Ильяшенковых тоже увлекло общее течение; чопорная Анна Ильинишна, сначала было заартачившаяся ехать к генеральше с визитом, к этой «cocotte», вскоре должна была уступить требованиям Павла Ивановича, во что бы то ни стало желавшего видеть ее в своей гостиной, и усиленным просьбам Софи, которой Катерина Ивановна сразу пришлась как нельзя более по сердцу. – «Ну что ж», утешалась спасовавшая Ильяшенкова: – «все-таки она генеральша, «de notre cercle», с хорошим состоянием и все к ней ездят».
Огнев, после столь неожиданно выданной ему Соханскою отставки, сумел, однако, отстоять свои права на дружбу; хотя шаловливый божок и отлетел, но удаления между молодыми людьми не было заметно, и они по-прежнему виделись часто.
– Vous n'etes pas encore fixe!? спросила однажды вдова своего экс-возлюбленного.
– Нет еще, но намереваюсь, был ответ.
– Depechez-vous... года пройдут et Vous ne serez bon a rien! – Однако, интересно было бы знать: suis-je bien remplacee?
– Слабое подобие!
– Voyons pourtant...
– Софи Ильяшенкова.
– Pas mal... И что ж ... ja roule?
– Что-то не очень!
– Voulez-vous que je vous aide?
– Прошу!
– Tiens... vous etts dedans, mon cher?
– Почти.
– Allons, je ne suis pas jalouse... Faut bien dorer la pilule, que je vous ai fait avaler. Ваш союзник!
И, с помощью Катерины Ивановны, стал ухаживать Леонид Николаевич за Софьей Павловной, и нельзя сказать, чтобы неудачно: она к нему благоволила; но истинного чувства в отношениях молодых людей и тени не было: все сводилось на одно взаимное кокетство, светскую интрижку, по мнению общества, весьма невинную и позволительную. Самолюбие Софи удовлетворялось вниманием первого р-ского кавалера, завистью оставленных за штатом дам и девиц, а праздная жизнь Огнева создавала себе хоть какую-нибудь цель, стремление к которой было и не трудно и во многих отношениях приятно: все ж таки, после генеральши, Ильяшенкова считалась самой красивой женщиной. К тому же и материальные виды играли тут не последнюю роль: М-lle Софи слышала о большом процессе Леонида Николаевича, а М-г Огнев относился весьма неравнодушно к увеличенным молвою, сбережениям Павла Ивановича. Дело останавливалось только за тем, чтобы, с одной стороны, выиграть тяжбу, а с другой – привести в известность цифру приобретений будущего тестя; но процесс затягивался, уяснение капиталов почему-то не совершалось, - и невинная игра в любовь не доходила ни до каких практических результатов.
Появление Осокина на р-ском горизонте, а затем и в доме Ильяшенковых, значительно понизило фонды Леонида Николаевича; для таких ловцов, как почтеннейший Павел Иванович и его не менее почтенная супруга, Орест показался зверем более крупным, чем M-r Огнев: у первого в виду наследство бесспорное (на холодность отношении к дяде-богачу внимания не обращалось, как на обстоятельство преходящее), – у второго какая-то тяжба, с которой еще возись, да и Бог весть чем и когда она кончится, – о выборе, значит, и толковать нечего. Софья Павловна, хотя и была неравнодушна к Леониду Николаевичу, но не настолько чтобы, в виду блестящей будущности, ради него она решилась ею пожертвовать. Софи тем легче согласилась с образом мыслей родителей, что личность Осокина ей нравилась: что-то даже похожее на проблеск чувства проскользнуло в сердце девушки, искусственно оболваненное нелепым воспитанием и пошлою средою.
Огнев, несмотря на скрытность Софи, не мог не заметить падения своих фондов; самолюбие его было уязвлено до крайности: первый раз приходилось ретироваться ему, препрославленному льву, не увенчанному венком победы. И перед кем же? Перед свалившейся с неба «ничтожностью», идиотом, который, несмотря на будущее богатство, тянет лямку простого чиновника!
Раздражило Леонида Николаевича заступничество Софи: «пустил корни!» со злостью думал он, уезжая от Ильяшенковых и направляясь к Соханской.
Tiens, vous voila tout ebauriffe! встретила его генеральша. – Она была одна и лениво потягивалась на кушетке в будуаре; – Что случилось?
– Je suis flambe! воскликнул Огнев.
– Процесс?
– От-став-ка!
– Софи?
Лев утвердительно кивнул головой.
– Слышала, слышала! рассмеялась вдова.
– Откуда?
– Ponah! пожала она плечами; – Мне да не знать! Вот только что un quart d'heure tout au plus, один из этих «Sacs a papier» рассказывал... Да, mon petit cher, дело дрянь... Vous ne roulez pas sur de or, comme ce blanc-bec d'Ossokine!
(Соханская ненавидела Ореста за то презрительное мнение, которое он неоднократно высказывал о ее особе).
– Vous riez, Ketty, а мне право не до того... Я был бы не прочь...
– Сочетаться законным браком?.. Tater les economies du papa Paul?
– Почему же нет ?
– Нет худа без добра: vous n'etes pas fait pour le mariage... Et, croyez moi, c'est une bien vilaine chose...
– Ну, да это ваше обыкновенное мнение...
– Изведанное на опыте, заметьте.
– Бог с ним! Дайте лучше совет, что делать.
– Чтоб задетое самолюбьишко успокоить?.. Tudieu, quel guignon! Une jeunesse. comme Sophie, nous ferme la porte sur le nez! Чиновник заслоняет модного льва! Ха-ха-ха!
Огнев сделал нетерпеливое движение.
– Faut pas se facher, petit cher... я ведь это так ... Voyons, parlons serieusement; очень она вам нравится?
– Очень
– Vous voulez Г avoir absolument? Франт мотнул головой.
– Attendez et esperez: выйдет она замуж, – и трудолюбивый юноша... v'lan! она поиграла двумя пальцами над головой.
(«Ah! je suis cocotte, по-твоему» мысленно обратилась она к Осокину, - «ну посмотрим, не будет ли тем же и твоя жена!»)
– Il sera coiffe, вслух продолжала генеральша, – c'est moi qui vous le dis... He по характеру Софи такой мямля: elle a le diable au corps cette petite, – дайте ей только развернуться!
– Долгая история! заметил Огнев.
Соханская пожала плечами.
– Нельзя ли расстроить эту свадьбу? после небольшой паузы спросил франт. – Ну на самолюбие что ли подействовать, возбудить ревность...
– Oh, les homines! Quelle suffisance! Вас ведь не уверишь, что может найтись женщина, которая осмелится отвергнуть ваши искания, – avouez, cheri?
Огнев надулся и встал.
– Это не совет, проговорил он прощаясь.
– Ну, пробуйте ревность! Attaquez aussi l'amour-propre! расхохоталась ему вслед Катерина Ивановна.
VI.
– Ну что? несколько дней спустя спрашивала Татьяна Львовна Перепелкину: – Навела справки?
– Все, матушка вы моя: ни синь-пороху не забыла! Только, доложу я вам, что и за народ нынче стал, даром словечка сказать не хотят... Тому дай, другому дай... Три рублика рассовала!
– Уж и три! усмехнулась Осокина.
– Провалиться мне на этом месте! Да нешто повернется у меня язык перед вами сфальшивить!.. Помня все ваши милости...
– Ну ладно, перебила ее Татьяна Львовна, выкладывай свои новости.
– Перво-наперво про капиталы я справилась... У генерала двадцать пять тысяч в билетах положено да чуть не пятьдесят по рукам роздано.
– Кому?
– Известно, в неверные руки Павел Иванович денежек своих не пристроит... Князь Полунин им должны-с, полковник Ивашев и еще другие-прочие, из чиновных.
– А по каким документам?
– Чего это-с?
– Я спрашиваю, подо что деньги даны: под вексель или под закладную?
– Ну, этого, матушка вы моя, не прогневайтесь: умом не дошла...
– Напрасно.
– Да не все ли это одно-с, Татьяна Львовна: ведь отпереться нельзя, потому Павел Иванович дело это по законному обделали?
– Закладная не в пример лучше: не заплатил должник – имение бери, а с векселями еще ходи, кланяйся.
– Уж известно, матушка вы моя, коли так – генерал под закладную дали.
– Это твое предположение, а надо было наверно узнать.
– Ну, виновата, Татьяна Львовна!
– Стариков видела?
– Еще бы нет -с!
– Что же?
– Известно, спервоначалу поломались: резонты зачали выставлять, что Софья Павловна молоденька, спешить замуж им не для чего – ну и прочее такое. Приметила я, что это они вид один только показывают, чтобы гордость свою потешить, а сами очинно значит, тому рады, – я и примолкла... о старых платьях речь повела, а о деле ни-ни!.. Ну тут уж генеральша не выдержали: сами о племянничке вашем спрашивать зачали... да потом эдак на спинку кресла откинулись, глаза прищурили и говорят мне с фоном таким: «что ж, мы не прочь, коли мусье Осокин Соничке понравится, а приневоливать не станем, потому не в наших это дворянских правилах».
- Ну и сумничала! накинулась на гостью Татьяна Львовна; – Ведь наказывала я тебе: выведывай, а своему языку воли не давай! Наказывала я тебе или нет?
– Да, матушка вы моя, что же тут дурного, коли сами генеральша в разговор со мной о таком предмете вступили?
– А то, разгорячилась Осокина, – что она дочери про это скажет, а та племяннику – ну кавардак и выйдет!
– Ничего, Татьяна Львовна, не выйдет-с, и сумневаться не извольте: с Софьей Павловной мы тоже разговор имели...
– С Софьей?! Да ты видно уж совсем с ума сошла Марья? Одолжила! Спасибо! И я-то, старая дура, нашла кому эдакое дело поверять!.. Да ты пойми: ведь это не с вашей братьею, подьячими, кашу заваривать... Софья выпоет если Осте – как я оправдаюсь?.. Изволь говорить все, как было, может, ты и невесть каких глупостей натворила!
– Ничего я, Татьяна Львовна, не натворила, обиженным тоном заговорила Перепелкина, – а видно, чем больше желаешь угодить – тем хуже! Все же для вас старалась!
– Старалась! Софье-то что говорила?
– Да то же самое... Об Оресте Александровиче намекала, робко ответила Перепелкина.
– То есть, попросту, с предложением сунулась?
– Матушка вы моя! Хотелось угодить вам!.. Очень уж обрадовало меня то, что старики согласились... Думала сею же минутою и с невестой покончить!
– Да разве я не запрещала тебе говорить с нею? Не приказывала ухо востро держать? Ну что ты наделала? На Остю все теперь свалится... За пошлого болвана его примут! горячилась Осокина.
– На Ореста Александрыча ничего не подумают-с... Я Софье Павловне так и сказала, что это тетенька ихняя, из любви к им...
– Тетенька?! как ужаленная вскочила Татьяна Львовна; – Так ты и меня приплела? Ах ты, дурища эдакая! Неужели же ты воображала, что тебя, отрепанную чиновницу (Перепелкина при этом вдруг как-то особенно странно выгнулась), я буду посылать с предложением от племянника?.. Да что у него своего языка что ли нет? Уж если бы он такой рохлей уродился – так я-то тогда на что?
Послышался звонок.
– Ступай... может еще Остя... в девичьей побудь... Ну, как я теперь дурь твою поправлю?.. А пятый десяток бабе идет! укоряла Осокина Перепелкину, которая, опустив голову и сложив руки с платочком на груди, смиренно уплывала из комнаты.
– Где, батюшка, столько времени пропадал? встретила старуха входившего племянника. – Тетку нынче и навестить не хочешь!
– Что это вы постоянно с претензиями? Ну, времени не выдалось – вот и все! усмехнулся Орест, крепко целуя Татьяну Львовну в щеку. Он очень любил тетку, хотя и спорил с ней частенько.
– Кофею хочешь?
– Дайте, коли самовар есть.
– А и нет, так важность не велика: не похудеет Марфушка от того, что лишний самовар согреет... Эй! стукнула она в стену; – Самовар да кофейник, приказала она явившейся прислуге.
Тетка и племянник уселись.
– Сестра вам очень кланяется, начал последний, закуривая папиросу.
– А что мне в ее поклонах... сама могла бы приехать, а то и носу не кажет!
– Ну вот, опять претензии! Эк ведь в вас эта формалистика крепко засела!
– Видеть ее хочу... Не мне же, старухе, к ней на поклон ехать?
– Надя больна.
– Чем? Тяжела, что ли? То-то Владимир Константинович весел был...
Орест усмехнулся.
– Не много ему для этого нужно: псарню выстроил, собак выписал – ну и весел!
– Вздор городишь, с неудовольствием заметила Татьяна Львовна: – велика важность, что богатый человек псарню выстроил!
– Сегодня псарню, завтра крупный проигрыш – не от того ли племянница ваша дни и ночи плачет?
Ты все на свой аршин меряешь, перебила его старуха: – не все же такие блажные, как ты! Ты вон, Бог знает с чего, с родным дядей на косые встал!
Осокин промолчал.
– Вместо того, чтобы в родственном доме, как у Христа за пазухой жить, чиновничью лямку тянешь, над какой-то там, Господь ее ведает, книгой сидишь...
– Сижу... и лямку тяну... и доволен – представьте!
– Блажной ты человек!
– Будь по-вашему... Зато, тетушка (он встал и подошел к ней), то, что я вырабатываю – мое, трудом добыто, и краснеть мне за него не придется!
– Так эдак по-твоему всякому, у кого наследство есть, краснеть надо?
– Наследство наследству рознь... Впрочем, оставьте пожалуйста, этот разговор... Сколько раз просил я вас об этом ...
– Да ведь мне жаль, что ты, как какой-нибудь подьячий, работаешь... Жаль и брата, которого ты знать не хочешь, – ведь он – дядя тебе и крестный отец, ты один у него племянник, – ему больно это!
– Родственных отношений я не прерывал, да и права на это не имею, тем более судить старика... а жить по его указке, насиловать свои убеждения не могу... – Эх, тетушка! обнял Орест старуху, – Бросьте вы это, милая!
– Гордости в тебе много, Остя... а гордым Бог противится!
Внесли самовар, и Татьяна Львовна занялась кофеем.
– Скажи толком: о чем Надя-то плачет? после небольшой паузы спросила она.
– Да я же сказал вам! принимая стакан и садясь, ответил молодой человек.
– Ну, полно вздор говорить... поверю я, чтобы о том, что муж собак держит! Разве от тебя блажи набралась, а то кажись не о чем реветь. Владимир Константинович во всем ей угождает, дети здоровые такие. А что он иной раз в карты проиграет, лишнее выпьет – так на то он мужчина, да и состояние позволяет... Другие и не то еще делают!
– Вон вы все на состояние упираете, с оттенком досады, возразил тетке Осокин, – а известно ли оно вам?.. Известно ли вам, что имения его все заложены не только в банке, но и в частных руках, векселей надавал он кучу, а от Надиного приданого уцелело только несколько золотых вещей, да два билета выигрышных займов, которые она для детей припрятала?
Старуха, с кофейником в руке, так и замерла. Не может быть! вскричала она. – Это только твои догадки!
Орест пожал плечами.
– Не догадки, а истина! Я сам готов был сегодня плакать – так бедной сестре весело было!
– Господи помилуй! всплеснула руками Татьяна Львовна, стукнув кофейником о стол.
– Так пойдет ли на ум, встав с места и нервно прохаживаясь, заговорил молодой человек, – любящему человеку, псарни строить да шампанским глотку наливать, когда Бог весть еще на что детей воспитывать придется! Ваш Владимир Константинович – эгоист, мелкая душонка и больше ничего! Вы его любите за то, что он у вас ручки целует, мелким бесом перед вами рассыпается... И Надя говорит также: «он добрый... любит меня!» Да какая же это любовь, коли, для удовлетворена своих капризов, он готов детей по миру пустить, жену в чахотку вогнать?.. Неужели в том обнаруживается его любовь что, после выигрыша, он Наде браслет подарит или ложу в театр привезет? Нет, попроси-ка его сестра неделю в клуб не ездить или собак не выписывать – «стеснение!» закричит, «петля!»
– Ой уж, чего ты мне и не насказал... Голова кругом идет! сокрушалась старуха.
– А это еще не все: самое-то серьезное впереди.
– Чему уж больше быть – и этого довольно!
– По-вашему – конечно! нервно усмехнулся племянник. – Какое несчастие может быть выше потери денег! Нет-с, есть горе сильнее разорения: это нравственное горе... Его труднее пережить, труднее поправить! С любимым человеком не страшна беда... и недостатки легче переносятся.
– Да разве Надя разлюбила мужа? испуганно перебила Татьяна Львовна.
– Да помилуйте: какая же любовь устоит против такой пошлости? Владимир Константинович ежеминутно роняет себя в глазах жены... Она его жалеет, но не уважает; а разве можно, презирая, любить человека?
– Царица небесная! простонала старуха.
– Вы пожалуйста, тетушка, помолчав, серьезно сказал ей Орест, – не вздумайте намекать Наде... да и вашим салопницам не сообщайте; я ведь не сплетни ради говорил вам, а для того, чтобы вы пожалели сестру и больше не ошибались на счет ее жизни.
– Хорошо-хорошо, растерянно проговорила Татьяна Львовна, вставая и выходя из комнаты.
Через четверть часа она воротилась.
– Ты дяде-то писал на рожденье? спросила она, видимо желая перевести разговор на другую тему. Осокина не могла долго предаваться одной и той же мысли.
– Писал, угрюмо отвечал Орест.
– Не получил еще ответа?
– Вероятно, и не получу.
– Не может этого быть: брат вспыльчив, но отходчив.
Молодой человек промолчал.
– Ну, где за это время побывал? к своему облюбленному предмету ладилась подойти Татьяна Львовна; она вспомнила о Перепелкиной и порешила, что надо же от племянника кой-что повызнать.
– У двух-трех знакомых был, неохотно проговорил тот.
– А Ильяшенковых видел?
– Видел.
– Славная у них эта Софья... все ее хвалят. Орест молчал.
– Характер у нее, говорят, отличный, – ну и красива... – Вот бы невеста-то тебе, Остя, не вытерпела Осокина.
Молодой человек вдруг встал, взял со стула шляпу и подошел к тетке прощаться. – Это куда? удивилась та.
– Домой... работа есть... Ну-с, прощайте! И, облобызавшись со старухой, Орест проворно вышел в переднюю.
– Блажной, как есть блажной! проворчала ему вслед Татьяна Львовна и, весьма недовольная, пошла к Перепелкиной.
VII.
Р-ское дворянское собрание горело огнями. К крыльцу его то и дело подъезжали всевозможные экипажи, выбрасывая из недр своих то воздушных пери и их маменек, то сановитых стариков и разнокалиберную молодежь. Парадные двери поминутно хлопали; рослый швейцар, в треуголке и с булавой, стоявший на верхней площадке широкой, устланной коврами лестницы, то почтительно отдавал честь гостям, то рассеянно глядел в сторону, смотря по тому, какую единицу изображал из себя посетитель. В сенях некоторые из лакеев уже дремали на импровизованных ими ложах из барских шуб. В аванзале письмоводитель губернского предводителя беспрестанно выскакивал из-за ломберного стола, осматривал билеты приезжавших членов, получал деньги с гостей и мелом отмечал на черной стенной доске число дам и кавалеров. Сверху доносились довольно сносные звуки сборного оркестра и слышался отдаленный говор и шарканье танцующих, – вечер начался.
Первая кадриль приходила уже к концу, когда Осокин приехал; он оглядел двигавшиеся пары и, не видя Ильяшенковых, прошел в гостиную. Там картеж был уже в полном разгаре; молодой человек раскланялся с знакомыми, походил около столов, снова заглянул в зал и уселся около окна. К нему, своей скучающей походкой, подошел Огнев.
– Vous ne dansez раь? прислонясь к колоне и принимая живописную позу, спросил он Ореста.
– Я только что приехал, через плечо ответил ему тот.
– Сегодня надо ожидать блестящего вечера, лорнируя по сторонам, продолжал франт: – по моим справкам, toute la creme будет в сборе.
Осокин промолчал .
– Votre soeur vient d'arriver?
– Да.
– Она будет здесь?
– Не думаю.
– Что-ж так? Les fatigues de la route? Une legere indisposition?
– Ни то ни другое... просто не захотела. Франт почему-то нашел выставленную причину странной и хотел было возразить, но мимо их прошла Соханская и тронула Огнева веером по плечу.
– Сядемте, показала она ему на уединенный диванчик.
Они сели.
– J'ai toute une histoire a vous raconter: является ко мне une certaine Перепелкин... une vieille commere, которой иногда я даю продавать свое тряпье, и вступает со мной в разговор; je n'etais pas d'hurneur a ecouter les cancans et voulais deja la faire mettre a la porte, как вдруг фамилия Ильяшенковых меня заинтересовала. Оказалось que cette brute voulait me tires les vers du nez, concernant vous et Sophie! J'ai fait semblant de donner dans le panneau и так удачно эксплуатировала cette vieille carcasse, что под конец узнала все: тетка Осокина отправила ее собирать справки о приданом, расположении стариков и пр. Я насказала Перепелкиной une mosse de choses в пользу Осокина и посоветовала обратиться прямо к родителям и Софи.
– К чему это?
– Ah que vous etes bete, mon cher! Неужели вы не понимаете, что Sochie jettera feu et flammes при виде подобной свахи?
– Ну и что же?
– Сделает сцену Осокину... тот se mettra en quatre pour prouver son innocence... Слово за слово и доберутся, наконец, до предложения...
– Этого-то и не нужно.
– Как не нужно? Mais votre triomphe depend de leur mariage! Или вы, может быть, по-прежнему лелеете votre bete d'idee заслонить дорогу Осокину?
– Лелею.
– Да, ну в таком случае возбуждайте ревность Софи, mettez en execution votre plan de campagne, усмехнулась Соханская; – mais je vous previens; vous echouerez, mon cher!
– Увидим!
Вдовушка пожала плечами и встала.
– Brisons la dessus; я вижу, что не стоило и хлопотать: я думала, что вы практичны, а оказывается, что вы только самонадеянны!
Огнев хотел было что-то возразить удалявшейся Соханской, как вдруг к нему подлетала весьма разбитная дама, довольно смазливенькая, хотя совершенно уже поспевшая.
– Леонид Николаевич, бойко атаковала она р-ского сердцееда, - что же вы не танцуете?
Тот с досадой взглянул на нее и небрежно проговорил:
Лень!
– Для чего же вы тогда приехали? Tete a tete'aми заниматься?
– Только не с вами!
– А вот я кой-кому скажу!
– Говорите.
Дама повертелась немного.
– Ну, если вы не догадываетесь ангажировать меня – я сама приглашаю вас на вторую кадриль.
– А я отказываюсь.
– Что же это: дерзость?
– Нисколько; просто нежелание. Дама обиделась.
– Так вам положительно неугодно танцевать со мной?
– Положительно.
– И с другими также?
– Не знаю.
– А я - так знаю! С одной особой вам всегда приятно танцевать, несмотря на то, что с другою, прежней, вы любите заниматься tete a tete'aми, громко, так чтобы слышал Орест, сказала дама; – Да вот кстати и la personne en question! посмотрев в лорнет на входную дверь, воскликнула она. – Светило ваше показалось на горизонте... Bonne chance! И, надув губки, дама унеслась в противоположный угол залы.
При последних словах разговора, Осокин также взглянул по направлению к входу и крайне озлобился: семейство Ильяшенковых, окруженное кавалерами, военными и статскими, дамами и девицами, беленькими, розовенькими, голубенькими и т. п., медленно подвигалось вперед, отдавая направо и налево поклоны и перекидываясь с знакомыми короткими фразами. Во главе выступала Анна Ильинишна, в черном бархатном платье и с великою важностью во всей фигуре, а за ней сияла красивая Софья и егозила маленькая Cle-Cle; рыбоподобная Юлия замыкала шествие. Орест раскланялся с Ильяшенковыми и подошел ангажировать Софи. Та, доселе смеявшаяся, при приближении молодого человека поспешила скорчить серьезную мину, и на приглашение его, заметно сухо проговорила:
– Третью кадриль – извольте... кстати, мне надо сказать вам несколько слов... И гордая красавица отвернулась к подошедшему к ней Огневу.
У Осокина и руки опустились; рассерженный и встревоженный, отошел он в сторону и уселся на диванчике, в самом уединенном углу залы; но и туда долетали до него звонкий смех Софи и неясная болтовня Огнева. Злобная ревность вдруг охватила его: «когда этот фатишка успел овладеть ее сердцем?» мучительно спрашивал он себя; – «что он интересует ее – это ясно: иначе она не бросила бы мой букет дома, не обошлась бы со мной так сухо... Все это сделано нарочно, чтобы унизить меня в его глазах ... И о чем она намерена говорить со мной?»
– Бофрерчик! раздалось вдруг над самым ухом Ореста, и тяжеловесная рука Бирюкова опустилась на его плечо, – в михлюндии?.. Или Печорина корчишь?
Молодой человек зло посмотрел на зятя.
– Что у вас за манеры! раздражительно заметил он ему; – Неужели нельзя обойтись без этих казарменных замашек?
– Тю-тю-тю! Да это уж не михлюндия выходит, а бешенство в самом что ни на есть лучшем виде! Вот эдак же точно злился я, как в карты продуешься или какая-нибудь аппетитная штучка нос натянет!
– Идите вы в буфет, Христа ради! умолял Владимира Константиновича Орест, – или в бильярдную, что ли!
– А ты пойдешь?
– Может быть и приду, чтобы только отвязаться, пообещал Осокин.
– Так идем сейчас... полек ведь ты не танцуешь.
– Сейчас кадриль будет... мне надо еще в зале побыть... Как разместятся приду.
– Обозреть хочешь?.. Ну, смотри же: я тебя жду. И Бирюков, пользуясь тем, что был без жены, закатил на весь вечер в буфет и бильярдную.
Оресту очень хотелось узнать, с кем танцует эту кадриль Софья Павловна. Он почти был уверен, что с Огневым, но все-таки какая-то тайная надежда утешала его, что, быть может, он и ошибается. Проиграли ритурнель; ходившие по зале пары разбились, диванчики опустели, кавалеры засуетились, бросившись отыскивать своих дам. Загрохотали стулья, на них явились положенные шляпы, веера; из гостиной стали выползать танцующие пары. Осокин не ошибся: Софья Павловна появилась с Огневым, и заняла место невдалеке от Ореста. Она была весела, болтала без умолку и тем еще более бесила моего бедного героя; воображение его до такой степени разыгралось, что он даже подметил как будто насмешливый взгляд, брошенный на него Софи, и затем оживленный разговор с Леонидом Николаевичем и Соханской; Орест не выдержал и ушел в гостиную.
Там встретил его один из крупных железнодорожных деятелей, приятель его дяди, приехавший по делам в Р. и имевший уже случай видеться с молодым человеком.
– Орест Александрыч, вы свободны? спросил его туз.
– Свободен.
– Так сядем, да потолкуем. Они уселись.
– Хочется это вам тянуть лямку на государственной службе? Ведь жалованье-то чай маленькое получаете?
– Для меня совершенно достаточное, нехотя отвечал Осокин.
– Достаточное! усмехнулся железнодорожник; – Тысчонку какую-нибудь.
– Тысячу пятьсот.
– Ну какие это деньги! А работы-то чай страсть?
– Даром жалованье, конечно, платить не станут.
– Вот что, Орест Александрыч: с дяденькой вашим я давно и близко знаком, о вас только одно хорошее слышу – так хотелось бы мне кой-что получше чиновничьего дела вам предоставить... Поступайте к нам.
– На железную дорогу?
– Да; местечко мы вам тысчонки на две с половиною найдем, работы свыше сил не спросим... Соглашайтесь-ка!
– Я от дела не бегаю, и трудиться везде готов, но буду ли я годен к той службе, на которую вы меня предназначаете?
– Об этом не беспокойтесь: служба не Бог весть какая, живо к ней привыкнете.
– Потом... вакансии, вероятно, все заняты?
– Для вас найдем!
– Но я не желал бы, чтобы для меня лишили кого-нибудь места.
– И не лишим; мы вам сочиним местечко. Как сочините? изумился Осокин.
Туз рассмеялся.
– Вот и видно, что вы еще совсем молодой человек: все-то вас удивляет! Да что ж тут трудного сочинить местишко в две-три тысчонки, когда мы миллионами акционерских денежек ворочаем? Вздор, сущий вздор!.. А дяденька ваш нам за это спасибо скажет и сам, в свою очередь, нам в чем-нибудь услужит.
– Но, значит, подобное место ни на что не нужно, коли его можно сочинить и уничтожить по произволу?
– А если бы и так - вам-то что?
– А то, вставая возразил Орест, – что на таком месте и обязанностей определенных нет, – следовательно, зависишь не от дела, а от людей, а это, воля ваша, должность не совсем удобная.
– Господи помилуй! Да что ж из этого? Ваше дело деньги получать, а наше работу давать, – вот и все. Ну, пришла нам фантазия две-три тысячи платить за то, чтобы вы контролером фонарей числились, что ли – ну и берите! Какие тут могут быть еще тут разговоры?
– Нет-с, благодарю за предложение, а только им я не воспользуюсь; сочиненных мест мне не надо и даром денег брать я не стану.
Осокин повернулся, чтобы идти.
– Куда же вы? остановил его железнодорожник; – Эдакой горячий! Посидите, потолкуем еще малость.
– Дама меня ждет... Вон и вальс кончили, пора.
– С Богом, коли так! А вы подумайте, усмехнулся туз и пошел к одному из карточных столов, решительно недоумевая, как могут в наше время существовать глупцы, подобные Оресту: «из-за десяти рублей в месяц, другой пороги обобьет, пол в моей передней, от просителей, из крашеного в стойло обратился, а тут двести навязываешь и еще артачится! Ну, добро не надо бы было, а то ведь знаем доходы-то его!»
– «Ну нет, голубчик, в то же время рассуждал Осокин, направляясь в танцевальную залу, – «на эту штуку ты меня не подденешь! Тебе дядя мой на что-то нужен, так ты, чтобы подслужиться ему, место мне сочинить хочешь – спасибо!»
Орест отыскал Софью Павловну и, в ожидании ритурнели, уселся с нею на одном из простеночных диванчиков.
– Вы хотели что-то сказать мне? не совсем спокойно спросил он ее.
– Да; для этого почти я и приехала сюда. Если вы припомните, я не хотела быть на бале, но ваш поступок заставил меня изменить решение. Признаюсь, не ожидала я от вас такой... (она остановилась немного) неделикатности.
Молодой человек вспыхнул и в недоумении посмотрел на свою даму.
– Неделикатности? переспросил он.
– Ou si vous aimez mieux, неумения жить в свете.
– Не понимаю.
– Есть вещи, М-r Осокин, в которые ни в каком случае вмешивать не следует... Своим необдуманным поступком вы компрометировали не только себя, но и меня.
– Вас? Компрометировал я?.. Да, сделайте же милость, говорите яснее! вскричал Орест.
Тон, которым были произнесены эти слова, до того звучал искренностью, что Софи невольно и пристально взглянула на своего кавалера.
Подали сигнал.
– Мы где садимся? – Где хотите.
– Мне все равно; останемтесь, пожалуй, здесь. Осокин предупредил своего визави и кадриль началась.
– Вам известна некая Перепелкина? после первой фигуры, спросила девушка.
– Раза два видел ... у тетки.
– Вы давали ей какие-нибудь поручения?
– Ни одного.
– Странно! усмехнулась Софи, и стала делать фигуру.
– Софья Павловна! умолял ее Орест, садясь на место; – Скажите прямо, в чем дело... к чему эти светские извороты?
Ильяшенкова в упор посмотрела на него.
– Эта Перепелкина делала мне от вашего имени предложение, ни более ни менее, медленно отчеканила она.
Осокин вытаращил глаза.
– Предложение? От моего имени?.. пробормотал он.
– Да, une proposition en forme. Молодой человек только руками развел.
– Теперь скажите пожалуйста, продолжала Софи: – имела ли я право обидеться? Какая-то Перепелкина – сваха М-r Осокина!.. Vous me iraitez pour une bourgeoise... pour Dien sait qui?.. Merci monsieur!
– Но этого быть не может!
– J'espere que vous n'irez pas jusqu'a me traiter de menteuse? гордо заметила девушка.
– Ах, да не в том дело! Все это ужасно странно... Помилуйте: я во всю жизнь двадцати слов с нею не сказал!
Ильяшенкова, в свою очередь, удивленно посмотрела на Ореста. Сделали третью фигуру.
– С чего ж тогда вздумала она принимать такое горячее участие в ваших интересах? усмехнулась Софи.
– Не понимаю!
– Согласитесь однако: странно, что женщина, с которою вы еле знакомы, берется для вас за такое щекотливое дело... Ведь если даже допустить, что она рискнула на это без вашего полномочия, – все-таки она должна была иметь кой-какие данные...
– Данные?
– Да; ну что это может вам доставить удовольствие, например, лукаво и как-то сбоку взглянула девушка на своего кавалера.
Тот несколько смешался и поспешил заняться танцами.
– Тут какое-нибудь недоразумение, после небольшой паузы, сказал Осокин, – я постараюсь его выяснить и затем немедленно сообщу вам о результате.
– Пожалуйста, потому что история эта, признаюсь, мне не совсем приятна... Bon gre - mal gre входить в интимный разговор с торговкой, Dieu sait pourquoi...
(Софья Павловна теперь уже очень хорошо знала, что Орест решительно не причем во всем этом деле, что тут орудовала одна тетка, но о ней она и словом не упомянула. «Пусть наведет справки и сообщит мне, – тогда, может быть, выяснится и то, насколько он заинтересован мною»).
– А мне еще неприятнее, возразил ей молодой человек, – что вы, Софья Павловна, могли заподозрить меня в авторстве такой нелепости... я полагал, что вы лучшего обо мне мнения!
Он поблагодарил даму, отвел ее на место и, крайне озлобленный и заинтригованный, отправился в бильярдную. Там дым ходил волнами; на диване сидело несколько зрителей, большею частию пробавлявшихся пивом и коньяком с зельтерской водой; около бильярда сновал Бирюков и еще какая-то личность, немного сердитая на вид. Неподалеку от них, на окне, стояла бутылка шампанского и два, в половину налитые, стакана. Осокин поместился в уголку, за маленьким столиком, спросил себе чаю и задумался над случившимся с ним казусом. «Все дело испорчено!» отчаивался он. – «Софи не уверишь, что я не причастен ко всей этой пошлости! И с чего только эта дура Перепелкина ввязалась? Разве тетка поручила ей?.. Очень возможно. Перепелкина таскается к ней чуть не каждый день... деньги нужны... а у старухи страсть устраивать свадьбы... Прошлый раз она даже намекала мне на это... Тетка, решительно тетка, всему виной!» остановился Орест на этом выводе; - «Ну, поблагодарю же я ее завтра!»
– Видел, какую оттяжку я изобразил? спросил Бирюков шурина. – Через весь бильярд! – Петрунька! Помели кий Сергею Николаичу.
– Не надо, возразил партнер и, перекинувшись через борт, стал прицеливаться.
– Эй, помелите – кикс иначе будет! смеялся Владимир Константинович; – шар-то ведь пятнадцатый, тяжел!
– Не говорите, пожалуйста, под руку, заметила сердитая личность.
– Право помелите, жалеть будете! – Ну, вот, захохотал Бирюков: – говорил вам!
Партнер действительно скиксовал; зрители рассмеялись.
– С вами играть невозможно! рассердился он.
– Уж и невозможно! Я, что ли, виноват, что кий помелить не захотели!
– Ну да играйте!
– Поиграем-с… Мы - вот тринадцатого в угол закантапошим, а затем и под вашего пятнадцатого подползем... – Каков выход-то? самодовольно обратился Владимир Константинович к зрителям.
– Великолепный! восхитился подошедший в это время Огнев.
– Ah! Bonsoir! протянул ему руку Бирюков; – Не хотите ли шампанеи?
– Нет, merci. – Ну-ка хватите пятнадцатого, сказал Леонид Николаевич, надевая pince-nez и усаживаясь на диван.
– Сейчас.
Владимир Константинович помелил кий и левую руку, с наскоку перегнулся через борт и, ловко сделав шар, подошел под следующего.
– Маска, черт возьми! вскричал он и, прищурившись, начал вертеться и нагибаться, чтобы лучше рассмотреть положение шаров.
– Не пройдет... Вот канальство-то!
– А у вас в нем партия? поинтересовался Огнев.
– Шесть дома будет... Сергей Николаич и оружие сложит.
– Вы бы абриколью, посоветовал один из зрителей.
– И то правда! и Бирюков стал целиться.
– А вам бы помолчать не мешало! заметила сердитая личность услужливому господину; – Мы ведь не на щепки играем! Коли вам угодно советовать – так и платите за меня.
– Какой вы однако придира! воскликнул Владимир Константинович. – Велика важность, что красненькую в кои века загубите! Я, как в полку служил, по пяти тысяч в вечер проигрывал, да и тут не придирался.
Он прицелился и сделал шара.
– Карета готова! победоносно возгласил он. Сердитая личность положила кий и вынула бумажник.
– А еще разве не сыграем? спросил Бирюков.
– Достаточно, коротко ответил партнер.
– Эх, Сергей Николаевич! Кутнули на четвертную, да и на попятный!
Сердитая личность, молча, бросила на бильярд деньги и вышла.
Владимир Константинович сунул их в карман и спросил себе ужин и еще бутылку шампанского. Огнев предложил ему сыграть партию.
– Куда вам, птенцу, играть со мной! Я вам с удара партию пропишу!.. Сколько хотите вперед?
– Ничего.
– Как ничего? расхохотался Бирюков; – да я вам двадцать сам дам! – Петрушка, считай двадцать.
– Не хочу я ни очка, сказал Огнев.
– Да что у вас пищат деньги что ли?
– Пищат.
– Нет шутки в сторону, возьмите хоть десять.
– Сказал вам: ни очка!
Владимир Константинович пожал плечами, опустил десятирублевый золотой в лузу, хватил залпом стакан шампанского, и игра началась.
Осокину, с самого прихода Огнева, поведение его показалось странным: гордый эдакой фатишка, любитель дамского общества – и вдруг сидит в бильярдной, ухаживая за Бирюковым, – что бы это значило? Он спросил еще чаю и стал наблюдать. Просидев две партии, Орест убедился, что Огнев действительно заискивает в его зяте, и даже нарочно проигрывает ему деньги, Владимир же Константинович совершенно доволен подобным вниманием и от своего партнера в восхищении. Все это показалось Осокину донельзя противным, и он поднялся в танцевальную залу, чтобы отправиться домой, но в дверях столкнулся с Каменевым.
– Вы уже восвояси? спросил его тот.
– Да; а вы что запоздали?
– Задержали на практике... Смерть как есть хочется! Зайдемте... доктор указал на буфет.
Они зашли; Каменев закусил и по обыкновению потер руками.
– Вот что, отводя Ореста в сторону, сказал он: – как бы вы того... Владимира Константиновича урезонили... совсем ведь он сестру вашу в гроб уложит!
– Эх Борис Яковлевич! Ну что с ним поделаешь! Ведь его и палкой не проймешь! Единственное средство - прогнать подальше!
– Знаете: все эти слезы, бессонные ночи и здоровому вредны, а у Надежды Александровны нервы расстроены до невозможности... Оттого и грудь болит и сердцебиение...
– Опасности, однако, нет? тревожно спросил Осокин. – Вы откровенно мне скажите, Борис Яковлевич.
– Покамест нет, но знаете тово... может явиться осложнение... Чертовски близко принимает она все к сердцу... все эти мужнины глупости... Пора бы и плюнуть.
– Это-то верно, да подите уговорите ее!
– Знаете, тяжело ведь видеть, как эдак, тово... тает такая прекрасная женщина! Ведь она – редкая женщина, ваша сестра! увлекся вдруг Каменев.
Орест вздохнул.
– Полумеры тут не годятся... надо придумать, что-нибудь радикальное, и я подумаю! крепко сжал он руку доктора и вышел из буфета.
VIII.
На другой день, прямо со службы, Осокин поехал к Татьяне Львовне.
– Ну, тетушка, чуть не с порога крикнул он ей; – благодарю покорно: устроили племянника!
– Что с тобой? Рехнулся ты что ли? немного смешалась старуха.
– Я то не рехнулся, а вот те, кто Перепелкину посылал – здоровы ли?
– Не кипятись... поздоровайся сперва! Орест поздоровался.
– Вы мне теперь все испортили, дорогу к Ильяшенковым закрыли... Кто просил вас вмешивать эту дуру?
– Не кричи, а лучше сядь и выслушай. Племянник сел.
– Слушаю.
– Перепелкиной я не поручала делать предложения; это она сама в дурацкой своей голове придумала.
– Как же она смела?.. Значит за чем-нибудь да вы ее посылали?
– Посылала... и для тебя же.
– Удивительно! пожал плечами молодой человек.
– Хотела помочь тебе, видя твою любовь к Софье.
– Да из чего, скажите на милость, вывели вы подобное заключение?
– Ну, Орест Александрович, ты, пожалуйста, не финти и меня не морочь! указательным пальцем помахала перед ним Татьяна Львовна: – Как ты не скрытничай, а любовь, что шило – в мешке не утаишь!
– Да к делу же, тетушка! нетерпеливо перебил ее Осокин!
– Вот и велела я этой дуре, под рукой, справиться, сколько за Софьей дают...
– Так и есть! вскочил племянник: – Для вас деньги прежде всего!.. Да почем вы знаете: может быть их-то мне и не нужно? – Ну-с, интересно очень знать, иронически продолжал он, – как ваша уполномоченная приступила к подобному разговору... чай в шею ее оттуда прогнали?
– Ничуть не бывало: старики очень серьезно толковали с нею и сказали, что не прочь иметь тебя зятем.
– Врет ваша Перепелкина, а вы ей верите!
– Что другое, а лжи я в ней не замечала; об заклад побьюсь, что она сказала правду.
– Да что в стариках толку, коли Софья Павловна будет не согласна? А это наверно так и случится, потому что глупость Перепелкиной рассердила ее, а меня она считает ее сообщником!
– Софья тебе это рассказала?
– А то кто же? и Орест передал тетке разговор свой с Ильяшенковой.
Плюнь на все... ведь ты же не влюблен? подсмеялась Татьяна Львовна.
– Да стыдно ведь быть замешанным в такую пошлость!
– На меня свали; скажи, что, жалея тебя, я все это сделала.
– Да ведь она спросит, откуда вдруг эта жалость явилась?
– А ты ответь, что любишь – вот и сказ весь! брякнула старуха, уже начинавшая тяготиться всей этой канителью.
Племянник махнул рукой и зашагал по комнате. Приехала Бирюкова.
– Наденька! Душа моя! горячо обняла Татьяна Львовна гостью; – Ну каково съездила?.. Как здоровье?.. Что детки? засыпала она ее вопросами.
Надежда Александровна, по возможности, удовлетворила тетку; начались поцелуи, новые расспросы.
– Братец-то твой, после первых минут свидания, возвестила старуха, – пока ты в деревне была, влюбиться успел!
Бирюкова вопросительно взглянула на Ореста.
– В Софи Ильяшенкову?
– Похоже на то! слегка конфузясь, отвечал молодой человек.
– Ты что же мне-то не сказал, не стыдно это тебе? упрекнула брата Надежда Александровна.
– Нельзя было, милая: мешали все... То Владимир Константинович, то доктор.
– Уж ты откровенности от братца не жди, заметила племяннице Татьяна Львовна; – и я-то догадалась, потому что стара, опытности понабралась.
– Ошибаетесь тетушка: сестре я бы непременно все рассказал, и при первом удобном случае.
– А от меня почему скрывал? Чужая я тебе что ли?
– Расскажи-ка вам – вы бы Бог весть чего наделали! Уж коли, ничего не видя, посольство придумали! усмехнулся Осокин.
– Нечего зубы-то скалить, обиделась старуха, – пора бы и кончить! - Надя, чаю хочешь?
– Нет , ma tante, мне скоро надо будет ехать, визиты кой-какие сделать.
– Ну, пирожка съешь.
– Пирожка, пожалуй.
Татьяна Львовна пошла распорядиться.
– О каком посольстве ты говорил? спросила Бирюкова, когда они остались с братом вдвоем.
Орест, в коротких словах, передал сестре все случившееся с ним в собрании.
– Все это неважно... как-нибудь устроим. Ты мне вот что скажи: действительно ты любишь Софи? Не каприз это?
– Нет.
Надежда Александровна вздохнула; молодой человек вопросительно взглянул на нее.
– Мне кажется, ты не будешь счастлив с нею.
– Отчего?.. Девушка она умная, добрая... испорчена, правда, немного, воспитанием.
– Слишком много, Остя!
– Если на выезды ты намекаешь – так ведь обстановка этого требует ... А натура у нее право не светская: гораздо глубже. Она способна не только увлечься высокою идеей, но и проникнуться ею. – Она с сердцем девушка, Надя!
Бирюкова промолчала.
– Допустим даже, продолжал Осокин, – что воспитание было уродливое, но разве любовь не делает чудеса? Не может она разве сгладить все искусственно привитое и вызвать к жизни те силы, которые таятся покамест под спудом?
– Конечно, рассеянно согласилась Надежда Александровна.
Вошла Татьяна Львовна, а за нею Марфушка с пирогом и тарелками.
– Сюда! скомандовала она ей. – А ножи где? Пальцами, что ли есть будем?
– Дайте срок – будут и ножи, огрызнулась Марфушка, – руки-то у меня одни!
– Ну-ну, заткни глотку!
Марфушка швырнула последнюю тарелку и удалилась.
– Нет ли у тебя девки какой на примете, обратилась старуха к племяннице, – сладу с этой коровой, прости Господи, не могу дать!
– Теперь нет, а хотите – поищу.
– Пожалуйста, поищи.
– Вот бы вы Перепелкиной поручили - чего лучше! подшутил Орест.
– Будет уж тебе тетку на смех поднимать! Ешь лучше пирог-то!
Марфушка принесла ножи и вилки, с грохотом свалила их на стол и, стуча своими мясистыми пятками, вышла.
– Экой мужлан сиволапый! проводила ее Татьяна Львовна.
Брат и сестра, пробыв еще несколько минуть, уехали вместе; Бирюкова предложила Осокину довезти его – тот согласился. Дорогою они возобновили прерванный разговор.
– Так ты еще не знаешь, насколько расположена к тебе Софи?
- Нет.
– Допустим, что она примет твое предложение... Не приходило тебе в голову, что в согласии ее может играть роль будущее твое наследство?
– Она знает об отношениях моих к дяде.
– Отношения эти ничего не доказывают, временная холодность и больше ничего; Ильяшенковы прекрасно знают, что дядя, как человек суеверный, завещания никогда не напишет, а по закону ты – единственный наследник, - следовательно, в глазах их, ты богатый жених, а так как они редки...
– То Софи имеет в виду мое будущее богатство?
– Боюсь! Орест нахмурился.
– Конечно, это только мое предположение, ласково заметила Надежда Александровна, но я нарочно обращаю на это твое внимание... Не торопись, голубчик, помни, что тут дело идет о всей твоей жизни! Изучи Софи хорошенько, осмотрись, прежде чем решиться... чтобы не пришлось расплачиваться так же дорого, как мне за один необдуманный шаг?
Она вздохнула и провела рукою по глазам.
– Мне тридцати лет еще нет, продолжала Бирюкова, – а уж жизнь моя кончена; даже если бы и проявилась во мне жажда к ней – так и тут я должна только томиться ею, а не мечтать о ее утолении... Положение мое, Остя, – замкнутая ограда, в стены которой я напрасно буду толкаться, отыскивая выход – его нет для меня!
Отнесись Осокин внимательнее к последним словам сестры – он подметил бы в них не одни жалобы на семейное ее горе, а и смутное желание чего-то лучшего, вместе с сетованиями на невозможность удовлетворить этим стремлениям; но молодой человек слушал рассеянно и, по свойственному всем влюбленным эгоизму, думал в эти минуты только о себе, о том, как бы то счастие, которое он полагал в браке с Софи, не выскользнуло у него из рук.
– Надя, милая, придумай как бы вывернуться мне из того глупейшего положения, в которое поставила меня тетка, сказал Орест, видя, что экипаж подъезжает к крыльцу его квартиры; – пожалуйста!
– Непременно; и постараюсь как можно скорее, успокоила брата Бирюкова.
IX.
Вечер в собрании доставил большое удовольствие Леониду Николаевичу: любезное обхождение с ним Софи, на глазах Осокина, размолвка ее с ним, по его мнению, обещали многое. С свойственною ему самонадеянностью, Огнев вообразил, что теперь ветер окончательно подул в его сторону и ему остается только пользоваться благоприятными обстоятельствами. Возвращаясь к своему прежнему намерению, над которым еще так трунила Соханская, возбудить ревность в сердце Софьи Павловны, Леонид Николаевич счел настоящий момент самым подходящим и решился воздвигнуть батареи против ни в чем не повинной Бирюковой. Знакомый с нею, но не близко, Огнев, чтобы сойтись, начал действовать на супруга: угощал его шампанским, проигрывал ему на бильярде и в карты, слушал терпеливо его хвастливые рассказы и так ловко эксплуатировал слабые стороны Владимира Константиновича, что весьма скоро привел его в восторг и стал в его доме совершенно своим человеком.
Надежде Александровне очень не нравились посещения Леонида Николаевича: она и прежде не очень-то долюбливала этого господина, а теперь, когда семейное горе и материальные заботы поглотили все внимание молодой женщины, чужой человек, с своими светскими любезностями, был положительно ей в тягость. Очень неприятно удивилась она когда, на другой день после бала в собрании, Огнев, приехавший, как она думала, только с утренним визитом, по просьбе Бирюкова, остался у них обедать, а вечером уселся с ним в карты. Довольно сухо обошлась она с гостем и, когда тот уехал, спросила мужа: «с чего вдруг завязалась у них такая дружба?»
– Славный он парень, отвечал Владимир Константинович – таких здесь не много. Поневоле будешь дорожить подобным знакомством.
– Он и прежде бывал у нас, но ты не оставлял его на целый день? возразила Надежда Александровна.
– Бывал!.. Разве в несколько визитов можно узнать человека?
– А, так ты его теперь узнал?
– Да.
– Где же это вы сошлись так?
– В собрании; я целый почти вечер проболтал с ним и скажу тебе: такого милого, деликатного и благородного малого я еще не встречал!
– Играли на бильярде?
– Играли.
– И конечно он проиграл? насмешливо спросила Бирюкова.
– Почему же конечно?
– Да потому что проигрывающие всегда нам милее выигрывающих!
– Бог с тобою, Надя! Ты все стараешься, как бы мне шпильку впустить! Ну что мог он проиграть мне? Десять–пятнадцать рублей! Какая подумаешь уйма денег! Для меня, который по десяти тысяч в вечер спускал!
– Когда же это было? Я что-то не помню!
– А когда в гусарах служил... Пришлют, бывало, двадцать–тридцать тысяч – ну и живешь неделю-другую – дым коромыслом!
– Нолик-то откинь – вернее будет!
– Ты думаешь, я лгу? Вот тебе честнейшее слово, что правда!.. Да и для чего мне лгать?
Милейший Владимир Константинович говорил совершеннейшую правду: лгать нужды ему никакой действительно не было, тем более, что супруга его уже давно отвыкла верить ему на слово, но он до такой степени изолгался, что и сам не замечал удалений своих от истины и действовал в этом случае совершенно механически, с невинностью младенца.
На другой и третий день повторилась та же сцена: как стукнуло восемь часов – раздался звонок, явился Огнев, и Бирюков уселся с ним в пикет. Надежда Александровна не вышла; напрасно супруг посылал за нею, сам бегал упрашивать ее – Бирюкова отговорилась мигренью и легла в постель. Утром Владимир Константинович выразил жене свое неудовольствие.
– Помилуй, Владимир, ведь это несносно: каждый день чужой человек.
– Ангельчик ты мой, да ты пойми, какую он мне пользу приносит: играя с ним, я не только не проиграю столько, сколько в клубе, а еще выиграю может быть... Такого благороднейшего игрока, как Огнев, я и не видывал!
– Почему же ты не играешь у него? пожала плечами Бирюкова.
– Нельзя, дружочек: он говорит, что в его квартире что-то переделывают - принять негде.
– Ну, хоть в кабинете усаживайтесь, а то, право, это и меня и детей стесняет... им и побегать негде.
На этом пока и порешили; новые друзья завладели кабинетом, а зал и гостиную предоставили в распоряжение Надежды Александровны.
Все это происходило в отсутствие Осокина: по делам службы ему пришлось отправиться в уезд на несколько дней. Когда он вернулся, две вещи неприятно поразили его: короткость, с которою держал себя Огнев в доме Бирюковых, и крайне печальное, измученное лицо сестры. Встревоженный не на шутку, он на время позабыл и свою любовь и поручение, данное им Надежде Александровне, а хлопотал только о том, как бы узнать причину такой внезапной перемены в здоровье Бирюковой. Он обратился к ней с расспросами, но ничего не добился: сестра объявила, что здорова, что в семейной жизни ее, кроме посещений Огнева, нового ничего не произошло и вообще как-то старалась замять разговор о своей болезни. Неудовлетворенный, Орест полетел к Каменеву.
– Перемены к худшему я, того, не заметил, отвечал врач, – душевное расстройство, вероятно.
Все это показалось Осокину очень странным, и он решился наблюдать; появление Огнева в доме сестры крайне интриговало молодого человека.
Между тем Надежда Александровна не забыла о поручении брата: она заезжала к Ильяшенковым, и случай доставил ей возможность переговорить с Софи наедине. Не вдаваясь в подробности и не высказывая того, что она посвящена в тайну брата, молодая женщина выведала кой-что от девушки и тотчас же заметила склонность ее к Оресту; обнаруженное же в разговоре ее с братом, неудовольствие Бирюкова объяснила себе светскою щепетильностью девушки и желанием ее вызвать молодого человека, подобным маневром, на объяснение. В этом смысле она и передала Оресту свои наблюдения.
– Бояться тебе нечего, закончила она: – ступай к Ильяшенковым и, если ты уже решился, пользуйся первым удобным случаем и откровенничай.
– И ты ручаешься за успех?
– Уверена!
– А на счет Перепелкиной?
– Она-то и будет предлогом: уверяя Софи в непричастии к этому делу, тебе трудно будет скрыть то обстоятельство, вследствие которого вмешалась тетка.... Ты его не скрывай... оно и будет твоей исходной точкой.
Пока брат с сестрой советовались, в доме Ильяшенковых шли разные толки. Посещение Перепелкиной, таинственная беседа ее с господами при закрытых дверях, затем визит Бирюковой не укрылись от внимания прислуги. Девичья, всегда чуткая до разных новостей, сразу провидела во всем случившемся что-то особенное, а приказ, отданный Павлом Ивановичем камердинеру, принимать Ореста во всякое время, убедил всех, что дело пахнет свадьбой и что которая-нибудь из барышень скоро сделается госпожой Осокиной. Поднялись споры: сначала о том, на долю которой из девиц выпадет этот счастливый жребий, а потом о наружности жениха и его состоянии. Павел Иванович и Анна Ильинишна также не были чужды тому напряженному состоянию, которое силою обстоятельств овладело их внутренними комнатами. Сановитый генерал и его аристократическая супруга начинали уже беспокоиться о том, что бы это значило, что вот прошло уже несколько дней, как Перепелкина закинула им такой крючок, а дело не из короба ни в короб; даже и жених показаться не думает!.. Наконец, в один прекрасный вечер, опасения их рассеялись: раздался звонок и Осокин, собственной персоной, вошел в гостиную Ильяшенковых.
На счастье молодого человека хозяева были не одни: два чиновные старца увеселяли их игрой в винт Юлия и Cle-Cle вышивали в пяльцах, а Софья Павловна в зале разливала чай. Такого удобного случая Орест и ожидать не мог; он поспешил им воспользоваться и, наскоро отделавшись в гостиной, подсел к Софи. – Что вас давно не видно? спросила девушка.
– Я уезжал по службе...
– Сестра ваша была у нас, пристально взглянула Софи на молодого человека; тот немного сконфузился. –Je trouve qu'elle a maigri votre soeur.
– Она не совсем здорова. Софи отпустила чай.
– Хотите? предложила она стакан Осокину. Тот поблагодарил и, боясь чтобы девицы своим приходом не помешали ему объясниться, решился прямо приступить к делу.
– Я исполнил ваше приказание, Софья Павловна, не совсем твердо выговорил он.
– Какое? с прекрасно разыгранным изумлением спросила девушка.
– Я навел справки, доказывающие мою невинность... по делу г-жи Перепелкиной.
– А!
– Мою взбалмошную тетку интересовало ваше мнение обо мне; она и поручила Перепелкиной узнать его… Та же, Бог весть с чего, позволила себе...
– С чего же ваша тетка, улыбнувшись, перебила его Софи, – так интересуется мною и моими мнениями?
– Может быть, благоприятным ответом она думала доставить мне удовольствие, несмело ответил Орест.
– Вот как! протянула Ильяшенкова, и легкий румянец заиграл на ее щеках; - Я и не знала, что вы дорожите моим мнением!
– Софи! Еще чашечку, влетела Cle-Cle, – я выпью ее здесь, вдруг надумалась она, быстро взглянув на сестру и Осокина, и уселась около самовара.
Орест был готов побить ее в эту минуту.
– Vous etes en compote ce soir? обратилась Cle-Cle к молодому человеку.
– Из чего вы это заключаете?
– Вы точно чем-то недовольны. Может быть.
– Можно узнать чем?
– Нет нельзя.
– Tiens Cle-Cle, сказала Софи, передавая сестра чашку. – Что вы не курите? спросила она Осокина.
Молодой человек закурил. Разговор не клеился.
– Decidement M-r Огнев est d'une impertinence! воскликнула Cle-Cle: – как целую неделю носу не показать?
Фамилия Огнева неприятно кольнула Ореста; он нетерпеливо ждал, что скажет Софи.
– Il nous bande assurement, равнодушно заметила Софи, поймав напряженный взгляд молодого человека; – Опять какая-нибудь муха укусила!
– За что же ему гневаться, вмешался Осокин, – в собрании вы были с ним так любезны...
– Да, сначала... но потом мы поссорились.
– Можно узнать причину?
– Я сказала ему, что не уважаю его материальных взглядов, его ничегонеделания и страсти к приобретению благ земных.
Cle-Cle! показалась в дверях Юлия, - Пойдем же, кончим.
Клеопатра допила чашку и, к великому удовольствию Ореста, ушла в гостиную.
– Вы отпустили мне мое прегрешение, Софья Павловна? свернул молодой человек на прежнюю тему.
– Как же было не отпустить? Вы убедили меня в своей невиновности et apres tout je ne suis pas rancuneuse.
– Так что я могу задать вам маленький вопрос?
– Говорите.
– То, чего не узнала Перепелкина, вы мне скажете?
– Мои opinion sur vous?
– Да.
– А оно очень вас интересует! усмехнулась девушка.
– Очень.
– Мнения о вас я самого лучшего.
Орест вспыхнул и, в порыве радости, поцеловал руку Софи; та смутилась немного и с беспокойством огляделась по сторонам.
– Merci, прошептал молодой человек.
– За что же? удивилась девушка.
На этом разговор оборвался; чай отпили, и Софья Павловна отправилась в гостиную (В ее расчеты не входила слишком быстрая экспансивность). Осокин посидел около часа, но убедясь, что tete a tete продолжения иметь не будет, откланялся и побежал к сестре сообщить о случившемся,
X.
Леонид Николаевич, верный своей цели возбудить ревность Софьи Павловны, неустанно продолжал посещать Бирюковых. Но другая неделя приходила уже к концу, а он все-таки не замечал сильного, как он ожидал, проявления неудовольствия со стороны M-lle Ильяшенковой. Они встречались в обществе, говорили друг с другом, и ничто не показывало, что Софья Павловна сердита на него за его ухаживание (Огнев конечно позаботился уже о том, чтобы протрубить знакомым Ильяшенковых о своей будто бы новой страсти) или желает привлечь его снова на свою сторону. Родители, и те показывали вид, как будто игнорируют редкое посещение Леонида Николаевича; одна только Cle-Cle заметила ему однажды, что он забыл их, но и то сказано это было как-то вскользь, в виде светской любезности.