Жил тогда близ обители, опытный в грамоте диак; ему вверил святой старец юного пришельца, чтобы научил его и соблюдал как зеницу ока, и, по благодати Божией, вскоре показал такие успехи его питомец, что все изумились. Преподобный, испытав его нрав и видя чрезвычайное смирение и душевную чистоту, возлюбил его всею душою и облек в иноческий образ, нарекши имя ему Мартиниан. Он велел ему жить у себя в келлии, как присному ученику, и читать отеческие книги, сам за ним наблюдая, чтобы совершенствовался на пути иноческом; а юный Мартиниан, имея пред очами пример великого старца, который подвизался до глубокой старости в исполнении всего устава, ревностно подражал ему, пребывая в совершенном послушании и, таким образом, укрощая плоть, просвещал свою душу.
Когда блаженный Кирилл молился в своей келлии, Мартиниан полагал поклоны и, вкусив немного сна, незадолго до благовеста, первый являлся на службу соборную; если же смущали его какие-либо помыслы, со страхом исповедывал их своему старцу, и так усердно ему служил, что преподобный только радовался о нем и благодарил Бога, поставляя его в пример прочей братии. Испытав его во всех послушаниях, уразумел св. Кирилл, что ученик его может и наедине обитать в келлии; он отпустил его от себя и просил Святителя Ростовского, поставить во диакона Мартиниана, для соборного с ним служения, а потом и во пресвитера. Некоторые из братии завидовали благосклонности к нему своего аввы, но юный труженик все с терпением переносил, равную являя ко всем любовь; когда же преставился блаженный старец, Мартиниан, воздав ему с горькими слезами последний долг, начал еще более подвизаться, призывая молитвенно на помощь усопшего и, как бы на хартии, собирая в сердце своем все его изречения.
Пришел ему помысл безмолвствовать, и он, благословившись у гроба своего учителя, уединился на остров пустынного озера Воже, за сто верст от обители. Немалое время проходил он там совершенный подвиг безмолвия, когда начали собираться к нему братия; он создал вместе с ними церковь, во имя Преображения Господня. Устроив порядок у себя в обители, Мартиниан пожелал идти помолиться в Ферапонтов монастырь; там игумен и братия стали просить его остаться с ними; видя их нелицемерную любовь, обещал он, что если изволит Господь и Пречистая Его Матерь не отринуть грешника, то, на будущее время, будет жительствовать с ними, а между тем возвратился в основанную пустынь и провел там еще десять лет. Когда же собралось там многочисленное братство, преподобный дал им наставление, как устроить храм и обитель, а сам пошел на свое обещание в Ферапонтов, где был принят с особенною любовию. Вся братия видела в нем будущего преемника их игумену, когда блаженный Ферапонт внезапно отозван был Князем Можайским из своей обители.
Осиротевшие иноки умолили преподобного Мартиниана принять на себя настоятельство, и долго он отрекался, полагая бремя сие выше сил своих; однако был убежден усильным молением всего братства. Сын Князя Можайского, Михаил Андреевич, живший в отчине своей, равно как и отец его, имели большую веру к преподобному и, утвердив его избрание, с большею милостынею отпустили в обитель. Новый строитель заботился наипаче, чтобы все было по чину преподобного Кирилла, и молитвами его во всем успевал. Как пчелы, ищущие медовых цветов, отовсюду стекались к нему миряне, прося ангельского образа и, по собственному опыту, крепкое давал им начало блаженный их учитель, наставляя их духовному деланию; Господь благословлял его труды, ибо никакое приношение не бывает столь приятно Богу, как забота о душах спасающихся; а благоверные Князья благодарили Бога, там за блаженного Ферапонта, здесь же за Мартиниана, которые оба, как два домовитых брата, стройно исполняли заповеди Божий и приносили плоды добродетели.
Не малое время, более двадцати лет, подвизался на игуменстве преподобный Мартиниан, когда, по грехам князей и народа, воздвиглось сильное междоусобие Державных земли Русской. Великий Князь Московский Василий Васильевич, изменнически схвачен был в Лавре Сергиевой, братом своим двоюродным, Князем Димитрием Шемякою, ослеплен, сведен с царства и сослан со всем семейством в Углич. Обличаемый однако в своей измене Святителями, смутился духом Шемяка и, вместе с Епископами и Князьями, посетил Темного в его заточении в Угличе; он дал бывшему властителю смиренный удел Вологду, связав клятвою, чтобы никогда не искал великого княжения. Но Господь отвратил лице свое от Шемяки и обратил сердца всех к законному Державцу; христиане и агаряне пришли к нему на помощь, и все бывшие его князья и бояре собрались к нему с дружинами в Вологду, чтобы возвести опять на престол отеческий. «Господь умудряет слепцов, – говорит псаломник, – и дает, кому хочет, премудрость и силу»: – так сбылось сие и с Великим Князем Темным.
Прежде нежели идти ратию на изменника, благочестивый Князь пошел помолиться в Ферапонтов и Кириллов, чтобы принять благословение от их блаженных строителей. С великою честию встретил преподобный Мартиниан Государя своего, соборно вне монастыря, осенил Животворящим Крестом, окропил святою водою и, угостив трапезою, укрепил утешительным словом. Он велел ему идти на супостата, дерзнувшего совершить над ним такое злодейство, и обещал победу, так как всем известно было, что не волею Божиею сел на великом княжении Димитрий Шемяка, а только надеясь на свою гордыню, и весь его ум возмущен врагом человеческим. Приняв благословение от Святого, возлюбил его душевно Великий Князь и сказал: «Отче Мартиниане, если будет надо мною милосердие Божие и Пречистыя Богородицы и великих чудотворцев моление, и сяду я, твоими молитвами, на своем престоле, я упокою монастырь твой и приближу тебя к себе»; это и случилось впоследствии.
Исполнилось обещание преподобного Мартиниана: враги бежали пред лицем Державного, бедственною смертию скончался Шемяка и Великий Князь водворился опять в Москве, на своем отеческом княжении. Случилось тогда скончаться в Сергиевой Лавре игумену, пятому после Сергия чудотворца; Великий Князь, вспомнил обет свой, немедленно послал на Бело-озеро за преподобным Мартинианом и, вызвав его против желания, из любимой им пустыни, поставил игуменом в Лавре, у Живоначальныя Троицы; место же его в Ферапонтове занял строгий подвижник Филофей, бывший впоследствии тридцать лет Епископом великой Перми, где много окрестил язычников, довершая апостольский подвиг Святителя Стефана.
Во время игуменства Мартинианова в Лавре, переехал один именитый боярин, от Великого Князя Василия к Тверскому Великому Князю, и весьма о том огорчился Темный, потому что это был один из близких его советников. Он послал просить преподобного, чтобы какими-нибудь средствами возвратил к нему боярина, как духовного своего сына, обещая ему против прежнего больше почестей и богатства, и старец умолил блаженного возвратиться, взяв его себе на поручительство; но как только пришел в Москву боярин, раздраженный Князь велел его оковать; испуганные сродники явились с жалобою к преподобному. Сильно оскорбился блаженный старец такому нарушению данного слова; немедленно поспешил он в столицу, ради великой своей печали. Там, помолившись святым церквам, прямо пришел в храмину великокняжескую, где его никто не знал, и толкнул в двери; дверники возвестили о его пришествии Великому Князю. Допущенный немедленно, Мартиниан, сотворив молитву, смело сказал Государю: «Так ли праведно научился ты судить, Князь Великий, и так ли подобает Самодержцу? Зачем продал ты грешную мою душу? зачем приказал оковать боярина, призванного мною, с поручительством моей души, и преступил свое слово? Не буди над тобою благословения меня грешнаго, ни на твоем великом княжении!» С гневом обратился он и быстро вышел из храмины и, нимало не медля в Москве, возвратился в Лавру.
Что же Государь, поистине великий и мудрый, ибо стяжал крайнюю добродетель смиренномудрия? – Убоялся он суда Божия и сказал сам себе: «И я человек, судимый Богом, и правда от меня истяжается, хотя и царскую принял я власть, чтобы судить самовластно; но пред очами Божиими все обнажено, и он судит Царя, как и простого человека!» Познал неправду свою Державный и не прогневался за обличительное слово, но раскаялся пред Богом. Собрались к нему бояре; он же, как бы гневаясь пред ними, сказать: «Посмотрите бояре, что со мною сделал тот болотный чернец! – внезапно пришедши в мою храмину, обличил и снял с меня благословение Божие, и бег великого княжения меня оставил». Недоумевали бояре, что отвечать Великому Князю: он же со смирением продолжал: «Виноват я, братия, пред Богом и пред ним, ибо забыл слово свое и неправду сотворил; и так пойдем к Живоначальной Троице, – Она нас разрешит, и к преподобному Сергию, и к игумену Мартиниану, и помолимся вместе, чтобы получить прощение». В тот же час велел он снять оковы и опалу свою с боярина и свыше прежнего поставил его в своей милости.
Когда же пришел Великий Князь в Сергиеву Лавру, преподобный с честию встретил его вне монастыря, благодаря Бога и благословляя Державного, за его доброе обращение, великое смирение и покаяние. Не вспомнил Князь Василий ни малейшего досаждения, но восприяв прощение, смиренно помолился у гроба преподобного Сергия, осыпал милостями его обитель и возвратился радостно в свою столицу с благословением преподобного; Господь же благословил смирение Державного благополучным царствованием, до конца дней его жизни, и славным преемником – великим Иоанном, собирателем земли Русской.
До восьми лет потрудился блаженный Мартиниан на игуменстве в Лавре у св. Сергия, и начал помышлять о приближении старости, которая ознаменовала себя частыми недугами, а между тем, соседство столицы обременяло его посещением Князя и бояр. Еще на несколько времени братия умолили его остаться; он послушался их ради любви, но у него на мысли беспрестанно воспоминались слова блаженного отца его, чудотворца Кирилла: «Добро иноку хранить молчание и нестяжание и избегать всего, что может возмутить душевные чувства». Много заботила преподобного Мартиниана оставленная им обитель Ферапонтова, и он укорял себя, что не все довершил в ней на пользу братии. Эта мысль, как острием, раздирала его сердце, а между тем Господь хотел украсить обитель Пречистыя Своея Матери, в Ферапонтове, сокровищем мощей верного своего служителя Мартиниана, как бы неотъемлемым ее наследием. Созвал преподобный весь собор Сергиевой Лавры и, сказав им последнее поучение, сдал все монастырское управление, а сам, взошедши в церковь Живоначальныя Троицы, припал к мощам преподобного Сергия и, по взаимном прощении с братиею, оставил стадо свое на великого пастыря Христа, чтобы с миром удалиться в пределы Белозерские.
С великой радостию встретили его в Ферапонтове игумен и братия, как истинного отца, учредив большое торжество по случаю его пришествия. Игумен Филофей уступил ему свое настоятельство, и, как на опытного кормчего, все возлагали на него свои заботы; таким образом, надеявшийся обрести безмолвие, вместо того должен был принять на себя новую обязанность, ради общего к нему усердия. Старец утешался любовию учеников своих и все сие приписывал молитвам брата своего и начальника места сего преподобного Ферапонта, как он его называл; сперва отказывался от настоятельства, потом же, видя их неотступность, смиренно говорил: «Братия и отцы, недостоин я принять на себя такое попечение, ибо от того и вышел из обители преподобного Сергия, от Живоначальныя Троицы, чтобы только плакаться о грехах своих и обрести моей старости покой и безмолвие»; наконец, тронутый общими слезами, сказал: «Если так угодно Господу и Пречистой Его Матери и вашей любви, готов я из послушания и умереть в сей обители, ради брата моего господина Ферапонта». Игумен и вся братия, падши на землю, благодарили святого авву за то, что исполнил их пламенное желание; Мартиниан же, как бы окрыляемый юностию орлею, начал еще паче прежнего заботиться о устроении монастыря; иное заимствовал он из устава Кириллова монастыря, а иное из Сергиева, и принимал с любовию всех, которые притекали к нему, как к неисчерпаемому кладезю, чтобы утолить жажду духовную назидательною его беседою. О его высокой добродетели свидетельствовал Пахомий Логофет, Свято горец, который много от него заимствовал в свое сказание, о преподобных Сергии и Кирилле.
Писатель жития самого Мартиниана рассказывает нечто и об одном юродивом Галактионе, присном его ученике, который служил старцу и переносил его на себе в церковь, когда по дряхлости не мог уже сам туда ходить преподобный. Однажды братия взошли во вновь устроенную трапезу, при теплой церкви, и начали ею хвалиться; «Добра, но не долговечна» – сказал юродивый, и на другой день сгорела трапеза. Загорелась келлия у одного из братии, и пламя распространялось по обители; тут жил на покое бывший Святитель Ростовский Иоасаф, из рода Князей Смоленских, весьма дружный с преподобным Мартинианом; сильно скорбел он, что в его келлии погибнет одна вещь, весьма драгоценная, по своему изяществу. Юродивый укорил его за такую житейскую скорбь; когда же услышал, что это сокровище монастырское, осенив себя крестным знамением, бросился в пламя и вынес оттуда желанную вещь; он ее поставил пред владыкою Иоасафом и сказал ему: «Вот оно, не тужи; ты скорбишь о худом деле».
Между тем, опасность угрожала колокольне; сбежавшийся народ хотел спасти колокола, но Галактион отогнал людей с секирами, говоря: «сему не гореть», и действительно колокольня не сгорела. Мартиниан сам благословил ему юродствовать, зная его высокую жизнь и тайные подвиги. Когда один из братии хотел оставит обитель, обуреваемый унынием, Галактион сел на праге его келлии и сказал: «Что это брат умыслил ты послушать врага? нельзя будет тебе избежать волнения, хотя бы ты от нас удалился, а лукавых сетей врага нигде ты избежать не можешь». Провидел и свое преставление блаженный Галактион, за несколько дней предсказал о том братии; скорбевшему же сотруднику своему Савве сказал, что он последует за ним чрез восемь дней, что действительно и случилось.
Преподобный Мартиниан достигнул глубокой старости и ожидал уже последнего часа, но никак не оставлял соборного пения и келейного правила, как научен был от отца своего блаженного Кирилла, памятуя, что все Святые в трудах окончили свою жизнь; братия носили его в церковь, или только поддерживали, ради крайней его дряхлости. Он призвал к болезненному одру своему всех, вместе с ним работавших Богу в его обители, заповедал игумену Филофею сохранять предание отеческое, ничего не разоряя от монастырского устава, и с миром предал душу свою Богу, приобщившись Святых Тайн Христовых. Более семидесяти лет прожил он в иночестве и последние года в великом образе схимническом, скончался же в 1483 году, генваря в 12-й день, и, при общем плаче всей братии, положен был во гробе, у большой церкви Богородицы, с правой стороны олтаря.
Тридцать лет после его кончины, когда хотели погребсти подле него друга и ученика его, Архиепископа Иоасафа, долго безмолвствовавшего в обители Ферапонтовой, совершилось чудное явление. Игумен и братия со страхом начали разгребать землю, насыпанную над гробом Святого, и с изумлением обрели тело его, совершенно нетленным, так что не повредилась и самая одежда, хотя весь гроб его наполнен был водою, как это случилось и при обретении мощей святого Сергия; вода сия послужила к исцелению многих болящих, и с тех пор начали истекать чудеса от раки преподобного, для врачевания верующих от различных недугов.
ФЕРАПОНТОВ МОНАСТЫРЬ
Когда оставлял я обитель Св. Кирилла, настоятель позволил своему наместнику проводить меня до Ферапонтовой, отстоящей за 15 верст, чтобы там поручить опытному руководству местного протоиерея, так как древний сей монастырь обращен в приходскую церковь, в последних годах минувшего столетия. Дикая природа начинала оживать, по мере того как мы приближались к Ферапонтову; после болотных перелесков, открылось между волнообразных холмов обширное озеро, заимствующее имя свое от обители, которую огибает живописною дугою. Майский солнечный день благоприятствовал местной красоте; обитель историческая Никона Патриарха издали предстала в полном блеске, как бы еще не упраздненная, с своими шатровыми главами, в виде остроконечных башен, который давали ей вид более готический, нежели византийский. Так величава ее наружность и так живописно положение, что нельзя не пожалеть о ее запустении, потому что место сие, как будто нарочно создано для монастыря, преимущественно пред многими другими. Далеко надобно объезжать озеро, чтобы приблизиться к обители; она стоит как бы на острову и только узким перешейком можно туда подъехать.
Вокруг широких вод холмы, рощи и поля имели столь веселый и приятный вид, что невольно радовались им взоры и сердце: таково первое впечатление Ферапонтова; но оно обращается в весьма грустное, когда взошедши во Святые врата, увидишь внутреннее запустение бывшей обители, развалившиеся келлии и ограду, и двор, поросший травою, с затоптанными могилами, и груду камней там, где было жилье. Никоновых келлий уже не существует; они расположены были вдоль западной ограды и были в связи со Святыми вратами, над коими доселе возвышается бывшая крестовая церковь Патриаршая; еще целы ближайшие деревянные к ней пристройки, служившие для сообщения, когда каменные келлии уже срыты. Не так давно однако, в начале нынешнего столетия, еще о них упоминалось в истории нашей иерархии; они были расписаны ликами пустынножителей, коих трудолюбивым подвигам искал подражать Никон, во время десятилетнего своего заточения в Ферапонтове, как он это делал и в Новом Иерусалиме, будучи еще Патриархом. Самый живописный вид открывался из сих келлий на синюю пучину вод, посреди коих Никон, с келейною своею братию, сложил маленький островок из громадных камней, в подножие знаменательному кресту. На этом кресте начертал он ту обличительную надпись, за которую отчасти подпал еще более строгому заключению в обители Кирилловой: «Никон, Божией милостию смиренный Патриарх, поставил крест сей в заточении своем, за слово Божие и за Церковь святую, в Ферапонтове».
При входе в обитель, нельзя не вспомнить о Никоне, потому что его судьба оставила и здесь выразительную печать свою. Мы осмотрели с любопытством все то, что пощадило время и осталось достойным внимания в монастыре. Ревностный блюститель опустевших храмов, почтенный протоиерей А.....й, старается всеми средствами, какие в руках его, хотя они и скудны, соблюсти древность и не только предохранить от падения церкви, но даже обновить, что можно. Таким образом, устроил он, в нынешнем году, из полуобвалившейся трапезы, обширную теплую церковь Благовещения, где может на просторе совершаться богослужение в зимнее время, а прежде народ теснился в малой убогой церкви, пристроенной к трапезе, самая же палата оставалась впусте; усердие его достойно всякой похвалы. У входа в сию церковь иссечен на камне год первоначального ее строения 7043, при Царе Иоанне Васильевиче, Архиепископе Вологодском Кирилле и игумене Ферапонте. Длинная галерея или паперть, над которою возвышается шатровая колокольня, соединяет теплый Благовещенский собор с холодным Рождества Богоматери, современным ему по строению. Высокий иконостас Рождественского храма примечателен символическими своими иконами, времен Патриарха Никона, который, быть может, хотел выразить ими свои душевные помыслы. Таким образом, Сошествие во ад Господа для изведения праотцев изображено с начертанием различных страстей, влекущих в бездну: скорбь, отчаяние, неразумие, величание, сквернословие, скупость и тому подобное. Все сие написано на дне геенны и, в противоположность погибельным страстям, Ангелы держат по сторонам Господа хартии с надписанием добродетелей, возносящих нас к небу: смирение, кротость, терпение, мудрость, милостыня и прочее. Достойная также внимания икона Богоматери, так называемая Ангельский собор: вокруг Пресвятой Девы, лик Ангелов поет ей Божественный гимн песнопевца Иоанна Дамаскина: «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, ангельский собор и человеческий род»; а внизу, под ликом бесплотных, изображен весь род человеческий в созерцании Царицы Ангелов; сочинитель же священного гимна святой Дамаскин, в белом куколе, как его всегда пишут, близ Ангела своего Предтечи, подносит ей на хартии другую свою песнь: «Мати убо позналася еси, паче естества Богородице».
Сохранились еще неприкосновенными, в древнем их виде, некоторые иконы: храмовая Рождества Богоматери, Троицы с богатыми цатами, двух преподобных Кириллов, Ферапонта и Мартиниана. Другую местную икону Одигитрии опалило молниею; в верхних же ярусах иконы, к сожалению, все уже заменены новыми. Внутри олтаря есть тесный придел Святителя Николая, с древнею его иконою; с правой стороны примыкает к нему ризничная палата, в которой заслуживает внимания Греческая плащаница 1650 года; кругом ее вышита по-гречески субботняя песнь: «Ангельский собор удивися, зря Тебя в мертвых вменившася», а на конце: «помяни Господи душу раба Твоего, иерея Мануила Амбаратопуло». – Кто сей неведомый, занесший свое приношение во глубину России? Колокольня, которая стоит над папертью, в броне чешуйчатого шатра своего, украшена была некогда боевыми часами, но уже давно перестал бой их указывать время в упраздненной обители: иначе изображается оно так, не мерою часов, но печальным зрелищем развалин, и, сквозь зияющие врата под колокольнею, горько напоминают о мимотекущем времени разбросанные памятники бывшего кладбища монастырского; – здесь уже не нужно боя часов: последний пробил для обители!
К холодному собору пристроена, в нижнем ярусе, церковь во имя Преподобного Мартиниана, над самою его гробницею, которая сперва находилась вероятно снаружи. Священная рака окована серебром и по краям ее вычеканено время ее устройства: «Лет 7151 (1643) 17 марта (это день Ангела царского, Алексия человека Божия), при державе Царя и Великого Князя Алексия Михайловича всея Руси, при Святейшем Патриархе Иоасафе, и при Митрополите Ростовском Варлааме, и при игумене Ферапонтова монастыря также Варлааме». В четырех кругах на раке изображено время преставления преподобного Мартиниана, генваря 12-го 6991 года (1483), время его прославления в 7022, по случаю кончины Святителя Ростовского Иоасафа, из рода Князей Оболенских, которого хотели положить подле его гроба и нечаянно обрели тело самого Мартиниана совершенно нетленным. Тут же написаны и два исцеления, бывшие при его раке: инока Памвы, одержимого тяжким недугом, и женщины села Суслова, по имени Акилины, беснуемой, которая видела, как преподобный поражал духа нечистого, ее томившего. Над ракою стоят древние складни, образ Страстной Богоматери, в богатом окладе, который быть может принадлежал Архиепископу Ростовскому Иоасафу, по его княжескому происхождению, и знаменовал место его погребения близ самой раки.
У входа в церковь преподобного Мартиниана, иссечено на камне время ее построения, в лето 7003 (1495); но кто был строителем неизвестно, или имя его стерлось с камня. Остроконечный шатер, поставленный над сею церковию, равно как над колокольнею и над святыми вратами, дает оригинальный вид монастырю. Преподобные Ферапонт и Мартиниан изображены на святых вратах созданной ими обители, с ликами других пустынножителей, а над вратами есть двухпридельная церковь Богоявления и преподобного Ферапонта, бывшая крестовою Никона Патриарха, и до его времени праздновавшая Предтечи. Сюда были жертвованы богатые вклады Царя Алексия Михайловича, тем более, что она была сооружена при начале его царствования, в 1645 году, как явствует из напрестольного креста, то есть одно время с гробовою ракою; но теперь все иконы уже поновлены.
При выходе из обители Ферапонтовой, равно как и при входе, невольно встречает и провожает вас память о Никоне, бывшем Патриархе, потому что он ее прославил долгим своим заточением. Тут испытал он в начале всю его строгость, почти темничную, потому что сперва даже заложены были железными затворами окна его келлий, весьма убогих и недавно обгоревших, при пожаре монастыря; однако в непродолжнительном времени получил он и ослабу от незаслуженных томлений; Никон даже начал пользоваться совершенною свободою и многими льготами, по личной к нему любви кроткого Царя, который никогда не питал к нему неприязни, несмотря на происки бояр. Искренно желал он примирения, хотя и тайного, с бывшим своим другом и крестным отцем всех своих детей, и Никон, по его желанию, вскоре по приезде во монастырь, написал миролюбивую грамоту Царю и всему царскому семейству, в которой однако по-прежнему называл себя Патриархом. Не прекословил Царь сему титулу и даже не противился, чтобы приближенные его так называли, несмотря на то, что в самый день приезда в Ферапонтов, окончательно были отобраны у Никона архиерейская мантия и посох, которые не решались взять у него в Москве.
Милостыня царская, утварь церковная, деньги и съестные припасы, в виде поминок, то радостных, то печальных, часто посылались к бывшему Патриарху, который в начале от них отказывался. По приказанию Государя, выстроены были для него новые обширные келлии, с 25 жилыми покоями и деревянными переходами на стене, в 30 сажень длины, в надворотную крестовую церковь. По своему властительскому характеру, можно сказать, Никон был полным распорядителем в месте своего заточения; игумен монастыря и братия, и даже самые стрельцы, приставленные для его стражи, были ему покорны и называли его святейшим, по тому неизъяснимому чувству, которое обыкновенно вселяет в окружающих человек гениальный и твердый волею. Никон всегда любил труды подвижнические, когда еще был Патриархом, чему служит свидетельством скит его в Новом Иерусалиме; еще менее оставил он труды свои, когда заточен был в Ферапонтове. Сам он, с своею прислугою и бывшею при нем братиею, расчистил по другую сторону озера, лесистый участок на урочище, называемом Лещово, развел там два обширных огорода, и разработал поле для хлеба и овса. Обширное хозяйство осталось после него монастырю Ферапонтову, который домогался получить наследие патриаршее, при его переводе в Кириллов (до 200 четвертей ржи и более 100 овса, кроме иного хлеба и овощей). Лошадей и домашний скот требовал он из обители Кирилловой, и не всегда легко было его удовлетворить; так, когда однажды прислали ему из Кириллова серую лошадь, для верховой езды по окрестностям, он возвратил ее, как слишком цветистую и по масти неприличную для его сана. Иногда, вместо годовых припасов, которые ему должно было получать, требовал он денег в замен их; не забывала своего ктитора и бывшая его обитель Нового Иерусалима. Все это давало ему возможность раздавать обильную милостыню по всей окрестности, и тем умножалось его влияние; народ к нему стекался отовсюду, не только за денежным пособием, на которое был весьма щедр, но и за лекарствами и для его молитв, потому что Никон читал их над болящими, особенно над беснуемыми, помазывая их елеем, и некоторые исцелялись, как он сам письменно о том извещал Царя.
Никон монах, уже как будто забыл, что он более не Патриарх: и прежде, не занимаясь делами церковными, с одним лишь титулом Патриаршим, провел он семь лет в Новом Иерусалиме, в ожидании своего суда; также и здесь протекло десять лет в новом его положении, и уже узник стал привыкать к своей доле, не ожидая ничего лучшего. Но вдруг нечаянная кончина кроткого Царя жестоко ему напомнила о его узах; может быть такое тяжкое испытание нужно было для великой души Никона, чтобы окончательно отрешить от всего земного и сделать его достойными той Голгофы, под которою избрал себе место последнего покоя. Давно уже, слишком привольное его положение в Ферапонтове приводило в страх недоброжелателей его в столице; там старались его представить опасным, даже и в самом заточении, распускали молву о мнимых его сношениях с Волжским атаманом Стенькою Разиным; неохотно смотрели на множество народа, к нему стекавшегося в монастырь; келейные посещения людей, всякого звания и пола, возбуждали неблаговидное подозрение, и, быть может, в этом был неосторожен Никон, слишком строгий нравственностью во всю свою жизнь и потому мало внимательный к людской молве. По смерти Царя, начались наветы от беглого келейника патриаршего Ионы, который был строго наказан за нетрезвую жизнь, впрочем по суду монастырскому; Иона рассказал о крестах, какие ставил Никон, с титулом патриаршим и с жалобою на свое заточение. Царь Феодор Алексеевич, по молодости, не мог сперва вступиться за своего крестного отца. Последовало новое соборное определение Патриарха Иоакима, о переводе Никона монаха, для более строгого надзора, в Кириллов монастырь. Из наставлений, данных архимандриту Чудовскому Павлу и окольничему, посланному с ним, для исследования доносов, в Ферапонтов, видно, как еще боялись Никона в Москве и не доверяли его покорности, хотя и напрасно. Велено было позвать его к допросу в соборную церковь и, в случае отказа, идти к нему в келлию с приговором; но бывший Патриарх не оказал ни малейшего сопротивления, спокойно пошел в церковь и отвечал на многочисленные статьи допросов.
Не отрекался он, что допускал к своей руке и позволял себя называть святейшим Патриархом, говоря, что о том известно было Великому Государю; не отвергал и того, что принимал к себе в келлию мужей и жен, молитвенно помазывая их елеем; он даже присоединил таинственное слово: что сам Господь вручил ему чашу исцелений, в чудном видении. Клеветы о мнимых сношениях с Стенькою Разиным его нисколько не смутили; но он не скрыл, что когда шайки атамана были в пределах Белозерских, сам пристав царский допустил и привел к нему в Ферапонтов, двух казаков, которые извещали его о силе своего атамана, хотя это не имело никаких последствий и не было тайною. Видно, что совесть бывшего Патриарха была совершенно спокойна, и он не боялся никаких улик; касательно же виновного и наказанного келейника, объявил: что у него не было своей расправы и суда, как его в том обвиняли, но что приговор над ним совершился по суду монастырскому.
Несмотря однако на такие искренние ответы, бывшему Патриарху не позволено было даже возвратиться в свои келлии, и, прямо из церкви, был он отвезен в Кириллов монастырь, под строгий затвор; все его имущество келейное описано и отобрано, кроме самых необходимых вещей; присные его все разосланы по дальним монастырям, и приставлены к нему, более для надзора нежели для услужения, два совершенно чуждые ему старца в Кириллове, всякое же свидание и переписка запрещены, и выход из келлии дозволен только в ближайшую церковь. Поколебалась на минуту твердая душа Никона; сам следователь архимандрит Павел, сжалившись над ним, доносил Патриарху Иоакиму, что Никон заплакал, услышав о намерении удалить его присных, и со слезами просил оставить их при нем, ради его старости, обещая впредь поминать Иоакима святейшим Патриархом, чего прежде не делал потому, что почитал его причиною всего зла. Он даже намекнул, что при начале своего удаления в Новый Иерусалим, когда дело шло об избрании его преемника, сам он указывал на Иоакима, как на человека, могущего занять его престол; но все просьбы престарелого узника остались тщетными, ибо ему надлежало испить до дна всю горькую чашу заточения. Тут же у него был отнят и последний знак его святительства, панагия, которую дотоле мог у себя удержать, хотя и в тайне.
Замечательно, как постепенно лишали бывшего Святителя всех принадлежностей его высокого сана, будто бы в предзнаменование того, что он должен был ему со славою возвратиться. Сперва отняли у него на пути в Новый Иерусалим, еще до суда, посох Петра Митрополита, который взял с собою, когда в последний раз посетил собор Успенский; потом Патриархи Восточные, лишая его сана, сняли с него один лишь клобук с серафимами, не решившись отнять у него мантии и посоха, ради народа; они были от него отобраны только впоследствии, в безлюдной пустыне Ферапонтовой, и вот последнее лишение панагии совершилось уже в стенах Кириллова; но Никон, вышедши оттоле узником и простым монахом и, в таком смиренном образе, скончавшийся в Ярославле на струге речном, – с почестью патриаршею, по воле Царя, погребен был под избранною им Голгофою, и все Патриархи Вселенские, признавая его церковные заслуги, грамотами своими разрешили, чтобы имя его было опять включено в священный лик Патриархов, ибо сей великий муж Церкви всегда был достоин своего высокого сана, хотя временно испытал искушения и скорби. С таким впечатлением в сердце оставил я скромную обитель его заточения, где испытал он много горя, но где временно отдохнула душа его от забот правительственных и от постигших его в начале гонений, до нового их напора. Благоговейно чтится его память в Новом Иерусалиме, которым подарил он Россию.
СПАСО-КАМЕННЫЙ
МОНАСТЫРЬ НА ОЗЕРЕ, ПРЕПОДОБНЫЙ ИОСАФ
Я оставил опять пределы Новгородские и выехал на прежнюю Вологодскую дорогу. Она пролегала мимо Сямского монастыря, основанного во дни Великого Князя Василия Иоанновича, по случаю явления чудотворной иконы Рождества Богоматери, и я зашел ей поклониться во вновь устроенном благолепном храме. Почти, при самом въезде в Вологодскую губернию, показалось слева обширное Кубенское озеро, на 70 верст длины, оживляющее своими водами всю окрестность, потому что многочисленные села и деревни выстроились с обеих сторон вдоль его берегов, на малом расстоянии одно от другого. Вечер был самый благотворный: ни одной тучки на небе, ни одной волны на озере, которое расстилалось синим зеркалом на необозримую даль, и только легкие паруса рыбарей на нем белели.
Еще нечто белое виднелось вдали, посреди озера, и это уже было не рыбарское ветрило, но пятиглавый собор Спасо-Каменной обители, цель моего странствия. Я должен был воспользоваться тишиною вечернею вод, чтобы ее достигнуть, потому что с рассветом обыкновенно подымаются непогоды на беспокойном озере; меня заблаговременно ожидала большая лодка из села Кубенского, на ближайшем расстоянии от монастыря; но сколько ни спешил я приехать к условленному сроку, ночь застигла на дороге, и, только после полуночи, мог я пуститься по озеру; уже сильно оно волновалось, так что нельзя было поставить паруса, от частых порывов ветра, и веслами рассекали волны, косвенно направляясь к острову. Вспомнил я бурное плавание Князя Глеба Белозерского, который открыл жительство отшельников на диком острове. Заря вечерняя еще не совсем угасла, а уже восток багровел ожиданием утренней зари; молодой месяц прорезывался рогами из-за туч, которые висели над пучиной: какая разница с вечернею незыблемою тишиною! – это как бы сон младенца, который разыгрался в жизни бурными страстями юноши.
Однако, хотя и с трудом, достигли мы благополучно желанной цели. Предваренный настоятель ожидал нас на берегу; но мы не могли причалить к настоящей пристани, от сильного прибоя волн, и должны были объехать кругом островка, чтобы выйти на берег с противоположной стороны. Несколько сажень составляют всю каменную площадку сего острова, ровно столько, чтобы можно было на нем поместить церковь и келлии; волны били в основание настоятельского дома, и сильно завывал ветер в окна. Утомленный долгим путем из Кириллова и неспокойным плаванием по озеру, просил я себе краткого отдыха до ранней литургии.
Обитель Спасо-Каменная послужила рассадником иночества в пределах Вологодских. Постриженник ее, благоговейный старец Паисий Ярославов, бывший некоторое время игуменом Сергиевой Лавры и возвратившийся на свое пострижение, после бедственного ее пожара, собрал из сохранившихся записок и уцелевших преданий, все что мог, о ее начале и подвижниках. Неизвестно, кто именно был первым ее основателем, но как повествует Паисий, уже во дни первого Великого Князя Московского Иоанна Даниловича Калиты, внук Великого Князя Константина Всеволодовича Ростовского, Князь Глеб Василькович, нечаянно обрел на пустынном озере Кубенском давнее население иноческое. Он плыл на струге, из отчины своей от Бело-озера к городу Устюгу, рекою Порозовицею, и взошел в озеро Кубенское; но волны были так велики на озере, что Князь должен был простоять десять дней у берега, там где церковь Преподобного Антония Великого. Едва утихла пучина, и двинулся он в путь, как опять настигла черная туча, со страшным громом и молниею, и княжий насад начал заливаться волнами. Князь, с людьми своими, стали молиться Всемилостивому Спасу, дабы избавиться им от надлежащей беды и дали обет: где и в какой день принесет их ко брегу, на том месте соорудить церковь во имя празднуемого Святого и устроить обитель; и вот, благоволением Божиим, в 6 день августа, на праздник Преображения Господня, принесло их бурею на средину озера к острову, называемому Каменным.
Были на том острове пустынножители, состарившиеся в подвигах духовных, числом до 23, уже многие годы спасавшиеся на диком утесе озера, но церкви у них не было, по причине их убожества и нападения неверных человеков, ибо в то время не все еще прияли Св. Крещение и много жило язычников вскрай великого Кубенского озера. Вместо церкви собирались пустынники в молитвенный дом, или часовню, и втайне воссылали там теплые молитвы к Богу. Причалив к острову Каменному, с изумлением увидел Князь собравшийся там сонм пустынножителей; относя к промыслу Божию чудное свое пришествие по бурным водам, решился тут же исполнить данный им обет Господу. Немедленно собрал он древоделей на пустынный остров и поставил церковь, во имя Преображения Господня, украсив ее потом иконами и всякою утварью, построил вокруг нее ограду с келлиями и вручил старейшинство одному из пустынножителей, богобоязливому старцу Феодору, для устроения обители, которая с тех пор прослыла Спасо-Каменною.
После многих лет, продолжает свое сказание Паисий Ярославов, уже при Великом Князе Димитрие Донском, пришел в Москву из Царь-града некто Дионисий, постриженник Св. Горы Афонской, которому Великий Князь повелел дать келлию в Богоявленском монастыре, а так как в то время пришли к Державному старцы из Спасо-Каменного просить себе игумена, то Князь Димитрий дал им игуменом сего Святогорца. Много лет пребыл на игуменстве Дионисий, изнуряя тело свое бдением и постом и проходя всякий путь добродетели; к нему стекались отовсюду ревновавшие подражать доброму его житию и собралось множество братии; он же, украсив благолепно обитель, предал ей и устав Св. Горы Афонской. Слава о нем распространялась повсеместно; тогда пришел к нему на послушание юноша Димитрий, из соседнего города Вологды, и со слезами молил постричь его в иноческий образ; старец же, видя доброе его произволение, постриг и нарек ему собственное имя Дионисия, поручив его опытному руководителю. Юноша, прожив многие годы в послушании, не изменяя возложенного правила, испросил себе у игумена позволение безмолвствовать на уединенном месте; обходя вокруг Кубенского озера, с мыслим) обрести себе место безмолвия, он пришел в весь, называемую Святая Лука, и там нашел церковь во имя Св. Апостол, развалившуюся посреди опустевшего монастыря, никем не оберегаемую. Дионисий обновил упраздненную обитель и поставил новую церковь во имя Чудотворца Николая; сам же, отойдя оттуда за 15 верст, соорудил еще монастырь во имя Богоматери, Честнаго Ее Покрова.
Пришел и другой юноша на остров Каменный, по имени Алексий, также из города Вологды, к игумену Дионисию, и был с любовию принят старцем, провидевшим его назначение духовное, ибо и сей новопостриженный Александр, проведя многие годы в обители в посте и послушании, сделался, подобно Дионисию, основателем многолюдной обители Куштской: такими светильниками воссияла обитель Спасо-Каменная.
Между тем преставился Епископ Ростовский, Григорий, а на великом княжении водворился Василий Дмитриевич, на место отца своего Донского. Вспомнил он игумена Дионисия, на пустынном его отоке, и послал звать его к себе в престольный град; там встретил его с великою честию и, со всем освященным собором, молил принять епископию Ростовскую. Пустынный житель рукоположен был святителем Фотием, Митрополитом всея Руси, на сию кафедру. Великий мор был в Ростове и во всех его пределах, когда Владыка Дионисий пришел в свой стольный город: исполненный веры немедленно совершил он соборный молебен, со всеми настоятелями обителей и пресвитерами Ростова, окропил св. водою весь народ и градские стены и, по неизреченному милосердию Божию, сбылись здесь пророческие слова Давида Царя: «Господь сотворит волю боящихся его» (Пс. 144, 19); внезапно престала смертоносная язва.
Дионисий поставил вместо себя на Каменном, ученика своего Илариона, мужа сиявшего добродетелью, постриженника той же обители. Тогда к Святителю Ростовскому пришел из уединения своего, прежде бывший ученик его Дионисий, прозванный Глушицким, по месту своего подвига, и принял от него, вместе с душеполезною беседою, чудотворную икону Богоматери в новую свою обитель, где она источала исцеления притекающим с верою к ее лику. Пришел к нему и другой ученик с Каменного, прося устроить новую обитель близ озера Кубенского, на реке Куште, и с благословения святительского устроилась сия пустынь Куштская, где просиял иноческими подвигами первоначальник ее Александр. Вскоре после сего преставился благочестивый Епископ Дионисий, в 1425 году, после 33-летнего святительства, исполненный дней и деяний; он был на Руси первый Епископ из за-Волошской земли (то есть вероятно славянин), по замечанию Паисия Ярославова.
Грех ради наших, продолжает он, в 1442 году, Князь Димитрий Юрьевич Шемяка изменил крестное свое целование Великому Князю Василию Васильевичу Московскому и, сведя его с великого княжения, дал ему уделом Вологду. Несколько времени спустя, слепой, развенчанный Князь, пошел на свое богомолье к Спасу на Каменный остров, желая там утешить братию своею милостию, и многие пролил слезы пред Господом и Пречистою Его Матерью и Святителем Петром чудотворцем, во имя коего был там придел, дабы возвратиться ему в престольный град свой. Игуменом был тогда преподобный Евфимий; он возвестил Великому Князю первую радостную весть, что пришли многие Князья и бояре, готовые служить ему и возвратить на великое княжение. Державный же, в залог своей благодарности, поставил в обители чудотворную икону Спаса Еммануила, которая принесена была из Царьграда деду его, Донскому, и многие чудеса от нее проявились в обители Спасо-Каменной, исцелением болящих; поставил он в той же церкви Спасовой и другую икону Пречистой Богоматери Одигитрии и просил, вместе с Княгинею и детьми, игумена Евфимия, дабы помолился о возвращении его на отеческий престол. Игумен с братнею отвечали: «Мы, Государь Великий Князь, твои богомольцы, молим о тебе Бога все душно; иди в желаемый путь твой, на великое княжение, и Бог устроит твое шествие».
Оттоле пошел Великий Князь на Бело-озеро в Кириллов монастырь и в Тверь, и, дойдя до своего престольного града, сел опять на великое княжение с сыном своим, благородным Князем Иоанном Васильевичем всея Руси; Князь же Димитрий Шемяка бежал из Москвы в Галич. Вслед за ним устремился Иоанн Васильевич и попленил всю его землю, а на обратном пути к отцу своему слушал Божественную литургию у Спаса на Каменном, и хлеб-соль вкусил за трапезою вместе с; братиею. Пятнадцатилетнего возраста был тогда доблестный наследник земли Русской, и, по его прошению, родитель его Великий Князь, даровал обители Спасовой, во исполнение своего обета, село Покровское по своем роде, а Великая Княгиня Мария отписала малую обитель Николая чудотворца на Святой Луке, обновленную Дионисием Глушицким, от Борисоглебского монастыря, вместе с деревнями, к Спасу на Каменном, вознаградив деньгами взятое у одной обители для другой. После Евфимия поставлен был игуменом постриженник Каменного, Кассиан, который прожил многие годы в Кириллове, на Бело-озере, и был там еще свидетелем жития преподобного Кирилла. Великий Князь и Митрополит Иона посылали его в Царьград, по некоторым делам церковным, к Патриарху, и, когда возвратился он в Москву, Державный отпустил его, с честию и дарами, настоятелем на место пострижения в Спасо-Каменной.
При этом игумене Кассиане, пришел спасаться в обитель преподобный отрок Князь Иоасаф, будучи только двенадцати лет и, богоугодно прожив пять лет в обители, в трудах постнических, свято там скончался. Мирское имя его было Андрей; он происходил от благоверных родителей, Князя Заозерского Димитрия Васильевича, меньшего сына Великого Князя Василия Темного, и благочестивой Княгини Марии, из знаменитого дома Князей Ярославских. Едва только начал разуметь грамоту отрок, как уже погрузился умом своим во глубину Божественных Писаний и, созерцая в них богатство благости Божией, стал чуждаться юношеских обычаев. Родитель его, Князь Димитрий, исполненный благоговения к вышедшему из Спасо-Каменной обители преподобному Дионисию, даровал ему обильную милостыню и искусных древоделей, для сооружения храма во имя Богоматери, на урочище называемом Глушицы, где основал он новую обитель, и в то же время вспомоществовал преподобному Александру к устроению другой обители на реке Куште. Дом Князя Димитрия стоял над рекою Кубеницею, и близ его двора была церковь Ангела его, великомученика Димитрия Селунского, в урочище называемом Чирково.
В этот храм часто приходил он приносить теплые молитвы Богу, дабы дан ему был плод чадородия, и Господь даровал ему благодатного младенца, который просиял житием иноческим. Бедственная была тогда година для земли Русской, попущением Божиим иногда был голод, иногда мор, иногда же нашествие иноплеменных казанских татар, которые часто разоряли города и селения и убили самого благоверного Князя Димитрия в Ярославле.
Тогда блаженный отрок, видя суету света сего, вспомнил слова Христовы во святом Евангелии: «Кая польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу яге свою отщетит или что даст человек измену за душу свою?» (Мф. 16, 26). Все вменил он за уметы, подобно Апостолу Павлу, да Христа приобрящет, и еще более утвердился в сей мысли, когда вслед за его родителем, отошла в Небесные селения мать Княгиня Мария; он остался единственным наследником их удела, ибо не было у них других чад, кроме испрошенного ими у Бога отрока. Следуя давнему тайному влечению сердца, приходит он к Спасу на Каменный и молит игумена Кассиана, чтобы постриг его в святой иноческий образ. Устрашился игумен его высокого рода и колебался принять к себе в обитель наследника княжения; отрок же сказал ему: «Что смущаешься суетным, помышляя о величии нашего рода и не внимая словам Спасителя нашего: «Сын человек не прииде, да послужат Ему, но да послужит (Мк. 10, 45), и аще кто не возненавидит отца своего и матерь, и не носит креста своего и вслед Мене грядет, не может мой быти ученик» (Лк. 14, 26 – 27). Склонился, наконец, игумен на моление княжеского сына и, в свою чреду, увещевал его, чтобы однажды восприяв на себя благое иго Христово, не совращался уже любовию мира, или памятью родителей и оставленного им величия, но шел бы узким путем к избранной им цели, готовясь на всякий подвиг, с отвержением всего житейского, так как не может человек служить двум господам. После многих назиданий, игумен сократил для него урочное время испытания и облек в иноческий образ; он нарек ему имя Иоасаф, на память Индийского Царевича, который также отложил царский сан и долу влекущее мудрование, для спасительного ига Христова. Игумен отдал отрока на учение старцу духовному Григорию, который впоследствии был Епископом града Ростова, по кончине Дионисия, но и сам поучал новопостриженного терпению и послушанию, с совершенным отсечением своей воли, при непрестанном памятовании Страшного Суда.
Блаженный Князь, как древо, насажденное при исходящих вод, напоялся слезами умиления и, бодрствуя непрестанно в церкви, добрым своим произволением возбуждал общее удивление братии; радуясь, посреди лишений, имел он единую заботу, как бы угодить Богу. Пустынно и умилительно было место иноческого его подвига, волнами, как бы стенами огражденное; сам он был, как птица особящаяся на гнезде своем, и псаломски говорил душе своей: «се покой мой, зде вселюся». С братиею имел общение только в денных и ночных молитвах; прочее же время пребывал в безмолвии, вооружаясь духом против врага невидимого, который старался искусить его помыслами; но отрок, как некогда Давид, пращею молитвы отражал мысленного Голиафа. Игумен Кассиан ежедневно посещал юного подвижника, напоминая ему долг нового звания и научая, как подобает ему бороться с лукавым искусителем, которого наветы бессильны против истинного воина Христова. Пять лет пребывал таким образом блаженный Иоасаф, под руководством святых старцев Кассиана и Григория и, как добрый сын послушания, направлен был ими в Царство Небесное.
Еще на земле сподобился он благодатных видений, и осиял его отчасти отрадный свет лицезрения Господня, который обещан для чистых сердцем, в вечных селениях. Сам Господь и Спас наш, Имя Коего непрестанно он призывал в обители, основанной на память светлого Его Преображения, явился ему и обещал, ради вольного его отречения от наследия отеческого, исполнить всю сию отчину пустыннолюбцами, имеющими подражать отроку в блаженном пути его; таким образом, утраченное им на земле достояние, из земного обратилось в небесное и сторицею ему возвратилось. Не умилительно ли такое воздаяние, по слову евангельскому: «Аминь, глаголю вам, яко никто, иже оставит дом, или родителей, или братии, или сестры, или жену, или чада, царствия ради Божия, иже не приимет множицею во время сие и в век грядущий живот вечный» (Лк. 18, 29 – 30). Утешительным явлением Господа, блаженный юноша не превознесся, но еще более смирился, и поведал о сем явлении игумену, дабы самодовольствием не впасть в сети лукавого.
Тем паче вооружился против пего враг человеческий, видя его вне своих сетей, ради обитавшей в нем благодати. Он вздумал прельстить, стяжанием злата, отложившего всякое стяжание и, в светлом образе, явился дяде Иоасафа Князю Борису Васильевичу Ржевскому, дабы легче обольстить его родственною любовию. Богатому Князю внушает искуситель мнимодобрый помысл, идти на озеро Кубенское к Спасу на Каменный, где спасается в убожестве родной его племянник, украшенный всякими добродетелями, и снабдить его золотом, дабы вышедши из общей обители, мог он себе составить особое жительство иноческое. Подвигся лукавым советом Князь Борис и направил путь свой на Кубенское озеро; но Господь открыл блаженному отроку предстоявшую лесть, и еще прежде пришествия родича своего, возвестил о нем игумену Иоасаф, испрашивая разрешения не видать более в сей жизни никого из родственников, дабы не прельститься любовию мира сего. По старец Кассиан, зная духовную твердость его, отвечал юноше: «О пустынное произрастение и чадо послушания, ни о чем не сомневайся, но иди прямо в сретение Князю Борису». Повиновался юноша и простодушно встретил неведомого ему родича, не знавшего его в лице. Князь Борис вопросил самого Иоасафа, о иноке Иоасафе, и возвестил о принесенном для него злате; преподобный же отвечал дяде: «О христолюбче, нет для нас потребности в сребре и злате, если хотим жить в пустыне; возвратись в дом твой и не скорби; Бог приемлет дар твой, ты же принесенное нам раздай убогим и многое воздаяние получишь от Господа Бога». Благочестивый Князь Борис послушался племянника и с миром возвратился в дом свой.
Блаженный юноша прилагал труды к трудам, как бы предчувствуя скорый исход свой, и еще на земле уподоблялся бесплотным: благодать Божия в нем обитавшая, вознесла его однажды, в духе, на крыльях молитвы, в селения райские, где созерцал он Церковь первородных, о коей говорит Апостол (Евр. 12, 23), и, причастившись там невещественной пищи Боговидения, стал на земле чуждаться пищи вещественной: только однажды в неделю он вкушал ее, в день воскресный, после приобщения Святых Тайн, и опять пребывал в посте до следующей недели; многие были тому свидетелями в обители, по сказанию описателя его жития, который будучи влеком верою к преподобному Иоасафу, собирал о нем сведения, от живших издавна старцев у Спаса на Каменном и особенно из рукописей благоговейного старца Паисия Ярославова.
После трудных лет подвига, изнемог телесно благоверный Князь Иоасаф, будучи еще семнадцати лет, но и оскудевая силами, благодарил Бога за посетившую его болезнь. Предчувствуя кончину, призвал он игумена с братнею и заклинал их, именем Божиим, ничего не разорять из общежительного их устава; при малейшем облегчении сам он являлся в церковь и, когда настал праздник Рождества Богородицы, велел вести себя к Литургии, для приобщения в последний раз Божественных Тайн, от руки преподобного Кассиана; возвратясь в келлию, уже не поднимался более с одра болезни. Игумен и братия скорбели, о его конечном изнеможении, и готовы были, по чрезвычайной к нему любви, с ним и за него умереть: «Ты нас оставляешь, – говорили они со слезами умирающему юноше, – и многие из нас переселятся после тебя из места сего». Преподобный же, утешая их, говорил: «Мне приспело время почить о Господе; вас же предаю Богу и Пречистой Деве Богородице, да сохранят вас от всяких искушений, и Кассиан игумен восполнит все ваши недостатки». Каждый из иноков подходил принять от него напутственное благословение, и у каждого просил он себе молитвы, обнимая всех и благословляя, как нежный отец детей своих, и увещевая жить в мире и любви. Одному из иноков велел он читать канон на исход души; во время чтения, внезапно приподнялся и, взяв кадильницу, подал ее игумену, повелевая окадить фимиамом всю келлию и пришедшую братию; сам же произнес молитву человеколюбивому Богу: да приимет его в вечное покоище и простит ему все грехи, вольные и невольные, и сохранит рабов своих, спасающихся в обители, от всякого искушения диавольского, да прославится в них имя Господне. Потом, преклонив колена, помолился Богородице: чтобы за него и за братию была Ходатаицею к Сыну Своему и Богу, как крепкая поборница всех на Нее уповающих. Он поручал Ей молитвенно святую обитель, в которой сподобила его обрести пристанище; воспомянул единокровных себе, державных князей и княгинь, и всех православных христиан и, возлегши опять на одр, просил всех молиться о мирном его отшествии туда, где уже нет печали; так отлетела душа его к Богу, возлюбившему Его и возлюбленному им от первых дней жизни. Посреди общего плача, лице его было светло, как будто не умирал светло пришедший непорочное житие свое; преставился же блаженный Иоасаф, сентября в 10 день, 1453 года.
Игумен и вся братия, с подобающею честию и псалмопением, понесли на одре блаженного Князя в церковь и едва могли довершить от слез надгробное пение. Не предавая тело земле, поставили его в теплой церкви Покрова Богоматери, с правой стороны, ибо много было притекающих к мощам преподобного и многие потекли от него исцеления; но в течение первых 85 лет после его преставления, никто не записывал бывших чудес; тогда только подвигся благочестивый писатель жития его воспомянуть некоторые от устных преданий и те, какие сам видел; между не именитыми, называет он и именитых, получивших прощения у его раки, – Князя Романа, немого от рождения, сына Князя Иосифа Дорогобужского. По кончине родителей, бабка его Княгиня Анна, приняла к себе сироту, снабжая его всем потребным, как подобало детям княжеским. Услышав о чудесах преподобного Иоасафа, она послала внука своего в Вологду, с богатою милостынею к Спасу на Каменном, и молила Господа, чтобы его помиловал; сама же, во все время пути любимого отрока, молебствовала, кормила нищих и посылала милостыни по церквам. Встретив Князя с подобающею честию, настоятель поставил болящего близ раки, и сам отслужил для пего молебен с водоосвящением; юный Князь, взирая на иконы Спаса и Богоматери и преподобного, слезно им молился; когда же приложился к мощам и начал понемногу вкушать святую воду, при осенений Честным Крестом, внезапно проговорил, как бы никогда не связанный языком, и все, видевшие чудо, прославили Бога. Игумен велел звонить во все колокола: собралось множество народа из окрестных мест, подивиться бывшему чуду, ибо сей Князь Роман до 15-летнего возраста не владел языком; он оставался еще три дня в обители и взял с собою в путь освященную воду, от мощей чудотворца, оставив там обильную милостыню: с такою радостию возвратился Князь Роман к благочестивой бабке.
В 1477 году, 3-го сентября, 25 лет после преставления блаженного Иоасафа, попущением Божиим, загорелся Спасо-Каменный монастырь, и церковь его сгорела, со всеми украшениями и чудными иконами, с трапезою, келлиями и казною монастырскою; погорели и мощи преподобного Князя, в деревянной церкви, и много живых старцев и детей погорело в обители. Некоторые метались на суда, чтобы избежать пламени, но буря была ужасная на озере, и они потонули, а иных сохранил Бог от огненного запаления и потопа водного. Старец же Мартиниан, родом из Устюжны, прозванием Сокольников, постриженник обители Спасо-Каменной, собрал в ковчег остатки мощей блаженного Иоасафа; они были потом вложены в позлащенный крест и сохранялись в новой каменной церкви Богоматери, продолжая источать исцеления одержимых от различных недугов.
Девять лет спустя после бедственного пожара, сын Василия Темного, Князь Андрей Углицкий, соорудил на пепелище пятиглавый каменный собор Спасов, который в то время был благолепнейшим из всех окрестных храмов и едва ли не первым каменным зданием в Вологодских пределах. Ничего не щадили для его прочности, чтобы оградить от наводнения и пожаров, и самый кирпич для кладки возили из Старицы и Торжка; собор сей устоял и до наших времен, хотя и не раз с тех пор опустошаемый огнем. Несколько позже, в 1541 году, при державе Великого Князя Василия Иоанновича, сооружена была в обители теплая трапезная церковь, во имя Успения Богоматери; которая теперь совершенно перестроена, а при сыне его, Царе Иоанне, воздвигнута над святыми вратами церковь, во имя ангела его Предтечи. Странно однако, что Иоанн, столько раз бывший в Вологде, ни раза не посетил сей замечательной обители, хотя и усердствовал к ней, прислав туда колокол.
При царе Алексие Михайловиче, Спасо-Каменный монастырь, по его древности, почтен был архимандрией; первый настоятель, носивший митру, Маркелл, устроил в 1650 году благолепную раку для священных останков преподобного Князя Иоасафа. Последний же архимандрит, Мельхиседек, пережил свою обитель, будучи переведен в Вологду, после страшного пожара в 1773 году. Странная судьба Спасо-Каменного! – Окруженный отовсюду водою на утесе, имеющем не более 60 сажень в длину и 20 в ширину, где едва могли только поместиться монастырские здания, он более других обителей пострадал от пожаров, когда казалось так легко можно было погасить их на воде, и дважды был истреблен почти до основания, так что совершенно запустел. Последний пожар произошел от одного безумного, который тут содержался; спасли только несколько икон с остатками святых мощей, все прочее сгорело. Самый монастырь был упразднен, и, с переводом братии в Духов монастырь, даже и название Спасо-Каменного перешло туда вместе с ними; в таком запустении древняя обитель оставалась около 30 лет. Но в последний год минувшего столетия, Вологодское дворянство и особенно купечество соседнего уездного города Кадникова, с начальниками волостей, окружающих озеро Кубенское, движимые усердием к древнему святилищу, ходатайствовали пред Св. Синодом о восстановлении обители; она восстановлена в 1801 году, повелением Императора Павла Петровича, хотя и не под своим прежним именем, но под названием Белавинской пустыни, которой штат был переведен в бывший Спасо-Каменный; таким образом возникла из развалин обитель преподобного Иоасафа.
Усердием окрестных жителей восстановлены были по возможности древние здания, два собора и настоятельские келлии; но церковь надворотная Предтечи слишком пострадала и потому оставлена была впусте. Обитель процвела опять, в 1812 году, когда нашли в ней пристанище иноки, бежавшие из различных монастырей Московских, после разгрома столицы: таким образом одно бедствие послужило к исправлению другого. До сорока человек братии, под начальством строителя Феодосия, из иеромонахов Песношского монастыря, обитали более трех лет на пустынном острову и привели обитель в самое благоустроенное состояние, строгостию жизни и церковного порядка. Милостыня обильно текла отовсюду, ради их благочиния, так что они могли обновить все храмы, в краткое свое пребывание. Разобрав клонившуюся к падению церковь Предтечи, они надстроили настоятельские келлии под одну крышу с теплым собором, и устроили придел во имя Трех Святителей Московских, в нижнем ярусе холодного собора, и самый собор ими благолепно украшен; от тесноты помещения принуждены были даже устроить келлии под собором, которого нижние арки закладены для большей прочности после пожара. С удалением Московского братства, опять начал оскудевать монастырь и, по странной его участи, в 1850 году, едва опять не истребился пожаром, от загоревшихся деревянных его служб; однако каменное здание уцелело, хотя и обгорели две соборные главы; – такова краткая летопись обители.
Я встал к ранней обедне, которая совершалась в нижней церкви Трех Святителей, устроенной в гробовой палатке блаженного юродивого Василия; она была некоторое время упразднена, но недавно опять обновлена усердием нынешнего настоятеля А.......я; после пожара 1850 года, сооружена в ней медная позлащенная рака блаженному, коего память особенно чествуется в Спасо-Каменном и по всей окрестности, хотя неизвестны время и подвиги его труженического жития; свидетельством их служат тяжкие вериги и железный колпак над его гробом. Достойно внимания, что в бедственный пожар 1773 года, когда погорело внутри монастыря все, что только могло сгореть, бывшая деревянная рака и образ на ней сего угодника Божия остались неприкосновенными, хотя вся его гробовая палатка была наполнена дымом и пламенем. Он почиет с северной стороны собора, а с южной, настоятель указал мне гробовой камень другого блаженного труженика сей обители, игумена Кассиана, ученика св. Кирилла Белозерского, при котором спасался здесь преподобный Князь Иоасаф. Прилично было бы и тут устроить придел, чему благоприятствует сама палатка.
Настоятель ввел меня в верхний собор Спасов, и я полюбовался внутренним его расположением и стройностию размеров. Старинное зодчество наших храмов особенно было приспособлено ко всем потребностям богослужебного чина, а между тем и молящемуся можно себе найти, за столбами или в паперти, уединенное место для молитвы. Ни главный собор, ни два его придела, во имя преподобных Иоасафа и Василия, и всех Вологодских чудотворцев, не были освящены и ожидали для сего посещения архиерейского. Бывший пред сим строитель переделал иконостас в новом вкусе, хотя старый вероятно более соответствовал древнему собору. Рака преподобного Князя стоит с правой стороны у олтаря, но упразднена во время пожара, с 1773 году, вместе с обителью. Теперь, может быть, удалится часть святых мощей из Духова монастыря, ибо и сам преподобный, по жительству своему, принадлежал Спасо-Каменному, и большое к нему усердие всех окрестных мест. Над ракою изображено утешительное явление отроку Господа Иисуса, обещающего населить, ради его подвига, всю бывшую его область пустынными подвижниками, дабы таким образом сторицею ему возвратилось то, что он пожертвовал Богу. Из собора холодного мы перешли в теплый, чрез ризницу, устроенную в бывшем приделе Василия Блаженного. Два престола в этом храме, который примыкает к келлиям настоятельским и более подходит на домовую церковь. Оба устроены Московскими иноками: один во имя святителя Николая, другой, который был посвящен Успению Богоматери, теперь, после пожара 1850 года, празднует Ее чудотворной иконе «Неутолимыя Печали». Частые сии пожары много истребили и еще более изменили в древней обители, но утешительно и то, что она, всегда возрождалась из своего пепелища; грустно было бы видеть на пустынном острову как бы остов сего древнейшего из всех святилищ Вологодских; кругом великого озера Кубенского до 30 богатых сел благоговейно взирают на Спасо-Каменный, величественно восстающий из пучины, как путеводительный фарос, спасающий пловцов на волнах, от частых непогод.
Весьма скудно братство оставшейся обители, так что едва есть достаточно иеромонахов для ежедневной службы, но надобно вспомнить и о том, что они претерпевают в зимнее время, когда почти нет богомольцев. Настоятель мне рассказывал, что напор весенних вод с западной стороны, то есть почти во всю длину озера, так велик, что даже стер значительную часть берега и ежегодно вынуждены укреплять его булыжником и новым тыном. Иногда лед подымается до такой высоты, что как стеною окружает со всех сторон настоятельские келлии и даже их превышает своих хрустальным гребнем. В 1883 году, людьми заброшен был огромный камень, в тысячу пудов веса, на самую крышу, и большого труда стоило его сбросить; и до сих пор можно его видеть между грудою камней монастыря; а в 1837 году, в страшную бурю, пробило кусками льда стекла в настоятельских келлиях. Насыпью камней и крепкими сваями стараются разбить напоры льдов, но когда, от времени до времени, заревут весенние бури и грозят разрушением обители, иноки ее спасаются только теплою молитвою; собравшись в храме, они возжигают лампады пред св. иконами и всю ночь проводят в бдении молитвенном. В такое время, недели по две, не бывает сообщения с берегом, так что иногда может случиться недостаток в припасах; но зато летом бывают годы, когда совершенно пересыхает озеро, между восточным его берегом и островом, где расстояние не так велико и есть много отмелей; таким образом случилось однажды и преосвященному Иннокентию, при обозрении своей паствы, сухим путем достигнуть до Спасо-Каменной обители.
КУШТСКАЯ ПУСТЫНЬ ПРЕПОДОБНОГО АЛЕКСАНДРА
Буря не утихала, и белые валы высоко подымались с запада, а между тем время было дорого. Несмотря на непогоду, мы решились плыть в пустынь преподобного Александра Куштского, приписанную к Спасо-Каменному, которая находится на восточном берегу озера, при устье речки Кушты; плавание туда было менее опасно по отмелям, а иногда доводилось проходить между островками, поросшими тростником, и от того напор волн менее чувствителен. После часового хода на веслах, мы благополучно достигли малого залива Кушты и, вышедши на мирный берег, забыли о непогодах озера; солнце сияло в полном блеске, день был весьма жаркий, благоухало весной. Скромная пустынь преподобного Александра произвела на меня впечатление самое приятное, так как она сохранила свой первобытный характер безмолвия скитского.
Посреди смиренной деревянной ограды, местами обвалившейся и замененной даже простым забором, на широком приволье зеленого луга, испещренного майскими цветами, возвышалась старинная дубовая церковь, с шатровою главою и широкими крыльями, висящими на столбах. С одной стороны пристроена к ней небольшая каменная церковь, и хотя она выходит из характера первобытного здания, однако главный собор покрывает ее новизну своим древним старческим видом. Сами преподобные Александр и Евфимий, с учеником своим Харитонием, и другие пустынножители, здесь подвизавшиеся, священным своим ликом встретили нас во святых вратах убогой их обители, и отраден был пустынный привет их на праге мирного приюта. Вокруг ограды разросся частый сосновый лес, хотя и невысокий, но мрачностью соответствующий дикому уединению, в котором, как малый оазис, открывалась обитель. Несколько монастырских служб, мельница, братские келлии и летний домик настоятеля, куда приезжает он подышать на свободе из каменного своего острова, – вот все, что составляет ныне обитель Куштскую, в свое время многолюдную на противоположной оконечности пространного двора монастырского стоит еще одно деревянное здание, весьма древнее; это была некогда церковь Святителя Николая, но она запустела и отломаны паперть ее и олтарь, так что только по преданию можно узнать о прежнем ее назначении.
По неутоптанному бархату густого луга, ибо и некому пролагать по нем учащенных стезей, подошли мы к древнему собору, обращенному олтарями к святым вратам. Между двух престолов каменной и деревянной церкви, произрастает деревцо, как бы из самой гробовой раки преподобного, и сия отрадная леторосль ограждена по благоговению настоятеля. По ветхому крыльцу, уже чувствующему тяжесть ноги человеческой, от векового хождения многих поколений, взошли мы сперва в холодный собор Успения, который сохранил извне и внутри древний священный вид свой, хотя и почерневший от времени. Внутреннее его расположение крестообразно и, к счастию, ничего в нем не изменилось с половины XVI века, когда сооружена была сия церковь, после опустошительного пожара, истребившего в 1549 году всю пустынь, современную преподобному Александру; и так уже три столетия совершается священнослужение в этом святилище; древний его дуб имеет прочность камня, хотя требует поддержки. В высоком иконостасе сохранились старые иконы: храмовые, Успения и Святителя Николая, перенесенные из упраздненной церкви, Святой Троицы и Воскресения Господня, в виде Сошествия во ад, ибо так всегда писалась в старину сия икона. Тут и Воздвижение Честнаго Креста, с деяниями, икона Одигитрии и Ангельский Собор, с человеческим родом, воспевающим Пресвятую Деву, и преподобные Куштский и Новоезерский. Царь пророк и благоразумный разбойник на олтарных дверях, открывают вход во внутреннее святилище, скромно обитое тесом, где еще несколько древних икон и крестов расставлено по полкам; все носит отпечаток пустынного убожества давно минувшего времени.
Каменная двухъярусная церковь пристроена на место южного отсеченного крыла соборного, над самою гробницею преподобного, которая сохранилась неприкосновенно, ибо тут и прежде был придел. Верхний престол во имя Александра Куштского; там с левой стороны иконостаса поставлена медная позлащенная рака с его священным ликом на гробовой деке. Над ракою чудотворная икона Печерския Божией Матери, быть может его келейная, ибо к ней искони питают особенное усердие, и тут яге приписаны, вероятно уже впоследствии, преподобные: Александр, Зосима и Савватий, и священномученик Антипа. На стене поверх раки изображены все пустынножители дремучих лесов и дебрей Вологодских и Белозерских, общим молитвенным сонмом, припадающие к ногами Спаса; умилителен братский собор их, в таком диком уединении, над гробом их сподвижника, как бы во свидетельство взаимной любви и памятования друг о друге, каждого на месте их подвига, пред общим их Господом. С сердечною любовию припал я к раке преподобного и просил блюстителя его гроба отслужить молебен, пред ликом всех его чудотворных собратий.