Ходили мы с ним гулять и на Каменную гору. Хотел взять меня под руку, а я застеснялась, мне было не по себе.
Он мне во время прогулок много и очень хорошо читал свои стихи. Помню, например, его «Ворону».
У меня было ощущение, что Рубцов – городской человек, как будто в первый раз приехал в деревню. Он так восторгался природой! (Говорил так ласково: «Рябинка, берёзка ...»). Когда мы шли по берегу Кол-пи, его глаза как будто были распахнуты и светились, он восхищался берегом, рекой, травой и т. д.
Одет был очень скромно. Хотя стояла осень, на нём были только джемпер и пиджак.
Вилиор Иванов постоянно мне передавал приветы от Рубцова.
Он запомнился с самой лучшей стороны. Встречи с ним остались в моей памяти как праздники.
Пожалуй, чаще всего в Бабаево он ездил к Вилиору Иванову. На мой взгляд, между ними было полное взаимопонимание, родство душ: оба свободные, интересные, у них был общий язык, понятный им.
Я долго хранила листок с одним их моих юношеских стихотворений, которое редактировал Николай Рубцов, но пока его не могу обнаружить в семейном архиве.
О встрече с поэтом Н. Рубцовым осенью 1967 года в Бабаевской районной библиотеке (Воспоминания Зои Васильевны Пестеевой, работника Бабаевской центральной районной библиотеки)
Мне (тогда я носила девичью фамилию – Киселёва), только что принятой на работу заведующей читальным залом районной библиотеки, 19-летней работнице библиотеки, только ещё осваивающей азы этой интересной и трудной профессии, ранней осенью 1967 года посчастливилось встретиться с вологодским поэтом Николаем Рубцовым.
60-е годы отличались особым интересом к поэзии и, соответственно, к поэтам. Ещё учась в школе № 1 г. Бабаево, я присутствовала на встречах учащихся с вологодскими поэтами: С. Викуловым, В. Коротаевым, Б. Чулковым. В школе проходили вечера поэзии, было очень модно читать стихи, дарить друг другу поэтические сборники любимых поэтов и т. д. Поэтому когда за порог мрачноватого деревянного здания районной библиотеки шагнули двое незнакомых мужчин в сопровождении знакомого мне местного журналиста и начинающего поэта Вилиора Иванова, я, подменяющая на время обеда работника абонемента, сразу узнала в высоком мужчине в коричневом в рубчик полупальто, в красном шарфе на длинной шее (он сразу бросался в глаза) Николая Рубцова, фотографию которого рассматривала, оформляя накануне книжную выставку «Вологодские поэты и писатели».
Вторым мужчиной был, как я позднее узнала, корреспондент бабаевской газеты «Ленинский путь» Валерий Амшуков.
Оглядевшись в темноватом помещении, Рубцов со спутниками шагнули к выставке, полистали некоторые книги, одновременно задавая мне вопросы о библиотеке, читателях, книгах ...
«Ну и как, читают?» – кивнул в сторону своих сборников Николай Рубцов. Я старательно отвечала, что читают хорошо, я не лукавила, так оно и было.
Улыбнувшись, Рубцов поблагодарил меня за беседу, пожелал успехов в работе, сказал «До свидания» и удалился в сопровождении молчаливых спутников.
Запомнился его внимательный спокойный взгляд, немногословие и манера держаться, которая внушала невольное уважение и интерес к личности поэта.
20 февраля 2002 г.
Из воспоминаний Генриха Васильевича и Валентины Ивановны Романишниковых (г. Бабаево Бабаевского района, газета «Наша жизнь» от 05.01.2006 г.)
Романишниковы: Генрих Васильевич – в прошлом самодеятельный художник, пробовавший себя как поэт, ныне пенсионер; Валентина Ивановна – работала акушеркой в ЦРБ, пенсионерка.
Генрих Васильевич: «Коля Рубцов был в нашем доме несколько раз. Однажды иду по улице 1 Мая мимо дома, в котором снимал квартиру Рубцов. Он меня увидел и пригласил к себе. В комнате у него стояла коечка, стул, тумбочка ... Был отличный мужик. Очень мне нравился как человек.
В нашем доме, в кухне, не раз пел под гитару, но не свои стихи. Помню, однажды Рубцов, придя с Вилиором Ивановым, ругал его за какие-то стихи. Я в те годы (60-е) тоже сочинял стихи и однажды прочитал Рубцову одно из стихотворений, вот его начало:
Молодые облака кудрявые,
Будто в вальсе, быстро пронеслись.
Ветры озорные и лукавые,
Как мальчишки, у дороги подрались.
Не шумит молоденька берёзка
В самый лучший для меня погожий день,
Позабыта мной знакомая дорожка,
Грустны думы на меня наводит тень ...
Рубцов, услышав, сказал: «Генка, ты вообще-то тоже поэт. Генка, больше работай, может, из тебя получится поэт». Я ответил: «Я занимаюсь живописью, а это хобби».
Валентина Ивановна: «Запомнился как простой, добрый, бесхитростный, хороший человек. Одет был скромно, худенько, пальтишко старое. Очень душевный был человек. Было бы у него что, так сразу отдал бы, наверное ».
Дела музейные
Бесконечные письма. Заказные и простые телефонные звонки, из разных уголков России. И всё о Рубцове, Рубцове, Рубцове ...
Николай Дмитриевич Никаноров звонит из Киева, с ул. Серафимовича. Говорит он торопясь, переходя с одного вопроса на другой. Видимо, дорого стоит междугородний разговор. А узнать хотелось бы больше о Н. Рубцове. Недавно он слушал в записи, в исполнении самого поэта «В горнице моей светло». Николай Дмитриевич пришёл в восторг от песни, но узнав, что Рубцов убит, воскликнул с горечью, болью и ощущением невосполнимой утраты: «За что его убили? Кто его убил? Есть ли у него жена, дети?»
Я спросила его, кто он – украинец или русский? Отвечает – «мордвин». Тороплю его: «Говорите срочно свой адрес, вышлю Вам всё о Рубцове, и Вы многое поймёте». Через три недели опять звонок из Киева: «Всё получил, низкий Вам поклон. Спасибо. Летом приеду в московский музей».
Звонит из Молдавии, из Кишинёва, председатель писательской организации Константин Дмитриевич Мунтян: «Вашу книгу «Пусть душа останется чиста. Николай Рубцов. Малоизвестные факты биографии» подарил мне Феликс Феодосьевич Кузнецов. Жалею, что не получил её раньше, когда был в Москве. Могли бы встретиться. Я был в Питере. Мы делаем фильм о семье Рубцова. Елена Николаевна говорила мне о Вас, но мы уже купили билеты и не успели бы вернуться в Москву. Ах, как теперь я об этом жалею!»
По его просьбе посылаю материалы (статьи, беседы в Радиокомитете о Рубцове, диски, аудиокассеты с песнями вологжанина В.П. Громова).
Тут же последовал звонок:
«Посылку получил. Очень рад. Мой друг забрал у меня всю посылку и уехал в другой город на свадьбу к родным. Хочет все это там показать и продемонстрировать своим родным, друзьям и знакомым».
Константин Дмитриевич с друзьями в восторге от пения Громова. Просил его телефон, чтоб поклониться ему, поблагодарить и сказать, что лучшего исполнителя на стихи поэта не слышал.
Письмо из Череповца от Антонины Алексеевны Чумеевой, родной сестры Вани Серкова, друга Коли Рубцова по детскому дому. Антонина Алексеевна прислала воспоминания о детдомовском детстве Коли Рубцова. Свои воспоминания она назвала «Тихая Родина и Рубцов». Это настоящее литературное творчество, в воспоминания включены стихи поэта. Статью надо обязательно поместить в какой-то журнал. Эта простая русская женщина так тонко и глубоко чувствует поэта Рубцова. Насколько же талантливы брат и сестра Серковы!
На днях пришло радостное известие от школьного музея Николая Рубцова города Шуйского Междуреченского района Вологодской области.
Сотрудники музея сумели найти спонсора и к 18 ноября 2006 года расширили свой музей, обновили экспонатами, закупили мебель, пригласили множество гостей – из Петербурга, Дзержинска Нижегородской области, Москвы. Прибыл туда даже вице-губернатор Ставропольского края Борис Геннадиевич Калиничев, родом из Грязевецкого района Вологодской области.
«Шуйские» отовсюду получили огромное количество подарков, книг, дисков, видеокассет, различных статей, касающихся творчества и биографии Рубцова, а также истории села Шуйского. Замечательный доклад об истории возникновения музея в школе № 1 сделала директор школы Лидия Вениаминовна Чекушкина. В самом музее выступила Т.И. Решетова (Татьяна Агафонова – юношеская любовь Николая Рубцова, бывшая учительница литературы этой же школы). Она прекрасно связала биографию Рубцова с его стихами, посвященными ей в те далекие годы. Помогала ей учитель литературы Татьяна Юрьевна Краснова. Главная же заслуга учителей Шуйской школы в том, что в Рубцовском, январском, месяце 2007 года все классы изучали подаренные им материалы и таким образом воспитывались на творческой биографии поэта.
Наш московский музей Н. Рубцова курирует музей в селе Шуйском не один год. А дважды сотрудники музея приезжали из Междуреченского района со своими учащимися к нам. 26 декабря 2005 года я присутствовала на открытии мемориальной доски на доме Агафоновых в деревне Космово, где сохранилось всего три дома. Как известно, поэт в доме Агафоновых бывал. Когда я получила приглашение посетить музей села Шуйского в четвёртый раз, то поставила условие: если ученик 10-го класса Павлик Смирнов, неплохо читающий стихи Рубцова, выучит и прочтёт стихотворение Пушкина «Клеветникам России», то навещу их (хотя трудновато ехать мне в такой сравнительно далёкий район). Павлик выучил, сообщили мне, и пришлось выполнять обещанное. Замечательные учителя в Шуйской школе! Вместе с учениками за последние годы много песен поют на стихи Рубцова. Полюбили его творчество, так как глубоко проникли в него.
Зыбка
Не буду перечислять, какие материалы, отражающие творческую биографию Н. Рубцова, дарили мы из своего музея и что получали в подарок из частных коллекций, из разных городов, деревень, музеев и Рубцовских центров.
Но вот об одном из самых нам дорогих экспонатов, полученном из Никольского музея, хочется рассказать. Всем нравится трагическая и очень душевная песня на стихи Рубцова, которая так и называется «Прощальная песня». В ней звучит теперь уже старинное слово «зыбка».
Как же мы с Олей хотели приобрести эту зыбку! Но тщетно. Зыбок в деревнях теперь уже нет.
«Кто ищет – тот всегда найдет» – говорит народная пословица. Сколько же деревень и километров в грязь и холод, в жару и зной исходила Галина Алексеевна Мартюкова, научный сотрудник, заведующая Никольским музеем Н. Рубцова, и всё же нашла лубяную зыбку! И подарила она её в наш московский музей. Цены ей нет, пусть она и не берестяная, как в стихах поэта:
В эту ночь у берестяной зыбки
Ты оплачешь измену мою...
Дочь Рубцова лежала в берестяной зыбке.
Глядя на этот экспонат, посетители не сомневаются в том, что ему больше века. И мысленно подсчитывают в уме, сколько же детишек новорождённых она приняла и сколько же из них уже по старости закончили своё земное существование?!
Когда принесли мы эту зыбку супруге Николая Михайловича, она нам рассказала, как крепилась зыбка в избе с помощью «зыбила» (большая палка) и верёвок к деревянным дугам, расположенным по сторонам зыбки. На дне зыбки обычно лежала дерюжка. И вдруг Генриетта Михайловна что-то вспомнила и показала нам эту дерюжку, на которой Леночка лежала. Мы с Олей так обрадовались, что стали просить подарить её для нашего музея. Рассмеялась Генриетта Михайловна и, конечно, подарила. Радости нашей не было конца. А на вопрос: «Какую колыбельную песню Вы пели Леночке?» – она не только прочитала, но даже по нашей просьбе пропела её:
Сон и дрёма по зыбиленке брели,
По верёвочке спустились,
К Лене в баиньку легли.
Пела эту колыбельную и бабушка Лены, и сам её папа-поэт.
Наши вопросы вызвали воспоминания минувших лет, и Генриетта Михайловна рассказала, что однажды Рубцов (она чаще мужа называла по фамилии) сидел над спящей в зыбке Леночкой и вдруг, обращаясь к её бабушке, воскликнул: «Тётя Шура! Леночка во сне улыбается?!» Тётя Шура отвечает: «Это анделы с нею играют». Так и появилась в стихах поэта эта фраза: «Это ангелы с нею играют и под небо уносятся с ней». А однажды перепугал своих женщин, воскликнув: «Тётя Шура, Гета! Что вы с глазами Леночкиными сделали?» Прибежали они к зыбке и сами удивились, что не заметили, как из серых глаза стали тёмно-коричневыми, как у папы.
Рубцов обрадовался: «Дочка на меня похожа!»
Да и сейчас, когда Елена Николаевна встречается с бывшими знакомыми папы в Приютине, в Череповце, в Вологде и даже на Алтае, – все отмечают, что дочка Николая Михайловича и внешне, и по характеру, и по уму – вылитый отец, Николай Рубцов.
P.S. А Галину Алексеевну мы вспоминаем каждый раз, когда проводим экскурсию у себя в музее и останавливаемся около зыбки.
Низкий Вам поклон, наша дорогая подвижница!
Кукла для Лены
С 1962 года у Н. Рубцова жизнь резко изменилась в лучшую сторону: женитьба, ожидание рождения первого ребёнка и поступление в Московский Литературный институт.
В это время он написал два замечательных стихотворения: «Зимняя песня» и «Чудный месяц плывёт над рекою».
Поэт очень радовался рождению дочери. Просил свою жену, Генриетту Михайловну, назвать девочку Еленой. Это имя он выбрал не случайно.
Однажды, на выездной сессии писателей Севера, Николай Рубцов поделился с Валерием Петровичем Аушевым, в то время главным редактором Архангельской газеты «Северный комсомолец»: «Завидное счастье жить на этой земле, которая пропитана духом Ломоносова». Рубцов по-особенному относился к Ломоносову, любил и знал его как поэта. Да и себя мог вполне считать его земляком, так как родился в с. Емецке, в доме, стоящем на тракте, по которому когда-то молодой Ломоносов ушёл из отчего дома. Вот почему и дочери хотел дать имя, которое носили жена, дочь и правнучка Ломоносова – все Елены.
Общаясь с семьёй своего преподавателя поэтического семинара – Николая Николаевича Сидоренко, Рубцов видел, как много кукол у его дочери Тани. Куклы были даже заграничные, подаренные девочке друзьями учителя.
Решил Николай Михайлович сделать и своей Леночке подарок – купить куклу, необыкновенную, самую дорогую. Посоветовался Рубцов с супругой своего педагога, Анфой Георгиевной, и та согласилась помочь выбрать подарок неопытному молодому папаше. Кукла была куплена в известном в те времена на всю Москву немецком магазине «Лейпциг» на Ленинском проспекте, знаменитом не только своими товарами, но и многокилометровыми очередями.
Кукла была необыкновенная: большая, красивая, говорила «мама», закрывала и открывала глаза, на голове из-под белой шапочки развевались светлые кудри, а платье в горошек, на ногах – белые носочки и белые туфельки.
К дочери Рубцов отправился с большим чемоданом. На Ярославском вокзале в Москве остановил его милиционер: пассажир показался подозрительным, да и чемодан больно велик. Его ли?
– Что в чемодане?
– Кукла, – спокойно ответил поэт.
– Откройте, пожалуйста, чемодан и покажите.
Рубцов открыл и ещё раз полюбовался своим подарком. Удостоверившись, что всё в порядке, милиционер отдал честь и отпустил пассажира. И поехал наш поэт в Вологду.
Как же хотелось ему показать свой подарок вологодской родне – внучкам сестры отца, тёти Сони!
Обе девочки как увидели необыкновенную куклу, так и вцепились в неё. Отдавали с горючими слезами.
Сейчас трудно объяснить, почему Николай Михайлович сразу не поехал в Николу, к дочери, а отправился к сестре, в г. Череповец. Может быть, у него были какие-то дела к Галине, а может быть, в редакции череповецкой газеты «Коммунист» – езды всего-то два часа. Может быть, ощущение такого редкого в жизни поэта счастья и радости, что и у него «всё хорошо и как у всех»: он, отец, дарит дочери «такую» куклу – чувство непривычное переполняло его сердце и требовало выхода. Известно главное, что Галина Михайловна, сестра поэта, видела эту куклу. Поговорив с сестрой и показав ей куклу, поэт собирался ехать в Николу.
На Череповецком вокзале поезда пришлось ждать долго. Рубцов притомился. Николай Михайлович снял ботинки и поставил подсохнуть около себя. Потом задремал. А когда проснулся – ни ботинок, ни чемодана с куклой не обнаружил. Чем могла помочь ему милиция? Подарили тапочки.
Вот в этих тапочках и прибежал он на квартиру к сестре. Как же они оба расстроились! Как горевали! Куклу, этот царский подарок, символ радости, чуда – не вернёшь.
При первых встречах с Галиной Михайловной я не спрашивала её о кукле. Уверена была, что Рубцов вёз её прямым путём из Москвы в с. Никольское. Оказалось, вон какой путь проделал он со своим подарком. В каком же году всё это произошло и сколько лет было Лене?
Обратимся к фактам. В 1965 г. Галина Михайловна вышла замуж за A.M. Шведова, сменила место жительства, приехав из-под Белозёрска и стала жить в квартире мужа в г. Череповце на Московском проспекте, дом 44. Рубцов искал новый адрес сестры и обратился в Череповецкий городской отдел милиции. Ответ с адресом он получил 17 декабря 1965 года.
20 апреля 1966 года Леночке должно было исполниться 3 года. Дочь Н.Н. Сидоренко, Татьяна Николаевна, вспоминает, что её мама помогала купить куклу ранней весной. Можно предположить, что Рубцов повёз свой подарок в Череповец как раз весной 1966 года, ко дню рождения дочери. Потому и ноги промочил из-за весенних луж на дорогах, снял на вокзале ботинки ...
Елена Николаевна Рубцова впервые услышала историю о пропавшей кукле от нас. Маленькая Леночка так и не получила в подарок чудо-куклу в платье горошком, в белых туфельках, умеющую закрывать глазки и говорить «мама». Но остались стихи. Стихи о девочке и сказочной кукле. Стихи, которые пел под гармонь русский поэт Николай Рубцов. И всегда плакал...
...Но однажды я вспомню про клюкву,
Про любовь твою в сером краю
И пошлю вам чудесную куклу,
Как последнюю сказку свою.
Чтобы, девочка, куклу качая,
Никогда не сидела одна.
– Мама, мамочка. Кукла какая!
И мигает, и плачет она.
(из «Прощальной песни»)
Из мемуаров доктора гуманитарных наук и доктора общественных наук, пражского профессора гармонии Лады Одинцовой
В 2006 г. в Праге вышла замечательная книга «Школа гармонии», в которой автор Л.В.. Одинцова пишет в разделе «Избранные места из пражского дневника» воспоминания о Николае Рубцове, с которым училась в Московском Литературном институте им. М. Горького.
Мне очень хотелось представить читателям хотя бы часть её воспоминаний о поэте.
«Великоросс Н. Рубцов, поэт, является классическим образцом этнического русича. Я знала его 3 года, и могу свидетельствовать, что этот лучший представитель коренного населения России питал жертвенную любовь к людям, был сердоболен, восторженно и самоотверженно любил Родину, отличался добротой, поражавшей до слёз при его бессребреничестве и аскетической нестяжательности. Н. Рубцов был предельно честен, что подразумевается само собой. Я никогда за 3 года не слышала от него ни лжи, ни фальшивого слова, ни ругательства. Я знала его до момента гибели несколько лет.
Однажды стук в дверь: «Одинцова, хватит дрыхнуть, просыпайся!»
Как раз подрыхнуть бы, ведь соседка дома не ночует, а тут несёт кого-то!..
Открываю: на пороге Рубцов, топчется, ждёт приглашения войти. Ну, куда же деваться? Проходи, так и быть. Коля в' пальто и в берете, пахнущий улицей, вынул из коробочки нечто жёлтое, завёл ключиком и опустил на пол.
Тут по паркету запрыгал и задолбал клювиком механический жёлтый цыплёнок. Я ахнула, шмякнулась на пол и завизжала от восторга. Когда завод в игрушке кончился, я встала с пола. Николай похлопал меня по плечу: «Тому, кто рано встаёт, Бог радость подаёт! Я дочке подарить хотел цыплёнка, да до неё никак не доберёшься, ну, тогда я решил тебе подарить, раз никак дочке не удаётся».
Я повисла на шее своего старшего приятеля, чмокнула в небритую щёку и дробормотала: «Только мой двоюродный старший брат-моряк, лучший корабельный механик Мурманска, умеет так меня развеселить, как ты, Коля!»
В ту пору мне шёл восемнадцатый год».
* * *
«Вологжане, – как поучал меня поэт Николай Рубцов, – всегда отличались устойчивой, незыблемой любовью к Родине. Они являлись ЭНДЕМИКАМИ. Николай пояснил, что ЭНДЕМИКИ – это патриоты своей Родины, которые ничуть не приспособлены к проживанию в чужой среде. Так, например, птичка Колибри не встречается нигде, кроме Южной Америки, и Колибри поэтому патриотка своей Южной Америки. А вот прудовая улитка Прудовик не в состоянии существовать нигде, кроме Ирландии. Поэтому улитка Прудовик – патриотка Ирландии. Или, к примеру, Эльдарская Сосна – эдакая капризуля!... Эльдарская Сосна может расти лишь в Грузии, нигде больше. ЭНДЕМИКИ означают уникальных патриотов своего края, это уникумы, как я догадалась в свои 17 лет».
Затем Рубцов очень интересно и подробно рассказал Ладе о своём земляке Гиляровском.
«Он вообще был по-русски красив той великорусской красотой, которая не оставляет равнодушными женщин. Не то, что я! Не выдался», – вздохнул Рубцов. Но я поспешила его утешить: «Мал золотник, да дорог!..»
* * *
«Ради благонадёжности Рубцов, игнорировавший Советскую власть вместе с ленинизмом, не лез на рожон против них, а потому устраивал обе тайные группировки: и просоветских стукачей, и антисоветчиков.
Меня ничуть не сбивали слухи, что Рубцов был человеком вздорным, характер его отличался раздвоенностью и огорчительным чувством неудовлетворённости собой и всеми.
Тем более странным казалось то, что мы никогда не ссорились. К тому же для многих непрошеных гостей у меня наготове стояло оружие самообороны: веник. Я открывала дверь своей комнаты на цепочку и била по морде веником любого хахаля, который осмеливался в позднее время стучать ко мне. Все об этом знали и не дерзали отведать веника.
Рубцов потешался!»
* * *
«Помню, как Николая удивило и обрадовало моё восхищение про девочку на качелях. Он даже сперва не мог поверить моему восторгу, поскольку я, воспитанная писательской средой Украины, к моменту поступления в Литературный институт изрядно разбиралась в литературном анализе, и моё мнение всегда было аргументировано.
Потом Коля признался мне, что никому это стихотворение почему-то не нравилось в общежитии. Мне было понятно, почему: ведь эти рубцовские «Осенние этюды» были написаны белым стихом, без рифмы.
И так случилось, что я стала первой слушательницей «Осенних этюдов», которая восхитилась белыми стихами Рубцова. К тому, чем старше я становилась, тем большее сострадание чувствовала к Коле, хотя и не могла объяснить себе, почему, собственно? Ведь он никогда не жаловался мне. Полагаю, однако, что я умела точно чувствовать его душевное состояние, и в нужный момент могла оказывать негласно требовавшуюся ему душевную поддержку: просто ободрить сомневающегося в себе и запутавшегося в жизни человека своевременным добрым словом. Он испытывал благодарную нежность ко мне за это и сетовал на судьбу, разлучившую его с дочерью, – с маленькой девочкой, которой остро не хватало его сердцу».
* * *
«Коля объяснял мне то, что я по молодости лет ещё не понимала: настоящий поэт – это жертва. Если поэт благополучен, счастлив и сыт, – значит, это стихоплёт, каких повсюду пруд пруди! Книги его истлеют вместе с ним.
Я вспоминаю, сколько скандальных историй окружало имя Рубцова, сколько было вокруг него хвастунов, дравшихся с довольно тщедушным Колей потому, что он не признавал их гениальности. Если Рубцов и подначивал кого-то бравадой насчёт собственной гениальности, то при мне он не смел произносить ничего подобного. Я полагаю, что на самом деле поэт Николай Рубцов без конца терзался сомнениями: да стоит ли чего-нибудь он в поэзии? В моей памяти так навсегда и остался непримиримым с самим собой.
Да, он знал себе цену, поскольку ему о ней сообщили авторитетные литературные критики, знал, но не верил, верил, но сомневался.
В лифте студенческого общежития висело большое зеркало, и как-то утром я обнаружила зеркало разбитым. На мой вопрос о том, кто это натворил, последовал ответ: «Пьяный Рубцов разбил в зеркале собственное отражение, которое не понравилось ему».
Этот факт подтверждает мою версию о раздвоенности и неудовлетворённости трудного характера талантливого русского поэта!»
«Николай Рубцов, – продолжает далее Лада Одинцова, – выглядел безупречно в моём обществе! Ни разу он не оскорбил меня ни словом, ни жестом, ни постыдным поползновением.
Мы скорее приятельствовали, чем дружили».
* * *
«Я утверждаю, что личность крупного русского поэта Рубцова понята превратно и вообще не понята».
* * *
«Рубцов особенно уважал Карамзина. Ещё Коля увлекался романами на тему морских баталий про адмиралов Нахимова и Ушакова, про совместную победу в русско-турецкой войне моряков и пехотинцев под предводительством Суворова. Я слушала истории морских боёв, затаив дыхание».
* * *
«Знакомство наше с Рубцовым произошло по инициативе самого Рубцова на лестничной площадке у лифта Литературного института снежной весной 1968 года. Мне было 17 лет, я уже слышала о каком-то знаменитом Рубцове, но не испытывала восторга перед его книгой, поскольку была воспитана в духе западно-европейской культуры на Украине.
Мы разговорились. Коля узнал, что до стипендии далеко и я голодна, смотался в магазин, принёс мне еды и накормил меня.
Я вызвала у него ассоциации с его дочерью, по которой он очень скучал. Рубцов окончил кормёжку меня словами: «Будешь помнить Николая Рубцова!...»
Как в воду глядел. Через три года ему суждено было погибнуть насильственной смертью от рук графоманки. Убийство Рубцова, похоже, «делает честь» той графоманке, и она смеет ещё именовать себя поэтессой!»
* * *
«Больше меня сказал о том, что мы – русские, Коля Рубцов, мой дорогой, милый Коля! ... Он не выносил никакой фальши, никакого притворства, это было его морским свойством характера».
* * *
«В декабре 1970 года, незадолго до гибели, глухим зимним вечером пришёл ко мне Коля. Этот декабрь был для меня трагическим. Тосковал и Коля по каким-то своим личным причинам. Тогда тихим голосом читал он мне стихи «Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны». Я выражала подлинное восхищение этими стихами, но Коля робко и недоверчиво переспрашивал: «Неужели понравилось?..» Все кругом лили елей ему, я же нечасто одобряла что-либо, поэтому Рубцов дорожил моей оценкой».
* * *
«Наше взаимопонимание основывалось на чувстве сострадания друг к другу, происходящем от душевного доверия. Согбенный в понурой позе, закинув ногу на ногу, Коля что-то говорил мне о любовных неудачах с женщинами, а я видела за этими печальными признаками человека, рвавшегося к достойной жизни, человека, которому просто не хватало друга-женщины, сильной личности, жены с волевым свойством характера.
Таким я запомнила его в последний раз.
Поэт качал своей полысевшей головой и сокрушённо вздыхал из-за того, что никак не может достичь нравственной чистоты и доблести в той мере, как надлежит.
Заметно было, как Рубцов тоскует по прекрасному, чистому, вечному ».
* * *
«Сиротство и бездомность – вот что являлось фундаментом личности Николая Рубцова».
* * *
«Я рассказала своим студентам, как остро переживал недостаток культуры Николай Рубцов и как страстно навёрстывал упущенное. Нежный, душевный, хрупкий мир Николая Рубцова пленял моих учеников обычно в период влюблённости. Поэт выглядел простым и открытым, доверчивым и не обласканным никем – тогда, в 1970 году, мне казалось, что я понимаю это».
«Он ведь по сущности своей ни в коем случае не был гулякой вроде милейшего Анатолия Передреева – волокиты, души компании, да озорника. Нет, Рубцов был замкнутым и более одиноким. Мои сокурсники – Анатолий Яковенко – прозаик да поэт Александр Сизов согласились со мной, когда я однажды сказала им это».
* * *
«Тесные рамки сложившихся представлений о поэте Рубцове сколочены его собутыльниками, завистниками и тайными врагами».
«Коля обходил политику стороной».
* * *
Лада Одинцова писала и о любви Н. Рубцова к классической музыке (это же отмечал и друг Рубцова, Анатолий Иванович Чечётин).
«Помнится, ко мне послушать Моцарта приходил Николай Рубцов.
Я включала проигрыватель, ставила «Пражскую симфонию», и Коля неоднократно просил перевернуть грампластинку да поставить сначала.
В Праге моцартовская опера «Свадьба Фигаро» имела грандиозный успех, а в родной Вене почти не имела.
Когда Моцарт, не доживший даже до сорокалетия, из-за своего композиторства, сжёгшего его в тридцать лет с небольшим, умер в родной Австрии, то родина Моцарта не нашла для нищего композитора даже отдельной могилы. Я рассказала судьбу Моцарта нашему гостю Николаю Рубцову, он закрыл лицо руками и слушал «Пражскую симфонию», долго не открывая лица».
Семья Феклистовых
В Москве на ул. Горького, в доме 12, в квартире 165 жила семья Феклистовых.
Лида Феклистова любила поэзию и часто посещала вечера, проводимые в Литературном институте им. Горького. Общалась с молодыми поэтами, которые спорили, что-то доказывали друг другу, восхищалась их талантливыми стихами, но одновременно отмечала, что студенты плоховато одеты, часто бывают голодными, а подчас им негде ночевать.
Её отец, Дмитрий Филимонович, был пекарем, мать – разнорабочая.
Семья была очень русская, сердобольная. К ним можно было прийти в любое время суток и даже глубокой ночью. Всех примут, накормят и уложат спать.
В эту семью часто приходил друг Н. Рубцова – Анциферов. Приходили студенты Литинститута – Валентин Кузнецов, Лёша Емельянов, Валя Блинов, Женя Гольский.
Часто собирались большими компаниями, шутили, читали стихи, пели. Было весело, шумно.
Как-то подруга Лиды – Люда Дюкова застала там отдыхающего студента Анатолия Чечётина. Познакомилась с ним. Он показался ей очень умным и красивым. Вскоре они поженились, и у них родился сын.
Анатолий к Феклистовым заходил часто со своим другом Н. Рубцовым. И именно из этой квартиры Рубцов понёс свою рукопись «Звезда полей» в редакцию, чтобы срочно вручить её Егору Исаеву, который очень помогал в это время Н. Рубцову и хлопотал за него.
Рубцова всегда окружали хорошо понимающие его поэзию люди – талантливые, люди-труженики.
Так, Анатолий Иванович в дальнейшем стал профессором и заведовал кафедрой режиссуры театрализованных представлений Государственного Университета культуры и искусства. Работой Анатолия Ивановича очень интересовался Н. Рубцов и не раз посещал его занятия на семинаре драматургии.
Сейчас в квартире Феклистовых располагается какой-то офис. Бывшие хозяева её давно покинули этот мир.
Мне хотелось оставить память об этой очень доброй, русской, старой семье москвичей, когда-то живших на улице Горького.
Из выступления Бориса Семёновича Мисюка с воспоминаниями о Н.М. Рубцове (на встрече в краеведческом музее г. Владивостока в феврале 2004 г.)
(Б.С. Мисюк живёт во Владивостоке – писатель, поэт и издатель. Дискету с этим выступлением подарили музею в Москве приезжавшие из г. Артёма рубцововеды О.Т. Коротеева и З.И. Дубинина. Выступление приводим с сокращениями)
«С Николаем Михайловичем Рубцовым мы учились вместе в Литературном институте им. М. Горького. Он – восемь лет. Я продержался четыре года. Общежитие Литературного института представляло собой семиэтажное здание на Бутырском «хуторе», как я говорю, недалеко от Останкинской башни – она из окон нашего общежития видна, и Останкинский парк со всеми его мусорками своими – всё было рядом.
Странно, что в этом семиэтажном здании на первом этаже был детский сад, на втором – милиция, на третьем – какая-то редакция. И вот я так и написал, как мы её называли, – «ночлежка»:
Есть ночлежка на Бутырке,
Обходи, не мешкая.
Из окна летят бутылки,
А порой и грешники.
Вот что касается ночлежки, в которой мы обитали. Я почему с таким лёгким смехом вам подаю, потому что это было смешно и самому Н. Рубцову.
Был у нас комендант общежития, по кличке «Циклоп», потому что один глаз у него был искусственный. Он был здоровый такой и очень вредный мужик. И второй глаз, я думаю, у него тоже не очень хорошо видел, потому что он вылавливал Рубцова, когда его исключали.
Рубцов часто скрывался на 5-м или 6-м этаже. А коридор длиннющий и вечно тёмный. Вечно там подслеповатые лампочки или их вовсе нет. И вот идёт Циклоп, как в пещере, а Рубцов маленький, он моего росточка, у него под руку поднырнёт и там сзади: «Ку-ку».
Николай ему стихи посвятил.
– Кому? (голос из зала)
– Циклопу.
Все мы у Циклопа словно дети,
Он желает нас оберегать.
Самое заветное на свете –
Это от Циклопа убегать.
Он там на «о» говорил, по-вологодски. Мне он прочитал шутя их.
У меня есть книжечка, которая вышла при жизни Николая Михайловича. «Сосен шум», 1970 г., Москва, издательство «Советский писатель». Это было самое могучее, самое шикарное издательство, которое издавало, можно сказать, живых классиков. Пробиться туда было трудно: или по блату, что чаще всего и делалось, или благодаря большому таланту, как было с Рубцовым. Вот из писем Рубцова Яшину: «В это лето напечатали две подборки моих стихов. В «Октябре» и в «Юности». Подборка в «Юности» никуда не годится. Я не согласился бы печатать её, если в это лето мне не потребовались деньги. Да ещё так отредактировали кое-какие места... А всё-таки, если бы не Вы, сидеть бы мне сейчас за тюремной решёткой, распевать бы да слагать тюремные песенки, да клевать бы, как птица, клюкву на болоте во время перекуров. Да ходил бы за мной стражник ... 22 августа 1964 г....
...Недавно за книжку, за которую я должен был получить оставшиеся 40% гонорара, мне послали всего-навсего 29 рублей. При этом уведомили меня, что никакого недоразумения здесь нет, что произведён окончательный расчёт. Я бы плюнул на всё это дело, но суть в том, что, уезжая в эту деревенскую глушь, я рассчитывал на эти средства. Я ведь не миллионер... 19 ноября 1965 года, село Никольское».
О Рубцове у меня остались ещё вот какие воспоминания: 1970 год встречали 31 декабря 1969 года; на втором этаже, через стенку моей комнаты жил Юрий Кузнецов. И вот он накрыл у себя стол. Он получил из деревни посылку со всякими салами, шкварками, колбасами. Человек двадцать он нас пригласил. Справа в конце стола – хозяин, по левую руку от него – стул пустой стоял, на втором я сидел, а рядом – два кавказца. Расул Гамзатов очень много своих протеже натолкал в этот литературный институт. У них было сорок народностей. Был даже один поэт с Теберды. Он уже тогда был народным поэтом Теберды. Однажды, поднимаясь вечером по лестнице, слышу возня какая-то – они на лестничной клетке борьбу затеяли, такие вот кавказские ребята. Борются, а я только поднялся, устал, через всю Москву ехал от любимой девушки. А они говорят: «Давай поборемся». Я говорю: «Да нет, ребята». А они: «Давай! Давай и всё!». Встали вокруг. Куда мне деваться? Ну, этот Амир ходит, а я так посмотрел на него, схватил и повалил на мраморный цемент. Он говорит: «Нет, не может быть! Давай ещё!» Я ещё раз повалил, и так три раза. Короче, они на меня обиделись, я ушёл.
И вот, видимо, этот классик запомнил это дело, а продолжение вот какое. Сидим за столом. Кузнецов поднял стакан, рюмок у нас не было. Только хотел сказать речь – входит Рубцов. И Кузнецов говорит: «Коля, иди сюда», – прямо около него место – он, видимо, держал его. Садится по левую руку от Кузнецова, рядом со мной, а слева от него – эти ребята. Кузнецов моложе Рубцова на пять лет. Он перед ним, как перед поэтом преклонялся, несмотря на то, что потом тоже был признан классиком. И он сказал: «Коля, ну скажи ты». И Николай взял стакан, встал, посмотрел на всех и сказал так: «Кавказ подо мною ...» – хотел прочитать, покосился, посмотрел, а классик этот, обогнул меня, схватил Николая за руку и потащил за собою – ив дверь, перед столами протащил и дверь за собой закрыл. Я так огляделся и подумал: «Что такое? Сейчас все должны встать, дружки же сидят». Никто не шевельнулся. Я встал тогда и пошёл сам туда. Выхожу, а он Николая так к двери прижал. Николай-то маленький был, а у этого – Альберта Туркулю – руки ниже колен, натуральный гиббон, здоровый, весь волосатый. Дверь открылась, а я между ними оказался. Николая оттолкнул, дверь за собою закрыл и стою перед этим классиком. Дальше была драка. Я был в белой нейлоновой рубашке. Она стала красной».
Летом 1968 года Мисюк вновь встретился с Рубцовым в общежитии и тот рассказал Борису Семёновичу, что летом был на Алтае. «Утром вышел на берег Катуни. Сел на камушек и слушал речку. Приехав в Москву, пошёл в Ленинскую библиотеку, обложился литературой – так родилось стихотворение «Шумит Катунь».
И он мне прочёл это стихотворение. Я хотел попросить, чтобы он мне его посвятил, но постеснялся. Позже увидел – посвящено Виктору Астафьеву.
Вопрос из зала:
– Какой был человек Рубцов? Говорят, что он сильно пил, плохо общался с людьми, некоторые даже оправдывают Дербину, его убийцу?
– А Вам это надо?
– Надо, чтобы объяснить людям истину, что это было не так.
– Когда большой поэт умирает, все начинают пытаться заглянуть к нему в «штаны», в альбом. Зачем? Кому это нужно? Остались прекрасные стихи – читайте, радуйтесь, пойте их – что угодно.
Вот говорят об этой поэтессе Дербиной, что она была талантливой, но я не могу, я не хочу её стихов читать. Не хочу я её знать и читать её не хочу. Изуродовали его стихи в «Юности», а ещё вдобавок за всю книгу заплатили 29 рублей, ну это издевательство над поэтом, и, естественно, когда поэт всё это видит, пропускает через сердце, где-то он в конце концов озлобляется. Это всё очень по-человечески понятно и простительно, и поэтому не слушайте тех, кто пытается «бочку катить» на поэта. Сейчас много пишут, кто хоть чуть-чуть его знал»
Зал хлопал, а Борис Семёнович указал на портрет Рубцова: «Это все ему аплодисменты!»
Воспоминания Сергея Георгиевича Локтюхова, однокурсника по Московскому Литературному институту
Однажды мне пришло письмо из г. Апатиты Мурманской области от незнакомого мне Ефремова Николая Трофимовича с просьбой помочь оргкомитету рубцовских чтений в Апатитах материалами по Н. Рубцову.
В этот же день выслала ему и трёхтомник «Н. Рубцов» (М.: ТЕРРА, 2000), составителем которого является В.Д. Зинченко (это был её подарок им), и мою книгу «Пусть душа останется чиста. Н. Рубцов. Малоизвестные факты биографии»; все книги, автором которых является Н.И. Кириенко-Малюгин и многое-многое другое, что понадобится для работы Николаю Трофимовичу.
Впоследствии, через несколько месяцев, он прислал мне книгу «На вершине земли Кольской. Рубцовские чтения в Мурманской области. Мурманск – Апатиты – Кировск 2006», в которой была опубликована моя статья «Первая юношеская любовь Н. Рубцова».
Из этой книги мы публикуем воспоминания С. Г. Локтюхова «Вместе с Рубцовым».
«Лучше слышу души»
Неподалёку от кухни общежития застал знакомых ребят. Они чему-то улыбались и перемигивались. Сообщили мне:
– Чудит наш Рубцов! Привёз из Вологды полный рюкзак пшена, говорит, что' на всю сессию ему хватит. Сейчас у плиты кашеварит.
Засыпав крупу в небольшую кастрюлю и размахивая в такт словам черпаком, Рубцов балагурил с приятелями:
– Як деликатесам не приучен. Я – детдомовский! И каша сойдёт за милую душу.
Поэта отличала замкнутость, а шутки-прибаутки появлялись обычно тогда, когда у Рубцова было хорошее настроение.
Пользуясь этим, один ершистый и долговязый не без ехидцы спросил:
– Где тебя, Михалыч, черти носят? В общежитии почти не бываешь.
Рубцов покривился. Он не любил говорить о себе.
– Москва – город большой. Чтобы её хорошенько осмотреть, жизни не хватит. Да и куда мне до столицы с моей-то плешью. Осматриваю окрестности.
– Нечего на чужие дачи глазеть! – не унимался долговязый. – Ты лучше подыщи себе хорошенькую вдовушку, Михалыч, она приготовит что-нибудь повкус-нее пшёнки.
Глаза поэта сузились. Рубцов завёлся: разве мог он позволить, чтобы ему предлагали «вдовушку»?!
– Рад бы в рай, да грехи не пускают, – парировал, помедлив, он. – Кому я могу приглянуться? Видишь, уши у меня, как лопухи, и топорщатся, как у зайца. Впрочем, они мне не помеха. Запомни хорошенько:
Пусть у меня большие уши,
Зато я лучше слышу души.
* * *
И снова осень. Я студент второго курса, но меня это мало радует. Весь в горе и в холодной дождевой мороси возвращаюсь к себе: моя девушка простудилась и тяжело заболела. Вошёл Рубцов. Моё лицо выражало отчаяние. Подошёл и спросил о случившемся. Я поведал.
Следующим утром мне предстояло сдавать зачёт, но Петрарка и Вийон путались в моей голове. И снова появился Рубцов. Сказал:
– Давай мне свою «зачётку».
– Зачем?
– Попытаюсь сдать зачёт.
– Но вас знает весь институт...
– Это не важно! Поезжай к своей милой.
Когда я вернулся, зачётная книжка лежала на моей тумбочке.
Поэт выполнил обещание.
* * *
« Работать надо »
Во время моей учёбы в Литературном институте в одном из московских парков должна была состояться встреча Евгения Евтушенко с благодарными читателями. Я кинулся на поиски Рубцова... Рубцов лежал на кровати и сосредоточенно разглядывал потолок. Услышав о выступлении Евгения Александровича, загорелся – обязательно пойду.
Рубцову срочно понадобились деньги, и он доверительно сообщил мне об этом.
– И я, понимаешь, решился... Попрошу у коллеги трёшку. Да что трёшку! Такой пятёрку даст не задумываясь.
Евтушенко читал, как всегда, превосходно. Сгрудившиеся вокруг маститого поэта рабочие и интеллигенты каждое прочитанное им стихотворение встречали одобрительным гулом. Но вот Евгений Александрович, высокий, стройный, в тёмном костюме и белоснежной «водолазке», кончил чтение и неторопливо зашлёпал по осенним лужам к ожидавшему его красивому автомобилю.
Великие поэты встретились – и через минуту разошлись в разные стороны. Евгений Александрович вызывающе громко хлопнул автомобильной дверцей и, картинно откинувшись на сидении, закурил. А Николай Михайлович с потерянным видом, зябко пожимая плечами, уныло побрёл к автобусной остановке.
Я догнал его.
– Ну что: Отвалил деньжат?
Рубцов, не останавливаясь, резко махнул рукой.
– Нет! Сказал, что работать надо.
* * *
«Ты осилишь беду»
Встречами с Николаем Михайловичем Рубцовым похвалиться не могу, их было не так уж и много. Оба мы в дальнейшем учились заочно, а заочникам, как известно, не до частых общений. За мной сохранилось место в той же комнате, где я обитал раньше. Рубцова же дважды отчисляли из института, а затем восстанавливали.
Мстительный проректор не велел его подпускать к общежитию и на пушечный выстрел. И всё же поэт ухитрился проникнуть в родные пенаты. Не раздеваясь, как был в сереньком демисезонном пальтишке и широком тёмном шарфе, Николай Михайлович скрывался от преследований вахтёрши на кухне. Стоял вполоборота к газовой плите и грел озябшие руки. Перчаток я не заметил. Увидев меня, Рубцов дружески улыбнулся и тут же стал браниться:
«Бараны безмозглые! Три книги мои изданы, принят в Союз писателей, а они не пускают меня к ребятам, словно я бездельник какой. Почти так же отнеслись ко мне и в Николе. Понимаешь, удачно провёл я день в лесу, набрал полные лукошки грибов и ягод. И вот захожу в сельсовет, чтобы удачно продать там мою добычу, – два рубля никогда не помешают. А там, в прихожей, во всю стену щит выставлен с надписью – «Тунеядцам бой». И надо же! К щиту пришпилена моя фотокарточка. Стою я, скрестив руки, и слащаво так улыбаюсь, точно мне и жить хорошо, и жизнь хороша. Раз я не пашу и не сею, а только бумагу мараю, поселковые сочли меня лодырем. Ну, им ещё простительно, но этим ... Чинуши! Бараны!..»
Предложил поэту укрыться в моей комнате.
Радостно встретили мои товарищи Николая Михайловича, да и сам поэт не уступал им: шутил, смеялся, хотя был без малейшей хмелинки в глазу.
– Як вам пришёл не с пустыми руками, – заявил Рубцов и осторожно извлёк из кармана пальто тонкую книжицу. – Мой новый сборник «Душа хранит».
– Подари! – кто-то потянулся к книжице.
– Так не годится! Она у меня одна. Позволь самому выбрать будущего хозяина моей «души».
Рубцов неожиданно обратился ко мне:
– Как поживает твоя подруга? Не поженились ещё?
– Нет. Умерла она...
Пока авторучка Рубцова бегала по титульному листу, я не поднимал головы, избегая пристальных взглядов товарищей.
– Держи! – Николай Михайлович протянул мне сборник. Я вслух прочитал дарственную надпись:
Ты осилишь беду один на один.
Все попытки сломать тебя жалки.
Потому что ты – Белого Севера сын,
Потому что полярной закалки!
Больше я никогда не видел Рубцова.
Письмо из Тулы
Известная поэтесса Любовь Ваганова (родилась в деревне Малой Кочёвке под Ирбитом) свои воспоминания о Н. Рубцове напечатала перед подборкой стихов Н. Рубцова в журнале «Веси» № 2 за 2003 г.
«Иду в институт. Коля догоняет меня:
– Люба, ты знаешь, какой я человек? Вот – у меня нет денег, ни копья! А – надо! Говорю – Господи,
Боже, пусть найду хоть пятёрку! Смотрю – лежит пятёрка! Беру ... И так было много раз!
– Коля, тебе покровительствует космос.
– Конечно! (Дескать, само собой разумеется! И как может быть иначе?!)
Или вот такой случай: Вася Ледков издал книгу, получил гонорар, деньги положил на сберегательную книжку. И они с Колей Рубцовым ходят каждый день в кассу и снимают сколько им надо. Иду из института, вижу – навстречу идут эти «субчики», навеселе. Коля – издалека кричит на всю улицу:
– Люба, пошли в ресторан, у нас с Васей денег много!
Встречаемся, говорю:
– Некогда, ребятки, не обижайтесь! Коля обижается:
– Люба, ты знаешь, сколько у нас денег!
В этом весь Коля: если у Васи много денег, – их (искренне!) много у Коли. Если Коля получил гонорар, – денег много у всех!!!
Поэты вообще как дети, они не бывают взрослыми, и это справедливо. Поэзия вся в детстве и юности. У взрослых иные заботы.
Я потому всё это написала, чтобы Вам захотелось дать нашим землякам прекрасную подборку Николая Рубцова. Может быть, никто в наше время так не любил Родину, как он...»
« Судьба России »
Я давно знакома с Анатолием Александровичем Яковенко, написавшим замечательную статью «Судьба России» в газете «Русский вестник» № 1 за 2006 год. Он тоже учился в Литературном институте, знал Н. Рубцова, слышал, как он поёт на свои стихи, восхищался его талантом. Называл его народным поэтом. Рассказывал мне о его друзьях, давал каждому свою оценку их таланта. Очень выделял поэта Примерова, сожалел о его ранней гибели и убеждал меня, что его талант не ниже таланта H. Рубцова. Анатолий Александрович гордится нашей культурой и особенно поэзией. Переживает за судьбу России.
Я с удовольствием помещаю в свою книгу его воспоминания:
«...Рубцовские стихи вбирали в себя и без того уже многое от Пушкина, Тютчева, Кольцова, Фета, Есенина, к которым призывали нас постоянно все лучшие наши преподаватели.
И я даже был свидетелем такой вот сцены, когда Коля подошёл прямо в коридоре к Ерёмину (он вёл у нас спецкурс по Пушкину) и, несколько смущённо помявшись, попросил принять у него зачёт за какие-то старые долги.
– Да вы что, Коля, – тут же взял зачётку у него из рук Ерёмин. – С вами-то? Какие тут ещё могут быть вопросы!
Так вот он верил в талант Рубцова, его преданность и любовь ко всей нашей бесценной классической литературе.
Да и настоящее признание тоже приходит к поэту совсем не от какой-то бойкости пера, мастеровитости что ли..., а оно запрятано гораздо глубже и обязательно связано с чем-то действительно волнующим, болевым...
Подтверждением сему может послужить следующий случай. Я приехал как-то на свадьбу к родне в небольшой шахтёрский городок на Урале. И вот в самый разгар всеобщего шума и веселья на середину зала (всё это происходило в специально снятом кафе) вдруг выкатывает велосипедист. В пиджаке, сдвинутой на лоб серой кепчонке и с букетом цветов в приподнятой руке.
Я буду долго
Гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов.
И подарю букет
Той девушке, которую люблю.
Когда он пел эти Колины строки, забыв обо всём и как бы слившись со своим героем, весь зал буквально застыл и приутих в каком-то внезапно охватившем всех восторге.
А потом ему громко зааплодировали и даже кинулись обнимать со всех сторон. Я тоже не удержался и, подступив к нему поближе, спросил: «А вы знаете, чьи это стихи?» Весь ещё разгорячённый, велосипедист лишь удивлённо взглянул на меня, пожал плечами и откровенно произнёс: «Нет, не знаю... Просто пою, и всё».
И вот в этом-то ответе его как раз и скрывается самое высшее признание. Так что сколько бы разные критики и непримиримые наши враги ни старались принизить роль Николая Рубцова в русской поэзии, осквернять память о нём (как в только что показанном фильме о Сергее Есенине) – сам народ уже принял его, вобрал в своё сердце и навсегда соединил со всей судьбой России – трагической и вместе с тем какой-то постоянно влекущей к себе. Очищающей! Даже несмотря на терзающие её смуты, раздоры и настроения. Дарящей те духовные озарения, которые только и могут вновь открыть нам главную цель нашего великого избраннического служения ».
Знакомство с Анатолием Ивановичем Чечётиным
Анатолий Иванович Чечётин, друг Рубцова по Литературному институту, в 1967 году работал в управлении культуры Москвы на Неглинной улице. В соседнем с ним кабинете работал' Н.Н. Шантаренков. Как-то впервые в кабинет А. И. входит взволнованный Рубцов, а навстречу ему из кабинета выходит Шантаренков. Их встреча была первой после Кировского техникума. Они бросились Друг другу в объятия, обнимались, целовались. Радости их не было предела. Рубцов сообщил Чечётину, что только что Егор Исаев пробил разрешение на опубликование его рукописи «Звезда полей», нужно срочно найти машинистку. Чечётин пообещал помочь и передал рукопись Зое Королёвой, учившейся с А. И. на одном семинаре (драматургия). Зоя была влюблена в Рубцова и в его стихи. Она поцеловала рукопись и через два дня работу закончила. Рубцов вновь пришёл к Чечётину и, получив рукопись отпечатанной, оригинал выбросил в урну в кабинете друга. Анатолий Иванович выхватил рукопись из урны, сказав, что возьмёт её себе, а если Коле она понадобится, передаст ему. После этого они решили заехать в гости к подруге жены, Людмилы Фёдоровны, – Лидии Феклистовой, живущей в Козицком переулке. Выходя из гостей, неожиданно в этом же переулке встретили Егора Исаева и тут же, на улице, напротив двери в Елисеевский магазин, передали ему рукопись.
В мае 1967 г. у памятника А.С. Пушкину неожиданно встретил Рубцов Чечётина и спросил у него, не знает ли он, где, в каком книжном магазине можно купить вышедшую книгу «Звезда полей». Чечётин предложил поехать домой и зайти в книжный магазин на Профсоюзной улице. Там они и купили последние 12 книг Рубцова. Отпраздновали это событие на квартире Анатолия Ивановича, в его семье.
Об Анатолии Ивановиче Чечётине мы уже писали во второй части книги, в рассказе «Два стихотворения».
Познакомилась я с ним благодаря Валентине Дмитриевне Зинченко. Мы часто беседовали с ним по телефону, и я поняла, что этот человек не только влюблён в поэзию Н. Рубцова, но и любит самого поэта самозабвенно. Встречались они часто, и часто он помогал Рубцову. Мы пригласили Анатолия Ивановича на открытие нашего музея Н. Рубцова, где я впервые и увидела его. Он выступил у нас, очень хорошо и тепло говорил о своём друге. Вскоре я получила от него подарок – три номера газеты «Литературная Россия» (апрель 1998 г.) со статьёй «Он нас на земле посетил».
В этой статье мне особенно понравилось, как пишет он о музыкальности поэта Рубцова, и хочется с этим познакомить моих читателей:
«...Итак, он был музыкален, это факт. Я много видел, как Коля слушал по радио классическую музыку. Деликатно, не отрываясь от собеседника, он погружался в мир звуков.
Однажды мы с ним зашли к знакомому, проживающему недалеко от Никитских ворот.
Приятель располагался один в просторной, перегороженной на 2 части комнате. В правой половине стояла тахта, хороший приёмник с радиолой, у него было, помню, много пластинок: они лежали на полках, на журнальном столике, на спинке тахты. Хозяин комнаты был меломан, он имел музыкальные пластинки на все вкусы... Потом я спросил у собирателя пластинок, есть ли у него Моцарт.
– Всё есть, – ответил он, – а что поставить?
– Пламенную.
– Пожалуйста, и соль минор можем.
Он сделал звук погромче, и в красноватой от цвета торшера комнате вздохнул оркестр, побежала ясная извивающаяся лента широко известной основной темы симфонии.
Никогда прежде я не видел Колю Рубцова таким внутренне просветлённым, как будто парящим. До этого мрачноватый и немного ироничный, усталый, он сел поудобнее, как-то подобрался и весь ушёл в себя, зажил отдельно от нас, несомненно, глубокой внутренней жизнью. Отсвет этого проникновенного общения со звуками ... виден был во всём его существе, живо отражался на тонком, бледноватом лице. По тому, как в тот момент Коля слушал музыку Моцарта, я понял, что истинный смысл великого творения открывался ему именно сейчас впервые.
Время от времени я непроизвольно наблюдал за ним.
Он не слушал музыку в обычном понимании этого слова. Было такое впечатление, что звуки не воспринимаются им как нечто отстранённое, они жили в нём, рождая в его душе, внутри него самого нечто удивительное и гармоничное.
Когда кончилось всё, Коля некоторое время молчал, а потом, словно вздохнув, сказал:
– Это дорога жизни. Спасибо, друзья!..
...Сегодня, когда опубликованы письма Рубцова, я вспоминаю этот редкостный день и думаю о том, как много значила в его жизни музыка.
«С особым удовольствием теперь слушаю хорошую музыку, поставив динамик к самому уху, и иногда в такие минуты просто становлюсь ребёнком, освобождая душу от всякой скверны, накопленной годами» (Сафонову).
«Между прочим, вчера с великим наслаждением и тоской слушал романсы в исполнении Надежды Андреевны Обуховой. По радио передавали. Как было всё прекрасно! И музыка, и слова, и голос!» (А. Яшину)
Да иначе и не могло быть. Ведь многие стихи поэта сродни музыке, а точнее, музыкой Колиной души являются они ».
Однажды я пригласила А.И. Чечётина на Рубцовские чтения в наш Рубцовский центр. После моего выступления на тему «Рубцов и Пушкин», где я проводила анализ стихотворений двух поэтов («Видения на холме» и «Клеветникам России»), Анатолий Иванович ощутил, по его словам, близкое духовное родство и был доволен тем, что «музей Рубцова находится в надёжных руках». Некоторое время спустя, на следующих Рубцовских чтениях, где он присутствовал вместе с Н.Н. Шан-таренковым, мы вдруг неожиданно получили от Анатолия Ивановича дорогой подарок – подлинную рукопись Н. Рубцова «Звезда полей» с замечательным автографом:
Музею Николая Рубцова.
Лично Майе Андреевне
с великой благодарностью
за безмерную любовь к поэзии Коли!
На вечное хранение.
А. Чечётин
17.12.05 г.
Воспоминания о Н. Рубцове Риммы Сергеевны Мининой
Моё пребывание в г. Череповце в начале февраля 2007 г. закончилось встречей с удивительным человеком – Риммой Сергеевной Мининой, бывшей заведующей отделом культуры в череповецкой газете «Коммунист», где она работала с апреля 1965 года по апрель 1990 года.
Римма Сергеевна пришла в квартиру Антонины Алексеевны Чумеевой, сестры Ивана Алексеевича Серкова, где встречались друзья Николая Рубцова по детскому дому.
Пришла она со своим мужем – литератором В.Н. Мининым. Было уже поздно. В этот вечер я покидала Череповец.
Свой рассказ о Рубцове она начала с того, что сообщила: «След пребывания поэта в городе на Шексне отпечатался в городской газете «Коммунист» за 1 января 1966 года. На третьей полосе новогоднего номера, в самом центре помещено его стихотворение «Новогодний мороз». Лично для меня этот январский номер тоже особенный: первый Новогодний праздник в новой для меня газете. На той же третьей полосе присутствую сразу двумя своими материалами».
О Николае Рубцове Римма Сергеевна уже знала по книге «Лирика», и её потрясли три его стихотворения: «Звезда полей», «Тихая моя Родина» и особенно – «Видения на холме», первая его строка.
Она говорит:
«Взбегу на холм и упаду в траву» звучит мощно, как орган, и прерывает дыхание... А этот контраст:
Кресты, кресты...
… … … … … …
Я больше не могу!
Такое же впечатление это стихотворение произвело и на меня. В своих выступлениях перед слушателями Московского музея Н. Рубцова, по радио я всегда думала об этом и говорила: «Поэт даже не мог выдержать того, что провидел ещё в 60-х годах. А провидел он наступление на нашу страну Запада (чёрные кресты) и огромную смертность народа России. Поэтому и воскликнул он эти знаменитые потрясающие слова: «Я больше не могу!»
Далее Римма Сергеевна вспоминала: «Стихотворение «Новогодний мороз» попадёт в сборник стихов Рубцова «Душа хранит» под названием «Январское» только в 1969 году.
Затем, как рассказала Минина, в газете появятся его стихотворения «Хлеб» и «Доволен я буквально всем».
Но самое яркое присутствие поэта в газете «Коммунист» относится к 1967 году. История этой публикации оставила незабываемый след в душе у нашей гостьи: «Редакция располагалась на третьем этаже производственного здания городской типографии, с высоченными потолками и огромными окнами, в одно из которых упирался редакционный коридор, сразу за входной дверью. В тот день, в первой половине мая, мы, несколько сотрудников, возвращались в редакцию после обеда. В коридоре, у окна с видом на улицу Комарова, правым боком к входящим стоял человек, легендарный облик которого нельзя было не узнать сразу. Невысокий, в длинном тёмном пальто, с непокрытой головой, но с шарфом вокруг шеи... Рубцов... Он не шелохнулся. Не перевёл взгляда. Печать отрешённости на всём его облике смутила нас. Мы тихо прошли у него за спиной в свои кабинеты. В отдел культуры тотчас же кто-то заглянул:
– Рубцов в коридоре стоит, видела?
– Да.
Зазвонил телефон. Заместитель редактора, куратор моего отдела, Валентин Васильевич Викулов сказал: «Рубцов в Череповце проездом. Ему нужны деньги. Я уже передал его стихи в машбюро, читайте и определите, что возьмёте». Я вышла в коридор. Поэт оставался всё в той же позе. В машбюро стихи были уже отпечатаны. Целая подборка. Я вычитала машинописные тексты, сверяя их с автографами. Большое стихотворение «Русский огонёк» было написано от руки на двух листах нашей редакционной бумаги очень чётким, ровным и, как мне показалось, почти женским почерком. Я оставила для публикации всё: «Русский огонёк», «Ночь на Родине», «Звезда полей», «Шумит Катунь», «Утро», «Сапоги мои», «Осенние этюды».
В редакции было правилом выплачивать гонорары за уже опубликованные материалы. Но здесь был особый случай. В.В. Викулов торопил меня, чтобы предъявить стихи для оплаты бухгалтеру. С подборкой в руках я направилась в кабинет замдиректора, почти за спиной Рубцова.
Поэт стоял у окна всё так же. Вышла из кабинета. Остановилась за ним шагах в трёх... Николай Михайлович мог ожидать завершения дела в кабинете В.В. Викулова, брату которого, Сергею Викулову, он писал доверительные письма с осени 1964 года. Но Рубцов стоял одиноко, неприступно, как изваяние, в коридоре. Но как же мне хотелось окликнуть поэта: