СВЯТОЙ КИРИЛЛ БЕЛОЗЕРСКИЙ
От благочестивых родителей родился Кирилл, в престольной Москве; мирское имя его было Косьма; с детства воспитан был он в благоговении и познании Священного Писания; это духовное образование, которым он сам воспользовался, сделалось духовным наследием иноков его обители. Родители его, при своей кончине, поручили юношу сроднику своему, Тимофею Волуевичу, который служил окольничим у Великого Князя Димитрия Донского и превосходил честию и богатством многих бояр; но богатства вельможи не имели влияния на юного сироту, который вперил всю мысль к Богу, и постоянно прилежа к церкви, в посте и молитве, ничего больше не желал, как пострижения иноческого. Видя его добродетель, возрастающую с годами, боярин приблизил к себе юношу и даже поставил его над всем своим имением; но и ото не изменило мыслей любителя безмолвия, а только огорчило его заботою, что труднее будет ему достигнуть желаемой цели; на Бога возложил он печаль свою, и Богу, провидевшему великого подвижника в юном Косьме, благоугодно было споспешествовать ему к достижению иночества.
Случилось игумену Махры Стефану, мужу известному по своей добродетели, посетить столицу. Давно ожидал его прихода много о нем слышавший Косьма, и со слезами открыл ему свою тайную мысль, прося, чтобы не отринул его, ради Господа, не отринувшего ни единого от грешников. Умилился Стефан, при виде такого усердия и, прозрев в нем избранный сосуд Святаго Духа, утешил, обещая исполнить его желание. Они стали размышлять между собою: каким образом совершить пострижение? потому что боярин Тимофей никак бы на то не согласился. Преподобный Стефан решился просто облечь юношу в рясофор и, назвав его Кириллом, предоставил прочее на волю Божию. Сам он пришел к боярину; Тимофей, обрадованный посещением, с честию встретил его в дверях своего дома и просил себе благословения. «Богомолец твой Кирилл благословляет тебя», – сказал ему Стефан, и когда с изумлением спросил боярин, кто сей Кирилл? – игумен отвечал ему: «Косьма, бывший твой сродник, ныне же инок, работающий Господу и о вас молящийся».
Тяжко показалось сие боярину; исполненный скорби, сказал он досадительную речь Стефану; преподобный же, не переступая порога, возразил: «Повелено нам от Спаса нашего Господа Иисуса Христа пребывать там, где нас послушают и приемлют, а если пет, то отрясать и прах, прилепившийся к йогами нашим, во свидетельство не приемлющим нас» (Мф. 10).
Стефан удалился; но богобоязливая жена боярина, услышав такое слово, более Христово нежели Стефаново, начала увещевать мужа своего: как мог оскорбить такого старца? и боярин, раскаявшись, послал возвратить его. Оба они взаимно испросили друг у друга прощение; боярин позволил нареченному Кириллу исполнить желание его сердца, и возрадовался Стефан, что приобрел брата; он возвестил о том новому иноку, который для исполнения своего обета раздал все свое имущество нищим, не подумав даже что-либо себе оставить на время старости, ради телесной немощи.
Прежде нежели возвратиться на Махру, игумен Стефан привел нового инока в обитель Симоновскую, только что основанную на новом месте архимандритом Феодором, племянником преподобного Сергия. С радостию принял он Кирилла и совершенно облек его в иноческий образ, поручив наблюдению старца Михаила, который проводил весьма строгую жизнь в обители и впоследствии был Епископом города Смоленска. Возревновал Кирилл житию своего старца и, видя его чрезвычайные труды, старался при непрестанном послушании во всем ему подражать: сладостным казался ему пост и нагота в зимнее время теплотою; изнурением плоти просвещал он свою душу и почти не ведал сна; он просил старца позволить ему вкушать пищу только через два или три дня, но не допустил сего опытный наставник, повелев ему разделять трапезу вместе с братиею, хотя и не до сытости. Проведя всю ночь в чтении псалтыря с многочисленными поклонами, при первом ударе в колокол, прежде всех он обретался в церкви на утреннем пении; искушения же бесовские устранял от себя в келлии именем Иисусовым и знамением крестным. Спустя несколько времени, архимандрит назначил ему послушание в хлебне, и там он еще более стал подвизаться: сам носил воду, рубил дрова и, разнося теплые хлебы братии, принимал вместо них теплые себе молитвы, похваляемый всеми за свое неутомимое; рвение; немилостивым был он только к своей плоти, дабы, по слову апостольскому, при изнеможении тела быть сильну духом.
Случалось, по временам, преподобному Сергию приходить в обитель Симоновскую, для посещения племянника своего Феодора, но прежде всех искал он Кирилла в хлебне и долгое время беседовал с ним о пользе душевной; оба они взаимно возделывали духовную бразду: один, посевая семена добродетели, другой же напояя их слезами, дабы по выражению псаломному, радостию пожать посеянное слезами. Изумлялась вся братия: каким образом великий Сергий, оставив настоятеля и всех иноков, занимался одним лишь Кириллом? но не завидовали юноше, разумея его добродетель. Из хлебни перешел он, по воле настоятеля, в поварню и там не менее подвизался зрелищем временного огня, возбуждаемый к памяти вечного, неугасимого. «Терпи Кирилл, – говорил он сам себе, – дабы сим огнем избежать тамошнего»; такое умиление даровал ему Бог, что и хлеба им испеченного не мог он вкушать без слез, и вся братия на него смотрели не как на человека, а как на Ангела Божия. Смутился общим вниманием смиренный Кирилл и начал юродствовать, чтобы избежать суетных почестей; настоятель, заметил юродство, возложил на него сорокадневную епитимию; с радостию принял ее Кирилл и подвергся впоследствии еще более строгому наказанию: как гордые радуются почести, так смиренномудрые бесчестию; настоятель узнал наконец, что не ради гордости, а ради смирения юродствует Кирилл и сделался снисходительнее. Пришел ему помысл проситься из поварни в келлию, не для покоя, а больше для безмолвия, и помолился он Пречистой Деве, чтобы устроила ему сие на пользу. В то же время пришло на мысль и Архимандриту списать для себя некую книгу: – он велел юному иноку заняться келейно сим писанием; однако Кирилл начал замечать за собою, что в ночных молитвах не столько уже имел умиления, сколько бывало в поварне;, несмотря не многолюдство; посему он просил со слезами Матерь Божию возвратить ему прежнее умиление, и опять настоятель повелел ему заниматься в поварне. С радостию повиновался преподобный и еще девять лет пребыл в этой грудной службе; днем опаляемый огнем, ночью же страдая от холода, по не дозволяя себе одеться чем-либо теплым. После; сего Архимандрит, хотя и против воли, привел Кирилла к Архиерею, чтобы посвятить его в сан священнический, и тут началась новая служба преподобного, ибо строго исполняя чреды священнослужения, не оставлял он и прежних монастырских работ, в хлебне и поварне.
Вскоре архимандрит Феодор избран был Епископом в Ростов, а на его место в Симонов возвели преподобного Кирилла, не внимая слезам его и отрицанию. Памятуя слово евангельское, что кому дано будет много, много от того и взыщется, новый настоятель предал себя еще большим трудам, не превозносясь честию своего сана; он оставался тем же, каким был и прежде, во всяком смирении и любви, почитая старших, как братию свою, и младших, лаская, как детей. Отовсюду стали стекаться к нему князья и вельможи, ради духовной беседы, пресекая его безмолвие; посему помыслил он оставить начальство и затвориться в келлию, хотя и много умоляла его братия иметь попечения о внешнем. Так как не возможно было оставаться обители без настоятеля, возвели на архимандрию некоего Сергия, который впоследствии сделан был Епископом в Рязань. Но чем более избегал преподобный славы человеческой, тем более прославлял его Бог; чрезвычайно было к нему стечение народа, потому что слово его растворялось солию духовного в сладость слушающим.
Позавидовал новый архимандрит славе блаженного и вознегодовал на него; преподобный же, нимало тем не оскорбившись, дал место гневу и удалился на безмолвие, в бывший монастырь Рождества Богоматери на Старом Симонове; он помышлял куда бы дальше еще укрыться от молвы житейской и усердно о том молился Пречистой Деве. Был у него обычай, в глубокий вечер после келейного правила, читать еще акафист прежде, нежели сидя вкусит немного сна. Однажды, когда пел акафист пред иконою Владычицы и дошел до осьмого кондака: «странное рождество видевше, устранимся мира и ум на небо преложим», внезапно услышал он голос: «Кирилл, изыди отсюда и иди на Белоозеро; там тебе Я приготовила место, где можешь спастися». Вместе с сим гласом воссиял свет великий от полуночной страны; преподобный отворил оконце своей келлии и увидел, как бы перстом указываемое ему место, где теперь стоит монастырь. – Радостию исполнилось сердце, от гласа и видения, и всю ночь пребыл он на молитве, но уже ночь сия была для него как бы пресветлый день.
Спустя немного времени, пришел к нему с Бела-озера инок Ферапонт, вместе с ним постриженный в Симонове, и стал его расспрашивать Кирилл: «Есть ли место на Белом озере, где бы можно было безмолвствовать?» – «Много там таких мест к уединению», – отвечал Ферапонт, но преподобный не открыл ему своего видения. По взаимному согласию вышли они, из старого Симонова, в дальний путь на Белоозеро и, после многих трудных дней странствия, достигли наконец желаемой цели; но сколько ни обходили там пустынных мест, ни одного из них не возлюбил преподобный для (своего жительства; он все искал то, которое указано было ему свыше, и наконец обрел. Внезапно узнал Кирилл место сие, как бы давно уже ему знакомое, и возлюбил сердцем, молитвенно воскликнул: «Се покой мой в век века, здесь вселюся, ибо Пречистая соизволила месту сему; благословен Господь Бог, услышавший мое моление». Тут водрузил он крест, на заветном холме, и воспел благодарный канон Пречистой Деве; тогда только открыл собеседнику Ферапонту таинственное свое видение, указавшее ему место сие, и вместе; они прославили Бога. Подвижники сперва поставили себе кущу, потом начали копать келлию в земле, но проведя несколько времени вместе, разлучились для большего уединения. Блаженный Кирилл остался на своем месте, Ферапонт же удалился за пятнадцать поприщ, на другое озеро, и там соорудил церковь и монастырь, во имя Рождества Богоматери.
Место, на котором водворился преподобный Кирилл, было почти со всех сторон окружено водою, и густой бор рос на этой малой площадке, где никогда не было жилья человеческого. Земледелец Исайя, недалеко оттуда живший, рассказывал, что за много лет до пришествия Кирилла слышался на том месте звон и как бы пение ликов; многие приходили на голос этого звона, дабы уведать, откуда происходит он, и с удивлением возвращались, ничего не видя. В подземной своей келлии подвизался святой отшельник против козней невидимого врага; иногда только приходили к нему два крестьянина из окрестных мест, Авксентий и Матфей, бывший потом пономарем его обители; с ними обходил он пустыню. Случилось однажды, по навету вражию, столь тяжкий сон стал одолевать преподобного, что он должен был прилечь и просил спутников своих посидеть около него, доколе уснет, ибо не мог даже дойти до своей келлии; он простерся на землю под высоким деревом, по едва только закрыл глаза, как услышал голос: «Беги Кирилл!» Воспрянув от необычайного голоса, отскочил он от того места, и в ту же минуту упало поперек огромное дерево. Преподобный уразумел лесть диавольскую; он молил Господа, чтобы отнят был от пего столь тяжкий сон, и с тех пор по многим дням мог пребывать без сна, бдением побеждая козни вражий.
В другой раз, когда рубил лес, очищая место для огорода, и собирал хворост, от жара и сухости загорелись сучья; ветром поднявшийся дым отовсюду окружил святого, так что не знал уже как избежать огня и дыма. Внезапно он видит пред собою мужа, в образе его покровителя Тимофея, который, взявши его за руку, сказал: «Иди вслед меня», и вслед за ним он вышел из среды огня: так образы его детства благодатно повторялись ему в спасительных видениях. Еще одно сильное искушение постигло преподобного: невдалеке от уединенной его келлии жил поселянин, которому неприятно было его соседство. Наученный диаволом, задумал он сжечь келлию святого, но внезапный ужас; нападал на злоумышленника всякой раз, когда хотел исполнить адский свой помысел. Однажды уже приложил огонь к стене и бежал, но остановившись невдалеке, увидел, что зажженный им огонь погас сам собою. Тогда, с чувством раскаяния, пал к ногам блаженного, исповедуя ему свою вину, и кротко отпустил его Кирилл; но вскоре возвратился к нему тот же человек, убедительно прося постричь его в иноческий образ, и до конца своей жизни пребыл в послушании у преподобного.
Немного времени спустя, пришли к нему два инока, любимые им, из Симоновой обители, Зеведей и Дионисий; это было первое утешение, которое имел в своей пустыни; он принял их с любовию и позволил жить вместе с собою. Лотом пришел оттуда и третий инок, Нафанаил, который впоследствии был келарем его обители, а после уже многие начали к нему стекаться, прося пострижения; Кирилл, чувствуя, что для него уже прошло время безмолвия в пустыне, начал свободно всех принимать, сподобляя их ангельского образа. При умножении братии почувствовалась необходимость церкви для общего собрания, и все иноки просили его соорудить им церковь; но так как место далеко отстояло от жилья человеческого, неоткуда было достать древоделей. Преподобный, но всегдашнему своему обычаю, обратился прежде всего к Пресвятой Деве, возлагая все на Ее благую волю, и вскоре, никем не званные, пришли сами собою древо дел и, которые срубили церковь, во имя Успения Богоматери.
Когда же распространилось но окрестности, что и церковь поставлена, и скоро будет тут обитель, огласилась молва, будто бы Кирилл, как бывший архимандрит Симоновой обители, принес с собою из столицы множество денег. Некто боярин Феодор позавидовал мнимому богатству и ночью подослал разбойников овладеть им. Приблизившись к обители, увидели они множество людей, стреляющих из луков, и долго пережидали, чтобы удалились; наконец сами ушли, не сделав никакого зла. В следующую ночь разбойники увидели то же явление и еще более показалось им людей ратных вокруг обители; со страхом бежали они возвестить о том подославшему их боярину. Изумился Феодор и, полагая, что кто-либо из вельмож пришел посетить преподобного Кирилла, послал в монастырь проведать: кто были посетители? но услышал, что более недели никого там не было. Тогда только пришел в чувство и уразумел, что сама Пречистая покрывает угодника Божия. Он поспешил в обитель и со слезами исповедал пред ним грех свой; святой же, утешая его, сказал: «Верь мне, чадо Феодор, что я не имею ничего в жизни сей, кроме ризы, которую на мне видишь, и немного книжиц». С тех пор боярин возымел большую веру к блаженному Кириллу и, когда посещал его, всегда приносил ему рыбы или что-либо от своей ловитвы.
Слава великого подвижника распространялась и в дальние пределы. Тогда пришел к нему молчальник Игнатий, муж совершенной добродетели, который проводил столь суровое житие, что не было ему подобных между братнею; он служил для них образцом после самого Кирилла. Говорили о нем, что в течение тридцати лет своей труженической жизни никогда не ложился он для отдыха, но стоя и несколько прислонясь, вкушал немного сна; нищета же его и нестяжательность достигли высшей степени.
Когда братство возросло, преподобный Кирилл учредил для него строгий устав, чтобы каждый пребывал в чине своем, в службах церковных, и не дерзал беседовать в церкви или исходить прежде конца богослужения. Сам он никогда не позволял себе сидеть в церкви, и ноги его были, как неподвижные столпы. За трапезою монастырскою не было слышно беседы, и пища была самая умеренная: из двух только снедей, питием же служила одна лишь вода. Из-за трапезы все молча расходились, не уклоняясь пи на какие беседы, или в келлии один к другому. Так глубоко вкоренена была любовь к своей келлии каждому из учеников Кирилловых, что когда одному из них Мартиниану (бывшему впоследствии настоятелем обители Ферапонтовой) случилось зайти после трапезы в келлию другого брата, старец спросил его: зачем нарушает чип монастырский? Мартиниан отвечал ему с улыбкою: «Боюсь, что когда однажды взойду к себе в келлию, уже не в силах буду с нею расстаться, а я имею дело до брата». Но и тут возразил ему Кирилл: «Прежде иди в свою келлию, чтобы сотворить там должную молитву, а потом уже; к брату, ибо твоя келлия тебя всему научит». Никто в обители не смел получать писем или даров мимо преподобного: к нему приносили нераспечатанные письма и без его благословения ничего не могли посылать. Никто также не смел называть что либо своим, даже у себя в келлии; серебро нее и золото хранились только в казне монастырской, откуда братия получала все нужное. Даже, если кто хотел утолить жажду, нигде не мог получить воды, кроме как в трапезе, ибо в келлии не позволено было держать ни хлеба, ни воды для пития, ничего, кроме иконы и книги, и потому двери были отверсты. Все иноки старались со смирением и любовию предварять один другого на службе церковной, или на работе монастырской, трудясь не для человеков, а для Бога, и чуждо им было всякое празднословие; все совершалось у них молча. Преподобный служил для всех образцом и, запрещая другим роскошь, сам носил рубище. Иногда, по старой памяти трудов Симоновских, приходил он в поварню помогать служителям, в приготовлении братской пищи, и строго запретил всякий хмельной напиток у себя в обители. Сердце его до такой степени проникнуто было любовию к Богу, что при служении Божественной литургии и во время чтений церковных не мог воздерживаться от благоговейных слез и особенно много проливал их у себя в келлии, при совершении обычного правила. Когда случался недостаток в хлебе, и братия понуждала его послать просить подаяния, к кому-либо из христолюбивых соседей, с теплою верою возражал оп: «Если Бог и Пречистая забудут нас на этом месте, то что еще оставаться в здешней жизни?» Так научал он братию не докучать милостынею мирянам; но у него был ученик, по имени Антоний, опытный в делах духовных и житейских; его посылал он, однажды в год, закупить все нужное для монастыря, в прочее же время никто не исходил из обители, а если присылалась какая-либо милостыня, с любовию ее принимали, как дар Божий.
Супруга Князя Можайского и Белозерского, в отчине коего стояла обитель, Княгиня Агриппина, имела особенную веру к блаженному Кириллу. Однажды в пост хотела она угостить братию рыбною пищею, но преподобный никак не согласился дозволить такое нарушение правил, говоря: «Что если сам оп подаст пример к разорению устава монастырского, который им учрежден, то не будут ли после его смерти ссылаться на то, что сам Кирилл дозволял в посты есть рыбу». Княгиня удалилась, похваляя его твердость.
Господь наградил своего угодника даром прозорливости, так что он мог читать тайные помышления учеников своих. Некто Феодор, привлеченный молвою о святой жизни преподобного, пожелал вступить в число братии, но спустя несколько времени, враг человеческий внушил ему такую ненависть к святому Кириллу, что не только не мог видеть его, но даже слышать его голоса. Смущаемый помыслами, пришел он к строгому старцу Игнатию-молчальнику исповедать ему тяжкое состояние свое духа и что, по ненависти к Кириллу, хочет оставить обитель. Игнатий несколько его утешил и укрепил молитвою, убедив остаться на испытание еще один год; но год миновался, а ненависть не угасла. Феодор решился открыть свой тайный помысел самому Кириллу, но взошедши в его келлию, устыдился его седины и ничего не мог выговорить. Он уже хотел выйти из келлии, когда прозорливый старец, уразумев то, что таилось в душе его, сам начал говорить о ненависти, какую питал к нему Феодор. Терзаемый совестию инок припал к его ногам и молил простить ему согрешение, но Святой с кротостию отвечал: «Не скорби брат мой; все обо мне соблазнились; ты один познал истину и се мое недостоинство, ибо кто я грешный и непотребный?» Он отпустил его с миром, обещая, что впредь уже не нападет на него такое искушение, и с тех пор Феодор пребывал в совершенной любви у великого Аввы.
Если кто из странных приходил в обитель, ибо многие стекались, чтобы видеть святого, а иные оставались и на жительство, старец наблюдал их прозорливым оком и вперед говорил ученикам своим, кто из пришельцев у него останется и кто выйдет из обители, и все сбывалось по его слову. С даром прозорливости соединял он дар исцелений, которые начали от него истекать еще при жизни. Некто Афанасий, из соседних владельцев, впал в совершенное расслабление; ему посоветовали обратиться за помощию к преподобному. «Если только можешь идти к блаженному Кириллу, попроси его помолиться о тебе и ты исцелишься», – сказал ему один благоговейный человек. С верою послал он просить старческой молитвы и выздоровел, при окроплении святой водою, которую послал ему преподобный.
Вдова Князя Карголомского Иоанна, уже многие годы лишившаяся зрения, просила святого о ней помолиться и внезапно прозрела от долголетней слепоты.
Даже заочно исцелил он одного боярина, по имени Романа, явившись ему в топком сне, во время тяжкой его болезни; по слову старца, болящий послал в его обитель за святою водою, и от ее вкушения получил здравие. Когда же исцеленный пришел сам в обитель, изумился он, узнав в святом Кирилле того чудного старца, который являлся ему во сне. Однажды, в праздник Богоявления, принесли в обитель расслабленного, который надеялся получить исцеление, погрузившись в Иордань, но уже не застал освящения воды; преподобный велел ему и после с верою погрузиться в воду, и действительно он исцелился при троекратном погружении, как некогда Нееман Сириянин.
О верности, с которою описаны случившиеся исцеления, можно судить по следующему примеру. Слепая женщина была приведена к святому, уже три года лишенная зрения, и просила о ней помолиться. Преподобный Кирилл помазал ей глаза, освященною водою, и хотел испытать: помиловал ли ее Господь. «Что ты видишь?» – спросил он женщину. «Вижу книгу, которую ты держишь, – отвечала она, – вижу озеро и людей ходящих»; так мало-помалу начала она видеть около себя предметы, как прозревший слепец Евангелия, которому сперва показались люди, как ходящие древеса (Мк. 8, 24).
Пришел однажды к святому Кириллу человек из соседнего селения и просил помолиться о его больном товарище, у которого из уст и ноздрей текла кровавая пена; но старец, милостивый ко всем, на сей раз, по духу прозорливости, не хотел оказать милосердия болящему и даже не позволял ему лежать за оградою; другу же, о нем докучающему, сказал: «Поверь мне, чадо, что болезнь сия приключилась не от случая, но в наказание за его прелюбодейство; если обещается исправиться, верую, что Господь его исцелит; если же пет, то еще горше пострадает». Когда передано было слово сие больному, устрашился он обличения и обещал исправиться; от чистого сердца исповедал он все свои согрешения святому и по его молитве исцелился, не только телесно, но и душевно, приняв епитимию для очищения грехов.
Много иных, всякого рода болящих, слепых, беснуемых и расслабленных, приводимо было к святому Кириллу, по свидетельству его учеников, и всех он исцелял, помазуя их только освященною водою или елеем; здравыми возвращались они в дома свои, благодаря Бога и угодника его Кирилла. Но вот случай, в котором чудодейственная сила исцелений, по данной ему благодати, восходила даже до воскресения мертвых. В обитель принесли человека, одержимого тяжкою болезнию, который только просил, чтобы его постригли пред смертию; преподобный не отринул благочестивого желания и облек его в иноческий образ, с именем Далмата; чрез несколько дней стал он кончаться и просил приобщения Святых Тайн, но священник замедлил совершением литургии и когда принес Святые дары в келлию, болящий уже скончался. Смятенный иерей поспешил возвестить о том преподобному, и весьма огорчился святой Кирилл; скоро затворил он оконце своей келлии и стал на молитву. Немного спустя пришел келейник, служивший Далмату, и постучал в оконце возвестить блаженному, что Далмат жив еще и просит причаститься. Немедленно послал Кирилл за священником, чтобы приобщить брата, и хотя тот был уверен, что уже умер Далмат, не хотел однако пререкать святому. Но сколь велико было его удивление, когда увидел Далмата, сидящего на постели! – как только он приобщился Свитых Тайн, стал прощаться со всею братиею и тихо отошел к Господу.
Не одним лишь даром исцелений прославил Господь своего угодника, но и другими чудесами. Не достало однажды вина для церковной службы, а нужно было совершать литургию; священник пришел сказать о том святому Кириллу, и он спросил пономаря Нифонта, действительно ли пет вина? – Услышавши же от него, что нет, как бы сомневаясь, велел принести тот сосуд, в котором было всегда вино. Повиновался Нифонт, и с изумлением принес сосуд, до того преисполненный вина, что оно даже изливалось, и долгое время не оскудевало вино в сосуде, как некогда елей у вдовицы, по слову Пророка Илии.
Случился голод в окрестности, народ отовсюду стекался в обитель, где милосердно раздавался всякому хлеб, и не было тогда еще у монастыря сел, откуда бы можно было добывать хлеб; все что имелось было только плодом трудов братских, и приносимой милостыни едва было достаточно для них самих. Но несмотря на то, чем более; раздавалось хлеба, тем более умножался его напас, так что и самые хлебники уразумели бывшее чудо. «Кирилл, умноживший вино для Литургии, умножал и хлебы, для пропитания гладных, помощию Богоматери», – говорили они, и так продолжалось до нового хлеба; если иногда случалось, впоследствии, и чем-либо оскудение, братия даже не приходили утруждать о том настоятеля, зная, что по его молитве все даровано будет от Бога.
Сам преподобный, исполненный твердою верою к Господу и Пречистой Его Матери, неоднократно являл свою нестяжательность. Боярин Роман, имевший к нему большую доверенность, ежегодно снабжал обитель пятьюдесятью мерами жита; пришло ему на мысль упрочить дар, написав село в пользу обители, и он послал дарственную грамоту на имя Кирилла; но святой, получив грамоту, размыслил сам с собою: если будем держать села, произойдет от них только молва и забота братии, и нарушится безмолвие, будут у нас поселенцы и рядники; не лучше ли нам жить без сел? ибо душа единого брата дороже всего имения. Так любомудрствовала благоговейная душа; отослав дарственную грамоту боярину, преподобный написал ему: «Если тебе угодно, человек Божий, дать село в дом Пречистыя, на пропитание братии, то вместо пятидесяти мер жита, которые доселе нам даешь, отпускай их сто, если можешь; мы будем довольны, а селами своими владей сам, ибо нам они не нужны и не полезны для братин».
Так велика была забота преподобного о душевном спасении братии; не менее заботился он и о телесном их спасении, в минуту опасности. Случилось ученикам, но воле его, идти ловить рыбу на озеро; страшная буря настигла их на средине, так что волны перебегали чрез ладью и угрожала смерть. Человек, стоявший на берегу, видя их опасность, поспешил уведомить преподобного, и святой Кирилл, вняв в руки крест, устремился к берегу; знамением крестным мгновенно успокоились волны, и спасенные благополучно пристали к берегу. Случился пожар в обители, и братия не могли погасить его, потому что пламя отовсюду объяло здание; но святой, взяв е верою крест, устремился прямо туда, где горели келлии. Мирянин, бывший в обители, посмеялся тщетному рвению старца, видя, что уже невозможно погасить пламя; но преподобный, став со крестом прямо против огня, вознес к Богу молитвы, более горящие, нежели самое пламя, и огонь, как бы устыдившись его молитв, внезапно угас; в ту же минуту гнев Божий поразил того, кто поносил святого: внезапно ослабели все его члены; познал он свое прегрешение и просил помилования, и тем же знамением креста, пред которым остановилось пламя, возвратил преподобный здравие покаявшемуся.
Молва о чудесах его далеко распространилась: Князь Белевский Михаил, с супругою Мариею, восемь лет скорбели о своем бесчадии и услышав, что Господь приемлет все молитвы преподобного, послали к нему двух бояр просить его молитвы о разрешении их неплодия. Прозорливый Кирилл, еще не раскрыв грамоты княжеской, встретил посланных утешительным словом: «Поелику, чада мои, совершили вы трудный путь, верою Господу и Пречистой Его Матери, что труд ваш не останется тщетным и даст Бог Князю вашему плод чадородия». В ту же ночь увидел Князь Михаил во сне светлого старца, украшенного сединами, с тремя сосудами в руках, который сказал ему: «Приими от меня то, чего ты просил». То же явление было и Княгине Марии, и оба супруга, с радостию, открыли один другому свое видение. После трех дней преподобный велел келарю отпустить посланных бояр и дать им только полтора хлеба в путь, хотя с ними было до восьми человек. Изумившись такой скудости, просили они прибавить им хлеба и рыбы, ради дальнего нуги и пустынных мест, по святой отпустил их с миром, говоря, что и этого с них достаточно будет. Действительно, на первом ночлеге, убедились они в неистощимости своих запасов и, после десятидневного пути, принесли их даже к своему Князю. Посланные сказали ему слово Кириллово: «Да не скорбит, ибо дарует ему Господь то, чего просит», и радостию исполнились Князь и Княгиня; с верою приняли они, как бы некое освящение, оставшийся от пути хлеб, дали вкусить от него всем своим домашним, и все страдавшие, какими бы то пи было недугами в их доли;, внезапно исцелились. У Князя Михаила родились два сына и одна дочь, предзнаменованные тремя сосудами, и с тех пор великую имел он веру к преподобному, снабжая милостынею его обитель; Княгини Мария сама рассказала все, что с ними было, одному из достоверных иноков Кирилловых, строгому молчальнику Игнатию, который лично передал о том писателю жития преподобного.
Много было, подобно сему Игнатию, учеников у святого, знаменитых святостию жизни; в числе их Герман, которого послушанием была ловитва рыбы, с благословением преподобного, никогда не возвращался он с пустыми руками, когда был от пего послан, и всегда добывал довольно для трапезы братской, хотя ловил только удицею; неводом дозволял Кирилл ловить только на храмовой праздник Успения, ради множества приходящих; такова была его умеренность во всем. Герман, до последнего дня своей жизни, пребывал в непрестанных трудах, не оставляя ни одной церковной службы, и после блаженной кончины явился, в ночном видении, другу своему Димитрию, с которым был связан узами духовной любви. Как сей Димитрий посещал его во время болезни, так и Герман, уже за пределами гроба, хотел утешить посещением друга, впавшего в тяжкую болезнь. «Не скорби, брат Димитрий, – сказал он болящему, – еще один день, и ты к нам также перейдешь». Возрадовался Димитрий посещению духовного брата, объявил о предреченной ему кончине, и в назначенный день отошел к Господу, оставив по себе память своих добродетелей.
Ученик его Христофор, который был впоследствии настоятелем обители Кирилловой, имел брата родного Сосипатра, и тот впал в тяжкий недуг. Видя его изнемогающим, Христофор поспешил к преподобному Кириллу возвестить, что брат его уже умирает, но преподобный, улыбнувшись, отвечал: «Поверь мне, чадо Христофор, что ни один из вас прежде меня не умрет; после же моего отшествия, многие из вас пойдут вслед за мною», что вскоре потом и случилось, ибо тогда большая была смертность вокруг монастыря; но никто из братии не заболел при жизни святого старца, и даже Сосипатр встал от своего недуга. Таковы были великие дарования святого, данные ему ради великой его любви к Богу, по слову Спасителя: «Просите и дастся вам» (Мф. 7, 7), ибо это было сказано не одним его ученикам, но и всем верующим, а преподобный Кирилл, именем Христовым, совершал чудные дела.
ПОСЛАНИЯ И УЧЕНИКИ ПРЕПОДОБНОГО КИРИЛЛА
Нам остались три послания преподобного к Державным его времени, которые свидетельствуют о глубоком уважении, какое внушал он высоким своим житием. Великому Князю Василию, сыну Донского, изъявляет он свое изумление: каким образом, будучи властителем всея земли Русския, вспомнил Князь о рабе недостойном, не только имени, но и жития иноческого, и от славы мира преклонился к его нищете? – Но при таком унижении, хотя не чувствует себя достойным возносить за него молитвы к Богу, однако назидает Князя и словом пастырским. «Бога ради, – пишет он, – внемли себе и всему княжению, над которым поставил тебя Дух Святый пасти людей, искупленных Кровию Христовою. Чем большей сподобился ты власти от Бога, тем большему подлежишь воздаянию. Воздай нее благодетелю долг, храня его святые заповеди и уклоняясь пути ведущего к погибели. Как бывает на кораблях, что если соблазнится наемник, один из простых гребцов, то малый вред сотворит плавающим, если же кормчий, тогда всему кораблю сотворяет пагубу; так если кто и от бояр согрешит, не всем людям, но себе одному делает вред, а если сам Князь, то наносит вред всем людям, под ним состоящим; и так не возвышайся временною славою к суетному шатанию, ибо мал и краток здешний век, и с плотик) сопряжена смерть. Да слышал я, Князь Великий, что великое у тебя смятение с твоими сродниками, Князьями Суздальскими, и от того выходит кровопролитие между христианами... И ты, Бога ради, покажи к ним свою любовь и жалованье, что не погибли в заблуждении в Татарских странах, ибо никакая власть не может нас избавить от нелицемерного суда Божия. – И гак возлюби братию свою и всех христиан, и твоя вера к Богу и милостыня к нищим приятны будут Господу».
Брату Великого Князя, Юрию, писал также преподобный, благодаря за милостыню, смиренно называя себя Кирилищем чернечищем. Он не велит ему скорбеть о болезни своей Княгини, по покаяться, обыскав внутрь себя свое сокровенное, дабы Господь помиловал, и тогда ручается, что простит ему Бог все согрешения, и не велит скорбеть, видя ее идущую в бесконечный покой. Но вместе с тем преподобный умолял Князя не ездить в монастырь, по давнему своему желанию, дабы не произвести молвы; иначе грозил удалиться, дабы не говорили люди, что поехал Князь, ради Кирилла; а если и был у них в обители брат его, Князь Андрей, то потому лишь, что это его отчина и нельзя было не ударить ему челом.
Третье послание к сему Князю Андрею написал святой Кирилл: «Что Господь, посылающий казнь за нечестие, утоляет гнев Свой, если кто искренно кается. Он внушает ему быть полным властелином своей отчины и унимать людей своих от лихого обычая; наблюдать, чтобы судии судили праведно и чтобы не было корчемства, от которого великая пагуба душам христианским, чтобы уняли разбои и татьбу, и сам бы он не лепился давать управу своим людям и удерживался от всякого праздного слова, подавая тем пример своим вельможам, и не леностно бы посещал церковь, со страхом и трепетом предстоя Господу, как бы на небесах, поелику Церковь есть земное Небо, и в ней совершаются Таинства Христовы».
Видя себя изнемогающим от старости и частые свои болезни, написал он последнее послание или духовное завещание тому же Князю Андрею, ради утверждения общего жития, о котором много заботился, чтобы не разорилось после его кончины. «Во имя Святыя и Живоначальныя Троицы: се аз, грешный и смиренный игумен Кирилл, вижу, что постигла меня старость, и внал я в частые различные болезни, которыми ныне одержим; но сие есть человеколюбие от Бога, ко мне бывающее, ибо ныне познаю, что ни что иное не возвещается мне кроме смерти и Страшного Суда Спасова в будущем веке. Смутилось во мне сердце мое, ради грозного исхода, и страх смерти напал на меня; боязнь и трепет Страшного судилища пришли на меня, и покрыла меня тьма недоумения. Что сотворить мне не ведаю, но только возвергну, по слову пророческому, печаль свою на Господа, дабы он сотворил со мною, по святой Своей воле, ибо хочет он, чтобы все человеки спаслись и в разум истины пришли.
Посему, последним моим писанием, предаю монастырь трудов своих и всей братии, Богу и Царице Небесной, и господину духовному моему сыну, Андрею Димитриевичу, дабы промышлял он и заботился о доме Пречистой. Духовного сына моего, священноинока Иннокентия, благословляю в свое место, быть игуменом. Ты же, Князь Андрей, Бога ради и Пречистой Богородицы, и ради своего спасения и меня, нищего твоего богомольца, вспомни, какую ты любовь имел к Пречистой Богоматери и к моей нищете, при моей жизни, и по моем отшествии имей ту же веру и любовь к монастырю Пречистый, и свой привет к сыну моему Иннокентию, и ко всей братии, которые будут жить по моему преданию и иметь повиновение к игумену. А если кто не захочет жить по моему преданию и станет что-либо разорять в монастыре, от общего жития и устава, и не повиноваться игумену, о таком со слезами молю и благословляю тебя, своего Господина и духовного сына, да не попустишь, чтобы сие было, но да будут наипаче изгнаны из монастыря ропотники и раскольники, которые не захотят игумену повиноваться и жить по моему образу жизни, дабы и прочая братия страх имела. Милость же Божия и Пречистой Богоматери, да будет всегда с тобою и с твоею благочестивою Княгинею и дарованными тебе от Бога чадами».
Посему и благочестивый Князь Андрей особенно заботился, чтобы ни одна из заповедей преподобного не была нарушена, ибо он имел великую веру и любовь к обители Кирилловой и, после кончины блаженного, не только даровал большие угодья монастырю, но старался всячески украсить церковь Успения Богоматери и снабдить ее многими иконами и книгами, которые доселе видятся в обители.
Незадолго до кончины призвал святой Кирилл весь собор братии своей обители, которых считалось тогда пятьдесят три, вместе с ним работавших Господу, каждый против своей силы, и пред всеми вручил строение монастырское одному из учеников своих, Иннокентию, нарекши его игуменом, хотя и вопреки его желанию; он призвал во свидетели Бога, дабы ничто не разорилось от устава монастырского, но все бы оставалось так, как было при нем, а сам пожелал крайнего безмолвия, чтобы еще до смерти любомудрствовать в келлии. От великих подвигов уже не могли служить ему ноги в стояниях церковных; сидя совершал он келейное правило, но никогда молитва не переставала в устах его, ибо он ничего не хотел оставить от положенного устава, хотя изменяли ему силы телесные и с большим трудом изредка лишь мог совершать Божественную литургию; когда же крайне изнемогал, ученики приносили его на руках в церковь.
Настала Пятидесятница, и в последний раз совершал он Божественную службу; в Духов же день, когда праздновалась память его Ангела, святого Кирилла Александрийского, крепкий душою стал совершенно изнемогать телом. Вся братия со слезами стеклась к нему в келлию, желая с ним и умереть; некоторые говорили ему: «Если ты нас оставишь, отче, то и место опустеет, ибо многие переселятся из сего монастыря»; но святой отвечал им: «Не скорбите о сем, а наипаче посему разумейте, если стяжу некоторое дерзновение и делание мое угодно будет Богу, то не только не оскудеет место сие святое, но и больше распространится по моем отшествии; только любовь имейте между собою». – Видно, что сие предсмертное слово глубоко запечатлелось в сердце братии, ибо оно с тех пор всегда пишется, на всех иконах преподобного, на хартии, которую держит в руке.
Рыдания не прекращались; святой, желая утешить плачущих, говорил им: «Не скорбите братия и чада, в день моего покоя, ибо мне уже настал час почить о Господе. Предаю вас Богу и Пречистой Богоматери, да сохранят вас от всех искушений лукавого, и сын мой Иннокентий да будет игуменом на мое место; имейте его вместо меня, и он исполнит ваши недостатки». Много иное говорил он еще ради утешения, сам же находился в такой радости, как будто кто из чуждых и далеких стран возвращался в свое отечество; он веселился надеждою будущих благ и одну только имел заботу, чтобы ничто не разорилось от общего жития и не было раздоров между братии. Иноки, целуя его со слезами, просили последнего благословения, и он, как чадолюбивый отец, всех благословлял, прощая их и взаимно прося себе прощения. В самую минуту разрешения телесного союза, успел он еще приобщиться Животворящих Тайн Христовых и, с молитвою на устах, тихо предал Господу трудолюбивую свою душу. Всеми чувствуемое благоухание внезапно распространилось по келлии, и лице его просветилось еще более нежели при жизни; не было на нем ничего мертвенного. С плачем положили ученики тело любимого отца своего на одр погребальный и понесли в церковь с пением псаломным.
В ту самую минуту, когда ЭТО происходило, служитель преподобного Авксентий, который был из первых жильцов его пустыни, на ходи лея на селе, страдая от жестокой лихорадки; как бы в некоем исступлении, от сильного жара, видит он пред собою блаженного, с крестом в руке, и вместе с ним другого священника Флора, недавно скончавшегося после великих подвигов. Преподобный осенил крестом своего келейника, и в ту же минуту исцелился он от болезни; с радостию устремился Авксентий к блаженному наставнику, чтобы возвестить ему о своем здравии, не зная что он уже преставился, и встретил погребальное шествие; припавши к святым мощам, пред всеми исповедал он свое исцеление, и это несколько утешило братию. С честию предали они земле многострадальное тело своего аввы, июня в 9-й день 1432 года. Тридцати лет был пострижен в Симонове преподобный Кирилл и прожил там тридцать лет, пришедши на место сие, уже на шестидесятом году своего возраста, прожил он еще тридцать лет в своей обители, доколе не достиг полного числа девяноста. Еще более чудес совершилось после его преставления, над священною его гробницею, нежели сколько сам совершил он при жизни; все они были записаны в свое время, и в них особенно видно попечение святого о своей обители.
Иннокентий заступил его место и старался во всем соблюсти его заповеди, чтобы быть достойным сего избрания, ибо и сам научился послушанию, в течение одиннадцати лет, у великого молчальника Игнатия. Не прошло и одного года, после кончины блаженного, как с наступлением осени вся братия, будто согласившись между собою и со святым Кириллом, вышла из сего жития, числом более нежели тридцать, из пятидесяти трех, которые при нем были. Так исполнилось его пророческое слово ученику своему Христофору; после их всех преставился игумен Иннокентий, которого место заступил Христофор.
Много написал он книг церковных в храм Пресвятыя Богородицы и нисколько не превознесся от того, что сделался настоятелем такой именитой обители, но старался только с должным смиренномудрием исполнять то, что видел творящим отца своего Кирилла; до такой степени любил он убожество в своих одеждах, что нельзя было различить игумена от прочей братии, а между тем так велика была его забота о убогих, что когда, во время междоусобных браней, много православных взяты были в плен, он искупал их на деньги монастырские? и возвращал в свои места. Сын Донского, Князь Юрий Дмитриевич, ратовавший против племянника своего, великого Князя Василия, приглашал к себе для свидания и духовной беседы игумена, дважды и трижды, по он всегда отрекался, говоря, что не имеет обычая выходить из ограды и не может нарушить чин монастырский. Князь же Юрий, удивившись его твердости, из уважения к нему, отпустил всех своих пленников.
При настоятельстве сего игумена, было явление преподобного Кирилла, одному из братии, по имени Феодосию. Еще при жизни блаженного приходил к нему Феодосии, от лица одного именитого боярина Даниила Андреевича, который, по любви к обители и святому, хотел после своей смерти отказать село в монастырь и просил только, чтобы Кирилл послал осмотреть оное заблаговременно; но преподобный отвечал: «При жизни моей не требую сел, по смерти же моей делайте, как хотите». Иноку показалась такая речь, как бы укорительною, и он скорбел на старца. Когда же увидел чудеса, каким прославил Господь гробницу усопшего аввы, пришел в чувство и много сокрушался, что навлек на себя неудовольствие такого наставника. Немного времени спустя, явился святой Кирилл ученику своему Мартиниану (который был поставлен настоятелем в Ферапонтов монастырь) и сказал: «Скажи брату Феодосию, чтобы не скорбел и не стужал мне более, ибо я против пего ничего не имею»; – утешился Феодосии, услышав о своем прощении. Не трогательно ли это свидетельство снисходительной любви преподобного, даже за пределами гроба?
После шестилетнего настоятельства, преставился смиренный Христофор, в добром исповедании своего звания. Место его наступил игумен Трифон, из постриженников той же обители, муж рассудительный в делах духовных и мирских. Когда в 1447 году Великий Князь Василий Васильевич Темный, лишенный престола и зрения, по козням племянника своего Шемяки, и даже связанный насильственною клятвою отречения от престола предков, за себя и наследников, в унынии духа пришел помолиться в Кириллов монастырь, игумен Трифон не только разрешил его от неправильной клятвы, по и убедил вступить опять на княжение; очищая совесть его, он говорил смущенному Князю: «Тот грех на мне и на моей братии, что ты неволею целовал крест Князю Димитрию Шемяке, а ты, Государь, поди на свое княжение». Такова была твердость сего великого мужа Церкви, и подвиг его утвердил на будущие времена благоговение Державных к обители Кирилловой и блаженному ее основателю. Имя его призывалось во свидетельство даже и после; его кончины, для скрепления взаимных обязательств между Князьями, как это видно из договорных грамот того же Темного с Иваном Андреевичем Можайским; такое посмертное поручительство возвышало в глазах их и самую обитель, которую осыпали своими дарами, принимая иногда участие и в избрании ее настоятеля. Трифон, не менее своих предшественников, заботился, чтобы ничего не разорилось из общежительного устава. Братство уже было многочисленно, но церковь, которую поставил сам преподобный, мала и ветха; игумен стал помышлять, каким бы образом соорудить более пространную церковь? и Господь, молитвами святого Кирилла, помог ему совершить благочестивое намерение.
Пришел к ним в обитель, один из знаменитых вельмож, Захария Иоаннович (родоначальник будущего царского рода Романовых), и, видя строгое по Боге житие иноков Кирилловых, помыслил, нельзя ли и ему облечься у них в одежду иноческую? но ото не исполнилось; однако, отходя, много дал оп сребра братии для церковного здания; немедленно приступив к делу, заложили они обширную церковь и собрали много работников, для скорейшего ее совершения. Между тем в окрестности был сильный голод; парод начал стекаться за хлебом в монастырь, где было подаяние всем. Смутился келарь, увидя, что кроме множества работников, необходимых для церковного здания, еще собираются много праздных людей для хлеба. По недостатку веры начал он помышлять, что недостанет хлеба для приходящих, и начал умалять ежедневную хлебную дачу; но хлебники с изумлением заметили, что по мере умаления хлеба при раздаче, умалялись запасы его и в житнице, а при более обильном раздавании пароду, умножались сами собою; когда же вовсе оставили раздачу, совершенно оскудел и хлеб. Они возвестили о том великим старцам; игумен повелел всем раздавать хлеб и всем его достало до повой жатвы, хотя ежедневно кормили до шести сот душ.
Между тем, при множестве работников, из коих большая часть трудилась безмездно ради единого хлеба, соорудилась деревянная церковь, во имя Успения Богоматери и украсилась благолепными иконами. Вслед за тем поставлена обширная трапеза, с теплою церковью, и распространен монастырь, ибо при блаженном Кирилле все было весьма тесно; умножение; братии требовало расширения обители. Таким образом все обновилось, кроме, однако, устава общежительного, который сохранился ненарушимо, а между тем непрестанные исцеления истекали от его гроба, все более привлекая к нему усердных молитвенников.
Князь Михаил Андреевич, внук Донского, решился посетить отчину свою Белоозеро, вместе с супругою Еленою, которая страдала ногами. Еще далеко был он от монастыря, когда одному из старцев представилось ночью, как бы наяву, что он стоит у гроба блаженного Кирилла, и вот внезапно отверзся гроб сам собою, вышел из него преподобный, как бы живой, и, сев на своем гробе, сказал: «Чадо, не малые гости хотят к нам придти и в скорби великой; но подобает нам помолиться за них, да избавит их Господь от такой скорби, ибо они наши кормители». Святой Кирилл возлег опять на свой одр, и сам собою затворился гроб. Воспрянул старец и с изумлением возвестил о том духовному своему отцу, а чрез пять дней пришли благочестивые Князь и Княгиня помолиться преподобному, Княгиня получила исцеление; обрадованный Князь, обильною милостынею наградил монастырь, и с тех нор еще большую имели веру к ев. Кириллу.
Заболев сам, немного времени спустя, Князь послал просить игумена Кассиана, который наследовал усопшему Трифону, да помолится о нем с братиею, и по вере своей исцелился, как только вкусил, присланную от них, освященную воду. В то же время и его Княгиня, которая была в опасности жизни, потому что не могла родить младенца, преждевременно умершего в материнской ее утробе, едва только окроплена была освященною водою, как разрешилась от бремени, уже вопреки всякого чаяния. Посему благодарный Князь приписал монастырю многие земли и озера, даже села, от которых так долго отказывался преподобный Кирилл, и, таким образом, вкладами сего Князя, еще более нежели даяниями усердного отца его Андрея, обогатилась обитель святого Кирилла.
Так, хотя и в пустыне обитал блаженный, но слава его добродетели, как бы на легких крилах, облетала дальние страны, ибо не мог укрыться град на верху горы; сам Господь прославляет прославляющих Его. С дерзновением мог сказать преподобный о собранных им чадах, при жизни и по смерти: «Се, аз и дети, яже ми даде Бог» (Ис. 8), ибо забота о них простиралась и за пределами гроба. Как не умаляются струи живых ключей, напояющие землю и утоляющие жаждущих прохлады, так не исчерпаемы исцеления от мощей святых, когда не оскудевает вера притекающих. Врачи, употребив все свои зелия, требуют иногда других; святые же не так, но только единой веры, без которой все прочее ни к чему не служит, по слову евангельскому: «Вера твоя спасет тя, и по вере твоей буди тебе» (Лк. 8).
Во дни сего игумена Кассиана, который впоследствии перешел в Спасо-Каменную обитель, прислан был в Кириллову Горы Афонской ученый иеромонах Пахомий Логофет, от великого Князя Василия Васильевича Темного и Митрополита Феодосия, чтобы написать житие преподобного Кирилла, со слов его учеников, которые были свидетелями праведного жития. «Да не помыслит кто-либо, – говорит ученый Пахомий, много написавший канонов Русским Святым и собравший жития их, – что я, как пришелец, ил чуждой земли, не мог дознать в точности всего, что относилось до блаженного Кирилла, ибо не видал его собственными своими очами. Когда поведено мне было Державным идти в обитель святого, чтобы слышать там о бывших чудесах богоносного отца, много расспрашивал я достойного игумена Кассиана, как самовидца, и иных учеников его, о деяниях и чудесах преподобного, ибо многие годы с ним провели. Они же, с любовию, начали беседовать о житии святого и чудесах, один рассказывая одно, другой другое, наипаче же много слышал я от ученика его Мартиниана, бывшего игуменом Сергиевой Лавры, который с юного возраста жил при святом Кирилле и все мне рассказал подробно и в порядке; я же слышанное собрал воедино, да не предано будет забвению праведное житие, но да послужит на многие годы, к общей пользе желающих ему подражать».
Нам осталось еще другое современное свидетельство преподобного Иосифа Волоколамского, который более года подвизался в обители Кириллове, о том, как уважали ученики его намять своего наставника и как твердо стояли за устав его, оставленный для их руководства. Иосиф пишет, в своей духовной грамоте, для примера собственным ученикам: что по кончине блаженного Кирилла и ближайших его преемников поставлен был в его обители настоятель из другого монастыря, который пренебрег некоторые предания и законы святого. Был в то время в монастыре старец святой жизни, по имени Досифей, прозванием Неведомицын, с другими старцами, которые также любили предания святого Кирилла и нисколько не молчали, но возбраняли игумену; блаженный же Досифей столько пострадал от него, что даже неоднократно претерпел удары. Однажды, когда говорил он настоятелю, чтобы не развращал предания святого Кирилла, разгневанный столкнул его с помоста трапезной церкви, так что он упал замертво, но, когда выздоровел, опять стал говорить настоятелю: что, если хочет даже и смерти его предать, он не перестанет однако повторять ему тех же слов. По удалении сего настоятеля избрали другого опять из чужого монастыря, по тот, подобно первому, пренебрегал предания святого и, любя празднословие, позволял себе говорить в церкви на соборном пении и за трапезой. Старцы, бывшие в то время, Илия Чапей, Игнатий Бурмак и другие им подобные, также ему в этом возбраняли, хотя неоднократно устремляясь на них с яростию, хотел бить жезлом и даже иногда бил; они не переставали обличать его, доколе устыдившись своей жестокости, удалился от них. Потом во дни Геронтия Митрополита, избрали себе игумена, который хотя и был постриженник Кириллова монастыря, однако многие годы прожил в других обителях и также начал развращать предания святого. Оскорбились старцы, но хотя и говорили ему о том наедине и соборно, однако он пренебрегал их речами. Тогда старейшие все бежали из монастыря, потому что не могли видеть попираемые предания святого Кирилла, доколе Князь, услышав о том, велел изгнать из монастыря самого игумена, и опять все старцы собрались в обитель святого Кирилла. – Такую веру и любовь к своим уставам умел он, не только при жизни, но и по смерти внушить своим ученикам; потому и обитель его, подобно Сергиевой, долгое время почиталась основным камнем иночества для всего севера нашего отечества.
ЦЕРКВИ КИРИЛЛОВОЙ ОБИТЕЛИ
Никто не указывал мне дороги к священному гробу преподобного, но сердце как бы говорило, куда идти, и я прошел мимо древнего собора, в малую церковь с южной его стороны, где почивает угодник Божий. В арке, между обоих храмов, стояла под сепию среброкованая рака и на ней покров, шитый царственными руками, изображал самый лик святого Кирилла. Под сею ракою, в недрах земли, а не открыто, почивает столь великий светильник. – Судьбы Божий неисповедимы! Отец всех иночествующих на Востоке, Великий Антоний, велел ученикам втайне погребсти тело свое, дабы не почтили его после кончины, и соименный ему родоначальник наших иноков, в Киеве, так же не был никогда обретен. Преподобный Кирилл даже долгое время оставался вне храма, в погребальной палатке, так что и Царь Иоанн упрекал этим иноков Белозерских: «У вас над Воротынским церковь, а над чудотворцем нет! Воротынский в церкви, а чудотворец за церковию; мимо чудотворца, над ним церковь!» По настоянию царскому была она построена, но и в то время святые мощи остались под землею.
К сожалению, церковь сия показалась тесною, в последних годах минувшего столетия, настоятелю обители Иакинфу Карпинскому, и он перестроил ее совершенно в новом вкусе, не соответствующем главному собору, к которому прилегает. Но среброкованая рака, с ликом на ней преподобного и его деяниями, вычеканными по сторонам, сохранилась от времен Царя Михаила Феодоровича. Боярин его, Феодор Иванович Шереметев, призвавший его на царство и под именем Феодосия постригшийся в лавре Кирилловой, соорудил сию раку, как значится на ее подписи, и украсил стенным писанием самую церковь. Венец около лика украшен драгоценными камнями, а на дробницах, вокруг верхней деки, изваяны преподобные Сергий и Ферапонт, Феодор Освященный и Алексий человек Божий (Ангелы боярина и Царя, при коем он постригся, в 1650 году). По тогдашнему времени, рака сия стоила до двух тысяч рублей и достойна именитого рода, который всегда отличался щедростию своих даяний церкви.
Сказать ли впечатление, которое произвели на меня пустынная церковь преподобного и его одинокая рака? – При всем благоговении, с каким издавна и пламенно желал я поклониться гробу одного из величайших мужей нашей Церкви, больно было видеть оскудение древней его обители и пустоту самой церкви! Быть может это чувство было возбуждено во мне сравнением, неблагоприятным для Кириллова монастыря, потому что я приехал в него прямо из Лавры Троицкой, которую оставил в самое многолюдное ее время при стечении богомольцев. Но в Лавре видимо над всем господствует преподобный Сергий и один он служит связию и целию всего, как солнце, испускающее повсюду лучи свои и к себе привлекающее взоры всех. Собор Троицкий, в котором почивают святые его мощи, как бы на царственном ложе, на предолтарпых ступенях иконостаса, есть действительно место собрания молитвенного для всей братии и богомольцев; там совершаются ежедневно все службы церковные, утренние и вечерние, и торжественные Литургии; даже самые гробы ближайших учеников Сергиевых, Никона и Михея, не лишены ранних Литургий; но не так в Кириллове! – От сырости главного собора и недостатка монашествующих, ежедневные службы совершаются в теплом особенном соборе, во имя Введения Богоматери, и только по праздникам и воскресным дням бывают ранние Литургии в церкви Преподобного. Священная его рака стоит не только вне собора, по даже в дальнем углу той церкви, которая сооружена в память его, так что гробница совершенно в стороне; когда впервые взошел я в сию уединенную церковь, один только инок стоял в ней на страже преподобного, ради приходящих богомольцев. Невольно вспомнил я укор Иоаннов древним инокам Белозерским, оставившим такое сокровище вне главного святилища.
Не менее грустное впечатление произвела на меня и первая Литургия, в теплом соборе Введения: не было там богомольцев, одни только монашествующие, и самая церковь, переделанная из древней по новому вкусу, утратила благолепие священной старины. Прежние своды закрыты низким потолком; четвероугольный столп на средине свидетельствует, что здесь была трапеза, но теперь придвинули к ней олтарь, так что столп приходится у самых Царских врат, заслоняя богослужение, а прежний олтарь загражден стеною и обращен в малую ризницу. Как можно было так изменить внутренность церкви, древнейшей в обители, потому что она строена в одно время с собором и была пространнее всех, по ее трапезному назначению? – Это случилось не позже, как в начале нынешнего столетия, тщанием, как говорится в истории иерархии, архимандрита Вениамина Жукова, если только слово тщание может быть здесь уместно. При обновлении храмов Кириллова монастыря, по мере возрастающих средств, конечно, это первый, за который должно приняться, чтобы возвратить ему древний вид. Здесь, в этой трапезной церкви, совершались царские заздравные и поминальные трапезы, которые так часто повторялись в Кириллове, что для них существовал там особенный чип, и здесь восседал вместе с братиею сам Грозный Иоанн. Из многочисленных окон сей летописной трапезы открывается пустынный вид на широкое Сиверское озеро, обтекающее с южной стороны ограду, как бы в какой-либо обители Венецианской, плавающей над водами; слышен шум волн и в ярком солнце видно, сквозь мрачные решетки окон, как плещутся золотые волны, подкатываясь к громадной стене; это зрелище достойно пустынного величия древней обители.
В иконостасе, но необходимости пониженном от потолка, сохранилось несколько древних икон хорошего письма; особенно замечательны: образ Спасителя, по левую сторону Царских враг, и другой – Успения Богоматери, по правую. Настоятель полагает, что его можно отнести к письму преподобного Дионисия Глушицкого, искусного в живописи ученика Кириллова, который сохранил нам лик блаженного своего учителя; известно, что его икона Успения издавна существовала в обители и, вероятно, при переделке иконостаса, без имени художника, перенесена она или поставлена опять в теплый собор. Достоин внимания, по своему письму, и образ преподобного Кирилла, один из древних, хотя это не Дионисиев; но все внимание мое обращено было к древнейшей иконе Умиления Богоматери, великолепно украшенной, которая поставлена на столпе, посреди храма. Это вклад благочестивой Княгини Евфросинии, в инокинях Евдокии, супруги Князя Андрея Ивановича Старицкого, дяди Грозного. Позлащенная риза осыпана жемчугом и камнями; венец и цаты блестят обилием яхонтов, ладов и изумрудов, а на дробницах вокруг иконы, унизанных жемчугом, вычеканы Ангелы ближайших родственников Княгини инокини, которая приходила помолиться преподобному Кириллу, из соседней обители Горицкой, куда временно укрылась от мирской суеты и гонений Иоанновых, после многих семейных бедствий.
После гостеприимной трапезы просил я радушного настоятеля показать мне все церкви его обители, и он сам принял на себя этот труд, несмотря на свое болезненное состояние. Одиннадцать отдельных храмов считается в Кириллове, кроме приделов, но теперь в большей части из них бывает служба только в храмовые праздники, а некоторые совершенно упразднены по ветхости. Прежде всего взошли мы в главный собор Успения; прежняя его паперть частию отломана, вероятно, чтобы сохранить от сырости самый собор, который со всех сторон был застроен. Под сводами сей древней паперти покоилось много именитых усопших, которых могилы теперь неизвестны, ибо сдвинуты и утрачены гробовые плиты, при переделке паперти в конце минувшего столетия, архимандритом Иакинфом.
Из-под широкой арки, отделяющей паперть от собора, величественно открывается вся его внутренность и древний иконостас, изящный по своей простоте, которая напомнит века давно минувшие. Иконы его расставлены в несколько ярусов на полках, без всякой резьбы или колонн между ними, как это и в Святой Софии Новгородской и в Лавре Сергиевой; стоящие на поклоне (то есть внизу) древнего изящного письма и по счастию не были обновлены. Быть может еще храмовая икона Успения принадлежит кисти знаменитого Андрея Рублева, который, в тишине обители Андрониевской, благоговейно писал иконы, для храмов Московских, во дни Донского. В расходной книге Кириллова монастыря, 1612 года, записано: «Что с иконы Успения, письма Рублева, сняты яхонты и жемчуги на икону преподобного, писанную учеником его Дионисием»; вот какими благоговейными иконописцами могла, в свое время, похвалиться обитель! Действительно достоин внимания весь нижний ярус икон: Спасителя, Пресвятыя Троицы, Похвалы Богоматери, «Неопалимой Купины» и самого преподобного.
Но вот неоцененное сокровище, по левую сторону Царских врат, в кипарисном позлащенном кивоте: чудотворная икона Одигитрии Смоленской. Эта та самая, пред которою молился преподобный Кирилл, когда услышал дивный глас, зовущий его на Бело-озеро и указывающий ему место будущей славной его обители. Посему щедро излились на нее даяния царские, и осыпана она богатейшими камнями, по золотой сканной ризе: здесь целая летопись имен державных или исторических. По записям монастырским, один из первых ее украсителей был Владыка Пимен, из старцев Кирилловых, возведенный Грозным Иоанном на кафедру Софийскую Великого Новгорода и им же низложенного после страшного разгрома его паствы; Пимен пожертвовал первую ризу на образ, а сам Иоанн и супруга его Анастасия привесили к ней жемчужную пелену, после Казанского похода. Тетка Царя, вдова Князя Старицкого, инокиня Евдокия, возложила на икону драгоценную цату с огромным топазом, в голубиное яйцо, и вставила крупные яхонты и перлы в венец Богоматери. Было и еще несколько других княжеских жертвователей, Ангелы коих, вместе с царскими, изображены на жемчужных дробницах иконы, промежду ликов Сергия, Кирилла и Дионисия, столь тесно связанных узами духовной любви. Мы же, молитвенно взирая на сею драгоценную икону, вспомним таинственные слова акафиста, при чтении коих был от нее глас к преподобному, дабы и нам усвоить себе их знаменательную силу:
«Странное Рождество видевше, устранимся мира, ум на небеса преложше, сего бо ради высокий Бог на земли явися, смиренный человек, хотяй привлещи к высоте вопиющия ему: аллилуиа». Сколько глубокой богословии в сих не многих словесах! или как еще яснее выражено, в службе того же акафиста: «Еже от века таинство открывается днесь, и Сын Божий Сын Девы бывает, да худшее восприем, подаст ми лучшее. Солгася древле Адам, и Бог возжелав быти, не бысть: человек бывает Бог да Бога Адама со делает» (то есть обманут был древле Адам и, пожелавший сделаться Богом, не мог им быть; но сам Бог делается человеком, чтобы сделать Богом Адама). Не вся ли система христианства изображена в сих кратких словах? – тут и духовная болезнь наша и соответствующее ей врачество.
По богатству вкладов, можно судить о усердии Царей наших к обители Кирилловой. Среброкованые Царские двери Успенского собора, с филогранными украшениями, пожертвованы Царем Михаилом Феодоровичем, как о том гласит надпись под их сепию, на которой изображены Пресвятая Троица и Тайная вечеря: «Божиею милостию, повелением Великого Государя Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича, всея России Самодержца, и его благоверной Царицы и Великой Княгини Евдокии Лукиановны, и благородных чад его, сделаны сии Царские двери в Кириллов монастырь Успения Пресвятыя Богородицы, лета 7151» (от Р. X. 1643). Кроме отражения литовской осады, во дни его царствования, есть и другая причина, объясняющая особенное усердие первого из дома Романовых, к обители святого Кирилла, и мы ее находим в житии преподобного. Там сказано, что родоначальник их, боярин Захария, был основателем второго соборного храма Успения и сам хотел постричься в обители. В истории церковной иерархии написано, что храм сей сооружен в 1496 году, следственно около пятидесяти лет позже настоятельства игумена Трифона, при котором приходил Захария, по это уже третий каменный, после пожара деревянного, как о том сохранилось устное предание в Кириллове.
Так иногда одно слово, нечаянно обретенное в житиях угодников Божиих нашей Церкви, объясняет целый ряд исторических событий, и здесь становится понятна причина особенного усердия дома Романовых к обители Кирилловой, начиная с Царицы Анастасии, супруги Иоанна. Весьма естественно, что и Великий Князь Василий Темный, подвигнутый игуменом Трифоном искать себе утраченный престол своих предков, благоговел к памяти блаженного Кирилла; если он нарочно присылал Логофета Пахомия в обитель, чтобы написать его житие, то, вероятно, содействовал и боярину Захарии в созидании храма; усердие Державного перешло к его потомству. В царствовании Михаила Феодоровича расписан был соборный храм, по усердию дьяка патриаршего Никифора Шипулина, который долго служил при его родителе Филарете Никитиче и постригся в обители, а несколько лет спустя, в начале царствования Алексия Михайловича, пожертвовал другой богатый вкладчик и постриженник сей обители пятьсот рублей для (пенного писания паперти. Это был боярин Феодор Иванович Шереметев, призывавший на царство юного Михаила, участвовавший во всех делах правительственных сего времени и, в глубокой старости, под именем схимника Феодосия, скончавшийся у мощей преподобного Кирилла, коего раку великолепно украсил. Но стенное письмо его, поврежденное от времени, совершенно уничтожено было в конце минувшего столетия, при перестройке паперти, а в самой церкви не более пятнадцати лет как закрыто по ветхости, новою краскою.
И сей боярин, инок Феодосии, не без сердечной вины имел такое усердие к обители Кирилловой. Там постриглись некоторые из его именитого дома, волею или неволею, во дни Иоанна; туда укрылся от его гонений дядя Феодосия, знаменитый воевода Иван Васильевич, прозванием Больший, который неоднократно поражал полчища ордынские, Казани и Крыма, и вынужден был под рясою иноческою искать себе спасения от грозы Иоанновой. «Где сокровища твои?» – спрашивал в темнице гневный Царь своего вельможу. – «Руками нищих я переслал их к моему Христу Спасу», – отвечал он, но и в тишине обители не укрылся от неприязни Иоанновой: и туда преследовал его Царь, язвительными посланиями к инокам Белозерским, упрекая их за потворство бывшему вельможе.
Без сомнения, оба сии Шереметевы положены были в паперти, как люди почетные, по обычаю того времени, ибо в обители Кирилловой не существует особенной церкви для погребения их рода; мы видим однако таковые, близ собора, сооруженные над родовою усыпальницею Князей Воротынских и Телятевских. Не было еще тогда в обычае над гробами частных лиц строить церкви, и оттого так горько на это жалуется Царь Иоанн в послании своем к игумену Белозерскому, потому же чувству неприязни, к Воротынским, какое питал и к Шереметевым: «У вас над Воротынским церковь, а над чудотворцем пет, и на Страшном судилище Спасовом, Воротынский да Шереметев выше станут чудотворца Кирилла, потому что Воротынский церковию, а Шереметев законом крепче (то есть что нарушил устав Кириллов). Слышал от вас брата некоего глаголющаго, яко добре се сотворила Княгиня Воротынская; аз же глаголю, яко не добре; посему первое, яко гордыни есть и величания образ, еже подобно царской власти, церковию, гробницею и покровом почитатися, и не токмо души не пособие, но и пагуба, души бо пособие бывает от всякого смирения; второе, и сие зазор не мал, что мимо чудотворца, над ним церковь, и един священник всегда приношение приносит; а того бы расхода, если бы не было, все было бы вместе, и молитва совокупная и мню Богу приятнее бы было». Церковь сия, во имя равноапостольного Князя Владимира, как бы запечатленная в летописях укором Иоанновым, доселе существует, хотя и в обновленном виде, с северной стороны собора. Не видно уже в ней гробовых плит, но сохранились на стенах надписи погребальные; при входе в углу: «Лета 7054, октября 27 (1546 года), преставися раб Божий, благоверный Князь Владимир Иоаннович Воротынский». Это славный участник в походе Казанском, вождь царской дружины, который, во время болезни Иоанновой, стоял крепко за права Государя и малолетнего сына его Димитрия, против Князя Владимира Андреевича и его бояр. Он скончался вскоре после несчастной поездки Иоанновой в Кириллов, которая внезапно изменила характер Царя, когда лишился он любимого младенца. Вовремя успел он умереть, равно как и брат его Александр, участвовавший также в походах царских, о котором гласит другая надгробная надпись. Иоанн еще посылал по них поминки и вклады в монастырь и даже богатые шубы на гробы их, как значится в записях монастырских.