разные: несчастная любовь, обет, данный девушкой в печальную минуту ее жизни, безысходность ситуации, в которую она могла попасть. В этом случае она прощалась с девичьей жизнью во время специального обряда. К ней в дом для прощания приходили подруги и сестры. Все вместе раскладывали на столе и на лавках ее праздничные наряды, которые девушка оплакивала. Затем она прощалась с «девичьими прикрасами», смывая с лица румяна и белила. После этого переодевалась в темную одежду и отрезала косу. Завязав косу узлом, она убирала ее на божницу, приговаривая: «Как волосы не срастутся, так я не вернусь в девичью жизнь». По завершении обряда девушка раздавала свои праздничные наряды сестрам и подругам.
Став черничкой, девушка могла остаться жить в одном доме со своей семьей, где ей отводился чулан или отгораживался занавеской угол. Но чаще всего черничка селилась в небольшой избушке – келейке, которую строил для нее отец или брат на окраине деревни или на опушке леса, подальше «от мирской суеты». Черничке-сироте такую келейку могли поставить односельчане, особенно если своим поведением она добилась их уважения. Если в деревне было несколько черничек, то они вместе строили избушку, иногда на церковной земле, образуя небольшую общину.
Чернички жили скромно, ходили опустив голову, всегда в черной одежде в знак смирения и «обетов благочестия». Вот, например, как характеризовал черничек епископ Воронежский и Задонский Иосиф в своем рапорте Святейшему Синоду в 1857 году: «Некоторые из них, особенно те, кои достигли уже пожилых лет, действительно проводят жизнь уединенную, неукоризненную и благочестивую, постоянно ходят в храм Божий к богослужению и ежегодно бывают у исповеди и св. причастия, исполняют все уставы Церкви, читают Псалтырь по умершим дома и ведут жизнь скромную, занимаются трудами и обучением детей грамоте» (Православная вера... С. 396).
Главным предназначением чернички, жившей в семье, было «молиться за всю семью». Ее не принуждали к крестьянской работе, однако в страдную пору, если физическое состояние позволяло, она помогала семье жать рожь, копнить сено, теребить лен. Черничка, жившая вне семьи, не имея земельного надела, добывала себе пропитание обучением грамоте или выполняя заказы на какие-нибудь рукодельные работы: вышивала полотенца, шила одежду, стегала одеяла.
Девушки, давшие обет безбрачия, участвовали в похоронной обрядности: они обмывали и обряжали покойника, читали молитвы у гроба, а также в дни поминок по усопшему, при необходимости вели плачи-причитания по покойнику на кладбище в день похорон или в дни поминовения всех усопших. Иногда к черничкам обращались с просьбой о лечении больных, особенно если болезнь считалась вселением беса. Верили, что бесы не способны устоять перед благочестием, безупречностью, святостью и чистотой чернички, читающей молитвы. Например, к черничкам обращались для излечения кликушества – широко распространенной среди женщин нервной болезни, разновидности истерии. Процедура изгнания беса из кликуши проходила в келейке чернички в присутствии самых близких родственников больной. Сначала черничка спрашивала больную о времени вселения в нее бесов и о причинах, которые могли этому способствовать. Затем сажала кликушу на лавку, окропляла святой водой, окуривала ладаном и начинала над ее головой «отчитывание», то есть чтение молитв. Некоторые чернички чередовали церковные молитвы, которые произносили тихим голосом, с девятью «заклинательными молитвами» из апокрифического требника киевского митрополита Петра Могилы, жившего в XVII веке. Каждая из этих молитв произносилась громким и твердым голосом: «Заклинаю Тя, душе нечистый, Богом Саваофом и всем воинством Ангел Божиих, Аданой Елои Бога Вседержителя, изыди и устранися от рабы Божией» (Попов Г. С. 363). Обстановка, в которой проходило «отчитывание», вера в чистоту и непорочность чернички, то грозные, то успокаивающие молитвы – все это психологически действовало на больную истерией, и болезнь зачастую отступала.
К черничкам относились с большим уважением. Считалось, что они обладают каким-то высшим знанием, полученным непосредственно от Бога. Крестьяне, например, верили, что «неугасимое чтение» молитв по покойнику черничками полезнее для спасения его души, чем молитвы, читаемые священником.
Не мать велела, сама захотела
Вечор мою косоньку
Девицы плели,
Поутру ранешенько
Милый расплетал,
Расплетавши косыньку,
Ленточку порвал,
Оборвавши ленточку,
В грязь ее втоптал.
Печальной, а иногда и трагичной была судьба девушки, которая, как говорили раньше, «пошла по худой дорожке», то есть, поддавшись любовной страсти, утратила целомудрие. «Худая слава» мешала девушке выйти замуж за достойного парня, ломала всю ее жизнь.
Естественно, парень и девушка старались скрыть от окружающих свои любовные отношения, но это было очень сложно. Женская часть деревенского сообщества внимательно следила за поведением каждой девушки. Если бабы начинали какую-нибудь из них подозревать в том, что она завела «полюбовника», то могли даже проверить ее девственность. Например, таким дедовским способом, описание которого дано еще в травнике XVII века: «Аще хощешь уведать жену или девицу, чистая будет от блуда или нечистая, и ты возми зерно пшеничное, и потри им по телу ея и положити то зерно в воду. Буде зерно потонет в воде, то чиста, а буде не потонет, поверх воды попловет, то нечиста» (Отреченное чтение... С. 376). Если о любовной связи узнавали в деревне, то девушка выпадала из состава девичьей стайки и вообще из молодежной группы как утратившая нравственную и телесную чистоту. Это происходило довольно скоро. Парни начинали относиться к ней с меньшим уважением, чем раньше, презрительно называли ее «подкладнем», старались показать ей, что она теперь всем доступна, не стеснялись применить наедине даже насилие. Если девушка пыталась защитить себя, то ей довольно грубо говорили: «Только и отлична, что девичья кличка, а тож потеряна затычка». Девушки держались от своей подруги, пошедшей «по худой дорожке», в стороне. Одна предупреждала другую, например, так: «Ты, девушка, не водись с Анюткой. Она балуется, и про тебя будут говорить, как про нее, если ты будешь ходить к ней. Она на добро не научит: у ней хвост замаран» (Русские крестьяне. Т. 3. С. 555). Особенно доставалось таким девушкам от подростков, которые, наученные парнями, при всяком удобном случае старались упомянуть о ее грехе. В конце концов несчастная переставала посещать посиделки и гулянья, участвовать в праздниках, даже возвращаться вместе с другими девушками с жатвы или сенокоса домой. Такую девушку презрительно называли «ломаная целка», «колотое копыто», «порушена», «снятая кринка».
Положение значительно ухудшалось, если наступала беременность. Боясь родительского гнева и общественного осуждения, девушки старались ее предотвратить. Способов предупреждения беременности русские крестьянки знали довольно много. Однако большинство из них носило иррациональный характер и не могло оказать нужное воздействие. Например, девушки ели хлеб с запеченными в него шерстинками яловой (не дававшей приплода) коровы; пили воду, собранную с сорока различных ключей, или ту, в которой мыли яйца; во время полового акта держали под языком корень калгана; обходили ночью с черной курицей вокруг осинового кола, вбитого посреди двора, и т. д. Во время месячных пили белила или отвар душистого материнка, считая, что это предохраняет от беременности в течение месяца. Многие способы предохранения от беременности были основаны на представлении, что души будущих младенцев находятся в утробе матери еще до зачатия. Чтобы зачатие не произошло, девушке следовало положить рубашку со следами месячных очищений в затопленную печку со словами: «Как эта кровь в печке попекается, так чтобы и дети попеклись в утробе». Однако это действие воспринималось как убийство невинных душ, на которое она решилась. По народным верованиям, предсмертные крики младенцев можно было услышать, если открыть заслонку печи или полить на горячую печку менструальную кровь.
Если беременность все-таки случилась, то девушка, опасаясь наказания, старалась освободиться от нее, несмотря на грех душегубства, который она брала на себя. Способов было известно много. Например, сразу после задержки месячных девушка выпивала отвар, для этого использовались различные растения: зверобой, тысячелистник, дикая рябина, пижма, девясил, любисток, подснежник, дикий чеснок, полынь, чешуйчатник. «Заливание-заедание младенцев в утробе», как это называлось в русском быту, сопровождалось иногда чтением заговора, например обращенного к апостолам Петру и Павлу: «Шли-прошли Петры и Павлы. Где вы, Петры-Павлы, ночевали? – В городу во Ерусалиму, в Божьей церкви на престоле, ключи, замки обронили, нечем грешну душу пропустити: грешна душа согрешила, младенца в утробе потребила, всяким зельем заедала, всяким травам заливала: попала в жар-тартары, в огонь горючий; попала в жар-тартары, в смолу кипучу» (Часовникова А. В. С. 65). Обращение к знахаркам с просьбой об изгнании плода считалось бесполезным, так как они обычно отказывались «губить души», и, как говорили крестьяне, «только беспутевая могла взяться за такое паскудное дело».
 |
 |
| «Не брани меня, родная». Лубок. 1873 | «Под вечер осенью ненастной». Лубок. 1854 |
 |
 |
| Ф. В. Сычков. Гармонист. 1939 | «Что с тобою, ангел, стало». Лубок. XIX в. |
Общественное мнение осуждало девушек, пытавшихся избавиться от беременности: «Умела блудить, умей и родить, да сумей и выходить». Столь же тяжким грехом считалось убийство новорожденных, на которое иногда решались девушки, не находя иного выхода из создавшегося положения. Девушка, убившая своего ребенка сразу же после родов, действовала, боясь позора, который ее ожидал. Но бывало, что раскаяние впоследствии заставляло несчастную сознаться в своем поступке перед родителями, а иногда и перед односельчанами. Такие истории, хотя и редко, но случались в деревнях. Вот какое происшествие описал ярославский краевед А. В. Балов: «В одной деревне жил богатый крестьянин. В семье у него была только одна дочь. Дочь эта сгулялась с одним парнем, забеременела и принесла ребенка. Ни того, что она беременна, ни того, что она родила, родители не заметили. Все это было скрыто от них. Дочь одиноко родила ребенка, убила его и закопала в подполье, и тем все кончилось. Но только с тех пор в доме по ночам стал раздаваться страшный голос: „Иду, иду!" Голос этот слышался из подполья, где был схоронен ребенок. Волей-неволей девица покаялась в своем грехе. Ребенок был вырыт и схоронен в другом месте, и чудиться в доме с тех пор перестало» (АРЭМ, ср. 7, оп. 1, д. 1788, л. 3 об.). Люди говорили: «Не стыдилась делать плохое, перенеси позор, осудят тебя люди, простит Бог, не следует брать на душу тяжкий грех и губить душу ни в чем не повинного младенца» (Русские крестьяне. Т. 3. С. 169).
Девушка, о беременности которой стало всем известно, называлась «покрыткой» («скрыткой») или «надолбой». Оповещение деревенского сообщества о том, что девушка превратилась в покрытку, могло происходить, например, так. В дом, где она жила, приходили две уважаемые пожилые женщины и, объявив ее вину, повязывали ей голову платком по-бабьи, убрав под него косу, считавшуюся символом девичества. После этого девушку водили по деревне, извещая всех о ее новом статусе. Широко были распространены и более простые формы: мазали дегтем ворота ее дома, прибивали соломенный хомут к дверям, вешали на входную дверь кузовок – ироническое обозначение живота беременной женщины, ставили ей на крыльцо корзинку с яйцами или горшок с дыркой.
Семья воспринимала происшедшее с дочерью довольно болезненно, как позор. Девушку бранили: «Осрамила, опоскудела всю семью, поскуда не стоющая!» – но редко наказывали битьем: «Все равно дела не поправишь, а девку можешь загубить совсем... Ее теперь жалеть, а не бить... бить-то много найдется, а пожалеть некому» (Там же. С. 555). Виновной в происшедшем признавали не только девушку, но и ее мать, которая не усмотрела за дочкой. «Баба виновата, что девка черевата», – говорит пословица.
Родители покрытки старались по возможности исправить ситуацию, заставив парня жениться на ней, – как говорили, «снять с девки грех». Если девичий грех был «покрыт венцом», то со временем общественное мнение успокаивалось, и неприятная история забывалась. Некоторые семьи пытались заставить парня-соблазнителя жениться силой. При этом отец девушки мог пойти на крайние меры: подать жалобу в волостной суд, сорвать венчание парня с другой девушкой. В одном из сел Жиздринского уезда Калужской губернии отец девушки, родившей ребенка, решил заставить парня жениться на ней, чтобы снять с дочери позор. Узнав об этом, родители парня с его согласия быстро сосватали ему другую невесту. Разъяренный отец обольщенной девушки явился на венчание. На вопрос священника о том, нет ли препятствий к браку, он сказал, что препятствие существует: у жениха есть ребенок от девушки, на которой он обещал жениться. Венчание пришлось прервать. В течение нескольких дней шло церковное следствие по этому делу. Парень объяснил священнику, что девушка, родившая ребенка, ему не нравится, и что она сама заставила его вступить с ней в половую связь на ночлежке во время посиделок. Девушку об обстоятельствах дела не спросили, и архиерей разрешил парню венчаться на другой, объяснив, что «духу христианской религии противно венчание лиц без взаимной склонности» и что оправдания парня «найдены были основательными» (Там же. С. 203).
Если «снять грех венцом» не удавалось, то соблазнителю жестоко мстили братья девушки. Вот, например, что произошло в 1899 году в селе Щелканово Мещовского уезда Калужской губернии. Два брата девушки, о которой пошла дурная слава, решили заставить ее любовника жениться на ней. Они обнаружили место, где происходили свидания, – сенной сарай, вошли в самый удачный момент, схватили парня, раздели его, закрыли на замок и пошли за свидетелями. Но когда свидетели наконец появились, парня в сарае не оказалось: он убежал, разобрав часть соломенной крыши. Родители девушки подали на него в волостной суд, но суд не смог заставить его жениться, потому что «парень и девка сошлись полюбовно». После этого братья жестоко избили несостоявшегося жениха, выместив на нем свою злость и обиду за сестру. Парень, не желая брать девушку в жены, потому что она «сама на него вешалась», и, опасаясь, что его все-таки заставят жениться, поспешил жениться на другой, за что еще раз был жестоко избит.
Однако такие случаи, когда родители девушки пытались вмешаться в дело и любым способом заставить парня жениться, были довольно редки. Родители хорошо знали, что, подав в суд и прибегнув к широкой огласке любовной истории, они еще больше увеличат позор дочки. Парень может сказать, как сказал один такой соблазнитель из Ярославской губернии: «Знать не знаю, ведать не ведаю», а отец этого героя просьбу дать денег на содержание ребенка отклонил: «Чьи бы быки ни были, а телята твои» (АРЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 1827, л. 19).
Степень порицания односельчанами «гульливой» девушки, родившей до брака, напрямую зависела от обстоятельств, которые сопутствовали девичьему греху. Если ее обольстил парень, который сначала обещал жениться, а потом отказался от свадьбы, то такой девушке часто сочувствовали, а парню говорили: «Грех тебе будет за то, что изобидел напрасно девку». Верили, что Бог никогда не даст обидчику счастья. Однако вступались за обманутую девушку редко и не оправдывали ее: «Мало ли что говорят, да не всему верь... А она и растаяла... и уши развесила. Дура» (Там же. Л. 18). Или говорили так: «Парню-то и на руку, что девка рот разинула, к нему ничего не пристанет» (Русские крестьяне. Т. 3. С. 168). Если девушка и парень действовали «по согласу» и девушка знала, что парень не собирается на ней жениться, то вся ответственность за случившееся перекладывалась на нее, а парень оказывался в этой ситуации невиновным: «А парню что? Попалась дура, ну и пользуйся, насмеется, натешится да и бросит, не жениться же на всех, кто будет вешаться на него!» (Там же. С. 556).
Судьба покрытки и ее ребенка в русской деревне складывалась по-разному. Если девушка не смогла выйти замуж и оставалась жить в семье, то родители, сестры и невестки обычно попрекали ее ребенком, на которого смотрели как на семейный позор. Редкая мать могла выдержать такое отношение и продолжала любить своего «крапивничка», как называли незаконнорожденных детей. В большинстве случаев она мало заботилась о нем, а больше молила Бога, чтобы он «развязал ей руки». Взрослые и дети обычно смеялись над таким ребенком, называли по имени матери «Матренычем», «Дарьичем». Покрытка могла выйти замуж за вдовца и довольно редко за парня. Если ее мужем оказывался достойный, уважаемый в деревне человек, который любил ее, то женщина в благодарность старалась доказать свою честность. Но судьба покрытки могла быть и очень печальной, как, например, история девушки Лизаветы из деревни Колбина Вологодского уезда Вологодской губернии. Лизавета была некрасива, и к тому же из бедной семьи, но влюбилась в Алексея, богатого парня, пользовавшегося успехом у всех деревенских «славниц». Она была совершенно одержима любовью к нему и мечтала выйти за него замуж. В конце концов она стала его повсюду подстерегать, заманивая в свой дом. Бойкий парень не отвертывался от приглашений, но когда Лизавета родила ребенка, он перестал к ней ходить и отказался давать деньги на содержание сына: «Сама тащила, а я тебе стану содержать выблядка, пошла к черту». Потом он уехал в Петербург. Дальнейшая жизнь Лизаветы сложилась горько. «В настоящее время, – рассказывали соседи, – таскается в город в тряпьях с несколькими незаконными детьми, а Алексей женился в Петербурге» (АРЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 126, л. 7).
Как бы ни сложилась жизнь покрытки, по мнению крестьян, она все равно не сможет избежать наказания за свой грех. Считалось, что на том свете ее ждут ужасные мучения. Рассказы о них передавались из уст в уста и отличались удивительной красочностью. Вот, например, что говорила ярославская девица Пелагея, которая во время летаргического сна якобы побывала на том свете: «Вышний небесный нам сказал: „Идите за мной!" Мы пошли. Привел нас, гледим, котел со смолою кипит, в котле женщина кипит и говорит: „Ой! Согрешила я, блудница, прелюбодейка и чародейка, детоубийца" А сквозь ребер-то младенцики все торчат и все кричат: „Мать наша – детоубийца". После этого пришли в дом большушшой, в котором пол чугунный, каленый, как искра огненная по полу тонцуют молодые парни, девицы, вдовы, солдатки мужчины и женщины, которые блудодействовали. Вышний небесный сказал: „Девицы заедали, травили робят, а парни пособляли девицам давить или душить робят, также и вдовы и солдатки, и мужчины, – за эти грехи по каленому полу тонцуют"» (Русские крестьяне. Т. 1. С. 140).
ПРИШЛО СЧАСТЬЕ, ХОТЬ В КОЛОКОЛА ЗВОНИ!
Твори, мати, квашонку,
Пеки пироги,
Ой, свет, к тебе, мати, гости,
Ко мне женихи.
Свадьба была самым ярким и радостным событием в жизни девушки. Русские пословицы гласят: «Птица крыльями сильна, жена мужем красна», «Холостой человек – полчеловека». Девушка радовалась тому, что выполнила свой моральный долг перед Богом, людьми и предками, главное условие добропорядочной жизни.
В русской деревне браки в основном заключались зимой, в Рождественский мясоед, то есть со дня Крещения и до мясопустной субботы перед Масленицей, и осенью – с конца сентября до Рождественского поста. Большая часть остального времени года для свадеб исключалась, так как на него приходились четыре многодневных поста: Великий, Петровский, Успенский, Рождественский, а также Святки, Масленичная и Пасхальная недели, когда венчания не проводились; кроме того, с марта до середины или до конца сентября продолжался цикл сельскохозяйственных работ, не оставлявших людям времени на свадебное веселье.
Русская свадьба была удивительно красивым и музыкальным зрелищем. Она представляла собой комплекс обрядов, совершавшихся в определенной последовательности по установленному традицией сценарию. Каждый из обрядов нес определенную смысловую нагрузку. Сватовство предназначалось для переговоров двух семей о возможном заключении брака между парнем и девушкой; обряд прощания невесты с девичеством был необходимым этапом перехода девушки в социально-возрастную группу замужних женщин; венчание являлось религиозным и юридическим оформлением брака; брачная ночь – его физическим и правовым скреплением, свадебный пир означал коллективное одобрение брака.
Свадебный обряд имел постоянный состав действующих лиц – свадебных чинов. Главными лицами были, разумеется, Жених и невеста, вокруг которых объединялось все свадебное действо. Активными участниками свадьбы являлись их родители, крестные, а также ближайшие родственники. Кроме того, в обрядах участвовали бояре (друзья и родственники жениха и невесты), сваты, тысяцкий, дружка поддружья (помощники дружки), подружки невесты и др. Каждый из них исполнял свою роль. Особенно важную роль играл дружка – главный распорядитель свадьбы со стороны жениха, он должен был следить за тем, чтобы свадьба справлялась в рамках традиции, веселить шутками и приговорами всех присутствующих, а также защищать ее участников от нечистой силы.
 |
 |
| Куклы «жених» и «невеста». 1980-е. Ставропольский край | Куклы для игры в «свадьбу»: в верхнем ряду – «жених» (в красной рубахе) и «невеста» (в золотой парчовой повязке). Вторая половина XIX в. Архангельская губ. |
Свадебные обряды как развернутое театрализованное действие органично включали в себя специальные диалоги, песни, приговоры, присказки, заговоры, плачи, игры, танцы.
В ходе свадебного ритуала проводились многочисленные магические действия, которые должны были способствовать благополучию брачующихся, защите их от сглаза и порчи, деторождению, приумножению достатка в семье и др. Эти языческие по своей сути действия органично сочетались с молитвами, обращенными к Иисусу Христу, Богоматери, св. Николаю Угоднику; русские крестьяне придавали большое значение родительскому благословению и таинству венчания.
Характерной чертой свадебного ритуала было также многообразие его локальных вариантов при единстве общей схемы. Так, в северных губерниях Европейской России и в Сибири был широко распространен обряд посещения невестой бани, входивший в серию обрядов прощания с девичеством. Для южнорусских свадеб был характерен каравайный обряд. Некоторые обряды исполнялись только в конкретных областях России. Например, в псковских деревнях невеста со своими поезжанами должна была встретить поезд жениха на пути в церковь и положить жениху к ногам «красоту» – букет бумажных цветов. Нарушение утвержденного местной традицией порядка свадебного ритуала считалось недопустимым, воспринималось как незавершенность и несостоятельность события, что могло принести несчастье новобрачным.
Свадебный спектакль собирал множество зрителей, с удовольствием наблюдавших и комментировавших его, а в отдельные моменты и включавшихся в игру.
Сватовство
Черна ягода смородина
Да зелена была надломлена,
А красна девица засватанная
Да за добра-то добра молодца,
Да за добра-то добра молодца
Да за Ивана за Максимовича.
Каждая девушка с нетерпением ждала Рождественского мясоеда в надежде на появление сватов, надеясь не остаться в девках до осеннего свадебного сезона. Обычно о дне сватовства ее родители знали заранее: они сами или через профессиональную сваху могли вести предварительные переговоры с родителями жениха, или же девушка предупреждала своих родителей о приходе сватов, договорившись с парнем, который за ней ухаживал. Но могло быть и так: прослышав о трудолюбивой, послушной девушке из достойной семьи, родители парня присылали к ней в дом нежданных сватов. Считалось, что чем больше парней сватается к девушке, тем больше чести ей и ее семье.
Сватами становились крестные родители парня или кто-нибудь из его родственников. Если родители парня сомневались в положительном исходе сватовства, то на роль свата приглашался человек, пользовавшийся доверием и уважением односельчан. От предложения «ходить сватами» – очень почетной миссии – было не принято отказываться. Самым благоприятным временем для сватовства считались вечера субботы, воскресенья, вторника и четверга. Сватам полагалось надеть на себя «добрую одежду» и подъехать к дому девушки на лошадях, запряженных в выездные сани, с колокольчиками под дугой. В некоторых селах, наоборот, сваты отправлялись в путь втайне от посторонних лиц, чтобы «не изурочили» (не сглазили) и чтобы в случае отказа «не зазорно» было возвращаться назад.
Сватовство сопровождалось различного рода магическими действиями, которые должны были способствовать успеху дела. Сваха, отправляясь в путь, прихватывала из дома кочергу (палку, сковородник) или небольшую рыболовную сеть, чтобы «выгрести девку» из родительского дома, клала в карман повойник, чтобы вернуться не с пустыми руками. В Псковской губернии мать парня ударяла выходивших за дверь сватов три раза поясом, приговаривая: «Не я бью, удача бьет». Люди, случайно встретившие на дороге сватов, кричали: «Яблоня в след» (то есть «Удачи вам»).
 |
 |
| Л. Н. Барбарин. Сватовство. 1980-е | Сваты. Фрагмент росписи прялки. Конец XVIII - начало XIX в. Северная Двина |
 |
 |
| Н. А. Ярошенко. Девушка-крестьянка. 1891 | «Отдал меня батюшка в немалую семью. Рисунок с лубка XIX в. |
Появление сватов в доме происходило в соответствии с обычаями, утвержденными местной традицией. Например, стучали палкой под окном, обращаясь к хозяевам по имени-отчеству и спрашивая у них разрешения войти; хозяева отвечали: «Просим покорно пожаловать, дорогой гостенька!» Или сваты старались войти неслышно, а их сразу же узнавали по полотенцам или поясам, перевязанным через плечо. В Пермской губернии сваха, войдя в дом, ударяла пяткой о порог, приговаривая: «Колотим о порог, чтобы не говорили с нами поперек». В русских селах Казанской губернии сваха находила в доме ступу и трижды кружилась с нею, чтобы девушку и парня трижды обвели вокруг аналоя во время венчания. Переступив порог, сваты останавливались около двери, снимали шапки, крестились на иконы, кланялись хозяевам и не заходили дальше матицы – потолочной балки. Матица в обрядах сватовства имела очень большое значение как связующее начало, как граница между внешним и внутренним миром. Верили, что сватовство пройдет удачно, если сват, ожидая приглашения хозяев пройти в дом, встанет под матицей или дотянется до нее рукой, сказав про себя: «Хата не наша и потолок не наш, а верх наш».
Обычно хозяева, догадываясь о миссии гостей, по крестьянскому этикету продолжали делать вид, что не знают о цели их прихода. Сватов приглашали пройти в дом и давали знак дочери, чтобы она покинула избу. После этого начинался разговор, в котором использовались веками выработанные словесные формулы. Сват начинал свою речь словами: «У вас курочка, у нас петушок, нельзя ли их загнать в один хлевушок?», «У вас ком теста и у нас ком теста, нельзя ли их свалять в одно место?», «У нас баран, у вас ярочка – хороша была бы парочка», «У вас есть хороший товарец, а у нас на него есть славный купец, собой молодец. Не хотите ли сбыть его?», «Нам нужна не рожь и не пшеница, а красная девица». Вступительные речи могли быть и длиннее: «Дорогой хозяин Степан Иванович! Дорогая хозяюшка Анна Михайловна! Мы пришли к вам не пол топтать, не потолки считать – за добрым делом, за сватовством. У нас есть жених, у вас невеста, нельзя ли свести их вместе?» (Русская свадьба. Т. 2. С. 258). Иногда сваты и хозяева с удовольствием разыгрывали целые театральные сценки. Вот, например, как это было в селе Нерль Владимирской губернии:
«Сваты. Не в ваш ли дом кунка забежала? Следок сюда привел. У нас охотник шибко хорош.
Родители невесты. У нас ни лисицы, ни куницы не живут. А каков охотник ваш?
Сваты. Метко стреляет, в цель попадает, из всех куниц вашу и подстрелить хочет, на других и не смотрит, не ест, не пьет, не стреляет, только об одной куничке помышляет. Ваша куница – нам красная девица! У вас куница, у нас охотничек. Чем не пара?
Родители невесты. Что ж, жениха и семью его давно знаем: люди хорошие. Проходите, потолкуем. Мы своей дочке счастья желаем во всем» (Там же. С. 260).
Иногда сватовство превращалось в деловой разговор, особенно если сватать приходил отец жениха. Вот как рассказывает об этом очевидец из села Пыщуг Ветлужского уезда Костромской губернии: «Приходит женихов отец в дом невестина отца, садится вдоль полу на лавку, немножко посидит молча. Потом начинает баять: „Иван Иванович, у тебя есь невеста, а у меня есь жоних, давай-ко мы с тобой побаем про это дело; у меня парень хорошой, да всево есь вдосталь, скотини 10 коров, овец 5 штук, лошадей пара – сись (сесть) да уехати. Хлеба онбар, всякова жита вдоволь, у меня жить-де не нарадоваться: ну что ты на эфто молвишь?" Отец невестин бает: „Не знаю, как у меня вон старуха шьте будет баеть. Ну шьте ты, Анна, будешь ли нынце отдавать али нет, так и бай". – „Я бы, старик, советовала бы отдать свою Параньку нонеча, хлеба нажали вного и льну тоже наделали вного, есь в чем отдать. Дак ты, поди, вного запросишь подарков-то?" – „Какие у меня подарки: мне со старухой по рубахе, да трем золовкам по шолковику (платку), да двум суновьям по платку, хоть по 2 рубля каждный. А на сторону сколько? Есь дяди, племянники, и им тоже по платку, да хто пойдет в поезду, и тем по платку. Попу рушник, дьякону платоцек, псаломщику подножник в аршин полотна. Вот и все подарки"» (Русские крестьяне. Т. 1. С. 141).
После этого начиналось серьезное обсуждение вопроса. Родители девушки подробно расспрашивали сватов о парне: их интересовало, как его зовут, кто его родители, в большой или маленькой семье он живет, богат или беден, какой у него характер. Сват обычно приукрашивал достоинства парня, смешил сидящих за столом различными выдумками о нем. По деревенскому этикету считалось неприличным сразу соглашаться на свадьбу. Родители девушки должны были отнекиваться, просили дать им время на размышление, объясняя свату: «Дочку замуж выдать – не пирог испечь», «Не один день растили, чтобы враз отдать». Однако на всякий случай, чтобы жених, обидевшись, не передумал, давали сватам залог – платок, полотенце, ширинку, а лошадей, на которых приехали сваты, распрягали, ставили в конюшню, кормили овсом. Если жених был подходящим, желанным, то долгий разговор мог закончиться согласием: «Ну да ладно! Не прочь мы породниться, девка у нас отдашняя». После этого на стол ставили каравай хлеба и солонку с солью – это означало, что родители девушки согласны вести дальнейшие переговоры о свадьбе. Отказ сватам давался также в деликатной форме: «У нас товар непродажный, не поспел», «Еще молода, надо подождать», «Девка у нас не нарядная и пока по дому нужна». В некоторых селах сваты узнавали о том, что их старания не увенчались успехом, по привязанной к саням мутовке (полену), которая волочилась за санями («жених мутовку получил»).
После отъезда сватов родители приглашали в избу дочку и сообщали ей о своем решении. Если парень девушке нравился, ей полагалось отвечать: «Как хотите, а я не возражаю!» Если девушке жених не нравился, она могла сказать «Не пойду! Я не пересидела еще!» Однако в большинстве случаев ее ответ для родителей не имел значения.
Принятое сватовство еще не означало окончательного согласия на свадьбу. После него начинались обстоятельные переговоры о заключении брака, которые всегда ритуально оформлялись: смотрины невесты, погляды, пропой, богомоление и др. Закончив к обоюдному согласию все переговоры, семьи назначали время сговора, то есть день, когда принималось решение относительно свадебного торжества.
Погляды
Пташечка да касаточка!
Не вей гнезда против горницы:
Тебе лета здесь не летоватъ,
Тебе зиму здесь не зимовать,
Тебе быть на чужой стороне.
Родители и близкие родственники девушки приходили в дом парня, чтобы выяснить его имущественное положение. Этот обряд назывался «погляды» («дымничанье», «местоглядение», «сугляды») и проходил через три-четыре дня после смотрин девушки или, если их не было, после сватовства. Приезжали обычно днем на выездных лошадях, запряженных в хорошую повозку. Приезд гостей обставлялся довольно торжественно. Их принимала вся семья жениха. Гостям показывали дом, двор, скот, зерно в амбарах, овин, гумно, даже одежду будущего зятя, угощали праздничным обедом, рассказывали семейные предания, старались показать себя и свою родню с лучшей стороны. Если родители будущего жениха и невесты хорошо знали друг друга, обряд носил формальный характер, являясь скорее поводом поговорить о счастливом событии. В тех случаях, когда семьи не были ранее знакомы, гости проводили осмотр строго, чтобы не обмануться в своих надеждах.
 |
| Собрались потолковать. Фото. Начало XX в. Нижегородская губ. |
Если увиденное не понравилось родным невесты, то, посовещавшись в сторонке, они говорили хозяевам: «Спасибо за хлеб-соль, домой пора». А если были всем довольны, то при отъезде приглашали: «Все у вас хорошо, все нам нравится, и, если мы вам нужны, приезжайте к нам».
Смотрины
Ты, утица, выйди к нам,
Ты, утица, выйди к нам,
Ты, серая, выйди к нам,
Ты, серая, выйди к нам,
Выйди к нам, выйди к нам!
Узнай своего женишка.
Смотрины невесты проводились на второй или третий день после сватовства в том случае, если посватавшийся парень был хорошо знаком семье девушки. Если он был мало знаком и жил достаточно далеко, смотрины устраивали только после того, как соберут сведения о женихе и посмотрят, как он живет.
Во время смотрин просватанную девушку представляли будущему жениху и его родителям. На смотрины собирались ближайшие родственники парня и девушки, а также приглашались подруги девушки, песни которых сопровождали обрядовое действие. Обряд проходил в разных местностях России более или менее одинаково. Нарядно одетую девушку выводили на середину избы. Она три раза низко кланялась сначала сватам, затем всем присутствующим: «Здравствуйте, сват и сватушка и вся честная беседушка!» Потом родителям: «Здравствуйте, матушка и батюшка и вся честная беседушка!» Посватавшийся парень подходил к девушке и спрашивал: «Как вас зовут?» Она называла свое имя и отчество. Удовлетворенный ответом будущий жених садился на лавку, а один из приехавших гостей спрашивал ее: «Ну-ка, невеста, умеешь ли прясть?» Она брала прялку и показывала, как умеет прясть. Ее могли просить пройтись по избе, несколько раз повернуться на месте. Девушки пели песню, в которой хвалили будущую невесту и ее родителей. Например, такую:
Славен город, славен город
Да на взгорье, да на взгорье,
Славна была, славна была
Да у Василья дочи, да у Василья дочи,
Славнее того, славнее того
Да у Михайловича, да у Михайловича.
Да Анна, да Анна
Васильевна, Васильевна,
Она тонёхонька, она тонёхонька,
Да высокохонька, да высокохонька,
Лицушком, лицушком
Да красивёхонька, да красивёхонька,
Беленьким, беленьким
Да румянёхонька, да румянёхонька,
Ясные очи, ясные очи
Яснее сокола, яснее сокола,
Брови черные, брови черные
Да чернее соболя, да чернее соболя,
Ягодницы, ягодницы
Да бысть как маковицы, да бысть как маковицы,
Походка у ей, походка у ей
Да все павина, да все павина,
Слова-речи ее, слова-речи ее
Да все повинны, да все повинны.
 |
 |
| Н. П. Перов. Смотрины невесты. 1861 | Г. Мясоедов. Смотрины. Вторая половина XIX в. |
В некоторых деревнях девушка в песне советовала своему будущему жениху получше рассмотреть ее, чтобы потом не сожалеть о своей женитьбе:
Становись-ка, млад отецкий сын,
На одну со мной мостиночку,
На едину перекладинку,
Гляди вточь да во ясны очи,
Гляди впрямь да во бело лицо,
Чтоб жить тебе не каяться,
Мне-ка жить бы – да не плакаться.
Затем на середину избы выходил будущий жених, брал девушку за руку, и они начинали ходить по избе, давая возможность зрителям на них полюбоваться.
После этого мать парня рассматривала приданое девушки, аккуратно перебирая полотенца, скатерти, простыни, одежду, обувь. Затем она подходила к своему сыну и говорила ему примерно такие слова: «Любуй, любуй девушку, а после не мудруй».
На смотринах девушка могла высказать свое недовольство выбором родителей и отказаться от свадьбы. Свой отказ она оформляла по-разному в зависимости от местной традиции: например, отказывалась выходить к гостям. В большинстве случаев, показавшись гостям, она уходила из избы, снимала с себя нарядную одежду и возвращалась уже в будничном платье.
Однако чаще смотрины заканчивались общим пиром: родители парня привозили хмельные напитки, а родители невесты ставили угощение. Просватанные молодые люди и их родственники обменивались подарками в знак скрепления будущего брачного союза. Девушки пели:
По городу, по городу звоны пошли;
По терему, по терему дары понесли.
Дарили дары душе девице.
Прими дары, душа девица,
На наши дары не прогневайся.
Сговор
Что не ключики брякнули,
Да не замочки ли щелкнули?
Да по рукам сваты ударили,
Да запоручили голубушку,
Да нашу милую подруженьку,
Да свет Татьяну Николаевну.
Предварительная договоренность о браке закреплялась на сговоре. Он проходил через несколько дней после смотрин невесты и осмотра дома жениха, но мог быть отложен и на более длительный срок. Если девушку просватали в Рождественский пост, а свадьба намечалась на зимний мясоед, то сговор проводили в начале мясоеда, так как во время поста нельзя было устроить хорошее застолье. Если свадьба намечалась на Красную горку (первое воскресенье после Пасхи), то сговор назначали на Благовещение (25 марта / 7 апреля) – день, когда, по мнению крестьян, можно было нарушить Великий пост.
Во время сговора родители парня и девушки решали вопросы о дне проведения свадьбы, о размерах приданого, о кладке (то есть о деньгах, которые родители жениха «клали» на свадебные расходы), о дарах со стороны невесты, о выкупе за нее, о количестве гостей с обеих сторон и др. Переговоры заканчивались обрядом рукобитья, который имел свои варианты. В одних деревнях отцы пожимали руки и желали друг другу: «Наш сын был бы между нами общим сыном, а ваша дочь была бы общей дочерью и нашей послушною слугою», в других – с силой ударяли по рукам и произносили: «Дай Бог святой час», «Дай Бог в час добрый, да святой», в третьих – держась за руки и слегка покачивая ими, говорили: «Дай Бог, дай Бог». В некоторых областях России рукобитье проводилось над столом, где лежал каравай хлеба. Хлеб символизировал благополучие, богатство, счастливую долю, зарождение жизни, а стол осмыслялся как престол Божий.