Девичником могли именовать как целый день накануне венчания, так и его фрагмент (эпизод) – девичий стол (Зеленская слобода), т.е. девичий вечер, на который собирались подружки, как было, например, в с. Муньга Кирилловского у. Там накануне свадьбы к невесте приходили подруги и сначала причитали ее родителям (см. пропеванья), «как в зоренки», а потом пели песни. К вечеру приходили парни из деревни и дарили невесте деньги, а девушки величали их. Позже приезжал и жених, и собравшиеся танцевали. По окончании девичника парни уходили домой, а девушки оставались ночевать у невесты.
Чаще девичник состоял из цепи обрядовых действий, правда, как уже говорилось, он и сам мог быть звеном в цепи другого ритуала, с иным названием, например, смотра, или смотрин (в деревнях Корепово, Жидовиново, Зеленская Слобода Тотемского у.). В Устьрецкой вол. Кадниковского у. девичник отождествляли с плаканьем (то же было в Никольском у.), а в д. Шириханово Кадниковского у. его вообще никак не выделяли среди событий последнего предвенчального дня, объединяя все обрядовые действия одним термином свадебный день.
Совершаемые на девичнике обрядовые действия отличались разнообразием. Например, в Тотемском у. могло происходить следующее: приезд прибора {женихов); смотры, или смотрины невесты, или вывод ее перед столы; взаимное одаривание жениха и невесты; обязательные причеты невесты и девушек; ужин для неженатой молодежи, девичий стол и затем игры и танцы; баня («паруша»); передача денег невесте от ее родителей, так называемые деньги за полетки (деревни Корепово, Стуловская, Кокшеньга в Биряковской вол.); укладка даров (отмечена на Кокшеньге и в деревнях Нелидово и Воксино теперешнего Сокольского р-на).
В этом перечне представлены основные действия, совершаемые в девичник по всему уезду. К ним в разных местностях могли добавляться и другие обряды. Например, полный ритуал девичника на Кокшеньге, описанный Д. Балашовым, помимо прощания невесты с девичьей жизнью, включал еще приплакивание к пиву, т.е. угощение гостей-мужчин, главным образом парней, пивом, сопровождаемое причетами, а также хороводные игры и круги {городки или улочки) и т.д.
Смотры. Термины смотры, смотрины распространены в основном на территории Тотемского у., Ново-Никольской, Шуйской и Авнежской волостей Грязовецкого у., в Корбангском крае. Эти смотры, в отличие от смотров в начале предсвадебного цикла {малых смотров – Средняя Сухона), проходили главным образом в канун венчания. В старые времена именно во время смотров невесту впервые принародно показывали жениху. Этот обряд был особенно торжественным и значимым моментом кануна венчания.
Смотрины в д. Жидовиново Шуйской вол. происходили в последний день перед свадьбой, после девичника. Они состояли из следующих обрядовых действий. Около обеда к невесте собиралась ее родня. Она встречала их причетом: «Не сама светла светлица / Не сама растворилася...» и называла пришедшего, если это дядя, то: «Подойди-ко ты, дядюшка, / Да ко мне в куть под окошечко...» Когда он подходил, девушка кланялась ему в ноги и причитала: «Не обессудь-ко ты, дядюшка, / Что не вышла, не стритила...» Так встречала невеста каждого из гостей, меняя обращение. Каждый гость дарил ей за причет деньги, а она благодарила его опять же причетом.
Приезжал жених со своей родней. Отец и мать невесты встречали их и усаживали за столы. Девушки приносили и ставили перед женихом и сватом так называемую дивью красоту – елочку, украшенную свечками, лентами, цветами, серьгами, брошками и прочим, и просили за нее выкуп как за свою подругу-невесту. Вынос дивьей красоты сопровождался приговором: «Ножки с подходом, ручки с подносом...» Все, начиная с жениха и свата, клали на поданную тарелку деньги. Девицы по просьбе гостей пели какой-либо духовный стих, например «Хвалите имя Господне», «Тебя Бога хвалим!», или песню «Вы цветы, мои цветочки». В конце обеда, когда на стол ставили кашу, невеста раздавала гостям подарки – полотенца, шарфы, головные и носовые платки, ситец на рубашку, а жениху дарила свой шелковый головной платок. В благодарность за подарки гости клали на тарелку деньги. Жениха невеста одаривала последним и при этом целовала его, а затем причитала: «Мне не честь красной девушке / Целовать добра молодца / При доброхоте, при батюшке». После этого она уходила в куть, а мать прикрывала ей голову и лицо платком, который та не снимала до венца.
Гости уезжали домой, а жених, проводив их, возвращался с дружкой в избу. Это называлось жених пришел с гостинцами. Он отправлялся к невесте в куть, но прежде спрашивал разрешения у отца и матери: «Дозволь (имя и отчество) сходить в куть под окошечко ко кнеине-бояроне». Получив разрешение, он укладывал на тарелку пряники, а дружка брал стакан пива, на дне которого лежали деньги от жениха. Девушки не пускали дружку, опричитывая и требуя откупа деньгами. Тот давал им деньги.
Придя в куть, дружка подносил стакан пива невесте и при этом говорил: «Кушай до дна: на дне добро – денежки серебро», а невеста запевала: «Не хочу пива пьянова / Я не пью зелена вина...» Девушка отпивала несколько глотков и передавала пиво подругам, а остатки допивала сама и вытряхивала деньги на руки. После этого она вновь запевала: «Я теперь покорилася, / Дружке в ноги поклонилася / И чужому-чуженину...» Жених вручал пряники девушкам.
Затем все садились за стол, а невеста выходила из кути. Она клала на тарелку полотенце и одаривала им дружку, припевая: «Ты прими ко же, друженька, / От меня молодешеньки. / Тонкое полотеничко...» Девушка кланялась ему в ноги и продолжала: «Не обессудь-ко пожалуйста / Да на мое приношеньице...» Дружка брал в руки полотенце, любовался им и приговаривал: «Наша невестка не по бору ходила, не шишки брала – все пряла да ткала». Невеста вызывала своего брата и жаловалась ему. Жених собирался домой и под причеты невесты уезжал. А та «унимала», т.е. просила подруг остаться ночевать у нее в последнюю ночь: «Вы ночуйте, подруженьки, / У меня молодешеньки...» Все ложились спать.
День смотрин в Зеленской Слободе г. Тотьмы отличался от описанного выше тем, что в это же время невеста делала девичник. Действия разворачивались в таком порядке. В полдень в доме невесты собирались ее подруги и замужние женщины, чтобы «отнять косу у невесты». Подруги уводили невесту за заборку, украшали косу цветами и одевали к смотринам. В доме невесты тем временем шла подготовка к встрече гостей, а в доме жениха готовились к отъезду в дом невесты. В доме последней встречали гостей и начиналось застолье. Существовал особый порядок в расположении гостей за столами и смене угощения. Имелось почетное кушанье (рыбники и жареная рыба, разного рода пироги). Пели песни: «Не было ветру, да навеяло...» Далее происходило одаривание певцов.
Отец и мать жениха уезжали домой, а гости оставались и веселились «час другой». Плясали под песню «Была Дуняша гульлива...» или другие. Потом гости расходились. Собиралась молодежь. Невеста в последний раз угощала своих подружек, делала девичий стол. Затем молодежь забавлялась, прощалась с невестой и уходила.
В д. Корепово того же Тотемского у. смотреть невесту также приходили в девичник, который могли называть и смотры. Его обряды были схожи с описанным и выше. Приезжал и жених с родственниками; невеста дарила им подарки и угощала, а также устраивала ужин для молодежи и т.д., но в этой деревне отец и мать девушки подносили ей на блюде деньги, полагавшиеся в приданое.
На Средней Сухоне бытовали малые смотры. Они происходили за три-пять дней до больших смотров, которые совершались после девичника. На них тоже иногда «отымали косу», хотя иногда это происходило накануне.
В день больших смотров невеста ходила в баню. Часов в семь-восемь приезжали сваребьяна (свадебники). Их обильно угощали. В этом случае более торжественно происходили выводы невесты к столу.
Характерной особенностью смотров было и то, что родня невесты старалась как можно лучше угостить гостей.
Итак, исполнение обряда смотрин существовало во многих вариантах, в которых были как общие черты, так и довольно значительные отличия. Главное, что их объединяло, это тот момент обряда, по которому и получил название этот свадебный этап, – смотры невесты, ее выход к жениху и его родным. Данное обрядовое действие встречалось и как компонент в других этапах свадебного цикла. Например, в Верхне-Важском посаде его называли выводить невесту на показ и совершали его в девичник (или как его здесь еще называли в сватанье), накануне свадьбы. Особенно ярко и торжественно выглядел этот обряд на Верхней и Нижней Кокшеньге и на Уфтюге. Там он именовался выводы невесты перед столы и совершали его в свадебный день (канун венчания) перед девичником.
Как уже говорилось, помимо общераспространенных и широко известных названий свадебных этапов последнего периода, таких как девичник, смотры, заручины и др., в некоторых местах Вологодчины встречались и локальные названия, например скрутушник, плаканъе, закрыванье и др. Что стоит за этими названиями?
Скрутушник. Термины скрутушник (Чучковская вол.; д. Логиново Сокольского р-на), скруточник (с. Покровское, Чучковской вол., Тотемского у.), скрутник (Биряковская вол. того же уезда) (скрута – «одежа вообще, праздничная одежа, головной убор молодой, не девичий») в основном зафиксированы на территории Сокольского р-на. Как ясно из названий, обряды этого этапа свадьбы связаны с платьем невесты или, вернее, со всем ее праздничным убором (в Корбангском крае, Сокольском р-не) скрута невесты состояла из шелкового или кашемирового платья, шляпы или шапки и шелковой шали – дамоседовки), который выступал в роли либо реальной одежды, либо символа красоты. Смысл же обрядовых действий – все то же расставание с девичьей вольной жизнью и ее красивыми атрибутами, еще один из вариантов этого акта и еще одна символическая ступень на пути к браку.
Обычно скрутушник происходил за два дня до свадьбы в доме невесты. Лишь в описании чучковской свадьбы этим термином назван весь период со дня пропоя до свадьбы, что тоже вполне обоснованно, так как именно в это время готовили скруту, т.е. наряды невесте и дары для жениха и его родственников. В чучковской свадьбе он предшествовал плаканью, или девичнику, в Корбангском крае шел за пропоем (запричетки). Обрядовых действий как таковых в ритуале скрутушника было не так много, но этот обряд сопровождался множеством причетов и песен, которые отличались особой поэтичностью и эмоциональной напряженностью. Благодаря им свадебный этап превращался в яркое драматическое действо. Скрута на это время как бы одушевлялась, превращалась в живое существо, с которым невеста разговаривала, жалуясь на свою горькую участь и укоряя родных.
Обращаясь к матери с просьбой принести скруту, дочь предупреждала ее: «Уж ты иди-ко помалешеньку / Да говори потихошеньку, / Не испугай, моя матушка, / Моей скруты добрыя» (Чучковская свадьба). Мать приносила платье и раскладывала его на столах. Невеста, глядя на скруту, видела, «что лежит скрута добрая / Не веселая, не радожная, / Ровно ноченька темная». Она порывалась к ней подойти, но та не подпускала к себе девушку с ее «горем». Невеста обращалась к подругам:
Сговорите скруту добрую,
Чтоб не сердилась скрута добрая
На меня на молодешеньку,
А сердилась бы моя скрута добрая
На родимого батюшку
Да на родимую матушку. (Тотемский у.)
Именно в причетах описывались действия, которые якобы совершали участники обряда:
Наряжу я тебя, матушка,
На службу не долгую, на работу не тяжелую,
На веку тебе впервые и в последние
Лишь уж только во последние
Во душах красных девицах.
Возьми ты, матушка, на свои белы рученьки
Свои золоты ключи,
Сходи ко ты, матушка,
Во синики во замочные
Да в сундуки во кованые
В синичке-то на полочке
Во кованной коробичке.
Лежит моя скрута добрая
Неси-ко ты, матушка
Мою скруту добрую.
Платьецо разноцветное.
Да неси во светлую светлицу.
Во столовую горницу
Ты клади, моя матушка,
На столы белодубовы... (Тотемский у.)
Мать приносила скруту и ее раскладывали на столе. Нередко это делала сестра невесты. Побуждали ее к этому действию тоже причетом: «И стели, моя сестрица, / Ты мою скруту добрую / На столы белодубовые, / Пересмотрю, переплакаю / Я свою скруту добрую / В остальные во последние / Пока в душах красных девицах». Далее начиналась самая драматическая часть обряда – невеста, как сообщалось в причете, хотела подойти к скруте, но та ее не пускала к себе с ее горем и кручиной. Невеста объясняла, что она прежняя: «Я не тяжелее старого / Я не грузнее-то прежнего, / Я только тяжелее-то / Своей буйной головой / Со горя-то да со кручины» и просила подруг снять с нее эту «кручину, тоску-печалюшку великую». Девушки снимали горе, о чем тоже сообщали в причете.
Потом дочь обращалась к отцу: «Что за тетери (татары. – Т.М.) наехали, / Что за бояра появилися / Что за торговля открылася / На мою скруту добрую? / Порастрясли да развеяли / Ее по столам белодубовым...» Девушка просила брата нарубить «хвои да хворосту / Много шипицы колючие / Много осоки резучие», чтобы все это он отнес в столовую горницу и вставил между каждой половицей, «чтобы изорвать, молодешеньке, / Мне свое платье цветное», чтобы не было так горько жить на чужой стороне «у чужого у чуженина». Причитания о скруте перемежались общераспространенной песней «Изменница», в которой девушки упрекают невесту в том, что она идет замуж, а не в монастырь, как обещала.
После исполнения этой песни невеста «опричитывала скруту», т.е. рассказывала как «взял сударь батюшка / Много золота да серебра, / Так пошел сударь батюшка / Со родимой-то матушкой, / Пошли во торговую лавочку, / Ко купцу ко богатому, / Так и выбрала матушка / Это платьице цветное». Потом она говорит, что портниха «сошила платье цветное», и живописует, как носила это платье, попутно раскрывая в этом повествовании этику поведения девушки на выданьи: «По плечу оно сошилося, / По уму-разуму носилося. / Я носила молодешенька, / В годовые честны праздники. / И берегла платье цветное / Я от ветра, от вихоря, / И от красного солнышка / И от частого дождика, / Того более-то берегла / От худой славы напрасные».
Затем дочь-невеста просила у матери «дивью красоту» (в современном Сокольском р-не это шляпка) и, получив ее, в платье и шляпке вместе с подругами шла на улицу под окно, где пела песню «Тын серебряный» (в песне был прекрасный поэтический параллелизм: яблоня кудрявая, которая «без ветру шатается, без дождя умывается», и «молодешенька», шатающаяся и уливающаяся «со горя со кручины, со печали великие»).
В с. Покровском Чучковской вол. невеста, причитая, перекидывала косу с одного плеча на другое (это действие отмечено во многих причетах). В конце концов невеста с подругами возвращалась домой, снимала скруту и отдавала ее матери с просьбой сходить «ко купцу ко богатому», во торговую лавочку и выкупить «ее буйную голову» «под заклады тяжелые» от этого «горя-кручины», от лихого замужества.
Во время скрутушника мать накрывала дочь красным платком, (на чучковской свадьбе), а та сбрасывала его три раза, после чего мать снова накрывала ее (о значении этого акта см. ниже). Заканчивался скрутушник тем, что девушек сажали за стол, кормили, поили пивом и вином. Обряды, связанные со скрутой, могли быть элементом других этапов свадьбы, например пропоя (запричетки) (Корбангскии край), плаканья (Чучковская вол.; Устьрецкая вол. Кадниковского у.) В Устьрец-кой вол. в девишник, или плаканье невесту, одетую в скруту, водили по деревне, разметая перед ней путь веником. В Сокольском р-не во время одевания невеста, как и в скрутушник, обращалась к матери: «Возьми ключи, возьми скованы / Принеси дивью красоту... / Принеси платье цветное...» И далее, как во время красования, спрашивала: «Мне пристала ли дивья красота / Мине и платьицо цветное?», а затем звала подруг: «Пойдем гулять красоватися. / На широкую улицу / Ко Николе ко милостивому / На торговую ярмарку... / На славную реку Кубину / На другую Сямжину / «На сенокосы на дальний / В леса дремучие...» После того как невеста с подругами возвращалась в избу, ее «разряжали». Платье клали на стол, а ленты на платье. Невеста в причете говорила, что это не место для красоты, что придет «дружка княжеская / И удалой добрый молодец / Со всем со княжеским со поездом / Он сшибет дружка княжеская / Мою дивью те красоту». Платье убирали со стола и садились ужинать.
Плаканье. Термин плаканье отмечен в Сокольском р-не (везде кроме деревень Логиново и Гора), а также в Никольском у. Здесь он был равнозначен термину девичник («девишник», или, по-здешнему, «плаканье») и происходил в канун венчания. Это название бытовало в Васьяновской и Устьрецкой волостях Кадниковского у. (в последней плаканье так же было аналогично девичнику). В Грязовецком у. накануне венчания в доме невесты устраивали причеты (фактически то же самое плаканье). В д. Стуловская Тотемского у. в вечер девичника происходило приплакивание.
В чучковской свадьбе (Сокольский р-н) плаканье следовало за скрутушником и начиналось утром. Встав с постели, невеста причитала. Ей обычно помогала причитальщица. Затем девушка с подругами выходила на улицу, и те хвалили в причете свою деревню и хулили деревню жениха. Приезжали зватые от жениха. С их приездом начиналось своего рода театральное представление. Сначала девушки ругали («хулили») зватых, гнали их вон из «светлые светлицы на широкую улочку» и просили отца невесты: «Покажи им, батюшка, / Не путь да не дороженьку, / Покажи им заячью тропочку, / Да собачью лазеечку / Да еще ты дай им провожатого – / Таракана рогатого да сверчка полосатого / Им бы туда не доехати, / Им бы назад не воротитися, / Им бы на одном месте вертетися, / Им бы еще наклонитися». Но зватые не обижались и даже одаривали девушек деньгами. После этого настроение подруг невесты менялось. Они просили гостей за стол и начинали в песнях хвалить их. Невеста также причитала и корила себя за неласковый прием приезжих. Она просила батюшку и подруг как можно лучше принять зватых, чтобы о ней «дошла слава добрая / До чужой дальней стороны, / До чужого чуженина / До чужих добрых людей». Ее беспокоило, чтобы за ее неласковый прием на чужой стороне не было бы ей «вековечного укорица, ежедневного упрекица» . Она одаривала гостей полотенцами, сопровождая дары причетом, в котором описывался весь этот обряд подношения подарков. За все это зватые давали ей деньги. Вслед за невестой приехавших опричитывали девушки и тоже получали за это деньги.
В чучковской свадьбе и в свадьбе с. Покровское той же волости в плаканье совершался особый обряд – выборы невестой воли. В этом обряде воля невесты персонифицировалась в образе девушки-подруги. Невеста сама выбирала ее из подруг под слова причета: «Уж я выберу, выберу / Из вас волюшку вольную, / Себе негу-то нежную / Не надолго пору – времечко, / На два денечка на целые... / Так ты стань, моя подруженька, / Ко мне в волюшки вольные / В остальные, во последние, / Пока я в душах красных девицах». В смятенном состоянии невеста просила свою волю не бередить ее сердце, не напоминать о вольной воле.
Далее и в чучковской свадьбе, и в свадьбе Корбангского края в плаканье фактически повторяется эпизод скрутушника – невеста просилась у батюшки погулять с подругами на улице, покрасоваться в своей «доброй скруте». Отгуляв и попрощавшись с деревней и ее окрестностями, невеста возвращалась домой. Приезжал жених, невеста дарила ему подвенечную рубаху, и он с гостями уезжал (схожие элементы см. в этапе сидины). После этого невеста просила девушек проторить дорогу в баню.
В Корбангском крае закрытая шелковым платком невеста, сидя в переднем углу, вместе с причитальщицей опричитывала всех своих подруг. Причитальщица называла имя одной из девушек. Та вставала, подходила и садилась рядом. Невеста, крепко обхватив подругу за шею, опричитывала ее. По окончании причета девушка давала невесте немного денег и отходила от нее. Последней невеста опричитывала свою замужнюю подругу и просила ее рассказать о жизни в «чужих людях». Потом опричитывались мать, отец, братья, сестры. И всех родных девушка просила не отдавать ее замуж. Особо горькие причеты были у невесты-сироты. Она искала родителей всюду: в сарае, в сенях, выходила на улицу, падала на колени и звала их, возвращалась в избу и причитала на том месте, где они умерли. После опричитывания всех подруг и родных дочь-невеста просила мать собрать на стол и угостить в последний раз ее подруг (см. девичник). Все садились за стол, угощались чаем, а затем обедали. После обеда девушки пели песни «Изменщица», «Не буди, родная, рано поутру» и другие, а также несколько коротушек (частушек). Вечером того же дня зажиточные крестьяне устраивали сидины, на которые, как и в чучковское плаканье, приезжал жених со своими гостями. Невеста угощала их и дарила жениху подвенечную рубаху или «платовья», а после их отъезда просила девушек «проторить дорогу в баню» и шла мыться.
Итак, как можно было заметить, многие элементы скрутушника и плаканья часто исполнялись и в девишник (см. в тексте материалы Кадниковского у., деревень Шириханово, Троичина, Корепово; Никольского у. с. Корбанга, д. Вохтога и т.д.).
Закрыванье, закрытие, завешивание, покрыванье. Обряд закрыванъя отмечен во многих местах Вологодской губ. Во время этого обряда лицо невесты «завешивали» (закрывали) платком. Обряд, по мнению многих ученых, был кульминационным моментом всей досвадебной жизни невесты. Он символизировал отделение, отгораживание невесты от ее девичьей воли. М.Б. Едемский характеризовал завешивание как самый торжественный и решительный момент дня (он имел в виду день заручин – канун брака), когда обе стороны окончательно и бесповоротно, при полном собрании родни, соседей и посторонней публики решали: «быть браку!» и ударяли по рукам. «Для всех ясно, что теперь начался настоящий свадебный пир» (Кокшеньга). По сообщению Д. Балашова, в районах Кокшеньги запоруки считались традиционным началом самой свадьбы. О важной, решающей роли в жизни девушки «завешивания» говорится и в многочисленных причетах, например: «...принеси-ко, родна матушка, / Принеси шаль печальную. / Попоиди-ко, родна матушка, / Ко мне в куть да под окошечко, / В горемышное местечко, / Призакрой-ко, родна матушка, / Мою буйную голову, / Ты мою волю вольную, ты мою негу нежную, / Ты мою дивью красоту, / Дивичье украшеньецо / И чесное похваленьецо». После закрытия платком она пела: «Отняла ты, родна матушка, / У меня молодешенки, / У меня зеленешеньки половина света белова» (д. Кроптева Авнежской вол. Грязовецкого у.). Или: «Благослови, да Боже Господи, / Мне прикрыть буйну голову / Своему чаду малому / Что не цвет расцветается / Не гора занимается / Дивий век коротается (Ве-дерковская вол. Грязовецкого у.).
Акт закрыванья обычно совершали сразу же после получения согласия на брак, после рукобитья или пропоя. Нередко это случалось в самом начале свадебного обряда, но чаще накануне или утром дня венчания (в Васьяновской вол. Кадниковского у. и Раменской вол. Грязовецкого у. рукобитье и пропой происходили накануне венчания), а иногда и дважды – в начале обряда и накануне венца.
Остановимся на акте закрыванья (завешиванья) более подробно. На Кокшень-ге этот обряд происходил обычно «о-полдень», «пока солнышко идет под верх» (Верхний Спас). Завешивали невесту и в избе, и на мосту (в сенях), и на сарае (на повети). Однако во многих местах существовало поверье, что «завешивать надо, чтобы не было земли на потолке» (не под землей). Поэтому предпочитали совершать этот акт на сарае (мосту) – «на мосту земли нет».
В некоторых местах, как бы подчеркивая значимость акта закрыванья невесты, свадебный этап, на котором он происходил, также называли закрываньем (Верхний и Нижний Спас), или завешиванье, закрывать, покрыванье (Средняя Сухона). В других название «завешиванье» существовало наряду с иным названием. Например, приезд жениха с сестрой или свахой в дом невесты накануне венчания называли на закрытие, или с пирогами (Новленская вол. Вологодского у.). На Кокшеньге запоруки так же еще называли завешивать, закрывать. Но акт завешивания мог и не отражаться в названии этапа свадьбы. Его могли совершать в сидины (Несвейская вол. Вологодского у., Авнежская и Ново-Никольская волости Грязовецкого у.), в заручиванье (Ведерковская вол. Грязовецкого у.), в просватанье (Тотем-ский у.), в девичник (с. Корбанка Кадниковского у.), после бани (Вожегодский край) и т.д. Обряд состоял в том, что отец (в Верховье и ниже по Кокшеньге), брат и даже жених (Сарбала, Верховье), но чаще девушки и бабы (обычно замужние женщины завешивали, так как девушки «не смеют, жалеют») захватывали сзади верхний конец платка, заворачивали через голову и этим концом закрывали лицо. Так поступали в первый раз, но затем девушки, женщины или даже сама невеста перевязывали фатку (платок) «по годному», т.е. платок брали «за два соседних конца и, закинув за спину, как матросский воротник, завязывали конца под горлом». Вслед за этим все полотнище закидывали невесте на лицо. Закрытая таким образом невеста сидела до свадебного дня, не меняя наряда и не снимая фатки даже на ночь.
Как и все обряды, связанные с расставанием невесты со своей девичьей волей, обряд завешивания имел драматическую окраску и представлял собой достаточно тяжелое зрелище. По этикету требовалось, чтобы в продолжении всего обряда невеста показывала свое горе и не давалась завешивать: она «кудесила» – убегала, пряталась, отбивалась, старалась потушить свечку, которую зажигали под иконами, неоднократно срывала платок, рвала его на части, хлопалась в отчаянии с лавки на пол, разбивая колени в кровь, с мольбой «не отдавай!» хватала за ноги отца и т.д. Только тогда, когда невесту удавалось завесить, всякое ее сопротивление прекращалось. Как свидетельствовали информаторы, «у редкой невесты не изорвут платка», но на смену изорванному приносили другой и в конце концов закрывали ее. Начинались причеты невесты, которые продолжались до венца. Причитать ей помогали девушки, а иногда даже приглашали вопленицу, тогда невеста только охала в лад причету. Неслучайно существовало шуточное присловье: «Попричитайте, голубушки, сколько надо – наохаю» (Лохта). Причитая, невеста падала в ноги родителям, «хлесталась», или «хрясталась», т.е. взмахивала руками, падала на пол, нередко разбивая колени и локти в кровь, на колени и приникала лицом к полу. Ее платок за неделю намокал от слез. Невеста причитала отцу, матери, родне, подругам. Вариантам плачей не было конца, но просила она одно: «не запоручивать» ее. К подруге, завесившей ее, она обращалась со словами: «Супостатка ты, хидниця, да ты моя супротивниця! Да призакрыла, голубушка, мне много свету-ту белова...»
Кроме основного значения акта завешивания, о котором уже говорилось, существовало еще одно толкование: завешивали для того, чтобы оградить, защитить невесту от порчи, сглаза и других опасностей, подстерегающих ее в этот переходный период жизни. Обряд с такой целью практиковался даже там, где не было торжественного закрытия.
Акт завешивания в разных волостях и уездах совершали разные люди, различались и их действия. На Кокшеньге этим мог заниматься отец невесты. Накануне брака во время запоручивания он подходил к дочери и брал в платок хлеб со стола (колобок), держа в руках платок с хлебом, а не голой рукой, отец «задергивал» невесту. То же самое проделывал отец и в Васьяновской вол. Кадниковского у. По данным В.М. Соболевской, после рукобитья или запоручивания родители невесты, благословляя дочь, слегка закрывали ее лицо платком, который был на ней, и просили присутствующих женщин закрыть ее лицо полностью. Обряд происходил уже после того, как сват и родители невесты уходили. Оставшиеся с невестой подруги и женщины из родственниц сдергивали с невесты платок и насильно закрывали им ее лицо.
В Чучковской свадьбе (Сокольский р-н) невесту накрывала ее мать, а дочь старалась сбросить платок. Так повторялось до трех раз. Такая же картина наблюдалась в Ухтомской, Авнежской, Ново-Никольской волостях Грязовецкого у. и в некоторых волостях Кадниковского у.
Невесту могли завешивать не только родные или подруги, т.е. знакомые ей люди, но и кто-то со стороны жениха. Чаще всего это проделывала сваха жениха или его сестра. Акт в исполнении этих лиц, помимо его основного, приобретал, вероятно, дополнительное значение. С одной стороны, платок был подарком жениха, с другой, он как бы демонстрировал еще и власть жениховой стороны над невестой. Возможно, первоначально различные акты со временем наслоились друг на друга и произошло совмещение функций.
Обычно этот обряд происходил накануне или за два дня до свадьбы, когда жених с сестрой или ближней родственницей приезжал на закрытие. Жених вез гостинцы, а сестра – платок и два пирога: один с рыбой (кулебяка), а другой – сладкий, и потому это посещение еще называли с пирогами. Когда жених с сестрой собирались домой, невеста провожала их до первых дверей. Дойдя до них, сестра жениха накидывала на невесту платок, обыкновенно шелковый (Несвейская вол. Вологодского у.).
В Раменской вол. Грязовецкого у. утром свадебного дня к невесте также приезжали жених со свахой. Сваха приносила покров, которым и покрывала невесту. По данным П. Дилакторского, в Вологодском у. в канун свадьбы сваха жениха снимала с невесты платок и покрывала ее своим.
В Кирилловском у. этот акт производили другие свадебные чины. Утром в день свадьбы, когда жених приезжал к невесте, дружка доставал из короба «хвату», клал ее в женихову шапку, а мать обводила ею три раза вокруг головы жениха и невесты, затем покрывала фатой невесту и надевала шапку на жениха. Невеста оставалась закрытой платком с момента завешивания вплоть до застолья в доме молодого после венца. Как сообщалось, невеста с Кокшеньги на «нидиле» ходила все время закрытая и, только оставшись одна, поднимала фату, не снимая ее совсем на случай, если кто придет. Лишь в особых случаях она открывала лицо. Например, в Стрелецкой вол. Тотемского у. невеста снимала платок за ужином после девичника, когда оставалась с подругами. Тогда «девицы переодевали невесту в домашнее платье, открывали ей лицо и садились с ней за стол ужинать». Наутро свадебного дня она снова закрывалась фатой. Еще раз сваха снимала платок с невесты перед тем, как священник должен был возложить ей на голову венец. Так же вела себя сваха в Шонгско-Никольской вол. Никольского у. В Новленской вол. Вологодской губ. под венец невеста ехала в покрывале, но по дороге, выезжая в июле, она открывала свое лицо, смотрела вокруг и бросала платок.
Даже в доме мужа после венца молодая, по сообщению В. Кичина, какое-то время сидела закрытая платком, снимая его лишь по желанию гостей. Окончательно открывал, или «вскрывал», молодую, как правило, ее свекор уже после венца.
В разных районах края в зависимости от места в обряде название, вид, размер и даже смысловая нагрузка платка, которым закрывали (завешивали) невесту, могли различаться. В Ухтомской вол. Кадниковского у. его называли фатой, фаткой, хваткой, в Стрелецкой вол. Тотемского у. – фатой, а в Кирилловском у. -хватой. По словам Д. Балашова, «по всей Верхней Кокшеньге от Илезы и до Нижнего Спаса головной платок зовут фаткой, а с Нижнего Спаса уже называют платком». Платком называли эту ткань в Белозерском у., в с. Корбанка Ведерковской вол. Грязовецкого у., а также в Васьяновской вол. Кадниковского у. Для обозначения большого платка в Ново-Никольской вол. Грязовецкого у., а также у кокшар и при-сухонских крестьян употребляли термин шаль. По свидетельству И. Ефремова, шаль была необходимым атрибутом скруты невесты. В Корбангском крае большую шелковую шаль называли домоседовкой. В Кирилловском и Белозерском уездах помимо названия платок бытовал термин покрывало. В Вожегодском крае покрывалом служил черный платок с крестом, который завязывали так, чтобы лица не было видно. А в Раменской вол. Грязовецкого у. покровом, с которым приходила сваха жениха, служила большая старинная ковровая шаль, в середине которой был нашит медный крест. В Зеленской Слободе Тотемского у. невесту покрывали скатертью, а в с. Корбанга Кадниковского у. – «одеялом или салфеткой».
Конечно, выбор ткани для платка мог зависеть от материального достатка невесты, но в то же время качество употребляемой в ритуале ткани диктовалось степенью ответственности «обрядового момента». Скорее всего, шелковые, «шелковые писаные» платки, так называемые полушальнички (с. Покровское Чучков-ской вол. Тотемского у.) старинные ковровые шали, «фату коноватую» (с. Чернов-ское Никольского у.) (Коноват, канавать – род азиатской шелковой ткани) использовали в особо торжественных случаях, на специальных актах «закрывания», «завешивания», в последние предвенчальные дни. В таких дорогих платках невеста «красовалась», ехала под венец, такого качества шали привозили невесте сваха и жених, приезжая с пирогами. В период же от зарученья до девичника, т.е. во время подготовки к браку, чаще упоминались ситцевые, бумажные платки. В.М. Соболевская отмечала эту трансформацию платка невесты в процессе всего свадебного обряда: «На девичнике на голове невесты был надет ситцевый платок так, что два конца были завязаны у нее спереди, а два других спущены на лицо. К вечеру после бани она переоделась, ее голова была покрыта шелковым платком светло-желтого цвета, а в момент вывода невесты из кути под утро венчального дня голова невесты была покрыта большой шалью так, что бахрома закрывала лицо, а сзади низко спускалась. На голове ее приподнимался особый «головодец», имеющий форму кокошника. Закрытая такой шалью невеста отъезжала на венец».
Цвет употребляемых в обрядах платков, видимо, выбирали как по своему вкусу, так и в соответствии с местной традицией. Например, в Вожегодском крае на закрыванье невесту покрывали платком черного цвета с медным крестом посередине, в Сокольском р-не – красным платком, а в описании В.М. Соболевской платок был светло-желтого цвета. Он мог быть просто «цветным».
В описаниях из Кирилловского у. и Вожегодского края отмечалось, что посередине большого шелкового платка или ковровой шали, «на самом лбу» нашивали медный крест. Способы повязывания платка и шалей, как можно заметить из описаний, различались. Если ситцевые платки завязывали довольно простым способом, то шали более разнообразно. Например, на Кокшеньге в девичник перед выводом невесте заплетали косу и одевали ее, а одевши, две девушки накладывали на нее борушку и головодец, накидывали на голову шелковую шаль так, чтобы кисти ее висели над лицом, а уж после показа закрывали платком, чтобы не было видно лица.
Еще следует обратить внимание на магические свойства, которыми обладала шаль невесты. Причем, в магических действиях, совершаемых с ее помощью, шаль как бы совмещала в себе образ невесты и магическую силу, которая была присуща невесте в период свадебного обряда. Вспомним действия отца и матери во время «вскрывания» молодой или обычай невесты ударять подруг шалью и своим пояском, с тем чтобы они скорее вышли замуж.
Баня. Баня (банный обряд) или только банные причеты (символическая белая баня) были распространены на всей территории Вологодского края. Реальная баня невесты происходила преимущественно в последние предвенчальные дни: в канун свадьбы (Новленская вол., д. Янгосорка, Нейсвейская вол. Вологодского у.; Вожегодский край; Шуйская вол. Грязовецкого у. и т.д.), в плаканье (д. Нелидово нынешнего Сокольского р-на), в смотрины (Кубенский край), а иногда и утром в день свадьбы (с. Вашки в Северном Белозерье) (о бане жениха материалов почти нет). Бани различались в зависимости от места. В одних, преимущественно северных районах это была настоящая баня-паруша, находящаяся в отдельном строении, в других (Васьяновская вол. Кадниковского у.; Никольский у.) для мытья невеста лезла в печь в доме крестного, соседей или просто умывалась на голбце (пристройка к печи) (см. главу о северном жилище). В банном ритуале очень важное место занимали причеты, сопровождавшие и комментировавшие каждое реальное или создаваемое поэтическим воображением действие. В случае символической так называемой белой бани, причеты подменяли собой реальное действие.
Обряды и причеты этого цикла представляют особый интерес для исследователей народных верований, так как в них органично вошли элементы дохристианской и православной традиций. Именно в причетах отчетливо проявилась магическая роль бани как места, где, возможно, совершался главный ритуал брачного дохристианского обряда, при котором невеста теряла свое целомудрие. Об этом, например, иносказательно говорилось в причете невесты, который она исполняла после бани: «Я не долго попарилась, / Да уж я много с себя спарила, / Уж я спарила, молодешенька, / Свою девичью красоту». В причетах, сопровождающих банный обряд, присутствуют как бы два плана происходящих событий: внешний – реальный и внутренний – раскрывающий мир чувств невесты и ее окружения.
Внешний план – это тоже не совсем реальность, это поэтический образ, идеализированный, приукрашенный, но все же основанный на действительности. Например, в причетах из Сокольского р-на (Чучковская вол.; Корбангский край – по р. Корбанге; деревни Нелидово, Воксино) дается развернутое и подробное описание того, как якобы строилась баня, как заготавливали веники и припасали воду, как выглядела баня внутри. В этих местах (Сокольский р-н) баню готовили подруги невесты (в д. Шериханово подруга, с которой невеста мылась в бане, называлась «думницей»), они-то и провожали в баню, рассказывая в причете о всем процессе строительства и подготовки банного ритуала, начиная от кузнецов и мастеров, которые сковали «по топору себе по вострому», и далее, вплоть до детального описания, как они сходили «во леса-то во темные / И во дубравушки зеленые, / Да мы срубили же, подруженька, / По бревнышку по еловому, / А по другому по сосновому / Во сыру пору ронено / И по белу снегу катано / И на добрых конях вожено, / И на красе оно поставлено, / На круто-красчатом бережке, / И на реке на матке Корбанге». Потом рассказывалось как они сходили на край болота и наломали веничков и «наладили» их. Далее девушки повествовали, как «плотнички московские, работнички-то петербургские» построили баню и какая она получилась необыкновенная, сказочно красивая: «порубили же у паруши / И трои двери стекленные, / И ободверинки хрустальные, / И порубили у паруши / Три окошечка косящатые». Не менее прекрасно была обустроена баня внутри: «И на первом-то на окошечке / Лежит брус мыла из Костромы, / (Или: Лежит веник березовый и мыло сибирское» или – «мыла канфарное.»). А на втором-то на окошечке / Лежит белил белильница, / Стоит мазил-то мазильница, / А на третьем-то окошечке / Лежит девичья-то красота / И с цветочками да с бантиками, / Со разноцветными-то ленточками...».
По ходу развертывания сюжета реалистические детали больше используются для иносказания, с помощью которого раскрывается внутреннее состояние невесты и ее подруг. Интересно, что именно при описании этого внутреннего плана наиболее отчетливо проявляются древние, дохристианские мотивы, а, может быть, даже обнаруживаются их корни.
Человек, живущий в этом-мире поэтических образов, прекрасно понимает, что баня, для которой берут воду из трех особых ключей, также особенная, ритуальная. Девушки приносят в «парушку»: «Много воды-матки ключевые, / Да что из трех ключей: / Из первого ключа кипучего, / Из другого ключа текучего, / Из третьего из подземного». Понятно, что картина трех дорог, ведущих в баню, – это не что иное, как иносказание, передающее душевное смятение: «Есть три пути-дороженьки: / Первая путь-дороженька – / Идти Богу молиться, / А другая путь-дороженька – / Идти гулять-красоваться, / И третья путь-дороженька – / Идти во теплую парушу, / Во теплую да подвенечную». Понятна и легко «читается» следующая сцена. Подруги предостерегают невесту от неверного шага, вернее, взгляда. Выбор один – или девичья воля, или бабья жизнь.
Поэтически эта дилемма выражена удивительно просто. Даются две вполне реалистические картинки. Одна описывает беззаботную и радостную картину праздника – это девичья жизнь: «Ты пойдешь, наша подруженька, / Пойдешь во теплую парушу, / Так не гляди, наша подруженька, / Ты на левую рученьку. / А гляди, наша подруженька, / Гляди на правую рученьку. / А как на правой-то на рученьке / Стоят купцы со товарами, / С кустичками да и с бантичками, / Со разноцветными ленточками». Другая картина связана с бабьей жизнью: «на левой-то на рученьке / Стоят старухи-то старые / И старики-то стоят горбатые / И хвалятся да похваляются / И костылями упираются: / Переведем мы девью красоту, / Переведем мы эту девицу» (переход на тот свет, в подземное царство – как не вспомнить точку зрения исследователей о свадьбе-похоронах).
Еще более выразительный текст с описанием бабьей жизни записан в д. Нелидово Сокольского р-на: «Как на левой-то на рученьке / Стоит старуха старая, / Костылем-то подпирается, / Похвальбам-то похваляется, / Похвальбам она неражими / Со словесами она нехорошими: / «Уж как завтра ей в эту пору, / Поранее-то малешенько, / Да пристыжу я эту девицу / При попах ее, при дьяконах, / При маленьких поповичах. / Я сниму с этой девицы / Сей шовковую занавесу, / А надену жа на девицу / Я киту-те шитую, ометалочку шосточную, / Оставлялочку горшочную». Но пока еще девушки в силе, пока не миновала воля-вольная и бабья жизнь только забрезжила, они гонят прочь непрошенных гостей: «Бабы ли бабицы, / Ваши красные головы (головной убор замужней женщины. – Т.М.), / Ваши светлые налобники / Уж вы что, бабы, чешетесь, / Уж чего дожидаетесь, / Ведь не про вас паруша топлена, / Не про вас приготовлена».
Следует заметить, что в причетах из многих мест Вологодчины (Васьяновская вол. Кадниковского у.; Никольский у.; Кубенский край; Тотемский р-н) бабья жизнь также персонифицировалась в образе кики – бабьего головного убора. В причете на смотринах из Кубенского края говорилось: «Меня матушка жалует / Невеликою радостью: меня кикой-то белою» (т.е. замужеством).
А дальше рассказывается, что несет с собой кика: «Уж как кика-то белая, / Влагает желтизну во бело лице / Сухоту во ретиво сердце. / Уж как девичья красота / За сто верст слышна, / А уж как кика-то белая / С печи не видна. / И за порог не слышна». Нередко кика приобретала антропоморфный вид. Она выступала в образе то «старухи старой», то «женщины в полотняном сборнике», то «баб в красных головных уборах» и, наконец, в образе самой кики, «в лаптищи обутой». Как можно заметить, ее облик очень напоминает традиционный вид «чудесных предков», стариков и старух, приходящих из потустороннего мира.
Можно предположить, что образ кики – рудимент очень древнего слоя культуры, правда, вряд ли сохранившейся с тех времен, скорее, это поэтический образ, возникший на основе древних представлений. Интересно, что кика, имеющая древний дохристианский облик, произносит угрозы девушке-невесте, в которых присутствуют реалии христианской культуры. Например: «Во завтрашний во день Господень / Я опозорю красную девицу / При попах да и при дьяконах, / При всех маленьких церковничках», т.е. во время венчания. В Васьяновской вол. невесту снаряжали в баню по окончании плаканья. При выходе ее из избы разыгрывалась драматическая сцена. Невеста пугалась воображаемой «кики-шитой» и снова возвращалась в избу. Так повторялось трижды, пока ее не выводили на улицу и не провожали в «теплую парушу», причем впереди шла девушка и разметала веником дорогу (предохранительная магия). В бане невеста оставалась только с матерью или божаткою (крестной матерью).
Встреча с кикой описывалась в причетах невесты, зафиксированных в материалах А.Д. Неуступова из той же волости. Аналогичное происходило и в Никольском у.: невеста несколько раз возвращалась с дороги, испуганная то «чумачками», то «кикой-шитой в лаптищи обутой». Следует заметить, что, согласно сообщениям материалах Д. Балашова встреча с кикой («волокитой проклятой», «китой») происходила не в бане, но в не менее ответственное время – утром венчального дня, т.е. тоже перед свершением брака, однако по православному обряду. Этот причет про «киту» невеста исполняла в пути, когда начинала отдавать красоту. В некоторых причетах (Вожегодский край; Кирилловский у.) сама баня подобно живому существу (вроде кики) ведет переговоры с девушками, а те передают ее слова невесте. На вопрос невесты: «Што вам сказала тепла паруша? / Што сомнет ли тепла паруша / С головы девоцью красоту, / Весь подлом да с резвых ноженек?» девушки отвечают: «Уже нам сказала тепла паруша, / Что сомнет да девоцью красоту» (Вожегодский край). Или девушки уговаривают баню: «Ты не убойся, тепла паруша, / Мы пришли тебя проведати / От души да красной девицы...» (Кирилловский у.).
Переплетение элементов православия и дохристианских верований наблюдается как в банном обряде, так и в связанных с ним причетах. С одной стороны, невеста, собираясь идти в баню, боится потерять там красоту (рудимент дохристианских верований), с другой, она просит подруг дать ей особенно надежную защиту, отвергая даже помощь родителей. Подруги обещают ей: «Мы дадим тебе, голубушка, / Наша милая подруженька, / Да мы поруку-то крепкую / Уж мы Спаса пречистого / Пресвятую Богородицу». После этого невеста встает перед святыми иконами и молится: «Благослови, Боже – Господи, / Мать Божья Богородица, / Мне идти, молодешеньке / Во теплую парушу, / Во теплую подвенечную, / Не впервые, – во последние / Во девичьей-то во красоте».
Следует обратить внимание на то, что нередко обрядовое оформление проводов в баню во многом повторяло ритуал проводов под венец. Например, в Белозерском крае отец и мать благословляли дочь иконой. Невеста во время благословения стояла под покрывалом на вывороченной кверху мехом шубе. Отец, брат и подруги невесты брали с собой пиво, вино, пироги и хворосты (специальное свадебное кушанье) и вели ее с плакушей в баню. В Кирилловском у. невесте покрывали голову скатертью (очень хорошей, из приданого). Также скатертью застилали стол, клали на него хлеб и соль. Мать заворачивала хлеб и соль в скатерть, клала ее невесте на голову, и провожала ее до порога. Затем хлеб убирали. В баню невесту провожали только самые близкие подруги. Они брали с собой блюдо пирогов и бутылку вина. Почти везде перед невестой шла ее подруга и разметала веником дорогу в баню, при этом в Кубенском крае невеста в причете обращалась к месяцу, чтобы он осветил дорогу: «Мне не ступить бы, молодешеньке, / Во коневье копытечко, / Не сронить бы молодешеньке / Своей девичьей красоты». Во многих районах Вологодчины невеста и жених мылись в бане с колдуном (ворожцом) или со сторожем (знахарем), или с бабкой, которые при этом совершали действия, никак не связанные с православием, но явно основанные на магических представлениях дохристианского времени. Например, в Ухтомской вол. Кадниковского у. для обряда бани приводили ворожца и он мыл жениха (невесту), при этом шептал какой-то заговор от порчи и на голое тело надевал сети (от рыболовной мережки). При одевании жениха ворожец клал ему в правый сапог серебряные монеты (то же делали и с невестой), «дабы богатея жилось». Как жениху, так и невесте на ноги обязательно надевали сапоги, даже если был сильный мороз.
В д. Зеленая Тавреньского общества того же Кадниковского у. топили бани для жениха и невесты утром свадебного дня (на кануне венчания). Этим занимались сторожа (знахари), они же и мыли их. «Отпускать девицу со сторожем в баню одну, где он раздевал ее донога и обмывал все тело, не считалось предосудительным, и сама невеста даже не стыдилась этого. Сторож, обмыв и утерев полотенцем, подпоясывал невесту вокруг тела поясом, на который что-то шептал, вероятно, молитву «да воскреснет Бог», а может быть и заговор, при этом на поясе завязывал несколько узелков, чтобы столько сынов она родила в замужестве. А когда одевал невесту, втыкал в подол ее рубашки иглу с прорванным ушком, чтобы легче ей было рожать детей».
В Троичине шествия невесты и жениха в свою баню сопровождалось ружейными выстрелами (магия отпугивания, как при отъезде к венцу), а подруги невесты или товарищи жениха несли над их головами веник, которым предстояло париться, увешанный лентами, лоскутами ситца, кумача и другими украшениями (роль веника как магического символа и атрибута общеизвестна). После мытья веник не оставляли в бане. В бане совершали и обряды любовной магии. Так, в Лохе и в Верховье (Верхняя и Средняя Кокшеньга и Уфтюга) специальная знахарка (бабка) после того, как невеста вымоется и хорошенько пропарится, фаткой (платком) собирала с нее пот, выжимая мокрый платок в пузырек. Собранный пот потом вливали жениху в пиво («подсахаривали»), чтобы «связать молодых нерасторжимой связью».
Тем же «напитком» поили и приборян, «чтобы любили друг друга». При этом говорили: «Как етот поток сохнет, так он раб божий (имя) сох по ей. Были бы мои слова крепки, лепки, памятны, во имя Отца и Сына и Святого духа, во веки веков. Аминь». Иногда невеста поступала иначе. С той же целью – «штоб любви было больше» – она надевала на потное тело рубаху и штаны, приготовленные ею в подарок будущему мужу.
Такими же приемами невеста привораживала свекра и свекровь, «чтобы любили», давая им выпить воду, в которой выполаскивала свою одежду, пропотевшую за всю предсвадебную неделю. (См. также сходные действие с соломатой. Магия, основанная на поте, была известна на Средней Сухоне и в Кирилловском у.)
Кроме магических действий с банным обрядом связано множество примет и гаданий. Например, в Белозерском крае гадали во время топки бани. Крюком выгребали раскаленные камни и, держа их клещами, окунали в воду. При этом замечали: «если первый камень в воде горазно заверещит, то значит, жених – сердитый, если же тихо зашипит, то он – смирный». По второму камню судили о свекре и т.д. Еще новой ложкой пробовали щелок. Если он был сладким, то это означало, что жить будут хорошо. Считали, что не надо бить крюком по головешкам, чтобы муж не бил в будущем свою жену. (В Вожегодском крае предпочитали во время топки бани не шуметь, «чтобы муж бабу не колотил».) В Кирилловском у. с банным порогом местом обитания духов предков – был связан еще один обычай. Для того чтобы не дать невесте ступить на порог, божатка или сестра брали ее на плечи («купорки») и переносили на полок, где та и раздевалась. Это делали для того, «чтобы муж и свекровь были добрые».
Как уже говорилось, кроме реальной бани в некоторых местах (Средняя и Нижняя Кокшеньга, Вожегодский край и т.п.) устраивали так называемую белую баню условную. Как правило, она происходила утром венчального дня, т.е. на другой день после реальной (иногда, правда, она заменяла реальную). В этой бане никто не мылся, лишь исполнялись «баенные» причеты.
Девичья (дивья) красота. Какие бы события не происходили в последние предвенчальные дни в доме невесты, какие бы действия не совершались, лейтмотив этого периода был один – расставание с девичьей волей, прощание с девичьей красотой.
На территории Вологодчины дивья красота, символизирующая «девичью волю» невесты, с которой она расставалась, переходя в другую семейно-родовую и социально-возрастную группу, воплощалась в достаточно большом и разнохарактерном количестве предметов и образов.
В одном Кадниковском у. красоту могли воплощать сразу несколько разных предметов. Она могла быть головным убором невесты, разукрашенным лентами и бусами, но этим же словом обозначали и весь подвенечный наряд в д. Шириханово (Гора). В Устьрецкой вол. красота состояла из платья с лентой, о чем говорилось в причете: «Принесите дивью красоту, / Принесите платье цветное». Или: «Не испугайте дивью красоту / Мое платье и цветное». В Васьяновской вол. в качестве красоты невеста просила у родителей платье и шляпку. «Нарядная лопотина», т.е. одежда, была красотой в д. Зеленая Тавреньгского общества и в Троичине. Там, когда невеста «красила красоту», нося на тарелочке или блюде ленты, бусы, зеркало и другие предметы, она в причетах спрашивала: «Каково я срядилася? / Каково я нарядилася? / Во все ли платье цветное? / Во всю ли дивью красоту?». В Ухтомской вол. представление о красоте было более определенно связано с «басой девичьей» – зеркалом, бусами, шелковыми лентами и иными вещами, которые клали на блюдо. Когда невеста обращалась к отцу: «Возьми мою младу / Да дивью красоту», тот брал разукрашенное блюдо, но тут же дочь снова начинала причитать: «Ты подай, кормилец батюшка, / Назад волюшку вольную, / Назад дронушку дроценую». На эти слова отец отдавал ей красоту, т.е. блюдо с украшениями. Платье (скрута) являлось символом красоты в причетах в Никольском у., с. Корбанга и с. Покров-ское Чучковской вол. Тотемского у., в Кирилловском у.
Шляпка – красота, о которой уже упоминалось в материалах из Васьяновской вол., бытовала и в Никольском у. Здесь в день венчания подруги клали на стол шляпу или елочку. Шляпка играла роль красоты и в чучковской свадьбе (Сокольский р-н). Несомненно, использование шляпки в качестве красоты – явление достаточно позднее.
В Вологодском у. красотой была лента – «девичье украшеньице» (Новленская вол.). Известно, что в Несвейской вол. невеста раздавала подругам ленты под названием «красоты». В Янгосоре красота представляла собой узелок с лентами и бантами. Судя по словам причета «из косы алу ленточку, да свою дивью-то красоту», лента в роли красоты была известна на Кокшеньге (Тотемский у.), правда, наряду с другими предметами: гайтаном и кольцом. Когда невеста «сдавала красоту» родителям, родственникам и подругам, она просила: «Принесите с собой ленту шеукову», которую ввязывала раньше в косу. Косники (ленты) встречаются в Никольском у. и в с. Раменье Кирилловского у. Говоря об этих местах, составители сборника «Сказки и песни Белозерского края» Б. и Ю. Соколовы прямо указывали: «Начнет красоту красить (девушка. – Т.М.); – ходит с лентой по полу».
В некоторых местах Вологодчины (Никольский у.; д. Стуловская, с. Покров-ское Чучковской вол. Тотемского у.; в Вожегодский край) в качестве красоты использовали платочек, фату. В причитании невесты в с. Покровском говорилось: «Я не долго гуляла / Да много прогуляла / Свою шелковую фаточку».
В с. Логиново (нынешний Сокольский р-н), в Шуйской вол. Тотемского у., в Вожегодском крае и Северном Белозерье символом невесты была коса, расплетание которой означало окончание «дивьего века» и расставание с девичьей волей. Девушка-невеста обращалась к своим подругам: «Расплетите-ка, подруженьки, / Мои милые голубушки, / Что мою-то дивью красоту» (Тотемский у.). В с. Корбанга современного Сокольского р-на девичью красу представляла коса изо льна, повешанная посередине веревочки, украшенной разноцветными лоскутками. Эту веревочку натягивали после образовки от невестиного до соседнего двора. Веревку обрывали во время свадьбы. Появление на улице такого сооружения означало, что в доме готовится свадьба.
В Никольском у. и во многих деревнях теперешнего Сокольского р-на (деревни Корбанга, Воксино, Нелидово, Горбово, Высокое, Скоморохово), в Вожегодском крае символом невесты была елочка. Она могла появляться в разные моменты свадебной игры. Например, в Никольском у. на стол ее ставили во время красо-вания на сидинах»и украшали цветами, лентами, бусами, цепочками и другими побрякушками. Невеста, закрытая платком, ходила вокруг стола, на котором стояла елочка, и причитала: «Ты красуйся, дивье красота, / Дивичье да украшеньицо...» Еще раз на сидинах девушки выносили елочку для князя молодого и просили его «красоту откупить и обратно невесте возвратить», а в день венчания девушки – подруги невесты клали на стол елочку или шляпу. В д. Малое Раменье Вожгодского края, просватанной девушке – «испрошельнице» также ставили елочку. В деревнях Сокольского р-на наряженную елочку вносили в избу в разгар свадебного пира (в настоящее время в Чучковском и Биряковском сельсоветах, по сообщению И. Ефремова, на свадьбах чаще всего вносят не елочку, а коня).
Разукрашенная елочка фигурировала в материалах из Грязовецкого у. (например в д. Жидовиново Шуйской вол., в Ново-Никольской и Авнежскои волостях она встречалась вместе с куклой). Но даже там, где воля не персонифицировалась в конкретной девушке, она, судя по причетам, имела антропоморфный облик. Она двигалась, топала ногами, хлопала руками и дверьми. В причете из Биряковской вол. Тотемского у. пелось: «Уж ты послушай-ко подруженька / Как пойдет воля вольная / Вон из светлой-то светлицы / Она ногами затопает / Да дверями захлопает». То же пели в причете из с. Покровское Чучковской вол.
В Северном Белозерье, по данным исследователей, бытовала еще одна разновидность красоты, мало характерная для Севера России, – венок с бумажными цветами. В качестве красоты в д. Ершово Бабаевского р-на (бывший Череповецкий у.) на девичнике после бани в пучок волос невесты вставляли восковой цветок белого цвета. Там красота представляла собой букет из двух восковых роз. Его приносила мать невесты в девичник и ставила на окошко (на второй день девичника, в день росписи), а в д. Ново-Серхово Бабаевского р-на красоту делали наподобие венчальной короны – обруч из картона украшали искусственными цветами.
Называя наиболее распространенные обличия красоты, следует обратить внимание на то, что нередко в одном месте бытовало несколько символов красоты или воли. Возможно, это явление более позднего времени и вместе с тем результат смешения различных традиций.
Обряды с красотой. Обряды, связанные с красотой – символом невесты – многообразны. В разных местах края они имели свои названия и более или менее определенное время исполнения в свадебном ритуале. Среди них были и обряды, в названиях которых фигурировал термин «красота», например, красование невесты, красоту красить, прощание с красотой, невеста сдает красоту и др. Но имелись и другие, к примеру, обряды с косой (волосами) невесты и с ее платьем (скрутушник). Термин «красованье» был зафиксирован во многих уездах: Кадниковском (с. Корбанга Васьяновской вол.), Вологодском (Новленская вол.), Никольском, Вельском, а также в Северном Белозерье и Кубенском крае. Названия «красоту красить» отмечали в д. Шириханово в Троичине, в Ухтомской вол. Кадниковского у., в Воже-годском крае, Кирилловском у., в нынешнем Вашкинском р-не (Северное Белозерье), «прощание с красной красотой» – в Кирилловском у. (деревни Жохово и Раменье), «невеста отдает свою девичью красоту» – в Тотемском р-не; «невеста сдает красоту» – на Кокшеньге и в Северном Белозерье, «невеста теряет красоту» – в Сокольском р-не (д. Гора).
Эти обряды сопровождались причетами о красоте. Некоторые из них могли исполнять не только в момент расставания с волей, а всякий раз, когда возникала эта тема начиная с просватанья, как, например, в описании обряда из Никольского у. Тема исполнялась четыре раза. Казалось бы, все четыре раза речь идет об одном и том же – «красоте», схожи и обряды – ставят наряженную елочку, но текст, его смысловая и эмоциональная нагрузка придают однотипным обрядам разный смысл: от упрека невесты родителям за ее просватанье до красования и прощания с красотой.
Как можно заметить, перечисленные названия отражали разные действия и события, происходящие с красотой: красование невесты, прощание с красной красотой, невеста сдает (отдает), теряет свою девичью красоту. Несмотря на указанные различия, эти обряды имели общие черты и нередко красование сочеталось с отдачей красоты. В то же время обряды, объединенные одним термином, могли значительно отличаться друг от друга, т.е. были представлены в нескольких вариантах.
Например, обряд красования не был закреплен за определенным местом в ритуале свадьбы даже в пределах одного уезда. Его могли совершать утром, в день сидин (Никольский у.), в венчальный день (Никольский у.), а также в вечер девичника (с. Чернавское того же уезда). Отдельные фрагменты этого обряда могли повторяться в разные дни. Да и сам обряд красования, как уже говорилось, имел несколько вариантов. Один из них состоял в том, что утром венчального дня разодетая невеста шла «со подруженьками-голубушками» погулять по широкой улице или «по калиновому мосту» – сеням (Никольский у.). В Устьрецкой вол. Кадниковского у. обряд не имел названия, но в плаканье (девичник) происходило тоже самое: невеста выходила «гулять-красоваться» на улицу в своем цветном платье (здесь дивья красота отождествлялась с платьем). Она обращалась к матери: «Возьми ключи, возьми скованы / Принеси дивью красоту / Принеси платье цветное...»
В Тотемском у. термин «красование» почти не был известен. Как уже говорилось, в деревнях Сокольского р-на аналогичный обряд назывался «скрутушник». В д. Корбанга он вообще не имел названия (Корбангский край; д. Нелидово Сокольского р-на). На Средней и Верхней Кокшеньге и Уфтюге выход на угоры во время недели фактически повторял красование. Элементы красования присутствовали в обряде вывода перед столы. В Грязовецком у. красование чаще всего происходило накануне венчания (в Шуйской вол. говорили: «Невеста красуется»). Там обряд также имел знакомую нам схему: невеста в последний раз, надев хороший наряд, шла гулять на улицу (или прохаживалась по избе), а потом, став под переднее окно, в круг девушек, ходила по кругу и причитала.
Вариант красования, когда невеста отправлялась на улицу и гуляла по деревне, обычно был связан с ее символом – одеждой (скрутой), хотя не везде в этих местах нарядная одежда невесты обязательно была ее красотой.
Другой вариант тоже записан в Никольском у. Невеста не гуляла по деревне, весь обряд красования происходил в ее доме утром в день сидин. Она устраивала его для своих подруг. В этом варианте появляется еще один символ красоты – елочка.
В Васьяновской вол. Кадниковского у. красование также происходило в избе. Приводя описание этого обряда, совершавшегося утром в венчальный день, В. Кичин сообщал: «Это самый важный и главный обряд во время причетов. Невеста, одетая в лучшее свое платье – штофный сарафан и покрытая большим шелковым платком поверх высокого грибка (повязки), ходит одна по избе и причитает, обращаясь то к отцу, то к матери: «Уж ты, родимый батюшко, / Зачем ты меня, молодешеньку / Отдаешь на чужу дальну сторонушку...» Затем скидывает с себя покрывало и бросает его к ногам своего отца, тот часто со слезами поднимает платок и снова покрывает им свою дочь. Общая тишина прерывается только заунывными причетами невесты и рыданиями ее родителей».
Остановлюсь более подробно на содержании причетов, исполнявшихся в это время в Васьяновской вол. Кадниковского у. Это следует сделать для того, чтобы представить, какую важную и ответственную роль они играли в драматургии данного эпизода, фактически беря на себя руководство действием, объясняя смысл происходящего и отражая его эмоциональную насыщенность. В начале действия одетая «в буднее платье, «невеста садилась на лавочку в кут и причитала: «Сегодня, день сегоднешний, я спала да высыпалась...»« К ней подходили девушки, брали ее за руки, а она продолжала причитать, обращаясь к крестной матушке с просьбой зачерпнуть водицы и дать ей умыться: «Моя крестная матушка, / Рукодержав-ная божатушка, /Ты моя крестная божатушка, / Ты возьми, моя божатушка, / По-черпушечку посеребрянную, / Ты почерпни, моя божатушка, / Свет водицы да ключевые, / Ты принеси, моя божатушка, / Тонко-бело полотевьице/ Я посмою да мо-лодешенька / Свое горюшко-кручинушку, / Свои слезы прегорючия». Причитая, невеста умывалась, затем молилась перед иконами Богу и Богородице, делала земной поклон и продолжала: «Я первое поклон положу / За Государя милостиваго...» и далее перечисляла, за кого кладет поклоны – «за Царицу милостивую», «за всю полату Государеву», «за попов да и за дьяконов, «за государя светла батюшку, «за мою родную матушку» и «за всю родню мою сердечную» и в конце за себя с просьбой: «Уж мне создай-же, Христос Истинный, / Смертоньку да мне скорую / Скорую-скоропостижную». Потом, как бы опомнившись, она просила для себя «доброе здоровьице». Причитая, девушка садилась на лавку у передней стены избы и просила себе у родителей платье и красоту (шляпку). Мать исполняла просьбу дочери. Невеста надевала платье и красу и закрывала лицо платком. И снова причитала: «Да это, слава тебе Господи! Я урядилась молодешенька...» Далее, обращаясь к батюшке: «Ты прикажи же, сударь батюшка, / Пройти под переднее окошечко...», просила у него «волюшку великую», т.е. «погулять, покрасоваться» и приоткрыть ей «лицо белое». Мать исполняла ее просьбу. За что невеста благодарила: «Да это, слава тебе Господи! / Мне открыли лицо белое, / Мою девичью честну красоту!»
Затем она обращалась ко всем присутствующим с просьбой посмотреть, как она гуляет молодешенька. Говорила, что ей хочется прогуляться «на реку на славну Кубину». Но на ее желание отец не откликался, сидя молча. Тогда невеста снова обращалась к подругам, как бы объясняя происходящее: «Мои подруженьки голубушки! / У меня не своя воля великая: / Меня не слушает сударь-батюшка / Подале-ку да расхаживати / Только приказал мне сударь батюшка / Ходить по светлой своей светлице...» (видимо, обряд происходил в доме). После этого наступал момент прощания с красотой, описываемый в ярких поэтических образах. Невеста рассказывала: «Ладит моя красота / Она спорхнуть да улетити». Девушка как бы пыталась ее удержать: «Вы поднимитесь, руки белые. / Вы поддержате честну красоту / На своей буйной головушке». Но вскоре невеста, чувствуя тщетность своих усилий, решает отдать «свою честну красоту». Но кому? И она как бы размышляет: «Государю светлу батюшку? / Или родимой моей матушке / Иль всей родне моей сердечной?» Но решает: «не надеюсь молодешенька / На государя светла батюшку» и на другую родню, потому что «не сберегут мои родители / Моей девичьей честной красоты, / Как не сберег-же сударь батюшка / От чужой дальний сторонушки / Меня молодешеньку». Она думает: «лучше сдать девичью красоту / Своим подружкам голубушкам?» Однако и этого, по ее мнению, не надо делать: «Им на что моим подруженькам / Моя девичья честна красота?» Поэтому лучше сделать так: «Я положу-же молодешенька, / Прямь себе да на окошечко!» А положив, загадывает, куда сядет ее красота, такова и будет ее дальнейшая жизнь: «Если сядет моя красота / На березоньку на белую, / Будет житье да сигоредное / Если сядет моя красота, / На зеленую на яблоньку, / Так будет житье словно девичье; / Уж как сядет моя красота / На горькую осинушку, / Будет житье да горемычное».
В с. Корбанга Кадниковского у. обряд красования отличался от упомянутых ранее вариантов. Его совершали в девичник. Невесту сажали на специально принесенную для этого действия ступу, покрывали ее одеялом, а сверху еще салфеткой и оставляли в избе одну. Так невеста сидела около часа, после чего подруги невесты, столпившись у окна, запевали причет о «бане». Пропев его под окном, они входили в избу и продолжали петь его там. Заканчивался причет словами о красоте, которая лежит на третьем окошечке. После этого невесту вели в баню.
В Ухтомской вол., а также в Троичине (д. Шириханово) был отмечен обряд под названием красоту красить. Во многом он повторял красование, но смысловой акцент с самой невесты переходил на ее символ – красоту. В данном случае красотой была «баса девичья», которая состояла из зеркала, бус и шелковых лент, лежащих на блюде (в д. Шириханово это был головной убор невесты). Взяв в руки блюдо, невеста, причитая, выходила на улицу и расхаживала по своим любимым местам, прощаясь с ними. В Ухтомской вол. обряд красоту красить проходил под уже знакомый по красованию причет: «Уж вы поглядите, люди добрые, / Со зади-то становита-ли? / Со боков-то пластовита-ли? / С переди-то красовита-ли?»
Действия, совершаемые с красотой в с. Чернавское Никольского у., называли невеста отдавала свою девичью красоту. В этих местах красота ассоциировалась с разноцветными лентами. Здесь их называли кистями, лопастями, а иногда котиками (в причете девушек, исполнявшемся вечером в девичник, говорилось: «Что сидит моя красота / Поверх буйные головы, / Поконец русых волосов, / Катайтесь кисти-лопасти / С плечика да на плечико...»).
Когда в день брака приезжал жених и входил в дом невесты, она начинала отдавать свою девичью красоту, т.е. «причитать о красоте и о том, что она хочет спорхнути да улетети», рассказывая уже знакомые нам сюжеты, куда красота полетит и что с ней произойдет. В конце концов невеста решала ее отдать сестре или подружкам. Судя по дальнейшим причетам, окончательно невеста расставалась с красотой тогда, когда шла вместе со свахой к столу, за которым сидел жених. В этот момент подружки начинали новый причет: «Не гнись половичка, / Не ломись переводника», который заканчивался словами: «Я третий ключ потеряла / Я свою негу болыпину, / Тово пушше досаднее / Потеряла я, молода, / Свою девью-ту красоту...»