Спустя три года производится новая «пробная» перепись Московского уезда по тем же показателям. Насколько можно судить, предшествующая анкетная перепись выявила определенные несовершенства, которые, как правило, были связаны с неаккуратным предоставлением данных. Поэтому в методику переписи были внесены изменения. Материалы этих двух переписей составили соответственно выпуски 1 и 2 первого тома. После отработки методики на Московском уезде масштабы исследований были значительно расширены и охватили значительную часть Московской губернии: Подольский, Серпуховский, Верейский, Рузский, Звенигородский и Можайский уезды. Набор статистических показателей остается прежним, но они представлены по волостям. Сразу отметим, что в Московском земстве либеральные элементы занимали не столь влиятельное положение, к тому же положение столичного земства предполагало значительно более серьезный контроль со стороны губернатора и большее влияние обеспеченных консервативных землевладельцев. Поэтому изначально, несмотря на общее для всех земств увлечение естественнонаучными исследованиями, сохранялась более практическая ориентация на изучение сельскохозяйственного производства.
Тверская школа земской статистики организационно отличалась от московской. Ее основателем был выпускник историко-филологического факультета Московского университета В.И. Покровский, уроженец Тверской губернии. Закончив университет и недолго пробыв преподавателем в одном из военно-учебных заведений, он безосновательно был арестован по делу Каракозова и после годового одиночного заключения, закончившегося острым психозом, освобожден без всякого обвинения. Известный земец И.И. Петрункевич очень высоко характеризует деловые и нравственные качества В.И. Покровского, которого хорошо узнал, отбывая ссылку в Тверской губернии. Однако для молодого В.И. Покровского служебная карьера оказалась закрыта, и он был вынужден занять скромный пост заведующего губернским статистическим комитетом. Результатом его работы в комитете была выработка основных принципов губернского статистического описания. «Он знал свою губернию так, как никто ее не знал ни до, ни после», - писал о нем И.И. Петрункевич. Основным методом описания было создание репрезентативной сети корреспондентов статистического комитета, которые распространяли и сами заполняли анкеты. В летнее время служащие статистического комитета проводили дополнительные обследования, но основные сведения собирались благодаря организации корреспондентской сети. Это был надежный, несложный и сравнительно дешевый способ, т.к. корреспондентами обычно были грамотные местные жители. Отметим, что земство отказалось от идеи собирать статистику при помощи представителей исполнительной власти, поскольку предполагало, что такая статистика будет искажена.
В.И. Покровский, руководитель статистических работ Тверского губернского земства, член-корреспондент Петербургской Академии наук
До 1885 г. данные земства имеют разрозненный и эпизодический характер, изыскания, проводимые небольшими силами, по необходимости имеют форму описания, своего рода подготовительного материала для будущих исследований.
К 1885 г. относится организация текущей сельскохозяйственной статистики. В это время уездные и губернские земские статистические бюро регулярно получают постоянные сведения в разрезе отдельных поселений об экспликации земель по отдельным земельным угодьям, включая несельскохозяйственные, структуре посевных площадей по каждой из возделываемых культур, поголловье скота по породам, сведения о промыслах, численности мужского и женского населения по возрастам. Содержание этих исследований, как можно видеть, не исчерпывается объявленной в названии сельскохозяйственной статистикой.
Рис. 15. Геологическая карта Корчевского уезда. Кадастровые исследования Тверского губернского земства
Важнейшим результатом деятельности Тверского земства в это время явилось составление многотомного «Сборника статистических сведений о Тверской губернии», печатание которого растянулось с 1882 г. по 1899 г. Сборник состоит из 9 томов по числу уездов в губернии, каждый из томов посвящен отдельному уезду и состоит из 2 выпусков: первый из которых содержит сведения о природе уезда: геологическое строение и рельеф (с приложением геологической (рис. 15) и гипсометрической карт масштаба 5 верст в дюйме (рис. 16), почвы (с приложением карты масштаба 2 версты в дюйме (рис. 17), к сожалению, классификация почв не по Докучаеву), растительность, животные; сведения из истории; описание занятий населения. Второй выпуск содержит детальные сведения по каждому отдельному поселению о численности мужского и женского населения по возрастам, структуре земельных угодий, структуре посевных площадей по каждой из возделываемых культур, урожайности культур (цифры высева и сбора), поголовью скота по породам, промыслам.
Особенностью школы Покровского было представление временного ряда статистики. Уже в самом начале своей работы в земстве В.И. Покровский издал «Генеральное соображение по Тверской губернии» - компиляцию 1780-х гг. из документов Генерального межевания по губернии. Эта работа до сих пор не утратила своего значения и широко используется исследователями. Использование статистических сведений об использовании земель, главным образом, из материалов Генерального межевания и съемок А.И. Менде присуще работам В.И. Покровского. В многотомном «Сборнике статистических сведений о Тверской губернии» (1882-1899) волостная земельная и демографическая статистика по всем уездам губернии (кроме Осташковского, оставшегося не изданным после ухода В.И. Покровского) на 80-е гг. XIX в. сопровождается сопоставлением с соответствующей статистикой за 1780 г. и 1851 г., что придает особую научную ценность этим материалам.
В.И. Покровский практически в одиночку разработал свою научную программу кадастрового описания губернии. Осуществить ее он сумел при поддержке прогрессивных земских деятелей «первого призыва»: братьев Бакуниных, В.Д. Корсакова, И.И. Петрункевича, отбывавшего в Твери ссылку. В это время тверское земство было широко известно своим резко оппозиционным настроем и выраженным либеральным и образованным составом. Впоследствии В.В. Розанов ядовито прошелся относительно прогрессизма Тверского земства, а в день издания Конституционного манифеста 1905 г. Тверское земство подверглось погрому как рассадник инакомыслия в городе.
 |
 |
| Рис. 16. Карта рельефа Корчевского уезда. Кадастровые исследования Тверского губернского земства | Рис. 17. Почвенная карта Корчевского уезда. Тверское губернское земство |
Таким образом, у истоков земской статистики мы можем выделить два подхода: «оценочный», который является в это время исключением и присущ, пожалуй, только Московскому земству, и «символический», свойственный практически всем остальным земствам, но наиболее ярко выраженный в Тверском.
Задачи земской статистики 1890-1913 гг. и военного времени
Убийство Александра II положило конец эпохе либеральных реформ. Мало-помалу правительство ликвидировало те свободы, которые определили дух 60-х годов. Фактически, деятельность Покровского началась уже в обстановке упадка либерализма. Реформа 1890 г. практически поставила земство под контроль губернаторской власти. Разгорается борьба правительства с земским самоуправлением, в самостоятельности земства правительство начинает видеть покушение на прерогативы самодержавия и центральной бюрократии.
Соответствующим образом меняется отношение к земской статистике. Губернаторская власть стремится разрушить сложившийся взгляд на земство как на местное правительство, в том числе препятствует статистическим работам. Формальным предлогом было обвинение, что земские статистики ведут пропаганду среди крестьян и поэтому к сбору сведений они должны допускаться только после проверки политической благонадежности. Однако общая практика показывает, что это был лишь предлог.
Губернатор и Министерство внутренних дел требовали, чтобы перед каждым полевым сезоном проверку на благонадежность прошли все статистики, даже те, которые подвергались ей в предыдущие годы. Ассигнования, выделенные на статистические исследования, задерживались под надуманными предлогами до конца летнего сезона, когда статистическая работа в поле была невозможна.
В силу конфликта с правительством и перехода земств к политической борьбе, из статистики «вымывается» демократический разночинский элемент. Новый состав работников практикует значительно более прагматический подход к статистике и критикует своих предшественников. Именно сменой исследовательской программы объясняются столь критические отзывы о почвенных исследованиях Докучаева или неприятие статистики Покровского. Однако эта исследовательская программа соответствовала и более консервативным общественным воззрениям. Поэтому конфликт новых земцев со своими предшественниками был, если можно так выразиться, всеобъемлющим, а не исчерпывался только статистикой.
Поколение земцев 1890-1910 гг. склонно более пунктуально придерживаться понятия «оценка» или кадастр. То, что для предыдущего поколения было предлогом, стало в 90-е годы содержанием земской статистики. Основной ее задачей в этот период действительно стала оценка земель, лесов и т.п., оценка, основанная на реальном доходе от этого имущества, или на цифрах среднего дохода. Значительно сокращаются не только естественнонаучные исследования в рамках статистики, но и исследования натуральных показателей сельского хозяйства. В это время внимание статистики обращено на цифры денежного дохода, изучение приходно-расходных книг, сведения о стоимости и производительности работ, цифры посева и урожая. Часто употребляется понятие «оценка недвижимых имуществ», которое практически не употреблялось до 90-х гг. Это тоже отражает изменившиеся приоритеты. В земской литературе этого периода встречаются попытки разработать методики оценки, каким-то образом получить средние губернские показатели доходности, выделить разные категории земель.
Именно в этот период оказался востребован российский и зарубежный опыт оценки земель и кадастра. Выходит ряд работ, обобщающих опыт континентального кадастра (Герман, 1913, Горб-Ромашкевич, 1901), возникает интерес к опыту российской оценки земель (Миклашевский, 1903).
В военное время деятельность земств была поставлена под жесткий контроль губернаторской власти. В тех губерниях, которые находились в расположении действующей армии, было упразднено всякое самоуправление. Фактически, это привело к свертыванию деятельности земств, которые воспряли к жизни только на короткий срок после Февральской революции. Однако и аппарат земств, и общественность, сосредоточенная в земствах, обеспечили выполнение важной задачи, которая была не под силу центральной власти - проведение сельскохозяйственных, продовольственных и военно-конских переписей. Центральный статистический комитет МВД мог только составлять Инструкции, но не имел сотрудников и средств для проведения работы на местах, и только благодаря земским статистическим комитетам смог получить в короткий срок подробнейшие материалы, необходимые для планирования и снабжения армии. Однако для земских оценочных работ война и революция означала закрытие.
В 1890-е гг. разгорается конфликт Тверского земства с губернатором Н.Д. Голициным, который считал, что оценочная комиссия, подчиненная губернаторской власти, «является полным хозяином и организатором всех работ по оценке недвижимых имуществ, а губернская управа действует как исполнительный орган (Веселовский, 1914). К началу царствования Николая II правительственные круги крайне отрицательно относились к земству и общественности, видя в них прежде всего претендентов на власть «...в некоторых земствах поднялись голоса, увлекшиеся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств во внутреннем управлении... Пусть каждый знает, что я... буду защищать начало самодержавия так же неизменно, как мой отец», - обрисовал взаимоотношения правительства и земств Николай II перед делегацией земских и дворянских собраний и городских дум в 1895 г.
Изменилась атмосфера в земствах, круг вопросов, решаемых ими, состав земских деятелей, выборных и назначаемых. В Тверском земстве В.И. Покровский оказывается в изоляции, и спустя небольшое время вокруг руководимой им статистики создается атмосфера трений и интриг. Вскоре В.И. Покровский навсегда оставляет Тверь и занимает в Петербурге пост заведующего таможенной статистикой. И.И. Петрункевич считает конфликт с вновь пришедшими в земство реакционными деятелями, поддерживавшимися губернатором Н.Д. Голициным, основной причиной ухода Покровского. В 1902 г. он был избран членом-корреспондентом Петербургской Академии наук по отделению статистики, что достаточно характеризует его как научную величину.
После ухода Покровского разработанная им программа кадастрового обследования земель губернии перестает осуществляться. По инерции продолжает том за томом печататься составленный им «Сборник статистических сведений о Тверской губернии», но и он обрывается на Осташковском уезде. Необходимость как-то проводить работы по оценке земель приводит к тому, что в 1882 г. Тверское земство реорганизует свой статистический отдел и после обсуждений принимает решение принять московский тип статистического описания. Реформированная сельскохозяйственная статистика носит исключительно экономический характер и представляет разительный контраст с предыдущими материалами. Б.Б. Веселовский указывает, что к изданию в 1893 г. «Закона о производстве земских оценочных работ» необходимо было лишь продолжить хорошо поставленные работы, однако «внешние неблагоприятные условия» [конфликт внутри земства, а также земства с губернатором, поддержанным Сенатом и Царем. - А.К.] привели к прекращению работ вплоть до 1911 г. Вплоть до 1917 г. реальным материалом, который использовался для расчета земельного налога, а также для определения имущественного ценза землевладельцев на выборах в земстве и в Государственную думу, была карта А.И. Менде, отснятая в 1849 г. и отпечатанная в 1953 г.
Одним из наиболее крупных трудов Тверского земства в предвоенный период является исследование по оценке земель, завершенное в 1912 г. Результаты работ представляют собой статистические таблицы по отдельным поселениям с данными о численности и возрасте населения, структуре земельных угодий, численности пород скота, промыслах. Отсутствуют данные о структуре посевных площадей и урожайности культур. Материалы этого исследования частично опубликованы в 1913-1920 гг. Мне показалось, что даже это исследование, предпринятое почти через 20 лет после ухода Покровского, все же испытало воздействие его подхода и влияние «романтического» этапа - хотя бы по повышенному вниманию к натуральным показателям.
Важно отметить, что неблагоприятная обстановка сложилась в конце 80-х и в Московском земстве, которое оказалось подчинено губернаторской власти. Московское земство само по себе было, может быть, даже более трудным полем для либералов. По-видимому, уход из московского статистического комитета Бочарова и ликвидация земского музея - результат именно такого конфликта. Однако московская земская статистика не только сохраняется, но и завоевывает позиции по всей России.
В Тверском земстве разработкой программы кадастрового описания губернии занимались либеральные земцы, видящие свою основную задачу в развитии общероссийских реформ. Выразителем их взглядов в земстве и являлся Покровский. Смена состава земства и изменение общественной атмосферы в 90-е годы закрыло дорогу подобным планам. Поддержка работы Покровского именитыми либеральными политиками только раздражала его критиков в земстве и не спасла его от последствий конфликта. Прагматически настроенное земство отказывается от блестящей в научном смысле программы Покровского и принимает прагматическую программу московского земства.
Итоги
В земской статистике (1864-1917 гг.) мы выделяем «ранний» «поздний» периоды, разделенные приблизительно рубежом 1890 г. На протяжении всех 70 лет земских статистических исследований законодательная основа земской статистики практически оставалась неизменной. Юридически статистика опиралась на задачу организации налогообложения в бюджет земства. Однако фактически в каждый период земская статистика служила принципиально разным задачам, в прямой связи с той ролью, которую правительство, общество и земство отводили системе земских учреждений в общественных институтах России.
На протяжении «эпохи великих реформ» либеральное правительство в Петербурге и общество, как и деятели, вошедшие в состав земских органов, видели земство как полноправное «правительство» своих территорий, и рассматривали земские географические исследования в контексте «географии как атрибута власти». Географические исследования были для них и инструментом, и символом политического контроля за территорией.
Близко к этому контексту подступала и либеральная политическая риторика земств, находившихся в оппозиции самодержавному центральному правительству. Либеральные земцы провозглашали программу политического реформирования страны на основе «объективного научного знания», вытекающего из подробного изучения и картографирования природы и экономики своих губерний. Земская статистика, как декларировала общественность, давала объективное научное знание, которым не обладала самодержавная власть, и при помощи которого оппозиция могла преобразовать управление страной на «научной», объективной и справедливой основе.
Земская статистика и оценка земель должна была служить и основой для проведения либеральной аграрной реформы. Организаторы раннего земского кадастра считали, что реальные цифры доходности полукрепостнического и полунатурального малоэффективного сельского хозяйства не соответствуют тем доходам, которые могут приносить земли, переданные в руки крестьян. Земельный налог, полагали они, должен исчисляться на основе потенциального производственного потенциала, т.е. почвенного плодородия, качества естественных лугов и лесов. других физико-географических показателей. Это должно было стимулировать ведение эффективного хозяйства и, по мысли либеральных экономистов и писателей, таких как А.Н. Энгельгарт, должно было привести к упадку неэффективного поместного хо зяйства, и постепенному мирному переходу земли помещиков крестьянам.
Наиболее левые сотрудники земств народнической и социалистической ориентации были последовательными противниками не только поместного хозяйства, но и развития капиталистических отношений в деревне и перехода земель в частное владение крестьян. Эти земцы рассматривали физико-географическое изучение губернии как основу для определения «реальной», а не рыночной ценности земель. Это была для них альтернатива денежной оценке земель и связанным с ней разрушением крестьянской общины и появлением капиталистических отношений в деревне.
В результате «сложения» столь сложных и разнородных мотивов ранний период земской статистики оказывается крайне плодотворным в естественнонаучном отношении. Он оказывается отмечен исключительными достижениями: созданием почвенной теории Докучаева, развитием геологических и гидрологических исследований, формированием луговодства и развитием лесоводства. Молодые профессора и приват-доценты со своими студентами - статистиками, геологами, ботаниками, почвоведами, лесоводами, гидрологами, широко привлекаются для выполнения заданий земских учреждений. Значительное финансирование естественно-географических исследований сочетается с практически полным отсутствием внешнего контроля за научной программой исследований. Многие активные земцы шестидесятых были бывшими студентами университетов, как В.И. Покровский, и разговаривали с профессорами на одном языке. Все это на ряд десятилетий создало благоприятную ситуацию для развития естественнонаучных дисциплин, но в то же время привело к тому, что естественнонаучные исследования стали ассоциироваться с либеральным политическим курсом. Естественные и экономические исследования губернии стали в общественном представлении средством прежде всего политической и общественной деятельности. Это предопределило упадок и реорганизацию земской статистики по мере изменения политической ориентации земств и роста напряженности в отношениях с правительством.
Все сказанное демонстрирует также удивительную «лабильность» административной практики в рамках практически неизменного законодательного поля, созданного в 1864 г., а также индифферентность правых и левых к юридическому праву. Эпохи либерализма и контрреформ сменяли друг друга в соответствии с общественной обстановкой в стране, но законодательство, регламентирующее кадастровую практику, оставалось неизменным. И земские либералы, и петербургские сановники имели возможность свободно толковать и перетолковывать эти законы соответственно своим политическим взглядам. Никто из них не стремился изменить законодательство, приведя его в соответствие своей реальной практике. «Медовый месяц» земской статистики был результатом недолгого консенсуса между центральной властью, умеренными и радикальными элементами внутри и вокруг земства, университетскими сотрудниками. Это был всеобъемлющий, но нестойкий консенсус правительства и общества. С отходом правительства от либерального курса - с одной стороны, и по мере радикализации политической борьбы - с другой, согласие было нарушено.
Заключение
- Слушайте, слушайте! - зашумели однотопы.
И его, и ее! Оба молодцы!
- Да ведь мы говорим прямо противоположные
вещи! - рассердилась Люси.
- Вот оно, противоположные! - подтвердили однотопы. - Совершенно
противоположные! Куда уж противоположней!
- От вас с ума можно сойти.
К. Льюис. Хроники Нарнии.
Исследование такого, казалось бы, частного вопроса как история кадастра и кадастровой картографии, проливает свет на круг гораздо более общих проблем и неожиданным образом опровергает многие повседневные, почти «бытовые» представления современных людей о ходе истории и политики, о соотношении обдуманного плана и «естественного хода вещей». Каждому, наверное, приходилось сталкиваться с представлением о том, будто последовательность исторических событий - это результат реализации неких далеко идущих и хорошо обдуманных стратегических планов, которые вынашивают, осознают и реализуют величие исторические личности или некие виртуальные, собирательные существа, обитающие на полях истории - «государство», «народ», «нация», «власть», «страна». «Петр I хотел из отсталой России сделать...» или «геополитические интересы России требовали ...» - едва ли глаз читателя зацепится за эту гладкую фразу. Однако при более пристальном рассмотрении она становится все менее и менее очевидной, и из-за гладких формулировок все более и более проступает внутренний мир пишущего, система его представлений о политике и истории, его воззрения на приемлемое государственное устройство, национальную и религиозную Жизнь, взаимоотношения с другими национальными и культурными сообществами.
Редко кто не ищет в истории оправдание для собственных планов и воззрений, доказательство собственной правоты, подтверждение своей культурной и общественной позиции. Инстинктивно сторонясь подобного «утилитарного» взгляда на историю, автор был все же сильно поражен, осознав в ходе своего исследования, насколько реальные факты и события, деятельность конкретных людей и организаций расходится с повседневным «бытовым» представлением современных людей об истории. В области кадастра и управления природными ресурсами нельзя, наверное, назвать ни одного проекта, который был бы реализован в том виде, как он был задуман и подготовлен. Наоборот, любой план и проект из тех, которые, по общему мнению, имели историческое значение, при столкновении с реальной жизнью видоизменялся, корректировался, эмпирическим путем нащупывались возможные способы его реализации, его организационные и научные формы
Скажем больше, многих стратегических планов и проектов попросту не существовало в том виде, как это понимает широкая публика, читавшая Алексея Толстого и Валентина Пикуля, а в последние годы обратившаяся к «открытиям» А.Т. Фоменко. Петровская модернизация и вестернизация России, в частности, никогда не представляла собой сформулированного, долговременного, последовательного и законченного плана, как, впрочем, и многие более частные реформы Петра I. В нашей работе это иллюстрируется, в частности, историей формирования петровского лесного кадастра - результатом эмпирических действий, в ходе которых медленно, постепенно совершенствовалась и модернизировалась средневековая форма кадастровых описаний. Существует множество исследований, показывающих, что эта история была отнюдь не исключением среди петровских реформ.
Делая более широкие заключения, мы видим в истории, и в том числе в истории науки, гораздо больше эмпирики, инерции, недопонимания, движения наощупь, гораздо больше шишек, набитых в темноте об острые углы, чем блестящих стратегем очередного Госплана1 [Впрочем, высказывая эти заключения, автор не меньше своих оппонентов рискует увидеть в истории проекцию собственных идей и взглядов]. Это, парадоксальным образом, внушает определенный исторический оптимизм - творцом и действующим лицом истории, тем самым, оказывается каждый рядовой человек, внося в исторический процесс присущую человеческому сообществу живую разноголосицу, путаницу, неоднородность, свойственные жизни и свободе внешний беспорядок и стихийность. В то же время невозможно не увидеть за этим внешним беспорядком я стихийностью взлеты интеллекта и творчества, оставившие впечатляющие результаты во всех областях жизни, в практической деятельности, в государственном строительстве, в науке, во множестве различных, заметных и незаметных сфер.
Кадастр и реформы
История земельного и лесного кадастра России - это, с одной стороны, история формирования и реформирования организационных форм и учреждений кадастра, а с другой - история развития подходов и методов сбора и обработки статистических и картографических данных. История кадастра отражает историю российских реформ в целом. Кадастровые реформы - это хозяйственные и управленческие преобразования, административно-хозяйственная рутина, почти всегда лишенная эффектного политического и особенно идеологического содержания, так привлекательного для историка. Однако анализ этих реформ позволяет во многом понять, каким образом действуют государственные институты, когда перед ними стоят не экстремальные, а обыденные, повседневные задачи: повысить доход, улучшить снабжение, организовать сбор достоверных данных.
Главным выводом исследования в этой области является глубочайшая эмпиричность кадастровых реформ. Эмпиричность даже не в том смысле, что преобразования в области земельного и лесного кадастра практически никогда всерьез не опирались на политические и экономические теории, в которых не было недостатка уже в первой половине XVIII в. Анализ истории кадастровых институтов и технологий показывает, что, по крайней мере, до конца XVIII в., а, отчасти, и до конца первой трети XIX в. реформы и преобразования не были результатом осознанного, последовательного и долговременного планирования или осознанной потребности в общей модернизации страны, ни тем более осознанного последовательного плана такой модернизации. Изучая историю выработки формы кадастрового описания территории, мы всякий раз видим, что первоначальные попытки и окончательно оформившуюся технологию разделяет очень и очень многое. Администрация каждый раз стремится использовать уже существующие подходы, внося коррективы по мере того, как становились очевидны принципиальные недостатки старых подходов. Так, наталкиваясь вслепую на препятствия, власть ощупью делала шаг за шагом по пути модернизации страны.
Реформирование кадастровых институтов и технологий каждый раз вызывалось необходимостью решить конкретные практические задачи. Эволюция петровского лесного кадастра - наиболее яркий тому пример. Институты и технологии кадастра складывались медленно, наощупь, постепенно, путем проб и ошибок. Ни в 1698 г., когда были предприняты первые петровские описания лесов, ни в 1710-е гг., ни даже в 1720-е гг., когда был подготовлен Генеральный Регламент, содержащий известную главу «О ландкартах и чертежах государевых» - ни разу не был сформулирован подробный и последовательный план строительства адмиралтейского лесного кадастра. Даже для осознания принципиальной необходимости карт для управления страной, декларированного в Генеральном Регламенте, потребовалось не одно десятилетие. Между тем в нем ничего не говорится о качестве карт, масштабе, регулярном обновлении данных, принципах составления и использования карт. Для осознания необходимости регулярного, обновляемого, систематического лесного кадастра для снабжения флота потребовалось больше двух десятилетий проб и ошибок. Для того, чтобы в обиход адмиралтейского кадастра вошли карты лесов, потребовалось еще полтора десятка лет.
Можно сказать, что чем более задачи кадастра были связаны с насущными и неотложными нуждами государства, тем быстрее, последовательнее и радикальнее была эмпирическая модернизация кадастра.
Потребность в воено-морском флоте носила возрастающий, долговременный и, главное, критический для страны характер. Центральное правительство из года в год не оставляло попыток улучшить снабжение флота древесиной, повысить «управляемость» лесного хозяйства, устранить очевидные недостатки. В результате этих мер в конце XVIII в. была создана стройная и управляемая система снабжения флота, основой которой была передовая для этого времени система картографирования и статистического обследования территории.
Если же рассматривать земельный кадастр, то его модернизация была не так существенна, по крайней мере в первой половине XVIII в. Исходная «точка отсчета» у земельного и лесного кадастра была одинакова - традиция средневековых писцовых книг2 [Вообще, несмотря на радикальный характер петровской модернизации преемственность с допетровской практикой (не только в области описани земель) была значительно серьезнее, чем принято считать]. Однако лесной кадастр уже в двадцатые годы XVIII в. был радикально модернизирован, в рамках кадастровых исследований велось картографическое изучение территории страны. Потребность же в земельном кадастре в первой половине XVIII в. практически отсутствовала. Новые принципы организации военной и государственной службы обессмыслили принцип феодальной «службы за землю», фиксировать который было главным назначением писцовых книг. У власти не было жестокой необходимости в фиксировании земельной собственности помещиков, поскольку рекрутирование дворян на государственную службу осуществлялось административным путем, независимо от объемов их земельного надела. Рекрутская повинность положила конец феодальному ополчению. В это время земельный кадастр выполнял, в сущности, второстепенную (с точки зрения государства) задачу - юридическую регистрацию земельной собственности помещиков, служил инструментом законности в разрешении земельных споров. Средневековые или немного осовремененные формы вполне удовлетворяли существовавшим задачам. Поэтому государству, по сути, не было насущной необходимости в реформировании и модернизации земельного кадастра. Потребность в модернизации земельного кадастра возникает в последней трети XVIII в., когда дворянство, заинтересованное в создании прочной юридической базы земельной собственности, начинает оказывать все возрастающее влияние на верховную власть. Во второй половине XVIII в. удовлетворение интересов дворянства становится для власти критичным вопросом, иногда буквально вопросом выживания, что явно продемонстрировал ряд дворцовых переворотов. Именно в это время, также эмпирическим путем, после нескольких практических апробаций, происходит необходимая дворянству модернизация земельного кадастра.
Эмпиричность реформирования кадастровых институтов, метод проб и ошибок в развитии технологий и организационных форм кадастра приводил еще к одной особенности, характерной для российских реформ - их растянутости во времени3 [Автору трудно судить в этом отношении про западноевропейские реформы]. От декларирования до реализации реформы могло пройти свыше 10 лет и более, и все это время администрации приходилось оценивать и корректировать ход реализации реформы, стимулировать ее постоянное продвижение. В этих условиях успешность реформы зависела от двух обстоятельств. Одним из них могло быть постоянное давление на верховную власть со стороны влиятельных групп, Другим - сохранялась ли у верховной власти долговременная заинтересованность, последовательность и политическая воля в проведении преобразований. Такая заинтересованность проявлялась в Ходе строительства лесного кадастра XVIII в. и в реформах по Управлению государственными имуществами 1837-1840 гг. Основной причиной заинтересованности служила, конечно, важность и Насущность конкретных реформ для верховной власти, их необходимость для финансового, военного и дипломатического успеха, а иногда и просто для сохранения верховной власти над страной.
При этом подчеркнем, что речь идет не об идеологически чувствительных областях, как, например, освобождение крестьян или конституционная реформа, а о политически нейтральных преобразованиях, усовершенствованиях административного аппарата или системы государственного хозяйства. Успешность многолетнего продвижения реформы лесного кадастра во второй трети XIX в., например, напрямую связана с личностью министра государственных имуществ графа Киселева, энергичного и образованного администратора, пользовавшегося на протяжении десятилетий доверием и поддержкой императора Николая I.
Если попытаться связать историю кадастра и ресурсной картографии с исключительно актуальными в настоящее время вопросами земельной реформы, формирования правовых отношений в области собственности на природные ресурсы, то уроки истории (насколько автор вправе судить об этом) заключаются не в том, чтобы подобрать из многообразного исторического опыта России те аргументы, которые бы подкрепляли политическую доктрину власти или любой из действующих политических сил. Урок истории не в том, чтобы сказать, что исторический опыт России подтверждает или опровергает необходимость той или иной формы собственности на землю, леса и природные ресурсы. Более важно понимание тех обстоятельств, с которыми неизбежно приходится сталкиваться любому политику и реформатору, стремящемуся выстроить соответствующую его политическим взглядам систему правовых и имущественных отношений в области природных ресурсов.
Главным из таких обстоятельств является существование многовековой и действующей поныне традиции, согласно которой право на владение землей и природными ресурсами не рассматривается в России как полностью приватное право. Согласно этой системе взглядов, государство является верховным сувереном над землями своих подданных и вправе в определенных обстоятельствах распоряжаться ими в общих интересах. Речь идет не об умозрительных конструкциях философов и политиков, а о коллективных взглядах и ожиданиях, проявляющихся соответствующим образом в многовековой практике, причем эти взгляды даже не всегда осознаются как политические.
Не хотелось бы, чтобы эти слова были бы истолкованы как нечто большее, чем констатация, однако представляется, что эта констатация крайне важна. Ни один проект реформ, ни один политический курс или партийная программа не могут игнорировать существование такой традиции, если не хотят столкнуться с ней неожиданным и неприятным образом.
Другим обстоятельством являются определенные отношения, связывающие (или разделяющие?) верховную власть и народ. Независимо от политической ориентации власти, либеральной йли авторитарной, отношение государства к подданным слишком часто строилось и строится на основе социальной инженерии. Государство рассматривает подданных как пассивный объект реформ и государственного планирования, считая, что политики и эксперты лучше самих простых людей знают, как организовать и улучшить их жизнь. В определенных случаях подобный подход служил причиной, по которой реформы заканчивались неудачами или постепенно трансформировались в нечто далекое от того что первоначально планировали высокопоставленные социальные инженеры. В ряде других случаев, как, например, при проведении коллективизации, когда государство последовательно проводило в жизнь свои проекты, не останавливаясь перед насилием, жизнь, свобода и человеческое достоинство многих тысяч людей приносились в жертву социальной инженерии государства.
Ведомственная наука
Кадастровая географическая практика XVIII - начала XX вв. позволяет понять особенности такого феномена как ведомственная (отраслевая) наука. По численности занятых и финансированию, она в современной России, видимо, сравнима или даже превосходит науку академическую и университетскую. Это явление, которого мы лишь слегка касаемся в данной работе, заслуживает отдельных исследований. Существующая ведомственная система лесной таксации и картографирования, система лесных ис-ледовательских и проектных институтов, учебных заведений и, без большого преувеличения, «ведомственных» научно-учебных дисциплин без труда прослеживается от практик Лесного департамента Министерства государственных имуществ. В свою очередь, эти практики тесно связаны с первоначальными практическими инициативами Адмиралтейства XVIII века. Как представляется, основа разрыва между фундаментальной и «прикладной» ведомственной наукой была заложена в первой половине XVIII в., в период интродукции науки в России4 [Н.И. Кузнецова (1989) на основе анализа научной лексики в петровской России продемонстрировала, как в первой половине XVIII в. формировался теоретический язык российской науки. Показано, как петровская наука ориентировалась на практическое применение специальных научных знаний, а не на решение фундаментальных теоретических проблем]. В отличие от западноевропейских стран, где к началу эпохи промышленных революций Нового Времени наука и ее институции занимали прочное место в обществе, к началу петровской модернизации России наука только начинала формироваться в качестве национального института. Академия наук не могла целиком удовлетворить потребности модернизируемого государства, а умение решать прикладные задачи требовалось на государственной службе значительно чаще, чем в академической науке. В таких условиях объяснимо формирование прикладных институтов для поддержки отдельных наиболее важных направлений модернизации. Некоторые из них, как Морская академия, были основаны даже раньше, чем Академия наук.
Появившиеся «ведомственные» научные практики закрепляют разрыв между фундаментальной географией и потребностями в географическом «обеспечении» государственных проектов, предопределяя дальнейшие условия для развития науки. Таким образом, ряд дисциплин, как почвоведение, геология, метеорология, лесоведение и лесоводство оказываются исключены из сферы внимания фундаментальной науки, развиваясь длительное время как ведомственные, в значительной степени, дисциплины5 [Хотя нельзя сказать, что в европейских странах не существовало лесных институтов и горных академий в рамках соответствующих ведомств]. Совершенно не случайно большое число отечественных достижений в области наук о Земле, вошедших в число выдающихся, были получены вне рамок университетской и академической географии и геологии6 [Достаточно назвать хотя бы почвенную теорию В.В. Докучаева, дореволюционные труды В.И. Вернадского, А.Е. Ферсмана]. Это утверждение не теряет справедливости и применительно к советской географии XX века, тесно связанной с планами «преобразования природы», при-родно-ресурсным комплексом, освоением Сибири и Дальнего Востока и другими крупномасштабными государственными проектами. Как представляется, причина поздней институали-зации российской географии как фундаментальной дисциплины объясняется именно узостью базы университетской географии в сравнении с прикладной. Таким образом, есть много оснований, чтобы видеть истоки существующего феномена ведомственной науки в социальной истории интродукции науки в России.
Кадастр и развитие географических знаний
Кадастровые предприятия, бывшие одним из видов географической практики в России XVIII-XIX вв., внесли значительный вклад в развитие географических и картографических знаний о России. В это время едва ли существовала возможность получить такой значительный объем географических и картографических данных в рамках «чистой науки» - и в связи с неразвитостью инфраструктуры фундаментальной науки, и в связи с недостаточной востребованностью «чистой науки» в стране7 [Снова сошлюсь на статью Н.И. Кузнецовой (1989).]. Даже такие институты, как Географический департамент Академии наук, формально принадлежащие к «чистой науке», создавались государством и обслуживали государственные потребности в научном обеспечении государственных проектов.
Особенно очевидна роль кадастровой практики в развитии фундаментальной географии и картографии в первой половине XVIII в. В это время работы петровских геодезистов по лесному кадастру были первой хронологически и, видимо, наиболее важной инициативой правительства по картографированию России в рамках программы, провозглашенной в Генеральном Регламенте 1720 г. Лесное картографирование было в значительной степени апробацией методик, приемов и техники картографирования. В частности, уже упоминавшийся «Атлас ... всякого рода лесам» из Эрмитажного собрания ОР РНБ иллюстрирует эволюцию условных знаков, изображающих леса, изменение представлений о некартографируемых данных, рост числа объектов, отражаемых картографически. Совершенствуется символика карт, разрабатывается подход к картографической генерализации, составлению по локальным лесным картам сводных карт, захватывающих обширные территории, причем раньше, чем это вошло в практику межевой картографии8 [Автор не может согласиться с СИ. Сотниковой (1990), что лесные съемки механически повторяли приемы межевой картографии. Прежде всего, основная часть лесных съемок проходила до начала массовых межевых съемок. Кроме того, масштабный ряд лесных и межевых съемок различался, что предопределяло различия в содержании, генерализации и методике. Лесная картография использовала ряд приемов, неизвестных в межевой картографии. Можно, скорее, говорить о значительном влиянии лесной картографии на межевую].
Работы по кадастровому изучению и картографированию лесов оказали ключевое влияние на систему подготовки специалистов-топографов и геодезистов. Для подготовки геодезистов в Морской академии был создан специальный класс, были подготовлены учебные курсы, профессором Морской академии Форверсоном были разработаны первые в России инструкции по топографической съемке9 [Несмотря на обилие упоминаний о Морской академии и подготовке геодезистов в литературе, эта обширная тема далеко не изучена исчерпывающим образом]. Формирование регулярно, обновляемого адмиралтейского кадастра к концу XVIII в. потребовало создания системы постоянной подготовки специалистов-топографов и геодезистов. Для подготовки системы лесных съемок, картографии лесов, геодезического обеспечения картографических предприятий, подготовки кадров потребовалось заимствовать опыт и технологию западноевропейской (прежде всего, английской и французской) топографии, геодезии и картографии. Что более важно, этот опыт был переработан применительно к совершенно иным социальным и географическим условиям, переосмыслен и воспроизведен в инструкциях петровским геодезистам и в учебных курсах.
В ходе лесных съемок XVIII в. был собран очень значительный объем географических данных как о лесах, так и об отдельных территориях страны в целом. Можно без преувеличения сказать, что к концу XVIII в. на территории Европейской России не оставалось ни одного взрослого хвойного или широколиственного дерева, которое бы не стало объектом внимания геодезистов Адмиралтейства. Статистический материал о лесах использовался в ряде сводных лесных атласов губерний и, прежде всего, в обзорном рукописном «Атласе... всякого рода лесов» из Эрмитажного собрания ОР РНБ. Лесные карты первой половины XVIII в., наряду с корпусом других карт, использовались Географическим департаментом Академии наук при подготовке опубликованных впоследствии общегеографических атласов России, таких как Большой Академический атлас10 [Большой Академический атлас был одним из немногочисленных картографических произведений, которые были изданы и стали доступны ученым-географам, широкой публике и зарубежной аудитории. Немногочисленным, разумеется, в сравнении с огромным количеством интереснейших картографических материалов, оставшихся в рукописной форме в 1-2 экземплярах].
Картографирование и описание земельных ресурсов, начавшееся значительно позднее, практически - в последней трети XVIII в., все же оказало значительное влияние на развитие системы подготовки специалистов-топографов, на подготовку учебных курсов и развитие методик картографирования. Генеральное межевание носило более массовый характер, чем лесное картографирование, что потребовало значительного увеличения количества топографов. Было основано Константиновское межевое училище - первое в России учебное заведение по подготовке гражданских топографов.
Если картографические материалы лесного кадастра оказали очень существенное влияние на формирование географических и картографических знаний в первой половине XVIII в., то межевое картографирование по сути дела сформировало набор географо-картографических представлений о территории России (или, по крайней мере, ее Европейской части) полвека спустя. Автор склонен расценивать роль межевого картографирования даже выше, чем картографирования лесов, так как лесные карты были все-таки тематическим, хотя и важным источником географических сведений о России. Наряду с ними составлялись и затем использовались в обзорном картографировании топографические карты, карты водных путей, побережий, дорожные карты. Межевое картографирование было во второй половине XVIII в. практически единственным комплексным источником пространственных данных.
В ходе межевого картографирования страны был собран, без преувеличения, огромный и небывалый до тех пор объем крупномасштабной картографической и статистической информации. Были созданы уездные атласы по всем губерниям, в которых проходило Генеральное межевание. Эти атласы, хотя и оставшиеся в рукописной форме, существовали в нескольких экземплярах. Несмотря на то, что едва ли 10% собранного картографического и статистического материала реально использовалось в земельном кадастре, это означало огромное приращение географических знаний по сравнению с первой половиной XVIII века. Межевые карты и атласы послужили основой для составления новых, более подробных и точных обзорных атласов России, таких как Атлас Вильбрехта.
Важное влияние межевое картографирование оказало на значимость карт и картографии в обществе и государстве. Для дворян-помещиков земельный план после Генерального межевания стал неотъемлемым атрибутом земельной собственности. Для государственных чиновников наличие обзорных и крупномасштабных карт практически на всю территорию Европейской России послужило основой для административной, судебной и Хозяйственной деятельности и принятия решений. Межевые уездные атласы и губернские карты использовались в повседневной административно-управленческой практике губернской администрацией и центральными правительственными учреждениями в Москве и Петербурге: Сенатом и министерствами Сенат располагал крупнейшей коллекцией рукописных крупномасштабных уездных межевых атласов, сгруппированных по губерниям, вычерченных и переплетенных в единообразной форме. Едва ли административно-территориальная реформа, начатая Екатериной II в 1775 г. и продолжавшаяся, по крайней мере, все следующее десятилетие, была бы возможна без наличия картографической основы, созданной в ходе межевого картографирования страны. Сведения о численности населения, естественных рубежах, расстояниях между важнейшими населенными пунктами - все эти данные были впервые с необходимой точностью и подробностью собраны в материалах генерального межевания. Можно сказать, что после Генерального межевания центральная и губернская администрация рассматривает картографию и географию как необходимый элемент повседневной деятельности правительственных учреждений и системы государственной власти в целом.
Анализ делопроизводства позволяет с большим основанием предположить, что лесная и межевая картография в XVIII в. развивались независимо как «практики»11 [В XIX в. ситуация иная. С конца 1810-х по середину 1830-х гг. уездные землемеры составляли и карты лесов. Однако к этому периоду и межевая, и лесная картография уже давно сложились как «практики»]. В частности, такая форма как сводная карта или атлас среднего или мелкого масштаба, объединяющая данные локальных крупномасштабных карт и планов, появилась независимо в лесном и межевом картографировании. Между этими двумя институтами не существовало взаимодействия, если не брать во внимание возможную миграцию специалистов. Не существовало механизма передачи опыта и знаний, присущего фундаментальной науке, т.е. путем публикаций и обучения студентов и аспирантов. Вплоть до шестидесятых годов XVIII в. Географический департамент Академии наук отчасти выполнял задачу «интеграции» картографических исследований России. Большое количество адмиралтейских лесных карт использовалось при составлении обзорных карт губерний и страны в целом, судя по наличию этих карт в соответствующем фонде ОР БАН. Однако расцвет межевой картографии приходится уже на период упадка Географического департамента, который перестает играть роль интеллектуального центра географических и картографических исследований.
Таким образом, мы подходим к еще одной особенности российской картографо-географической практики - ее «закрытости» для общества12 [«Закрытость» была свойственна не только кадастровой картографии. Она была присуща практически всем географическим предприятиям российского государства. Многие экспедиционные материалы были засекречены, а затем забыты на долгие годы, как, например, материалы экспедиции Мессершмита, опубликованные впервые на русском языке несколько лет назад]. Основная часть собранного петровскими геодезистами и межевыми топографами материала так и не стала доступна широкому кругу читателей тогдашней России и зарубежным ученым. Был опубликован ряд выдающихся произведений картографии, таких как атлас Кирилова, Большой Академический атлас, атлас Вильбрехта. Однако эти атласы были выполнены в мелком масштабе, и предназначалась для обзорных целей. На них была нанесена только наиболее важная информация, в соответствии с масштабом и назначением. Крупно- и среднемасштабные карты, уездные межевые атласы и губернские карты изданы не были. Богатейший материал Экономических примечаний никогда не был обобщен, обработан и издан, несмотря на его громадную ценность в географическом и историческом отношении.
* * *
Кадастровая географическая практика XIX в. оказала иное, хотя и не менее значительное, влияние на развитие географической науки в России этого периода. Земельный и лесной кадастр прочно оформляются в специализированные государственные институты с широким, но четко очерченным набором задач. Первоначальный объем географических данных был уже накоплен. В рамках кадастровой практики в XIX в. происходит накопление и осмысление географических сведений специального характера.
В рамках программ лесного кадастра и картографирования начиная со второй трети XIX в. начинает выкристаллизовываться прообраз современных дисциплин геоботанического ряда13 [Первая треть XIX в. является не менее важным периодом, когда вырабатываются организационные формы учреждений кадастра]. Формируется система лесной статистики, картографии и мониторинга лесов. Эта система впервые позволила собирать и анализировать весьма значительные объемы подробных и детальных геоботанических данных, следить за изменениями лесного покрова в пространстве и во времени. Существовавшая система позволяла обобщать и анализировать данные, говоря современным языком, На уровне физико-географических единиц разного уровня – от урочищ до целых физико-географических ландшафтов и провинций. Можно с уверенностью сказать, что представления выдающихся отечественных географов XIX в. о природной зональности и растительном покрове России были бы неполными без данных о географии лесного покрова, собранных и нанесенных на карты в рамках программ лесного кадастра Министерства государственных имуществ. То же самое относится и к геоботаническим теориям в области лесных сукцессий и динамики растительного покрова, сформулированным во второй половине XIX в. В каждом конкретном случае этот вопрос достоен отдельного тщательного исследования, однако в целом стимулирующая роль лесного кадастра в развитии геоботанических и ботанико-географических исследований в России не подлежит сомнению.
В качестве вспомогательных дисциплин развивались почвоведение и метеорология, в том числе почвенная, создаются соответствующие учебные курсы и пособия.
Целиком в рамках лесного кадастра и картографирования сформировалось отечественное лесоводство и лесоведение. В Министерстве государственных имуществ была развернута работа по широкому изучению и использованию опыта европейских стран, прежде всего Германии, в области лесоводства и организации лесного хозяйства. Значительное количество молодых сотрудников министерства были отправлены на стажировки в лесные ведомства и институты зарубежных стран. По возвращении они заняли ответственные посты в министерстве и в его региональных структурах, были привлечены к разработке учебных курсов и программ развития государственного лесного хозяйства.
В конце 30-начале 40 годов XIX в. создаются или реорганизуются лесные учебные заведения. Высшее руководство министерства прямо требует, чтобы в учебных курсах отражались последние европейские достижения в области естественных наук14 [РГИА. Ф. 387. Оп. 1. Д. 5038. (1845 г.). «О составлении руководства к почвопознанию». Содержит переписку о составлении курса «почвопознания», включающего «земледельческую химию», «горопознание», т.е. геологию, и собственно «почвопознание». Автор курса, лесничий Бредов, стажировался в Фрейбургской Горной академии, после чего преподавал в Лисинском Егерском училище лесоводство. Ученый Комитет министерства в утвержденной министром программе курса требует, чтобы в работе были отражены новейшие естественнонаучные теории, в том числе «мнение о питании растений: Ван Гельмонта, Рикерта, Либиха и новейших естествоиспытателей» (с. 2)]. В Лисинском учебном лесничестве министерства студенты на практике изучают различные немецкие методики организации лесного хозяйства и лесооборота. Издается ряд переводов и компиляций немецкой литературы по лесному хозяйству, лесообороту и лесоводству.
Не менее значительное влияние на развитие теоретической географии оказал земский кадастр последней трети XIX в. Работы по оценке земель, начавшиеся во многих губерниях России сразу вслед за образованием земств в 1864 г., вылились в детальные и обширные исследования на региональном уровне сразу в нескольких направлениях - от геологии до экономики. В этом же спектре - исследование лугов и лесов, почв, гидрологические исследования, исследования болот. Земская статистика стала фундаментом, на котором уже в советское время возникло краеведение, сохранившее не только научную преемственность, но и либеральные общественные идеалы земского движения. Наиболее же ярким и известным достижением в области теоретической географии, которое неразрывно связывается с земским кадастром и оценкой земель является почвенная теория В.В. Докучаева.
Собственно, история создания почвенной теории Докучаева связана не только с деятельностью Нижегородского земства, по заданию которого молодой профессор проделал кадастровое исследование почв Нижегородской губернии, но и с деятельностью Лесного департамента Министерства государственных имуществ. В своей работе, написанной по материалам исследований Нижегородской губернии, Докучаев близко подошел к своему более позднему пониманию сути почвообразующих процессов. Более поздние исследования, которые привели к появлению ставших классическими работ по почвоведению, как «Русский чернозем», проводятся Докучаевым по заданию Лесного департамента. Таким образом, почвенная теория Докучаева, которая навсегда вошла в число наиболее выдающихся достижений отечественной географии, прочно связывается с кадастровым направлением российской географической практики. Ряд других кадастровых предприятий начала XX в., оставшихся за рамками нашего исследования, прежде всего, деятельность КЕПС15 [Комиссия по изучению естественных производительных сил] и связанных с ней выдающихся ученых, таких как В.И. Вернадский, также внесла весьма значительный вклад в развитие теоретических знаний в области Чаук геолого-географического ряда.
Особенности российского кадастра как формы дискурса
По мнению J.B. Harley (1988), чьи работы положили начало социальной истории картографии, карта может интерпретироваться как форма дискурса, причем главным образом дискурса власти. Карта является одним из языков идеологической пропаганды, частью политического языка, если элита в достаточной степени знакома с картами. Карта является одним из средств, при помощи которых осуществляется «конструирование» идентитета16 [Сошлюсь на классическую книгу Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества» (В. Anderson, 1991), недавно переведенную на русский язык] (identity - самосознание) - национального, имперского, расового или религиозного. Карта, по большому счету, служит одним из наиболее выразительных средств «конструирования» виртуального образа той политической (в широком смысле) реальности, которую в этом географическом пространстве хотелось бы иметь власти и элите. Наиболее выразительным - поскольку политические абстракции «накладываются» на знакомую и узнаваемую читателем физико-географическую реальность - контуры материков, рек, хребтов - создавая впечатление, что умозрительные идеологические понятия обладают такой же реальностью и незыблемостью, как континенты, горы и реки. Наконец, карта облегчает «социальную инженерию», она позволяет власти не сталкиваться лицом к лицу с живыми людьми, которые оказываются затронутыми идущими сверху преобразованиями. Карта «десоци-ализирует» и обезличивает территорию, заменяет реальных людей, их дома, тропинки и огороды стандартными значками на карте, которые никогда не имеют своего мнения, в отличие от реальных людей.
Однако для того, чтобы достоверно выявить особенности российской формы этого дискурса, требуется рассматривать его в сравнении с другими, зарубежными формами кадастровой практики.
Анализ английской практики земельного кадастра, проведенный в нашей работе, показывает, что особенности политического устройства и баланс сил, обладающих реальным весом и влиянием, тщательно отображается в кадастровой практике.
Английская политическая система XVIII-XIX вв. была предельно17 [«Предельно» относится, конечно, к ощущениям автора, помнящего предельную - без кавычек, централизацию советского времени] децентрализована. Полномочия центральной власти были строго очерчены и весьма ограничены. Особенности политической системы Англии этого времени были таковы, что местные общины (приходы) обладали широкими политическими правами18 [Не в качестве религиозного или идеологического института, а как института самоуправления и самоорганизации людей, живущих рядом. Хотя, конечно, большинство из них ходило в одну и ту же церковь по воскресеньям] и автономией, подразумевающей невмешательство центрального правительства во внутреннюю жизнь общины, самоуправление. В первой главе мы уже рассмотрели механизм налогообложения земель центральной властью. Земельный кадастр центральной и южной Англии, изученный мною в Public Record Office и Британской Библиотеке, это ясно отражает.
Документы и карты английского земельного кадастра - это сообщение, направленное от общины (прихода) в целом каждому жителю данного прихода и каждому держателю прав на землю19 [Не станем сейчас вдаваться в сложную и многократно описанную правовую систему английского землепользования]. Эти документы идентифицируют адресата прежде всего как члена прихода, местности, как члена общины, имеющего общие интересы с другими ее членами. Другое «сообщение», заложенное в процедуре и в документах английского кадастра - признание равенства20 [Напомним, что английские общины состояли из лично свободных людей. Англия была гораздо менее затронута, и гораздо раньше освободилась от крепостного права, чем континентальная Европа] членов общины в том, что касается их имущественных прав21 [Существует и аспект «моральной экономики», зафиксированный в XVIII в. законодательно. Так, закон запрещал лишать единственного жилища члена общины, даже если оно стоит на арендованной земле и срок аренды закончился]. Согласование интересов членов общины при земельных переделах продолжалось до тех пор, пока не оставалось возражающих. Наконец, Enclosure Comissioner осуществляет свою деятельность публично, вынося свои данные и проекты реорганизации землепользования на суд общины в целом. Английский кадастр рисует и взаимоотношения с центральной властью - королем и парламентом, которая только санкционирует решения местного самоуправления по мере того, как последнее выносит на утверждение властей те акты, которые, по мнению общины, обладают особой важностью и поэтому нуждаются в этом. Иными словами, объектом, подлежащим вниманию центральной власти, является как бы община в целом, а не каждый англичанин по отдельности. Причем субъектом весьма независимым, самостоятельно решающим, когда ему необходимо прибегнуть к ее суду22 [Не менее важным является то, что отсутствует в английском кадастре В российской кадастровой литературе в качестве само собой разумеющейся посылки формулируются три основные функции кадастра: регистрация земельной собственности, ее налогообложение и ее демаркация, фиксация границ В различных законодательствах присутствует норма, по которой право земельной собственности наступает только после надлежащей государственной регистрации сделки. Однако исторический английский кадастр не требовал государственной регистрации земель и сделок с ними. В английском кадастре как бы отсутствует «сообщение» о том, что каждый землевладелец контролируется государством, что государство является верховным арбитром и контролером в вопросах земельной собственности. Сравним это с известным каждому примером завязкой повести «Дубровский». Дубровский-старший лишился своей деревеньки потому, что влиятельный сосед-генерал убедил уездных чиновников внести в книги регистрации фальшивую запись о продаже ему этой деревни].
В отличие от английского, в земельном кадастре других европейских государств, обычно именуемый в литературе «континентальным» кадастром, центральная власть, государство23 [Где-то в тексте книги надо сказать, какой смысл вкладывается в понятт «государство». В данном случае это - не синоним страны «российское государство», а понятие, обозначающее аппарат центральной власти и управления страной, т.е. правительство, правительственные учреждения (Сенат, коллегии министерства), их местные органы, чиновники. Центральная власть - синоним государства], присутствует в значительно большей степени. Описанные в литературе материалы французского наполеоновского кадастра, земельного кадастра Швеции и др. (Kain, 1992) свидетельствует о том, что владение землей помещает землевладельца в сферу внимания правительственных институтов, государственных чиновников с их «discipline and punish», в точности соответствующим смыслу, вложенному в это выражение его автором Мишелем Фуко. В этом смысле российский земельный кадастр не является исключением. «Где собраны двое ... там и я среди них» - эта фраза как нельзя более точно характеризует роль государства в континентальных земельных кадастрах. Купля-продажа, наследование, залог - всюду вместе с двумя участниками сделки незримо присутствует третий - государство. Его присутствие заметно прямо - в лице чиновников и институтов земельной регистрации в каждом губернском городе. Оно проявляется и косвенно - в присутствии государственных гербов в оформлении планов, которые выдавались землевладельцам, в красных сургучных печатях с двуглавым орлом все на тех же планах, в подписях чиновников, топографов и землемеров. По сути дела, право владения землей не рассматривается как полностью приватное. Крупные кадастровые предприятия, оставившие такие великолепные памятники истории картографии как собрания уездных межевых атласов, демонстрируют это особенно ярко. Государственный чиновник входит в частное владение со своими помощниками, с инструментами. Он измеряет, подсчитывает, собирает показания крестьян, оценивает доход помещика. Центральная власть имеет у себя все сведения о владельце каждого участка земель в стране - что и сколько сеют и собирают его крестьяне, какая рыба водится в его ручьях, и даже - осиной или березой топят печи в его владениях. Объем материала, собиравшегося в ходе межевания, был явно избыточен для «трех функций» земельного кадастра - разграничения, межевания и налогообложения. Наверное, 9/10 этого материала никогда не использовалось, по крайней мере, до тех пор, пока его не стали использовать современные историки и историко-географы. Этот материал собирался, как представляется, потому, что это как бы предписывалось тем дискурсом, в котором находилось владение землей в России XVIII-XX веков.
Если же мы обратимся к российскому лесному кадастру, то здесь присутствие государства делается еще более заметным, особенно если говорить о кадастре XVIII в. В отличие от кадастров западноевропейских государств, петровский лесной кадастр рассматривает государство не только как верховного арбитра и распорядителя этим видом собственности, но и как верховного собственника. Петровское законодательство и документы лесного кадастра, реализующие положения законов на практике, позволяют государству использовать для своих целей любые леса, которые для этого подходят, а также запрещать использовать эти леса их формальным собственникам. Более того, на них государство возлагает ответственность за сохранение лесов для государственных нужд.
Таким образом, дискурс российского кадастра - это дискурс власти. В этом он расходится с английским кадастром и совпадает с европейским континентальным. Сообщения, заложенные в документах кадастра - это сообщения центральной власти своим подданным - помещикам24 [Нельзя забывать, что российский земельный кадастр не включал в свое правовое поле крестьян - большинство людей, живущих на землях, попадавших под его юрисдикцию. Вернее, кадастр включал крестьян наряду с пашнями, покосами и лесами - в качестве объектов кадастра, «крещеной собственности» помещика. Российский кадастр регулирует отношения государства и помещика. В этом отличие российского кадастра от английского, адресованного ко всем Членам общины, имеющим земельные права - от лендлорда до арендатора. Российский кадастр адресован к элите, дворянам-землевладельцам] о том, что государство, центральная власть, является верховным сувереном над землями своих подданных. Государство контролирует владение землей, следит за землевладельцами и вправе отобрать у них нужные для государства ресурсы в случае необходимости. По сути, речь идет о том, что государство «разрешает» подданным владеть землей при условии соблюдения предписанных властью правил25 [Наверное, в материалах горного кадастра нашлось бы немало подтверждений нашим тезисам. Эта группа кадастровых документов, частично изученная Л.А. Гольденбергом, не вошла в наше исследование].
Особенности российского кадастра по сравнению с континентальным, заключаются, прежде всего, в значительно большей степени вмешательства государства в имущественную сферу частных лиц. Государство не довольствуется регистрацией, демаркацией и таксацией частных земельных владений. Оно стремится контролировать значительно больший круг вопросов, чем это необходимо. Государство считает возможным распорядиться о подчинении своим чиновникам крестьян, не принадлежащих ему26 [РГА ВМФ. Ф. 212. Указы III отд. Д. 74. «По испрошению у Духовного Синода "Послушного указа" в Новгороде, в архиерейский приказ, ... о подчинении крестьян в вотчинах архиерейских, монастырских и церковных капитану Дубровину, командированному для осмотра и описи корабельных лесов»]. Межевым чиновникам во время обследования межевой дачи предоставлено право брать показания у крепостных крестьян помещика (Милов, 1959). Частные лица владеют своей недвижимостью условно, с санкции государства.