Источники и литература:
Астафьев В. П. С Надеждой и Верой // Ленинец. 1983. 15 января. 34
Екатерина Зяблицева
Литературотерапия В. П. Астафьевым
(по рассказу «Захарка»)
Когда я смотрю на приметы и образы нашего времени, мне становится безрадостно и тяжело. Старушки с протянутыми руками. Дети, живущие на вокзалах, в подвалах. Подростки, умирающие от наркотиков. Девочки, торгующие собой. Младенцы, брошенные матерями...
Жизнь настала какая-то облегченная. При такой облегченности чувствуешь себя неприятно, без твердости и надежности. Неуверенность исподтишка точит и точит сердце.
И вдруг из этой темноты возник образ писателя Виктора Петровича Астафьева, врачующего своими произведениями, своей любовью, своим милосердием, поворачивающего меня в сторону спасительных в силу своей высокой нравственности отечественных традиций, к духовным истокам. Вся жизнь писателя — это пример устойчивости, способности сберечь живое и глубокое чувство совести, мечту о праведности и святости, острое чувство правды. До последнего дня, до последнего слова своего он ни разу не покривил душой. Все, что написано им, он видел, знал и пережил сам. Он умный и внимательный смотритель нашей жизни.
Астафьев — прекрасный рассказчик, способный погрузить читателя в атмосферу происходящего. Подчиняясь магии его слов, я ощущала себя свидетелем происходящего.
Знакомство мое с Виктором Астафьевым началось рано, с удивительного рассказа «Захарка», открывшего мне его творчество. Автор словно бы сам пригласил меня совершить небольшую прогулку в его художественный мир, в котором живет мальчик Захарка. В мир, где находился дух исцеляющего смирения, где порядочность важнее власти денег, где ценилась в человеке душевность и божья искра. Тогда я была еше ребенком и видение мое было избирательно: оно выхватывало из тысячи окружающих мелочей понятное и что-то особенно близкое.
...Большая семья. Пятеро детей. Отец погиб на войне. Захарка остался за главного. Маленькое селение Агапитово, всего пять домов. Голод. Захарка работал у пекаря, который вовсе его заездил, а плату положил парнишке одну — кусок хлеба. Все стерпел тот.
Я горько плакала над тяжелой участью Захарки. Но рассказ таил в себе силу, помогавшую преодолеть земные тяготы. Он донес до меня мысли о вечности сострадания и соучастия в чужой беде. Автор заставил меня переосмыслить всю жизнь, просветить ум, чувства. Рассказ звал прислушаться к сердцу, пробуждал совесть.
И я создала для себя некий психологический настрой. Фразы из рассказа «Захарка» чередовала со своими. Получился своеобразный диалог:
— Захарка ловил зимой куропаток, заплутал, чуть не замерз.
— Я очень сильная, твердо уверенная в себе.
— К весне очень трудно стало. Еды не было.
— Я все смогу преодолеть.
— Все стерпел Захарка.
— И я все смогу. Вместе нас не сломить.
И вот уже ослабевали и уходили куда-то неприятные ощущения, тоскливая напряженность. И я верила, что нет горестей непоправимых, неодолимых. Свет Захарки, просветляя, делал меня доброй, терпеливой, несгибаемой.
Изучая биографию Виктора Астафьева, я заметила, что его судьба очень схожа с Захаркиной. Голодное сиротское детство, раннее взросление, школа ФЗО, фронт, тяжелое ранение, проживание в нашем крае — в Чусовом, работа грузчиком, чернорабочим, бригадиром. Именно здесь начинался писатель Астафьев.
Да, конечно, Захарка — это он! И переживания Захарки — его переживания. Муку своего сердца автор переплавил в Захаркину, вылил в самостоятельный рассказ, светлый, чистый, горький, красивый.
И я стала «переводить» свои страдания в стихи, в рисунки, чтобы смягчить жизненные трудности. Как хорошо, что Астафьев подсказал и помог мне!
Когда меня охватывало острое чувство одиночества и обиды, когда душа готова была слезами выплеснуться наружу, я думала: от чьего же участия мне станет легче? или, может, лишь только добавится чувство вины за тяжесть, перекладываемую на добрых родителей или близкую подругу? Недовольная собой, я засыпала. И однажды мне приснился астафьевский Захарка, двенадцатилетний мальчик, чуть кривоногий, коренастый, в телогрейке, под которую поддета шерстяная кофта матери, в латаных ватных штанах и сапогах с калошами. Посмотрел он на меня строго и сказал: "А мне, думаешь, легко? Живя, умей все пережить!»
С того самого сна Захарка стал моим источником какой-то огромной духовной силы. Благодаря ему удалось обрести покой и уверенность в себе. Стоило мне только подумать о плохом поступке, как сразу ощущала присутствие Захарки, и он, заряжая своей природной нетерпимостью к безнравственности, шептал мне: «Катя, не смей походить на пекаря, который встретился на моем пути и мазнул сажей по моему детству, отяжелил его, и без того нелегкое». Захарка являлся постоянным напоминанием, упреком, пламенем небесным для меня, соборной душой народа.
Вспоминаю такой случай. Шла я однажды одетая не по погоде, во всем модном. Ветер насквозь продувал. А мне — нипочем. Пусть, думаю, все видят, какая я красивая. А вечером поднялась температура. Я заболела надолго. Не могла есть, совсем ослабла. И вдруг вспомнился мне эпизод, как Захарка на охоте четырех гусей добыл и уток штук двенадцать. Несет тяжеленный мешок. Пришел домой, супу наварил, ребят накормил. Вообразила, будто и я с ними уплетаю вкусный, наваристый суп. И такое было ощущение, что Захарка олицетворил во мне все самое привычное, слившись с теплом, светом, домом и подарив покой, безопасность, неуязвимость, здоровье. Я уже не воспринимала болезнь как что-то непоправимое, неизлечимое, и она отступила.
Постоянно ощущая человеческую доброту и заботу со стороны родителей, единственный в семье, заласканный, эгоистичный ребенок, я не всегда успевала ответить тем же, действительно не умела отозваться душой, познать ценность бытия. Всему этому меня научил мальчик Захарка.
Подробно, не упуская ничего, ни одной детали, внимательно перечитываю эпизод на охоте.
Мать упросила пекаря взять Захарку на охоту. Пекарь в те голодные годы пользовался большим авторитетом и жил по поговорке «Сыт, пьян и нос в табаке». Власть у него в округе была полная. Захочет хлеб отпустить — отпустит, не захочет — не отпустит. К охоте Захарка относился серьезно: это была работа, дающая пишу, жизнь. Он подстрелил гуся, но пекарь наскочил на него с кулаками: «Ты что за моей птицей гоняешься!» И забрал гуся себе. Видел Захарка: врет пекарь.
— Как тебе не стыдно! — сказал он, переходя на «ты». — Детишек голодишь...
Пекарь захлебнулся от таких речей, он привык к почтению.
— Крохобор! — презрительно прищурился Захарка.
Пекарь потребовал разделить всю добычу, стыдно было перед людьми осрамиться.
— А насчет дележа охолони и рот не разевай. У меня детишки и мать.
На другой день мать сказала: «Чем ты пекарю-то досадил? Зверем на меня смотрит и говорит, что с сего дня никаких льгот нам не будет'. На характере можно продержаться. Захарка давно уже на нем держался.
Схватка пекаря и мальчика обнажила внутренний мир каждого. С пекарем в жизнь Захарки ворвался мир, несущий горечь, злобу, жадность, жлобство. Он вселял в мальчика ненависть, страх и в то же время готовность защищаться от него. Захаркино детское горе не знало границ, но нравственные и моральные болезни, эпидемия бездуховности не посмели его одолеть.
Каждый из героев рассказа сам назначил себе судьбу. Пекаря посадили: подмешивал он что-то в хлеб. Бесследно никакое злодейство не проходит. Пекарь никогда не заглядывал в свою душу, злую, алчную, черную. Не был он способен к покаянию, изживал в себе чувство стыда, избавлялся от совести, жировал за чужой счет, по-хамски обращался с людьми. Совершая выбор в пользу зла, мы нарушаем, как пекарь, всеобщие духовно-нравственные законы жизни, тем самым разрушая себя и обрекая на болезни.
Я смогла оценить силу духа Захарки. Буду трудиться над тем, чтобы обрести духовность, чтобы сделать красивой, чистой душу, и тогда особым светом, особой красотой озарятся и лицо, и поступки, и вся моя жизнь. И болезни отступят. Рассказ стал прочной основой моей духовной высоты.
Произведение ушло из моего детства дальше в жизнь. И я двигалась вместе с ним. Сейчас я десятиклассница. Стал бригадиром, отцом троих детей Захар.
Все живое имеет начало, свои истоки. Есть теперь они и у меня. Благодаря этим истокам я становлюсь мудрой, праведной. Вот и сейчас вижу, как Захар сидит на опрокинутой лодке, смотрит на меня и говорит словами поэта:
До конца,
До тихого креста,
Пусть душа твоя
Останется чиста.
Алексей Коротин
Александр Гусев
Человек и природа
(по творчеству В. П. Астафьева)
Через несколько дней дети вырастут,
станут бить меня, горевать.
А. Денисенко
Человек и природа, природа и человек... Кто она? И кто мы? Она — мать, родительница, та, которая дает жизнь. Мы — ее частичка, ее дети. Она дает нам все, что имеет сама, дарит нам свою любовь и нежность, спасает нас в трудную минуту. Мы в ответ должны ей платить тем же: любить, беречь от всех потрясений и невзгод, от всех метелей и вьюг. Но к сожалению, мы слишком эгоистичны, мы привыкли брать все без отдачи, не задумываясь над судьбой той, которая дала нам жизнь.
Пока человек естества не пытал
Горнилом, весами и мерой,
Но-детски вешаньям природы внимал,
Ловил ее знаменья с верой;
Покуда природу любил он, она
Любовью ему отвечала...
Но чувство презрев, он доверил уму;
Вдался в суету изысканий...
И сердце природы закрылось ему,
И нет на земле прорицаний.
Е. Баратынский
Да, чем старше и умнее становимся мы, дети, дети Земли, тем быстрее мы рвем ту ниточку, которая связывает нас с природой. Воздействие на окружающий мир и планету в целом вооруженного новейшей техникой человечества по силе во много раз превосходит то, на какое люди способны были во все предшествующие эпохи истории. Современная цивилизация приводит к быстрому потреблению ресурсов природы, вызывает уродливое изменение природной среды: свалки в окрестностях промышленных предприятий, высохшие леса, тундра, изборожденная гусеницами тракторов, которые сорвали растительный покров и оголили вечномерзлую почву, пустыня, ставшая еще пустыннее, так как люди ради беззаботной забавы — браконьерской охоты на джейранов и сайгаков — повредили машинами поверхность и ветер выдувает из этих ран на теле земли соленую пыль и разносит ее на сотни километров.
Тускнеет твой венец алмазный,
Не зыкнет с посвистом жених...
Все больше пятен нефти грязной,
Плевки Горынычей стальных...
А. Ширяевец
Губя природу, мы не задумываемся над тем, что губим самое дорогое, что у нас есть, а значит, губим и себя, губим не только физически, но и морально, ведь мы — ее дети. Может быть, поэтому в нашем обществе нравственные ценности ушли на задний план. Нарушишь одно — исчезнет другое. Еще Ф. М. Достоевский писал: «Кто не любит природу, тот не любит и человека, тот не гражданин». Эту мысль продолжил в своем творчестве и В. П. Астафьев. В его произведениях экологические и нравственные проблемы общества всегда тесно переплетены.
Когда-то человек провозгласил себя царем природы, и к каким плачевным результатам это привело, показывает нам писатель в рассказе «Людочка»: «С годами к канаве приползло и разрослось, как ему хотелось, всякое дурнолесье и дурнотравье: бузина, малинник, тальник, волчатник, одичалый смородник, не рожавший ягод, и всюду развесистая полынь, жизнерадостные лопухи и колючки. Кое-где дурнину эту непролазную пробивало криво-ствольными черемухами; две-три вербы, одна почерневшая береза росла, и, отпрянув сажень на десять, вежливо пошумливая листьями, цвели в середине лета кособокие липы». Сама среда стала враждебной человеку. В городском парке люди выкопали канаву и проложили по ней трубу, а вот закопать забыли: «Черная, с кривыми коленами, будто растоптанный скотом уж, лежала труба в распаренной глине, шипела, парила, бурлила горячей бурдой. Деревья над канавой заболели, сникли... Всегда тут, в парке, стояла вонь». В эту обстановку и попадает главная героиня произведения. Тяжело Людочке, приехавшей из деревни в город, с ее чистой душой, приспособиться к окружающей жизни, привыкнуть к городской действительности. И эта девушка, хрупкая и болезненная, сохранившая в кошмарном мире свою душу, вызывает только уважение и жалость. Астафьев, рассказывая о судьбе Людочки, говорит не только об экологии природы, но и об экологии души. Автор призывает людей остановиться, оглянуться и увидеть, что они сделали с природой и собой.
Героя повести «Царь-рыба» писатель называет «хозяином». Действительно, Игнатьич умеет все и лучше, и быстрее других. Его отличает бережливость и аккуратность. Никто ему не завидовал, кроме младшего брата Командора. А Командор не скрывал своей неприязни к брату, показывая ее при каждом удобном случае. Игнатьич старался не обращать на это внимания. Но до идеала главному герою далеко: он жаден и потребительски относится к природе.
Автор сводит главного героя один на один с природой. За все его грехи перед ней она «преподносит» Игнатьичу суровое испытание: он отправляется рыбачить на Енисей и, не довольствуясь мелкой рыбой, ждет осетра. «И в этот миг заявила о себе рыбина, пошла в сторону, защелкали о железо крючки, голубые искорки из борта лодки высекла. За кормой взбурлило грузное тело рыбины, вертанулось, забунтовало, разбрасывая воду, словно лохмотья горелого, черного тряпья». В этот момент Игнатьич увидел рыбу у самого борта лодки. «Увидел и опешил: что-то редкостное, первобытное было не только в величине рыбы, но и в формах ее тела — на доисторического ящера походила она...» Рыба сразу показалась ему зловещей. Душа героя как бы раздвоилась: одна половина ее подсказывала отпустить рыбу и тем самым сохранить себя, но другая ни в какую не хотела упускать такую добычу, ведь царь-рыба попадается раз в жизни. Страсть рыбака берет верх над благоразумием. Игнатьич решает во что бы то ни стало выловить осетра. Но по неосторожности оказывается в воде, на крючке собственной снасти. Он чувствует, что тонет, что рыбина тянет его на дно, а он ничего не может сделать для своего спасения. Перед лицом смерти рыба становится для него некой тварью. Герой, не верующий в Бога, в этот миг обращается к нему за помощью. Он вспоминает то, о чем пытался забыть в течение всей жизни: опозоренную девушку, обреченную на вечные страдания. Выходит, что природа, тоже в какой-то степени женщина, мстит ему за причиненное зло. Мстит жестоко. Игнатьич, «не владея ртом, но все же надеясь, что хоть кто-нибудь его услышит, прерывисто и изорванно засипел: «Гла-а-а-ша-а, прости-и-и...» И когда рыба отпускает Игнатьича, он чувствует, что душа его освобождается от греха, который давил на него всю жизнь. Природа выполнила задачу Бога: призвала грешника к покаянию и отпустила ему грехи.
Писатель оставляет надежду на жизнь без греха не только своему герою, но и всем нам, потому что никто на земле не застрахован от конфликтов с природой, а значит, с собственной душой. В своих произведениях Виктор Астафьев обращается к каждому из нас. Следует помнить, что человек и природа — понятия, неотделимые друг от друга. Убивая природу, человек обрекает на гибель себя. Рушатся связи человека не только с природой, но и с себе подобными.
Вспомним слова героя Б. Васильева из романа «Не стреляйте в белых лебедей», которые созвучны идеям В. Астафьева: «Сиротиночки мы: с землей-матушкой в разладе, с лесом-батюшкой в ссоре, с речкой-сестричкой в разлуке горькой. И стоять не на чем, и прислониться не к чему, и освежиться нечем».
Люди должны помнить, что они в ответе перед теми, кто жил на этой земле, а еще больше — перед теми, кто будет жить после них, ведь природа — это наше наследство, которое перешло к нам от наших отцов и которое мы передадим нашим детям. И пусть, получив его, они увидят зеленые деревья, реку под закатными лучами, вольных птиц, полет бабочки над ручьем, всполохи красной рябины, а не черную пустыню, где нет ничего живого.
Чтобы себя и мир спасти,
Нам нужно, не теряя годы,
Забыть все культы
И ввести
Неповторимый
Культ природы.
В. Федоров
И пусть в наших сердцах всегда звучит музыка любви к природе, к родному краю и окружающим людям. И пусть она будет такой же нежной и волнующей, как звуки скрипки.
Доверие птиц умею ценить,
Бывает легко на душе, когда
Случайно удастся жизнь сохранить
Птенцу, упавшему из гнезда.
Себя самого узнать не могу,
Осинки в лесу зазря не срублю,
В корнях родничок, что клад берегу,
На муравейник не наступлю, —
Люблю все живое,
Живых люблю.
А. Яшин
Источники и литература:
Савина Л. Н. «Экология природы» и «экология души» в современной литературе // Уроки литературы в 11 классе. — Волгоград: «Братья Гринины», 1999.
Астафьев В. П. Повести. — М., 1990.
Астафьев В. П. Царь-рыба. — М.: Современник, 1983.
Васильев Б. Л. Не стреляйте в белых лебедей. — М.: Просвещение, 1986.
Александр Алешин
Виктор Петрович Астафьев:
«заметки памяти»
Крупнейший русский писатель двадцатого столетия Виктор Петрович Астафьев недавно ушел из жизни. Человек военного поколения, он оставил читателям замечательное наследие — произведения самой разнообразной тематики. Знаменитым сделали автора книги о войне, природе, современном обществе, русской деревне, книги о любви. О чем бы ни писал Астафьев, в центре его внимания всегда были вопросы нравственности.
Цель моей работы — обратиться к «Затесям», малому жанру, «заметкам памяти», где особенно отчетливо звучит голос самого автора, лирика и философа, оставившего нам мудрость в наследство.
Цикл «Затесей» впервые выкристаллизовался в 1965 году, но создавался он всю жизнь, от 1950-х годов до самого последнего времени, и не является столь же устойчивым по составу, как цикл рассказов о детстве.
Лиризм пронизывает все произведения Виктора Астафьева, а эти «короткие рассказы», или «затеей», по своей природе не могут быть нелиричными. Здесь есть откровенные признания в любви к родным местам, к русской поэзии, к народным преданиям, к Лермонтову, есть восхищение перед величием духа русских людей и от общения с ними. Здесь открытая боль за унижение человеческого счастья и гнев, вызванный равнодушием, эгоизмом, бесхозяйственностью. То есть все то, что следует назвать лирической публицистикой.
В предисловии к журнальной публикации 1970 года Астафьев писал: «Поход начинается с песни. Дорога — с «затесей», — так говорят в народе. Много лет я пишу эти «затеей», то, что видел когда-то, что запало в душу, оставило в ней зарубку. Ни рассказами, ни очерками, ни этюдами я их не называю. Это свободные, не скованные литературными условностями, рамками жанра заметки памяти».
И в самом деле, жанр произведений, вошедших в книгу «Затеей» (1972), часто бывает трудно определить. Что это — короткий рассказ, зарисовка, этюд или стихотворение в прозе? Вероятнее всего и то, и другое, и третье. Суть в том, что в их основании лежат именно «заметки памяти», то есть подлинные события и факты, пережитые автором.
Тематически невозможно объединить рассказы «Гудки издалека», «Постскриптум», «Игра». Они о разном. Сближает их идейный смысл, вывод о том нравственном уроке, который получил автор и который он преподносит читателю как ценность, рассчитывая на понимание: «... жизнь не письмо, в ней постскриптума не бывает... хотя бы себе помогите!»
Здесь и военные истории, и не столько о войне. «Макаронина», «Как лечили богиню» — именно «заметки памяти». Не стертые временем, они имеют продолжение в жизни современной, как корешки елочки, питаются, соединяя отжившее и молодое (рассказ «И прахом своим»).
«Затеей» — выход автора и к другим, нередко злободневным темам и проблемам, что органично перекликается у него с детством и с войной. «Слякотная осень» — короткий рассказ о послевоенной деревне, где долго еще, как и в войну, все беды, одна другой горше, несли на своих плечах женщины-солдатки, оставшиеся одинокими. Теперь это страница нашей истории, которую мы ни при каких обстоятельствах не имеем права забывать.
«Весной было велено запахать под кукурузу заливные луга по излучине реки и вокруг Пашкинских озер, луга, от веку кормившие выдринский скот, а значит, и выдринцев» — так начинается «Слякотная осень». Ко многим и всяким бедам притерпелись колхозницы из уральской деревни Выдрино, но в этом случае и «они зароптали, а потом испуганно замерли, когда заливные луга пошли под плуг и на верхних пашнях клевера порушили, приготовив землю под какие-то бобово-чечевичные культуры». Заморские бобы на каменистой и песчаной уральской почве вообще не взошли, а кукуруза, хотя и проклюнулась, но никакого урожая не дала. А тут еще пожар, гибель осоки, которую с огромным трудом заготавливали по льду, бескормица... Тяжкая и горькая страница. Государство было виновато перед этими женщинами из-за своей неумелости и бесхозяйственности. Но прежде всего виноваты фашисты, развязавшие мировую войну. И читаешь сегодня «Слякотную осень» как неоспоримое свидетельство о русских женщинах-труженицах, которые по праву должны жить в памяти грядущих поколений.
Модной литературе, далекой от жизни простого народа, может показаться устаревшей или надоевшей эта тема. Но не Виктору Петровичу. Деревню и народ он знал отлично, а на жизнь моды не бывает.
«Звезды и елочки» — «затесь» об обычаях и обрядах, что распространены на Вологодчине. «Какие только обычаи и обряды, — пишет полемически Астафьев, — не навязывали досужие творцы нашему народу, особенно деревенскому, забывая, что народ сам рождает обычаи в зависимости от жизни». И далее уважительно и благодарно рассказывается о самом народе, особенно о женщинах Вологодчины, которые, «несмотря ни на какие невзгоды, сохраняют и несут по жизни распахнутую и неунывающую душу» и творят обычаи, украшающие и возвышающие их.
По всему чувствуется, что и старина для писателя не случайное увлечение, не предмет бездумного созерцания. Она для него выражение мудрости, накопленной человечеством, олицетворение самой красоты, одухотворенной творчеством, свидетельство нетленности человеческого сердца, охваченного любовью к людям.
Прелестна его Песнопевица, дочка бакеншика. Как вышла она из детства, с рекой, песней, отцом, сладкими снами, так и живет, умея мечтать, быть терпеливой. Милая и добрая ее душа еще никому не открыта, не всякий и поймет такую. Но настоящее глаза не режет. Хочется верить: разглядят.
В «Затесях» перед нами чаше всего предстает чистая натура во всей ее непосредственности, а еще — открытая для всех искренняя душа писателя.
Короткие рассказы отличаются большой плотностью смысла. Некоторые «затеей» всего на полстранички, а прочитаешь, к примеру, «Кладбище» или «Весенний остров» — и задумаешься о жизни, своей ли, обшей человеческой, об уме и безумии людском, о самой природе жизни. Событий в них чаше всего нет, а глубинного смысла на большую книгу хватит.
«Как воссоединить простоту смысла жизни со страшной явью бытия?» — спрашивает писатель в философском этюде «Падение листа». Как и в «Летящей звезде», мысли о неумолимом времени не ведут к выводу о бесполезности краткой жизни. «Жизнь нельзя пропустить», то есть нельзя бездумно потратить.
Астафьев не перестает удивляться чуду природы, пишет ли он о деревьях, о хлебном поле, об огороде или о животных. Из этого' удивления и рождаются новые мысли, искренние чувства, необычные образы. Здесь нет анализа явлений и фактов действительности, но, зорко и ярко запечатленные писателем, они часто говорят нашему сердцу и разуму больше, чем самые пространные, но неодухотворенные описания и выкладки. Кроме того, в них есть прелесть присутствия автора, прелесть неукоснительной достоверности, столь любимой современным читателем, не признающим поэзии вымысла. Видимо, этим и отличаются «затеей» от обычных, объективированных и отчужденных от автора рассказов.
«Затеей» — это прямое выражение гражданской позиции писателя, непосредственная и активная защита его веры и правды. Виктор Петрович добр к человеку, добр требовательной добротой. Он страстно ненавидит скудоумие, зло, бездумность и бездушие. Об этом его «Печальный детектив», «Царь-рыба», главная, как он сам считал, книга «Последний поклон» и другие произведения, образы и мысли которых выросли из таких «затесей», как «Долбят гору», «Луда», «Послание во вселенную».
«Загляни во время и пространство», «снося красоту, незаметно и себя снесешь под корень», «услышь прекрасную песнь Родины» звучит призывный голос писателя.
Русские писатели издавна знали емкость мимолетного впечатления, закрепленного в слове, значительность обыденной сценки, в которой точно расставлены акценты, факт становится образом, влекущим к мысли и чувству. Так было у Тургенева и Бунина. Жанрового открытия в «затесях» нет, но их лирическое, философское, гражданское звучание дает почувствовать талант настоящего патриота, Виктора Петровича Астафьева.
Источники и литература:
Астафьев В. П. Повести и рассказы. — М.: Советский писатель, 1984.
Астафьев В. П. Дослушать и понять все песни // Советская культура. 1977. 25 ноября.
Астафьев В. П. Стержневой корень // Красноярский рабочий. 1975. 10 июня.
Ксения Тихонова
Мария Шитова
Василий Викторов
Диалектный словарь
повести В. П. Астафьева
«Последний поклон»
В. П. Астафьев не писал о сегодняшней юности. Один из литературоведов признавался, что и представить не может Виктора Петровича пишущим о молодежи и для молодежи. Мы считаем, что это не так. Прочите «Звездопад», «Царь-рыбу», «Печальный детектив», «Последний поклон», мы решили составить диалектный словарь повести «Последний поклон».
Удивителен язык этого произведения! Слово крепкое, звучащее, точное, эмоциональное, образное. Им в совершенстве владели бабушка Катерина Петровна, тетка Августа, дядя Коля, дядя Филипп и многие другие деревенские жители. Слово могло быть и ласковым, и горьким, и хлестким.
Мальчик из сибирской глубинки запомнил этот язык на всю жизнь, дорожил им, хранил в своих книгах. На этом языке говорила память, говорил истинно русский человек. Это язык, вопреки существующему мнению, не оставил равнодушными и нас, молодых. Поэтому мы составили по повести свой словарь.
Бадоги — палки.
Бастриг — жердь, которую кладут поверх воза.
Батюшко — отец.
Брякнуть — молвить неожиданно.
Бухать — кашлять, работать с напряжением.
Буянить — бушевать, забиячить.
Варево — кушанье, приготовляемое на один раз.
Глянуться — нравиться.
Голик — веник без листьев.
Догляд — присмотр, уход.
Дозорить — внимательно наблюдать, следить.
Домовина — гроб.
Домовничать — сидеть дома, заниматься домашним хозяйством.
Драчена — картошка, запеченная с молоком и маслом.
Дрыхнуть — спать
Ельцы — орудие вроде граблей.
Занавеска — полотнище или сшивная холстина, привешиваема!
различным образом.
Запашистый — с приятным запахом, ароматный.
Зарод — стог сена.
Заширкать — зашаркать, заскрести.
Зыбать — производить энергичные колебательные и ритмичные
действия.
Изувечить — искалечить.
Изурочить — сглазить.
Катанки — валенки.
Кибасья — каменья в бересте или обогнутые вицею.
Колотиться — биться.
Кулага — тестообразное кушанье из ржаной муки и хмеля.
Куржак — иней.
Кухта — косматый иней на деревьях.
Лешак — леший.
Лиственка — лиственница (ласковое).
Матушка — мать.
Мыркать — молоть пустяки, нести вздор, нелепицу.
Надсадиться — надорваться.
Над сажать — надрывать.
Наробиться — наработаться.
Оброть — недоуздок, конская узда с одним поводом.
Обутки — башмаки, чирки.
Опорок — испод, низ одежи, подкладка, с чего сворот верх.
По (сено) — за (сеном).
Подманить — приманить.
Подыматься — подниматься.
Пойло — питье для скота. 48
Поло — открыто, свободно, чисто, пусто.
Положить в домовину — похоронить.
Помело — пук мочал или тряпья, ветоши или хвойнику.
Поскотина — пастбище, выгон, поле.
Посудина — большой домашний обиходный сосуд.
Протаптывать целик — протаптывать занесенную снегом дорогу.
Пыжиться — надуваться, силиться.
Робить — работать.
Рукомойник — посудина для подачи воды на лицо, на руки.
Сбрындить — соскочить, сорваться своею силою, отступиться.
Срам — стыд.
Страмина — неопрятный, грязный человек.
Стряпка — стряпуха, работница, повариха, кухарка, вообще
неученая, привыкшая готовить простые кушанья.
Студень — холодец.
Стужа — холод.
Стукотня — частый, продолжительный, докучливый стук.
Сулить — обещать.
Таскать — носить.
Толковать — рассуждать, разбирать дело, беседовать.
Торная — наезженная.
Тошно, тошнехонько — плохо.
Увал — южный склон горы.
Угнездиться — вселиться.
Улизнуть — ускользнуть, уйти скрытно.
Умаяться — устать.
Упреждать — предупреждать.
Упреть — вспотеть.
Урос — упрямец, строптивец.
Харч — съестной припас, пища, еда, продовольствие.
Худо — плохо.
Худой — плохой.
Чалдон — коренной житель Сибири.
Чуять — чувствовать.
Шарг — мелкий сор.
Шевяк — помет скота.
Шивера — речной порог, брод.
Шмутки — домашние веши.
Ядреной — холодный, свежий, сочный, бодрый, невялый.
Яманы — дикие козы.
Пласт народной речи Сибири интересен сам по себе. А еще потому, что на этом языке говорит история, трогает душу, заставляя сопереживать, соотносить свою жизнь с тем, о чем читаешь. Значит, В. П. Астафьев писал и для нас. Ведь он справедливо считал, что «все, чего коснулась... душа, — настоящее».
Виктория Леонтьева
Жанровое своеобразие «Затесей»
В. П. Астафьева
Материалом для нашего исследования послужило произведение «Затеей», вышедшее в 2004 году и включившее в себя около 300 миниатюр, написанных в разные годы. Первая из «затесей» датируется 1965 годом, последние — выходят в 2000-м, когда Виктор Петрович Астафьев уже тяжело болел. Отдельными циклами они издавались в разные годы, но только после смерти Астафьева были изданы целиком, и это позволяет выявить творческое кредо писателя, эволюцию взглядов мастера, позволяет говорить о философской направленности его прозы последних лет.
В предисловии к журнальной публикации «Затесей» сам Виктор Петрович писал в 1970 году: «Поход начинается с песни. Дорога — с «затесей» — так говорят в народе. Много лет я пишу эти «затеей», то, что видел или слышал когда-то, что запало в душу, оставило в ней зарубку. Ни рассказами, ни очерками, ни этюдами я их не называю. Это свободные, не скованные литературными условностями, рамками жанра заметки памяти». Тем не менее единого мнения по поводу жанра у литературоведов нет. У каждого своя точка зрения на это произведение.
Например, Люция Барташевич в журнале «Москва» (№ 12, 1999 год) пишет: «Не считайте, что это «отходы» основного писательского процесса! Причина появления подобных миниатюр — естественная, внутренняя творческая потребность, одна из возможностей не стеснять себя идейно-тематическими рамками». И я полностью согласна, что «Затеей» — это не то, что не вошло в другие произведения Виктора Петровича, а самоценное художественное произведение.
По моему мнению, «Затеси» с их необычным жанром, образной системой и языком являются результатом поиска творческого «я» писателем, стремившимся уйти от однолинейной трактовки, штампованности тем, языка произведения, жанра. Жанр «Затесей» интересен именно своей сложностью, поскольку вбирает в себя как лирические, так и эпические черты. Мы можем причислить «Затеей» к лирико-философским миниатюрам.
Действительно, «Затеси» по форме, по объему соответствуют жанру миниатюры. Самая маленькая «затесь» — «Строка» — это три предложения, немногословно, но емко отразившие состояние человека: «Опять пришла зима. Холодно. Эта строка приснилась мне теплой летней ночью». Самая большая миниатюра — «Одинокий парус» — содержит 470 строк. Эта история любви генерала Симонсито и девушки из Лимы, похожей на героиню «Алых парусов», драматично заканчивается их расставанием и смертью Освободителя, которого пытались лишить самого дорогого — Родины. На наш взгляд, эта миниатюра несколько отличается от всех остальных тем, что место действия в ней перенесено в далекую Южную Америку, что в героях подчеркнуто типическое, а не индивидуальное (у девушки из Лимы мы так и не узнаем имени), что образ автора сменяется образом повествователя, то есть неперсонифицированным носителем повествования. Название сразу обращает нас к романтической символике, ведь парус — символ одиночества, отверженности. Оно изначально задает лирически взволнованный тон.
Размер миниатюры не влияет на лирико-исповедальный тон повествования: во всех «затесях» сильно психологическое воздействие на читателя. Также малый размер не уменьшает смысловой насыщенности и многомерности миниатюр. В произведении отдается предпочтение философским темам жизни и смерти («И прахом своим...», «Смерть охотника»), смысла жизни («Окно», «Печаль веков»), нравственности («Как лечили богиню»), человеческой судьбы («Разврашенец», «Цена искусства»), хотя тематический охват «Затесей» очень широк и каждую миниатюру отличает множественность проблематики.
Различные жизненные ситуации дают почву для масштабных обобщений, для раскрытия вечных законов жизни, поиска ответов на философские вопросы: как воссоединить простоту и величие смысла жизни со страшной явью бытия, какова истина бытия и др.
Например, на размышления такого рода автора натолкнула прогулка по сибирскому лесу в предосеннюю пору и увиденное там падение листа. Наблюдение совершенно обыденное и мимолетное, однако в неожиданных метафорах лист сравнивается с бабочкой, гривенником, обрывком искуренной бумажки. Но главное — лист становится символом времени, человеческой жизни: люди как листья в таежном лесу, «шумящие под мирскими ветрами и в назначенный час, по велению того, что зовется судьбою, одиноко и тихо опадающие на землю». Так проявляется глубоко философский взгляд В. П. Астафьева на окружающую действительность.
Несомненно, философия Астафьева — не в отвлеченных умозаключениях, она основывается на фактах действительности. Так проявляется эпическая составляющая жанра.
В миниатюрах присутствует сюжет, хотя бы и в редуцированной форме, что также свидетельствует о тяготении к эпосу. Каждая «затесь» является эпизодом, выхваченным из жизненного потока, «высвеченным прожектором памяти».
Однако миниатюры не строятся строго по законам эпического произведения. Мы редко видим сюжет в его логическом развитии: с завязкой, кульминацией, развязкой. Как правило, автор резюмирует эпизод, нарушает последовательность событий, оставляя лишь самое важное для раскрытия собственной философии и мировоззрения. Остальное он предоставляет читательской фантазии и интуиции.
«Лина уже полмесяца жила в Москве. Жила? Нет, не жила, доживала» — так начинается повествование о главной героине, борющейся со смертельной болезнью и не желающей умирать, в миниатюре «Гимн жизни». Далее, используя прием ретроспекции, или обращения к прошлому, Астафьев рассказывает о родителях Лины и о том, как она оказалась в Москве. Бесспорно, знать время собственной смерти — это ужасно. Но героиня, несмотря на обстоятельства, не озлобилась на мир, а, наоборот, захотела крикнуть: «Люди, звезды, небо — я люблю вас!» Такие перемены произошли в Лине, когда она услышала музыку Чайковского и увидела звезды, пусть на куполе планетария, которые на мгновение стали ее духовной опорой. Развязки этой драматичной истории мы не видим, но она и не нужна. Автор оставляет читателю право надеяться на чудо, которое совершит жизнеутверждающая сила музыки.
Поэтизацию действительности мы видим и в картинах жизни "крестьянства, которые рисует Астафьев. В миниатюре «Крестьянин» создается эпический образ истинного труженика земли. Молодой крестьянин красив не только внешне: «с мужицким раскрыльем плеч, с прямым доверительным взглядом и достоинством в каждом движении, в слове и в улыбке», но и внутренне: он ничем не запятнал «свою жизнь во многих поколениях», не дрогнул в лихолетье, уверен в себе и в той пользе, какую он несет миру и людям. Но главное, в чем проявляются и чем проверяются астафьевские герои, — это отношение к природе. Портрету крестьянина предшествует описание многоцветия сибирской природы, которое не может не приводить в восторг. Парень становится похожим на сказочного героя, которого уносит в нарождающееся лето, к солнцу белая-белая лошадь с серебряно сверкающими копытами. идя создания образа автор использует гротеск, сравнивая руку крестьянина по величине с совковой лопатой, что добавляет образу масштабности, величия и одновременно «бытийности».
Астафьев далек от идеализации и чрезмерной героизации. О войне он пишет объективно, правдиво, без прикрас, используя поэтику натурализма и детализацию. /Зля рядового связиста из автобиографичной миниатюры «Мелодия Чайковского» война — это сложная работа в тяжелейших условиях. «...У меня прохудились ботинки, подошва на одном вовсе отстала. Я подвязал ее телефонным проводом... Меня бьет кашель, течет из носа, рукавом грязной шинели я растер под носом верхнюю губу до ожога. Усов у меня еще нет, еще не растут, палит, будто перцем, подносье и нос. Меня знобит, чувствую температуру, матерюсь по телефону с дежурным на батареях...»
Повествование почти всегда ведется от первого лица. Когда появляется образ рассказчика, которым может стать продавщица ларька, деревенская женщина, автор поясняет это в заглавии. Он сохраняет живую речь, делая образы предельно реалистичными.
Таким образом, эпичность миниатюр стоит рассматривать как отражение масштабности их идей и образов. Каждая миниатюра содержит образы широкого обобщения или яркой характерности. К примеру, одним из самых масштабных, как нам кажется, является образ «кормящей матери-земли». Используя олицетворение, автор подчеркивает ее родительское начало: «колосок, воспрявший на груди еще молодой матери-земли», земля «дышит спелостью трав и лесов». Кормит она человека, «будто сдобный каравай, вынутый из русской печи». Все описания пронизаны авторским трепетом и благоговением.
Сюжеты миниатюр либо пережиты Астафьевым, либо хотя бы прочувствованы и переосмыслены им. Поэтому субъективное преобладает в повествовании над объективным, что сближает «Затеей» с философской лирикой.
Корни лирики Астафьева, по его собственному признанию, лежат в литературе XIX века. После сравнительного анализа мы нашли много общего в лирической прозе Астафьева и Тургенева. Лирические герои Тургенева и Астафьева выражают собственные мысли и чувства с помощью внутреннего монолога с элементами самоанализа, то есть герои наблюдают за рождением собственных мыслей и чувств, их жизнью и развитием, воплощением в реальность и исчезновением. Значит, центром лирической прозы является жизнь сознания героя. Идя лирических циклов Астафьева и Тургенева характерна исповедальность, но астафьевскую лирику отличает крайний автобиографизм, то есть прямое или косвенное описание жизни автора, и смысловая насыщенность.
Итак, «Затеси» — сложный жанровый сплав, в котором отражается лирическое восприятие мира, ощутимы лирические интонации, но по сути своей это философское обобщение на основе многочисленных бытовых ситуаций, поступков, пейзажных наблюдений, ситуативных ассоциаций, облеченное в форму лирического дневника.
Сложный жанровый сплав лирико-философской миниатюры потребовал от писателя и особой композиции.
С помощью антитезы в композиционной и пространственно-временной организации текста Астафьев показывает бренность, быстротечность человеческой жизни, когда в суете утрачивается истина бытия.
В качестве композиционного приема, на наш взгляд, можно рассматривать авторскую декларативность (открытая позиция) или урок-мораль, высказанный в аллегорической форме.
Цельность создается и цикличным построением всего произведения. «Затеей» разделены на восемь циклов, которые именуются «тетрадями». Это определение может подчеркивать как рабочее состояние произведения, так и предельную откровенность, дневниковую исповедальность. Сами названия «тетрадей» образуют композиционно-смысловое единство: «Падение листа», «Видение», «Вздох», «Игра», «Древнее, вечное», «Последняя народная симфония», «Рукою согретый хлеб», «Благоговение».
Лейтмотивом произведения, связующим отдельные композиционные ступени, является тема памяти. Память по Астафьеву — это очень важная категория, основа человеческого бытия. Она связует прошлое, настоящее и будущее. Прошлое для Астафьева — это «босоногое детство», молодость; настоящее — «себя поедающий», во многом изменившийся, ставший жестоким мир. В будущее Виктор Петрович смотрит с сомнением: «Неужели вам мало места, люди? Неужели ради огородного участка нужно сносить леса, горы, всю святую красоту? Так ведь незаметно и себя под корень снесем».
Система образов расширяется за счет одушевления природных объектов. Такие природные объекты, как небо, солнце, земля, звезды, река, травы, также знаки вечного. Они одушевлены, оживают в метафорических аналогиях: «небо зажмурилось», «умытый и довольный лик солнца», цветы «с желтыми зрачками», «пушистый хвост молнии». По характеру аналогий природа взята автором в моменты естественного самопроявления и показана в абсолютной неотделимости от человеческого.
В пейзажных зарисовках Астафьев предстает настоящим художником, мастером слова, прекрасно чувствующим состояние родной природы и создающим многоцветные ее картины, запечатлевшие все времена года и суток. Именно в природном проявляется человек. Поэтому Астафьев видит человека через природу, а природу — через человека. Человеческая жизнь, включающая молодость, зрелость, мудрость, — это тот же круг, который приводится в движение временем: «...еще один кем-то означенный круг жизни, который совершаем мы вместе с нашей землею, с этими горами, лесами...» («Падение листа»). Цикличность природного «круга» и человеческой жизни подчеркнута цикличной композицией, которая заключается в соответственной организации отдельных миниатюр и произведения в целом.
Особое внимание ко взаимосвязи и взаимообусловленности человеческого и природного — это проявление мифологического сознания, сформированного в писателе временем и народной культурой.
В ткань повествования органично вплетаются как воплощение народной мудрости такие фольклорные жанры, как легенды, обычаи, песни, пословицы. К примеру, рассказчик вспоминает известную легенду, услышанную еще в детстве, — о том, что «если найти цвет папоротника и взять в руку — станешь невидимкой». И, глядя на зеленые «звезды папоротника», запорошенные первым снегом, он верит этому, как верит всему, «что связано с лесом». Так иногда в зрелом, опытном человеке открывается непосредственность детского взгляда на мир, восторженного и доверчивого.
Виктор Петрович Астафьев, родившийся в деревне и знакомый с крестьянским бытом, прекрасно знает народную культуру, является носителем народной мудрости. Эта мудрость выражается в многочисленных пословицах и присказках: «по указке жить
— скотом быть», «и клев тебе на уду», «допахались до тюки, нет ни хлеба, ни муки», «голосок — как в одном месте волосок», «неправый суд всегда скорый». Используется диалектная лексика (паде-ра, приснопамятный, заторосить), сниженная лексика (рыло немытое, херить, сдохни, историческая вонь), встречается мат. Фольклорными являются и сказочный зачин «жили-были» («Счастье» — миниатюра, посвященная киноактрисе Е. А. Тяпкиной), и наделение животных человеческой речью («Сороки-охотницы»).
Все эти фольклорные элементы и языковые средства отражают сказовую манеру повествования в «Затесях», ориентированную на воспроизведение народной речи.
Для определения своего жанра автор использует сибирский диалект. Так, с одной стороны, Астафьев показывает стилевую направленность цикла, связь лиро-эпического начала с фольклором. А с другой стороны, сибирский диалект является смысловой и эмоциональной доминантой содержания, ключом к интерпретации всего цикла. «Затеей», буквально, это метки на деревьях в тайге, сделанные охотником или первопроходцем для запоминания пройденного пути. В переносном же значении «затеей» — «зарубки памяти», шаги по нелегкому жизненному пути. Значит, «затесь»
— это ориентир на нелегком жизненном пути, который, по замыслу автора, не даст «сбиться с верной дороги» и поступить вопреки законам нравственности.
«Затеси» — самоценное художественное произведение, которому Виктор Петрович Астафьев посвятил большую часть своего писательского времени. Жанр «Затесей» можно назвать основным жанром астафьевской прозы, который наиболее полно раскрыл бесспорный талант писателя, позволил говорить о философской направленности его прозы последних лет.
«Затеси» открыли нам Астафьева-философа, показали новую грань его таланта, стали выражением представлений писателя о жизни, а для читателей — ориентирами на жизненном пути, подсказанными самим автором, который умело управляет читательской мыслью, ведет ее по композиционным ступеням. В связи с этим рассмотренная структура произведения оказалась очень важна: отдельно взятая миниатюра не позволяет определить философскую направленность всего цикла.
Творческое кредо писателя можно обозначить следующим образом. Он всегда хотел писать так, «чтобы написанное и не чувствовалось вовсе, а душа читателя таяла, знобило бы кожу, и от восторга, от любви захотелось бы ему перецеловать каждое деревце в лесу, каждый лист, каждую хвоинку, и был бы он счастлив тем, что есть мир прекрасный вокруг него, и он в этом мире есть, сопричастный всему великому и живому, и понял бы он, человек, что назначение его на земле — творить добро».
(Печатается в сокращении)
Источники и литература:
Астафьев В. П. Печальный детектив: Избранное. — М., 2004.
Галина Попова
«Связистка» В. П. Астафьева
в современном прочтении
Рассказ Виктора Петровича Астафьева «Связистка» был опубликован в 2001 году в журнале «Новый мир». Он привлек внимание читателей особым подходом В. П. Астафьева к теме Великой Отечественной войны, лаконизмом, особой авторской мудростью, базирующейся на опыте воина и писателя.
Жанр рассказа, подразумевающий малую эпическую форму, малый объем текста, небольшое число действующих героев, единство художественного события, позволяет показать эпизод из военной службы главного героя Феди Сквориова, как называет его автор, размышляющий в рассказе «Связистка» над тем, что значат на войне для людей любовь и смерть — две основы человеческого бытия.
Творческий метод, в котором работает В. П. Астафьев, называется «жестоким реализмом». Он предполагает обнаженное, правдивое изображение действительности, элементы натуралистичности, публицистичность. Писатели, использующие этот метод. видели очистительную силу жестокой правды. Их правда была лишена пафоса, они пытались освободиться от идеологических штампов. С исчезновением пафосности исчез и жесткий «регламент тем» (например, тема армии), повысился интерес к бытовым взаимоотношениям. Иногда это обнажение бытовой детали до состояния шока, использование разнохарактерной лексики не только в речи героев, но и в авторских отступлениях.
Близость автора-повествователя к своим героям в рассказе «Связистка» проявляется в использовании разговорно-бытовой лексики («порскали горящим порохом артиллерийские гильзы», «ватной затычкой белелся снег», «еше и единой картошки не облупили»), а монолог героя служит средством его характеристики («Оно, конечно, на войне береженого Бог бережет, а разинь смерть пасет, но все же уж и в хате за ветром посидеть охота»).
При этом можно выделить три плана повествования.
Во-первых, реалистический. В рассказе В. П. Астафьева вся панорама трагической советской истории рассматривается сквозь судьбу человека. Большое внимание в повести уделяется военному быту, идя писателя бытие слито с бытом, разделить их нельзя, невозможно («Он видел, как шла очередь по мосту... Если на пути пуль встречались скобы, гвозди, костыли и всякое крестьянину доступное железо, которым он постепенно облепляет старый мост, починяя и укрепляя его каждую весну, видел Федя, как из трупов, давно здесь покоящихся, выбивало серое лоскутье и что-то багрово-белое, мясо, должно быть, и косточки человечьи»).
Подробное описание быта помогает читателю окунуться в обстановку военных лет. «Картошка выкипела и уже начинала пригорать к стенкам чугуна. Высыпали ее на стол, размяли прикладом карабина крупную соль и только собрались поесть, еше и единой картошки не облупили, как на полу взнялся телефонист, широко зевая, с претензией, чего, мол, не будите...»
Еще одним приемом, воспроизводящим военную действительность во всей неприкрытой правдивости, является обильная детализация: «Топили печь, сделанную из каменных плит вроде камина, ящиками из-под снарядов, ход сообщения под стенку и сразу к стереотрубе завесили плащ-палаткой...»
Известно, что немецкая техника в период Великой Отечественной войны во много раз превосходила советскую. И об этом, не скрывая правды, говорит В. П. Астафьев в своем рассказе: «А пулемет у немцев не наше горе, не таратайка на колесах, со времен кинофильма «Чапаев» прославленная. У немцев пулемет на сошках, стволище в оглоблю, в ленте пятьсот патронов, и он как врежет очередь, так уж очередь получается, а не бабий пердеж врассыпаловку, что выдает прославленный «Максим» иль «Дегтярев» с диском в пятьдесят патронов. Из них, из наших пулеметов, хорошо стреляют — врага что траву косят — только в кино. &;lt;...&;gt; У немцев провод давно уж в прочной оболочке, непромокаемой и жесткой, по нему слышимость что надо, а наш в сырости быстро вянет, промокает...»
Во-вторых, мы можем выявить символический план. Рассмотрим название произведения с точки зрения реально происходящих событий. Связистка — это девушка-военнослужащая войск связи. Но только ли это имел в виду автор? Вика Синицына, связистка, не является главным действующим лицом рассказа, она запечатлена одномоментно. Мы не видим девушку совершающей подвиги, она лишь пытается сделать работу, которую исполняет, по всей видимости, ежедневно, находясь на линии фронта. За этой опасной работой и настигает ее пуля. Умений, физических сил у девушки явно недостаточно для выполнения этого трудного задания. Астафьев описывает ситуацию следующим образом: «Федя свернул в сторону и сразу увяз в сугробе, но мужик же, воин же, быстро он выбил себя из снега, взял у девушки концы провода, потянул, крикнул: «Помогай!», и вдвоем они чуть даже стянули провода, но не соединили, и тогда Скворцов еще глубже попер в сугроб, рванул колючую проволоку с забора и стал ее ломать».
Возникает вопрос: насколько оправданно участие женщины в боевых действиях? Вероятно, понятия «женщина» и «война» несовместимы, потому что другое назначение есть у женщины — рожать детей, продолжать род человеческий. Следовательно, гуманистическую позицию автора проследить несложно. Тем более что через много лет бывший связист Федя Скворцов будет думать о ранении Вики в живот как о неприятной обыденности: «...рана у Вики широкая, но не очень опасная, сбруснуло вместе с мясом кожу с ребер, задело живот, так вот, как она, бедная женщина, будет таить такие шрамы от жениха, не поморгуег ли он, не отвернется ли, не обидит ли бедную женщину с таким красивым именем». Итак, не подвиг женщины на войне интересует писателя, хотя в заглавие вынесено понятие не «связист», а «связистка». Несмотря на то что речь идет о житье-бытье Феди, его послевоенных годах и именно Федя является главным героем произведения, он по мнению автора, не заслуживает этой чести. Главный герой не проявляет своей героической сущности. Более того, он мелочно предусмотрителен. Но Вика тоже не героиня. Почему же автор выбирает название «Связистка»? Что же она связывает? Такая постановка вопроса позволяет нам предположить, что В. П. Астафьев говорит в общем о назначении женщины как связующем звене между настоящим и будущим, между жизнью и смертью. Казалось бы, рассказ вполне идиллически заканчивается: связист Федя проходит дорогами войны и возвращается домой, обзаводится семьей, работает. Как мы узнаем, Вика тоже жива. Но читателя охватывает пронзительное раздумье о том, сколько же связей было нарушено, прервано, скольких несостоявшихся жизней стоила война. Гуманистически звучащая тема женщины на войне разрастается до философских раздумий о жизни и смерти, о бесчеловечности войн, о человеке в экстремальной ситуации (последнее очень важно). Символический план перерастает в философский.
В рассказе поставлены нравственные проблемы. До самых последних строк автор не раскрывает причин тревоги связиста Скворцова за судьбу девушки. Заинтригованный читатель недоуменно вопрошает: был ли Скворцов влюблен в Вику или просто его волнует судьба девушки, с которой он столкнулся на войне, как человека неравнодушного? А оказывается, его мучает совесть, да и не то чтобы мучает, а просто свербит душа, что он чуть было не стал причиной гибели девушки. До конца он этого не осознает, потому что сознание его задавлено шаблонными образами, ограничено узаконенной моралью. Он воспринимает мир в рамках тех штампов, шаблонов, которые предлагают ему СМИ, которые пропагандирует, тиражирует государственная машина. Одна из установок — «командир — отец родной»: «...всех раненых сопроводить, в целости доставить. — И подал руку Феде: — Ну, Скворцов, прощай, хорошим ты связистом и помощником был. — Когда Федя заплакал: — Не маленький, и не из рая, а из ада выбываешь, — уходя, прикрыл палатку, чтобы раненому не дуло». В действительности Астафьев говорит о командире грубее и правдивее: «Сержант Ряжов, конечно, героический, но, как уже творилось, очень неспокойный, и никому от него покоя нету. Вот гоняет и гоняет по линии солдат, а чего гоняет? Порыва же нету», и эта оценка, несущая в себе элемент дидактики, заставляет читателя по-иному взглянуть на рассказ, заставляет задуматься не только о морально-этических нормах, но и о взаимодействии личности и государства. Невольно встают вопросы: под влиянием чего или кого нивелируется личность? в чем воспитательная роль общества? как можно сохранить себя человеком в экстремальных условиях? Они, эти вопросы, были, очевидно, запрограммированы автором. Если мы вернемся к началу рассказа, то переосмыслим вступительную фразу: «Никакое большое военное сражение не утихает разом. От него, словно от свалившейся в омут булыжины, еще долго расходятся по сторонам волны». Рассказ был, по нашему мнению, ориентирован на рефлексию читателя (размышляя о герое, размышляем о себе).
Композиция рассказа движется от общего к частному и снова к общему. Ретроспекция помогает оценить события и сделать их вневременными, злободневными. Многие образы начинают восприниматься как символы: булыжина, омут; даже «птичьи» фамилии героев (Скворцов, Синицына) напоминают нам о «птахах божьих». В соединении с жестокими реалиями военного быта, авторскими замечаниями они помогают читателю находить точку опоры, возвращают к осознанию важности поступка в определенный момент — ведь «дорого яичко во Христов день».
Юлия Спирина
Тема деревни в современной литературе
(по произведениям В. Распутина
и В. Астафьева)
Тема деревни в современной литературе — одна из важнейших. В. Белов заметил, что «деревенская тема общенациональна». Крестьянство — это особый мир, со своим укладом, культурой, представлениями о цели и ценности человеческой жизни. Писатели, обратившие свой взгляд к родной деревне, открывают в ней те нравственные ценности, которые начинают осознаваться лишь в результате утраты. «Деревенская проза» наполнена чувством любви к отчизне. Это проза, размышляющая не только о судьбе деревни, но и о судьбе родной страны.
Война была трагическим испытанием для всех, а для села, в котором остались женщины, инвалиды, старики и дети, — особенно. Фашистские оккупанты «стирали с лица земли» русские деревни, но те выдержали. Однако трудности их на этом не закончились.
В тяжелые послевоенные годы многие из города уходили в деревню и там «пускали свои корни», но длилось это недолго. Развитие деревни снова прекратилось. Квалифицированных кадров не хватало, техника старая — и молодежь вновь начала уезжать в город за «длинным рублем».
Нередко жизнь деревни обрывалась из-за строительства какого-либо важного объекта. Деревенских жителей срывали с обжитых мест, где они родились, где умерли их родители. Так случилось с деревней Матерой в повести Валентина Распутина «Прощание с Матерой» (1976).
«Прощание с Матерой» — это история исчезновения с лица земли маленького, но дорогого угла, история затопления острова. Действие происходит на острове Матера, так же называлась и деревушка. Много десятков, а может, и сотен лет жила эта деревушка. Люди рождались, работали, умирали на этой земле, пуская в нее свои корни. Деревня жила тихо, спокойно, и ничто, казалось, не мешало ей продолжать свое размеренное существование.
Но вот однажды грянул слух, что дальше деревне не жить. Ниже по Ангаре строят электростанцию, вода поднимается, многие деревни затопит, в том числе и Матеру. Придется переезжать. Но очень было трудно людям поверить в это. Шли дни, месяцы. И вот теперь оставалось последнее лето на родной земле: осенью поднимется вода. Часто Дарья собирает в своей избе чаепитие. Много приходит народу — кто постарше ее, кто помоложе. Они пьют чай, разговаривают на разные темы, в последнее время все больше о переезде.
В. Распутин показывает не просто гибель деревни, но исчезновение еще одного очага многовековой народной культуры и нравственности. Совесть, конечно, у нынешней молодежи есть, но не всегда она о ней помнит. «Раньше ее видать было, — размышляет Дарья, — то ли есть она, то ли нету. Кто с ей, кто без ее — бессовестный. Теперь холера разберет, все в одну кучу — что то, что другое. Поминают ее без пути на каждом слове, места на ней живого не осталось. Навроде и владеть ей неспособно».
Часто Дарья задается вопросом: «Почему уезжают люди из Деревни?» Трое внуков у нее. Один женился на нерусской и поехал посмотреть, как живут на Кавказе, да там и остался, «соблазнившись теплым житьем». Средний, гораздый на грамоту, учился в Иркутске, но не было надежды на то, что он вернется на родную землю. И младший Андрей, придя из армии и пожив немного, тоже уехал. Сначала думалось, что в городе заработки выше. Оказалось, нет. Другая есть у молодежи причина. Привлекает ее городской образ жизни, предоставляемая городом свобода в выборе жизненного пути, неопределенность судьбы. В. Распутин в своей повести делит людей на «своих», живущих на острове, и «чужих», городских, пришлых с чужой земли, не понимающих духа и бед Матеры.
Высокой поэзией наполнены сцены прощания старухи Дарьи с могилами близких. Она кланяется могильным холмикам: «Она прикрыла глаза, чтоб не видеть ни дыма, ни разоренных могил... тихонько объявила: — Это я, тятька, я это, мамка... Совсем ослобонилась. Помирать можно. Не могу я к вам, ниче не выйдет. И вас с собой взять, но... кто мне такое простит?» Дарье все время кажется, будто откуда-то из-за спины доносятся звуки, словно спрашивают: «А избу ты нашу прибрала?» И Дарья отвечает: «Приберу, приберу». И правда, после она обряжает избу будто покойника: белит, моет, вешает чистые занавески, топит печь, убирает углы ветками пихты, молится, прощаясь. Дарья — воплощение совести, хранительница нравственности. Она хочет забрать могилки на новое место, хочет спасти не только могилы, но и саму совесть. Для нее память предков является святой.
Картины природы всегда сопровождают какие-либо события. В. Распутин, показывая неразрывную связь человека с природой, вводит образ хозяина острова — духа, домового Матеры, который каждый день обходит деревню из конца в конец и по окончании обхода поворачивает к высокому голому берегу Ангары. Ощущение потусторонности усиливает образ тумана, в котором скрывается остров: «Кругом были только вода и туман».
Прощание с Матерой — прощание с домом. А память человеческая связана с местом, где ты родился, где твой дом и где похоронены твои предки. Проходя по тому месту, где стоял твой дом когда-то, ты ощутишь боль утраты. Материнцев лишили памяти об их доме, но молодежь обязательно вспомнит о своем родном доме. Тоска по Матере не умрет с последним ее жителем, она передастся следующим поколениям. Эта повесть ставит вопрос о наших корнях, нашем прошлом и будущем. На примере Матеры А. Распутин показал судьбы многих деревень. Таким образом, автор тревожится не только за судьбу сибирской деревни, но и за судьбу всей страны, беспокоится об утрате традиций, памяти.
В заглавии произведения — символ. Матера — это и деревня, и остров, на котором она стоит, и образ матери-земли.
Леонид Сошнин, главный герой романа В. Астафьева «Печальный детектив», — оперативный работник милиции в маленьком городке. Повествование начинается с тягостного для Сошнина периода. После ранения он, сорокалетний мужчина, вынужден уйти на пенсию, ссора с женой лишает его семьи. Горькое одиночество предельно обострено раздумьями о неразумном поведении окружающих людей. Пристально вглядываясь в поведение своих земляков, Сошнин ведет своеобразную летопись «родного угла». В ней много страшных лиц и событий. Писатель спрашивает: до каких пор все мы вместе и каждый ъ отдельности будем терпеть бюрократическое бездушие, хамство, хулиганство, безнаказанность преступлений, одиночество стариков в обезлюдевших деревнях?
По мнению Меркеля Чашина, тестя Сошнина, «нашей державе честные трудовые люди нужны», чтобы поднять деревню, которую «проорали пустобрехи», подобные его жене Евстолий Машиной. В селах близ Вейска есть настоящие работники. Это сам Чащин, знаток «рукомесел», носитель народной мудрости и нравственности. Это Паша Силакова, ставшая впоследствии боевым «механизатором широкого профиля».