Вадим Дементьев. Свет малой родины: отчина и дедина(42)

      Нет уже и Александра Александровича... Вышел из городского дома и упал с разорвавшимся сердцем, разбил голову и долго так лежал среди куда-то спешащих по своим делам прохожих... Когда его увезла «скорая», Ольга Фокина, соседка по дому, замывала Сашину кровь на асфальте.
      По контрасту с кубенскими грозами вспоминается удивительное явление, виденное мной как-то в августе. Я вышел ночью во двор под черное небо с яркой звездной россыпью. Такая темень, хоть выколи глаз, и только прямо над моей головой повисла молочно-белая огромная линза. Это было чудо, какое человек не предполагает увидеть в природе. Долго я приходил в себя, пока не заметил, что сквозь стойкое белое марево просвечивают острые лучи звезд. Полная луна, отражаясь от тихой глади озера, бросила блик на небо через воздух, пропитанный мельчайшими дождевыми испарениями, которые и «сотворили » эту летающую тарелку.
      «Зимой на озере немудрено заблудиться и среди бела дня, — рассказывает Надежда Александровна Плигина о другом времени года. — Может начаться такой густой снегопад, что невозможно сориентироваться, в какую сторону идти. Или разыграется метель, и в течение пяти минут заметет собственные следы: дороги нет».
      Особенно меня поражают тихие летние дни. Кучевые облака будто застывают на одном месте. Озеро — что молочное море — также недвижимо. Младенец-ветерок дохнет во сне, и пойдет легкая рябь, и тут же стихнет, опять сольется с голубой равниной. Теряются границы неба и воды. Где ты, что с тобой, может, ты и в раю?!
      Каков образ природы родины, запечатленный в моем сознании? Из-за времен года, ежемесячного, еженедельного, да что там говорить — ежеминутного изменения освещения, колыхания воздуха, передвижения облаков его невозможно передать. А ведь природа блистает своей статью только для человека, и нужны душевные (или духовные?) усилия, чтобы хоть краешком своей бедной сущности прикоснуться к вечному пиру Богом созданной красоты.
      В моем сознании живут удивительные природные явления белых ночей, закатов и восходов на озере, ночного неба над головой. И еще многого. Такого богатства, которое нас окружает, на всех хватит и, надеюсь, на все последующие поколения. Потому что образ красоты природы уникален и единствен для каждого человека. То, что выпевается в песнях, что записывается словом, что изображается кистью, лишь малая толика того, что уносит человек с собой в мир иной. И не только в талантах здесь дело. Даже великие художники страдали от того, что им не дано сказать всё до конца.
      Описать природные красоты Кубеноозерья взялся и не известный мне Иларий Шадрин, рассказ которого нашел Василий Иванович Белов и процитировал в своей книге о Валерии Гаврилине. Для меня немаловажно, что этот Иларий Шадрин был, по словам Белова, «то ли монах, то ли священнослужитель ». И жил, вероятно, в XIX в.*[ * Все-таки я не выдержал и спросил в письме В.И. Белова, кто такой Шадрин. Вот что он написал в ответ: «О Шадрине говорится в книге Володи Мартынова «Пение, игра и молитва, противопоставляющей песню молитве. Весьма интересная книга, я могу ее послать, если в ЖЗЛ выйдет мой опус о В.А. Гаврилине». Потом Василий Иванович забыл, да и повесть его не вышла в ЖЗЛ, а была опубликована в журнале «Наш современник»]. Могу предположить,
      что таким же наш край видели и преподобные Дионисий Глушицкий и Александр Куштский, Нил Сорский и Григорий Премудрый... Направлявшимся из Вологды в свои монастыри и скиты монахам открывалась такая картина, какой уж сегодня не увидеть: «Направо, куда первее всего направляется взор, сияет лазурное раздолье Кубенского озера, которое, начинаясь от села Кубенского, по правую сторону дороги, тянется далее, всё более и более расширяясь, пока не сольётся с горизонтом. Это громадное, чудное водное зеркало заключено в роскошные рамки зелени лугов и кустов, среди которых, подобно белоснежным раковинам, виднеются группы церквей и монастырей. И среди этой обширной, прозрачной лазури вдруг иногда покажется рыбачья лодка, как маленькая мушка на громадном стекле, за ней — другая, третья, а, всмотритесь попристальнее, окажется и много таких «мушек», то исчезающих, то выплывающих из лона вод.
      Подул лёгонький ветерок, поднялись белоснежные паруса, и маленькие лодочки, как чайки, быстро понеслись к Каменному острову, который, как снеговая глыба, как меловая скала, чуть виднеется в синеватом тумане жаркого летнего дня... Это рыбаки поехали «на замёт».
      Или около противоположного берега из-за кустов вдруг покажется беловатая струйка дыма — то пароход идёт из Сухоны в озеро. Потянется эта струйка, станет расти, расти, и вдруг ясно, точно на близком расстоянии, увидишь белый корпус парохода, на котором хорошо видны и труба, и колёса, хотя расстояние не менее десяти вёрст.
      Зимой здесь безбрежная белоснежная равнина, за которой к северу чуть виднеются верхи церквей противоположного берега, а также эта равнина уходит вдаль и сливается с горизонтом. Здесь всё мертво и пустынно. Но лишь только начинается весна — и снова эта пустыня оживает. С грохотом несутся по озеру громадные льдины, то громоздясь, то разбегаясь, по берегу снова засуетятся человеческие фигуры — то рыбаки починивают свои ладьи, пробуют первое рыболовство — ставят верши и мережки. Образовались закраины на озере, наступил вечер — и озеро запылало, зажглось сотнями огней, точно оно и не озеро, а большая широкая река, берега которой усеяны зажжёнными фонарями; это «ходят с лучом» — один из самых красивых способов рыболовства.
      От озера взор переходит на берег и упрямо упирается в церковь села Песошного. Переходит он далее влево и останавливается ещё на двух церквях, более отдалённых и слегка задёрнутых тонким туманом, — Воздвиженской и Николаевской, что в Отводном.
      Между церквами рассыпаны многочисленные деревни, в которых там и сям пестреют крашеные крыши зажиточных домов и заводов, зеленеют сады, а перед ними на первом плане стоят ветряные мельницы, особенно в подозерье. Отъехал путешественник от Кубенского села версту, поднялся на небольшой пригорок, и перед ним открывается Песошное. Налево, под горою, всего в каких-нибудь ста саженях от церкви, журчит весёлая и прозрачная речка Шепинка, она же Богородская, через которую перекинут мост и идёт большая дорога».
      К разгадке многих тайн настроя души, рождавшегося от соприкосновения с северной природой, подошел Борис Шергин. Он и в своих заметках о поэтической памяти стремился выразить невыразимое, дать представление о непредставимом, сказать о несказанном. «Со мной не раз бывало такое, — писал Б.В. Шергин, — в городе ли, в старом проулке, в деревне ли застигнет тебя, обнимет некое сочетание света и теней, неба и камня, дождя и утра, перекрестка и тумана — и вдруг раскроются в тебе какие-то тайно-видящие глаза. Или это разум вдруг обострится? И одним умом думаешь — когда-то в детстве-юности шел ты и видел ты схожее расположение дороги, света, тени, времени и места. А разум твой раскрывает тебе большее, т.е. то, что сейчас с тобою происходит, отнюдь не воспоминание, но что бывшее тогда и происходящее сейчас соединилось в одно настоящее. И всегда в таких случаях, чтоб «вспомнить», когда я это видел, мне надобно шагнуть вперед (отнюдь не назад)».
      Каждый из нас смотрит на малую родину такими «тайновидящими глазами». Глазами детства, вспоминая первый свет. Глазами юности, вспоминая первый поцелуй и тонкий стан любимой. Глазами зрелости, когда видишь всё отчетливее и ярче. Глазами кончины, когда всё упомянутое проносится в единый миг.
      Не ради тирании над природным миром сотворил Бог человека, а по Своему образу и подобию, чтобы человек через познание сущности природного мира его «возделывал и хранил». Истинное же познание без любви не бывает. Как сказал Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II: «Так выясняется нравственная высота господства человека над природой: постоянное попечение о благобытии всей твари, возможное лишь при любви к каждому созданию».
      Грехопадение человека, свершившиеся в гордыне ради корыстных материальных причин, привело к его отпадению от природы, отныне он противоборствовал с ней, «в поте лица добывая у неё хлеб свой» (Быт. 3:18—19). Но Бог не забыл и в этой печали человека, оставляя надежду на его спасение, которое мыслится Ему как возможность любви. Любишь, и «хлеб насущный» легок. Веришь, и жизнь осмысленнее.
      В борьбе добра и зла в душе человека нравственные «убытки» стали заметно преобладать. С воцарением мечты о «рае на земле» хищничество стало делать быстрые успехи. Всё-всё приходится напоминать. И как на Троицу после половодья «мыли реку», то есть чистили русло от нанесенных коряг, разного мусора да липкой тины. И как еще недавно земснарядом углубляли фарватер, как ставили на мелях вешки, как обкашивали соседний, заливной берег реки.
      Природа не терпит пустоты. Неприбранная и непричесанная любящим человеком, она в Кубеноозерье сегодня все чаще проявляет дикий и своенравный характер. Участились природные аномалии: то засуха на два года, то снег в мае, то дожди все лето проливные.
      Как разорвать этот порочный круг? По заветам старины, так: природа врачует душу, душа укрепляет дух, дух побуждает желание, желание рождает заботу, забота приводит к труду. Это — прочный круг человеческой жизни, находящийся в любви с окружающей природой.