– Что-то знакомо мне ваше лицо.
– А мы с вами познакомились в метро, говорили о Рубцове.
– Как вас зовут? – спросила я.
– Маша. Как я рада, Майя Андреевна, что встретилась с вами в метро. Мне всё в музее очень понравилось.
Маша рада, а мне вдвойне приятно, что она рада!
Как мы учили стихи Николая Рубцова в деревне Спас-Коркодино
У моей племянницы Кати, единственной дочери моей сестры, десять детей. (У меня самой девять внуков.) Семья большая, дружная, все учатся в школах и институтах, хорошо рисуют (родители – художники), много читают, играют на разных музыкальных инструментах. Д главное – все участники фольклорных кружков. Стихи Рубцова так любят, что старшие все знают «Разбойника Лялю» и рано начинают обучать стихам младших.
В летнее время мы все приезжаем из Москвы на отдых в нашу родную деревню Спас-Коркодино Клинского района, где когда-то родилась моя мама – бабушка моих детей и прабабушка внуков – Н.И. Бизяева.
Зимой деревня пустеет, а летом на каникулы в неё съезжаются дети из разных городов. В нашем доме много детей, и все приехавшие соседские ребята стремятся встретиться у нас. Тем более что в саду стоят большие старые качели, на которых дети с удовольствием качаются, стол для игры в теннис и много игрушек для самых маленьких. Иногда с детьми школьного возраста я разучивала стихи Рубцова и задавала на дом задания повторить их.
И вот однажды произошла такая история. Садятся мои приехавшие дети за стол на террасе. Я спрашиваю:
– Кто из вас первый читает «Осенние этюды» («Прошёл октябрь. Пустынно за овином. Звенит снежок в траве обледенелой...»)?
Миша кивает на Акима, Аким – на Рустама:
– Пусть он первый!
– Нет, пусть он первый!
Я устала ждать, чувствую, что, видимо, не выучили. А в кресле сидит Маша, 11 лет, на коленях у неё братья-двойняшки Игнат с Захаром, которым всего по 2,5 года. Я, недолго думая, говорю: «А может быть, Захар нам что-то прочтёт из стихов Рубцова?» И вдруг слышу: Захар бойко читает: «Пасха под синим небом, с колоколами и сладким хлебом, с гульбой посреди двора, промчалась твоя пора...» И всё стихотворение Захар прочитал до конца. «Кто тебя научил?» – спрашиваю. «Саша!» (сестра) – отвечает Захар. «А может быть, нам Игнатик тоже «Пасху» прочитает?» – «Не буду» – отвечает Игнат, – Пасха уже прошла». Я очень удивилась образованности этой двойни, но как удивились наши гости-школьники! Игнат и Захар преподнесли им замечательный урок!
Женя Шиклов
В нашу деревню в гости приехала моя знакомая. Случайно в комнате наткнулась на сочинение моего внука Акима, которое он написал, когда учился в 3-ем классе. Прочитала и рассмеялась. Оно звучало примерно так: «Как я проводил летние каникулы»: «Летом в деревне я дружу с Женей Шикловым. Он мне очень нравится. Он рыжий, и его мама, и бабушка рыжие, и дядя Юра рыжий, и их собака рыжая. Женя очень добрый, всем всегда помогает. Кому огород польёт, кому корову приведёт на дойку, кому поможет навоз подвезти к дому. Он знает стихи Рубцова...» и т.д. Моя знакомая говорит:
– Как бы мне этого Женю увидеть?
– Пройдёмся по деревне, может быть, встретим, – отвечаю. – Пошли к бывшему барскому саду.
– Нет, мне хотелось бы посмотреть деревню со стороны задних дворов.
Прошли между домами в сторону полей и вдруг видим вдали: в сторону, к лесу, мальчик везёт коляску с ребёнком. Я присмотрелась: да это Женя! Подошли к нему.
– Что ты здесь делаешь?
– Тёте Наташе помогаю. На чистом воздухе с ребёнком гуляю, – отвечает он.
Познакомила Женю с моей гостьей, сообщив ему, что она писательница. Он обрадовался такому знакомству и вдруг начал читать «Фиалки» Рубцова:
Я в фуфаечке грязной
Шёл по насыпи мола,
Вдруг тоскливо и страстно
Стала звать радиола:
– Купите фиалки!
Вот фиалки лесные!
Купите фиалки!
Они словно живые!..
Но однажды Женя «опозорил» меня, по своей добьете сердечной, перед работниками Клинского телевидения. Дело было так. Приближалась какая-то дата из истории Клинского района. А так как мы когда-то с молодёжью московской 64-й больницы изучали историю этого района и часто печатали свои статьи в районной газете «Серп и молот», они обратились ко мне за помощью и советом. Рассчитывали записать мой рассказ о событиях на Высоковской прядильно-ткацкой фабрике в 1905 году, о которых писали в районной газете.
Приезда их я ждала и, честно говоря, немного волновалась. В это время приходит ко мне Женя. Я сказала ему, какие гости приезжают, и попросила принести из его сада три цветочка «золотых шаров», чтобы поставить на стол. Вскоре Женя принёс целый букет. Я пожурила его, что, дескать, так много принёс. Тут подъезжает легковая машина. Я выхожу их встречать, и – о, ужас! – всё мое крыльцо, калитка и весь забор украшены «золотыми шарами». Картина была столь вызывающей, что мне стало неловко.
Блинчики
Все, кто знакомится с биографией Рубцова, знают, что детей, в том числе и Колю Рубцова, по достижении семи лет, в октябре 1943 года перевезли из Красковского детского дома в детский дом в селе Никольском Тотемского района Вологодской области. Путь для детей был очень тяжёлым. Дети ехали на телеге 18 километров до Вологды, затем несколько часов на пароходе до переправы у села Красное (Усть-Толшма). Затем, по плану, их должны были встретить после переправы и в телеге провезти до села Никольское в детский дом, уже обжитой другими сиротами.
Из некоторых источников было известно, что послали телеграмму в Никольское, чтобы выслали лошадь для встречи детей у переправы, но, видимо, по какой-то причине телеграмма не дошла. И в холодную октябрьскую ночь, под проливным дождём, дети-семилетки – а до Никольского двадцать пять километров – шли пешком. Вот какие истории бывали в те суровые военные дни!
Я же хотела добавить ещё то, о чём рассказала мне Евгения Павловна Романова (Буняк), которая вместе; с Мартой Потаниной и Колей Рубцовым была среди этих детей: «В Красковском детдоме нас вымыли, накормили, одели потеплее, посадили в телегу и каждому в кулачок сунули по блинчику, свёрнутому в трубочку. Затем закрыли сеном. Сквозь сено мы видели, что телегу окружили все педагоги детдома, все работающие в нём женщины и стали плакать. А мы с Мартой всё удивлялись, что это с ними происходит, почему они все плачут». Когда вспоминаю этот рассказ Евгении Павловны Романовой, всегда думаю о той заботе, которую ощутила и я, будучи школьницей, эвакуированной во время Великой Отечественной войны из Москвы сначала в Рязанскую, а затем в Горьковскую область. Какие страшные вещи слышали мы тогда! Нас тоже переправляли на пароходе по Оке, а мы знали, что пароход с детьми, отправившийся перед нами, был уничтожен во время немецких бомбёжек. Мы на себе ощутили заботу и властей, и населения этих областей о нас, эвакуированных детях.
Не раз встречались мы с Евгенией Павловной в юбилейные рубцовские дни и в Вологде, и в Николе. Я часто расспрашивала её о судьбе бывших детдомовских ребят. Она, как и Марта Александровна Бадьина, присылала мне их фотографии. Я обратила внимание Евгении Павловны на один снимок, где во втором ряду стояла очень весёлая смеющаяся девочка (от смеха она даже отвернула голову от фотоаппарата):
– А это что за девочка, какова её судьба?
– Это дочь ленинградских профессоров, – ответила она, – Рита Чекалина. Родители, отправляя дочь из блокадного Ленинграда, передали ей все свои золотые вещи, и хранились они в кладовой детдома. Мы часто просили, чтобы нас впустили в кладовую посмотреть и потрогать свою бывшую одежду и пожитки. Рита показывала нам золотые кольца, серёжки, брошки. Тогда она ещё не знала, что родители её погибли от голода.
– А не мог ли кто-нибудь взять у неё эти кольца, серьги?
– Нет, – возразила Евгения Павловна, – у нас не выло в детдоме воровства.
– А кем стала Рита?
– Трактористкой, – ответила Евгения Павловна.
Нина Ильинична Клыкова
Нина Ильинична была воспитательницей детского дома в селе Никольском. В своей прозе, рассказывая q Никольском детском доме, Николай Михайлович с большой теплотой отзывается о Нине Ильиничне. ' Наше с ней знакомство произошло в январе 1996 года, когда отмечали 60-летие со дня рождения Н. Рубцова в Никольском. На банкете, устроенном в честь приехавших гостей, дали слово Н.И. Клыковой, которая рассказала, что занималась с детьми в основном после их учёбы в школе, а в летнее время заменяла учителей.
Трудно было уложить детей спать. После ужина им хотелось гулять, играть, бегать.
– Я им всё обещала сказки и рассказы. И так, и эдак всё их уговаривала. Наконец водворялись они по своим кроватям и после первых же моих рассказов засыпали все, кроме Коли Рубцова, который просил: «Нина Ильинична! Ещё, ещё!» Вроде все пересказала и вдруг вспоминаю:
Учил Суворов в лихих боях
Держать во славе
Российский флаг.
Отцом и братом солдатам был.
Сухарь последний с бойцом делил.
Вдруг Коля вскакивает с кровати и восклицает: «Нина Ильинична! Правильно! С солдатом надо делить!»
Потом, при последующих встречах, Нина Ильинична рассказывала, как любил Коля приходить к ним домой:
– Придёт с мороза, ноги холодные, я отогрею его на печи. Оденет он свои ботиночки и попросит: «Можно я к вашей бабушке пройду?» Свекровь у меня в отдельной комнате жила. Я провожу его туда, а он ещё гармонь нашу попросит. Любил он играть на гармони
и все свекровь мою просил попеть частушки под его игру. Так и проводил время у нас, – заканчивает свой рассказ Нина Ильинична.
Очевидно, согрела детское сердце домашняя, семейная обстановка в избе, искренняя забота и участие – то, чего лишён был осиротевший мальчик. И эта память сердца, видимо, сохранилась у Рубцова на всю жизнь, если детский дом и всё, что было связано с годами жизни в Николе, вспомнилось и соединилось с именем одной лишь Нины Ильиничны. К сожалению, недавно нам пришло горестное известие, что в 2005 году Н.И. Клыкова умерла.
И ещё немножко об этом периоде жизни поэта. В детском доме Коля Рубцов делил кровать с Толей Мартюковым: кроватей и постельного белья на всех детей не хватало, и ребятам приходилось спать по два человека на одной постели.
А.С. Мартюков, с которым мы давно дружим, часто вспоминает детские годы, проведённые с Колей Рубцовым в Николе.
Однокашники Толи по детскому дому рассказывали нам о том, что всегда считали Мартюкова будущим поэтом. И они не ошиблись. Сборники его стихов мы читаем всегда с удовольствием. Стихи Анатолия Сергеевича добрые, тонкие, светлые и очень русские.
«Два пути»
Когда я смотрю на фотографии детдомовских детей седьмого класса в селе Никольском, я не могу оторвать взгляд от самого маленького мальчика с тёмными глазами, в шарфике – Коли Рубцова.
Неужели этот мальчик в 14 лет уже понимал, что ему дано другое предназначение в жизни, если написал в этом возрасте стихотворение, в котором явно слышится философское начало, – «Два пути»:
А от тракта, в сторону далёко, В лес уходит узкая тропа. Хоть на ней бывает одиноко, Но порой влечёт меня туда.
Кто же знает,
может быть, навеки
Людный тракт окутается мглой,
Как туман окутывает реки...
Я уйду тропой.
Недаром в 16 лет в г. Кировске он станет изучать в городской библиотеке философию Канта, Гегеля, Платона, Аристотеля, а по ночам будет без конца беседовать с другом по техникуму, Николаем Шантаренковым, и всё о Канте, о Канте. По-видимому, Кант чём-то поразил студента горно-химического техникума Колю Рубцова. (Этот эпизод из жизни поэта рассказал нам Николай Никифорович Шантаренков, побывав в нашем Московском музее Рубцова на одной из встреч.)
В энциклопедии мы уточнили, что «Кант Иммануил (1724 – 1804) родился в Кенигсберге (ныне Калининград). В 1755 году он издал свою физико-астрономическую теорию, изложенную в книге «Всеобщая естественная история и теория неба»... Его гипотеза математически была подтверждена лишь в XX в., став одной из главных частей современной космогонии и величайшим завоеванием астрономии после открытия Коперника».
Сочинение Николая Рубцова «О родном уголке»
Мы, московские рубцововеды, долго устанавливали, в каком возрасте Н. Рубцовым было написано это сочинение. Неужели в 14 лет, на выпускных экзаменах за седьмой класс (пишет М.С. Корякина, жена В.П. Астафьева, в своих воспоминаниях – двухтомник В. Коротаева)? Мы нашли учительницу литературы из Лесотехнического техникума, Анну Феодосьевну Корюкину, которая не только помнит Колю Рубцова, но и много рассказала нам про него:
– Такой темы сочинения не было в Лесном техникуме, – говорила нам Анна Феодосьевна.
Мы узнали, что это сочинение Коли Рубцова (подлинник) было у Нинели Александровны Старичковой, вологодской подруги Н. Рубцова, которая рассказала следующее:
– Летом 1971 года, после гибели поэта, я была гостьей у Генриетты Михайловны, вдовы Н. Рубцова. Генриетта Михайловна передала это сочинение мне, вынув его из чемоданчика поэта, при этом сказав, что его передал ей Коля, когда жил в Николе. Сам же он его получил по окончании Никольской школы. Это сочинение было написано на выпускных экзаменах за седьмой класс.
Нинель Александровна подарила нам копию этого сочинения, рассказав при этом, что показывала его когда-то и жене писателя Виктора Астафьева, о чём та и написала в своих воспоминаниях о Н. Рубцове.
Посетители нашего музея в Москве всегда внимательно читают демонстрируемые нами листочки этого сочинения и тоже удивляются, как и мы, красивому почерку, отсутствию грамматических ошибок, а главное – его содержанию. Написано оно профессионально, как будто взрослым, умудрённым жизненным опытом человеком.
Мы много раз это сочинение копировали для школьников: и в Никольскую школу, и в школу села Ворони-но Клинского района Московской области и другим. Наши библиотекари, прочитав его, не могли себе представить, что написано оно четырнадцатилетним детдомовским мальчиком. На их недоумение мы отвечаем: «Пушкин на выпускном экзамене читал свои «Воспоминания в Царском Селе», Лермонтов написал «Панораму Москвы»; Рубцов – такой же гениальный человек, как эти поэты», (см. Приложение 1)
Нина Васильевна Груздева, вологодская поэтесса
Нина Васильевна дружила с поэтом Николаем Рубцовым, училась с ним в Литературном институте им. A.M. Горького в Москве. Во время зимней сессии, уезжая из Вологды в Москву, предоставляла свой угол с кроватью, снятый ею у хозяйки, Рубцову. Со слов Нины Васильевны, Рубцов очень нравился хозяйке: добрый, нетребовательный, внимательный...»
Рубцов тепло относился к Нине Васильевне и, даря ей свою книгу «Звезда полей», подписал: «Любимой моей и нашей Нине, талантливой, чудесной. 20/7/1967 г. И. Рубцов».
В сентябре 2002 года Нина Васильева вспоминала, как однажды к ней в общежитие, где она жила с подругой, в морозный зимний вечер пришёл Рубцов. Гостя напоили чаем, долго беседовали с ним и шутили. Время приближалось к полуночи. Оставлять на ночь в общежитии гостей не разрешалось.
Я потихоньку написала записку подруге, – рассказывает Нина Васильевна, – спрашиваю, как быть, ведь отпускать на мороз человека нельзя. А идти ему некуда, жилья у него в Вологде нет. Подруга предложила попросить у дежурной разрешения оставить гостя на ночь: «Нина! Иди ты просить. Тебя она послушает». И я, правда, быстро договорилась с дежурной. Условились, что до 8 часов утра, т. е. до прихода коменданта, Рубцов остаётся, а утром он от нас уйдёт. Стали уговаривать Рубцова остаться у нас на ночь, говорим, предоставляем тебе кровать, Коля, а мы худенькие, ляжем вдвоём на одну! Уговаривали его целый час, и всё же он добился того, чтобы ему спать на полу, а нам – на кровати. Коля был очень щепетильный и деликатный. Никогда не мог своей персоной кого-то стеснить.
Рубцов всегда нуждался в деньгах. Просить очень стеснялся. Однажды пришёл ко мне домой и передал такое письмо: «Нина, я очень, очень прошу: займи мне ещё раз (не подумай, ради Бога, что только за этим пришёл), за мной не пропадёт (мне эти черти из Москвы не высылают пока мои деньги, но всё равно вышлют), повторяю, абсолютно никак не пропадёт».
О таких способах просить взаймы писал и Сергей Багров, и Александр Романов, и многие другие вологодские писатели. И все отмечали, что занятые деньги Коля всегда возвращал.
Мы много говорили с Ниной Васильевной о причинах гибели поэта. Она считала, что погиб Рубцов в результате бытовой неурядицы. В то же время она отметила:
– Если мимо здания обкома партии пройдёт Виктор Коротаев, пьяный и во всё горло поющий песни, его никогда не трогают. А если тихий выпивший Рубцов пройдёт, его всегда засекают и отправляют в милицию. Это меня всегда удивляло.
– Это не было случайностью. Шаг за шагом, вспомним ту бесконечную череду «случайностей», которые сопровождали Рубцова всю жизнь. Думаю, что власти в Ленинграде взяли Рубцова на заметку, когда по рукам разошлось его стихотворение, посвященное Глебу Горбовскому, – «В гостях», или «Поэт».
Оно впервые было напечатано самиздатовском сборнике «Волны и скалы», с которым он и явился в Москву, в Литературный институт им. Горького в 1962 году.
И прозаики, и поэты, и драматурги – студенты Литинститута – жадно интересовались: кто, что и как пишет. Очень заметной в этом плане оказалась поэзия Н. Рубцова. Буквально в первые годы обучения в институте появилось стихотворение «Осенняя песня»...
В книге Н.А. Старичковой «Наедине с Рубцовым». Воспоминания, (Вологда, 2001 г.) упоминается о том, что не раз прибегал к ней на квартиру Н. Рубцов, взволнованный, избитый, с жалобой: «А бьют-то всё по голове». При нашей последней встрече с Нинель Александровной 15 сентября 2005 года она уточнила, что били Рубцова, как правило, накануне выступлений перед любителями поэзии. Кто-то выслеживал его, кто-то руководил этой слежкой. Примерно об этом в «Козырной даме» писал и Виктор Коротаев.
За три дня до смерти последнего у нас с ним состоялся разговор по поводу улучшения жилищных условий дочери Н. Рубцова – Е.Н. Рубцовой. (В то время Елена Николаевна жила в Петербурге в общежитии, с семьёй из пяти человек: у неё тогда было уже трое детей. В.В. Коротаев обещал помочь, но, увы, не успел). Беседуя с ним тогда на тему гибели поэта, я, конечно, задала вопрос: «Случайна ли была смерть Н. Рубцова?» Коротаев ответил, что считает это не просто убийством, а заказным убийством. Думаю, что он знал, о чём говорил. 12 ноября 1996 г. Галина Михайловна Шведова-Рубцова сказала мне, что 14 февраля 1996 г. в Верещагинской библиотеке г. Череповца В. Коротаев сообщил всем присутствующим, что гибель Н. Рубцова – это заказное убийство и убийца была не одна.
В.И. Белов, который присутствовал при изъятии рукописей поэта вместе с А. Романовым, В. Коротаевым, следователем и нотариусом, рассказал, что вслед за ними квартиру Рубцова посетили сотрудники КГБ. Василий Иванович согласился, что убийство поэта было заказным. «Я уверен в этом», – настаивал Белов. Жалея своего друга, обличая убийцу, писатель говорил о том, какое истерзанное было лицо поэта – «даже ухо на ниточке висело».
К вышесказанному я добавила, что в статье «О Русь! Кого я здесь обидел?» С. Сорокин-Вакомин, питерский руководитель Рубцовского центра, прямо говорит и о неслучайном сокращении срока убийце, и о её дальнейшей, вполне благополучной судьбе, и о предоставленной ей широкой возможности «вспоминать» и печатать все свои измышления не только в нашей стране, но и за рубежом. Ясно, что у неё за спиной кто-то стоит.
Давайте вспомним начало 60-х годов. Хуциев проводит съёмки своего известного фильма «Застава Ильича». Герой попадает на поэтический вечер в Политехническом музее. В президиуме сидят А. Вознесенский, Е. Евтушенко, Б. Ахмадулина, Р. Рождественский. Вдруг на сцену из первого ряда выбегает Дербина: Товарищи, мне просто удивительно, как я здесь... Это просто чудо! Я сегодня только приехала из Воронежа, не успела в гостинице остановиться... Я хочу сказать большое спасибо Андрею Вознесенскому и Евгению Евтушенко, я знаю их давно. (Пауза)... Я знаю их стихи и очень их люблю»... Зал оживился.
Во время съёмок, как вспоминает Марлен Хуциев, Политехнический музей был оцеплен милицией чуть лине в три ряда, попасть можно было лишь по специальным пропускам. Как эта женщина прорвалась через кордоны и оказалась в зале музея, и не где-нибудь, а в первых рядах? И слова о гостинице... Трудно представить себе простого советского человека, приехавшего в Москву в начале 60-х годов и остановившегося в гостинице. Это просто было недоступно и не только из-за денег. «Мест нет» – обычные объявления не только для Москвы, но и для любой гостиницы Страны Советов. Можно ли это назвать случайностью? Для того времени надо было обладать или очень большими, или очень «специфическими» связями.
Ещё одна деталь. Хуциеву, по распоряжению министра кинематографии, было дано указание вырезать ряд эпизодов из «Заставы Ильича». В этом списке эпизод в Политехническом шёл под № 1. И это не совпадение. События происходили примерно в то время, когда Дербина познакомилась с Н. Рубцовым.
В мае 1963 г. эта женщина пришла в общежитие Литинститута «кого-то искать» и встретилась с поэтом. Это была их первая встреча.
Вторая встреча произошла в 1964 г. Дербина сама нашла Рубцова и пригласила его к себе в гостиницу пить пиво, сваренное её отцом.
Вызывает удивление, каким образом она получила номер в столичной гостинице в 1964 году да и по карману ли он был ей в то время? Сплошные вопросы...
В вологодской газете «Красный Север» появилась статья Ф.Ф. Кузнецова, директора ИМЛИ, о том, что после осуждения убийцы Рубцова в правительство поступило прошение о её освобождении. Прошение за подписью Евгения Евтушенко – и с этого началось её освобождение (см. газету «Красный Север» – «Зеркало» № 51 от 14 марта 2001 года, статья «Мы с Рубцовым соседи по детству»).
Почему Е. Евтушенко не хлопотал за поэта Н. Рубцова (думаю, что он ясно себе представлял степень одарённости Рубцова), когда его преследовали в Литературном институте в Москве и в Вологде, когда ему негде было даже приклонить голову и он писал свои стихи «в уме»?..
Вот такой разговор состоялся у нас с Ниной Васильевной. Призадумалась тогда Нина Васильевна Груздева...
То, что за Николаем Михайловичем следили, он всегда чувствовал. Даже убийце своей будущей говорил: «А не подослали ли тебя ко мне?» Однажды в Тотьме, будучи в гостях у родственников С.Багрова, Рубцов читал свои стихи, и чтение было прервано боем часов. Рубцов взглянул на часы и воскликнул: «Им, наверное, больше ста лет. А я себя чувствую ещё старше. Не подали ли они мне какой-то сигнал? – и взглянул на Дербину. – Как ты думаешь, а?» И в «Прощальной песне» сказал:
...Ты не знаешь, как ночью по тропам
За спиною, куда ни пойду,
Чей-то злой, настигающий топот
Всё мне слышится словно в бреду...
– Были в Вологде люди, которые хотели, чтобы Рубцов уехал из города, – рассказывала Нина Васильевна, – думаю, что поэтому ему так долго и не давали жильё. Некоторые завидовали его таланту. Рубцов же водился с нами, а мы не могли ему помочь. Когда Рубцов заходил ко мне, выглядел всегда хорошо. Пьяным ко мне он не приходил. Всегда был гладко выбрит и всегда очень задумчив. Спросишь – ответит, а потом опять молчит. В глазах у Рубцова была работа. Слова Нины Васильевны подтверждает и рассказ С.П. Багрова. Пришлось однажды ему с поэтом попасть в редакцию какой-то газеты Вологодской области. Заместитель редактора (кажется, Королёв) обрадовался гостям и попросил почитать стихи в их коллективе. Они не отказались. Рубцов начал читать, загораясь после каждого прочитанного стихотворения.
С моста идёт дорога в гору,
А на горе – какая грусть! –
Лежат развалины собора,
Как будто спит былая Русь...
«Не дочитав двух последних четверостиший, вдруг остановился, «ушёл в себя». Зрители думали «потерял строку». Молчит секунду, две. Минуту. Заместитель редактора Королёв привстал, заволновался, а Рубцов, вдруг улыбнувшись, дочитал всё стихотворение до конца.
– Какие будут вопросы? – спросил Н. Рубцов. Один молодой человек, осмелев, вдруг спросил:
– А почему вы так долго молчали?
– В эту минуту я писал другое стихотворение, – произнёс Рубцов.
– А чем писали?
– Головой, – ответил Николай Михайлович.
– А не могли бы вы нам его прочитать, – попросил молодой человек.
– Могу, – сказал Рубцов и прочитал:
Я уеду из этой деревни...
Будет льдом покрываться река,
Будут ночью поскрипывать двери,
Будет грязь на дворе глубока.
Думаю, что, когда начал он читать «С моста идёт дорога в гору...», он внутренне увидел свою Николу с разрушенным храмом и серую, тяжёлую жизнь в ней, и, действительно, в голове поэта стали рождаться строки нового стихотворения «Я уеду из этой деревни...»
Многие, знавшие Н. Рубцова в Вологде и в Литинституте, отмечали, что во время шумной беседы в компании, особенно среди людей, не интересовавших его, он уходил в себя, задумывался и просто «обкатывал» строчки или слагал новые стихи. То же отмечали рабочие, жившие с ним в общежитии Кировского машиностроительного завода: «Писал он стихи, лёжа на кровати, с закрытыми глазами. Потом вскакивал с возгласом: «Нашёл! Нашёл!» – и бежал в коридор общежития.
Там, в коридоре, на тумбочке записывал ставшие те классическими стихи: «Я буду скакать по холмам» и «Видения на холме».
Когда я провожу экскурсию в нашем Московском музее, рассказывая об этом факте, всегда читаю стихи д. Рубцова:
Брал человек
Холодный, мёртвый камень,
По искре высекал
Из камня пламень.
Твоя судьба
Не менее сурова –
Вот так же высекать
Огонь из слова!
Но труд ума,
Бессонницей больного, –
Всего лишь дань
За радость неземную:
В своей руке
Сверкающее слово,
Вдруг ощутить,
Как молнию ручную!
Рассказ Г.И. Ивановой, художницы
Свои графические работы «Ферапонтово», «Вологда» и другие Галина Ивановна Иванова подарила нам в Музей Н. Рубцова. Она же поведала вот какую историю.
– Однажды я пошла в гости к своим знакомым. Дверь мне открыл молодой человек, которого я не успела разглядеть, т. к. он тут же ушёл на кухню, и я заметила, что сидит он там в одиночестве и что-то пишет. Войдя в комнату, я спросила: «А кто этот молоди человек, открывший мне дверь?» «Это Рубцов, поэт», – ответили мне. Тогда я не знала, кто такой Рубцов, а с годами, узнав его биографию, поняла, что ему было не до разговоров: просто негде было жить и писать. И это была его жизнь в Москве: отсутствие места для работы, бесконечные поиски, где бы приклонить голову.
Спасибо Галине Ивановне. Нам дорог любой эпизод, каждый штрих, мельчайшая деталь, крошечная подробность: как работал Николай Михайлович, с кем проводил время, что его интересовало.
Рубцов и Тарковский
Однажды на квартире Феликса Феодосьевича Кузнецова встретились Рубцов и Тарковский. Произошло это так.
В этот день у хозяина собрались гости, в числе которых были Андрей Тарковский, режиссёр нашумевшего фильма «Андрей Рублёв», и композитор В. Овчинников. Раздался звонок. На пороге появился новый гость, скромно одетый, тихий, настороженный, с бутылкой портвейна. Это был Николай Рубцов. Вошёл, поставил бутылку на стол, сел.
Феликс Феодосьевич с тревогой наблюдал, как два самых «опасных гостя», искоса, каждый на свой лад, прищурясь, поглядывают друг на друга. Это были Рубцов и Тарковский – непредсказуемые в поведении с незнакомыми людьми.
Хозяину с трудом удалось уговорить Рубцова прочитать свои стихи. Наконец, тот встал и с глубоким внутренним чувством прочитал «Русский огонёк». Когда закончил, наступила тишина. Все молчали. Смотрели друг на друга. Потом разом заговорили. Взволнованный Андрей Тарковский вскочил, бросился к Рубцову, стал его обнимать, что-то говорить. Для них двоих больше никого не существовало. Они были центром внимания всей компании. Понимали друг друга с полуслова, были оживлены и всё говорили, говорили, говорили...
Встреча закончена. Всё было выпито, но расстаться Рубцов и Тарковский не могли и продолжили встречу в Доме актёра...
В своих воспоминаниях Феликс Феодосьевич писал: «...и с ходу возникшая симпатия и притяжение были поразительны, особенно, если учесть, насколько разными были эти люди». Впоследствии при встрече каждый из них спрашивал Кузнецова друг о друге.
Дома плачут
Вот ещё один небольшой штрих из жизни поэта.
Однажды Рубцов попал в Вологодскую глубинку с одним из работников райкома партии. Они бродили по заброшенной деревне. Дома были пустые, всё заросло бурьяном и крапивой. От порывов ветра тихо скрипели створки окон и дверь. Рубцов повернулся к своему спутнику и тихо сказал:
– Послушай! Дома-то плачут!..
И всё о Рубцове, Рубцове...
Размышляя о жизни поэта, мы всегда должны помнить, как этому мальчику, юноше, молодому человеку, лишённому крова, опеки, родительской поддержки, трудно было выстоять, выжить, найти себя. Как легко он мог оступиться, сделать неверный шаг! И, конечно, он оступался и делал такие шаги, но ясно понял свой путь и, живя в невыносимых условиях, создал необыкновенные стихи – и книги Тютчева и Фета продолжил книгою Рубцова.
О Николае Рубцове, семнадцатилетнем юноше, студенте Горно-химического техникума в г. Кировске, вспоминает его друг Николай Шантаренков:
– Я им всегда любовался. У него было врождённое благородство движений, красивые руки, пальцы.
Позднее, встречаясь с Шантаренковым в Москве, Рубцов скажет ему:
– Я знаю, что я аристократ духа.
– Ну, Коля, ты мне это не рассказывай, я и сам знаю, что ты аристократ духа, за что я тебя и люблю уже давно, – искренне согласился Шантаренков.
Жительница села Никольское, Лия Сергеевна Тугаринова, рассказывала, какой обходительный был Коля, Когда ходили с ним по клюкву. Всегда помогал носить тяжёлый берестяной пестерь.
Двоюродная сестра Лены Рубцовой, Маргарита, рассказывала, что Николай Михайлович, приезжая и уезжая из Николы, часто останавливался у них дома, в Тотьме. В 1966 году, когда ей было четырнадцать лет, приехал к ним Рубцов, – радостный, читал стихотворения. Девочка не очень понимала его стихи, но праздничное, весёлое настроение гостя почувствовала. Всем было хорошо. В дом вошёл обеспокоенный отец Риты и посетовал на то, что снегом завалило всю крышу. Он боялся, что её может проломить. Рубцов тут же откликнулся:
– Иван Михайлович! Разрешите снег посбрасывать. Я живо это сделаю!
Семья высыпала во двор посмотреть, как весело, дурачась и заводя всех шутками, сбрасывал снег Коля.
Рубцов часто приезжал в Николу. На свадьбах или вечерах Николай Михайлович с упоением играл на гармошке, всегда испытывая к этому инструменту особую любовь. Недоброжелатели часто пытаются представить поэта пьяницей. Никольские жители, сверстники Рубцова по детскому дому и школе – Л.С. Тугаринова, Н.М. Шестакова-Прокошева, П.Г. Иутинский и многие другие – возмущаются подобными наговорами. «Разве можно играть на гармони, если ты пьяный?» – говорили нам они.
А вот рассказ Зои Богачёвой, жившей этажом ниже, прямо под квартирой Рубцова. Поднятая нами тема возмутила и её:
– Выпившим видела его, а пьяным – никогда! В Архангельск на конференцию поехал, зашёл ко мне показать, как сидит на нём сшитый в ателье тёмно-синий костюм. Выглядел он очень статным, солидным, красивым. Глаза так и светились. Радостный такой уехал.
На праздновании четвёртой по счету «Рубцовской осени», 14 сентября 2001 года, очень хорошо ответил всем клеветникам председатель Вологодской писательской организации Роберт Балакшин:
– Не верьте клевете и наветам, которые мутной волной сейчас идут на нашего великого поэта. Ведь, в принципе, на любого из нас можно поднять мутный вал клеветы, потому что все мы люди грешные, все мы не без недостатков. Если один из недостатков человека вытащат на свет и раздуют до вселенского размера, то, действительно, можно подумать, что более великого грешника, чем этот человек, вообще не было на свете. Я хочу сказать, что здесь идёт навет и клевета не только на самого Рубцова, но и на его поэзию. А, по моему убеждению, поэзия, которая воспитывает любовь к Отечеству, любовь к своему родному народу, – непорочна и чиста, как крылья ангела. Поэтому поэзию Рубцова и самого Николая Михайловича, я уверен, невозможно оклеветать. К чистому никакая грязь не пристанет!
«Шумит Катунь»
Считая себя частью природы, поэт Рубцов был её выражением:
...И только я с поникшей головою,
Как выраженье осени живое,
Проникнутый тоской её и дружбой,
По косогорам родины брожу...
Его душа живо откликалась на всё, что происходило « природе, а чуткий слух улавливал: «И. пенья нет. Но ясно слышу я незримых певчих пенье хоровое...»; «Я слышу печальные звуки, которых не слышит никто...»; «И с дерева с лёгким свистом слетает прохладный лист...».
Геннадий Володин, у которого на Алтае гостил Н. Рубцов, отправил его в Горно-Алтайск посмотреть на реку Катунь. Уехал Рубцов на три дня, а вернулся на следующий день, задумчивый и серьёзный.
– Обидел кто-нибудь? – спросил его Геннадий.
– Да нет, – он перевёл тему разговора. – У Катуни был. Это, конечно, река!.. А мощь какая! Удивляюсь, как паром возле Суртайки не срывает. Ведь такое может быть! Знаешь, Геннадий, в шуме Катуни – свой ритм и интонация. Ни с чем не сравнимая интонация.
...Как я подолгу слушал этот шум,
Когда во мгле горел закатный пламень!
Лицом к реке садился я на камень
И всё глядел, задумчив и угрюм...
Настроение поэта, его впечатление от той поездки подарили нам «Шумит Катунь».
О «Разбойнике Ляле»
Когда-то студент Литературного института Саша Сизов, прибывший туда из Новгородчины, близко сошёлся со старшекурсником этого же института Николаем Рубцовым. Его покорили стихи Рубцова, его песни под гармонь или гитару. Он хотел их слушать и слушать. Саше была приятна интеллигентность Рубцова, его честность, доброта, а также внимательное, заботливое отношение к Саше, как к молодому поэту.
Сизов рассказывал Николаю Михайловичу о самом сокровенном: о своих родных местах, о деревне Ляпунове, где он родился, о своих друзьях и родных из посёлка Варнавино, о деревне Ляленка на знаменитой реке Ветлуге. Рубцов обрадовал Сашу, приехав туда в июне 1969 г. на «Варнавину годину». Жители тогда праздновали день своего посёлка.
Рубцов узнал, что в 1464 году пришёл сюда инок Варнава из Великого Устюга и положил начало заселения пустынного места. Много позже, когда дошли до Москвы слухи о чудесах при гробе давно усопшего старца Варнавы, Ветлужского чудотворца, – он был причислен к лику святых. Бывали в этих местах Салтыков-Щедрин, Мельников-Печерский, Короленко, Пришвин...
В деревне Ляленка Саша познакомил Николая с Марией Васильевной Кирбитовой, рассказавшей ему «о Разбойнике Ляле и о его кладах, по сию пору лежащих в земельке Лялиной горы после разгрома Стёпки Разина». Услышал поэт от старушки и о лесной девке Шалухе, влюблённой в Лялю, и о прекрасной красавице княжне Лапшангской, и об атамане Бархотке. Отсюда и название деревень: Ляленка, Бархотиха.
Отсюда и самая распространённая фамилия жителей тех мест – Шалухины...
Рубцов вернулся с Ветлуги полный творческих планов. Об этом периоде в жизни поэта вспоминает его верный и преданный друг С.П. Багров:
«Уезжая на Ветлугу, Николай попросил меня посмотреть за его квартирой. Однажды мы с сыном, приехав туда, вынули почту и только перешагнули за порог, появился Рубцов… Увидев нас, воскликнул: «Серёга! Я разбогател! Я нашёл Лялин клад!» Я ничего не понял, но мне стало ясно, что у друга хорошее настроение. А Николай воскликнул: «Ну, я сейчас работать буду!» Ясно, решил я. Творческий подъём у поэта Рубцова».
На магнитофонной плёнке, записанной Энгельсом Алексеевичем Федосеевым, звучит живой голос Н. Рубцова: «Сейчас вы услышите классическое произведение XX века – «Разбойник Ляля». Кто-то скептически хмыкнул, а Рубцов уверенно возразил: «Да! Я не сомневаюсь в этом, – и начал читать чуть протяжно, с едва заметным вологодским говором:
Мне о том рассказывали сосны
По лесам, в окрестностях Ветлуги,
Где гулял когда-то Ляля грозный,
Сея страх по всей лесной округе...
Несмотря на трагическую развязку поэмы, в которой все герои погибают, Рубцов заканчивает сказку без надрыва, раздумчиво и мудро:
...Но грустить особенно не надо,
На земле не то ещё бывало.
В этом весь Рубцов.
Он пришёл к нам из «золотого века»
Однажды я прочитала своей старой знакомой, филологу, стихотворение Н. Рубцова «В глуши» и спросила: – Из какого века это стихотворение?
Она задумалась и сказала:
– Видимо, из времён Жуковского, из «золотого века».
Я ответила ей:
– Это наш с тобой современник Николай Рубцов, который действительно явился к нам из «золотого века». Такие поэты рождаются реже, чем раз в сто лет.
Когда душе моей
сойдёт успокоенье
С высоких, после гроз, немеркнущих небес,
Когда, душе моей внушая поклоненье,
Идут стада дремать под ивовый навес,
Когда душе моей земная веет святость
И полная река несёт небесный свет, –
Мне грустно оттого,
что знаю эту радость
Лишь только я один.
Друзей со мною нет...
Или:
В святой обители природы,
В тени разросшихся берёз
Струятся омутные воды
И раздаётся скрип колёс...
А стихотворение «На озере»:
Светлый покой
Опустился с небес
И посетил мою душу!
Светлый покой,
Простираясь окрест,
Воды объемлет и сушу...
– Это же молитва! – воскликнул один из экскурсантов нашего музея.
Да, прав литературовед В. Дитц (ныне покойный) из Питера, что «наследие отцов прошло мимо Н. Рубцова, оказалось невостребованным». А вот «деды» и «прадеды» передали ему, как законному наследнику, бесценные сокровища своей души, вылившиеся в бессмертные поэтические строки. И не без основания он считал себя преемником великих русских лириков, полагаясь на них как на самые большие авторитеты.
...Но я у Тютчева и Фета
Проверю искреннее слово,
Чтоб книгу Тютчева и Фета
Продолжить книгою Рубцова!..
«Он нам обновлённо вернул великие традиции, основательно подзабытые в советские годы, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Ивана Сурикова и Ивана Никитина, Блока и Есенина...» – писал В. Дитц. И дальше: «Классика всегда современна, более того, остро современна; возрождение классических традиций – это движение вперёд, устремление в будущее».
О Николае Васильевиче Попове, прозаике, однокурснике Николая Рубцова по Литературному институту
На мой вопрос Н.В. Попову, почему он не выступил на открытии музея Н. Рубцова в Москве, он ответил: «Я всё слушал, слушал и слушал. Было так интересно слушать и однокурсников Рубцова, и учительницу его по Лесному техникуму, которую вы нашли. Я в восторге от всего, что было. И, будучи не поэтом, а прозаиком, даже сочинил стихи о Музее Рубцова:
Воскрес Рубцов, увидев это диво,
И засмущался горделиво.
А послушать Николая Васильевича было бы очень интересно. Он ведь и экзамены сдавал при поступлении в институт вместе с Н. Рубцовым. И на картошке работал в сентябре 1962 года, и был свидетелем дальнейшей сдачи Рубцовым экзаменов во время сессии, и как председатель студкома принимал участие почти во всех «разборках» опального поэта.
Рассказал нам Николай Васильевич кое-что из институтской жизни Н. Рубцова. Прежде всего, его поразило поведение 26-летнего Коли на уборке картошки:
– Он просто превратился в мальчишку, когда приехал в деревню и увидел стога на поле. Залезал на самую вершину их и скатывался, гогоча. Встряхнёт свою шляпу от соломы и вновь залезает наверх, и всё начинается сначала... Видимо, вселился в него прежний дух младенчества. А как он настоял, что будет сам печь картошку, и как оживился при этом действе, и с каким аппетитом её ел – это надо было видеть.
Мне очень понравился рассказ Николая Васильевича о том, как Рубцов сдавал экзамены по языкознанию.
– Коля с билетом в руке сел за стол перед Ниной Петровной Утехиной, насупился, старательно формулируя свои мысли. Не мешая ему, Нина Петровна поправила пышную причёску, удостоверилась в зеркальце, что ещё не поблекла помада ярко накрашенных губ, затем, проверяя, нет ли на ней пепла, осмотрела полную грудь в белой кофточке. Что-то всё-таки с неё сдула. Наконец, укоризненно взглянула на Колю, который съёжился по другую сторону стола, и спросила:
– Так вы что, всё ещё не готовы?
– Почему же? – встрепенулся Коля. – Давно готов.
– Так отвечайте. Я слушаю Коля сосредоточенно молчал.
– Вы хоть какие-нибудь учебники держали в руках?
– А как же. Разумеется.
– Тем лучше. Значит, нам проще разговаривать. Чикабаву читали? – донимала его Нина Петровна.
Коля медленно повёл лысеющей головой.
– А Розенталя?
– Боже! Кто только русским языком не занимался... – сокрушённо вздохнул Коля и, немного погодя, изумился, – разве после Сталина можно сказать лучше про языкознание?
Нина Петровна так всколыхнулась от резонности этих доводов, что уронила папиросу на кофточку. Потом с удовольствием расписалась в Колиной зачётке. Как я завидовал ему...
Мнение Николая Васильевича Попова, прозаика, бывшего студента Литературного института им. М. Горького, таково: «Коля не воспользовался сполна тем талантом, который получил от Бога. Дружил не с теми людьми, с кем надо дружить, часто неправильно себя вёл. Зачем ему надо было идти в буфет Дома литераторов, зачем ему все эти скандалы? Зачем ему надо было снимать портреты поэтов-классиков со всех этажей общежития института?
Вы скажете, необеспеченный был? А что? У него была возможность обеспечить себя квартирой в Москве, и приличную ему «Дюймовочку» нашли, да не какую-нибудь, а образованную. Поэзией интересовалась настолько, что все стихи из его сборника «Звезда полей» наизусть знала.
– А как у неё формы-то и рост? – спрашивал Колю Попов.
– Рост что надо. На каблуках не выше меня. И формы при ней – да их содержать надо, а содержать мне не на что, – отвечал Николай.
Поразила Рубцова шикарная квартира девушки – со шкафами книг. «Поэтов, поэтов! Разных стран мира. А о многих я и не слышал, – удивлялся Николай. – А вопросы отца «Дюймовочки»: «Сколько стихов в день вы можете написать? Можете ли вы стать лауреатом премии?» и т. д. – смутили его так, что у него язык к гортани присох. А на просьбу почитать стихи Коля не смог ответить: все стихи свои напрочь забыл. ^Девушка выручила. Начала стрекотать – не остановишь.
В Большой театр поехали после застолья. Показывали балет «Лебединое озеро». Что происходило на сцене, Рубцов не видел и музыки не слышал. А в кармане лежали билеты в Кремлёвский дворец съездов на следующий день. Не поехал. Сидел на кухне общежития, смотрел, как я варю борщ. И вдруг начал читать свои стихи, да так вдохновенно, одно за другим, одно за Другим. Повернулся я к нему и рот раскрыл: гений! Да это гений сидит тут, на табуретке, на кухне! Вот это талант! Вот это да!
Нет, загубил свой талант Коля. Не тому дан был Богом этот талант!» – думает Николай Васильевич.
Не знал Николай Васильевич, что на подобное знакомство согласился Коля не случайно. Бежал он из Вологды в это время: чувствовал, предвидел, как и все: большие поэты, приближающуюся свою гибель.
Было это в начале лета 1970 года. Хорошо описала это время составитель трёхтомника «Н. Рубцов» В.Д. Зинченко. А за два месяца до своей гибели Николай Михайлович просился пожить у поэтессы Ларисы Васильевой в Москве.
Сон-те
Однажды я познакомилась с Сон-те – аспирантом филологического факультета МГУ, приехавшим в Москву из Южной Кореи. Узнав о том, что я занимаюсь творчеством и биографией Н. Рубцова, он попросил меня почитать его стихи.
Читала я ему много. Содержание их он понимал. Отметил музыкальность поэзии Николая Михайловича, а «Зимнюю песню» заставил прочитать три раза подряд. На мой удивлённый вопрос Сон-те ответил: «Это стихотворение про мою родную деревню. В нём я вижу и люблю свою деревню!»
Из Книги отзывов Музея Н. Рубцова
Ли Цзюныпен из добрососедского Китая: «Николай Рубцов – это гений мирового масштаба. Он мировой потому, что он собственно русский. Как русский, он любил свою родину сильно, пламенно, нежно.
Мы, как представители восточной культуры, всей душой и помыслами желаем, чтобы нашего гениального поэта любили сильно, пламенно и, самое важное, чтобы его любили нежно».
Недаром С. Куняев, главный редактор журнала «Наш современник», сказал: «Творчество Н. Рубцова – это поэзия всех народов и не одной эпохи».
В «Книге отзывов» есть запись поэта Раймонда Дитриха из Германии, переводившего стихи Н. Рубцова на немецкий язык. Он не раз посещал Музей Рубцова, фотографировал всё подробно. Запало ему в душу стихотворение «Русский огонёк», прикипел к нему. Дотошно, кропотливо и как-то бережно пытался он вникнуть и уловить нюансы реальной жизни поэта, его переживания, пытался увидеть за текстом исторически-бытовой контекст. Раймонд признался, что после того, как прочитал своим друзьям (немцам) стихи Рубцова, всех их охватило общее чувство безграничного интереса и любви к чистой русской поэзии Николая Рубцова, которое объединило творческих людей Германии: художников, поэтов, переводчиков. Вспоминаются из предисловия к книге «Н. Рубцов» слова В. Бондаренко: «Русский менталитет – в глубинной русской духовности».
Очень понравились Раймонду представленные в фойе картины, написанные по рубцовской тематике членом нашего музейного совета Н.В. Переслегиной. Поэт помог Наире Вартановне, кандидату физико-математических наук (казалось бы, просто любителю и ценителю прекрасного), открыть в себе талант живописца. И в этом можно увидеть «вдохновение от Рубцова».
Похожий рассказ можно было бы написать и о других посетителях музея, но уже из Японии, Кореи...
Гурий
Ежегодно мы, московские рубцововеды, в сентябре ездим в Вологду, где под руководством И.А. Цветковой проводится известная музыкальная композиция «Рубцовская осень». К нам её устроители относятся с большой симпатией и уважением. Ждут новостей из Москвы, радуются встрече с нами. А мы каждый раз замечаем, что к памятнику Н. Рубцова в Петровском сквере с каждым годом приходит всё больше и больше народа.
В 2002 г. казалось, что вся Вологда выкатила к памятнику поэта на «Рубцовскую осень». Со всех концов Вологодской области съезжались самодеятельные артисты, приезжали гости из Петербурга и других городов. Танцевали, пели песни на стихи Рубцова. Выступали дети.
Когда узнали, что в Москве первого сентября 2002 года открылся Музей поэта Н. Рубцова, было невыразимое ликование. По окончании моего выступления ко мне подошёл солидный пожилой человек, назвавшийся Гурием, и попросил, чтобы я во время экскурсии в музее не забывала говорить людям о том, что Рубцов – Человек с большой буквы, потому что таких чистых, честных и в то же время простых людей он ещё не встречал в жизни.
Работая шофёром на телевидении, Гурий несколько раз возил его на своей машине. «И если кто-то будет вам говорить про Николая Михайловича плохое, не верьте», – просил он, очень взволнованный. И мы, чтобы его успокоить, дали ему лист бумаги и посоветовали всё это изложить лично, пообещав показывать его письмо всем, кто придёт в наш Музей с клеветой на Рубцова.
Только тогда успокоился наш новый знакомый из Вологды. А письмо его мы действительно держим для сомневающихся посетителей. Ни для кого не секрет, что у наших классиков всегда были недоброжелатели. Они, как водится, очень писучие, и в выпускаемой ими макулатуре чего только не прочитаешь.
В нашем архиве есть папка, которую мы брезгуем брать в руки и называем ее «анти». Как правило, подобные литераторы имеют богатое, но специфическое больное воображение и бесконечную потребность рыться в чужом грязном белье. Порой думаешь: как их только земля держит...
Разговор в трамвае
Случайная попутчица в трамвае рассказала мне такую историю:
– Жила я в коммуналке с симпатичной парой пожилых людей. Он был запойный. Недавно встречаю его жену. Старушка меня узнала, обрадовалась. Сообщила, что старик её умер. Царствие ему небесное. Похоронила она его хорошо. Хотела отпеть, но не знала, крещён ли он. Пошла к батюшке посоветоваться. Батюшка и говорит: «Расскажи про мужа своего, как жил, рабочем занимался, что делал». Она и отвечает, что был он работягой, большим тружеником, на БАМе работал. Добрый был. Любил выпивать и играть на баяне. Всё песни пел. Батюшка поинтересовался: «А песни-то какие пел? – Да всё музыку сочинял на стихи Рубцова и пел их! – Ну, матушка, крещён он у тебя! Вези его в наш храм. Отпевать будем!»
Елена Николаевна Рубцова, дочь поэта
Николай Михайлович Рубцов очень любил свою дочь Елену, посвящал ей стихи, часто задумывался о её будущем. Когда Леночке исполнилось 12 лет (на 5 году гибели поэта), её бабушка, Александра Александровна, мать Генриетты Михайловны, рассказала ей:
– Коля когда-то говорил мне: «Ты думаешь, что Лена будет так же бедно жить, как и мы? Нет! Знай, Лена будет жить хорошо!»
Семья Елены Николаевны живёт в Санкт-Петербурге. Муж её, Александр Фёдорович Козловский, родом из Карелии, работящий человек. У них четверо детей. Большая квартира на улице Королёва. Старшая дочь Алина учится на четвёртом курсе в Санкт-Петербургском государственном университете, Коля Рубцов (родители дали ему имя и фамилию знаменитого деда), как всем известно, трагически погиб в возрасте 16-ти лет. Маша учится в шестом, а самая младшая, Анечка – в пятом.
Ребята все контактные, добрые, ласковые, любят АРУГ друга. Семья православная. Взрослые дети посещают воскресную школу. Учатся хорошо.
У Коли было хорошее чувство юмора. Как-то Александр Фёдорович рассказывал мне в присутствии Коли, что однажды пришёл он в детский сад, который когда-то посещал Коля, за какой-то справкой и вдруг видит – на стене в вестибюле висит плакат: «В нашем Детском саду воспитывался внук замечательного русского поэта-классика Н.М. Рубцова – Коля Рубцов». Коля засмеялся и воскликнул: «А вдруг они мне ещё памятник поставят?»
Я вспоминаю, как познакомилась с Алиной (ей было десять лет). Рассказала Алине о музе А.С. Пушкина и была удивлена её ответом:
– А я знаю её!
– Откуда? – поразилась я.
Алина сбегала в соседнюю комнату, притащила огромную книгу «Знаменитые россияне», автором которой был известный историк, Великий князь Николай Михайлович, и сразу открыла 434-ю страницу, где был изображён портрет императрицы Елисаветы Алексеевны, супруги Александра I.
– А почему именно она? – заинтересовалась я. Алина ответила:
– Это самая красивая женщина.
Книга была очень потрёпана, чувствовалось, что её страницы постоянно перелистываются. Девочка объяснила: «Я её давно и часто читаю». Вот это да! Какая образованная внучка у Николая Михайловича! Алина любит историю и литературу, хотя закончила школу с медицинским уклоном. Беседуя со старшими внуками поэта, я, будучи медицинским работником, удивлялась их познаниям в этой области.
С.П. Багров где-то писал, как волновался поэт: сможет ли Генриетта Михайловна хорошо воспитать их дочь? Ведь они из года в год не могли соединиться в одну семью. Ни у Генриетты Михайловны, ни у Николая Михайловича жилья не было.
Думаю, что если бы воскрес Николай Михайлович, он в ноги бы поклонился Генриетте Михайловне за воспитание дочери.
После похорон Н.М. Рубцова, как рассказывала мне его вдова, вновь и вновь стал свататься к ней Николай Александрович Шамахов, механизатор колхоза с. Никольское. Еще при жизни Рубцова он уговаривал Генриетту Михайловну выйти за него замуж. Любил он её ещё со школьной скамьи, с 5-го класса.
– Что тебе Рубцов? Он далеко, сюда редко приезжает.
Но Генриетта Михайловна была непоколебима. Да и Рубцов в беседе с Анатолием Мартюковым, бывшим детдомовцем, говорил в 1970 году: «Гета любит меня и всегда ждет».
Прошло время и Генриетта Михайловна дала своё согласие на брак с Николаем Александровичем и стала носить его фамилию – Шамахова. Неоднократно я спрашивала Генриетту Михайловну:
– Почему всё-таки вы никогда не давали своё согласие на официальное оформление отношений с Рубцовым?
Отвечала односложно:
– Не знаю. Просто не хотела и всё.
Только однажды она ответила на этот вопрос. И было это на суде. Вопрос задавал судья. Генриетта Михайловна ответила: «Но он же был поэт». Так как же воспитала Лену, дочь поэта, Генриетта Михайловна уже вместе с Николаем Александровичем Шамаховым? Я бы сказала: в труде и любви. Николай Александрович оказался необыкновенной доброты человеком.
Начали совместную жизнь со строительства нового дома. Строили всей семьёй, дом ставили добротный. Лена помогала отчиму, работала и на огороде. К этому времени у Генриетты Михайловны родился сын Володя. Девочка помогала маме ухаживать за новорождённым братцем. Николай Александрович учил Лену и на тракторе работать. Елена Николаевна до сих пор помнит, как он командовал: «Рули! Лена! Рули!» Соседи часто говорили восхищённо: «Ну и девка у тебя, Гета! Цены ей нет!»
Когда-то Николай Рубцов мечтал купить Гете корову. Не получилось. Николай Александрович корову купил. Сколько радости было в семье!
Закончила Лена десятилетку, поехала в Ленинград. Поступила в полиграфический техникум, по окончании которого стала работать в Лениздате. Как-то приехал в издательство поэт и писатель Сергей Викулов и в одной из девушек вдруг узнал дочь Н. Рубцова, печатающую папину книгу. Сослуживцы Лены были очень удивлены, что их коллега – дочь великого поэта, но ещё больше, что не похвасталась этим.
Как только наступали каникулы или отпуск получала, ехала в дорогую сердцу Николу – увидеть маму, Николая Александровича и братца. Как радовался приезду сестры Володя! А когда у Елены Николаевны появилась в Ленинграде семья и дети, Володя радовался и приезду племянников. Отец научил Володю своей профессии механизатора. Цены не было Володе-трактористу в Николе.
Когда мы рассматривали с Генриеттой Михайловной фотографии детей Лены, Володя присоединился к нам. С восторгом и восхищением говорил о каждом племяннике. Чувствовалась крепкая любовь у него ко всем Рубцовым-Козловским. Это большая, добрая, русская семья.
Очень хорошо относился Николай Александрович к тёще, Александре Александровне. Пока строили дом, она очень волновалась:
– Построят дом. А меня к себе не возьмут. А Николай Александрович успокаивал:
– Не волнуйся, без тебя не переедем, будешь жить с нами.
А когда Александра Александровна умерла, плакал, как ребёнок: «Мамка, мамка, мамочка моя умерла!»
Дети Елены Николаевны радовались встречам с дедушкой. Маленький Коля любил с ним спать. На фотографии дети обнимают деда, улыбаются.
Вот в такой любви, труде образовалась новая семья у Генриетты Михайловны. Елена Николаевна – труженица, внимательная мать. До сих пор заботится о своём брате, оставшемся в Никольском доме в одиночестве после смерти Генриетты Михайловны (17 февраля 2002 года).
Мы сознательно пишем лишь о том хорошем, что вошло в жизнь Генриетты Михайловны и Лены вместе с Н.А. Шамаховым. Любителям «жареного» здесь, конечно, раздольное поле. Жизнь очень сложна, и острых углов всегда хватает. Пьянство, извечный порок русской деревни, коснулось и мужской половины семьи. Но, по своей сути, они всегда были и оставались очень добрыми и честными людьми, потому и заслужили безоговорочную любовь внуков поэта. Но вернёмся к Елене Николаевне. Обращает на себя внимание её внутренняя культура, интеллигентность, сдержанность, искренность, доброта, сердечность «очень хорошая память. Всё самое лучшее взяла она от матери и отца. Отца любит самозабвенно. Это её незарастающая рана, которая каждый раз открывается получением почты: писем, материалов о поэте со всех донцов России. Плачет каждый раз, когда поют «Прощальную песню» на стихи Николая Рубцова.
Как и всякой женщине, жене и матери, живётся ей нелегко. Бесконечные заботы о детях и доме оставляют мало времени для сна. Уроки, школа, музыка у детей. Чтобы дети стали православными, сама ходила в воскресную школу при храме. Думаю, что привела её к этому мысль о преждевременной гибели отца. По её просьбе администрация Вологды в 2005 году поставила на могиле Николая Рубцова мраморный крест.
«Каждому на Руси памятник – добрый крест»
Это слова Николая Рубцова из стихотворения «В жарком тумане дня...»
Елена Николаевна перед кончиной Генриетты Михайловны сделала всё, чтобы окрестить маму, исповедовать и причастить. А ведь в феврале проехать в Николу было почти невозможно: таяло и лёд на реке у переправы покрылся водой.
Задумаешься иногда, в какой любви и заботе, в какой замечательной семье мог бы оказаться Николай Михайлович Рубцов, если бы не его безвременный уход. У его дочери есть то, чего сам поэт был лишён всю свою жизнь. Сколько внимания и почтения получил бы он от дочери, зятя и внуков!..
Спустя пять лет после гибели Н.М. Рубцова, в 1976 году, Злата Константиновна Яшина, вдова писателя Александра Яковлевича Яшина, заказала в храме Николы в Кузнецах (Вишняковский переулок, г. Москва) заочное отпевание убиенного Николая. Отпевал протоиерей Владимир Тимаков. По рассказам протоиерея Александра Куликова, это было удивительно торжественном отпевание! Хор пел как-то особенно возвышенно, на что обратили внимание все присутствующие. Среди них! были вологодские друзья Рубцова: В. Оботуров, В. Шириков, а также В. Крупин и сын Александра Яшина, Михаил. После заочного отпевания о. Владимир сказал; что такие поэты первыми идут за ними, за священниками, и что Николай шёл не с Христом, но следом за ним и что многих привёл ко Христу своим талантом, который приумножил и возвратил сполна... (см. ст. Н. Яшиной «Но ты-то веришь, что я жив?», «Литературная газета» № 1, 18-24 января 2006 г.).
Те, кто знает, что у Бога все живы, – молятся об убиенном Николае – поэте Рубцове и об убиенном Николае – его внуке и подают записки на литургии и панихиды в храмах Москвы, Санкт-Петербурга, Вологды, Тотьмы, Емецка, Рязани и в храмах других городов и сёл – по всей крещённой России.
«... И я молюсь – о, Русская земля!..»
ЧАСТЬ II
Когда была опубликована скромная книжечка «Н. Рубцов. Малоизвестные факты биографии» ч. 1, тиражом 50 экземпляров, стало понятно, что весь собранный материал туда не вошёл. Рубцов не отпускал...
Появлялись всё новые и новые материалы: коллеги из Приморского края привезли рассказ Г.Фокина, свои воспоминания прислал И.А. Серков, получили подлинные автографы Николая Михайловича ... Да и жизнь всё время преподносила интересные подробности из жизни поэта: произошли встречи с Т.И. Агафоновой-Решетовой, М.П. Власовой, Г.Е. Семёновой, узнали новое о написании поэтом стихотворения «Букет»... Всё это стало основанием для продолжения книги.