Наряду с "Безденежьем" исследователи традиционно относят к сценам, близким физиологическому очерку, и "Разговор на большой дороге". Об этом, в частности, пишет Ю. Бабичева, выделяя указанные произведения в отдельную группу драматургических опытов И. С. Тургенева (16 ; 14); В. Соколова в связи с этим отмечает: "Сам перечень персонажей, данный в начале сцены ("Разговор на большой дороге" - С.П.), воспринимается как типичный физиологический очерк, дающий полную социально-психологическую характеристику барина и его слуг, раскрывающий окружающую их обстановку"; исследовательница подчеркивает: "Тургенев переводит физиологический очерк в новое художественное качество" (219 ; 175).
Соглашаясь с этим утверждением, трудно, однако, принять аргументы, приводимые В. Соколовой: "На первый взгляд кажется, что в пьесе передаются ничего не значащие разговоры. Но за этими будто бы пустыми разговорами стоит важнейшая для литературы середины и второй половины XIX века тема разорения дворянства как класса, его нравственной и экономической деградации" (219 ; 174). Теми же доводами пользуется и Г. Бердников, защищая пьесу от нападок современников Тургенева: "Игнорируя , как правило, социально-обличительный сатирический смысл комедии, критики оценивали комедию в целом отрицательно" (30; 609).
Обратим внимание, что Г. Бердников называет "Разговор на большой дороге" комедией; как единственную удачу автора в свое время отметил А. Григорьев в пьесе образ барина Михрюткина, что объясняется, с точки зрения критика, яркостью его комедийной характеристики. Но сам Тургенев свидетельства о том, что считает "Разговор" комедией, не оставил. И это представляется фактом весьма существенным. На наш взгляд, идейно-эмоциональный настрой тургеневской пьесы менее всего соответствует социально-разоблачительному пафосу. Она представляет собой произведение, раскрывающее тему невостребованности, нереализованности человека неожиданными для того времени драматургическими приемами.
События и место действия пьесы определены названием. Разговор между барином и его слугами происходит в дороге, по которой "едут они из уездного города и полчаса тому назад останавливались в постоялом дворике" (249 ; II, 443). Ситуация этого разговора в тарантасе - единственное, что зримо представлено в пьесе. Но, как потом выяснится, за внешне заурядной перебранкой слуг и хозяина, слуг между собой скрываются глубинные процессы, происходящие в их душах, т.е. разговор является отражением насыщенной внутренней жизни персонажей, которая и есть главный предмет изображения в пьесе.
Этому соответствует композиция произведения. Расположение элементов его сюжетного развития подчинено задаче выявления истинных причин происходящего в судьбе помещика Михрюткина.
Афиша представляет нам весьма подробные характеристики персонажей: портретные данные, возраст, привычки, за которыми проступают психологические особенности человека.
Слуга Селивёрст - "пухлый мужчина 40 лет, рябой, с свиными глазками и желтыми волосами. произносит слова с трудом".
Кучер Ефрем - 40 лет, "бородастый, красный и курносый , выражается медленно и обдуманно".
Аркадий Артемьевич Михрюткин - 28 лет, "худенький человек, с крошечным лицом, унылым красным носом и бурыми усиками, закутанный в серую поношенную шинель , часто кашляет, - грудь у него расстроена"(249 ; II, 443).
Начинается пьеса как типичная бытовая зарисовка. Барин бранит слуг (Селивёрста за переплату на постоялом дворе, Ефрема за недосмотр пристяжной лошади). Слуги безропотной покорности не проявляют, спорят с хозяином, чем вызывают яростную вспышку барского гнева: " Молчать! молчать! говорю тебе - молчать! Ты мне тут, бог тебя знает, что наболтал, а я должен перед тобой безмолвствовать? Молчать! Не будь я так непростительно добр с вами, вы бы меня уважали; а то вы всякое уважение ко мне потеряли" ( 249 ; II, 447).
В сбивчивом монологе Михрюткина (завязке пьесы) звучит боль и отчаяние, сознание собственной униженности. Понятно, что строгое отношение к слугам - попытка доказать, и прежде всего себе, собственную значимость, что на самом деле не Ефрем с Селивёрстом довели барина до истерики - над Михрюткиным нависла угроза разорения, дела в городе он поправить не сумел и до судорог боится предстоящей встречи с женой.
Далее развитие событий идет не по линии обострения отношений барина со слугами, а действие переносится во внутренний мир персонажей. Становятся более явными душевные метания Михрюткина, причины его страхов, к которым добавляется еще и страх смерти: "Скоро, скоро сложу я свою головушку. (Кланяется.) Посмотрю я, лучше ли вам будет без меня" (249 ; II, 448). В какой-то миг он взмолится о сострадании: "По крайней мере, не огорчали бы, не раздражали. Видите - барину плохо приходится, просто, так приходится плохо - что сказать нельзя..." (249 ; II, 448). Он пытается помириться с Ефремом, и кучер с добродушным пониманием откликается на это: "Что я за иезоп такой, чтобы сердиться" (249 ; II, 450).
Кульминации действие достигает в эпизоде обсуждения слугами дел Михрюткина, и из их нехитрых суждений становится окончательно ясно, что положение дел барина совершенно безнадежно. Михрюткин в диалоге не участвует, поскольку ему наконец удалось задремать. Показательна ремарка, описывающая уснувшего Аркадия Артемьевича так, словно перед персонажами безжизненное тело: "Голова у него заваливается назад. Рот раскрывается" (249 ; II, 451).
Композиционная вершина пьесы приходится на тот момент, когда барин спит. Это свидетельствует о том, что конфликт произведения определяется не только противоречиями и метаниями бедной, измученной души Михрюткина, но и столкновением человека с всесильным и безжалостным роком. Причем судьба в пьесе имеет приметы и социальные и психологические, соединяя черты двух образов: "секлетаря", от которого Селивёрст узнал в городе, что опеку на имение "непременно наложат", и женщины-хищницы - страх перед ней изводит и барина, и его доброго кучера.
Фатальное влияние этих сил выявляться через сны, о которых рассказывает Михрюткин и Ефрем. В снах женское начало преобладает как грозное и безжалостное. Сон барина связан с перспективой разорения и очень короток в пересказе: "Будто вдруг меня под суд во Францию повезли... Очень неприятно... очень" (249 ; II, 453). Сон же Ефрема о жене, превратившейся в русалку со щучьими зубами, занимает более страницы. И вообще, образ жещины-хищницы в пьесе присутствует постоянно. Сначала это баба на постоялом дворе, испугавшая Михрюткина своей огромностью ("Отчего она такая толстая?" (249 ; II, 464), затем - не раз возникающий образ сварливой и властной жены Михрюткина Раисы Карповны. Муж постоянно вспоминает ее: "Как я жене на глаза покажусь? Уж теперь меня проберут - вот как проберут!" (249 ; II, 448), "И Раиса Карповна - задаст она мне встрепку теперь!"(249 ; II, 458).
Ефрем же в разговоре с Селивёрстом со время сна хозяина демонстрирует неприязнь к барыне. Когда более осведомленный Селивёрст говорит кучеру, что даже при опеке, наложенной на имение, распоряжаться в доме по-прежнему будет Раиса Карповна, Ефрем возмущен: "Так какой же в эфтом толк? Хороша твоя опека - нечего сказать. Еще пуще осерчает, чего доброго" (249 ; II, 452).
В сне кучера его собственная жена приобретает черты нечистой силы ("Да как разинет рот, - а у ней во рту зубов-то, зубов - как у щуки... Тут уж я просто не выдержал, закричал, благим матом закричал..." (249 ; II, 454), а рассказ о марухах, "старых таких маленьких бабах", которые "по ночам на печах сидят, пряжу прядут, и все эдак подпрыгивают, да шепчут" (249 ; II, 455), развивает эту тему до грандиозного масштаба. И о том, что для Михрюткина она связана с постоянными и потаенными раздумьями, свидетельствует его крайне эмоциональный отклик на реплику Ефрема, осуждающего тех мужей, которые "говорят про своих жен: аль погибели на тебя нет!" Барин, как гласит ремарка, "с жаром" отвечает: "А я их не осуждаю... я их не осуждаю..." (249 ; II, 457).
Развязка пьесы тоже связана с воспоминаниями Михрюткина о жене. Тарантас сворачивает с большой дороги к имению, и барин, перед этим успокоившись и даже взбодрившись от вида родных мест, вновь печалится о своем бедственном положении, и как неизбежность, перед ним встает образ Раисы Карповны. Михрюткин делает последнюю попытку "забыться", начинает петь сам и приказывает слугам, но кашель заставляет его умолкнуть.
Никому не нужный, измученный болезнью и долгами он в страхе и отчаянии возвращается домой, где не найдет ни жалости, ни понимания. Только один человек в мире - кучер Ефрем - способен посочувствовать ему. Другой же слуга, Селивёрст, считает, что барин наказан по заслугам: "А кто виноват? Не дурачился бы сверх мер человеческих" ( 249 ; II, 452). Для Ефрема же эти доводы не имеют никакого значения, ему жаль Михрюткина потому, что "другие пренебрегают", что барин "еще млад и малодушен" (249; II , 452), а еще потому, что по-мужски очень сочувствует Михрюткину, вынужденному мириться со всевластием Раисы Карповны в своей судьбе.
Из "подслушанного" читателем разговора барина и слуг составляется весьма определенное представление об участниках дорожной беседы. Эгоистичный, сметливый, изворотливый и лицемерный Селивёрст и основательный, рассудительный добряк-кучер, верящий в разумность миропорядка, противопоставлены друг другу. Суть характеров слуг проявляется через отношение к барину, к людям своего круга, к делам в имении, и в целом - к миру. Их речь, насыщенная диалектизмами, - совсем не главная их характеристика. Сопоставление простонародной речи, примитивного способа выражения мыслей, и глубины человеческого содержания придает психологическую объемность образам слуг. Несоответствие крикливого поведения Михрюткина его внутренней растерянности рождает сочувствие к этому персонажу.
Образ Аркадия Артемьевича можно расценивать как предшественника одного из чеховских героев. Вполне применимы к тургеневскому Михрюткину слова: "Эх ты... недотепа!", - которые будут произнесены полстолетия спустя в пьесе "Вишневый сад" лакеем Фирсом в адрес помещика Гаева, тоже не способного справиться с угрозой разорения(274 ; 254). Есть и более конкретные основания для установления сходства между Михрюткиным и Гаевым: они оба любят леденцы. Тургеневский барин по ремарке автора "сосет леденец" (249; II, 448), а Гаев сам признается: "Говорят, что я все свое состояние проел на леденцах"(274 ; 220).
Подчеркнутая детскость не позволяет читателю ограничиться осмеянием персонажей. Эти неумехи, "недотепы", неделовые господа - тоже люди, как и их слуги. И на данном уровне восприятия человеческой судьбы социальные различия не важны. Как сказал бы Ефрем: "Тут есть мудрость, тут ничего не разберешь: одна надежда на бога" (249 ; II, 451 - 452).
О присутствии бытийной проблематики в пьесе говорит и система образов в произведении, главенствующую роль в построении которой играют ремарки. "Солнце печет, жара и духота страшная" (249; II , 443) - таково состояние природы в дороге. Не раз об этом вспомнят в разговоре и путники. Зной царит в природе, и такая же "выжженность" чувствуется в судьбе Михрюткина. Духота в природе становится символом духоты человеческого одиночества, образом невостребованной судьбы. Безысходность положения Аркадия Артемьевича подчеркивается еще одной ремаркой. После реплики: "Экая, между прочим, жара несносная", он, по словам автора, "закутывается в шинель и кашляет" (249 ; II, 444). Жара донимает, а от недуга знобит. Помочь себе нельзя, чтобы ни сделал - все плохо.
И, пожалуй, самая любопытная с точки зрения постановочных возможностей ремарка в пьесе: "Никто не говорит в течение четверти часа" (249 ; II, 449). Молчание включено в драматическое действие как важный элемент его структуры.
В конце Х1Х века знаменитый символист Морис Метерлинк создает теорию "молчания", призванную раскрыть "каждо-дневную трагедию жизни". Бельгийский драматург рассуждал так: приключения и опасности не являются показателями истинной трагедии, душа драмы - это "торжественный и несмолкающий диалог живого существа и его судьбы", такое общение может осуществиться только в молчании, оно одно "не исчезнет никогда. А истинная жизнь, единственная, оставляющая какой-нибудь след, создана из молчания" (152 ; 20).
За пятьдесят лет до появления этих теоретических суждений Тургенев уже сумел создать "диалог живого существа и его судьбы". Пятнадцатиминутная пауза возникает в пьесе "Разговор на большой дороге" тогда, когда открывается истинный масштаб несчастий Михрюткина, когда становится ясно, что болезнь физически истощила его, а расстройство дел и предстоящая встреча с женой лишили Аркадия Артемьевича последних моральных сил. После продолжительной паузы барин и слуга приходят к мысли о необходимости примирения.
При этом тарантас не стоит на месте, а движется, и один пейзаж должен сменять другой. Движение, смена зрительных впечатлений - тоже важные элементы образности пьесы. Пейзаж здесь явно не является лишь декоративным фоном, он - такое же действующее лицо пьесы, как и люди, и играет такую же важную роль для понимания смысла пьесы, как чувства и слова персонажей. Глубина содержания тургеневского текста раскрывается только с учетом того, что зрительный ряд в "Разговоре" не менее важен, чем диалоги - а это уже предвосхищение особенностей кинематографической эстетики.
В пьесах "Безденежье", "Завтрак у предводителя" и "Разговор на большой дороге" бытовые зарисовки послужили Тургеневу поводом для размышлений о предназначении человека, для выхода на метафизический уровень проблематики. Это могло произойти только потому, что был найден новый принцип организации драматического действия, основанного на внутреннем конфликте, а не на столкновении внешних противоречий.