Эту историю мы узнали из статьи О. Макеевой из г. Череповца «Красковский детский дом и его директор». Об этом рассказала Макеевой внучка Евдокии Михайловны – Наталья Трофимовна Батурина, сотрудница череповецкого музея.
Иван Алексеевич Серков
С воспитанниками Никольского детского дома, в котором провёл Николай Михайлович свои сиротские годы, мы дружим и переписываемся уже много лет. На Рубцовских чтениях в Николе встречаемся, и встречи эти всегда плодотворные и радостные. Во время нашей поездки, 8 августа 2003 года, я подарила им свою небольшую «самиздатовскую» книжечку «Н. Рубцов. Малоизвестные факты биографии» с дарственной надписью.
Антонина Алексеевна Чумеева поведала нам, что везёт воспоминания своего брата Вани Серкова, бывшего воспитанника детского дома, в Никольский музей Рубцова. Она предложила передать их в наш Московский музей. Мы были рады столь щедрому дару, но смущало отсутствие разрешения самого Ивана Алексеевича. Позднее мы узнали, что И.А. Серков был доволен поступком сестры.
Сжимается сердце и на глаза наворачиваются слёзы, когда читаешь эти воспоминания. Хотелось бы дать полный текст, но он очень большой, поэтому постараемся выделить самое главное. Бывший детдомовец, затем крановщик, а ныне пенсионер, И.А. Серков написал о Коле Рубцове с чувством глубокого уважения и любви, очень искренне и откровенно. У нас с ним завязалась переписка, мы послали ему благодарность от своего Музея и Фонда Н.М. Рубцова. В ответ получили письмо: Иван Алексеевич не только благодарил, но и дополнил свои воспоминания.
Ваня Серков попал в детский дом, когда у Коли Рубцова был уже трёхлетний стаж пребывания там. Мальчики учились в третьем классе. Коля, заметив, что Ваня очень страдает и плачет, забившись в угол, стал его утешать и успокаивать. Ваня увидел в нём друга.
Кровати их стояли рядом, ночи были холодные, и мальчики часто спали вместе, стараясь согреть друг друга. Вечерами Коля читал вслух книги при свете керосиновой лампы. Однажды он, читая «Остров сокровищ», вдруг воскликнул: «Я обязательно буду моряком!» Колю любили и уважали и воспитатели, и мальчики. Ребята даже спать ложились по его команде.
У Коли и Вани была общая «прятка», где хранили самое ценное – хлеб. Его нарезали кубиками, морозили, а потом, перед ночным сном, сосали, как конфеты. Воспитатели организовывали походы, соревнования, ставили концерты силами детей. Коля, умевший играть на гармошке, был самым активным. К юбилею А. С. Пушкина Коле Рубцову поручили роль Александра Сергеевича. Пушкин из него получился отличный. Стихи поэта он читал вдохновенно, все были в восторге.
Пришло время расставаться. После окончания 7-го класса детей отправили по распределению для продолжения образования. Одному Коле было дано право выбора, и он, конечно, выбрал Рижское мореходное училище. Тоскливым было расставание друзей... На прощание Коля на мостках вырезал крупными буквами свои инициалы, думая, что уезжает навсегда, но вернулся, подавленный и огорчённый.
– В чём дело? – спросили его.
– Там такой горох не берут! – ответил Рубцов и со злостью срезал с мостков свои инициалы.
Через 14 лет Ваня решил навестить свою малую родину. Август выдался тёплым. Он остановился в родной деревне Родионове. На другом берегу реки Толшмы находился их детский дом. Ваня случайно узнал, что Коля сейчас в Николе, и тут же побежал туда, надеясь застать его. Сердце готово было выскочить из груди, только бы успеть. И вот маленький домик. Дверь в него открыта. Тихонько заходит и видит: на полу, на коврике среди игрушек, сидит маленькая девочка – это была Леночка, дочь Рубцова. В другой комнате, в горнице, за пишущей машинкой сидел лысоватый мужчина.
– Неужели это Коля? Коля!
– Ваня? Ваня Серков!
Они обнялись. Щёки у Коли были мокры от слёз, и у Вани – комок в горле...
Они долго рассказывали друг другу о своей жизни за прошедшие 14 лет. Три незабываемых дня они провели вместе. Как бы окунувшись в детство, они вспоминали о детдомовской жизни всё до мелочей. И, конечно, все свои детские забавы: прыгали, кувыркались на песке, плескались в речке, связав рубашки, ловили рыбу, фотографировались. В один из этих дней к ним приехал Сергей Багров. Вечером на берегу реки Толшмы развели костёр. У костра Коля читал свои стихи, Иван с Сергеем слушали его, как заколдованные. После отъезда Багрова, в последний день их встречи, Рубцов предложил вечером разжечь прощальный костёр, напечь картошки. С удовольствием ели, как бывало в детстве. Пели песни, которые пели в детдоме. И так было легко, вольготно... Они забыли, что им по 28 лет. Ваня напомнил Коле, как он писал в детстве стихи. Коля сказал: «Ваня, ты тоже можешь писать стихи», – и тут же сочинил какое-то стихотворение. Может быть, об этой встрече – «Прощальный костёр»?
В краю лесов, полей, озёр
Мы про свои забыли годы.
Горел прощальный наш костёр,
Как мимолётный сон природы...
Досыпали они на чердаке. Разбудили их утром женские голоса:
– Мы пошли на сенокос. Ребёнок – в люльке.
Это был голос Геты, жены поэта. Коля остался нянчить, а Ваня пошёл в свою деревню.
Через 7 лет Коли не стало. Когда Ваня узнал об этом, не поверил. От безысходного чувства горя у него родились стихи «На смерть Рубцова»:
Я вышел в ночи к нашей родине тихой
И тихо спросил: «Как, старушка, дела?»
А ветер мне на ухо тихо, так тихо:
«Неважно, братишка, ведь плачет она».
Я видел, как плачут душистые розы,
Я слышал, как скрипнул овин у села...
И слёзы на ветвях кудрявой берёзы,
И тучка в сторонке их тихо лила.
Вдруг ветер заплакал... Заплакал и я...
(И мрачной казалась мне суть бытия).
Туманная речка, как тихий котёнок,
Ласкаясь, прозрачные воды несла...
То родина-мать Николаю Рубцову
Прощальные слёзы в реку собрала.
Ещё одно воспоминание Серкова: гуляя с Николаем Михайловичем, он обратил внимание, что Коля каждый раз крестился, проходя мимо храма, даже разрушенного...
Смородина, мёд и веники
В одном из писем, полученных нами от И.А. Серкова, он написал, что часто улыбается, вспоминая две смешные истории, которые произошли с ним и Колей.
Стали замечать, что кто-то по ночам обирает детдомовскую смородину. Ване и Коле дали задание подежурить ночью и найти похитителя. Ребята подошли к заданию ответственно. Когда все угомонились и заснули, Коля с Ваней вышли на дежурство. Каково же было удивление мальчиков, когда оказалось, что похитителями были птицы! Юным сторожам захотелось не только доложить, кто вор, но и предъявить самих ночных разбойников. Как это сделать? Решили вынести из бани простыню, растянуть её за четыре угла, притаиться и, когда птицы сядут на неё, молниеносно накрыть их этой простыней. Долго ждали ребята, замерев, надеясь на удачу, но птицы так и не сели. Стало светать. Было решено вернуть простыню на место, но глянули – и ахнули. Она вся оказалась покрыта птичьим помётом. Возвращать в таком виде орудие ловли было нельзя и решили закопать её в землю. Благодарность за спасение детдомовской смородины они всё же получили.
Второе задание, порученное Ване и Коле, было очень неприятным. Надо было вычистить туалет. За эту тяжёлую работу обещали наградить их мёдом в сотах. Ах, как хотелось мёда! В мечтах о сладком угощении мальчишки даже перевыполнили порученное задание. Мёд был душист и вкусен, но налетели пчёлы и здорово покусали ребят. Пришлось прятаться в бане. Надолго запомнился ребятам вкус этого мёда!
Тоня Шевелёва, в настоящее время Антонина Александровна Силинская, была вместе с Колей Рубцовым переведена из Красковского детского дома в Николу. В Никольском детдоме были овцы, для которых дети заготавливали на зиму веники. Хранились они на чердаке одного из домов. Тоня с Колей часто забирались по лестнице наверх, сидели у самого входа и вели разговоры. Однажды кто-то заметил их заветное место и начал дразнить: «Веники! Веники!» Так к ним это прозвище и пристало.
«Зелёные цветы»
В 1978 году режиссёром Б.М. Конуховым был сделан фильм о Н.М. Рубцове «Зелёные цветы». Для школьников и учителей, которым часто рассказываю о поэте, мне захотелось приобрести эту кассету, и я позвонила режиссёру фильма. Борис Михайлович сказал, что, когда фильм был сделан, видеокассет ещё не было, и у него самого этого фильма нет. Посоветовал обратиться в архив.
Руководство архива находится в Москве, на Б. Никитской улице. Добираясь туда, мечтала только о том, чтобы фильм сохранился. Но там узнаю, что если, на наше счастье, фильм найдётся, переписать его на видеокассету будет очень дорого, даже если будет представлен запрос от школы (в то время планировалось открыть наш музей в одной из московских школ). Для встречи с каким-то начальником, который должен был решить нашу проблему, мне назначили время. Сижу, жду высокое начальство, надеюсь: вдруг пойдут навстречу нашей просьбе. Время идёт – начальник не появляется. Сижу в комнате, где много столов и за каждым – сотрудник этого отдела.
Не выдерживаю и так тихо-тихо начинаю читать одно за другим, с некоторыми промежутками, стихотворения Н. Рубцова. Меня не останавливают, не сердятся. Чувствую заинтересованность, расхрабрилась и читаю концовку стихотворения «Русский огонёк»:
За всё добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью...
Спасибо, скромный русский огонёк,
За то, что ты в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далёк,
За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа,
Горишь во мгле, – и нет тебе покоя...
– Чьи стихи вы нам читаете? – спросила сотрудница за ближайшим столом.
– Русского национального поэта-классика Николая Рубцова, – отвечаю.
– Начальство наше не пришло. Я советую вам идти домой. Приходите через неделю с чистой видеокассетой. Мы вам поможем получить запись этого фильма. Уж очень стихи у Рубцова хорошие, добрые. Видимо, действительно классик.
Не могу передать свою радость, когда через неделю у меня оказалась кассета в ярко-жёлтом футляре с фильмом «Зелёные цветы». Спасибо этой женщине, спасибо Рубцову. Благодаря его стихам мягче становятся души и сердца людские.
От нас фильм разошёлся по всем городам и весям России. Подарили кассету с фильмом и Борису Михайловичу Конухову, а от него получили целую сумку с подлинными фотографиями Рубцова, которые Конухов собрал ещё в 1978 году при подготовке фильма. В настоящее время эти фотографии входят в экспозицию нашего Музея Н. Рубцова в Москве.
На «вилле» Г. Фокина в Находке
Познакомившись с записками-воспоминаниями Геннадия Фокина «Полонез Огинского» и узнав, что этот писатель служил на эсминце «Остром» в Североморске с Н. Рубцовым, наши друзья-рубцововеды из Приморского края З.И. Дубинина, О. Дубинина, О.Г. Коротеева и их родственники из Белоруссии решили во что бы то ни стало найти самого Г.П. Фокина. Их встреча произошла в Находке на так называемой «вилле» писателя.
«Вилла» представляла собой железобетонную лодочную станцию, упирающуюся одним концом в Японское море. Когда открывали её заднюю стенку, то волны готовы были выплеснуться и залить пол. Временами шум волн заглушал разговоры гостей.
Примечательно, что на стене «виллы» были автографы её гостей: Тура Хейердала, Анатолия Приставкина, чехословацких путешественников Гонзалко и Зигмунда, писателей В.И. Белова и В. П. Астафьева и его супруги М.С. Корякиной.
Своей открытостью, достоинством и внешностью мужественного бывалого моряка Геннадий Петрович покорил сердца гостей. Вот что он рассказал о своём друге Н. Рубцове, с которым служил на эсминце четыре года (с 1955 по 1959 г.).
Впервые встретились они на лесопилке в Архангельске, куда собрали до 300 человек новобранцев. Откуда-то появился там старичок со скрипочкой, увешанный бубенчиками, дудочками. Новобранцы заказывали ему разные песни. Внимание Фокина привлёк небольшого роста черноглазый паренёк, воскликнувший: «Дед! А «Полонез» Огинского можешь?» Дед исполнил и его заказ. Когда новобранцев погрузили в вагоны, Геннадий Петрович заметил, что паренёк, заказавший такую необычную музыку, оказался в его вагоне.
Поезд мчал их в Мурманск. После высадки они всю ночь куда-то шли. Пришли в Североморск. Фокин шёл рядом с этим пареньком, оказавшимся впоследствии
Николаем Рубцовым. Эсминец «Острый», на котором им предстояло служить, стоял в доке завода РОСТа. Геннадий Петрович попал в кубрик на корме, где жили матросы, машинисты, котельщики. А Рубцов – в кубрик на 20 человек, здесь обитала «элита» – артиллерийская часть корабля. Они были ближе к командирам.
Для профессии визирщика-дальномерщика, которую приобрёл Рубцов, надо было уметь думать и мгновенно принимать решения. Видимо, командиры отметили у Николая Михайловича эти важные черты характера. Рубцов был человеком общительным, а в «элите» этого недоставало: ребят сковывало присутствие командиров.
Рубцов часто приходил в кубрик Фокина: его тянуло к машинистам и кочегарам. Там были гармошка и гитара. Он брал гармонь и запевал, все подтягивали за ним. Часто читал стихи.
Николай принимал участие в работе литературного объединения, созданного при Политуправлении Военно-морского флота г. Североморска. Стал печататься в газетах Мурманской области, даже в центральных газетах страны.
Однажды зимой он отправился получать гонорар, пришедший ещё в сентябре. Взял с собой Фокина. Процедуру увольнения прошли хорошо. Сменили подворотнички, надраили бляхи и пуговицы. В общем, подготовились так, чтобы не получить замечания. Гонорар (по тем временам большой – 400 рублей) получили быстро. Решили у спекулянтов купить бутылку водки. (В то время по всему Североморску был строгий сухой закон). Водку купили, но к ней нужна была закуска. Вошли в ближайший гастроном и увидели, что там греется патруль. Боясь обратить на себя внимание, купили только пряники. Патруль остался в гастрономе. Зашли за какие-то сараи. Только хотели откусить по прянику (они оказались чёрствыми), является патруль и забирает всех в комендатуру. Ситуация приняла серьёзный оборот: водка была запрещена. Ребята поняли, что дело подсудное.
В комендатуре, недолго думая, Коля начал читать стихи.
– Чьи стихи читаешь, матрос? – спросил дежурный офицер.
– Свои, – ответил Николай.
– Давай читай ещё, – попросил старший лейтенант. Он оказался любителем поэзии.
– И представляете, – рассказывал далее Фокин, – Коля всю ночь читал ему и свои стихи, и Тютчева, и Есенина, которых я тогда не знал. Я дремал, время от времени просыпался, а он всё читает и читает.
Наутро их отпустили на эсминец с благодарностью за выполненную ими в комендатуре «ночную работу». Так, благодаря стихам Коля спас и себя, и Фокина от судебного разбирательства.
В конце беседы Г. П. Фокин добавил, что его посетил В. П. Астафьев и оставил ему свою книгу «Царь-рыба» с автографом, а М.С. Корякина, его супруга, восторженно отозвалась о Н. Рубцове.
В Приморском центре Н. Рубцова, открытом З.И. Дубининой и О.Г. Коротеевой, есть журнал отзывов «Горница», в котором Геннадий Фокин оставил следующую запись:
«Сегодня состоялось выездное заседание о Рубцове. Думают о встрече любители его поэзии от Белоруссии до Находки. Будет резонанс во всём Рубцовском мире. Друзья, читайте Рубцова при любой погоде! г. Находка, бухта Подсосёново, 19.08.02 г.». Все присутствующие расписались под его автографом. Кроме того, Г. Фокин каждому подарил свою книгу «Залив Америка».
Какие интересные страницы из жизни Н. Рубцова мы узнали от Г. Фокина! Он сумел дополнить воспоминания В.Сафонова, служившего на другом корабле и участвовавшего с Н. Рубцовым в одном литобъединении.
Нам предоставилась удивительная возможность опубликовать любопытный документ, который мы получили из архива.
«Архивные материалы о прохождении службы старшего матроса Рубцова Николая Михайловича» были собраны по поручению Начальника Генерального штаба Вооружённых сил Российской Федерации первого заместителя Министра обороны Российской Федерации Генерала армии Ю.Н. Балуевского. Это было сделано в 2006 году – к семидесятилетию со дня рождения Н.М. Рубцова.
Станислав Александрович Панкратов
Встреча с главным редактором петрозаводского журнала «Север», Станиславом Александровичем Панкратовым, произошла на пристани в Кижах. Станислав Александрович проходил вместе с Н. Рубцовым срочную службу на Северном флоте. Мы встретились летом 2004 г., когда он был в отпуске.
Панкратову было лет 70, когда мы с ним познакомились. Человеком он был колоритным: много повидавшим, обаятельным, могучим, по-мужски красивым. Журнал «Север» – его детище. «Привычное дело» В.И. Белова впервые увидело свет именно в этом журнале в 1966 году. В тяжёлые времена, в перестройку, журнал чуть не погиб: резко сократилось число подписчиков. В это время Панкратов был вынужден уйти из журнала. Вернувшись на должность главного редактора, Станислав Александрович обратился к истории Карелии и Петрозаводска, рассказывал в журнале о том, чем был славен этот край, что имел и что безвозвратно утерял. Главный редактор «Севера» с удовольствием поместил в журнале в № 11-12 за 2002 год все материалы, присланные из музея Н. Рубцова г. Дзержинска. Обещал опубликовать исследования сотрудников московского музея Н. Рубцова, которые могли бы заинтересовать читателей, – и опубликовал в 2004 году (№ 11-12) мою статью «За всё добро».
Воспоминания С.А. Панкратова касались его службы в Североморске в те годы, когда там служил и Николай Рубцов.
В нашей стране к морякам относятся уважительно, морская служба почётна. Да и сами моряки гордятся этой профессией и любят её. Об этом писал Рубцов:
Никем на свете не гонимый,
Я в этот порт явился сам
В своей любви необъяснимой
К полночным северным судам.
Но как же тяжела эта служба! Об этом и рассказал Станислав Александрович, служивший на одном из тридцати эсминцев – под названием «Окрылённый», а также состоявший вместе с Николаем Рубцовым в одном литературном объединении и имевший третий номер учётной карточки. Рассказ его оказался очень ярким и важным для понимания жизни поэта в те годы и прежде всего – для понимания его морских стихов. Этот рассказ будет интересен и для дочери Николая Михайловича, и для его внуков, и, надеюсь, для всех моих читателей.
«Служба на Севере отражалась на здоровье моряков. Особенно плохо её переносили моряки из южных регионов страны, да и из северных не лучше: многие ребята теряли зубы, лысели. Отражалась служба и на психическом состоянии людей. Были случаи, когда во время шторма с палубы смывало матросов в ледяную воду моря. Если через 15-20 минут моряка не поднимут на борт, считай, что он уже погиб. Такие случаи были. Трое матросов у нас как-то заживо сварились в пару. Сам я однажды чуть не сгорел – загорелась на мне роба. Сам себя спас. Матросское кладбище в Североморске постоянно пополнялось случайно погибшими.
Особенно тяжело было во время шторма, который мог не прекращаться иногда в течение целого месяца, а высота волны доходила до 5-6 метров. В это время почти все страдали от морской болезни. Не в состоянии были даже подняться в кубрик – лежали, как тюфяки. Ели селёдку, которая задерживала в организме жидкость, теряемую моряками во время рвоты. Особенно сильно качало в верхней части эсминца (именно там, где в тесной рубке работал Н.М. Рубцов дальномерщиком-визирщиком – М.П.). В машинном отделении тяжело было из-за шума и запаха масла. Но в это время всё равно надо было выполнять задание. Тот, кто мог подняться, убирал за всеми, мыл полы, выполнял задание за двоих, троих моряков: рассчитывал расстояние, принимал радиограммы, работал в машинном отделении и так далее».
После этого рассказа особенно понятны становятся стихи Рубцова «Шторм» и «Первый поход»:
Первый поход
От брызг и ветра
губы были солоны,
была усталость в мускулах остра,
На палубу обрушивались волны,
Перелетали через леера.
Казался сон короче
вспышки залповой,
И обострённость чувств такой была,
Что резкие звонки тревог внезапных
В ушах гремели,
как колокола.
И вот тогда
до головокружения
(Упорством сам похожий на волну)
Я ощутил пространство и движение...
И с той поры
у моря я в плену!
И мне обидно,
если вижу слабого,
Такого, что, скривив уныло рот,
В матросской жизни
не увидит главного
И жалобы высказывать начнёт.
Когда бушует море одичалое
И нет конца тревожности «атак»,
Как важно верить
с самого начала,
Что из тебя получится моряк!
Шторм
Нарастали волны громовые,
Сразу душно стало в рубке тесной:
В сильный шторм попал матрос впервые,
Заболел матрос морской болезнью,
Перенесть труднее, чем горячку,
Этот вид болезни. И встревоженно
Старшина сказал ему: «На качку
Обращать вниманье не положено!»
Про себя ругая шквальный ветер,
Скрыл матрос свое недомоганье
И, собравшись с силами, ответил:
«Есть не обращать вниманья!»
И, конечно, выполнил задачу,
Хоть болезнь совсем его измучила.
Верно говорят: «Моряк не плачет!»,
Не было ещё такого случая.
Это моряк Рубцов писал о себе.
О становлении Коли Рубцова как поэта тоже много важного рассказал когда-то Станислав Александрович. В литературном объединении, куда они входили, было 20-25 человек. Затем кто-то отсеялся, и осталось 15. Все это были замечательные люди. Некоторые прошли войну, повидали многое. Среди них были матросы, старшины, мичманы, офицеры. Но ни по возрасту, ни по званию между ними разделения не было.
В объединении были прекрасные рассказчики, очеркисты, поэты, сочинители флотских песен. Борис Ильинский из Киева знал много стихов Пастернака, «километры» стихов разных поэтов, имел тонкий, отточенный вкус. Или, например, капитан II ранга Лолит. Его стихией был театр. Был он, по-старому, морской интеллигент, необыкновенно начитанный, культурный, никогда не употреблял грубых слов. Там, где обучали молодых матросов, он создал матросский театр. После гибели своего друга взял на воспитание двух его дочек. Лолит был примером для всех.
Почти все члены литературного объединения в дальнейшем стали членами Союза писателей СССР. Способные все были. Юрий Кушак выпускал детские книги; Володя Соломатин работал в дальнейшем с С.А. Панкратовым в газете «На страже Заполярья», а затем стал заместителем ответственного секретаря газеты «Литературная Россия»; Лосото работал в газете «Комсомольская правда».
Рубцов тогда не был заметен, будучи на третьих ролях. Но самое главное в том, что он прикоснулся ко всему этому, – и то, что было в нём заложено, стало развиваться. Внешняя жизнь проходила как будто сама по себе, а внутренняя складывалась из того нового, что он получал в литобъединении.
На занятиях вырабатывался литературный вкус. Эта служба, я считаю, для Рубцова была удачей, биографическим счастьем, определённой школой и одновременно хорошей умственной нагрузкой, пищей для ума. Члены литературного кружка прошли те университеты, которые никаким образованием не заменить, – заключил С. А. Панкратов.
Творчестве Николая Рубцова отозвался Станислав Александрович высоко и сказал, что главное его достоинство в том, что «он всегда оставался самим собой».
10 апреля 2005 г. Станислава Александровича Панкратова не стало. Он умер от сердечной недостаточности.
Иван Алексеевич Костин
В Петрозаводске у нас произошла встреча с поэтом Гостиным, 1931 года рождения, бывшим узником детского концлагеря в Карелии. Иван Алексеевич поступил в литературный институт им. Горького в 1959 г. На третьем курсе к ним пришёл Николай Рубцов. В то время Костин восхищался поэзией своего земляка Владимира Морозова. Это был замечательный поэт, «пронзительный лирик», красавец, очень похожий на Есенина. Его все так и звали – «Есенин». Жизнь этого поэта оборвалась рано: он кончил жизнь самоубийством.
– Прошло время, и я понял, почему Рубцов выше Морозова, – рассказал Иван Алексеевич. – У Рубцова было обострённое чувство любви к России, он писал о самом сокровенном. Руководителем поэтического семинара у меня был Владимир Соколов, стихи которого я высоко ценил. В то же время я отмечал, что тема любви к России у Рубцова проходит выше, чем у Владимиру Соколова, ставшего в дальнейшем другом Николая. Рубцов замечательный поэт. Его стихи абсолютно просты. Николай не старался поразить своих слушателей громким чтением. Он был застенчивым, скромным парнем. Но в этом его стеснительно-сосредоточенном поведении просматривалось и нечто другое, когда человек знает цену своему дарованию. А он её знал.
Николай всегда прислушивался к заинтересовавшим его стихам и строкам других поэтов. Например, такой случай. Обратился он ко мне:
– Кто из ваших, петрозаводских, написал такие строки:
Я ослеп, хотя в порядке зренье,
Я оглох, хотя в порядке слух?..
– Да, наверное, какой-то графоман написал, – отвечаю.
Рубцов меня чуть за грудки не схватил, так был возмущён моими словами.
От Ивана Алексеевича мы впервые узнали, что он часто видел Рубцова в сапогах (а не в валенках).
– Внешне, в одежде, он не отличался от других студентов, но при галстуке я его никогда не видел, – продолжал Костин. – Небольшого роста, щупленький, чаще молчавший на людях. Мне он поначалу показался замкнутым и излишне отрешённым от окружающего. Его редко можно было встретить в одиночестве – популярность его росла не только в студенческих кругах. Его окружали как хорошие приятели, так и случайные прилипалы, от которых ему иногда становилось трудно отделаться, чтобы обрести заветное уединение. В глазах у него была всегда работа. Думаю, что он всё время сочинял стихи.
Эти слова «работа в глазах Рубцова» мы слышали не раз и от вологодской поэтессы Н.В. Груздевой. Как точно, в разное время, не сговариваясь, определили выражение глаз Рубцова два поэта из разных городов России.
Иван Алексеевич продолжал:
– В редакциях к Рубцову относились несправедливо, это его уязвляло, он мучился и понимал, что его недооценивают. В Литинституте он дружил с вологжанами: В. Беловым, В. Коротаевым, О. Фокиной. В общежитии Рубцов жил на втором этаже с ленинградским поэтом Сергеем Макаровым. В это время Белов очень сошёлся с Астафьевым, и они всё говорили, что поедут в Вологду укреплять писательскую организацию.
В 1965 г. Костин учился на заочном отделении. Однажды Иван Алексеевич с поэтом Лысцовым зашли в гости к Василию Белову. Белов жил один, но в это время у него постоянно обитал Николай Рубцов. В углу комнаты лежал сноп ржаной соломы, которая очень пригодилась Рубцову – он на ней спал. Спустя много лет Василий Иванович Белов не мог припомнить этого ржаного снопа, но до сих пор перед глазами Костина стоит картина: вечер, комната Белова и сидящий на соломе Рубцов, протирающий со сна глаза.
Талисман от Рубцова
Как много хороших людей окружало Н. Рубцова! Со временем они стали талантливыми писателями, поэтами, литературоведами. Сочувствуя всем жизненным невзгодам Николая Михайловича, друзья ничего не могли изменить: они не имели той власти, какую имели чиновники, а последним было не до Рубцова. Вспоминаются слова вологодской поэтессы Нины Груздевой: «Мы ничем не могли ему помочь».
Друзей Рубцова знают многие. Об одном из них, человеке, который постарался поддержать Николая Михайловича в трудный период его жизни, мне хотелось бы рассказать.
Валерий Петрович Аушев – писатель, академик, познакомился с Рубцовым в конце шестидесятых годов. Знакомство состоялось заочно, когда Аушев впервые прочитал его стихотворение в книге «Дни поэзии Севера 1967 г.»:
С моста идёт дорога в гору.
А на горе – какая грусть! –
Лежат развалины собора,
Как будто спит былая Русь.
Былая Русь! Не в те ли годы
Наш день, как будто у груди,
Был вскормлен образом свободы,
Всегда мелькавшей впереди!
Валерия Петровича это стихотворение ошеломило. Уже позже он писал: «Нужно было обладать особым чутьём, аналитическим даром, чтобы на исходе 60-х годов заявить, что «наш день... был вскормлен образом свободы, всегда мелькавшей впереди». Не о самой свободе говорит поэт, а лишь о её образе, маячившем впереди, но никогда недостигаемом! Россия никогда по-настоящему не знала, не вкусила истинной свободы!»
Первая встреча Рубцова и Аушева состоялась в Архангельске в 1969 году в гостях у начинающей поэтессы И.П. Яшиной. Рубцов тогда показался Аушеву сумрачным, каким-то потухшим, но как только заговорили о детских стихах, вспомнил свою дочку Леночку и сразу оживился. Много говорил о своей шестилетней дочери, рассказывал, как учит её писать буквы, как не удаются ей «М» и «Е».
Последняя встреча двух поэтов произошла в октябре 1970 года. В Архангельске проходила выездная сессия писателей Севера. Был приглашён и Рубцов. До этого в жизни Николая Михайловича произошло много событий. Настроение у Рубцова было прекрасным, вышел его четвёртый сборник стихов «Сосен шум». В августе Николай Михайлович получил гонорар и впервые в жизни заказал себе в ателье костюм.
В новом костюме, сияющий, явился перед своей соседкой по подъезду Зоей Богачёвой. Та, увидев его, воскликнула:
– Николай Михайлович! Какой вы сегодня красивый!
Лицо Рубцова расплылось в улыбке, глаза засветились радостным блеском:
– Зоечка, еду в Архангельск! На сессию!
– Счастливого вам пути! Будьте здоровы! – воскликнула Зоя.
Именно в этом тёмно-синем костюме Рубцов и запомнился Аушеву на Архангельской сессии.
Но, как всегда случалось с Рубцовым, в Архангельске его ждали большие неприятности. В гостинице «Северная Двина», ночью, когда он возвращался с Егором Исаевым из номера В.П. Астафьева, он громко разговаривал и на замечания инструктора отдела культуры ЦК КПСС Н.П. Жильцовой нагрубил ей. Скандал дошёл до СВ. Михалкова. Рубцову пришлось извиниться перед женщиной, которая в ответ на извинения воскликнула:
– Ах, Рубцов! Если бы я не читала ваших стихов!..
Рубцов нагрубил и Михалкову, а тот в свою очередь потребовал лишения его делегатских полномочий. «Рубцов был вольным человеком в ПОЭЗИИ и подневольным в нищете», – пишет в своих воспоминаниях Валерий Петрович.
Рубцов был удручён из-за произошедших событий. Место Николая Михайловича в зале осталось пустым, и поэту не удалось услышать, как хорошо о нём в своём докладе высказался С. Орлов и даже прочитал его стихи:
В деревне виднее природа и люди.
Конечно, за всех говорить не берусь!
Виднее над полем при звёздном салюте,
На чём поднималась великая Русь!
В это время Аушев был главным редактором архангельской газеты «Северный комсомолец» и состоял в комиссии по организационным вопросам проводимой сессии. Он сделал всё, чтобы не отправляли Рубцова обратно в Вологду. Ранним утром провёл Рубцова на теплоход, который должен был отправить делегатов в село Холмогоры, а затем в село Ломоносово на большие торжества у памятника Ломоносову и в Доме культуры.
Рубцов благодаря Аушеву побывал везде и даже читал стихи в Доме культуры. Настроение его постепенно улучшалось. А когда Валерий Петрович предложил поэту побывать у своего друга, отец которого является мастером художественной резьбы по кости, – Рубцов почти совсем «отошёл». С большим интересом он рассматривал, как работал мастер и даже не безуспешно попробовал сделать что-то сам. Получил в подарок ладью из кости.
После застолья читал стихи «Тихая моя родина» и «Поезд». Стихи и чтение понравились всем. Поэт оживился, повеселел, но, «памятуя о происшествии с московскими чиновниками от литературы», злоупотреблять гостеприимством не стал. Надо было торопиться. Решили плыть ближним путём на лодке с 30-сильным мотором «Вихрь». Стемнело, поднялась волна, во время переправы потеряли вёсла. Сели на мель. Вода ледяная. Рубцов не растерялся: вынул со дна лодки ружьё и с его помощью стронул её с места. Когда вышли на пристань у села Холмогоры, Рубцов наступил на какой-то камень. Поднял его, рассмотрел. На одной из сторон камня была глубокая выемка. Камень заинтересовал его, и он сунул его в карман.
После этой поездки у друзей появилось какое-то тёплое чувство друг к другу. И по прошествии некоторого времени Николай, вынув камень из кармана, передал его Валерию и сказал:
– Дарю тебе, как талисман, на счастье. В выемку ты будешь вставлять перо.
Вспоминая события тридцатипятилетней давности, будучи гостем нашего музея 23 апреля 2005 г., Валерий Петрович показал нам этот камень и пустил его по рядам, чтобы каждый подержал заветный дар в своих руках.
Когда камень вернулся к нему, сообщил: «С октября 1970 года этот камень приносил мне только счастье, и я хочу подарить его вашему музею, чтобы память о Николае Михайловиче вы хранили вечно».
Два стихотворения
Николай Рубцов встретил на своём пути Гету Меньшикову. И родились такие стихи:
Зимняя песня
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звёздами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.
Светятся, тихие, светятся, чудные,
Слышится шум полыньи...
Были пути мои трудные, трудные.
Где ж вы, печали мои?
Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное – всё забывается,
Светлые звёзды горят!
Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звёздами нежно украшена
Тихая зимняя ночь...
* * *
«Чудный месяц плывёт над рекою»,
Где-то голос поёт молодой.
И над родиной, полной покоя,
Опускается сон золотой!
Не пугают разбойные лица,
И не мыслят пожары зажечь,
Не кричит сумасшедшая птица,
Не звучит незнакомая речь.
Неспокойные тени умерших
Не встают, не подходят ко мне.
И, тоскуя всё меньше и меньше,
Словно бог, я хожу в тишине.
И откуда берётся такое,
Что на ветках мерцает роса,
И над родиной, полной покоя,
Так светлы по ночам небеса!
Словно слышится пение хора,
Словно скачут на тройках гонцы,
И в глуши задремавшего бора
Всё звенят и звенят бубенцы...
В этих двух стихах Н. Рубцова отразилась вся суть его поэзии: вдохновлённость, молитвенное отношение к миру, величие души. Стихи наполнены бесконечной влюблённостью в родную землю, душевной чистотой, особым, по-рубцовски пронзительным ощущением вечности.
Написаны они не случайно. В этот период поэт был на подъёме, он верил в будущее, он был влюблён...
Впервые эти стихи услышала его любимая в феврале 1963 года. После благополучно закончившегося первого конфликта и успешной зимней сессии в Литературном институте поэт приехал в Николу к жене, Генриетте Михайловне Меньшиковой, которая ждала ребёнка. Гуляя по зимней Николе, Рубцов и прочитал ей эти стихи.
Это был период надежд, веры в будущее, поэт прощался с печалями, тоской, прошлым, которое оставалось там, в старой жизни, и начиналось время покоя, радости, творчества. «Трудное, трудное всё забывается, светлые звёзды горят» и «'тоскуя всё меньше и меньше, словно бог, я хожу в тишине». «Тоска, неспокойные тени, печали, трудные пути» и «надежда, светлые звёзды, покой», особенно «покой» – вот основной рефрен этих стихов. Какие же печали оставили, наконец, поэта?
Когда-то, в той далёкой жизни, была у маленького Коли большая, дружная семья. Детей было семь человек. В шесть лет мальчик остался полным сиротой. Он видел страшную картину тяжёлой и продолжительной смерти любимой старшей сестры Наденьки, которая часто заменяла ему больную мать. Надюшка любила Колю, чудным «ангельским» голосом, как говорил отец, пела ему песни, ухаживала за ним, гуляла с братцем. Затем умирает мать, а через два дня умирает самая младшая семимесячная сестрёнка. Отец ушёл на фронт. Детей отдали в разные детские дома. Отсюда и эти строки: «Неспокойные тени умерших». И оттуда же, из войны, «...пугают разбойные лица...» и «...незнакомая речь...»
Немного ли выпало переживаний этому маленькому человеку? Первые стихи родились у будущего поэта в шесть лет и начинались они словами: «Вспомним, как жили мы с мамой родною...» Уже в 1942 году Рубцов выразил всю боль и страдание детей войны, их недетское сиротское горе.
По окончании семилетки в Николе – два незаконченных техникума, тяжёлый труд на рыболовецком траулере, четыре года службы матросом в Североморске, далее – кочегар и шихтовщик на Путиловском заводе в Ленинграде. Несмотря на изматывающий труд, несмотря на усталость, на бесконечное недосыпание (учёба, а по ночам – стихи), у Рубцова – большое творческое напряжение.
В это время наступает новая полоса в жизни поэта. В августе 1962 года он поступает в Литературный институт. Радостный и окрылённый, он едет в Николу. С вечеринки, когда провожали новобранцев в армию, и начинается их роман с Гетой. Рубцов влюбляется в эту скромную девушку, их связывает много общих воспоминаний. Он предлагает ей руку и сердце – свадьбу играют зимой. Время идёт. Надо отправляться в институт. Вскоре ему приходит известие от жены о том, что она ждёт ребёнка. Гета сообщает, что переехала в Ораниенбаум, устроившись почтальоном, чтобы быть ближе к мужу. Не имея постоянного адреса, Рубцов оставил Гете адрес своего ленинградского общежития, откуда ему и переслали письмо жены.
Гета, устроившись на работу, получила место в общежитии. Однажды прибегает к ней подруга и взволнованно сообщает, что Гету спрашивает какой-то молодой человек, хорошо одетый, в шляпе, сияющий и улыбающийся. Этим молодым человеком оказался Николай Рубцов. Он разыскал Гету и приехал к ней, чтобы убедить вернуться в Николу (к матери), так как беспокоился о её положении.
Об этом времени вспоминает и А.И. Чечётин, однокурсник Рубцова по Литературному институту. Познакомился он с Рубцовым через Эдика Крылова, студента семинара драматургов, который жил в одной комнате с Николаем. Когда Чечётин услышал чтение Рубцовым «Я буду скакать по холмам...», понял, что это незаурядная личность. Он подружился с Николаем и очень полюбил его. У них было много общего. Анатолий учился на заочном отделении, одновременно работал бетонщиком на заводе, неплохо зарабатывал и подвозил Рубцова к себе домой на такси. Николай познакомился с женой и двухлетним сыном Чечётина. Часто они друг через друга передавали приветы жёнам и детям. Их сближала не только учёба, одинаковое семейное положение, но и любовь к природе. Они оба любили закаты солнца, тишину.
Когда в 1967 году вышла «Звезда полей» Рубцова, приятели купили в магазине на Профсоюзной улице 12 книг, и одну из них Николай Рубцов подписал: «Толе, Анатолию Чечётину на вечную память. 6 мая 1967 г.».
Чечётин видел, что Рубцов одинок в Москве, ни за кем не ухаживает и сторонится лёгких связей. Стихи Рубцова «Зимняя песня» и «Чудный месяц...» Анатолий Иванович услышал в самом начале знакомства с Колей и понимал, что, они написаны под влиянием сильных чувств.
Об этом же говорит и Н.В. Попов, также учившийся в это время в Литинституте. Он уверен, что такие стихи может написать лишь человек, в жизни которого произошли изменения в лучшую сторону, может быть, – любовь, которая захватила и возвысила его.
В это время Рубцов был счастлив. Поступление в институт, рождение дочери, осознание того, что есть на земле уголок, где его всегда ждут, привнесло в его мятущуюся душу умиротворение. Недаром даже в августе 1970 года Рубцов говорил А.С. Мартюкову, другу детства ещё по детскому дому, о своей личной жизни: «Всё, что говорят обо мне, – несерьёзно. Гета меня всегда ждёт». И мольбой звучат слова Николая Михайловича обращенные к жене во время одной из последних встреч: «Родные мои, не покидайте меня! Я погибну без вас!»
Благодаря Гете «неспокойные тени умерших не встают, не подходят» к нему, и, все меньше тоскуя, он «словно бог» ходит «в тишине». Ушли все печали оттого, что «скромная девушка» улыбалась поэту. За то «чувство радости», которое появилось у поэта, за «надежды», за то, что ушли «печали», за «светлые ночные небеса», да и за появление этих двух необыкновенно лиричных и светлых стихотворений, мы должны быть благодарны Генриетте Михайловне Меньшиковой. Не каждой женщине и жене посчастливилось вызвать к жизни такие стихи.
Период 1962-1965 гг., связанный с Гетой, называют «болдинской осенью» Рубцова. Он пишет лучшие свои стихи: «Я буду скакать...», «Видения на холме», «Русский огонёк»... Только этого было бы достаточно, чтобы встать в один ряд с классиками русской поэзии. А были ещё и «Прощальная песня», и «В горнице», и «Тихая моя родина»!..
За очень короткий срок своей жизни Н. Рубцов вернул присущее русской поэзии классическое мировое звучание, которым отличалось творчество Пушкина. Его поэзия – наше национальное достояние, вершина великой культуры. Известный литературный критик Юрий Селезнёв творчество Рубцова и Белова назвал «вологодской школой», «вологодским возрождением».
Явление это далеко не местное – оно распространилось по всей России, перешло наши рубежи и в настоящее время имеет всемирное значение.
Рубцов убит в расцвете творческих сил, поэтому необходимо дальнейшее углублённое изучение его жизни и творчества, поиски всё новых и новых фактов для объяснения и понимания того или иного его произведения. Делать это надо скорее, пока не ушли люди, знавшие и искренне любящие его. Потомки будут нам благодарны.
У Алексия, человека Божия
В конце марта 2005 г. в Москву в Новоспасский монастырь были привезены мощи Св. Алексия, человека Божия. Весть об этом распространилась быстро, и я захотела приложиться к его мощам.
Вышла из метро, дошла до монастыря и сразу поняла, что очереди нет ни начала ни конца. Стоять придётся несколько часов. В ожидании люди делились своими бедами, рассказывали, какие горести привели их сюда и каких чудес ожидали от Алексия, Божия человека. Кто-то просит защиты от бюрократов-чиновников, кто-то молит избавить сына от гордыни и тщеславия, иные просят здоровья у чудотворца. Невольно включилась в беседу и я – благо торопиться некуда. На вопрос, что привело меня к Св. Алексию, человеку Божию, ответила честно, что хотела бы получить помощи в моих рубцовских делах. И стала читать стихи Н. Рубцова.
Стихи были так созвучны настроению людей, стоявших к мощам святого, что они стали просить меня почитать ещё и ещё.
Одна женщина, назвавшаяся Галиной Николаевной, попросила прочитать «Журавли», «Видения на холме» и затем ещё что-то. Вокруг нас собралось изрядное количество людей. Все слушали с большим вниманием, заинтересованно и печалились, что мало знают о поэте и его стихах. Заметив,' что Галина Николаевна знает поэзию Рубцова, я спросила её, как она познакомилась с. его стихами, и услышала рассказ:
– Я тяжело болела сердцем, не выходила из дома. Одна радость была у меня – радио, по нему-то я и услышала стихи Рубцова. Стала переписываться с одной женщиной из Вологды по имени Нина, ни отчества, ни фамилии не помню. По моей просьбе она присылала мне переписанные от руки стихи поэта.
– Нина!? А где жила эта женщина? – с интересом спросила я.
– Жила она в доме, где жил и погиб Н. Рубцов.
– Так это же Нина Павловна Зиновенко! Я писала о ней в первой части своей книги в главе «Наши вологодские друзья».
– Да, да! Так и вы её знали? Она ведь умерла, как сообщила мне в письме её дочь.
– Да, и дочь, Татьяну Николаевну, знаю. О ней я тоже писала, она привечает всех московских рубцововедов. А сама Нина Павловна – бывшая участница Великой Отечественной войны, дошла до Берлина и расписалась на Рейхстаге.
– Галина Николаевна, – говорю я и спрашиваю, – а не вы ли через Нину Павловну искали одно стихотворение Н. Рубцова, «Ночное» («Если б пои не болели мозги/Я бы заснуть не прочь...»)} Нина Павловна показывала мне это письмо, в котором одна тяжело больная женщина, услышав по радио это стихотворение, просила прислать его. И теперь, когда читаю «Ночное», всегда вспоминаю это письмо, и эту одинокую женщину, так полюбившую творчество Николая Михайловича.
– Да, это я просила прислать мне эти стихи, – ответила Галина Николаевна.
Когда приблизились к храму, все замолчали, погрузившись в молитву. И вскоре были уже в храме. Подхожу к мощам Св. Алексия, человека Божия, благодарю его за свершённое чудо – неожиданную встречу с духовно близкими людьми, прошу помощи в моих делах.
Своих новых друзей я упустила из виду, и у меня возникло чувство сожаления, что не успела попрощаться с ними. Выхожу и вдруг уже с крыльца вижу их, стоящих отдельно, в сторонке.
– Как, вы ещё здесь? Вы не ушли? – изумилась я.
– Да разве мы можем уйти не попрощавшись! Мы ведь теперь породнились.
Расходились с тёплым чувством, с ощущением причастности к промыслу Божьему, преисполненные радости и надежды.
Ну разве не чудо произошло с нами 30 марта, в день памяти Св. Алексия, человека Божия?!
Без названия
Давая оценку творчеству Н.М. Рубцова, писатели, композиторы, литературоведы находили очень точные слова: «молитвенное отношение к миру» (Ф. Абрамов), поэзия Рубцова – «...это живые куски, оторванные от сердца» (Г. Свиридов), «рукой Рубцова водила неземная сила» (В. Белков), «спасибо ему от нас запоздалое за красоту и пронзительность его поэзии» (Г. Горбовский).
У поэзии Рубцова есть ещё одна особенность – поэзия объединяет людей независимо от возраста, национальной принадлежности, профессии. Мы уже отмечали, что рубцовские музеи и центры создаются по всей стране людьми самых разных специальностей. Существует своеобразное братство людей, причастных великому поэтическому наследию Рубцова.
Часто поэзия Рубцова объединяет и семьи. Так, рубцововед из г. Артёма Приморского края З.И. Дубинина работает вместе со своей внучкой О. Дубининой.
Мне также повезло: вместе со мной работает моя дочь, Ольга Николаевна Полётова. Откровенно говоря, без её помощи не удалось бы собрать вещевой материал для Музея, да и самого Музея, каким мы его можем сейчас видеть, не было бы.
Именно с этого и началась наша совместная работа. Перед открытием Музея мы поехали на родину Рубцова, чтобы найти хоть что-то из вещей поэта. В селе Никольском Ольгу сразу полюбили. Вспоминая тот или иной предмет из с. Николы, она обычно добавляет:
– Это моя подружка дала... Это мне подружка рассказала.
Благодаря дружескому расположению к моей дочери Татьяна Ивановна Агафонова-Решетова так много рассказала о своих отношениях с Рубцовым. Ольга умеет привлечь к себе людей, быстро всё схватывает, очень аккуратна и обязательна в выполнении каких-либо дел. Разобрала громадный архив Музея, сделала альбомы с фотографиями поэта и наших встреч с людьми, его знавшими. Часто я употребляю местоимение «мы», говоря о каких-то делах. Это значит я с Олей.
По инициативе моей дочери часы, смутившие Н. Рубцова своим боем (см. часть I, рассказ «Нина Васильевна Груздева, вологодская поэтесса»), были сфотографированы, а фотография находится в нашем Музее.
Тёмно-коричневое пятно, выступившее на иконе Рубцова у Нинели Старичковой в дни тридцатилетней годовщины со дня его гибели, также заметила моя дочь. Благодаря ей фотография этой иконы была послана во многие музеи Рубцова.
В деревне Космово Междуреченского района Вологодской области, где часто бывал в гостях Николай Михайлович и, по деревенскому обычаю, не раз чаёвничал, Ольге удалось достать самовар, из которого поэт пил чай. Всего не перечислить.
Вместе с Олей мы участвовали в открытии мемориальной доски 26 декабря 2005 г. в д. Космово на доме семьи Агафоновых. «5 этом доме в 50-60-х годах XX века неоднократно гостил Николай Михайлович Рубцов».
Организация вечеров, поездки, связь с рубцововедами из разных городов, осуществление записи на аудиокассеты с чтением стихов самим поэтом, а также песен на стихи Рубцова; фото- и видеосъёмка, решение юридических вопросов и многое-многое другое лежит на её плечах.
В.Н. Корбаков – народный художник, член-корреспондент академии художеств СССР
В сентябре 2005 г. мы с Ольгой Николаевной были гостями у В.Н. Корбакова. Вот его рассказ.
«Летом 1970 г. я отдыхал в Ферапонтово, где была дача художника Ю. Петрова. Моими гостями были болгарский художник Лютен Прашков с женой, Николай Рубцов, художники Валентин Малыгин и Вячеслав Сергеев, а также представительница областной культуры.
С утра Рубцов наловил много рыбы. Мы с удовольствием её ели. Потом начали прыгать через костёр.
Коля тоже прыгал. Затем Рубцов стал придираться к женщинам. И я вызвал его на разговор и пригрозил «набить ему морду», если он не прекратит. На что Рубцов ответил ему: «Не сможешь!»
– Почему?
– Я – гений.
– Я превращу твою гениальную рожу в блин.
Рубцов несколько успокоился и пошёл спать в сарай. На следующий день рано утром чистенький и умытый Рубцов, чтобы загладить свою вину, взял гармонь и стал петь на свои стихи песни. Пел так, что заставил плакать всю нашу компанию. Болгары были потрясены этим «концертом». А через несколько месяцев Корбаков получил из Болгарии письмо от своих друзей: «Слышали, что в России убит поэт Рубцов. Тот ли это поэт, что поразил своими стихами и песнями нас?» Получив утвердительный ответ от Владимира Николаевича, они выслали фотографию, сделанную в Ферапонтово женой художника Прашкова, и соболезнование по убитому поэту.
На наши вопросы о том, каким запомнился Рубцов Владимиру Николаевичу, художник ответил: «Николай Михайлович был интеллигент, стыдливый и скромный. Серьёзно умный. Не мог никого никогда обидеть. После его гибели я предложил поставить его гроб в доме художника. Похороны были шикарные и многолюдные. Всё было украшено елью. Народу было много, стол был шикарный. Слава к поэту стала приходить после его гибели ».
Автографы Николая Рубцова
Однажды раздался телефонный звонок: – Только что был у вас в Музее, никого не застал из сотрудников и положил в ящик стола автографы Коли Рубцова.
Это был Н.В. Попов, однокурсник Рубцова по Литинституту, бывший председатель студенческого комитета. После окончания обучения Попов подрабатывал в институте и получил комнату в общежитии. У него часто жил Рубцов, когда приезжал в Москву.
– Какие автографы? Неужели подлинники?!
– Да, да, подлинники.
С замиранием сердца срочно отправляюсь в Музей, боясь, как бы такие ценные документы не исчезли. Ни с кем из сотрудников не разговаривая, кидаюсь к заветному столу, выдвигаю ящик. В целлофановой папке лежит стопка бумаги. Часть стихов напечатана на машинке, другие написаны карандашом или синими и фиолетовыми чернилами, с подписью «Рубцов» и без подписи.
Пока везла их домой, думала: «Как много людей вокруг, и никто не знает, какое чудо у меня в руках! Автографы самого Рубцова! Везу то, что будут изучать специалисты, может быть, не одно столетие, по строчке, по буковке, через лупу будут разглядывать эти пожелтевшие, надорванные в некоторых местах страницы, спорить и восхищаться. У каждого листочка своя история. В каком году это было написано? На какой машинке напечатано? Где писал? Почему не закончил? Как долго вынашивал то или иное стихотворение, по привычке мысленно не раз переписывая и исправляя, прежде чем они лягут на бумагу?..»
Приехав домой, разложила перед собой бесценные листочки. Стала читать. Стихи, не подписанные поэтом, явно принадлежат Рубцову. Вот одно из них:
Я уезжаю...
Мучит тайна.
Однажды на заре проснусь
И золотое имя Таня
Под звон листвы произнесу.
А между тем на всю планету
Вновь ветер холода надул...
Тоскуя, в Вологду поеду
И этот чудный взгляд найду.
Живые силы хлынут в жилы.
И опьянею я слегка.
И, может быть, впервые в жизни
Растают на душе снега...
Стихи нигде не публиковались. Первая мысль: они посвящены Татьяне Агафоновой, первому юношескому увлечению поэта. Строки «золотое имя Таня», «Тоскуя в Вологду поеду», «мучит тайна» указывают на неё. Когда гостили у Татьяны Ивановны Решетовой-Агафоновой, неожиданно для неё прочитали эти стихи. Они прозвучали как послание из прошлого, из далёкой юности.
Следующее неопубликованное и неподписанное стихотворение посвящено Гоголю. Стихотворение не окончено, но даже несколько строк образно и ярко передают отношение Рубцова к Гоголю:
К окну идут озябшие берёзы...
В краю далёком, в голубой тиши
Сижу за книжкой гоголевской прозы.
Как душу жжёт огонь его души!
Мы тоже пишем широко, да уже,
Завидуем иному: «Ишь, удал!»
Забыв о том, что Гоголь «Мёртвым душам»
Живую душу всю, как есть, отдал.
В какой-то газете было написано воспоминание однокурсника Рубцова по Литературному институту, который присутствовал при сдаче Николаем Михайловичем экзамена по литературе самому профессору С.И. Машинскому, автору монографии о Гоголе. Этот студент писал, что Рубцов целые страницы из прозы Гоголя знал наизусть и был рад билету, доставшемуся ему, так как там были вопросы о творчестве Гоголя. Отложив в сторону билет, Рубцов и профессор мирно беседовали, затем о чём-то стали спорить. Рубцов утверждал – профессор отрицал. Спор зашёл в тупик. Тогда профессор заявил:
– Ну хорошо. Если вы принесёте мне книгу, где написано, что Гоголь так высказался, я тут же ставлю вам «пятёрку» за экзамен.
Рубцов побежал в библиотеку, и профессор смог удостовериться, что Гоголь именно так и говорил, как утверждал Рубцов.
Воспоминания об этом случае и впечатление от только что прочитанного стихотворения Н. Рубцова о Гоголе натолкнули меня на мысль позвонить известному литературоведу Игорю Петровичу Золотусскому. Выслушав прочитанные мною строки, он воскликнул:
– Да, да, именно такие чувства и вызывает проза Гоголя!
Радость открытия не давала покоя. Решила узнать мнение профессора МГУ, филолога Воропаева Владимира Алексеевича. К сожалению, его не оказалось дома. К телефону подошла его сестра Людмила Алексеевна и, услышав стихи Рубцова, пришла в восторг. Оказалось, что она большая почитательница поэзии Николая Михайловича и считает его одним из лучших поэтов России.
Не буду комментировать все автографы (их около двадцати), находящиеся в скромной целлофановой папочке, тем более что я не специалист. Но один автограф вызвал у меня особое, тёплое чувство. Дело в том, что мне очень близко творчество В. И. Белова, и всегда, когда провожу экскурсию в нашем Музее или беседы на вечерах памяти Н.М. Рубцова, я рассказываю об их дружбе с В.И. Беловым. Обращаясь к аудитории и особенно к школьникам, спрашиваю, читали ли они «Привычное дело» Белова. Советую прочитать эту книгу и убеждаю, что над каждой строчкой можно и плакать и смеяться одновременно.
Однажды В. И. Белов позвонил мне и спросил, что из его произведений прислать в наш Музей Рубцова.
– Если можно, «Привычное дело», – ответила не задумываясь. Правда, потом стало неловко: книга вышла давно и, возможно, у писателя не было лишнего экземпляра.
Вполне понятно, какое волнение вызвал у меня следующий автограф:
«г. Вологда, ул. Ленина, 17, Союз писателей. Белову Васе. Прочитал «Привычное дело». Очень радостно. Спасибо. Будь здоров ради бога = Рубцов =»
Эта записка написана фиолетовыми чернилами, внизу, слева под текстом, большая фиолетовая клякса. Почерк Рубцова энергичен, широк и размашист, записка занимает практически весь лист, а слова «Белову Васе» особенно крупны. Кажется, что автора переполняют чувства, и это нашло отражение в написании букв. Такой почерк характерен для человека очень щедрого, эмоционального. Звоню Попову. Прежде всего спрашиваю, как попали к нему автографы Рубцова и откуда записка к Белову. Николай Васильевич рассказал, что Коля Рубцов часто останавливался у него, оставлял свои стихи. Так они оказались в архиве самого Николая Васильевича.
Прочитав «Привычное дело», Рубцов был в таком восхищении, что сразу побежал на почту, чтобы отправить телеграмму своему другу, а черновик её остался в комнате Попова.
Как же хотелось послать копию этого автографа Василию Ивановичу Белову! Было много вопросов к другу Рубцова. Но побоялась, вдруг разволнуется человек. Не случайно в своём стихотворении «На смерть Рубцова» Белов писал:
Но губят меня не они, не враги, –
Друзья уходящие губят.
И всё-таки решилась: послала и копию записки, и свою «самиздатовскую» книжечку «Н. Рубцов. Малоизвестные факты биографии». Получила ответ: «Дорогая Майя Андреевна! Вы меня совсем допекли и смутили». Далее Василий Иванович писал о своих планах будущей работы, о которой., по понятным причинам, «говорить не буду». Закончил он письмо следующими словами: «Но пока собрался съездить на Афон. Там помолюсь за Колю, и свою матушку, Анфису Ивановну, и отца, Ивана Федоровича. Сколько пробуду на полуострове, не знаю...»
Изучать и оценивать каждый полученный автограф – дело филологов и литературоведов. Нашей главной задачей мы ставим найти все, что связано с именем Рубцова, и сохранить это для людей. Поэтому, сделав ксерокопии каждого автографа, мы послали их специалистам: Валентине Дмитриевне Зинченко – составителю трёхтомника «Н. Рубцов»; руководителю рубцовского Центра в г. Вологде – Вячеславу Сергеевичу Белкову; в Никольский музей – Галине Алексеевне Мартюковой; в Петербург, в музей при библиотеке им. Н.М. Рубцова – Татьяне Алексеевне Абрамовой; в Дзержинский музей Н. Рубцова – Альбине Викторовне Потаповой и т. д. Список можно продолжить.
Каждую вновь найденную фотографию или чьи-либо воспоминания, какие-либо уточнения биографии поэта, аудио- и видеокассеты с записями наших вечеров (а в данном случае автографы Рубцова) мы рассылаем по всем уголкам нашей страны. Мы не претендуем на авторство или первооткрывательство. Наша цель проста: пусть ничто не будет забыто. Мельчайшие, порой незначительные факты биографии великого поэта должны сохраниться для потомков. Это очень важно для будущих исследователей, для нашей культуры, наконец. Именно это явилось основанием для создания Музея и Центра Рубцова в Москве, а также для написания этого труда. Не судите строго.
В заключение второй части хочется привести строки из газеты «Вологодский комсомолец» от 5 декабря 1965 года: «Поэзия Н.М. Рубцова привлекает нас своей простотой... Давняя знакомость увиденного, пройденного и обжитого захватывает и долго не отпускает... Ни одного лишнего движения, ни одного лишнего звука». Его стихи отличает «...и бережливость слова, и чувство объёмности, и влечение к стройности звукописи, и гармония образов... Рубцов знает и любит русскую классическую поэзию. Он чувствует ясность Пушкина. Ему близок афоризм Тютчева. Он улавливает светотеневую игру фетовской лирики. Ему мила есенинская нежность...»
Nikolaj Rubcov «Komm, Erde»
1 мая 2005 года в московском музее Н. Рубцова прошла презентация переведённого на немецкий язык и вышедшего в Германии в конце 2004 года сборника стихов Рубцова. Как легли стихи на немецкий язык – это большая тема для филологического исследования.