Жизнь Батюшкова последних лет помогают раскрыть деловые документы, относящиеся к опеке над его имуществом. Они хранятся в Пушкинском доме и представляют собой две объемистые единицы хранения53. В этой книге нет смысла приводить все эти документы или даже перечислять их: одна единица хранения включает в себя сорок три документа на двести двух листах, вторая —двести восемьдесят два документа на 1 296 листах. Но за многочисленными описаниями и сводками, приходно-расходными тетрадями, ордерами, докладными записками и деловыми посланиями встают живые человеческие судьбы и очень непростые взаимоотношения.
Одновременно с «высочайшим повелением» об отправке Батюшкова на лечение Александр I распорядился отсрочить его долги и учредить опеку над расстроенным имуществом поэта. 18 августа 1825 года Вологодская дворянская опека определила опекуном над имениями Батюшкова П. А. Шипилова, в то время надворного советника, директора училищ Вологодской губернии. Шипилов, в сущности, давно уже «опекал» имения своего шурина и на сей раз взялся за дело с охотой: уже 4 сентября он представил опись, согласно которой Батюшкову в Вологодском уезде принадлежали два сельца: Межки, с тремя деревнями, и Воздвиженское, с пятнадцатью деревнями. В них числилось триста двадцать пять душ мужеска и триста восемь душ женска пола. Первые лет пять Шипилов удовлетворял требованиям опеки (которые сводились к тому, чтобы он регулярно писал отчеты о хозяйствовании). Он подавал отчеты, собирал подати и, кстати, сумел сделать очень большое и непростое дело: освободил имущество поэта от многочисленных долгов, расплатившись и с банками, и с частными кредиторами.
В 1829 году Шипилов уехал из Вологды в Петербург: он был переведен на должность директора 2-й Санкт-Петербургской гимназии, а позже стал директором Гатчинского института (он возвратился в Вологду лишь в 1847 году, выйдя в отставку). С этого времени он забросил опекунство со всеми его многочисленными хлопотами, а на требование опеки предоставлять отчеты — либо отмалчивается, либо прибегает к известным уловкам. Так, 3 мая 1830 года из Санкт-Петербургской управы благочиния поступило в Вологду сообщение о смерти Шипилова, и более года потребовалось на то, чтобы узнать, что опекун жив и здравствует.
Наконец, 11 января 1833 года Шипилов, представив записку о том, что за последние три года «ни прихода, ни расхода не имелось», подал просьбу освободить его «от занимаемой им должности опекуна».
Новый опекун был найден буквально тотчас же. Им стал родной г. Батюшкову племянник, флота лейтенант Григорий Гревенц» (сын умершей в 1808 году старшей сестры поэта Анны). Он был назначен указом Вологодского губернского правления 18 января 1833 года,— то есть через неделю после просьбы Шипилова! Такая быстрота заставляет подозревать Г. А. Гревенца в некоей корысти... После 1833 года он заводит множество «тяжебных дел» против Шипилова, то есть, попросту говоря, склок и «наговоров», от которых Шипилов едва смог «оправдаться» (и то с помощью влиятельного родственника, сенатора П. Л. Батюшкова).
Об этих частных «склоках» родственников не стоило бы писать в биографии Батюшкова, если бы не был так живуч образ «великодушного племянника» поэта, некоего благородного бессребреника, который, увидев в 1833 году критическое положение больного Батюшкова, «приехал в Москву и... взял на себя успокоить страдальца-дядю»54. Эта фраза взята из воспоминаний П. Г. Гревенца, сына «великодушного племянника»— и так или иначе повторяется во всех биографиях поэта.
Все было не так.
До 1833 года Григорий Гревенц, лейтенант флота в отставке, не жил в Вологде. Его отец, Абрам Ильич, умер около 1817 года, не оставив сыну значительного состояния. Опека над душевнобольным дядей, известным поэтом и достаточно обеспеченным человеком (благодаря Шипилову, избавившему имения от долгов),— могла принести известные выгоды. Ежегодный доход с имений составлял шесть-семь тысяч рублей. До 1833 года Батюшков к тому же еще числился на службе и получал жалованье,— Гревенц (через Жуковского) исхлопотал увольнение поэта от
службы и пенсион, составляющий «сумму, равную окладу жалованья», то есть две тысячи рублей, которые тоже поступили в ведение опекуна. Кроме того, в том же 1833 году книгоиздатель А. Ф. Смирдин обратился к родственникам поэта с просьбой о разрешении переиздать сочинения Батюшкова. Гре-венц заключил с ним контракт на восемь тысяч рублей. Наконец, Гревенц рассудил, что служба в провинции для человека деятельного и энергичного может продвигаться более успешно, чем в столице,— и решил переехать в Вологду вместе с Батюшковым. Для этой цели у протоиерея Васильевского был нанят дом (за 400 рублей в год) и спешно были произведены необходимые приготовления: покупка мебели, обстановки, наем слуг и т. д. В марте 1833 года Батюшков был перевезен в Вологду — вместе с ним переехал туда и опекун с семейством.
Надежды Гревенца на Вологду вполне оправдались. Как свидетельствуют его отчеты, в 1839 году он уже титулярный советник, в 1842-м — коллежский асессор, в 1843-м — надворный советник, в 1845-м — коллежский советник, в 1849-м — статский советник. С 1840 года в здании, которое было нанято для Батюшкова, размещается Вологодская контора уделов (вследствие чего плата за наем дома сокращается вдвое: остальное доплачивает казна), и около этого же времени Гревенц становится председателем этой конторы — влиятельным в Вологде человеком. Иными словами, племянник не только «успокаивал страдальца-дядю», но и, находясь возле него, устраивал свою собственную судьбу.
Он же потихоньку и грабил его. В отличие от своего предшественника Шипилова, Гревенц весьма аккуратен в своих отчетах: он скрупулезно и педантично, учитывая каждую «четверть копейки», записывает и приход, и расход — куплено было то-то и то-то, съедено и выпито — столько-то... Но в том-то и дело, что отчеты эти нельзя считать безусловным источником сведений о последних годах жизни Батюшкова, и отражают они прежде всего натуру самого Гревенца.
Даже при самом поверхностном анализе нетрудно заметить, что показываемые опекуном «расходы» Батюшкова явно завышены, что опекун не ограничивается получением опекунских 5% доходов и часто нарочно завышает «расходы» своего больного дяди, чтобы как-то оправдать свои, действительные, расходы. Живут они вместе, одной семьей — поди докажи!
Так, если верить отчетам Гревенца, для Батюшкова было куплено в 1837 году три халата (на сумму двести девятнадцать рублей); в 1838 году—еще четыре халата (на сумму двести пятьдесят пять рублей); в 1839 году, после замечания ревизии, «покупка халатов» прекращается, зато куплено «платья разного» на сумму 2 518 рублей! На помаду, духи, курительные порошки и
зубные щетки Батюшков якобы израсходовал в 1837 году восемьдесят два рубля, а в 1838 году — сто пятьдесят три рубля пятьдесят копеек и т. д. На «стол» Батюшкова и его прислуги расходуется ежемесячно в среднем пятьсот рублей, а после замечания ревизии сумма уменьшается вдвое. Если верить отчетам, одного Батюшкова обслуживали шесть слуг: два лакея, повар, кучер, прачка и работница с ежемесячным жалованьем шестьдесят девять рублей (что было неслыханным роскошеством и щедростью по тем временам, да еще в провинции). Наконец, особенно популярным в отчетах опекуна оказалось «лучшее виноградное вино из Петербурга», которое больной Батюшков якобы потреблял в громадных количествах: семьсот — восемьсот рублей ежегодно!.. В сороковые годы, когда материальное положение Гревенца укрепилось, «расходы» Батюшкова снижаются вдвое. Но как бы то ни было, появление «лейтенанта флота Григория Гревенца» знаменовало некоторый поворот в судьбе и в болезни Батюшкова, и поворот к лучшему...