Вадим Дементьев. Свет малой родины: отчина и дедина(31)

      Большое торговое село Новленское, а ныне центр одноименного сельского поселения и колхоза «Новленский», расположено в 60 километрах от Вологды по Кирилловской дороге. Если брать расстояние только по берегу Кубенского озера, то село находится как раз на середине пути — от села Кубенского, где начинается юго-западный берег, ровно 30 километров, а в обратном направлении до устья реки Порозовицы такой же по расстоянию путь. Петляющая по соседним деревням старая Кирилловская дорога здесь сливается с современным шоссе Вологда—Кириллов, и причиной тому служит мост через реку Большая Ельма, который существовал с давних времен.
      Когда летом приезжаю в свой дом в деревню Коробово, то всегда первым делом смотрю на реку с моста: каков в ней уровень воды? Ельма быстро мелеет. Во второй подряд засушливый 2002 год в августе река здесь совсем пересохла: среди ила и огромных камней, обычно скрытых под водой, сочился лишь небольшой ручей.
      Михаил Кирьянов, глядя с моста на усохшее русло реки, усмотрел-таки древний брод: «Там камни как бы выбраны, ям нет, и не так трудно проехать с одного берега на другой». Никакого брода я не увидел, потому как с интересом наблюдал за мальчишками, которые бродили по дну «бывшей» реки и острогами закалывали в лужах у камней неповоротливых налимов. Но, может, Михаил и прав: не всегда ведь здесь был мост, даже деревянный, а дорога вела из Москвы-столицы на Вологду, из Вологды в Кириллов, оттуда на Белое озеро, потом к озеру Лаче, на Каргополь и по реке Онеге к Белому морю. То была, как писал Михаил Пришвин (правда, о другом, более печальном пути), «осударева дорога».
      В XV—XVI вв. она называлась каргопольской и была единственной, которая вела из центра Русского государства в европейские страны через беломорский путь. До Петра Великого она считалась «окном в Европу». Не больно широким, нарядным, со всякими там витражами и форточками, но окном, надежно срубленным, пробитым в северных лесах. И наш мост на Ельме или брод через реку — это ставень на окне. Как половодье, ставень был закрыт: жди, когда большая вода спадет.
      За нынешним мостом или бродом каргопольский тракт раньше резко поворачивал влево и шел некоторое время вдоль берега Ельмы, ибо если гнать напрямик, то можно было увязнуть в небольшом болоте. В 70-х годах XX века шоссе спрямили, сделали подсыпку полотна, и уже нет нужды никуда сворачивать, хотя старая кирилловская дорога осталась, ведет она сегодня к сельской больнице, бывшей земской, которая в августе 2003 года отмечала свое столетие, к охотничьей базе и охотхозяйству «Омогаевское», затем разворачивается к осиннику и далее, к местному кладбищу. На нем среди березок и елей похоронены мои прадед и прабабушка.
      Почему повлекло меня забраться за село Новленское, хотя и в самом селе немало интересного? Здесь у дороги когда-то располагалось древнее кладбище, называемое ныне старообрядческим, хотя хоронили здесь не только приверженцев старой веры. От кладбища в осиннике на самом берегу Ельмы не осталось и следа: могилки давно оплыли, сравнялись с поверхностью земли, кресты деревянные упали и сгнили, все быстро заросло кустами и мелколесьем, и сегодня здесь уже стоит большой лес. В недавнее время ребята-краеведы нашли в этих диких зарослях старую каменную плиту, на которой можно было прочитать надпись: «Р(аба) Б(ожия) Александра Кузнеченкова», — и сверху выгравированный крест.
      Здесь, на этом кладбище, лежат косточки моих предков, имен которых я уже не знаю.

      Первым, кто оставил письменный рассказ о селе Новленском, был профессор Московского университета, литературный критик С.П. Шевырев, совершавший в 1847 г. путешествие из Москвы в Кирилло-Белозерский монастырь. «Дорога от села Кубенского к селу Новленскому идет в виду у озера, по которому реяли белокрылые лодки. Только издали мог я видеть Спасо-Каменный остров. В селе Новленском много старообрядцев. Мы остановились в доме не раскольническом, но у православного крестьянина и здесь нашли вопросы и ответы, занесенные, вероятно, с Поморья хозяином, который с рыбой далеко отправляется в северные края и которого тогда не было дома» (Шевырев. С. 133). Профессор путает: новленец*[*Жителей села называют то новлянами, то новленцами. В первом названии сохраняется память о древнем названии — Новля] отправился не с рыбой, а за рыбой, как отправлялись кубяне на берег Белого моря за сельдью и навагой. Далее С.П. Шевырев весьма нелицеприятно чихвостит, как у нас говорят, за глаза этого крестьянина за его богословскую неграмотность: «Вот до каких диких понятий доходит русский простолюдин, как, впрочем, и всякий русский в противную сторону, удаляясь от чистого и высокого учения православной нашей Церкви!» Наконец профессор отвлекается от своих черных дум и видит, как «грустна была хозяйка в своем одиночестве. Без слез она не могла говорить о муже и сыне, которые в извозе. При ней было еще какое-то существо в женском платье, которое прислуживало, — по всей вероятности, питомица здешнего раскола, что-то безобразное, тупое, бессмысленное». Как эти определения Шевырев, только что рассуждавший о правильной вере, соизмеряет с истинно христианским взглядом на мир — непонятно. «Жители цавокают*[* Цавокают, или, правильнее, цокают — особенность диалектного произношения, идущая от новгородцев: звук «ч» в речи заменяется на «ц». «Попей цайку-то!» — говорят у нас, хотя сегодня цокают в Новленском одни старушки] здесь очень сильно. Вольноотпущенный крестьянин Гладин, исполнитель канала Белозерского или, как народ выражается, канавы Белозерской, — из села Новленского. Вот приятнейшее, что я здесь узнал» (там же. С. 133—134).
      Фамилия Гладина встречается в разных источниках. Еще один путешественник, Ф.А. Арсеньев в «Памятной книжке Вологодской губернии на 1862 и 1863 гг.» рассказывал: «В 28 верстах от Кубенского по дороге к Кириллову лежит деревня или, правильнее, полусело Новленское, прехорошенькое, чистенькое, с превосходной постройкой, точно городок. В жителях выглядывает щепетильная щеголеватость. Крестьяне Новленского промышляют по земляным работам, в чем много им помогает купец Гладин, новленский уроженец, разбогатевший через подряды по земляным работам каналов, водопроводов, труб, дамб, насыпей и искусственных балок на железных дорогах и прочее. Личность Гладина, как благотворителя для всего кубенского околотка, чрезвычайно замечательна; все относятся о нем с необыкновенным уважением, называя его отцом и благодетелем. В самом деле, сделавшись видным капиталистом через удачное окончание работ по Белозерскому каналу, от которого отказались все подрядчики, Гладин сумел делиться прибылью со своими земляками, составляющими и до сих пор его главные рабочие силы, назначая копалям высокую плату и предоставляя им всевозможные выгоды по земляному делу. Но жители Кубенского края занимаются еще разными производствами: есть торговцы, промышляющие перевозкой клади в Петербург на своих судах и по наймам; мясники, отправляющие зимой говядину в столицы и на разные ярмарки; торговцы рыбой: сельдями, навагой, снетками белозерскими, сущем и т.д. Вообще промышленный дух оживляет все прибрежное население озера» (Арсеньев. С. 147—148).
      Купец Гладин мне уже был известен по публикациям краеведа А. Мухина. Молодец этот Мухин!.. Раскопал, как никто другой, немало интересного о прошлом нашего края. Цикл его статей под рубрикой «Мосты в прошлое: история Кубеноозерья» печатался в начале 1990-х гг. в районной газете «Маяк». Вот цитата из его краеведческого очерка «Новленцы жили припеваючи»: «В начале прошлого века (XIX) большинство новленцев были крепостными, платили помещикам натуральные — продуктами и деньгами налоги. Рабочие руки требовались, в частности, на Мариинскую водную систему, где велись работы по улучшению судоходных условий. От работы отказывались даже известные подрядчики, а крепостной новленский крестьянин Гладин осмелился взять такой подряд. В дальнейшем ему предлагались подряды по всей стране. Гладин заработал и выкупил не только себя, свою семью и своих родственников из крепостной зависимости, но еще 5 деревень: Каргачево, где в 1825 г. значилось 110 человек, Нестеровское — 141, Андрюшино — 62, Коробово — 43 и половину новленцев — 55 человек, которые еще были крепостными. Сам Гладин поселился в Петербурге, но связей с родным краем не терял, чем мог, помогал новленцам, подарил под школу свой двухэтажный дом в Новленском. И позднее вся Новленская округа чтила память этого человека».
      Один из вологодских краеведов писал во второй половине XIX в: «Новленцы до сих пор гордятся Гладиным, который еще в 20—30 гг. сделался богачом от земляных работ. Он участвовал в подрядах по канализации водных сообщений почти по всей империи, и его имя было известно и в Курляндии, и в Новороссийске... Гладин не забывал и о своих земляках. Мало того, что он выкупил все общество из крепостной зависимости у помещиков, но и по возможности предоставлял им пай на земельные работы из своих подрядов. Таким образом, новленцы два-три десятка лет жили не только припеваючи, но явилась у них непотребная роскошь...»
      Не с Гладиным ли встречался и церковный писатель А.Н. Муравьев, когда спустя несколько лет после профессора Шевырева он совершал по тому же маршруту паломническую поездку в Кириллов монастырь? «...В селении Новлянском, почти на половине пути, остановился я для краткого отдыха, покамест меняли лошадей, и здесь меня тронула патриархальность отношений, которая сохранилась между помещиками и крестьянами. Древнее, весьма богатое по своим торговым промыслам село отчасти принадлежит дальней моей родственнице, мне однофамильной; народ толпился на улице, потому что это был приходской их праздник. Меня радушно приняли в прекрасном доме бывшего старосты, который откупился на волю. Явился и настоящий староста и ничего не хотел взять с меня за прогоны, говоря, что это есть обязанность сельского общества — возить своих помещиков или даже их присных. Между тем взошел в комнату богатый купец, уроженец того же селения, который взял на полмиллиона подрядов по железной дороге и после долгого отсутствия приехал посетить родину. Почтенный старик, весьма широко расположившись на диване, приглашал меня сесть, чтобы воспользоваться угощением хозяина; но при столь свободном, по-видимому, обращении сказал мне весьма замечательное слово: «Нам приятно тебя видеть у нас, потому что до сих пор никто из твоего рода не бывал в нашем селении. Вот уже около двадцати лет, как я откупился, еще от матери нашей помещицы, но все-таки я почитаю себя как бы ее крепостным и всех вас своими господами, как будто есть между нами что-то свое родное, и в столице всегда бываю у нашей барыни». Не заслуживает ли внимание такая простодушная речь в устах человека, которого, конечно, ничего не могло заставить льстить мимоезжему путнику, и едва ли мы где-либо встретимся на жизненной дороге!» (Муравьев. С. 150—151). Купец Гладин, имя и отчество которого мы так до сих пор и не знаем, оставил благодарную по себе память. И сколько таких людей, работящих, сметливых, благочестивых, приходивших на помощь ближнему, любивших всем сердцем свою родину, имелось в наших краях за все века их существования!..

      В 2001 г. вышел первый выпуск каталога писцовых книг Русского государства. На его страницах я нашел первое письменное упоминание о Новленском. Оно содержится в «Дозорной книге поместий стольника Ивана Афанасьевича Плещеева и комнатного стряпчего Василия Ивановича Стрешнева с. Михайловского (Новлянского тож) с деревнями письма и дозора Ивана Евстигнеевича Гневашева и подьячего Исаака Воробьева». Дозор составлен в марте 1615 г. (Писцовые книги Русского Севера. С. 43).
      Неутомимый краевед А. Мухин делает предположение, что «плещеевский след» в Новленском тянется из XV в., то есть с тех пор как село перестало принадлежать князьям Новленским. Трудно достоверно проверить эти данные, никаких документальных подтверждений им нет. Родословная дворянского рода Плещеевых ведет свой отсчет от боярина Федора Бяконта, приехавшего из Чернигова служить великому князю Семену Гордому. На всю Русь прославился его старший сын, митрополит Алексей, воспитатель Дмитрия Донского, его духовник, канонизированный православной церковью.
      Иван Афанасьевич Плещеев мог получить Новленское с деревнями от царя Михаила Федоровича Романова, который щедро раздавал территории Кубеноозерья своим верным слугам (в это же время получил свой надел на другом берегу озера в Никольском казачий голова Филат Межаков). Будучи стольником своего царя-господина, Иван Афанасьевич мог и не появляться в своей вотчине, все дела за него вели управляющие*[* Интересная деталь. Московское северное Свиблово, то место, которое, как и Сяма, в начале XV в. принадлежало боярину Федору Андреевичу Свиблу, в 1620-х гг. царем Михаилом Федоровичем было пожаловано брату И.А. Плещеева Льву Афанасьевичу за участие в боях против польско-литовских войск в Москве (см. подробнее: Владимир Муравьев. Святая дорога. М., 2003. С. 492). Так что, скорее всего, Новленское было передано первым из царей Романовых Ивану Афанасьевичу Плещееву в те же годы и за те же заслуги].
      В обязанности стольника, старинного дворцового чина, первоначально входило служение за столом государя. Стольник подавал ему блюда и наливал напитки в чаши, отчего его еще называли чашником. За столом великого московского князя стольники служили только в особо торжественных случаях, в праздники и при приеме послов. Например, на обеде, данном английскому послу Чарльзу Говарду в 1664 г., прислуживало 114 стольников-чашников. В свободное «от пиров» время они назначались в приказы, служили посыльными, исполняли обязанности сокольничих, несли военную службу. В своеобразной табели о рангах стольники шли вслед за думными дьяками, впереди стряпчих. В стольниках ходили князья Куракины, Одоевские, Трубецкие, Ростовские, Морозовы и другие знатные вельможи.
      Что и где конкретно принадлежало Плещеевым в Вологодском уезде? Исследовательница северного крестьянского хозяйства и общины Е.Н. Бакланова сообщает: «Опись 1723 г. выморочной вотчины — села Новленского с восьмью деревнями: Димитриевская, Марьинская, Будихино, Дор, Коробово, Колотилово, Курово, Телячье в Сямской волости — показывает, что они принадлежат стольнику Ф.Ф. Плещееву...» (Бакланова. С. 73.) За Плещеевыми здесь числились деревни не целиком, а лишь отдельные в них хозяйства: в самом Новленском — 10 дворов, в Дмитриевском — 13 дворов, в Андрюшино — 2 двора, в Коробово — 1 двор и т.д.
      Из рода Плещеевых мог побывать в своей вотчине один только Леонтий Степанович Плещеев, бывший воеводой в Вологде в 1635—1636 гг. Память о себе он оставил плохую — был жесток, нечист на руку и погиб во время народного бунта в 1648 г. в Москве, где его казнили.
      Если мы примем версию краеведа и реставратора А. Мухина о том, что Плещеевы владели Новленским с деревнями и в более ранние десятилетия и даже века, то эти края мог проезжать боярин Андрей Михайлович Плещеев, доверенный великого князя Ивана III, сопровождая в 1480 г. из Москвы в Белозерск супругу великого князя, спасая ее тем самым от нашествия хана Ахмата. Объехать по единственной дороге село Новленское с мостом или бродом через Ельму конный поезд великой княгини никак не мог. Могильную плиту сына Андрея Михайловича, первого русского посла в Турции Михаила Плещеева, недавно нашли на территории Троице-Сергиевой лавры. С XVIII в. плита использовалась в качестве покрытия мостовой в монастыре. Такие же могильные плиты, частью со сколотыми надписями, расчистили и на тропинках в Кирилло-Белозерском монастыре. Теперь эти древнерусские памятники первого в этих краях некрополя топчут ногами туристы, большей частью иностранные. Неужели эти надгробия, как память о знаменитых русских людях, нельзя сохранить в лучших условиях?!
      Часть поместий Плещеевых в Новленском и округе в связи со смертью стольника Федора Федоровича Петр Великий отписал Гошпитальной вотчине. Краевед Мухин изучил опись передаваемого хозяйства и сделал вывод, что новленцы в те годы не нищенствовали, а в основной своей массе жили справно. «Справно» — сказано еще весьма мягко. Крестьяне села Новленского жили в XVIII в. богато, скажу более — намного лучше, чем современные жители села. Те же описи и другие хозяйственные документы проанализировала в своей монографии исследовательница Е.Н. Бакланова: «На 42 хозяйства с. Новленского приходилось 86 лошадей и 170 коров. В среднем на одно хозяйство — 2 лошади и 4 коровы, то есть молочного скота было в два раза больше рабочего» (Бакланова. С. 74). Это в среднем. Многие «крепостные » крестьяне держали и больше — от 6 до 10 (!) коров. Таковых было 14 хозяйств, каждое третье в поместье Ф.Ф.
      Плещеева. Кроме 6—10 коров в этих дворах содержались 3—5 лошадей и большое количество молоченого и немолоченого хлеба. Например, в деревне Марьинской поблизости от Новленского во дворе Ефима Сидорова находились: изба, 4 сенника, 4 хлева; скота: 3 мерина, 2 кобылы, рогатого — 4 коровы, 2 подтелка, 9 овец, 9 ягнят. В гумне хранилось немолоченого хлеба: ржи 25 сотниц (400 центнеров), овса 30 сотниц (почти полтонны), пшеницы и ячменя по отдельности 10 сотниц (160 центнеров). Двор Алексея Алексеева в деревне Колотилово состоял из избы, горенки у ворот, трех сенников, четырех хлевов, погреба и бани. Скота у него было 4 мерина, 5 коров, 3 подтелка, 3 теленка, 7 овец, 2 барана. В гумне имелось немолоченого хлеба: ржи 25 сотниц, ячменя 25 сотниц, овса 30 сотниц, пшеницы 10 сотниц. Итого: 90 сотниц (1440 пудов, или 25 тонн зерна) (там же. С. 74). Современные фермеры в начале XXI в. при всей их машино- тракторо- и энерговооруженности не могут похвастаться таким размахом частного хозяйства, какой имели средние крепостные крестьяне в обычном хозяйственном быту семьи начала XVIII в.! На тех же новленских пашенных и сенокосных землях и угодьях... Вот так работал кубенский крестьянин!..

      После Стрешневых и Плещеевых в конце XVIII в. поместьями в Новленской волости владели дворяне не менее знатных родов — Татищевы и Апраксины. Помещичьи хозяйства продолжали дробиться и уменьшаться. Редко кто из хозяев жил и даже появлялся в Новленском, как о том выше рассказывал А.Н. Муравьев. Плати повинности или подати и живи спокойно — таковы были хозяйственные взаимоотношения барина и его крепостных. Благодаря трудолюбию всей семьи, помощи волостной общины, не столь обременительным помещичьим и государственным повинностям, хорошей обеспеченности крестьянских хозяйств надельной землей, скотом и инвентарем, благодаря, наконец, ладу сельской жизни крестьяне жили довольно зажиточно.
      Некоторые из мелкопоместных дворян на старости лет перебирались в «свои» деревни. В сельце Рылово Новленской волости жила барыня Уварова, в Орлово — капитан Илья Федорович Саянов, в Ивашево в 1825 г. — коллежская вдова Станиславская, в Кряжево — некий полковник Михаил Герасимович с семейством.
      Я специально останавливаюсь на вопросе крепостного права, потому что существует мнение, что у нас такового не было. Да, севернее нашего уезда не существовало поместно-вотчинных владений, там испокон веков жили черносошные (государственные) крестьяне. В Кубеноозерье все до одной деревни несли помещичьи, монастырские и архиерейские повинности. Крестьянство не было свободным. Тем не менее самые тяжелые формы крепостничества, выражавшиеся в барщине, в продаже крестьян и т.п., распространенные в центральных и южных губерниях страны, у нас отсутствовали. «...Среди вотчинного вологодского крестьянства, — делает вывод Е.Н. Бакланова, — продолжали сохраняться формы землепользования, связанные с традициями волостной поземельной общины, существовавшей в то время среди черносошного крестьянства Поморья» (Бакланова. С. 194).
      На примере своей семьи, соседних родовитых крестьянских семейств скажу, что мои и наши предки в целом жили очень хорошо. Вот, скажем, родственники по моей кировской линии (отцовская ветвь). Они в XIX в. выбились в ивановские фабриканты, нам досталось в наследство их золото и серебро. Они же владели большим наделом земли в деревне Есманово, не уступавшим по размеру любому помещичьему землевладению.
      Кубенский край, как следует из многих источников, в XVIII — начале XX в. считался одним из богатейших во всей Российской империи.

      Интересно, что о прошлом села дотошный краевед Мухин расспрашивал мою близкую родственницу по отцу Нину Александровну Ромину (дочь моего прадеда Александра Александровича Дементьева), мать Екатерины Александровны Красиковой. Редко, но она и к нам в Коробово из Каргачево приходила в гости. Дожила Нина Александровна почти до ста лет и до последних дней сама себя обихаживала и жизненного оптимизма не теряла. Жаль, что я с ней мало общался, а знала она из прошлого многое, и память ее была отменной.
      Немало Нина Александровна знала об одном из самых «больных» новленских вопросов — о местном старообрядчестве. Как же так получилось, что в местах, где приверженность православию определяла смысл повседневной жизни местного населения, где чуть ли не через каждые несколько верст стояли богатейшие приходские храмы, имелись знаменитейшие на всю Русь монастыри, где по промыслу Божьему и по дальновидному замыслу Сергия Радонежского и князя Дмитрия Ивановича Донского спасалась родная вера, а вместе с ней и государство, столь мощно и истово произошел раскол и в том трагическом противостоянии активно участвовали мои земляки-родичи? Ведь это факт, что новленцы настояли на том, чтобы православный храм из села был перенесен (позднее он был построен в Коробово), и, кажется, здесь он был не один — остались свидетельства, что, кроме церкви Архангела Михаила, древнейшей, по которой и село стали называть
      Михайловским, имелся и храм во имя Святой Троицы*[* Позднее, вероятно, Троицкий храм был заменен на часовню во имя Святой Троицы, которая находилась на повороте дороги на Вотчу. Раскольники-беспоповцы часовню не трогали, ведь для часовенных приходов не полагались священники]. Сколь же нетерпимы были жители села, в своем расколе принадлежа к беспоповцам, если избавились на долгие годы от церковных служб!..
      Интересные размышления о расколе мне довелось прочитать у Н.М. Теребихина: «...На Русском Севере... возникла еще одна скрытая форма святости — старообрядчество. Особая популярность и широкое распространение старообрядчества на Русском Севере объясняется рядом обстоятельств. Во-первых, старая вера в глазах северного мира обладала самоценностью уже в силу своей древности, священной старины. Севернорусская традиция, заново возродившая на новом месте древнерусский уклад жизни, осмысляла себя как первую и вся была пронизана этим первооткрывательским, первостроительным пафосом. Поэтому для северян сакральный авторитет «первоверы» был незыблем. Северному «миру» с его вечными поисками «последней» правды была весьма созвучна эсхатологическая устремленность старообрядчества с его идеями приближающегося конца света и ухода из мира во имя спасения души. По мнению северных мирян, официальное православие — это не истинная вера, она позволяет грешить, предаваться удовольствиям без страха Божия. Пребывание в православной вере рассматривается как уступка миру, вынужденный компромисс с ним. Истинная же старая вера предполагает почти монашескую святую жизнь... Старообрядчество в XVIII— XX вв. в условиях духовного кризиса православной церкви, возродило на Русском Севере затухавшие традиции древнерусской святости с ее идеалами ухода из мира, пустынножительства, поисков небесного града».
      Можно спорить с Н.М. Теребихиным, главным образом из-за его размашистых обобщений, но нельзя не отметить, что историк касается весьма непростых, тонких понятий, далеких от внешних проявлений старообрядчества, сразу приходящих на ум, то есть пытается по-своему ответить на главный вопрос: почему?
      Почему моя ближайшая родственница по отцу Екатерина Александровна Красикова, отметившая свое 80-летие, вдруг «разуверилась», когда гостя в подмосковном Переделкино, увидела, как из ворот летней резиденции патриарха выехал роскошный лимузин? «В такую Церковь я верить не буду!» — заявила она.
      Почему первый же ревнитель старой веры московский протопоп Иван Неронов, сосланный в 1653 году в Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере после того, как его в Симонове монастыре, закованного в цепи, всячески унижали и нещадно били, вдруг оказался в центре внимания всей округи, был окружен в этой обители уважением и почетом? Со Спас-Камня уходили письма Неронова и передавались его челобитные царю и царице, столичным боярам и иерархам церкви «о твердом стоянии » в своих убеждениях. Страдалец за веру — таково было отношение к Неронову со стороны игумена и братии монастыря, которые будто бы ждали на каменном острове такого убежденного проповедника, горячего обличителя, страстного молитвенника. Слух о московском протопопе быстро разнесся по окрестностям, и вот уже в монастырь началось настоящее паломничество местных крестьян и горожан, чтобы воочию увидеть подлинно «верующего человека», ревнителя благочестия и защитника старины.
      Такой же сосланный на Спас-Камень игумен одного из уральских монастырей, Феоктист организовал, как бы сегодня сказали, популяризацию взглядов и идеи московского протопопа, разъезжал по всему Кубеноозерью, распространял послания Неронова. Московские власти восемь месяцев смотрели сквозь пальцы на раскольников нероновцев, позволяя им вести активнейшую пропаганду раскола, и лишь в марте следующего года сослали протопопа подальше на север, в глухой Кандалашский монастырь. Иван Неронов, кстати сказать, был родом из вологодских крестьян.
      Как понять такое отношение к раскольникам истинно православных кубеноозеров? Жалели гонимых, унижаемых властью? Но таковых на Каменном острове и до, и после Неронова пребывало немало. Только в большинстве своем их ссылка вызывалась не вопросами или «колебаниями» веры. А с Нероновым произошел настоящий взрыв интереса.
      Значит, не терпели мои предки-земляки лицемерия в вопросах веры? Искали истинной святости? Зерно сомнений и протеста упало в подготовленную почву.
      «Теплинка» защиты подлинной веры долгое время не угасала, искала своего выхода из-за потайной пазухи. Беглые крестьяне «утекали» на свободный Русский Север, оседали в Вологодских краях, а с ними приходили известия о других страдальцах за «подлинную веру». Купцы и торговцы распространяли старообрядческие книги, устанавливали связи с раскольниками в других краях. Пламя сектантского фанатизма уже не тлело, а полыхало, власти преследовали строптивцев, а в ответ фанатичные последователи Аввакума и Неронова шли на смерть ради стояния за «истинную православную веру». Сколько таких трагедий разыгралось тогда на Руси!.. Один факт из сотен подобных: в Комельской волости Грязовецкого уезда Вологодской губернии, той самой, где располагался за двести с лишним лет до этих событий один из духовных центров Северной Фиваиды, в ноябре 1685 года крестьянин Осипов сжег в своей избе 50 человек. Неплохо бы помнить этот трагический черный след тем, кто восторженно воспевает «подвиги» Аввакума, к месту и не к месту цитирует его послания и натуралистические описания его мытарств и в то же время надрывно протестует против разного рода современных тоталитарных сект, куда заманивают «бедного россиянина». Да и взрыв атеизма, а скорее, агрессивного безверия в начале XX века был вызван все той же ярой нетерпимостью, которая всегда разрушительна в своем фанатизме.
      Как бы то ни было, в XVIII, особенно в XIX в. село Новленское становится центром раскола в Вологодском уезде. «Большинство новленцев, — рассказывал на страницах «Вологодских губернских ведомостей» в 1875 г. краевед Ф.А.Арсентьев, — придерживаются раскола, правда, они в настоящее время, как и прежде, скрывают свои убеждения, скрывают даже и свои молельни, куда сходятся на «радение». Даже образа у них стоят в киотах, как у православных. Секта их принадлежит к беспоповскому толку, а чтение псалтыря и молитвы совершают начетницы — мужние женки в так называемых тайниках, скрытых за подвижками, фальшивыми стенками в тех же домах». Добавлю, что беспоповцы отрицали необходимость в религиозной жизни священства и тяготели к филипповскому толку, отколовшемуся в середине XIX в. от поморщины в результате ее перерождения.
      Раскольники таились не случайно: власть их преследовала за совершение тайных обрядов, стремилась выкорчевать ересь всеми доступными тогда средствами. Священник из села Кубенского Николай Богословский рассказывал о деятельности особого благочинного по делам раскола (с 1845-го по 1868 г.) Александра Васильевича Боголепова, также носившего священнический сан: «Он немало потрудился на пользу православия в самом центре раскола — селе Новленском, но действовал в духе того времени мерами строгости, а не увещанием и обличением раскола: отбирал у раскольников книги, увозил иконы, разорял молельни, троих главарей раскола посадил в острог...» (Богословский. С. 29.)
      Усердия местных приходских священников и карательных действий с их стороны явно не хватало, поэтому время от времени в Кубеноозерье направлялись миссионеры, призванные вести душеспасительные беседы с отпадшими от Церкви мирянами. А. Мухин в своей публикации «Страницы старообрядчества» в районной газете «Маяк» приводит рассказ о поездке вологодского епархиального миссионера священника Иоанна Полянского в 1897 г. по кубеноозерским церквям, где он совершал соборные богослужения. О том, как себя вели местные раскольники, как обращался с ними батюшка, свидетельствует, к примеру, такой бесхитростный рассказ: «В Ильинской церкви в селе Ермоловском шумно вели себя Иван Клавдиев с дочерью Марией. С первой беседы они ушли. Двумя годами ранее, в 1895 г., Мария очень резко выступала против миссионера, обругала последнего «еретиком, волком, антихристом». Об этом стало известно земскому начальнику Саблину, он объяснил, что за оскорбление должностного лица при исполнении обязанностей на Марию будет наложено наказание. Та ответила: «Рада пострадать за веру». После вмешательства самого Полянского дело замяли. Во время последующей встречи М.И. Клавдиева сказала миссионеру: «Уж нечего говорить!.. Прославился кротостью своей». На что Полянский ответил: «Да ты же меня и прославила, если я действительно прославился», — и был очень доволен, получив комплимент от фанатичной раскольницы».
      От семейного прошлого мне достался журнал русских старообрядцев, выходивший в начале XX в. Пожалуй, и все. Но явление это требует своего самого серьезного рассмотрения и понимания. И память о нем жива. Не аукнется ли оно в будущем, когда в селе Новленском наконец-то откроется храм Михаила Архангела?..

      О прошлом села в истории нового времени можно прочитать в воспоминаниях местного ветерана Колпакова. Не родственник ли он Александру Васильевичу Колпакову, торговцу «красным товаром», о котором я уже упоминал? Машинописный экземпляр воспоминаний несколько лет путешествует из дома в дом по селу, а постоянно хранится то в школе, то в администрации. Это — настоящая летопись села Новленского. Мне ее передал на один вечер для чтения Дмитрий Валентинович Ячменнов.
      В Сказании о Новленском на каждой странице разбросаны «приметы милой старины». Подробно рассказывается о сельском базаре, проводившемся по субботним и воскресным дням между зданием нынешнего клуба (тогда это была чайная) и дорожной часовней у реки (ее снесли). Из ларьков и с возов торговали сапогами кустарной работы, хомутами, седлами, тканями собственного производства, тульскими и вяземскими пряниками, белозерскими снетками, свежей кубеноозерской нельмой, копченой рыбой, устьянским стеклом, кадниковскими кадушками, великославинскими гармонями и многим иным. Остатки этого торжища существуют и поныне, причем на том же самом месте, где современные коробейники-челноки у своих машин сидят со всякой дешевой всячиной.
      Автор Сказания пишет, что купец Гладин будто бы сам построил первую новленскую школу, а не передал под нее свои двухэтажный дом. Перед школой был поставлен бюст Александру III. В классах имелись гербарии трав и цветов Кубеноозерья, чучела зверей и птиц, а в музыкальном классе стоял рояль.
      Поэт Александр Романов задавался вопросом: «Куда же Русь уходит? » — и отвечал: «А Русь уходит в нас». Красиво сказано, но, читая воспоминания новленского уроженца Колпакова (да и только ли его?!), видишь, что очень много Руси просто ушло в землю. Непомерно много. Автор воспоминаний скрупулезно перечисляет тех односельчан, которые учились в гладинской школе. За наивностью его рассказа скрывается горькая правда жизни: в XX в. Новленское было разорено, как при польско-литовском нашествии XVII в. Вот, к примеру, короткая судьба четырех сыновей раскулаченного крестьянина П.В. Палкина (не родственника ли богатого подрядчика строительных работ?): старший сын Алексей в 1930 г. убит в Новленском; Сергей умер в блокадном Ленинграде, Александр погиб на Великой Отечественной войне, и только последний сын, вернувшийся с фронта калекой, скоропостижно скончался в 1992 г. Всего же с фронта не вернулись 38 новленцев.
      Жили в Новленском кузнецы, жестянщики, плотники, столяры, сапожники, портные, катальщики, пряхи, домашние ткачи и ремесленники-универсалы. Живая иллюстрация к очеркам о народной эстетике «Лад» Василия Белова. «Например, мой дядя Саша, — продолжает В. Колпаков, — Александр Васильевич, брат моего отца, раскулаченный в 30-е гг., помимо занятий крестьянством и мелкой торговлей в годы НЭПа (тот все-таки, кто торговал «красным товаром». — В.Д.), умел шить и шил для своей семьи сапоги, сам делал облегченной формы кирпичи из песка, смешанного с цементом, учил меня этому искусству, и он сам из таких кирпичей построил баню, которая, как памятник ему, и теперь стоит на том месте, за его бывшим домом, где раньше был фруктовый сад. Кроме того, дядя Саша в 30-е гг., будучи репрессированным, работал плотником и был руководителем при строительстве новой новленской школы (никакая Салтычиха не придумала бы большего наказания своему холопу, чтобы он, как раб, подневольно трудился на виду своей семьи и односельчан в родном селе. — В.Д.). После завершения строительства школы дядя Саша, оторванный от своей семьи — жены и четырех своих дочерей, — был сослан в места отдаленные, и там он, крестьянский сын, способнейший человек, труженик, пропал в неизвестности, а дочкам его была закрыта дорога к поступлению в учебные заведения». Еще одна крестьянская судьба.
      Местные мужики-кормильцы сами уходили, куда глаза глядят, их уводили, а за своими спинами они оставляли жизнь, в общем-то, счастливую, камня в нее никто не кинет. Автор воспоминаний рисует картины не только трудовых забот, которыми жил человек, но и сельских праздников, гуляний, ныне забытых. Вдохновение при рассказе о молодости ветерана труда Колпакова так велико, что он часто переходит с прозы на рифму:

      Соседство огромного озера в Новленском чувствуется не только в случайных прохожих, на ногах которых надеты сапоги-бродни, не только в проезжающих мимо машинах с прицепленными к ним катерами... Озеро, как великан в отдалении, то беспокойно ворочается, то тихо спит, то бушует. В Новленском, словно в оазисе, можно переждать любую бурю. А если окажешься в это время в озере, то моли о пощаде. Надежда Александровна Плигина, вдова Александра Плигина, поднимавшего из руин Спас-Камень, рассказала об одной такой драме, случившейся с новленцами, решившими отдохнуть на песчаных пляжах противоположного берега. «Во второй половине дня появилось небольшое темное облако. Оно быстро увеличивалось. Подул слабый ветер, по воде пошла рябь. Туристы решили до грозы вернуться назад и двинулись в обратный путь. Туча росла на глазах, ветер усиливался. Волны становились круче. Когда лодка достигла фарватера, начался настоящий шторм. Люди с надеждой смотрели в сторону Спаса, но, увы, они были слишком далеко, чтобы их заметили и оказали помощь. Лодка была перегружена, поэтому крутая волна легко захлестывала ее. Залило мотор, и он заглох. Люди взялись за весла, но весла не выдержали, сломались. Лодка все больше наполнялась водой, ее не успевали отчерпывать. Вскоре она пошла на дно. Средств спасения не было. Четверо утопающих ухватились за деревянный трапик. Остальные использовали пустую канистру и бензобак. Собака, пытаясь спастись, цеплялась за хозяина. В итоге неравной борьбы со стихией в живых осталось двое: девочка, которой родители отдали трапик, и женщина, мастер спорта по плаванию...»
      Интересно и продолжение рассказа Плигиной, которая, живя посреди озера на Спас-Камне, сама не раз убеждалась, что шутки с местной природой всегда кончаются для человека плохо: «Осенью туристов и отдыхающих сменяют рыбаки-промысловики. В сентябре, октябре и ноябре рыбы становится больше, чем в летние месяцы. Меняется характер ветра. Он уже не шквальный, а постоянный по направлению и по силе: холодный и пронизывающий. Но рыбаки все равно выходят в озеро. С утра до темноты слышен гул моторов. Некоторые рыбаки, чтобы сэкономить бензин и время, остаются ночевать на острове. В тихую, безветренную погоду на воду опускается осенний туман, густой от холода. Сделавшись пленниками тумана, люди теряют пространственную ориентацию, впадают в панику, громко кричат и зовут на помощь. Видимость в тумане не превышает 50 метров, зато отличная слышимость. На расстоянии 5—8 километров с острова можно разобрать, о чем переговариваются между собой люди или услышать лай собак в деревне Новое. Ближе к ледоставу рыбаков подстерегает другая опасность: ледяной плен. Сети держат в озере до момента замерзания. Вода покрывается ледяной коркой прямо на глазах. Сети и лодка оказываются зажатыми льдом. Тогда приходится пробивать себе путь веслами, кольями, любыми подручными средствами».
      Может, потому-то хитрые новляне и занялись в старину торговлей и земляными работами. Использовали свое расположение при большой дороге. Так-то оно безопаснее было.

      Новый экономический подъем Новленское пережило уже на моей памяти в 1970-е гг. Такого хозяйственного роста и связанного с ним строительного бума древнее село еще не видело и, наверно, долго еще не увидит. Оно на глазах преобразилось на своих окраинах, став поселком городского типа. Многоэтажные дома из силикатного кирпича со всеми удобствами, котельная, прекрасная средняя школа, детский сад были быстро и качественно возведены совхозом «Новленский», который образовался на базе колхозов «Родина» и «Красный пахарь». Новляне, строившие в начале XVIII в. русскую северную столицу, доказали, что не все навыки потомственного ремесла они растеряли.
      Молочная специализация, свойственная и привычная с давних времен всему Кубеноозерью, дала свои плоды, привесы и надои, когда государство вложило большие финансовые средства в реконструкцию основных фондов производства, в постройку новых комплексов, кормовых фабрик, в мелиорацию окрестных земель (сколько ее, мелиорацию, тогда высмеивали, и что бы без осушения болот и создания окультуренных полей сейчас делали?!). А где растет производство, там и люди лучше живут. Приведу сухую цитату, но за каждым ее словом стоит выдающийся успех сельского хозяйства нашего региона: «Материальное положение семей колхозников за 1965—1985 гг. заметно улучшилось. Наблюдался рост совокупного дохода. Произошло это как за счет роста оплаты труда в колхозе, так и за счет увеличения социальных выплат и льгот» (Карпов, Тулин. С. 213).
      Невооруженным глазом было видно, как вновь стали богатеть новляне и жители окрестных деревень. На улицах и во дворах появились машины и мотоциклы. На реке и озере не смолкал шум лодочных моторов — почти в каждой семье появились новенькие лодки и катера, заменившие старые кубенки и карбасы. Строились под ключ десятки домов (у нас в Коробово была возведена целая улица), пансионаты, дома отдыха, охотничьи и рыболовные базы. Возводились мосты через реки, была проведена скоростная автомагистраль Вологда—Кириллов.
      Да, был дефицит, но виной тому были и низкие цены на все товары и продукты, и растущие ежегодно зарплаты, и огромный потребительский спрос.
      Десять-пятнадцать последних лет всё, что тогда построили и приобрели, донашивают и добивают. Облупились катера и лодки, многие уж брошены по берегам, на последнем ресурсе тарахтят отдельные лодочные моторы. Как и встарь, на озеро стали выходить на веселках. Вместо машин разъезжают какие-то колымаги. Строят, в лучшем случае, сарайки или бани, да и то редко. Свободная продажа земли привела к тому, что всё Кубеноозерье заполонил более денежный городской дачник с его домиками-клетушками, а у богачей — и с виллами на западный, чуждый нашему пейзажу, «замковый» манер. Денег у крестьянства нет, началась безработица, отсюда и пьянство, и преступность, и наркомания.
      Неужели древнейшему на Вологодчине селу Новленскому суждена трагическая участь «неперспективных» населенных пунктов?
      С этим вопросом я обратился к главе сельского поселения Дмитрию Валентиновичу Ячменнову. Сам он родом из ближней деревни Березник, что под Ся-мой, из многодетной крестьянской семьи. Чем-то он мне напоминает одного из повзрослевших детей Ивана Африкановича, главного героя повести Василия Белова «Привычное дело». Если в семье последнего было девять детей, то у Ячменновых их восемь, и все вышли в люди. Сестра Дмитрия Валентиновича, Галина Валентиновна работает директором Новленской средней школы, там, кстати, трудился и ее брат после окончания пединститута, сначала учителем, затем завучем. В середине 90-х гг. Дмитрия Валентиновича избрали главой администрации, а в 2004 г. он был переизбран на этот хлопотливый пост.
      Местное самоуправление, основа основ государственного устроения России, в результате разного рода непродуманных реформ и отсутствия внятного законодательства практически осталось без финансовых средств. Что можно сделать в муниципальном сельском поселении, где 56 населенных пунктов с полуторатысячным населением, если все статьи доходов муниципалитета — от дискотеки в клубе и от такого же грошового налога на благоустройство? На территории сельсовета располагаются колхоз, льнозавод, лесничество, больница, медпункт, школа, детсад, объекты ЖКХ, метеостанция, узел связи, магазины... Если бы не колхоз «Новленский» с председателем Олегом Разживиным, главным «спонсором» нищей местной власти, то впору пойти по миру с протянутой рукой.
      — Как, Дмитрий Валентинович, жить-то будем? — задаю я привычный всем нам еще со времен протопопа Аввакума и его соратника Ивана Неронова, «сидельца» на Спас-Камне, вопрос. — Побредем еще немного?
      — С первых же месяцев своей работы я понял, что одному этот воз не вытащить. — Ячменнов вправе теперь обращаться к собственному опыту, потому что сохранил от развала Новленское. — Одними из первых в Вологодском районе мы создали комитет самоуправления. В чем смысл его? В коллегиальном руководстве, когда не я один отвечаю за то, что случилось со страной, когда головешки от пожара занесло и в Новленское, отвечаем теперь все мы — старосты, избираемые на сходах от «кустов» деревень, руководители предприятий и организаций, расположенных на нашей территории. Раз в квартал собираемся и решаем вопросы. Это и есть — народная власть.
      — Чем-то напоминающая волостное (или земское) правление из «лутших людей», как тогда говорили. Но ведь мы всегда хорошо решаем, а выполняем плохо. Что вы можете решить, если стучите по своему карману, а там не звенит?
      — Дела у нашего «спонсора» — колхоза идут неплохо, это сравнительно репкое хозяйство. При стаде в 110 голов надои молока на каждую корову превысили советские рекорды — в год на буренку приходится почти 5620 литров. И рентабельность молока снизилась наполовину. За это раньше ордена давали. Но сейчас колхоз вынужден платить огромные деньги за новую технику, чтобы не подрывать свою техническую базу (видели, наверно, у гаражей новенькие комбайны «Дон»?): в год нужно 7 млн рублей, а расходуется по возможностям только 3— 4 млн. Коровок еще и кормить надо, сеять клевер и люцерну. Но хозяйство ухитряется развиваться. На нем и мы держимся.
      — Хорошо, Дмитрий Валентинович. Колхоз сидит на материально-технической базе и земельных угодьях прежних времен. Слава Богу, что их не пустили на ветер, не разворовали, как в третьей части вологодских хозяйств, в том числе и в соседней Вотче. Другая часть вологодской селыцины лежит на боку, и только последняя, как и колхоз «Новленский», работает рентабельно. А что народ? Стареет?
      — Пенсионеров — шестьсот человек, чуть ли не каждый второй. Поэтому и смертность большая, прироста населения нет, одно падение. В десяти деревнях зимой никто не живет. Это проблемы всей России; идеальных мест у нас на селе нет. Даже на богатой Кубани.
      — Тем не менее я был в сентябре в Новленской школе, она полна детей.
      — Почти триста учащихся, да в детском садике 60—70 детишек. Если уж молодые семьи не будут рожать, как в городах, то совсем будет плохо. Смысл жизни теряется. В Новленском можно хоть заработать, плюс пенсии стариков, социальные выплаты. А главное — свое подсобное хозяйство, оно и выручает. Свои картошка, лук да огурцы с капустой, и без рыбы мы не сидим. Как-то выкручиваемся.
      — Иллюзию «веселой» жизни создают дачники, но только летом...
      — Мы превращаемся в «курортную зону» Вологды. Более 700 участков передано иногородним гражданам для ведения личного подсобного хозяйства. Раньше в Российском государстве как было? С деревни тянули всё — подати, повинности, платежи, налоги за каждый куст смородины и за каждую яблоню. Выгребали из нее мужиков — строить города, воевать, рыть каналы и поднимать целину. Теперь и взять нечего. Всё. Точка. Стройте с лопатами полтыщи моих стариков и маршируйте с ними на очередную переброску северных рек... Не выйдет уже этого, никуда они не дойдут! И денег на разные там займы и налоги не взять — нету их! Теперь город спасается у нас в деревнях, кормится на своих сотках. Но это всё не товарное производство, хотя и уникальное в мировом хозяйстве начала XXI века, оно даже не феодальное: десятки миллионов людей сами себе кормят, и не больше. Цветы, правда, тоже выращивают.
      — Мы ходим по какому-то замкнутому кругу. Вот в соседней Устьянщине сейчас самая высокая безработица по району. Это там, где существовали высокоразвитые промыслы, где до революции был создан «промышленный уголок», где крестьянство, работая день и ночь, жило очень хорошо. Зачем говорить об Устьянщине, мы сидим в центре волости, в крестьянских хозяйствах которой многочисленный крупный рогатый скот (до 10 коров на семью) кормили выращенным зерном, а сено лишь подкладывали, как деликатес. Куда всё делось-то?
      — Фермерам у нас сейчас не прожить, хотя такие энтузиасты имеются. Мы все-таки по традиции общинные собственники, любим жить и работать вместе с «миром». Эту форму хозяйствования и должны поддерживать, не дать ей развалиться.
      В год наше сельское население реализует тонн мяса крупного рогатого скота, 2,5 тонны свинины, 48 тонн картофеля, тонн овощей, 500 килограммов меда, 1200 килограммов дикорастущих ягод. Видите, не все захребетничают, в том числе и дачники... А промыслы... Какой смысл делать роговые гребни, хотя они и долговечней, когда можно по дешевке купить китайскую пластмассовую гребенку?! Зачем нам собственные горшечники, если такой посуды в магазинах на любой вкус навалом (опять же, в основном, из Китая)?! Нету у нас экономических стимулов промыслами заниматься, сбыта нет. Кружева и те не плетут, хотя они были и для красоты жилища и человека, но вышли из моды. Из четырех вологодских предприятий народных промыслов осталась одна «Снежинка». И раньше, согласитесь, это были сувениры, а не товары для домашнего хозяйства. Когда денег нет на самое необходимое, то не до туесов из шемогодской бересты и каргопольских глиняных игрушек.
      Наша беседа с Д.В. Ячменновым состоялась несколько лет назад. Но время идет, и что-то постоянно меняется. Кое-где и к лучшему. Это «кое-где», к моей радости, относится сегодня к Новленскому сельскому поселению. Года два назад правительством области начался разрабатываться пилотный проект по улучшению социально-культурных условий жизни вологодских сел. Для начала осуществления проекта выбрали четыре села, в том числе и Новленское. Пилотным, кстати, он называется потому, что он «управляемый», то есть при поддержке областной и районной администрации. За первый год в село вложили 8 с лишним миллионов рублей. Сумма для почти безденежных раньше новленцев огромная. Строится стадион, отремонтированы клуб и библиотека, благоустраивается центр села, небольшие суммы пошли на неотложные нужды. Хоть так-то дело сдвигается. Разработана обширная программа на ближайшие годы: и газофикация села, и строительство нового водотока с Кубенского озера, и Интернет, и чего только нет!..
      Главное — разбудить народ, заставить его на себя же работать. Чтобы люди наконец-то зажили лучше... Но без подъема культуры, духовности не стоит ожидать и быстрого хозяйственного обновления.
      ...Выходя не раз из сельской администрации на главную улицу Новленского, всегда вспоминаю семейную легенду, как моего прадеда забирали на очередную войну. С горя он хватил лишка, выломал из забора доску и прошелся с ней по дороге через все родное Новленское, где на обочинах горшечники выставляли на продажу свой товар. Все горшки перебил с одной и с другой стороны, о чем потом долгое время старожилы вспоминали, не жалея разбитые горшки, а восхищаясь отчаянным ухарством парня.
      Бить горшки-то мы научили, когда вновь научимся их лепить?..