Полный, без купюр, перевод «Резюме» покажет и особенности стиля «России в 1839 году», исчезнувшие в «Николаевской России»: многочисленные' повторы, причудливую логику изложения, заимствования у других авторов. Из перевода «Резюме» исключены только несколько длинных примечаний, никак не относящихся к делу (например, большая цитата из Диккенса об английских тюрьмах, даже не сопоставляемых с русскими) .
Эта публикация покажет те стороны мировоззрения Кюстина, которые до сих пор оставались неизвестными русскому читателю. «Резюме» представляет не только познавательный интерес. Оно поможет понять основной текст книги и оценить впечатление, которое произвели разоблачения маркиза де Кюстина в середине XIX века.
Астольф маркиз де Кюстин, по словам одного критика, «один из самых замечательных умов своего времени», по словам других, «негодяй» и «собака», автор нескольких романов, богач и хозяин великолепных салонов, мог бы остаться в истории как блестящий, не всегда счастливый и, одновременно, типичный представитель своей эпохи. Но подлинную славу ему составило другое: он путешествовал и писал об этом...
Резюме путешествия
<Перевод с французского>*
В России все, что поражает ваш взгляд, все, что происходит вокруг вас, – от ужасающей правильности. И первая мысль, которая приходит на ум путешественнику, когда он созерцает эту симметрию, та, что столь полное единообразие, столь противная естественным наклонностям человека регулярность не могут достигаться и поддерживаться без насилия. Воображение тщетно ищет хоть немного разнообразия: так птица напрасно взмахивает крыльями в клетке. При таком режиме человек может знать и знает, с первого дня своей жизни, что он увидит и сделает вплоть до последнего дня. Столь жестокая тирания официально зовется уважением к единству, любовью к порядку; и эти леденящие душу плоды деспотизма кажутся столь драгоценными методическим умам, что они готовы покупать их любой ценой.
Во Франции я соглашался с этими строгими умами, но пожив при ужасающей системе, которая подчиняет население всей империи военной дисциплине, я признаюсь вам, что люблю -больше некоторый беспорядок, который свидетельствует о силе, а не идеальный порядок, который губит жизнь.
В России правительство возвышается надо всем и не оживляет ничего. В этой бескрайней империи народ если не спокоен, то, по крайней мере, нем; смерть, парит здесь над всеми головами и по прихоти обрушивается на них; это
______________________
* На русском языке публикуется впервые. Перевод сделан по изданию: Cusdne manqub de. La Russle en 1839. - Paris: AmJot, 1843. – TIV. – P.417-490.
______________________
заставляет людей сомневаться в божественной справедливости. Человек имеет здесь две гробницы: колыбель и могилу. Матери должны здесь оплакивать рождение детей больше, чем их смерть.
Я не думаю, что самоубийства здесь обыкновении; здесь слишком страдают, чтобы лишать себя жизни. Необыкновенная особенность человека!!! Когда в его жизни преобладает ужас, он не ищет смерти; он уже знает, что это такое.
К тому же число самоубийц в России могло бы быть велико, и никто бы этого не знал; знание цифр – привилегия русской полиции; я сомневаюсь, что до самого императора они доходят точными. Я знаю, что ни одно несчастье не обнародуется при его правлении без его согласия на это унизительное признание превосходства провидения. Тщеславие деспотизма столь велико, что он дерзает соперничать со всемогущим богом. Чудовищная ревность!!!., в какое заблуждение заставляешь ты впадать царя и его подданных?! Для того, чтобы государь был больше, чем человек, сколь низок должен быть народ?
Любите же правду, защищайте ее в стране, где идолопоклонство – основа государственного устройства! Человек, которому подвластно все – это ложь, прикрытая короной.
Вы понимаете, что сейчас я говорю не об императоре Николае, а об императоре России. Много говорят о том, что его власть ограничивается обычаями, я же был поражен злоупотреблением ею и совсем не увидел лекарства от этого.
В глазах истинного государственного деятеля и всех практических людей законы менее важны, чем считают наши строгие логики, наши политические философы, так как в конечном итоге жизнь народа определяется манерой применения законов. Это так, но жизнь России более печальна, чем жизнь других народов Европы, и когда я говорю «народ», я имею в виду не только крестьян, прикованных к земле, а всю империю.
Так называемое сильное правительство, которое при всех обстоятельствах хочет заставить себя уважать, должно обязательно делать людей несчастными. В обществе все может служить деспотизму, какой бы облик он ни принимал: монархический или демократический. Деспотизм существует везде, где ход общественной машины строжайше выверен. Лучшее правительство такое, которое наименее заметно. Но позволить людям совсем забыть иго может только гений или высшая мудрость, или – некоторое ослабление социальной дисциплины. Правительства, которые были благодетельны для юности народов, когда люди, еще полуварвары, уважали все, что избавляло их от беспорядка, в старости нации лишь способствуют беспорядку. В это время должны рождаться разнотипные конституции. Но эти правительства, основанные на союзе опыта и страсти, пригодны только для уставшего народа, для общества, силы которого истощены революциями. Следовательно, если они и не являются наиболее устойчивыми, они наиболее мягкие; народы, которые однажды достигли их, никогда не откажутся от них: это бодрая старость. Старость государства, как и человека – это возраст наиболее мирный, если она завершает жизнь, полную славы; но средний возраст нации – всегда самое тяжелое время: Россия находится именно в нем.
В этой стране, отличной от всех прочих, сама природа стала соучастницей капризов человека, который убил свободу, чтобы обожествить единообразие; она также повсюду одинакова: два медленно и редко растущих на бескрайних болотистых или песчаных равнинах дерева – береза и сосна – вот и вся естественная растительность северной России, то есть окрестностей Петербурга и соседних провинций, которые составляют обширное пространство страны.
Где найти убежище от тягот общества, если климат позволяет наслаждаться сельской жизнью только три месяца в году? И что это за жизнь! Представьте, что в течение шести самых суровых зимних месяцев никто не осмеливается дышать свежим воздухом более двух часов в сутки, разве что русские крестьяне. Вот что бог создал для человека в этих краях.
Посмотрим теперь, что человек создал для себя сам. Одно из чудес света – это, безусловно, Санкт-Петербург; Москва также очень живописна, но что можно сказать об облике провинции?
Мои письма покажут вам чрезмерное однообразие, порождаемое злоупотреблением единством. Только один человек во всей империи имеет право желать, потому что он один имеет собственную жизнь. Бездушность проявляется всюду: на каждом шагу вы чувствуете, что находитесь среди народа, лишенного независимости. На двадцать или тридцать лье пути вам встретится едва один город, каждый раз одинаковый. Тирания изобретает только средства для утверждения, она мало заботится о хорошем вкусе в искусстве.
Страсть русских государей и строителей к языческой архитектуре, к прямым линиям, к низким строениям и широким улицам противоречит законам природы и жизненным потребностям в стране холодной, туманной и беспрерывно подверженной порывам ветра, которые леденят лица. В течение всего моего путешествия я напрасно пытался понять, как эта мания могла завладеть населением страны, столь отличной от тех, где родилась архитектура, перенесенная в Россию: русские, вероятно, знают об этом не больше меня; они не хозяева своего вкуса, как и своих поступков. Им предписывают, что следует называть искусством, как и чем заниматься. Полк и его мелочный дух – таков образец для этого общества. Высокие стены, высокие здания, близко стоящие друг к другу, кривые улочки средневековых городов подошли бы им больше, чем карикатура на античность при климате и населении России. Страна, о которой влиятельные русские думают меньше всего, с особенностями и потребностями которой считаются меньше всего – это страна, которой они правят. Когда Петр Великий писал свои указы о создании цивилизации для всех – от татар до лапландцев, – творения средних веков в Европе уже давно вышли из моды, а русские, даже те, которые именуются великими, не могут не следовать моде.
Эта склонность к подражанию не согласуется с честолюбием, которое мы им приписываем, так как копии не могут господствовать. Но все противоречиво в характере этого поверхностного народа; к тому же его особенно отличает отсутствие изобретательности. Чтобы изобретать, необходима независимость; у русских же есть только переимчивость, доходящая до страсти; если они хотят занимать место на мировой сцене, то не для того, чтобы использовать способности, которые имеют и которые томятся в бездействии, а только для того, чтобы воспроизвести историю знаменитых обществ. Честолюбие русского народа – не сила, а претензия: он не имеет созидательных сил; сравнение – вот его талант, подделка – вот его гений. Он кажется одаренным некоторой оригинальностью, но только потому, что никакой народ на земле никогда не использовал столько моделей; естественно, умеющий только наблюдать, он становится самим собой лишь когда подражает созданному другими. Его оригинальность зиждется на даре подделывать, которым он обладает более всех других. Его единственная способность – умение воспроизводить изобретения иностранцев. Он будет в истории тем, чем есть в литературе – способным переводчиком. Русские призваны перевести европейскую цивилизацию азиатам.
Талант подражания может стать полезным и даже приятным для нации, если он развивается поздно, но он убивает все другие таланты, если предшествует им. Россия – общество имитаторов; а любой, кто умеет только копировать, обязательно впадет в карикатуру.
Колеблясь на протяжении четырех веков между Европой и Азией, Россия еще не смогла войти в историю человечества своими достижениями, потому что ее национальный характер стирается при заимствованиях.
Отделенная от Запада принятием греческой религии, она вернулась спустя века, чтобы с непоследовательностью обманутого самолюбия просить у наций, созданных под влиянием католицизма, цивилизации, которой она была лишена из-за своей государственной религии.. Эта византийская религия, вышедшая из дворцов, чтобы утверждать всюду военный порядок, не отвечает наиболее возвышенным стремлениям человеческой души; она помогает полиции обманывать народ, вот и все.
Она изначально сделала этот народ недостойным той культуры, к которой он стремится.
Только независимость церкви может вдохнуть жизнь в религию, так как развитие самой благородной способности народа – способности верить – зависит от качеств духовенства. Человек, призванный передавать людям божественные откровения, должен пользоваться свободой, неизвестной всем священникам, восставшим против своего духовного вождя. Унижение представителей культа есть первое наказание за ересь; вот почему во всех православных странах мы видим священников, презираемых народом, несмотря на покровительство королей (или, лучше сказать, благодаря ему). Это происходит оттого, что они поставлены в зависимость от государей даже в том, что касается их священного назначения.
Народы, которые знакомы со свободой, никогда не будут внутренне подчиняться зависимому духовенству.
Недалеко то время, когда все поймут, что в религии важно достичь свободы не для толпы, а для пастырей.
Когда мир достигнет этого – произойдет великий шаг вперед.
Толпа всегда слушается людей, которых она выбирает в качестве вождей: зовите их священниками, учителями, поэтами, учеными, тиранами – душа народа в их руках; религиозная свобода для масс – это химера. Но ради блага множества людей необходима свобода для человека, призванного осуществлять церковную миссию. В мире нет свободных священнослужителей, кроме католических.
Порабощенные пастыри могут вести за собой только бесплодные умы: поп может научить нацию только преклонению перед силой!!.. Не спрашивайте же меня больше, почему русские не имеют воображения и почему умеют только копировать, не совершенствуя...
Когда на Западе потомки варваров изучали античность с уважением, которое доходило до поклонения, они изменяли ее, приспосабливая к себе. Кто может узнать Вергилия в Данте? Гомера в Тассо? Юстиниана и римские законы в феодальных кодексах? Подражание учителям, совершенно чуждым варварскому обществу, помогло смягчить нравы и создать языки, но оно не привело к рабскому подражанию. Глубокое уважение к прошлому не задушило их гений, а пробудило его. Не так воспользовались русские европейскими достижениями.
Когда заимствования противоречат форме общества, не проникая в его душу; когда берут уроки цивилизации не у античных учителей человечества, а у иностранцев; когда желают их богатства, но не уважают характера; когда подражание вредно, а начинается с самого детства; когда у соседей с презрительным видом перенимают все, вплоть до манеры устраивать дом, одеваться, разговаривать, – тогда становятся копией, эхом, отражением, больше не существуют сами по себе.
Средневековые общества, поддерживаемые новой верой, укрепляемые потребностью в ней, могли преклоняться перед античностью, не рискуя впасть в пародию, потому что сила созидания, когда она существует, никогда не погибнет из-за нескольких образцов, которым следует человек... Сколько воображения в учености XV века!!..
Уважение к образцу – признак созидательного ума.
Вот почему изучение классики на Западе в эпоху Ренессанса повлияло почти только на литературу и искусства: развитие промышленности, торговли, естественных и точных наук – дело исключительно современной Европы, которая в этих областях почти всего достигла своими силами. Суеверное восхищение языческой литературой, которое она долгое время испытывала, не мешало ей создавать свою политику, религию, философию, формы правления, принципы военных действий, понятие о чести, свои нравы, свой характер.
Россия – единственная поздно приобщившаяся к цивилизации (при всем нетерпении ее владык) страна, лишенная глубокого воздействия и благословления естественной, культуры. Внутренняя работа, которая создает великие народы и готовит нацию к господству над другими (то есть к просвещению других), отсутствовала на Руси. Я всегда замечал, что в этой стране общество, каким его сделали государи, – это только гигантская оранжерея, заполненная экзотическими растениями. Каждый цветок напоминает свою родную землю, но задаешься вопросом: где жизнь, где природа, где местные растения в этой коллекции воспоминаний, которые свидетельствуют скорее о более или менее удачном выборе, сделанном несколькими любознательными путешественниками, чем 6 серьезной работе свободной нации.
Русская нация постоянно ощущает последствия отсутствия собственной жизни в эпоху политического пробуждения. Отрочество, этот трудный возраст, когда человек берет на себя всю ответственность за свою независимость, было потеряно для нее. Не считаясь со временем, ее государи, и особенно Петр Великий, насильно заставили ее перейти из детства в зрелость. Едва сумев избежать иностранного ига, которое не было только монгольским, она ощутила свободу; на радостях она по неопытности приняла за освобождение настоящее рабство, потом то оно налагалось законными правителями. Этот народ, униженный во время завоевания, стал чувствовать себя вполне счастливым и независимым, если только его тиран назывался русским именем вместо татарского.
Эффект этой иллюзии длится до сих пор; оригинальность ума избегает этой земли, дети которой приучены к рабству и до сего дня принимают всерьез только страх и властолюбие. Что для них мода, как не элегантные цепи, которые носят только на публике?.. Русская вежливость, несколько наигранная, как нам кажется, – более церемониальна, чем естественна. Ведь вежливость – это цветок, который расцветает только на вершине общественного дерева; это растение нельзя привить, оно укореняется само, и ствол, который должен его нести, требует, как ствол алоэ, многих веков для своего роста. Должно смениться множество поколений полуварваров, чтобы высший слой общества породил действительно вежливого человека: многие годы воспоминаний нужны для воспитания цивилизованного народа; только ребенок, рожденный у вежливых родителей, может созревать достаточно быстро для того, чтобы понять, что такое истинная вежливость. Вежливость – это скрытый обмен добровольными жертвами. Нет ничего более тонкого, можно сказать, ничего более нравственного, чем принципы, которые лежат в основе высшей элегантности манер. Эта вежливость необходима человеку, чтобы он мог сопротивляться борьбе страстей, и сходна с благородством чувств, которые никто не может приобрести самостоятельно, так как больше всего на душу влияет первоначальное воспитание: иными словами, истинная вежливость всегда наследственна; хотя наш век пренебрегает законами времени, природа, создавая свои творения, всегда считается с ним. Некогда один умный человек так охарактеризовал русских, живущих на юге страны: благодаря их связям с античным миром в период варварства и с Константинополем во времена киевских князей, в этой части славянской империи царила любовь к искусству; одновременно традиции Востока поддерживали здесь чувство великого и увековечивали искусство в среде художников и ремесленников; но в результате монгольского нашествия эти плоды прежних связей с просвещенными народами античной цивилизации были утеряны.
Этот кризис заставил прежнюю Россию забыть свою историю: рабство породило низость, которая исключает истинную вежливость; в последней не может быть ничего рабского, поскольку она есть выражение самых возвышенных и утонченных чувств. Только тогда, когда вежливость становится у народа в некотором роде расхожей монетой, можно сказать, что этот народ цивилизован; именно тогда первобытная грубость, звериные черты человеческой природы уничтожаются с колыбели благодаря урокам, которые каждый получает в собственной семье; при всей симпатии к человеческому детенышу следует сказать, что он лишен чувства жалости, и если с самого начала не отвратить его от дурных помыслов, он никогда не станет по-настоящему вежливым. Вежливость – это только кодекс жалости, используемый в повседневной жизни общества, этот кодекс заменяет жалостью болезненное самолюбие; он – самое универсальное, самое полезное, самое практичное лекарство из всех доселе известных лекарств против эгоизма.
Вся эта утонченность – естественный результат течения времени – неизвестна русским, которые ощущают себя скорее татарами, чем византийцами, и которые, за редким исключением, лишь только хорошо одетые варвары. Они напоминают мне портреты, плохо написанные, но очень хорошо отлакированные. Для того чтобы ваша вежливость была настоящей, необходимо, прежде чем стать вежливыми, научиться быть человечными.
Именно Петр Великий со всей неосторожностью дикого гения, со всей смелостью человека настолько нетерпеливого, что он казался всемогущим, с настойчивостью железного характера отправился добывать в Европе плоды цивилизации, вместо того чтобы терпеливо и медленно бросать семена на свою собственную почву: этот слишком восхваляемый человек создал искусственное творение. Благо, которого достиг этот варварский гений, – кратковременно, зло же непоправимо.
Что значит для России ощущение своего значения в Европе? Влияние на европейскую политику? Искусственный интерес! – Тщеславные чувства. Все, что ей необходимо – это иметь свои собственные принципы в жизни и развивать их: нация, у которой нет ничего своего, кроме покорности, безжизненна. Ее как бы поставили к окну: она смотрит, слушает, она оживлена, как человек, сидящий в театре; но когда же прекратят эту игру?!
Необходимо остановиться и начать сначала, но возможно ли такое усилие? Можно ли подвести фундамент под столь огромное здание? Слишком недавняя цивилизация русской империи, столь искусственная, уже достигла естественных результатов, которые никакая человеческая власть не сможет аннулировать: мне кажется невозможным управлять будущим народа, не считаясь с настоящим. Но настоящее, когда оно насильно отделено от прошлого, приносит только несчастья: избежать этих несчастий для России, заставить ее считаться с прежней историей, которая есть результат ее первоначального характера, – такова отныне неблагодарная задача, более важная, чем блестящая, людей, которые призваны управлять страной.
В высшей степени практичный и народный ум императора Николая понимает эти проблемы: может ли он их разрешить? я не верю в это; он не дает людям достаточного простора, он слишком доверяет себе и слишком мало другим, чтобы преуспеть. В России к тому же самой неограниченной воли не хватит для того, чтобы сделать добро.
Друзья народа борются здесь не против тирана, а против тирании. Было бы несправедливо обвинять императора в несчастьях империи и изъянах правительства: человеческих сил мало для выполнения задачи, стоящей перед правителем, который вдруг захотел бы гуманно управлять жестоким народом.
Нужно приехать в Россию, нужно близко увидеть то, что здесь происходит, чтобы понять, что есть вещи, которые не может сделать даже всемогущий человек, особенно когда он хочет сделать добро.
Неприятные последствия деяний Петра I еще усилились при великом или, лучше сказать, долгом царствовании женщины, которая правила своим народом, только чтобы удивлять Европу... Европа, всегда Европа!!!., никогда Россия!
Петр I и Екатерина II дали миру великий и полезный урок, за который заплатила Россия: они показали нам, что деспотизм никогда не бывает столь страшен, как тогда, когда он хочет сделать благо, так как тогда он извиняет свои самые возмутительные действия добрыми намерениями, и зло, которое он предлагает вместо лекарства, безгранично. Явное преступление может торжествовать только раз, но ложные добродетели вводят народ в заблуждение всегда. Народы, ослепленные блестящей оболочкой преступления, величием некоторых злодеяний, которые оправдываются обстоятельствами, начинают в конце концов верить, что существуют два злодейства, две морали, и что необходимость, или, как говорили в старину, благо государства, оправдывает высокопоставленных преступников, лишь бы только их злоупотребления были согласны с духом страны.
Откровенная тирания мало пугает меня по сравнению с принуждением, представленным как любовь к порядку. Сила деспотизма – единственно в маске деспота. Пусть правителя заставят никогда не лгать – и народ станет свободен; я не знаю в мире другого зла, кроме лжи. Если вы боитесь жестокого и явного произвола, поезжайте в Россию, вы начнете опасаться только лицемерной тирании…
Я не могу отрицать, что я вынес из путешествия идеи, которые не были моими, когда я его начинал. Ни за что на свете не отдал бы я трудности, которых мне это стоило; я сообщаю об этом потому, что Россия изменила мои мнения по многим вопросам. Они были известны всем, кто будет меня читать; не разочарование, а долг заставляет меня опубликовать эти строки.
Уезжая, я не собирался описывать это последнее путешествие; мой метод утомителен, потому что он состоит в передаче по ночам своих дневных впечатлений друзьям. На протяжении этой похожей на исповедь работы я открывал мои мысли публике, находящейся так далеко, в столь неопределенном отдалении, что я упорно сомневаюсь в ее присутствии; вот почему дружеский тон, присущий переписке, сохраняется и в напечатанных письмах.
Какой бы легкой ни показалась вам эта задача, я уже не так молод, чтобы безнаказанно возложить ее на себя; однажды начав предприятие, я вынужден был продолжать его, не позволяя себе лени или пренебрежения: это очень утомительно. Мне было приятно думать, что в этот раз я буду путешествовать только для себя; это давало возможность наблюдать спокойно. Но беспокойство, которое я увидел в русских, от самых важных личностей до самых мелких, показало мне всю мою значимость, во всяком случае ту, которую я имел в Петербурге. «Что вы думаете или, скорее, что вы скажете о нас?» – вот основа всех речей, обращенных ко мне: они вывели меня из бездействия. Я считал себя скромным из-за апатии, может быть даже малодушия; к тому же Париж считает скромными всех, кто не слишком самонадеян; я решил бороться с самим собой, но беспокойное самолюбие русских успокоило мое собственное.
В этом решении меня поддержало все усиливающееся разочарование. Конечно, причина разочарования должна быть глубокой и сильной, поскольку отвращение настигло меня среди самых блистательных празднеств, какие я видел в своей жизни, и несмотря на ослепительное гостеприимство русских. Но я с первого взгляда понял, что в расточаемом мне внимании более интереса и желания прослыть предупредительными, нежели истинной сердечности. Сердечность неизвестна русским, они не заимствовали ее у немцев. Русские занимают все ваше время, развлекают вас, поглощают ваше внимание, в своем усердии тиранят вас, осведомляются о распорядке дня, с присущей только им настойчивостью расспрашивают вас и от праздника к празднику мешают вам наблюдать их страну. У них есть французское слово для объяснения результатов этой псевдолюбезной тактики: они называют это «enguiriander»* иностранцев. К сожалению, эти усердные заботы расточались человеку, которого праздники более утомляют, чем развлекают. Когда они поняли, что их прямой эффект неприятен иностранцу, они прибегли к окольным путям для того, чтобы дискредитировать его рассказы в глазах просвещенных читателей: они обманывали его с поразительной ловкостью. Так, чтобы показать ему вещи в ложном свете, они лгут ради дурного, как лгали и ради хорошего, пока полагают возможным рассчитывать на его благожелательное легковерие. Часто в одном и том же разговоре я с удивлением наблюдал, как какое-нибудь лицо дважды или трижды меняло свою позицию у меня на глазах.
Я не обольщаюсь мыслью, что всегда распознавал правду, несмотря на соединенные усилия людей, чьей обязанностью было ее скрывать; но и знать, что вас обманывают – уже много; если я не видел истины, я видел, что ее от меня скрывают; и если я не был предупрежден, я был вооружен.
Веселье отсутствует при всех дворах, но при дворе в Петербурге не позволено даже скучать. Император, который все видит, принимает притворную радость как дань уважения; это напоминает слова Талейрана о Наполеоне: «Император
______________________
* соблазнять (фр.). – Ред.
______________________
не шутит; он хочет, чтобы все забавлялись».
Я раню чужое самолюбие, моя неподкупная добросовестность может навлечь на меня упреки; но моя ли вина, если отправляясь приобретать новые аргументы у абсолютного монарха против нашего деспота, против беспорядка, называемого свободой, я был поражен злоупотреблениями самодержавия, то есть тирании под видом порядка? Русский деспотизм – это ложный порядок, как наша республика – это ложная свобода. Я веду войну против лжи всюду, где встречаю ее, но есть много видов лжи: я забыл лживость абсолютной власти; теперь же я рассказываю о ней в деталях, потому что описывая свои путешествия, я всегда откровенно говорю о том, что вижу.
Я ненавижу предлоги: я увидел, что в России порядок служит предлогом для притеснения, как во Франции свобода – предлогом для зависти. Одним словом, я люблю подлинную свободу, возможную в обществе, из которого не исключено все изящное. Я не демагог, не деспот, я – аристократ в самом широком смысле этого слова. Изящество, которое я мечтаю сохранить в обществе, – не фривольность, оно не жестоко, оно определяется вкусом; вкус же исключает произвол, он лучшее средство против тирании, так как позволяет избегать крайностей. Некоторое изящество необходимо искусствам, а искусства спасают мир, потому что именно благодаря им люди привязываются к цивилизации, чьим последним и самым драгоценным достижением они являются. Обладая единственным преимуществом среди всего, что способствует просвещению нации, искусства приятны и полезны всем классам общества.
Аристократия, как я ее понимаю, не подчиняется тирании ради установления порядка, в чем ее обвиняют не понимающие ее демагоги. Она не может сосуществовать с деспотизмом. Она призвана защищать народ от деспота и цивилизацию от революции, самого страшного из тиранов. Варварство принимает разные формы: вы убиваете его в деспотизме, оно возрождается в анархии; но истинная свобода, охраняемая истинной аристократией, не может быть жестокой и необузданной.
К сожалению, сейчас сторонники такой аристократии в Европе ослеплены. Они отдали свое оружие противникам; из ложной осторожности они ищут помощи у врагов всякой политической и религиозной свободы, словно опасность исходит только от новоявленных революционеров; а ведь абсолютные монархи были прежде столь же страшными узурпаторами, как и современные якобинцы.
С феодальной аристократией покончено, меньше стало неугасимого света, исходящего от великих исторических имен, но в обществе, которое хочет жить, средневековое дворянство должно быть заменено, как это давно уже произошло в Англии, наследственными должностями. Эта новая аристократия, состоящая из разных элементов, основанная на должности, происхождении и богатстве, приобретет доверие, только опираясь на новую религию; однако (я это говорил и повторяю снова, так как считаю необходимым) единственная свободная религия – это католичество. Католическая церковь – самая свободная из всех, поскольку она одна не зависит ни от какой временной власти; власть папы предназначена ныне для защиты духовной независимости. Аристократия – это правление независимых умов; и не лишне еще раз повторить: католицизм – это религия свободных священников.
Вы знаете, открыв правду, я говорю ее, не думая о последствиях, уверенный, что зло приносит не опубликованная правда, а скрытая; я всегда считал вредной старинную пословицу «Не всякую правду хорошо говорить».
Каждый видит в правде то, что отвечает его чувствам, его страху, раболепию, его интересам, поэтому ее считают более вредной, чем ошибку; я же, путешествуя, не отбираю факты, которые узнаю, не отклоняю того, что разбивает мои самые дорогие убеждения. Рассказывая, я. не признаю другой религии, кроме культа истины; я стараюсь ее быть судьей, не быть даже художником, ибо художники творят; я стремлюсь, быть зеркалом. Я хочу быть прежде всего беспристрастным, и этого достаточно, по крайней мере, на взгляд образованных читателей; а я не могу и не хочу признаваться себе, что существуют и другие читатели. Это открытие сделало бы задачу писателя слишком скучной.
Каждый раз, когда я встречаюсь с людьми, их обращение со мной вызывает у меня сначала убеждение, что они умнее меня, что они умеют лучше защищать себя, лучше говорить и действовать. Таков был до сих пор результат моего опыта, поэтому я не пренебрегаю никем, тем более своими читателями. Именно поэтому я никогда никому не льщу.
Правда, мне трудно быть справедливым к докучным людям, но я их почти не знаю, так как избегаю праздных бездельников. Я говорил вам, что в России есть только один город, в Петербурге только один салон, всегда и всюду только двор или части двора. Вы бываете в разных домах, но не выходите за пределы одного круга. В этом единственном кругу запрещены все интересные темы для разговоров. Но я был вознагражден за это женщинами с их отточенным умом: они прекрасно умеют дать вам понять то, о чем они не говорят вслух.
Женщины всюду наименее зависимые из рабов; искусно используя свою слабость, которую они превращают в силу, они лучше знают, как избежать тягот дурных порядков. Они призваны сохранять личную свободу всюду, где нет свободы общественной.
Что такое свобода, как не гарантия прав слабейших; сама природа сделала женщин самыми слабыми созданиями в обществе. Во Франции ныне гордятся тем, что все решает большинство;., величайшее чудо!!!., когда я увижу, что начали считаться и с требованиями меньшинства, я воскликну в свою очередь: «Да здравствует свобода!»
Правда, самые слабые сегодня были самыми сильными вчера, и тогда они давали слишком много примеров злоупотребления силой, на которые я жалуюсь сейчас! Но одно заблуждение не извиняет другое.
Несмотря на тайное влияние женщин, Россия по-прежнему дальше отстоит от свободы, чем большинство стран на земле, причем не на словах, а на деле. Пусть завтра, среди мятежей, убийств и пожаров, можно будет кричать «Да здравствует свобода!» даже на границах Сибири; слепой и жестокий народ может уничтожить своих хозяев, может восстать против мрачных тиранов и обагрить кровью воды Волги, – он не станет более свободным. Варварство – вот его иго.
Лучшее средство освободить людей – это торжественно отпустить их на волю, сделать рабство невозможным благодаря развитию в нации чувства человечности. Но его нет в России. При нынешнем положении говорить русским о свободе – преступление; но проповедовать им гуманность – это долг.
Русская нация пока не имеет правосудия. Как-то в похвалу императору Николаю мне рассказали о процессе, выигранном незначительным лицом у знатного вельможи. В этом случае восхищение государем показалось мне сатирой на общество. Эти восхваления доказали мне, что справедливость в России – исключение.
Учитывая это, я не посоветовал бы никому из людей низкого происхождения, как говорили когда-то во Франции, полагаться на успех того человека, которому, может быть, в виде исключения, покровительствовали для того, чтобы обеспечить безнаказанность остальных злоупотреблений: род мельницы в Сан-Суси – образчик справедливости, который с удовольствием демонстрируют создатели законов, отвечая на упреки в испорченности и подлости.
Другой факт, позволяющий сделать неблагоприятный вывод о русских судах: в России почти не судятся. Каждый знает, к чему это приведет; к правосудию прибегали бы чаще, если бы судьи были более справедливы. Кроме того, люди здесь не ссорятся, не дерутся на улицах, опасаясь тюрем и кандалов, по большей части грозящих обеим сторонам без разбора.
Несмотря на печальные картины, которые я изображаю, две вещи и одно лицо стоят тягот путешествия. Нева в Петербурге во время белых ночей, Кремль в Москве при лунном свете и император России – это Россия живописная, историческая и политическая. Все остальное вызывает только усталость и скуку, ничем не вознаграждая за них: вы сможете судить об этом, читая мои письма.
Многие мои друзья уже написали мне, что они считают нежелательным их появление.
Когда я собирался покинуть Петербург, один русский, как и все остальные, спросил меня, что я скажу об их стране. «Я был здесь слишком хорошо принят, чтобы говорить об этом», – ответил я ему.
Это признание, которым я хотел прикрыть насмешку вежливостью, обращают теперь против меня. «Поступайте так, как вы собирались, – пишут мне, – ведь вы, конечно, не можете сказать правду; а так как вы не станете писать ничего, кроме нее, вы сделаете лучше, если промолчите». Таково мнение части людей, которых я имею привычку слушать. Но в любом случае, оно не лестно для русских.
Мое же мнение таково: не поступаясь совестью, не пренебрегая благодарностью тем, кто ее заслуживает, и уважением к самому себе, вполне можно искренне говорить об известных предметах и людях; я надеюсь поступишь именно так. Правда, некоторые стремятся открыть только оскорбительную истину. Но если это и так, во Франции никто не имеет ни права, ни силы, чтобы заставить замолчать говорящего. Мое негодование никто не сможет выдать за скрытое выражение оскорбленного тщеславия. Если бы я заботился только о самолюбии, я был бы доволен всем, но ничто не успокоит моего сердца.
Тем хуже для русских, если все, что рассказывают об их стране и жителях, переходит на личности; это неизбежное зло, а не вина путешественника, так как, честно говоря, в России явления не существуют сами по себе, они зависят от доброй воли человека, который их создает или разрушает.
Император кажется мне мало расположенным поступаться частью своей власти. Он несет всю ответственность за свое всемогущество как бы в искупление государственной лжи, объявляющей одного человека полновластным хозяином страны и господином над мыслями народа.
Облегчение власти на практике не извиняет беззаконности этого положения. В России я понял, что принцип абсолютной монархии, проводимый с неумолимой последовательностью, влечет за собой чудовищные результаты. И мое равнодушие к политике на этот раз не помешает мне признать и провозгласить, что есть на свете правительства, которые народы не должны были бы терпеть.
Император Александр сказал как-то в частной беседе с мадам де Сталь об улучшениях, которые он предполагал сделать: «Вы хвалите мои человеколюбивые намерения; благодарю вас, но в истории России я – счастливое исключение»*. Он говорил правду. Напрасно русские восхваляют благоразумие и осторожность людей, которые ими правят; эти качества не улучшают самодержавия, лежащего в основе их государственности. При таком произволе император издает сам, или заставляет издавать, или позволяет издавать, или разрешает сохранять законы – простите, что я даю это священное имя их беззаконным постановлениям, но я употребляю слово, принятое в России, – император допускает существование законов, позволяющих ему, например, объявлять, что законные дети законно женатого человека лишаются отца и имени, становятся знаками, а не людьми**. И вы хотите помешать мне представить на суд Европы суверена, который при всех своих достоинствах и превосходных качествах соглашается править, не отменив такой закон!!
Его злопамятство неумолимо. С такой жгучей ненавистью еще можно быть великим правителем, но нельзя быть великим человеком. Великий человек милосерден, государственный деятель мстителен; царствуют благодаря мести, обращают благодаря прощению.
Это – мое последнее слово о государе, которого никто не решается порицать, узнав страну, где он осужден царствовать, ибо люди здесь настолько зависят от вещей, что неизвестно, до кого надо добраться или куда спуститься, чтобы потребовать отчета в делах. И вельможи такой страны хотят походить на французов!!..
Короли Франции в давние времена часто рубили головы своим вассалам. Один из них, известный своим тиранством, с изощренной жестокостью хотел, чтобы кровь отца лилась на детей, стоящих у подножия эшафота. Но какова бы ни была
______________________
* Цит. по кн.: Сталь Ж. де. Десять лет в изгнании (глава о России) // Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев. – Л., 1991. – С.46
** См. историю княгини Трубецкой, т. Ш. – Прим. авт.
______________________
жестокость этих абсолютных монархов, даже когда они убивали своих врагов, лишали их состояния, губили их всеми способами, они остерегались унижать издевательскими приговорами их сословие, семьи, землю: полное пренебрежение достоинством вызвало бы восстание французского народа даже в средние века. Но русский народ переносит и не такое. Впрочем, скажем лучше, что русского народа пока нет... Есть император, который имеет рабов и придворных, также рабов: все это не составляет народа.
Среднее сословие, до сих пор немногочисленное по сравнению с другими, состоит почти исключительно из иностранцев; несколько крестьян, выкупившихся на волю благодаря своему богатству, и самые мелкие служащие, поднявшиеся на несколько ступеней, начинают увеличивать состояние: будущее России зависит от этих новых буржуа, столь разных по происхождению, что они почти не могут сойтись во взглядах.
Сейчас предпринимаются попытки создать русскую нацию. Но эта задача тяжела для одного человека. Зло совершается быстро, но искореняется медленно. Я уверен, что отвращение к деспотизму должно часто открывать деспоту глаза на злоупотребления его власти. Но угнетателя не оправдывает его неприязнь к угнетению. И хотя его преступления внушают мне некоторую жалость (беда всегда вызывает сочувствие), но значительно меньшую, чем страдания угнетенных. Какова бы ни была видимость вещей в России, в основе их всегда лежит жестокость и произвол. Тирания здесь осуществляется тихо благодаря страху: таков единственный вид счастья, какое это правительство может доставить народу.
Случай сделал меня свидетелем неслыханных бед, которые терпят люди при этом государственном устройстве. Неужели же опасение ранить не знаю уж чьи чувства должно помешать мне рассказать о том, что я увидел? Я был бы недостоин иметь глаза, если бы поддался малодушной снисходительности, которую мне выдают за уважение к общественным приличиям; как будто бы я не должен следовать прежде всего своей совести... Как мне было позволено проникнуть1 в тюрьму, я сумел понять молчание несчастных жертв, и я не осмелюсь рассказать об их страданиях из страха быть обвиненным в неблагодарности, раз любезность тюремщиков доставила мне радушный прием в тюрьме? Такая осторожность – отнюдь не добродетель.
Увидев то, что хотели от меня скрыть, услышав то, что не хотели мне говорить, стараясь заметить ложь в том, что мне говорили, я теперь заявляю вам, что не будет преувеличением сказать: Российская империя – это страна самых несчастных людей на земле, потому что они страдают одновременно и от варварства, и от цивилизации. Я считал бы себя предателем и трусом, если бы, изобразив уже со всей откровенностью значительную часть Европы, я отказался бы дополнить картину из опасения изменить некоторым своим убеждениям и оскорбить некоторых лиц правдой о стране, которая еще никогда не описывалась такой, как она есть. Почему, спрашиваю я вас, я должен питать уважение к отрицательным явлениям? Что меня связывает, кроме любви к правде?
В целом русские показались мне людьми, одаренными большим тактом, людьми утонченными, но мало чувствительными. Я уже говорил: высочайшая восприимчивость в соединении с большой жестокостью – вот основа их характера.
Тщеславная, рабская, язвительная проницательность – такова преобладающая черта их ума. Я уже говорил и повторяю вновь, так как было бы нечестно щадить самолюбие столь беспощадных людей, что проницательность не есть чуткость. Пора этим людям, которые с такой ясностью видят изъяны и странности нашего общества, привыкать переносить искренность других: официальное молчание, которое царит вокруг них, обманывает их, притупляет их ум. Если они хотят присоединиться к европейским народам и быть с ними на равных, они должны научиться переносить суждения других о себе. Все нации переносят такие суждения, не придавая им большого значения. Разве когда-нибудь немцы соглашались принимать у себя англичан только при условии, что те будут говорить о Германии одно хорошее? У народов всегда есть достаточно причин быть такими, какие они есть, и лучший из них тот, который не может быть другим.
По правде говоря, эта формула не оправдывает русских, и особенно тех из них, кто читает. Раз они всему подражают, они могли бы стать другими. Именно эта возможность делает их правительство подозрительным до свирепости!., правительство слишком хорошо знает, что нельзя ни в чем полагаться на эти полностью заимствованные характеры.
Самый важный мотив, который мог бы меня остановить, – это боязнь быть обвиненным в отступничестве. «Вы долго протестовали, – скажут мне, – против либеральных речей; теперь же вы пошли по течению и ищете дешевой популярности, которую раньше презирали».
Я не знаю, не ошибаюсь ли, но чем больше я размышляю, тем меньше верю в то, что этот упрек может меня настичь, или даже что кто-то подумает так обо мне.
Страх быть осужденными иностранцами живет в умах русских не с сегодняшнего дня. Этот странный народ соединяет хвастовство с чрезмерной неуверенностью в себе; внешнее самодовольство и внутреннее беспокойное смирение – вот что я увидел в большинстве русских. Тщеславие, никогда не покидающее их, всегда страдает, как гордость у англичан. Кроме того, русские лишены простоты. Откровенность – французское слово, которое нельзя точно перевести ни на один язык, так как она свойственна только нам, – la naivete, эта простота, которая может стать лукавой, это качество ума, которое заставляет смеяться, никогда не раня сердца, это забвение ораторских предосторожностей, доходящее до того, что свои слова обращают против себя, эта справедливость суждений, эта невольная правдивость выражений, этот отказ от личного в интересах правды; одним словом, галльская простота – не известна русским. Народ подражателей никогда не будет естественным, расчет всегда убивает искренность.
Я нашел в завещании Мономаха мудрый и любопытный совет, обращенный к детям: вот отрывок, который меня особенно поразил; я поставил его эпиграфом к своей книге, так как это драгоценное признание следует помнить: «Всего же более чтите гостя, и знаменитого, и простого, и купца, и посла; если не можете одарить его, то хотя брашном и питием удовольствуйте, ибо гости распускают в чужих землях и добрую и худую об нас славу» (Карамзин, т. II, с. 96)*. Этот князь был канонизирован под именем Василия.
Такое утонченное самолюбие, согласитесь, лишает их гостеприимство всякой, цены. Их расчетливая любовь к ближнему часто вспоминалась мне во время путешествия. Она не должна лишать людей награды за их добрые деяния, но безнравственно главным побуждением к добродетели считать эту награду.
Вот еще несколько отрывков того же автора, которые подтверждают мои собственные наблюдения. .. Карамзин рассказывает об отрицательных последствиях для характера русского народа нашествия монголов: если мои суждения сочтут суровыми, пусть видят, что они опираются на серьезного автора, причем достаточно снисходительного.
«Забыв гордость народную, мы выучились низким хитростям рабства, заменяющим силу в слабых; обманывая татар, более обманывали и друг друга; откупаясь деньгами от насилия варваров, стали корыстолюбивее и бесчувственнее к обидам, к стыду, подверженны наглостям иноплеменных тиранов» (т. V, с. 216).
И далее: «Может быть, самый нынешний характер Россиян еще являет пятна, возложенные на него варварством монголов» (т. V, с. 217); «Но заметим, что вместе с иными благородными чувствами ослабела в нас тогда и храбрость, питаемая народным честолюбием...» (т. V, с. 218); «Власть народная также благоприятствовала силе Бояр, которые, действуя чрез Князя на граждан, могли и чрез последних действовать на первого, сия опора исчезла. Надлежало или повиноваться Государю, или быть бунтовщиком; не осталось
______________________
* Здесь и далее цит. по кн.: Карамзин Н. М. История Государства Российского: В 12 т. - СПб., 1842-1844. (Репринт. - М., 1988-1989). В тексте оригинала ссылки на издание: Histoire de 1'Emplre de Russle par Karamsln. traduite par M. M. Saint - Thomas et Jauflret. - Paris, 1820.
______________________
середины и никакого законного способа противиться Князю».
Я закончу эти выдержки, переписав два отрывка о царствовании Ивана III, также из Карамзина.
Рассказав, как царь Иван III колебался между сыном и внуком, решая, кому передать трон, историк продолжает: «К сожалению, летописцы не объясняют всех обстоятельств сего любопытного происшествия (речь идет о раскаянии государя, который возвратил свою нежность супруге и сыну и отказался от внука, ранее коронованного), сказывая только, что Иоанн возвратил наконец свою нежность супруге и сыну, велел снова исследовать бывшие на них доносы, узнал козни друзей Елениных и, считая себя обманутым, явил ужасный пример строгости перед знатнейшими вельможами, Князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым, двумя его сыновьями и зятем. Князем Симеоном Ряподовским, обличенным в крамоле» (т. VI, с. 174)*. Иван Ш, казнивший интриганов, почитается у русских среди величайших людей.
Подобные вещи происходят в России и сейчас. Благодаря самодержавию не существует уважения к суду; император, хорошо осведомленный, может всегда разрушить то, что сделал император, плохо осведомленный.
Наконец, Карамзин подводит итог славному царствованию великого и доброго царя Ивана III. Я не несу ответственности за стиль переводчика ни здесь, ни ранее: «Все сделалось чином или милостию Государевою. Между боярскими детьми придворными или младшими дворянами находились сыновья князей и вельмож – председательствуя на Соборах церковных, Иоанн всенародно являл себя главою духовенства; гордый в соглашениях с Царями, величавый в приеме их посольств, любил пышную торжественность; установил обряд целования монаршей руки в знак лестной милости; хотел и всеми наружными способами возвышаться над людьми, чтобы сильно действовать на воображение; одним словом, разгадав тайны самодержавия, сделался как бы земным Богом для Россиян, которые с сего времени начали удивлять все иные народы своею беспредельной покорностью воле Монаршей».
______________________
* В тексте Кюстина: «осужденными как интриганы!!!» (т. IV, с. 461).
______________________
Эти признания кажутся мне вдвойне важными в устах придворного и такого несмелого историка, как Карамзин. Я мог бы привести еще много цитат, но думаю, что их уже достаточно, чтобы подтвердить мое право открыто говорить о своем образе мыслей, раз они подтверждаются мнением писателя, обвиняемого в пристрастии.
В стране, где люди с колыбели приучаются к притворству и хитростям восточной политики, естественность должна встречаться реже, чем в других местах; я встречал ее здесь с особым удовольствием. Я видел в России некоторых людей, которые краснели, чувствуя свое угнетение этим жестоким режимом, когда они вынуждены жить, не смея высказать свои жалобы. Эти люди свободны только перед лицом врага; они отправляются воевать на Кавказ, чтобы отдохнуть от ига, -лежащего на них. Печальная жизнь преждевременно накладывает на них отпечаток меланхолии, который контрастирует с их военными привычками и свойственной их возрасту беззаботностью. Морщины на юных лицах показывают глубокую скорбь и вызывают бесконечную жалость. Эти молодые люди заимствовали свою серьезность с Востока, а с Севера – сомнения и задумчивость. Они очень несчастны и очень милы; никто из жителей этой страны не похож на них.
Поскольку у русских есть хорошие качества, у них должна быть и естественность, но я не сумел ее увидеть. Возможно, естественность этого народа невидима иностранцу, который проезжает по стране так быстро, как я. Нет ни одного характера, который было бы сложнее определить, чем характер этого народа.
Без средневековья, без воспоминаний, без католицизма, без рыцарства, без уважения к честному слову*, истинные византийцы, внешне вежливые, как китайцы, грубые или, по крайней мере, бестактные, как калмыки, грязные, как лапландцы, прекрасные, как ангелы, невежественные, как дикари (исключая женщин и некоторых дипломатов), хитрые, как евреи, изворотливые, как отпущенники, со спо-
______________________
* Несмотря на все предшествующее, надо сказать, что это относится только к массам, которыми управляют в России страх и сила. – Прим. авт.
______________________
койными и серьезными манерами Востока, жестокими чувствами варваров, язвительные и презрительные от отчаяния, вдвойне насмешливые от природы и чувства неполноценности, внешне легкомысленные, они, однако, способны к серьезным делам; каждый имеет необходимые качества, чтобы приобрести необыкновенно тонкий такт, но ни у кого нет достаточно великодушия, чтобы подняться над хитростью; это необходимое им качество отбивает у меня охоту жить среди них.
Благодаря их постоянным наблюдениям за собою они показались мне самыми достойными жалости людьми на земле. Соблюдение приличий, этот надзор над воображением – печальное качество, из-за которого приходится постоянно жертвовать своими чувствами в угоду другим, отрицательное качество, которое исключает все подлинно великое. Оно необходимо честолюбивым придворным, которые созданы повиноваться чужой воле, следовать ей, угадывать ее, но которых прогоняют в тот день, когда они пытаются выразить свою волю. Для того чтобы побуждать к действию, необходим гений.
Гений – это проявление силы, благоразумие – проявление слабости. Русские благоразумны. Гений действует, благоразумие наблюдает; злоупотребление наблюдениями приводит к неверию в себя и, значит, к бездействию. Гений может обладать любыми способностями, но никогда – чрезмерным благоразумием, потому что оно – эта прикрытая лесть, эта высшая добродетель подчиненных, которые почитают врага, то есть хозяина, пока не осмелятся ударить его – оно всегда соединяется с некоторым коварством. Благодаря этому гаремному качеству русские непроницаемы. Правда, можно видеть, что они что-то скрывают, но нельзя понять, что именно, и этого им достаточно. Они станут страшнее и хитрее, когда научатся скрывать самую свою хитрость.
Некоторые из них уже достигли этого. Это самые высокопоставленные в стране лица как по положению, так и по необходимым для этого высшим качествам. Я могу судить их только в отдалении, в их присутствии меня гипнотизирует их обаяние.
Но мой Бог! чему служат эти уловки? какими мотивами можно оправдать такое притворство? что за долг, что за награда заставляют человека так долго носить на лице утомительную маску?
Неужели огонь стольких батарей предназначен только для защиты настоящей законной власти?.. Такая власть в нем не нуждается; правда сама защищает себя. Или они стремятся потакать жалкому тщеславию? может быть. Конечно, затрачивать столько усилий ради достижения столь мизерного результата было бы недостойным серьезных людей делом. Я думаю, их мысли глубже; мне видится более важная цель, и она объясняет чудеса притворства и терпения.
Необузданное, безграничное честолюбие, способное родиться только в угнетенной душе и питаться только несчастьем целой нации, живет в сердце русского народа. Эта нация, завоевательница по своей сущности, ставшая алчной из-за испытываемых ею лишений, заранее искупает своим унизительным положением надежду установить тиранию над другими нациями; ожидаемые ею слава и богатство отвлекают ее от стыда, который она чувствует; оправдывая принесение им в жертву всех общественных и личных свобод, раб, стоя на коленях, мечтает о мировом господстве.
Императору Николаю поклоняются не как человеку, а как честолюбивому господину нации, еще более честолюбивой, чем он. Страсти русских людей созданы по образцу покровителя страстей древних народов; все в них напоминает Ветхий Завет, их надежды, их мучения велики, как их империя.
Ничто здесь не имеет границ: ни горести, ни воздаяния, ни жертвы, ни надежды. Власть их может стать громадной, но они будут куплены ценой, которую народы Азии платят за устойчивость их правительств, – ценой счастья.
Россия видит в Европе добычу, которую, благодаря нашим раздорам, она рано или поздно получит. Она разжигает у нас анархию в надежде использовать «благоприятную для нее испорченность, которая отвечает ее стремлениям: это история Польши, повторенная в большем масштабе. На протяжении многих лет Париж читает революционные газеты, оплачиваемые Россией*. «Европа, – говорят в Петербурге, – встает на путь, которым шла Польша; она становится слабее из-за пустого либерализма, в то время как мы остаемся могущественными, потому что мы не свободны: мы терпим иго, но мы заставим других заплатить за наше унижение».
План, который я вам раскрываю, может показаться ненаблюдательному человеку химерой, но он покажется правдой каждому, кто посвящен в европейские дела и тайны кабинетов в течение последних двадцати лет. Он дает ключ ко многим тайнам, одним словом, объясняет высочайшее значение, которое самые серьезные по характеру и положению лица придают необходимости хорошо выглядеть в глазах иностранцев. Если бы русские были, как они говорят, оплотом порядка и законности, использовали бы они революционеров и, что еще хуже, революционные средства?
Чудовищный кредит России Риму – один из результатов этого плана, против которого я вас предостерегаю**. У Рима и католичества нет более опасного врага, чем император России. Рано или поздно, при покровительстве византийского самодержавия, раскол будет господствовать не только в Константинополе; тогда христианский мир, разделенный на два лагеря, поймет, какой ущерб нанесла римской церкви слепая, политика ее главы.
Папа, напуганный беспорядком, который царил в обществе при его восхождении на папский престол, испуганный падением нравственности, вызванным в Европе нашими революциями, лишенный поддержки, растерявшийся среди безразличных или насмешливых людей, крайне опасался народных восстаний, которые испытали он и его современники. Тогда, поддавшись пагубному влиянию некоторых ограниченных умов, он, как осторожный человек, принял совет показать себя мудрым и ловким в глазах мира и людей, то есть слепым
______________________
* Подробнее о состоянии французской прессы можно узнать из кн.:
Строев В. М. Париж в 1838 и 1839 годах. - СПб., 1842. - Т.2. - Гл.Х. -С.67-106;
Донесения Якова Толстого из Парижа в Ш Отделение //Тарле Е. В. Сочинения: В 12 т. - Т.6 - М, 1959. - С.565-644.
** Писано в 1839 году. – Прим. авт.
______________________
и слабым перед богом*. Вот так дело католицизма в Польше было оставлено его естественным защитником, земным главой ортодоксальной церкви. Много ли сейчас наций, которые пожертвовали бы своими солдатами ради Рима? И когда папа находит народ, готовый, невзирая на все лишения, погибнуть ради него... он отлучает его от церкви, он, единственный правитель на земле, который должен помогать этому народу до конца жизни, отлучает его в угоду государю принявшего схизму народа!** Верующие со страхом спрашивают себя, чем обернется неутомимая предусмотрительность святого престола: жертвы, пораженные отлучением, видят католическую веру принесенной Римом в жертву православной политике. Польша, отчаявшись в своем священном сопротивлении, подчиняется своей участи, не понимая ее***.
Неужели представитель бога на земле еще не понял, что со времен Вестфальского договора все войны в Европе были войнами религиозными? Какое мирское благоразумие могло настолько помутить его взгляд, что заставило его применить в интересах неба средства, достаточно хорошие для королей, но недостойные короля королей? Их власть преходяща, его – вечна. Да, вечна, потому что священник, сидевший на этом престоле в катакомбах, был более велик и прозорлив, чем глава Ватикана. Обманутый хитростью мирян, он более не понимает сути вещей, и пребывая в заблуждении, куда его ввергла политика страха, рн разучился черпать силу там, где она есть – в политике веры.
Но – терпение, время идет, вскоре проблема будет ясно
______________________
* Папа, о котором идет речь, это Григорий XVI (1831-1846). Его правление началось в период французской революции 1830 г., сопровождалось восстаниями в самой Папской области, вызванными непомерными налогами и подавляемыми австрийскими войсками. Папа находился в конфронтации с Францией, которая даже воевала с ним, конфликтовал с Испанией, Пруссией, Россией; проводил крайне реакционную внешнюю и внутреннюю политику, поддерживал иезуитов. Его деятельность ускорила падение светской власти пап в Италии и ослабила их авторитет в Европе.
** То есть православного. Имеется в виду схизма 1054 г.
*** Эти упреки, которые не переходят, кажется, границ уважения, оправданы последними указами папского двора. – Прим. авт.
______________________
видна, и правда, защищенная ее законными поборниками, восстановит свою власть над нациями. Может быть, назревающая борьба заставит протестантов понять ту истину, какую я уже объяснял много раз и на которой настаиваю, так как считаю ее единственно необходимой для скорейшего объединения христианских общин: что есть единственный в мире по-настоящему свободный священник, это – священник католический. Всюду, кроме католической церкви, священники подчиняются иным законам, иным светочам, помимо своей совести и учения. Мы трепещем, видя безрассудство англиканской церкви, содрогаемся, видя унижение православной церкви в Петербурге; лицемерие уже перестает торжествовать в Англии, значительная часть королевства возвращается к католичеству. Римская церковь единственная, кто сохранил чистоту веры, повсюду на земле она с возвышенным благородством, с героическим терпением, с непреклонной убежденностью охраняет независимость духовенства от узурпации светских правителей, кто бы они ни были. Какая церковь не позволила ни одному правительству унизить себя до положения полиции веры? только одна – католическая церковь. Свобода, которую она сохранила ценой жизни своих мучеников, – основной принцип ее жизни и могущества. Будущее мира – в ней, потому что искажения не коснулись ее. Пусть протестантство мечется – это в его природе; пусть секты волнуются и спорят – это их игры; католическая церковь – ждет!!..
Русского православного духовенства никогда не было, оно было только милицией, одетой в одеяние, мало отличающееся от формы войск империи. Под главенством императора попы и архиепископы стали духовным полком, вот и все.
Расстояние, отделяющее Россию от Запада, до сего времени способствовало сокрытию от нас этих обстоятельств. Если коварная восточная политика так боится правды, то это потому, что она прекрасно умеет использовать ложь; но меня поражает, что она смогла увековечить царство лжи.
Понимаете ли вы теперь значение мнения, саркастического слова, письма, насмешки, улыбки, тем более – книги в глазах этого правительства, которому благоприятствует легковерие его собственного народа и благожелательность иностранцев?.. Слово правды, произнесенное в России – это искра, брошенная в бочку с порохом.
Что означают для людей, которые правят Россией, лишения и бледность солдат императора? Эти живые привидения носят самую красивую форму в Европе: что значат грубые балахоны, которыми прикрываются в казармах эти блестящие призраки?.. Лишь бы они были бледными и грязными тайно и блистали, когда на них смотрят, больше от них ничего не требуется и ничего им не дается. Прикрытая нищета – вот богатство русских. Для них видимость – это все, и видимость у них обманчива более, чем у других. Если кто-нибудь приподнимет край завесы, он навсегда потеряет свою репутацию в Петербурге.
Общественная жизнь в этой стране – постоянный заговор против правды.
Здесь каждый, кто не обманут, считается изменником; смеяться над бахвальством, опровергать ложь, противоречить политическому хвастовству, обосновывать законность власти – значит покушаться на безопасность государства и государя; это значит подвергаться участи революционера, заговорщика, врага порядка, оскорбителя величества... поляка, а вы знаете, насколько жестока эта участь! Надо признать, что ОБИДЧИВОСТЬ, которая проявляется таким образом, более страшна, чем забавна: тщательный надзор правительства, сочетаемый с огромным тщеславием народа, становится ужасным; в нем нет ничего смешного.
Можно и должно принудить себя относиться со всеми предосторожностями к господину, который не бывает милосерден к врагам, который не оставляет без внимания никакое сопротивление и который считает месть долгом. Этот человек или, скорее, это правительство в одном лице считает прощение отступничеством, милосердие – забвением себя, гуманность – отсутствием уважения к своему величию... что я говорю? к своей божественности!.. Он не может отказаться от поклонения.
Русская цивилизация началась так недавно, что напоминает варварство. Россия – общество завоевателей, ее сила не в разуме, а в войне, то есть в хитрости и свирепости.
Польша своим последним восстанием задержала взрыв мины: она вынудила оставить батареи скрытыми; никогда Польше не будет прощено вынужденное притворство, не только в отношении нее, потому что ее можно уничтожить безнаказанно, но в отношении друзей, которых надо продолжать обманывать, сохраняя их недоверчивую благотворительность.
Русские привлекли к своей великой, и страстной жажде мести, – отметьте эти два пункта, – передового часового новой римской империи, которая называется византийской империей, – наиболее осмотрительного, но и наиболее слепого из европейских монархов*, который, чтобы доставить удовольствие своему соседу, точнее своему хозяину, начал религиозную войну... он не может остановиться на пути, на который его толкнули; если бы он сбился с него, его тотчас вывели бы на другой...
Заметьте, что если когда-нибудь русские завоюют Запад, они не будут править им из своей страны на манер древних монголов; напротив, они поспешат уйти со своих ледяных равнин и, не подражая своим прежним хозяевам – татарам, которые издали требовали со славян дань, так как климат Московии пугал даже монгол, – русские уйдут из своей страны, как только им будут открыты дороги в другие земли.
Сейчас они придерживаются умеренных взглядов, они протестуют против захвата Константинополя, они боятся, по их словам, расширения империи, где расстояния уже стали бедствием; они даже опасаются... судите сами об их осторожности!.. они опасаются жаркого климата!.. Подождите немного, вы услышите, чем кончатся эти страхи.
И я не могу обратить внимание на эту ложь, опасность,
______________________
* Написано при жизни покойного короля Пруссии в 1839 году – Прим. авт.
** «Покойный корольПруссии» – Фридрих-Вильгельм Ш (1797 – 1840), на дочери которого был женат Николай I. В 1830 – 31 гг. способствовал подавлению польского восстания, чем и вызвана его отрицательная характеристика.
______________________
бедствие?.. Нет, нет, я предпочитаю ошибаться, но говорить, чем быть справедливым и молчать. Возможно, нужна смелость, чтобы открыть все виденное мной, но было бы преступлением это скрыть.
Русские не отвечают мне; они говорят: «Путешествуя четыре месяца, он мало видел».
Это верно, я мало видел, но многое угадал.
Если они окажут мне честь, опровергнув меня, они будут отрицать факты. Факты, основу всякого рассказа, ни во что не ставят в Петербурге, где прошлое, равно как и будущее и настоящее, – во власти господина, так как (еще раз!) русские способны только к подчинению и подражанию, направление их ума, их суждений, их свободной воли принадлежит монарху. В России история находится во владении короны; она – нравственная собственность государей, как люди и земля – их материальная собственность; ее держат в кладовой вместе с императорскими сокровищами и показывают только то, что хотят сделать известным.