«О чудо! – восклицает Симеон Новый Богослов, – какое слово сие изглаголет, ибо это страшно воистину и свыше всякого слова! – Вижу свет, которого не имеет мир, и сидя в келлии вижу внутрь себя Творца мира, и беседую с ним, и люблю его, и питаюсь единым боговидением и соединившись с ним, превосхожу небеса: где же тогда тело? не знаю; ибо Господь меня любит и в самого себя приемлет, а на объятиях скрывает и, будучи на небесах, в то же время и в моем сердце, и здесь и там виден мне. Владыка является меня не только равным Ангелам, но и преимуществующим пред ними, ибо невидимый для них и неприступный существом мне виден бывает и с моим соединяется существом. Это есть то, о чем возвещает Апостол: «Что око не виде, и ухо не слыша, и на сердце плотяно не взыде» (1 Кор. 2, 9), и, пребывая в этом, не только не хочешь выйти из келлии, но желал бы укрыться в глубине земли, дабы и там, вне всего мира, созерцать бессмертного своего Владыку и Создателя».
Тоже говорит и св. Исаак, согласуясь с Новым Богословом: что когда отымется у человека покрывало страстей, от мысленных его очей, и узрит он сию неизреченную славу – внезапно ум его возвышается до ужаса, и если бы Бог не положил предела в сей жизни такому состоянию, сколько в нем оставаться: то, хотя бы допущено было продолжаться оному и во всю жизнь человека, никогда не захотел бы он выйти из сего дивного видения. Но так устрояет Бог по своей милости, чтобы на время умалялась благодать его во Святых, дабы могли они промышлять и о братии своей служением слова, поучающего благочестию; ибо, как говорит Макарий Великий: если бы кто имел такую благодать, чтобы постоянно был объятым сладостию сих чудных видений, не мог бы он более ни о чем временном слышать или говорить, или принять на себя тяжесть словесного учения и какой-либо малейшей заботы. Вкусившие однажды, в мертвенном сем теле, бессмертной пищи и в маловременном мире сподобившиеся отчасти той радости, которая предуготовляется в небесном отечестве, уже не могут прилепляться красным мира сего, или бояться чего-либо скорбного и лютого, но с Апостолом дерзают восклицать: «Ничтоже возможет нас разлучити от любви Божией» (Рим. 8, 39).
Это говорит св. Исаак о древних великих Отцах; мы же непотребны, исполненные многих грехов и страстей, присовокупляет блаженный Нил, не достойны даже и слышать таких речей. Уповая на благодать Божию, дерзнул я изречь несколько их духоносных глаголов для того, чтобы мы познали, хотя немного, каким окаянством мы объяты и какому безумию мы себя предаем, заботясь наипаче об успехе в делах мира сего, приобретая тленные вещи и ради их поднимая брань и молву, на пагубу душам нашим, и мы еще вменяем себе это в похвалу и на пользу. Горе нам, ибо мы не хотим познать сами своей души и не разумеем, в какое жительство мы призваны, вменяя житие мира сего, скорби или покой его, за нечто существенное, и от лености, миролюбия и небрежения говорим: будто это было свойственно только древним Святым, а нам уже не возможно и не нужно. Но это не так: не возможно только не хотящим истинно покаяться и попещись о деле Божием, но, по любви к миру, произвольно вметающим себя в различные страсти и бесполезные попечения; а кто тепло кается и с любовию и страхом ищет Господа, и к нему единому зрит и заповеди его творит: таковых всех милует, благодетельствует и прославляет Бог, как о том свидетельствует все Священное Писание.
«Некоторые и слышать не хотят; – есть ли в нынешнее время благодать? – до того омрачены они бесчувствием и неразумным маловерием», – говорит св. Григорий; мы же, увидав все сие из Св. Писаний, если хотим иметь истинное прилежание о деле Божием, удалимся прежде всего, сколько можно, от суеты мира сего, и постараемся умалить наши страсти, то есть блюсти сердце от лукавых помыслов, во всем исполнять заповеди Божий, и с хранением сердца будем иметь молитву. Св. Отцы советуют наипаче подвизаться на семь деланий ночью, ибо «ночь наиболее очищает ум», – говорит блаженный Филофей, а св. Исаак говорит: что всякая молитва, приносимая ночью, будет в твоих очах честнее всех денных деяний; ибо самая сладость, которая дается днем постникам, проистекает от света ночных подвигов; потому и Лествичник более советует ночь посвящать молитве, нежели пению. Так и нам подобает делать: когда ум наш утрудится в молитве, то давать ему несколько ослабу в пении, какое есть у каждого правило, ибо часто многословие рассеивало ум во время молитвы, а малословие его соблюдало; во время же рассеяния ума, чтение и рукоделие бывают полезнее молитвы, как-то Ангел предал Великому Антонию; для новоначальных, при нашествии помыслов, особенно полезно рукоделие с молитвою, или какое-либо послушание, наипаче же, чтобы избавиться скорби и уныния, по совету Отцев. Внимая сему, каждый из нас да подвизается подобающим ему образом.
Глава III и IV
В двух последующих главах преподобный Нил говорит о том: как и чем укрепляться, при наступлении борьбы мысленного подвига, и в чем состоит вся полнота делания в жительстве нашем.
Все св. писатели говорят нам, для укрепления нашего в борьбе сей, чтобы мы не малодушествовали и не унывали, когда сильно будем ратуемы лукавыми помыслами, и да не престанем идти вперед на пути нашего подвига: ибо это есть хитрость злобы диавольской – внушать нам стыд о побеждении нашем лукавыми помыслами, для того, чтобы не могли воззреть к Богу с покаянием и помолиться против них. Но мы победим их, всегдашним покаянием и искреннею молитвою, и не обратим тыла пред врагами нашими, хотя бы и тысячи язв приняли от них ежедневно, и положим себе, доколе не умрем, никогда не отступать от сего живоносного делания: ибо при этом бывает нам тайное посещение милости Божией. Не только нам страстным и немощным, но и тем, которые стоят на высокой степени чистоты и пребывают в житии, достойном похвал, и в состоянии внутреннего безмолвия, под мышцею разума Господня, бывают мысленные падения, а за ними мир и утешение и помыслы целомудренные и кроткие, как говорит св. Исаак Сирин.
И вот Святые опытно нас научают и отъемлют сомнение от наших мыслей, дабы мы не ослабевали в борении мысленном, во время смущения от скверных помыслов, и не уклонялись бы в отчаяние. И опять, когда бывает присещение благодати, Отцы внушают, чтобы мы не сделались беспечны и не превозносились, но да исповедаемся Бога и благодарим его, и возобновляем в себе память согрешений наших во время бывших попущений: до какой низости мы тогда ниспадали, стяжав себе ум как бы скотский, в час сих вражеских наветов, мы допускали водружаться в нашем уме, и как от малых помыслов, восстававших на нас, когда еще мы не примечали нашего помрачения, вскоре мы преклонялись к самым страстям и собеседовали с ними, в омрачении нашего смысла. Все сие воспоминая, кайся и укоряй себя, говорит Григорий Синаит, разумея, что все сие попускает промысл Божий, чтобы смирить нас.
И так внимай со страхом: если не смиришь ты своего мудрования, оставляет тебя благодать, и ты совершенно падаешь в таких вещах, в которых только искушаешься помыслом. Не своею силою стоишь ты в добродетели, но это есть дело благодати, тебя носящей на руках своих и соблюдающей от всех сопротивных: нам же подобает внимать со всякою осторожностию, чтобы не от нас происходила причина, по которой будут против нас укрепляться лукавые помыслы, если мы не право будем шествовать по пути Божественному, но неосторожно и развращенно: ибо хотящий прилежать любви Божией и истинно спастись, должен всегда без лености и небрежения делать дело Господне, сколько у него есть сил, смирения и благочестия. Блаженный Филофей говорит: что подобно тому как мы, живя еще в мире посреди его суеты, умом своим и всеми чувствами поработились прелести греховной: так подобает нам и тогда, когда мы начали жительствовать по Боге, работать умом и всеми нашими чувствами Богу живому и истинному, правде и воле Его, творить святые Его заповеди и удаляться всячески от всего, что Ему не угодно.
Восстав от сна, прежде всего должно прославить Бога и исповедаться ему, а потом уже начинать делание, то есть молитву, пение, чтение, рукоделие или какое-либо послушание. Ум всегда должно иметь утвержденным в благоговении и уповании на Бога, дабы все творить в благоугождение Богу, а не ради тщеславия или человекоугодия, ведая, что всегда с нами тот, кто везде обретается и все исполняет. Если приключится беседа, да будет она по Боге, с соблюдением от всякого ропота и осуждения, празднословия и любопрения. Таким же образом, и в пищи и питии, все со страхом Божиим да приемлется. Наипаче должно соблюдать себя, во время сна, благоговейно, с помышлениями внутрь себя собранными и с благочинием в самом положении наших членов: ибо сон сей маловременный есть образ вечного сна, то есть смерти, и возлежание наше на одре должно напоминать нам положение наше во гробе; – поступающий таким образом, всегда в молитве пребывает. Если кто имеет тело здоровое, должен утомлять его постом и бдением и трудным деланием, поклонами или рукоделием, чтобы поработилось душе и избавилось от страсти, благодатию Христовою; если же тело немощно, да управляем им по мере сил своих. Но о молитве всегда должно радеть, и здоровому и немощному: ибо телесное делание востребуется от крепких телом по силе каждого, а мысленное, то есть чтобы иметь всегда в уме своем благоговейное упование на Бога и прилежать к его любви, – есть обязанность каждого, даже и в великих болезнях.
Мы должны также, по заповеди Господней, иметь любовь к ближним нашим и доказывать ее словами и делами, если близ нас обретаются, с соблюдением однако и любви Божией. Если же они далеко, то мысленно любовию мы должны с ними сочетаться, изгоняя из сердца всякое злопамятование, повинуясь им душою со смирением, и угождая им ко благому с добрым намерением. Если Бог узрит нас; таковыми, то простит нам согрешения и примет молитвы наши, как благой дар, и щедро подаст нам свои милости.
Глава V и VI
После сего общего изложения обуревающих нас помыслов и тех духовных средств, которые свыше нам дарованы, чтобы им противиться, преподобный Нил описывает в пятой главе своего скитского устава, отдельно, восемь главных помыслов, от коих, по словам Отцев, рождаются прочие страстные помышления, и называет их в таком порядке: 1) чревообъядения, 2) блудный, 3) сребролюбия, 4) гневный, 5) печальный, 6) уныния, 7) тщеславия, 8) гордости; он научает, как и противостоять сим искушениям. Помыслы сии и противоборство оным занимают почти треть всей его книги, и слишком далеко завлекло бы здесь подробное их изложение: мы будем довольствоваться несколькими, более разительными чертами, чтобы воспользоваться его назидательными советами, отлагая то, что более приспособлено к быту иноческому, нежели к живущим посреди мира.
Так, например, касательно первого помысла чревообъядения говорит: что сей помысл докучает нам воспоминанием различных и сладостных яств, чрез меру и не вовремя, то следует паче всего воспоминать слово евангельское «да не отягчаем сердца ваша объедением или пианством (Лк. 21, 34)» и, призвав на помощь самого Господа, изрекающего сие, иметь в мыслях своих, что сказано Отцами о сей страсти, которая есть корень всякого зла и наипаче блуда: ибо, при начале мира, ею совершилось преступление нашего праотца, когда, прикоснувшись запрещенного плода, изгнан был из рая и всему роду своему навлек смерть, как написано: «Красен бе взору и добр снеди умертвивый меня плод». Оттоле и доныне многие, повинуясь чреву, пали падением великим. «Вспомни, – говорит Великий Варсонофий, – что сладость и благоухание скоро обращаются в гниль и злосмрадие, и, таким образом, в меру и в приличное время принимая необходимую пищу, преодолевай сию страсть».
Преподобный говорит о втором помысле блуда, что великий для нас подвиг бороться против духа блудного: ибо борьба сия сугубая, и в душе и в теле, и потому всегда должно стараться соблюдать сердце свое от сего помысла, наипаче когда хотим приобщиться святыни; тогда особенно старается враг всячески осквернить совесть нашу. Когда докучают сии помыслы, должно страхом Божиим напоминать себе, что ничто не может утаиться от Бога, даже до тонкого помышления сердечного, и что сим будет судиею и истязателем сам Господь; должно вспомнить и обещание наше, исповеданное пред Ангелами и человеками, о пребывании в целомудрии и чистоте. Не во внешнем только образе жизни соблюдаются все сии добродетели, но тогда, как и потаенный сердца человек чист бывает от всяких скверных помыслов, что весьма честно и любезно пред Богом. «Кто долго допускает в себе помыслы блудные и тем себя оскверняет, тот прелюбодействует уже в сердце», – говорят Св. отцы, и случается иногда, что приходит и к самому делу. Какова же беда бывает по совершении оного, можно судить потому, что ни о каком согрешении так строго не выражались Отцы, как об этом, называя его собственно падением: ибо оно лишает падшего всякого дерзновения к Богу и порывает его к отчаянию.
«Полезным думаю, – смиренно советует св. Нил, – во время сей блудной брани, воспомянуть стыд пред людьми, чтобы этим самым позором отразить помысл: ибо если бы застали нас в такой скверне, не лучше ли пожелали бы мы умереть, нежели быть застигнутыми?» Самую великую победу на сии помыслы находим мы в прилежной к Богу молитве, учат нас св. Отцы; они советуют призывать на помощь и подвижников, в целомудрии и чистоте, как Даниил Скитский велел некоему брату, тревожимому сею страстию, помолиться и призвать мученицу Фомаиду, убиенную ради целомудрия, и, помолившись у ее гроба, внезапно был он избавлен. Св. Иоанн Лествичник научает нас, когда настает сильная брань сего помысла, не ухищренными глаголами, но смиренными выражениями взывать к могущему спасти нас: «Помилуй мя, Господи, яко немощен есмь!» и тогда, говорит он, познаешь Вышняго силу и невидимых невидимо отженешь: всегда именем Иисусовым бей ратников, ибо крепче сего оружия не обрящешь, ни на Небеси, ни на земли. «Что для нас дороже нашей души, – восклицает св. Паисий Великий, ради которой Христос умер и воскрес?» Избегай же слышания неприличных бесед, от которых необходимо воздвигаются в нас нечистые страсти. От сих двух, совершенно чувственных помыслов, преподобный Нил переходит к более утонченному, сребролюбия, хотя еще и весьма вещественному, и говорит, что недуг сей извне нашего существа приключается, от маловерия и неразумия; посему и не велик против него подвиг для тех, которые внимают себе, со страхом Божиим, и хотят по истине спастись. Но когда он укрепляется в нас, то становится злее всех недугов, и если только ему покоришься, вводит нас в такую пагубу, что и Апостол называет его не только корнем всякому злу (1 Тим. 6, 10), гневу, скорби и прочим, но даже идолослужением (Кол. 3, 5). Многие ради сребролюбия, не только отпали от благочестия в жизни, но и погрешили в вере и пострадали душевно и телесно, как повествуется в Св. Писании. Отцы говорят, что кто собирает золото и серебро и уповает на него, тот не верует, что есть Бог пекущийся о нем; и если кто будет одержим гоj)дынею или сребролюбием, то есть какою-либо одною из сих страстей, уже бес не ратует против него другою, потому что и той одной довольно для его погибели. Итак подобает нам сохранять себя от сей душетленной страсти и молить Господа Бога, да отженет от нас сребролюбивый дух. Истинное отдаление от всякого вещелюбия не только состоит в том, чтобы не иметь имения, но и не желать приобрести опое, и это нас наставляет к душевной чистоте.
Если же нас томит гневный помысл, понуждая к злопамятству и поощряя к ярости воздать зло оскорбившему нас, мы должны вспомнить слово евангельское: «Аще не оставите брату, от сердец ваших, согрешения их, и Отец ваш Небесный не оставит вам согрешений ваших» (Мф. 18, 35). Явно, что если мы сами не оставим, то и нам не оставится; так надобно разуметь сие, что если даже мы думаем благотворить, но не оставляем гнева, то это неприятно Богу. Отцы говорили: гневливый, если и мертвого воскресит, молитва его неприятна, – не потому чтобы, по их мнению, действительно мог воскрешать гневливый, но чтобы показать мерзость его молитвы. Посему всячески не должно нам гневаться, ни творить зло брату, не только делом или словом, но и видом; ибо иной может и одним взором оскорбить брата своего, а помыслы гневные следует немедля отметать. Великая над ними победа бывает, когда мы молимся за оскорбившего нас брата, как повелевает авва Дорофей, такими словами: «Помоги, Господи, брату моему и, ради его молитв, помилуй и меня грешнаго». Молитва за брата есть любовь и милование, а призывать на помощь его молитву есть смирение, и так исполняется закон Господа: «Любите враги ваша, благословите кляиущия вы, добро творите ненавидящим вас и молитеся за творящих вам обиду» (Мф. 5, 44). Столь великое обещал воздаяние таковым Господь: не одно лишь Царство Небесное, или какое-либо утешение и дарование, как и прочим, но самое сыноположение: «Будете сынове Отца вашего, иже на небесех» (Мф. 5, 45). Сам Господь, давши нам сию заповедь, научает нас и своим примером, дабы мы по силе ему подражали; – сколько зла претерпел он от Иудеев, нас ради грешных, и не только не прогневался на них, но молился за них Отцу: «Отче, отпусти им, не ведят бо что творят» (Лк. 23, 34). И все Святые, шествовавшие путем сим, обрели благодать: ибо не только не воздавали зла оскорбившим их, но и молились о них, покрывали их недостатки и радовались их исправлению, когда они приходили в чувство, и наставляли их с милостию и любовию.
Далее преподобный Нил рассуждает о двух помыслах, печали и уныния, хотя сходных между собою по имени, но различных по степени. Не мал нам подвиг на первый из них, потому что он вметает душу в погибель и отчаяние. Если скорбь будет от человеков, должно переносить ее благодушно и молиться за оскорбивших, так как не без промысла Божия это нам приключается, и все нам Бог посылает на пользу и спасение души, хотя в настоящее время и кажется нам, будто это не полезно, потому что не по нашей воле исполняется, но впоследствии обнаруживается польза. Посему мы всею душою должны веровать, что все видит Всевидящее око и что ничто без воли Божией нам не бывает, и должны терпеливо переносить искушения, дабы получить от Бога венец, и за все благодарить Господа, удерживаясь от ропота на оскорбивших нас. «Уста благодарящие приемлют благословение и в сердце благодушное впадает благодать», – говорит св. Исаак Сирин; все немощи носит скорбь о грехах наших, с покаянием и благою надеждою, что нет греха побеждающего человеколюбие Божие; такая скорбь смешана бывает с радос-тию и делает человека терпеливым ко всякой болезни. Противоположную же скорбь, от бесов нам наносимую, тщательно должно отметать от сердца, как и прочие злые страсти, молитвою, чтением и собеседованием с духовными людьми: ибо она есть причина всякого зла, и если в нас утвердится, то делает душу унылою, слабою и нетерпеливою к молитве.
Лют весьма дух уныния и еще тяжелее бывает, когда сопряжен с духом скорбным; борьба сия наипаче налегает на пребывающих в безмолвии: когда воздвигнутся на душу жестокие сии волны, не надеется уже человек получить от них когда-либо избавление, и такие помыслы внушает ему враг, как будто он уже совершенно оставляем Богом, без всякого промысла, и что, следовательно, зло возрастать будет с каждым днем. «Не только нас грешных, – говорит преподобный Нил, – но даже и святых, благоугодивших Богу, смиряет Он, чадолюбивый Отец, сим духовным жезлом, для будущего успеха в добродетели, и вскоре опять бывает применение и посещают нас милость и утешение Божие. Враг нее не может ничего нам сделать, без попущения Божия, и не по той мере опечаливает душу, как сего желает, но сколь лишь ему позволено: ибо верен Господь, и не попустит на нас искушений свыше силы нашей» (1 Кор. 10, 13). Таким образом, человек умудряется по опыту, крестом искушения, и терпит оное доблестно, ведая, что в этом обнаруживается любовь его к Богу. Когда наступает сия страшная брань, крепко надобно вооружиться против духа неблагодарности и бояться хулы; потому что человек исполняется тогда и страха и сомнения, и диавол внушает, что ему уже не возможно быть помиловану от Господа и спастись от вечной муки. Тогда наипаче, сколько есть сил, надобно радеть о молитве, дабы не впасть в отчаяние, и умилительно взывать: «Господи, виждь скорбь мою и помоги мне грешному, и не попусти выше силы моей искушение!» Должно понуждать себя к молитве, чтению и рукоделию, ибо ото великая помощь против сей немощи. Святой Мака-рий Великий говорит, что вражия хитрость влагает нам уныние, дабы душа наша отступила от Бога: ибо Бог никогда не оставляет душу, уповающую на него быть одоленною напастьми. Если человек знает, сколько бремени может понести подъяремный скот его, и скудель-ник ведает, сколько можно держать в огне сосуды, дабы они не расплавились: то кольми паче разум Божий ведает, какое искушение может понести каждая душа, дабы не только сподобиться Небесного Царства, но и здесь сподобиться благодатных утешений Духа Святаго.
Два последних помысла – тщеславия и гордости. Преподобный предостерегает, что много надобно иметь бдительности против духа тщеславия, потому что он тайно, всеми способами, окрадывает доброе расположение наше и лишает усовершенствования, стараясь, чтобы всякое наше дело было не по Боге, но ради человекоугодия. Посему нам должно испытывать себя с крайнею осторожностию, и мысленно и чувственно, чтобы каждое дело совершалось нами для душевной пользы, и мы бы избегли во всем похвал человеческих. Если почувствуем, что нас коварно смущает помысл тщеславия, восприимем мысль о кончине временного жития и тем отразим безстыдное его нападение, или хотя помыслим о сраме, который необходимо следует за тщеславием, ибо сказано в Св. Писании, что всяк возносяйся смирится (Лк. 14,11) и здесь, еще прежде будущего. Если же кто начнет нас хвалить, или помысл тщеславия принесен будет в ум нас невидимыми врагами: тотчас представим себе мысленно всю тяжесть и множество согрешений наших, и мы обрящем себя недостойными похвал человеческих, и немедленно оставит нас сие помышление бесовское. «Если даже, – говорит Никита Стифат, – нет за тобою злых дел, помысли о совершенстве заповедей, и ты найдешь себя недостаточным, как малая купель для вмещения великого моря».
«О презрении других и гордыни – что и говорить?» – спрашивает смиренный Нил, хотя они различествуют именами, но сходствуют в одно понятие. Ясно говорит Писание, что Господь гордым противится (Притч. 3, 34) и мерзок есть пред Богом и нечист всяк высокосер-дый (16, 5). Если же имеешь себе сопротивником Самого Бога и ты пред ним не чист, то где и в чем надеешься обрести себе какое-либо благо? от кого будешь помилован и очищен?
Побеждаемый сею страстию сам себе и бес и ратник, и всегда имеет в себе готовую погибель. Посему должно всегда трепетать гордости и убегать ее, помышляя, что никакое благо не может в нас совершиться без помощи Божией. Если же оставлены будем Богом, то как лист или прах, возметаемый ветром, сметены будем диаволом, в посмеяние врагу и плачь человекам. Сие же да послужит нам началом смирения: будем считать себя ниже всех, вменяя себя за худшего и более грешного всего человеков, даже хуже бесов, ибо от них побеждаемся. На трапезе и посреди братии будем всегда избирать последнее место, носить худые ризы, любить черные работы, не препираться, не желать поддержать своего слова, хотя бы оно казалось и добрым. Отцы говорят, что в новоначальных, внутренний человек сообразуется внешнему, и, не сохранив себя во внешнем, не веруй во внутреннее свое благоустрое-ние, говорит св. Василий Великий.
Рассматривая различные образы превозношения, преподобный Нил говорит, что есть между иноками и такие, которые кичатся тем, что происходят от знаменитых родителей и имеют родственников, славных в мире, или же сами занимали прежде высокую степень в оставленном ими мире. Если же кто, по случаю добродетельного жития, дойдет до такого бесстыдства, чтобы предаться помыслам тщеславия и гордости, то лучшая против них победа есть сия молитва к Богу: «Господи Владыко, Боже мой! дух тщеславия и гордыни отжеии от мене, дух же смиренномудрия даруй ми, рабу Твоему».
Глава VII
После того, что сказал преподобный Нил о помыслах, нам враждебных, научает он нас в 7-й главе своего созерцательного устава: какие чистые помыслы должны мы стараться приобретать в душе нашей, и наипаче память смертную и Страшного Суда, которая по словам От-цев, весьма полезна для нашего духовного делания. Филофей Синаит полагает даже как бы некий порядок сему образу делания: «Утро, – говорит он, – займемся памятованием о Боге, то есть молитвою и хранением сердца до времени обеда, а потом, возблагодаривши Бога, будем помышлять о смерти и о Суде. Наипаче подобает нам иметь в своей мысли изречения Господии: В сию нощь Ангелы истяжут душу твою от тебя (Лк. 12, 20), и что мы дадим ответ, в день судный, о каждом праздном слове, и что сердечные помышления сквернят человека (Мф. 12, 36 и 15, 18). Полезно воспоминать и апостольские слова: что день Господнь приидет, как тать ночью (Сол. 5, 2), и всем нам подобает предстать судилищу Христову (2 Кор. 5, 10), и что слово Божие судит не только дела и слова, но и помышления сердечные» (Евр. 4, 12). Начальник же Отцев, Великий Антоний, говорит: «что так подобает нам держать самих себя, как будто и весь настоящий день не имеет пребыть в этой жизни», и все Святые имели такое же делание.
«Что же сотворим мы, страстные и немощные?» – спрашивает преподобный Нил; каким образом научимся, чтобы хотя несколько водрузить такой помысл в сердцах наших? потому что совершенно стяжать сию непрестанную память, есть дарование Божие и дивная благодать, по словам св. Исаака Сирина. Нас же развлекает парение нашего разума и омрачающее самозабвение; часто беседуем мы друг с другом о смерти, но внутрь сердца не можем углубить и укрепить сих благих речей; однако же да не малодушествуем и не отступим от сего делания, ибо только помощию Божиею, трудом и временем, входим мы в это состояние. Подобно как всех брашен нужнее хлеб, так и память смертная нужнее прочих добродетелей, и как не возможно алчущему не вспоминать о хлебе, так и хотящим спастися нельзя не поминать о смерти, говорили Отцы. «Полезно, – пишет блаженный Григорий Беседовник, – часто воспоминать нам различные смерти, виденные и слышанные во дни наши».
Многие, не только из мирян, но и из иноков, в благоденствии возлюбившие житие века сего и надеясь на долготу дней, еще не достигши старости, вскоре были пожаты смертию. Некоторые не могли даже произнести ни единого слова в час смертный, но просто, стоя или сидя, похищены; иные умерли, во время яств или пития, или на дороге; другие же, возлегши на ложах своих, думали успокоить тело маловременным сном, и заснули сном вечным. А иным, как нам известно, были великие истязания и трепет грозный и бедственное устрашение, в последний час, так что и одно воспоминание о том немало должно нас устрашать.
Все сие, приводя на память, размыслим: где же други и знаемые наши? и что от сего приобрели, если кто из них был славен или властителем в мире сем, или имел великое богатство и телесное питание! Не все ли сие обратилось в тление, и смрад, и прах? Вспомним церковные песни святого Дамаскина, которые поются при погребении: «Какая житейская сладость пребывает непричастна печали, или какая слава стоит на земле непреложно? – не все ли слабее тени и обманчивее сновидений? – одно мгновение и все сие наследует смерть! По истине, суета в сей жизни все то, что с нами не пребудет по смерти: что же всуе мятемся? Краток путь, которым течем; дым житие наше, и персть и пар; на малое время является и вскоре исчезает!» «Когда путник, предпринимает странствие, – говорит святой Златоуст, – он идет в какую страну хочет и, остановившись в гостинице вечером, знает в какой час утром хочет из нее выйти, ибо имеет власть и долее в ней оставаться или скорее ее оставить». Мы же, хотя или нехотя, отходим из житий сего и не знаем, когда выйдем, и не имеем власти, если бы и хотели пробыть здесь многие годы; но внезапно находит страшное таинство смерти, и душа исторгается из тела, разлучаясь по воле Божией от своего естественного союза. Что же будем делать в тот страшный час, если прежде о нем не озаботились и не обрящемся готовы? ибо тогда уразумеем, какой тяжкий подвиг имеет душа, разлучаясь от тела. Увы, сколько тогда слезит, и пет кто бы ее помиловал! – к Ангелам, возведя взоры, безуспешно молится; к человекам простирает руки, и никто ей помочь не может, кроме добрых по Боге ее дел. Посему, уразумев кратковременность жизни, попечемся о часе смертном, не вдаваясь в молвы мира сего и бесполезное попечение, ибо всуе мятется всяк земнородный, говорит Св. Писание; если и мир весь приобрящем, то и тогда во гроб вселимся, ничего не взявши с собою из сего мира, ни красоты, ни славы, ни чести, ни власти, ни какого-либо наслаждения житейского.
Приникнем во гробы и увидим созданную нашу красоту, безобразною и бесславною. Видя обнаженные кости, объясним ли себе, кто царь или нищий, славный или не славный? – не все ли человеческое, как цвет увяло и как тень прошло мимо? Подивимся, какое таинство совершилось с нами! как предалися тлению, как сопряглися смерти? – истинно повелением Божиим, за преступление заповеди Адамом в раю, когда во весь его род взошла смерть, пожирающая человеков. Но глубиною мудрости своей, полагая неизреченные пределы нашей жизни, Владыка, низшед сокрушил ад и даровал нам Воскресение, приселяя рабов своих к иной жизни. Итак, восприимем в уме нашем Второе пришествие Господне и наше Воскресение и Страшный Суд, предлагая себе слова Господни в Евангелии, как засвидетельствовал их богогласный Матфей: «Померкнет солнце, и луна не даст света своего, и звезды спадут с небеси, и силы небесные подвигнутся, и явится знамение Сына человеческаго на Небеси и восплачутся тогда все племена земныя, и узрят Сына человеческаго, грядущаго на облаках небесных, с силою и славою многою (Мф. 24, 29 – 30). Возлюбленный же ученик Господа, Иоанн Богослов, так приводит его глаголы: «Грядет час, в который все сущий во гробах услышат глас Сына Божия, и изыдут сотворившие благое в Воскресение жизни, а сотворившие злое в Воскресение суда» (Ин. 5, 28 – 29).
И что, братие, горше страшного и грозного того ответа и видения, когда узрим всех согрешивших и непокаявшихся, отсылаемых к вечным мукам праведным судом Божиим, трепещущих и вопиющих без пользы и горько плачущихся? Какой страх нам будет тогда, когда поставятся престолы и книги разогнутся, и Бог на суде сядет со славою, и сами Ангелы в трепете предстоять будут? Что будем отвечать тогда, когда все дела наши предстанут нам на обличение, и все нашей тайное явлено будет, что согрешили днем или ночью, словом, делом и помышлением? Какой стыд нас тогда обымет, ибо никому уже нельзя будет отречься от грехов своих, при их обличении самою истинной. Кто исповедует, братия, ужас второго пришествия Господня и страшного его Суда? – Один из Отцев сказал: «Если бы возможно было тогда умереть, весь мир умер бы от такого страха!»
Итак, убоимся и примем все сие в ум наш, хотя бы и не хотело сердце, принудим его помышлять о том, и скажем душе своей: увы, мрачная душа, приблизилось время к исходу твоему из тела! доколе не отрываешься от злых, доколе предаешься унынию? Что не помышляешь о часе смертном и не трепещешь судилища Спасова? вот и дела твои предстоят, обличая и свидетельствуя против тебя. Впрочем, о душа, доколе еще имеешь время, отступи от дел срамных и возьмись за благое житие; теки, предвари, и с верою воскликни: согрешила я, Господи, согрешила пред тобою, но знаю благоутробное твое человеколюбие и, припадая, молюсь тебе, да приидет милость твоя на меня, Владыко! Смутилась душа моя, и бесполезно исхождение ее из окаянного и сквернаго моего тела; да не встретит ее во тьме лукавый совет супостата, за неведомые и ведомые грехи в сей жизни, но да восприимут ее светлые Твои Ангелы. Когда воссядешь на Страшном Твоем судилище творить испытание нашим согрешениям, тогда, о Преблагий, не обличи моих тайных дел, ниже посрами меня пред Ангелами и человеками, но Господи благоутробный, Отче, Сыне и Душе Святый, помилуй меня и избави тогда от огня неугасимаго, и сподоби одесную тебя стать, Судия праведнейший!»
Глава VIII и IX
Если размышляя таким образом, продолжает св. Нил, можем мы по благодати Божией, обрести и слезы, то подобает плакать, сколько имеем силы и крепости, ибо по словам Отцев, плачем можно избавиться от огня и вечных мук; если же не можем плакать, понудим себя источить хотя малую каплю слез, ибо все приемлется от доброго нашего Судии, говорит Лествичник, и в слезах, как и во всем, есть своя сила. Видал я, говорит он, и малые капли, как кровь с болезнию изливаемые, и видал источники слез, без болезни текущие; я же судил о труждающихся, более по болезни их сердца нежели по слезам; – думаю, что и Господь также! Если же не возможем обрести хотя и малой слезы, ради слабости и небрежения нашего, да не малодушествуем, но да скорбим и воздыхаем и позаботимся, с благою надеждою, о взыскании слез; печаль нашего ума исполняет меру всех телесных дел, по словам св. Исаака, и благодать слез есть великое дарование, которое Отцы повелевают просить у Господа.
Но как будем просить и о том молиться? Поелику мы сами не в состоянии что-либо вымыслить от себя, то будем заимствовать себе пособие из полноты богодухновенных писаний св. Отец. Андрей Критский начинает свой Великий канон покаяния: «Откуда начну плакать, страстнаго моего жития деяния? какое положу начало нынешнему рыданию? но милосердый Господи, даруй мне слезы умиления, да плачуся Тебе, Создателю нашему и Богу; исповедую Тебе, Спасе, что согрешил окаянною моею душею и скверною плотию, дабы укрепляемый Твоею помощию, оставил я прежнее свое неразумие и принес Тебе в покаяние слезы!»
Св. Ефрем Сирин молит: «чтобы Господь даровал ему всегда слезы сии, для просвещения сердца в чистой молитве, дабы малыми слезами смыто было великое написание грехов его, и малым сим плачем угасился паляший огнь». – «О Христе, всех Царю, – восклицает песнописец, – тучу мне подаждь слез Божественнаго умиления, как некогда жене грешнице, да омою нечистоту моих страстей!»
Некоторые, еще не совершенно получившие дарование слез, различно приобретают оное: одни, от тайного смотрения и человеколюбия Божия, другие от чтения повестей и поучения Святых; иные от одного лишь повторения краткой молитвы Иисусовой; иные же приходят в умиление от некоторых молитв, составленных Святыми, от канонов и тропарей; другие получают дар сей, чрез воспоминание грехов своих, от памяти смертной и Страшного суда, или желанием будущего наслаждения. Какими бы размышлениями ни приобретались слезы, в тех и должно нам пребывать и удерживать плач, доколе не прейдет, ибо это есть путь и плод покаяния; хотящие избавиться от грехов, плачем от них избавляются, и хотящие от них предохраниться, плачем сохраняются. Симеон Новый Богослов сравнивает все добродетели с воинством, а умиление и плач, с их Царем и военачальником, ибо он вооружает и укрепляет ратовать против врага мысленного.
Если даже не в похвальных помыслах обрящется ум наш, и от неполезных для нас скорбей произойдут нам слезы, должно и их преложить на полезные, на славословие Божие или на исповедание грехов своих. Если по благодати Божией, душа наша, без всякого со стороны нашей старания и усилия, исполнится умиления слез: это есть знак посещения Господня; и подобает хранить благочестивые слезы сии как зеницу ока, доколе сами собою не отыдут, ибо они имеют более силы для истребления грехов и страстей, нежели те слезы, которые извлекаются с некоторым усилием. Когда явится сие духовное действие в молитве, согревающее сердце, утешающее душу, веселящее ум и распаляющее нас к любви Бога и человеков, тогда слезы сами собою изливаются, подобно как у младенца, который вместе и плачет и светло улыбается, и этих слез да сподобит нас Господь!
Когда же дарует нам Господь, благодатию своею, обрести слезы и плакать или чисто помолиться, тогда всячески подобает нам сохраняться от духа гневного и прочих неподобных помыслов, потому что тогда особенно старается враг смутить нас внутренними помыслами, или извне навести на нас мятеж и брань. Так предостерегает нас преподобный Нил, приводя слова соименного ему подвижника Синайского: «Помолимся, как подобает, ожидай того, что не подобает, и стань мужественно, охраняя плод свой, ибо на то был ты поставлен, чтобы делать и хранить, дабы не утратить снисканное трудом, иначе не воспользуешься самою молитвою». Св. Писание говорит: «Сотворил Бог Адама и поселил его в раю, дабы возделывать и хранить рай» (Быт. 2, 15). Здесь делом райским называет он молитву, а хранением после молитвы – соблюдение себя от неподобных помыслов, и если посетит нас Господь таким райским состоянием, будем соблюдать себя всячески от неприличных помыслов, словес и дел, и чувства наши станем охранять со всякою осторожностию, дабы от них не подвиглась какая-либо на нас брань. Если же, поневоле, душа наша впадет в какие-либо помышления, немедленно обратимся с молитвою к Создателю нашему, и Он разорит все сии наветы!
Глава X и XI
В десятой главе своего устава, преподобный Нил говорит об отсечении всех попечений и о том, чтобы умереть всему житейскому, дабы пребывать в этом чудном делании. Великий Макарий пишет: что хотящий приступить к Богу и сподобиться вечной жизни, сделаться жилищем Христу и исполниться Св. Духа, чтобы творить заповеди Господни непорочно, должен положить такое начало: прежде всего веровать Богу и вполне предать себя его заповедям и отречься мира, дабы упразднившийся ум только единого Господа имел пред очами, стараясь во всем быть ему угодным и пребывать всегда в молитве, чая помощи и посещения Божия. Тогда Господь, видя такое произволение, творит милость свою верующему, избавляет его от всех врагов и от живущего в нем греха, и исполняет его Духа Святаго. Великий Василий говорит: что начало чистоты душевной есть безмолвие, а Лествичник предостерегает пас: что не большой волос смущает око и не большая забота истребляет безмолвие. Часто вкусивший сладость молитвы одним праздным словом оскверняет ум, и, когда потом станет опять на молитву, уже не обретает того, что возлюбил.
Св. Исаак Сирин так советует хотящим безмолвствовать истинно и очищать ум молитвою: «Удались от видения мира и отсеки беседы, и не принимай по обычаю друзей своих в келлию, даже и под каким-либо хорошим предлогом, кроме тех, которые с тобою единонравны и тебе единодушны; бойся душевного смущения от собеседований, которое поневоле бывает и тогда, когда уже отрешишься от внешних бесед, ибо ото известно по опыту, что неблаговременные и излишние речи, даже к людям нам присным, растлевают хранение нашего ума и тайное поучение сердца». Он это сравнивает с суровостию гололедицы, которая, внезапно напав на верхи древесные, иссушает их, и с лютостию инея, пожирающего новые прозябания: так и суетные беседы человеческие могут иссушить корень ума нашего и начавшиеся ростки добродетелей!
Наконец, в последней главе, преподобный Мил рассуждает о том, как подобает не прежде времени и с: благоразумною мерою предаваться сему духовному деланию. Все должно совершаться с рассуждением, говорит св. Василий Великий, ибо без сего и доброе может быть употреблено во зло; когда же все будет и вовремя и в меру, тогда чудный оттого произойдет прибыток. И Лествичник напоминая слова Св. Писания «что есть время всякой вещи под небесем» (Еккл. 3, 1), говорит: что это есть время для безмолвия и время для безмятежной молвы, время непрестанной молитве и время для нелицемерной службы; время сеять труды и время пожинать классы – неизреченные дары благодати. Приводит он и пример: как не безопасно неопытному воину, отделившись от множества, вступать в единоборство, так и опасно иноку, прежде искуса и долгого обучения в борьбе с душевными страстями, начинать безмолвие; воин может пострадать от сего телесно, а инок подвергает опасности душу» (Степень 4).
Варсонофий Великий сказал одному брату, который прочел в Патерике: «Что хотящий по истине спастиея, должен сперва понести от людей досаждения, поношение и бесчестие, по примеру самого Господа, и тогда только идти на совершенное безмолвие, то есть взойти на Крест и всему умереть в мире; – справедливо изрекли сие Отцы и иначе быть не может» (вопр. 108). А другому советовал он (вопр. 113): держаться средины, внимая воле Божией, чтобы стараясь взойти выше своей меры, не утратить и того, что имеет; ибо иногда, по причине безмолвия, приходит высокоумие, если человек прежде сам себя не приобретет; приобретение же сие состоит в том, чтобы сохранить себя непорочным в смирении. Если кто хочет прежде времени отстать от всякой заботы, то и тогда общий враг наш приготовляет ему смущение вместо покоя, так что доводит его до отчаянного восклицания: «Лучше бы мне не родиться!»
Св. Григория Синаит говорит: что памятование о Боге, то есть умная молитва, свыше всякого делания и есть глава всех добродетелей, как любовь Божия. Кто хочет самонадеянно и дерзостно взойти к Богу, беседовать к Нему чисто и стяжать Его усилием, – тот удобно умерщвляется от духов нечистых, если сие попущено будет: ибо он с величанием взыскал дерзновенно столь высокого состояния, свыше своего достоинства и прежде времени. Мы же, внимая сему, да сохранимся, чтобы не повредить душе своей, но да будем держаться среднего пути, который не скользок к падению: то есть, предобучившись прежде в обществе людей, будем жить в уединении, с одним или двумя братиями. Преподобный Нил свидетельствует, что сам он часто видел такой образ духовного сожительства, на Св. Горе Афонской, в странах Царьградских и в других местах. Духовные старцы держат там при себе в келлии двух, а иногда трех учеников, и если кто вблизи от них безмолвствует наедине, то в приличное время сходятся между собою, просвещаясь взаимно духовною беседою. И мы, новоначальные и неразумные, друг от друга вразумляемся и утверждаемся, как написано: «Брат братом помогаем, яко град тверд» (Притч. 18, 19), и мы имеем учителя нелестного, в Богодухновенном Писании, итак, благодатию Божиею, направляемся на дела благие.
«Мы написали ото, – смиренно заключает преподобный, – с Божиею помощию, по мере худости нашего разума, себе в напоминовение и мне подобным, которые еще обретаются в чине учащихся; не от себя говорил я, но извлекал из Богодухновенных Писаний св. Отец, просвещенных разумом, ибо все здесь засвидетельствовано Божественным Писанием. Если же что-либо обрящется в том, что я изложил, неугодным Богу и неполезным для души, ради моего неразумия, да не сохранится; – одна лишь воля Божия, совершенная и благоприятная да исполняется, а я себе прощения прошу. Если же кто лучше и полезнее сего разумеет, тот так пусть и действует, и я о том радоваться буду; если же кто, от сих моих слов получит пользу, пусть обо мне грешном помолится, да и я сподоблюся помилования от Бога».
Преподобный Нил оставил по себе скитский обиход на все дни, в которые скитяне должны были сходиться в общую церковь, и тут есть некоторая особенность, напоминающая образ жизни отшельников Афонских, ибо оттуда Нил заимствовал свои правила, но теперь уже они большею частию не соблюдаются. По образцу восточному, во время Литургии в скиту его, лики пели только Трисвятую песнь, аллилуиа, Херувимскую, достойно и причастный стих; прочее все говорили, а не пели, и после каждой обедни вся братия, сотворит взаимное прощение в церкви, расходилась по келлиям, не выходя из затвора без благословной вины; собирались в храме не всякий день, а только по субботам, воскресениям и праздникам, прочее же время безмолвствовали наедине. Каждую субботу, как и теперь бывает это на Афоне, все сходились на усыпальницу братскую, в церковь Святого Ефрема, где совершалась общая панихида, за упокой усопших. Если же случались Субботы, в которые не положено поминовения, как, например, от Рождества до Богоявления и от пятой субботы Великого поста до Троицкой, то собирались только к вечери. Всенощная скитская продолжалась во всю ночь, в полном смысле сего слова, с многочисленными чтениями из Отцев, при каждой кафизме, и даже с особенными канонами, и прежде Литургии служили акафисты; но между утрени и Литургии расходились, и не бывало сплошной службы, как теперь на Востоке.
ЦЕРКОВЬ И ГРОБНИЦА ПРЕПОДОБНОГО НИЛА
Мы приехали уже в скит после вечери и, чтобы не тревожить братии, прошли мимо пустыни в отдельную келлию бывшего строителя, который начал дело обновления и потом уединился на том месте, где стояла хижина преподобного за мельницею. Туда перенес он и прежнюю деревянную церковь Предтечи, со всеми ее древними иконами, снятую им с холма, и, соорудив себе келлию в саду, близ кладезя преподобного, подвизается там по мере сил: его рукоделие – иконопись. Я видел его лет за двадцать пред сим в северной столице, когда еще в полной силе возраста, приезжал он ходатайствовать о самобытности своей пустыни: – как изумился я, когда теперь мне отпер двери уединенной церкви согбенный годами и совсем иссохший старец, в одежде схимнической, ибо он уже давно облекся в сей великий образ, приняв имя блаженного основателя пустыни; истинно слово псаломское: «Человек, яко трава дние его, яко цвет селный, тако оцветет!» (Пс. 102, 15). Тот же человек встречал меня и он уже казался мне другим; действительно протекло столько времени, что и по внешности и по внутренности мог он измениться. Меня не узнал он и вероятно не помнил, да и могло ли придти ему на мысль, что мы встретимся в сей дикой пустыне?
Я просил показать мне церковь и древнюю святыню, сколько ее уцелело. Замечательна икона преподобного, перенесенная из кладбищенской церкви Святого Ефрема Сирина, с обличительною выпискою из творений сего отца, против нерадивых иноков, которая начертана на хартии в его руке. Самая церковь несовременна св. Нилу, потому что была перестроена в 1660 году, при Царе Алексие Михайловиче; но грустно было думать, что она сдвинута с места, избранного самим преподобным! Мне желательно было отслушать молебен над его ракою в новом храме; по звуку колокола собралась братия. Церковь каменная, весьма обыкновенного зодчества; в левом ее приделе, во имя Св. Николая, временно поставлена гробовая рака, которая будет перенесена на самое место могилы преподобного Нила, внутри главного собора Успения, когда он приведется к окончанию. С благоговейною любовию приложился я к надгробному лику великого труженика и паломника, обошедшего Восток и оставившего нам чистое зерцало подвижнической жизни, в скитском своем уставе. Чудесное предание сохраняется в обители, о священном лике, написанном на гробовой доске; преподобный изображен в одежде схимнической, в благолепном покое посмертного созерцания, начатого им еще на земле.
Некто богатый человек Московского государства, захвачен был турками и многие годы оставался у них в плену; сильно скорбел он о своем семействе и призывал к себе на помощь угодников Божиих. Однажды ночью является ему, в тонком сне, святолепный старец и велит написать образ преподобного Нила, обещая возвращение на родину. Воспрянул человек от сна и только что хотел, поклонившись, спросить: как может это исполнить? но уже явившийся, как молния, скрылся от его взоров, ослепленных ярким светом. Пленник начал размышлять сам с собою: кто это преподобный Нил, о котором впервые слышал, и где обретается? Он стал призывать его на помощь, хотя и не ведал, из каких пределов и как написать его лик? а между тем горько плакал и помышлял о избавлении от плена. И вот опять, в другую ночь, является ему тот же старец и говорит: «В пределах Белозерских Нил, за двенадцать поприщ от Кириллова монастыря». Вскочив с постели, пленник яснее хотел разглядеть лице явившегося и подробнее его расспросить, по опять столь же быстро исчез старец, оставив за собою струю света и благоухания. Тогда уверовал человек, что действительно послал Господь к нему своего угодника, и молил святого Нила, дабы явил ему яснее лик свой; и в третью ночь является ему преподобный, оставляет у его возглавия начертание своего лика, и говорит ему утешительное слово: «человек Божий, возьми лист сей и иди в Русскую землю».
Едва опомнился утешенный узник и действительно обрел, у своего изголовья, начертание лика преподобного; в сердце его возникла надежда на скорое избавление. Уже он начинал помышлять о бегстве, и со слезами молил Господа и его угодника, указать ему путь, чтобы избавиться от руки неверных; – опять был к нему голос: «Иди ночью в степь и увидишь пред собою агарян». Пленник, укрепляемый верою, дерзновенно ночью пустился в неизмеримую неведомую степь, взяв с собою немного хлеба, и дальняя звезда его руководила, по обещанию Нила, доколе не воссияла денница. Тогда услышал за собою топот коней и крики варваров, ищущих своей добычи; в ужасе пал он на землю, моля Господа о своем сохранении, и внял его молитве Господь, осенив его невидимою силою от их взоров, так что они с воплем пронеслись мимо.
Со слезами благодарности, поднялся от земли спасенный и, озираясь вокруг себя, продолжал путь, не видя более врагов. День и ночь странствовал он в бесприютной степи, и вот подходит к реке глубокой и быстрой, хотя и не широкой, а перевощика нет, и течение ее чрез всю степь. Варвары знали, что нельзя миновать реки, и гнались до ее берега с твердою уверенностию, что поймают своего беглеца. Увидев его издали, устремились на него с дикими воплями и обнаженными мечами; он же, не видя себе ниоткуда спасения, оградился знамением крестным и бросился в реку: быстро понесла его вода, вниз по течению, и напрасно стреляли в него с берега агаряне, ибо его охраняла благодать Божия. Быстрее их коней мчала его река; они возвратились, почитая его уже утопшим, но река, плеском волны, выбросила человека на противоположный отлогий берег, и оттоле беспрепятственно шел он чрез степь, питаясь былием травным и непрестанно призывая в молитвах Господа и Его угодника Нила.
Река сия, вероятно, была Донец, которая в то время служила границею от крымской орды; освобожденный пленник благополучно достиг городов Русских, где был с любовию встречаем властями и на подводах доставлен в Москву. Но прежде нежели взошел в дом отеческий, отыскал иконописца и велел изобразить ему лик преподобного, с листа ему данного, в меру гробовой доски; тогда только переступил родной порог; потом созвал священников и убогих и, угостив их трапезою, снабдил обильною милостынею, рассказывая всем, как избавил его Господь от плена. Когда же написан был образ преподобного, сделал большое торжество, в честь святого Нила, и с верным служителем послал честную икону в скит его, в пределы Белозерские, снабдив его многими дарами и церковного утварью. Икона сия и доселе лежит на раке, и, молитвами преподобного Нила, истекают от нее исцеления.
Недавнее событие, совершившееся в Ниловой пустыне, свидетельствует, что и доселе не престает преподобный изливать милости свои на любимую им обитель. В прошлом году оказалась при строении новой церкви трещина, в сводах главного купола, и предпринято было разобрать основные столбы внутри храма; но как только коснулись средней большой арки, высотою в четыре сажени, она вдруг обвалилась. Из трех каменщиков, двое успели схватиться за железные связи и висели на них, доколе не были сняты другими рабочими; а третий, 16-летний юноша, упал с высоты арки, вместе с обвалившимися кирпичами и был ими засыпан над тем местом, где находилась прежде могила преподобного. На шум его падения и на крик висевших на связях сбежалась вся братия; рабочие кричали, что одного человека задавило, как вдруг из-под груды кирпичей послышался стенящий голос, который просил о скорейшей помощи. Все бросились разбирать камни, чтобы достать из-под их груды несчастного, хотя и не надеялись обрести его в живых, но к общему всех изумлению, нашли его почти невредимым; на нем была только изорвана рубашка и виден на лице его рубец. Все с радостию прославили Бога; а молодой каменщик, встав из-под груды камней, перекрестился, начал со слезами молиться и пошел в свое жилище отдохнуть; на другой же день продолжал работу вместе с товарищами.
Поздно вечером мы возвратились в Кириллов, и там уже меня ожидал посланный от доброй игуменьи Маврикии, с ее гостинцами, рукоделием Горицким, и припасами на дорогу, потому что она, как заботливая мать, попеклась и о том, чтобы путнику было чем прокормить себя в пустынной дороге. На следующее утро, другой посланный явился с новыми поминками; меня весьма тронуло такое внимание добродетельной старицы к чуждому ей пришельцу, за то лишь, что посетил, на несколько часов, ее пустынную обитель: таково бывает любящее сердце, отрешенное от земного, но тем паче проникнутое любовию к ближнему.
Признаюсь, когда в сенях гостеприимных келлий настоятельских, смотрел я на изображение пяти обителей, составляющих духовное пятиградие пределов Белозерских, вокруг главного монастыря Кириллова: Ферапонтов, Горицы, Нилов скит, другой Кириллов Ново-озерский и Филиппо-Ирапский, – весьма сожалел я, что не мог посетить двух последних. Мне особенно было грустно, что по необходимости лишался я утешения видеть пустынную обитель Новоозерскую, куда уже давно меня звал радушный настоятель. Добрый инок, отец Ф....., старался заменить своей обители знаменитого ее старца, архимандрита Феофана, которому она обязана своим благосостоянием, ибо он ее вызвал из долгого запустения. Любопытна для меня была бы и самая обитель, на малом острове посреди Ново-озера, сооруженная вся на сваях, как бы один из Венецианских монастырей, так что местами и самая ограда обмывается волнами изнутри и снаружи; все ее башни господствуют над водною стихиею смирившегося озера. По время и дорога не позволяли пуститься в дальнейшее странствие: как ни мало кажется пространство 70 верст, но надобно было испытать весеннюю дорогу от Ярославля до Вологды и до Кириллова, на расстоянии 300 верст, чтобы узнать, чего стоит каждая верста, по непроходимым колеям и мостовинам. Большой Кириллов монастырь был главною целию моего пути, и я достиг желаемого, хотя не без больших трудов; отселе помышлял уже о возвращении и потому дорожил каждым днем. Но обитель заточенного Патриарха Никона, Ферапонтовская, лежала за несколько верст в сторону от большой дороги, и я решился посетить ее, чтобы довершить, по крайней мене, ближайший обзор монастырей, окружающих Кириллов, и не оставить в забвении память великого мужа Церкви, с которым давно уже меня сроднил Новый его Иерусалим.
ПРЕПОДОБНЫЙ ФЕРАПОНТ
Прежде нежели посетить какую-либо обитель, должно познакомиться с тем, кто положил ей начало, дабы не чуждым пришельцем взойти в священную ограду и не проходить равнодушно мимо гробов основателей; здесь же два преподобных могут почитаться ктиторами сей обители: Ферапонт, преждевременно из нее удалившийся, и Мартиниан, из учеников великого Кирилла, продолжавший его благочестивое дело.
От благородных и благоверных родителей происходил Ферапонт, прозванием Поскотиных, из детей боярских города Волоколамска. С юного возраста, уже исполненный страха Божия, он помышлял только: как избежать суетного мира и попечений житейских. Феодор было его мирское имя, и часто, в доме своих родителей, любил он беседовать о благочестивых предметах, непрестанно моля Господа, дабы сподобиться ему иноческого образа. Избрав на то благоприятное время, тайно удалился он из отеческого дома и пришел на Симонове в обитель; там умолил архимандрита немедленно постричь его, и, свыше было внушено настоятелю, принять юного пришельца, без обычного испытания; но его отдали под руководство опытному старцу, который научил Ферапонта первым началам иночества.
С должным послушанием прошел он весь искус монастырский, трудясь в черных работах, и вместе с тем, неослабно пребывая на бдениях всенощных и в келлии на молитве, в непрестанном посте укрепляясь благодатию Божиею; все свои тайные помыслы ежедневно исповедывал он старцу духовному и тем соблюдал чистоту телесную и душевную, ограждаясь от стрел вражиих; наипаче же остерегался исполнять в чем-либо свою волю. Смиренно просил братии своих инок Ферапонт, чтобы молились о его спасении, и радовалась братия такому сподвижнику, который терпеливо и беспрекословно исполнял все послушания. Хотя не искусен был он грамоте, но стяжал доброту душевную и здравый ум, и многие годы провел таким образом, служа в обители. Настоятель, заметив его опытность во всяком деле, посылал его в ближние и дальние места, для потребы монастырской, и всегда возвращался с успехом Ферапонт.
Однажды был он послан на Бело-озеро, в пределы отдаленные и мало известные. Пустынно было место и исполнено болот и лесов непроходимых, и воды там многие, реки и озера. Ферапонт, желая лучше распознать страну сию, обошел ее всю с путническим посохом, и душа его, давно жаждавшая безмолвия, возлюбила сию пустыню. Дивный во Святых своих Господь как бы перстом указывал на сию землю обетования иноческого первому ее соглядатаю Ферапонту, как некогда посланным от детей Израилевых в землю точащую мед и млеко, будущее их наследие. Богом хранимый, возвратился путник в обитель Симонову, где спасался тогда великий подвижник Кирилл. Ему предназначено было, вместе с Ферапонтом, поселиться в сей безлюдной пустыне и даже от нее заимствовать свое название. Он уже безмолвствовал в то время, на Старом Симонове, при церкви Рождества Богоматери, и помышлял только: где бы обрести ему совершенное уединение, далеко от мятежного мира? – С теплою о том молитвою, обратился преподобный к Пречистой Матери Христа Бога, дабы Она наставила его на сей новый путь спасения.
Мы уже знаем, из жития Кириллова, о чудном гласе к нему бывшем, во время акафистного пения Пречистой Деве, и как указано ему было избранное место в пределах Белозерских, для сооружения обители, но он еще не знал, где и как обрести его в пустыне? Немного времени спустя пришел посетить его блаженный Ферапонт, сверстник его по годам и пострижению и связанный с ним узами духовной приязни. Кирилл вопросил друга: «Есть ли на Белом озере место, где можно было безмолвствовать иноку?» и Ферапонт отвечал, что их там много. По долгом совещании согласились они втайне оставить монастырь и идти в дальний путь на север.
После многих странствований пришли на Бело-озеро и обходили многие места, но ни одно из них не полюбилось Кириллу; повсюду искал он то, которое указано ему было в тайном видении; когда же достиг сего места, возлюбил его душою и сотворил тут молитву. Оба отшельника водрузили крест и, воспевши канон хвалебный Богоматери, начали копать себе землю для жилища. Немного времени провел тут преподобный Ферапонт вместе с своим другом; ему пришло на мысль отойти в уединенное место, и он сообщил о том преподобному Кириллу, так как они имели обычай поверять взаимно тайные свои помыслы и просить друг у друга совета.
«Есть у меня желание и оно непрестанно влечет меня, идти безмолвствовать на особое место», – простосердечно сказал Ферапонт, и столь же искренно отвечал ему Кирилл: «Если воля Божия на то будет, можешь и на деле исполнить». «Место сие недалеко отселе, отче, – сказал опять Ферапонт, – за 15 поприщ или немного дальше; хочу, если Бог соизволит, там безмолвствовать, и молю твою святыню, дабы ты не оскорбился на меня за такую разлуку; отпусти меня с любовию и моли Господа и Пречистую Его Матерь, дабы мне все было на пользу», и с любовию отпустил его Кирилл, говоря: «Воля Господня да будет». Они согласились, однако, по-прежнему иметь во всем совет между собою и так разлучились: блаженный Кирилл остался на своем месте, преподобный же Ферапонт отошел на прекрасное место, между двух живописных озер; там водворился и молитвенно поставил себе келлию. Хотя пустынно и дико было место, но оно казалось ему краше всех селений на земле. Немного времени спустя, пришел возвестить о избранном месте преподобного Кирилла, и благословил его отшельник там жительствовать.
Вырубив сперва довольно леса, вокруг своей одинокой келлии, Ферапонт стал помышлять о том, как бы расчистить землю, для разведения необходимых овощей, ибо неоткуда было ожидать себе припасов в сей безлюдной пустыне. Прилагая труды к трудам, следовал он духовным наставлениям, которые преподаны святыми Отцами, для жительства пустынного, постом, молитвою и бдением, отгоняя сон и уныние и помыслы лукавых бесов; когда же утвердился сам в своей уединенной келлии, начал ставить около нее и другие для приходящей братии. По их настоятельной мольбе соорудил он и церковь, во имя Рождества Богоматери, испросив на то благословение святительское. Однако много пострадал преподобный, при начале общежития, от вражиих искушений и нападения разбойников, которые с угрозою смерти требовали, чтобы он вышел из их пределов, ибо не могли терпеть злые люди праведника между собою; но преподобный, уповая на Бога и на Пречистую Деву, не упадал духом; беззаконные со стыдом от него отходили, хотя дикое место сие, между лесов и озер, благоприятствовало разбоям; самые звери, по молитве его, уступали ему свое пустынное наследие.
Господь, видя терпение раба Своего, благословил распространяющуюся его обитель, ибо многие стали приходить к нему, ради пользы душевной. Особенно обрадовался он пришествию одного инока, сана пресвитерского, который стал у них совершать Божественную службу, и Ферапонт почитал его, как родного отца, а сам избегал всякого старейшинства и подвизался день и ночь, во всех тяжких работах, не упуская ни церковной службы, ни келейного правила, по примеру древних отшельников Египта и Палестины. Братия, видя столь великий пример пред собою, старались во всем ему подражать, исполняя безропотно устав общежительный. От времени до времени посещал Ферапонт св. Кирилла, заимствуя от него свет духовный, как луч от солнца, и как древо жаждущее себе воды текущей, потому что братство его все более умножалось, и бояре приходили к нему просить наставления, наделяя обитель обильными подаяниями.
Все сие принимал блаженный, не как от человеков, но как от самого Бога, и часто говорил: «Не я оградил место сие святое, но Пречистая Богородица; Она одна может нас наставить на полезное, как нам спастися». Чрез несколько времени, братия поставили себе игумена, ибо преподобный отклонил от себя сию почесть, хотя сам о всех заботился и назидал словом, растворенным Божественною солью; с утешением духовным каждый выходил из его келлии, как бы окрыленный для новых подвигов. Сходились к нему из дальних монастырей певцы и клирики всякого чина; всех принимал он с любовию, но строго наблюдал, чтобы во всем подражать чину Кирилловой обители; никто не смел держать в келлии особых яств или каких-либо вещей, кроме святых икон и Божественных книг и орудий рукодельных. Служба церковная совершалась с глубоким благоговением, и строгое безмолвие наблюдалось за трапезою и по келлиям, где братия занималась переписыванием книг, или плетением мрежей, судя по силе и расположению каждого, и все в глубоком мире исполняли возложенные на них послушания; мирским же людям не было участия в трудах монастырских. Молва о новой обители дошла до Князя Андрея Дмитриевича Донского, и он возблагодарил Бога, прославившего такими мужами дальнюю его отчину. Князь послал много милостыни и утвари для церквей, предоставляя окрестные земли и воды в пользу обители и прося молитв себе и своему роду; так исполнилось слово псаломное: «Сей нищий воззва, и Господь услыша, и от всех скорбей его спасе» (Пс. 33, 7). Случилось однажды наместнику Князя придти в Ферапонтов монастырь побеседовать с преподобным, и так сладостна показалась беседа сия, что всею душою возлюбил он старца. Возвратившись к своему Князю, рассказал он, какое сокровище таится в его отчине, где все еще тогда было пусто. Много утешился Князь сею вестию, ибо и сам был чрезвычайно благочестив и расположен к иночеству. Давно уже он имел желание составить обитель, близ удельного своего города Можайска, но не знал, где бы найти человека, могущего положить ей благой начало. Когда же услышал от своего наместника о блаженном Ферапонте, пришло ему на мысль, что никто кроме его не может совершить сего дела. Он отправил богатую милостыню в монастырь его, с одним из своих ближних бояр, который пригласил старца идти благословить Князя, потому что имеется до него тайное слово. Услышав нечаянное приглашение, Ферапонт впал в недоумение, и отвечал только пославшему: «Воля Господня да будет!» Он просил совета у всей братии; братия отвечала: что не должно оскорблять сильного властелина, Бога ради его зовущего, от которого зависит обитель, потому что на его земле она основалась. Однако еще колебался труженик оставить любимое место своего подвига и, пригласив посланного в собор иноческий, умолял открыть тайную причину зова княжеского, потому что не разумел, какое дело может иметь Державный до человека грубого и невежественного, тем паче, что инокам подобает у себя безмолвствовать, а не скитаться в мире на позор людям. Посланный отвечал старцу, что ему крепко заповедано, не возвращаться без него к Князю и, падши на землю, умолял не ослушаться Державного; то яге повторила и братия, так что Ферапонт многие пролил слезы. «Воля Божия и Пречистыя Богородицы и ваша любовь, да будут со мною», – сказал он наконец и повиновался, хотя вопреки желания общему приговору.
На другой день, отпев молебен Спасу и Богородице, дал он совет братии: как довершить строение храма и соблюсти устав монастырский, а сам пустился в дальний путь, в сопровождении одного лишь инока, не предвидя, что уже ему не суждено возвратиться в свою обитель. Благополучно достиг он города Можайска, где жил удельный Князь, и встречен был от него с подобающею честию. «Господь да сочтет стопы твои, – сказал ему Князь, – и воздаст тебе мзду за твой подвиг, я же всегда останусь должником твой святыни». Князь угостил его трапезою, отвел у себя в доме храмину для успокоения и, чрез несколько дней отдыха, с участием расспросил его о странах Белозерских и новой его обители, и радовался духовно, что обрел старца себе по мысли, таким, как о нем возвестили; потом спросил его: «Знает ли, зачем был призван?» Преподобный отвечал: «Бог один ведает тайны сердец человеческих». Недоумевая, как открыть сию тайну, Державный просил старца безусловно обещать ему, что исполнит одно его теплое желание, но ему смиренно отвечал Ферапонт: «Я нищий и худой чернец; что могу даровать твоему величию, одаренному столькими благами?» Князь, наконец, решился открыть ему тайную мысль и, ласково посадив близ себя старца, умолял, чтобы устроил ему обитель иноческую близ родного его города Можайска.
Смутился преподобный нечаянному прошению, и ни в чем кроме слез не мог отвечать Державному; таким образом протекло несколько дней, в безмолвии с его стороны, ибо сердце его лежало к родной его пустыни Белозерской, и горько помышлял он о сиротстве чад своих, собранных в пустыни и остающихся без призрения. С теплою молитвою обратился он к Господу и Пречистой его Матери, дабы внушено ему было свыше, что предпринять? когда же увидел неотступное настояние Князя и что не будет ему отпуска, со вздохом сказал он Державному: «Воля Господня да будет, и твое желание да исполнится». Обрадовался властитель согласию старца, и сам повел его на красные берега Москвы реки, чтобы там избрать место для новой обители, которая прозвалась Лужецкою, от близ лежащих привольных лугов. Быстро она соорудилась, потому что не жалел Князь никаких издержек, для совершения давно желанного дела, и снабдил ее богатою утварью и щедрыми даяниями; не забыл он и обители Ферапонтовой, которую лишил столь великого светильника, и приписал ей несколько богатых озер своей отчины. Немного лет спустя процвела и обитель Лужецкая, наравне с Ферапонтовою, под опытным надзором своего аввы, и там, посреди многочисленной братии, осыпаемый благословениями Князя и всего народа, в маститой старости преставился блаженный Ферапонт, исполненный дней и деяний, как великое светило, после долгого летнего дня, познавшее запад свой. Уже другое возтекло на его место, промыслом Божиим, в оставленной им обители пределов Белозерских, дабы и там не утратилось дело рук его.
ПРЕПОДОБНЫЙ МАРТИНИАН
Милосердый Бог, не пренебрегающий мольбы своих угодников, внял и теплой молитве преподобного Ферапонта, когда оставлял он свою обитель, и немедленно послал на его место другого верного раба своего Мартиниана, из учеников Кирилловых, как некогда в утешение сынов Израилевых, Иисуса Навина по преставлении Моисеевом. Мирское имя его было Михаил; он родился от благочестивых родителей, за 50 поприщ от обители, которую должен был прославить, в селении Сяма, где источала чудеса древняя икона Матери Божией и доселе чествуется в устроенном для нее монастыре. От юного возраста устранялся Михаил от детских игр и хотя имел разум склонный к научению грамоте, но не было между его присными человека, могущего научить отрока. Призрел Господь раба своего и внушил его родителям привести сына к преподобному Кириллу. Отрок, видя его пред собою, как Ангела Божия, ничего другого не умел сказать, как только, припадая к стопам его, умиленно взывал: «Возьми меня к себе, Господине!» Умилосердился преподобный Кирилл о детище и, проразумев благородство души его, с радостию его принял, как бы от рук Божиих.