– Николай Михайлович! (А может быть, просто – Николай...) Ведь мы были почти ровесники... Я постояла-постояла за его спиной и не осмелилась. Да нет. Это было просто невозможно. Было ощущение, что он укрыт какой-то упругой стеной.
Два стихотворения, из семи предложенных Рубцовым, «Русский огонёк» и «Осенние этюды», остались неопубликованными в газете. В отдел они вернулись с пометками на полях. Один редактор заметил: «Насчёт этих стихотворений много разных мнений. Как считаете Вы?» Другой, по прочтении, резюмировал: «Ну и жуткая жизнь. Тоска, одиночество. Прямо на луну выть хочется». Оба редактора, не подписав материал в печать, могли спокойно опустить листки в «корзину», но они вернули их на мой стол.
В газете «Правда» 15 января 1971 года, за три дня до гибели поэта, в статье «Языком лирики о современности», большая часть которой анализирует две книги Рубцова («Звезда полей» и «Сосен шум»), появляется как бы установочная позиция: «и, если в предыдущем сборнике поэта не редко пробивалась меланхолическая интонация, то теперь чаще звучит интонация жизнеутверждающая. Эти новые шаги Н. Рубцова следует приветствовать». И ещё столичный автор пишет: «Любя деревню, заявляя, что легче там, где поле и цветы», Николай Рубцов не страдает ограниченностью кругозора, не замыкается в пределах деревенской околицы».
– Но теперь-то, спустя почти четыре десятилетия после появления стихотворения «Зелёные цветы», одного из самых Рубцовских, – говорит далее Римма Сергеевна, – мы понимаем, какую на самом деле выстраданную мысль стремится «заявить» поэт современникам:
Что мир устроен
Грозно и прекрасно,
Что легче там,
Где поле и цветы.
Считается, что у стихотворения «Русский огонёк» (1967 г.) есть первый вариант под названием «Хозяйка» (1965 г.). Теперь, благодаря сохранившемуся оригиналу, представленному поэтом череповецкой газете, мы имеем промежуточный вариант и можем анализировать, как работал над своими произведениями Рубцов-редактор, – заключает Римма Сергеевна.
И этот вариант, вариант-подлинник, на двух листах, эта замечательная женщина хранила у себя дома 40 лет и подарила его в наш Московский музей Н. Рубцова. Подарила его вместе с подлинником газеты «Правда» от 15 января 1971 года, вышедшей за три дня до гибели Н. Рубцова, сказав при этом: «Я думаю, что весь судебный процесс после гибели Н. Рубцова над его убийцей шёл под впечатлением этой статьи профессора В. Друзина «Языком лирики о современности».
Как много духовно близких нам людей встречаем мы в своей работе, изучая биографию и творчество нашего классика! И все подарки этих людей должны стать национальным достоянием нашего народа.
Вот этот промежуточный вариант стихотворения «Русский огонёк»:
 |
 |
Ниже мы представляем нашим читателям рукописный вариант стихотворения «Русский огонёк», подаренный профессором Анатолием Ивановичем Чечётиным Московскому музею Н. Рубцова.
 |
 |
 |
Напомним нашим читателям, что в книжке «Лирика» (Северо-Западное книжное издательство, 1965 г.) первоначальный вариант стихотворения «Русский огонёк» был опубликован под названием «ХОЗЯЙКА».
ХОЗЯЙКА
Как много желтых
Снимков на Руси!
Их вид порой грустнее эпитафий.
Как больно снова
Душу поразил
Сиротский смысл семейных фотографий!
Огнем, враждой
Земля полным-полна, –
И близких всех
Душа не позабудет!,.
– Скажи, родимый,
Будет ли война?
И я сказал:
– Наверное, не будет.
– Дай бог, дай бог...
Ведь всем не угодишь.
Да от раздора пользы не прибудет!
И вдруг опять:
– Не будет, говоришь?
– Нет, – говорю, – Наверное, не будет!
В журнале «ЮНОСТЬ» (№ 6 1966 г.) стихотворение «Русский огонёк» было опубликовано в таком виде:
|
|
Из «говорящего» письма к Поповой В.В.
Дорогая Вера Владимировна! Вы помните, как в 60-ю годовщину со дня рождения и 25-ю годовщину со дня гибели Николая Михайловича, мы, почитатели творчества Н. Рубцова: писатели, журналисты, корреспонденты в двух Икарусах ехали в село Никольское, Тотемского района, чтобы открыть там музей Н. Рубцова. Уже темнело, и вдруг Вы воскликнули: «Смотрите все в окно!» Мы увидели: на тёмном небе горела одна-единственная звезда, как фонарь. Она освещала леса, перелески, полынью на реке Сухоне, и мы все вспомнили «Звезду полей» Николая Михайловича. Именно эту звезду он видел и именно об этой звезде написал прекрасные стихи:
Звезда полей
Вл. Соколову
Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою...
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром...
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей...
1964 г.
«Душа хранит»
Мы хотели бы познакомить наших читателей с воспоминаниями писателя-вологжанина В. Аринина.
«Не могу вспомнить не только день, но и год (приблизительно середина 60-х годов), когда я впервые увидел Николая Рубцова. Но хорошо помню, как это было. Тогда я работал ответственным секретарём газеты «Вологодский комсомолец», а он пришёл в редакцию, и его кто-то направил ко мне. Он вошёл неловко, стеснительно и со смущением представился, что он – поэт, студент Литературного института, хотел что-нибудь напечатать в нашей газете. Он казался каким-то маленьким, невидным; вероятно, боясь, что ему не поверят, что он – поэт, показал мне в журнале «Молодая гвардия» свою крохотную стихотворную публикацию. После протянул стихи. Они, признаюсь, мне не слишком понравилась. Но и отказывать не хотелось...
...Тогда в «Вологодском комсомольце» работала литконсультантом поэтесса Ольга Фокина. Зайдя в её редакционную комнату, я сказал примерно так:
– Оля, ко мне пришёл начинающий поэт – Николай Рубцов. Знаешь ли ты его? (Ольга Фокина ответила, что прекрасно знает по литинституту). Так вот... он принёс стихи, просит напечатать. Но стихи мне не понравились. Я пошлю его к тебе. Ты с ним поговори и попроси – может, у него есть что-то другое, более удачное...
Так оно и произошло. А через некоторое время Ольга Фокина позвала меня к себе. Протянула листок, исписанный красивым, аккуратным почерком (Рубцов писал каллиграфически красиво), и голос её дрогнул:
– Володя, посмотри, какое чудо! Так я впервые прочитал:
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
...Николай Рубцов стал часто печататься в «Вологодском комсомольце». Собственно, здесь увидело свет большинство его лучших стихотворений. И так получалось, что нередко эти стихи он приносил мне (Ольга Фокина вскоре перешла на литературную профессиональную работу, в редакции бывала изредка). Николай обычно приносил сразу много стихов, я отбирал из них несколько, приходила художница Генриетта Бурмагина, ей заказывался рисунок к стихам, и в газете появлялась новая рубцовская подборка.
Постепенно у меня сложились по-своему своеобразные и довольно близкие отношения с Рубцовым.
Рубцов был глобально одинок. Конечно, у него складывались близкие отношения со многими. Но внутренне Рубцов был – такое, видно, свойство натуры – очень одинок, я утверждаю это с особой ответственностью. И нередко боль одиночества прорывалась в его словах.
Как-то раз я прямо спросил его:
– Коля, всё же у тебя есть хотя бы один близкий, настоящий друг?
Он подумал, помолчал, потом ответил:
– Нет. Может, только вот Сашка Вампилов. Драматурга Александра Вампилова я знал хорошо.
Мы год проучились с ним вместе на факультете журналистики в Центральной комсомольской школе, сошлись (тоже за разговорами о литературе – о театре, о драматургии), много вечеров провели вместе. Но ведь он – из Сибири...
– Коля, какая же дружба: Вампилов – в Сибири, ты – в Вологде? Верно, просто под влиянием минуты сказал...
– Нет, знаю, что говорю... Только Вампилов. Больше нет никого. '
Было что-то неуловимо трагическое, нездешнее в облике Рубцова, в его жизни...»
Алтайский период жизни Н. Рубцова
Интересуясь алтайским периодом биографии Николая Михайловича, в 1996 г. я познакомилась с журналистом и литературоведом из г. Барнаула Валерием Евгеньевичем Тихоновым. Послала ему статьи с двумя находками из биографии Н. Рубцова, которые были опубликованы в газете «Барнаул» в том же году.
Валерий Тихонов (низкий ему поклон и благодарность за это) прислал мне шесть аудиокассет с ответами на его вопросы писателей, поэтов, литературоведов, с которыми общался Рубцов на Алтае. Кроме того, впоследствии он передал мне все журналы «Август», издателем которых он был в то время, а я подарила Валерию Тихонову свою книгу в юбилейный 2006-й год Рубцова.
В один из номеров журнала входила его статья «В центре внимания», написанная в 1996 году. Статья представляет интерес, и я решила познакомить с ней моих уважаемых читателей.
Всё лето 1966 года, с начала мая по начало сентября, провёл Николай Михайлович на Алтае. Валерий Тихонов отмечает, что за этот период он оставил в двух краевых газетах подборки своих стихотворений: «Алтайская правда» – 30 августа («В деревне», «Старая дорога», «Ось жизни»), «Молодёжь Алтая» – 2 сентября («В чёрной долине», «Цветы», «Доволен я буквально всем», «Улетели листья с тополей»). На деньги, полученные из редакций, он и уехал в Москву. В 2006 г. исполнилось сорокалетие пребывания Николая Рубцова в Алтайском крае.
Вопрос Валерия Тихонова к Валерию Чининову, литературному критику, преподавателю филологического факультета Барнаульского педагогического института – во второй половине 80-х, а в середине 90-х годов – министру культуры Республики Алтай: как приехал Рубцов на Алтай? Валерий Чичинов ответил: «Летом 1966 г. в прихожей зазвенел звонок. Открываю – Рубцов. «По Хемингуэю соскучился», – говорит (во время встречи в Москве Н. Рубцов подарил В. Чичинову фотопортрет Э. Хемингуэя – В.Т.). На самом – видавший виды пиджачок, выцветшие брюки, сбитые ботинки. Словно пилигрим он неделю у меня гостил, ходили по горам. Николай был в восторге от озера Ая. Он так долго не хотел уходить с берега, что мы опоздали на последний автобус. Пошли пешком. А ночь лунная! Потом нас подобрала попутная машина, в которой ехал поэт Игорь Пантюхов.
Стихи он складывал в голове – «записывая» так. Они у него всегда внезапно рождались во время разговора. Словно самому себе он их проговаривал. Иногда несколько строчек сразу. «Шумит Катунь» явно родилось на берегу этой реки».
Василий Нечунаев – поэт, член Союза писателей России, лауреат премии Л.С. Мерзликина, рассказал о Рубцове: «Ему очень тяжело было в жизни, большому художнику всегда тяжело. С Колей мы познакомились и дружили в пору нашего студенчества в литературном институте. И, думаю, неплохо знали друг друга. Вот говорят, что у него характер был тяжёлым. Нет, ничего тяжёлого не было. Это для дураков он был тяжёлый, потому что не терпел их, а они раздражались. Например, он удивлялся и радовался каждому цветочку: склонится над ним и весь засветится от счастья, (см. стихотворение «Прекрасно пробуждение земли») Он жил болью о России. Эти его стихи не случайные: «Россия! Русь! Храни себя, храни...»
Да, он был вспыльчив. А кто из нас не вспыльчив? У Рубцова было очень обострённое чувство правды. Всегда и во всём. Например, когда мы читали стихи Друг другу в компании, он мог прямо сказать, не захваливаясь и не льстя: – «Плохо!» – со своим вологодским оканьем. Уже при жизни все понимали, что он был большой поэт».
Василий Маркович считает, что там, где жил Рубцов, у его сестры Матрены Марковны, неплохо бы установить мемориальную доску или назвать улицу в честь Рубцова. Есть же улица Пушкина, Гоголя, Шукшина, Никитина, Чехова, Толстого. Есть все основания, чтобы появилась улица имени Рубцова. Барнаул этого заслуживает.
Как-то однажды я позвонила из Москвы Василию Марковичу. Хотела спросить о здоровье Матрёны Марковны. Василий Маркович ответил: «Сегодня отмечали сороковой день её смерти». Как грустно, что уходят люди, которые знали Рубцова! Я попоросила у Василия Нечунаева фотографию Матрёны Марковны и получила её. Она вместе с детьми – Раей и Володей. О жизни Рубцова в этой семье вы можете узнать из статьи Бориса Шишаева, опубликованной в двухтомнике Виктора Коротаева. Ах, как замечательно Борис Шишаев написал (со слов Василия Нечунаева) эти воспоминания!
Игорь Пантюхов – поэт, член союза литераторов России, лауреат премии Л. С Мерзликина. Валерий Тихонов сказал И. Пантюхову:
– Я знаю, что вы с Рубцовым встречались только в Москве...
– Не только в Москве. А самая неожиданная встреча произошла на Алтае. Я тогда был здесь в командировке от журнала «Смена», чтобы сделать материал о фестивале советско-монгольской дружбы, который проходил в Манжероке. И вот едем мы туда с тогдашним редактором газеты «Молодёжь Алтая» Юрием Майоровым.
Увидели, что впереди нас по Чуйскому тракту идут два человека, один повыше, другой пониже ростом, оба босые. Когда мы с ними поравнялись, я увидел, что тот, который пониже, Коля Рубцов! Я был потрясён! Мы же с ним совсем недавно встречались в Москве! Что его занесло вдруг к монгольской границе?! Мы остановились, взяли ребят в машину. Помню, в те же минуты Коля прочитал мне первые строки стихотворения «Старая дорога» – оно рождалось именно на Чуйском тракте. Я тогда запомнил только две строки: «Здесь первый человек произошёл, и больше ничего не происходит». А с Николаем тогда был Чичинов.
– Каким он был человеком?
– Очень честным и прямым в суждениях, оценках. Прекрасно понимал юмор. И так озорно хохотал! Не смеялся, не хихикал, а хохотал, когда случались весёлые минуты. Голос у него был негромкий, баритонального тембра. Каким он был человеком? Прежде всего, он был поэтом, очень любил народную поэзию.
Валерий Тихонов беседовал и с Геннадием Володиным, поэтом, лауреатом премии Л. С. Мерзликина. На вопрос: как Геннадий Григорьевич познакомился с Николаем Рубцовым – ответил:
– Как-то я побывал в Москве, и меня с Рубцовым познакомил Валентин Ермаков... А тут... 9 мая мы были дома (с. Красногорское, Алтайского края), за столом праздновали День Победы. В дверь постучали. Входит парень. В грязи весь чуть ли не по самую шею! А к моему дому надо было идти через болотце. Это он неловко по мосткам шёл... Ну поздоровались, представился всем: «Рубцов». Мы, конечно, за стол его посадили. Потом в разгар веселья он увидел на стене гитару. Пел песни свои: «Рукой раздвинув тёмные кусты», «В горнице» и другие, пел на стихи Тютчева, Есенина. Нам всем очень понравилось его исполнение.
– А долго ли гостил у Вас?
– Да всё лето, отъезжал к кому-нибудь из наших поэтов и опять возвращался. У меня была квартира трёхкомнатная. Я ему комнату отвёл. Он там стихи писал... Это точно скажу – «Шумит Катунь». Мы с ним когда в Сростки ездили, то у Катуни остановились. Я ему показываю: «Вон Монах-гора, вон Бобырган». Он стоял, смотрел, молчал, потом говорит: «Я обязательно стихи напишу». И написал «Шумит Катунь»...
Рассказ Станислава Вторушкина – писателя, члена союза писателей России.
На Алтай Рубцова пригласил Василий Нечунаев. Рубцов согласился побывать на Алтае ещё и потому, что здесь жил его друг – поэт Леонид Мерзликин. Встретили на Алтае Рубцова хорошо.
– А вы с ним познакомились тогда или раньше?
– Раньше – это по стихам, которые я читал в периодике. А непосредственно – летом 1966 г. в Барнауле. Познакомил нас Леонид Мерзликин. Случилось это на Ленинском проспекте. Отметили знакомство скромным застольем, зайдя в гости к художнику Николаю Иванову. В его мастерской, что за медицинским институтом, мы читали стихи, а хозяин показывал нам свои картины.
В Барнаул он приехал в длинном коричневом пиджаке и тёмных брюках. В новых ботинках, которые нещадно натёрли ему ноги. Ещё мне запомнился длинный шарф, несколько раз обмотанный вокруг его худой шеи. Помню стихи, которые он читал у меня в доме, вернувшись из горного Алтая. «Шумит Катунь», «Весна на берегу Бии», «В Сибирской деревне». Точнее, он их напевал. У меня была гитара, на которой Николай подыгрывал себе. Пение его было глуховатое. Манера, пожалуй, речитативная. Можно сказать: декламирование нараспев...
Сейчас о его творчестве написано больше, чем сказал он сам. Не секрет, что общество деградирует – падает культурный уровень и образованность... но поклонников творчества Николая Рубцова становится всё больше и больше-
Никольские пути-дороги
«... Село это совсем небольшое, как деревня, и расположено в очень живописной местности: дорога из леса неожиданно выходит к реке, а там, за рекой, плавно изогнувшись, поднимается в пологую гору, на горе разрушенная церковь (мне ужасно жаль её), возле церкви старые берёзы, под берёзами какой-то одинокий крест, а вправо от этой великолепно-печальной развалины по бугристому зелёному холму и расположено Никольское (здесь его называют коротко, Николой). Вокруг села леса, всё леса и через леса видны на далёких старинных холмах ещё деревни. Простор, дай Бог! Небо видно всё полностью, от горизонта до горизонта, не то, что в городе...» (из письма Н. Рубцова В.Ф. Бокову, Никольское, 15 июля 1964 г.).
Однажды я рассказала Елене Николаевне Рубцовой, что смотрела видеокассету с фильмом «Дорога на русский огонёк», подаренную нашему музею Риммой Анатольевной Рожиной, научным сотрудником Вологодского Краеведческого музея. Этот фильм она создала, прочитав книгу Юрия Кириенко-Малюгина, руководителя Рубцовского центра г. Москвы, «Николай Рубцов: «И пусть стихов серебряные струны...», где автор описал, каким путём поэт ехал и шёл из Москвы, через Вологду, к своей семье в Николу.
Как замечательно показала этот путь Римма Анатольевна, когда зимой встала река Сухона, но парому через неё ещё не пройти. Как тяжела была его дорога, особенно от Вологды до станции Гремячий, через уже не существующую деревню Игошево, а затем через деревню Починок. Дорога от Гремячьего – это непролазная грязь, глина и лужи. В деревне Починки поэт обогревался, обсыхал и ночевал у Марии Ивановны Богдановой. В мороз она заменила его ботинки валенками. Тогда-то и родились его стихи «Русский огонёк».
Дежурная по железнодорожной станции, Маша, рассказала Римме Анатольевне, что за последние годы по этой дороге осенью едут и едут из Костромской, Ярославской и других областей России велосипедисты. Молодые люди, преодолевая грязь и глину, несут на себе свои велосипеды и на вопрос: куда едут, отвечают – к великому Рубцову в Николу! Прощаясь с Риммой Анатольевной, Маша предупредила, что недавно один человек повстречался с медведицей и её двумя сосунками-медвежатами. Страшно испугался, остановился и замер как вкопанный. Медведица постояла, посмотрела, повернулась и ушла со своим потомством, – видимо, была сытая. Рассказ не испугал Римму Анатольевну, и план свой она не изменила. Набрела на следы этой медведицы и показала их ясно с помощью видеокамеры.
Услышав эту историю, Елена Николаевна задумалась и сказала:
– Я ведь тоже много раз ходила этой дорогой, когда приезжала на каникулы из Питера, где училась в полиграфическом техникуме. Мама мне всегда советовала не забывать брать с собой спички. Однажды я вышла с рабочего поезда, развозившего своих специалистов по одноколейке. Ночь. Не видно ни зги. Чувствую, что я одна на всей железной дороге. Наткнулась на какую-то будку, стучусь – ответа нет. Открыла дверь – тишина, зажгла спичку – вижу печурку с дровами, растопила ее, согрелась, и разморило меня. Вдруг входит мужчина и спрашивает: «Кто здесь живой?» Я страшно испугалась и в ответ спросила: «Куда идёшь? Чей будешь?» Парень, как и я, шёл в Николу. Оказалось, что он на четыре года меня старше и тоже учился в Никольской школе. Когда рассвело, пошли в Николу вместе.
На мой вопрос, почему Лена решила поступать именно в этот техникум, она ответила:
– Мне было всё равно куда поступать, лишь бы дальше учиться. Учиться я любила и училась хорошо. Приехала я в Питер к тёте Люсе, дочери бабушкиного брата, Александра Александровича Попова, с которым когда-то очень дружил мой папа. Работала она когда-то маляром и стала советовать: «Зачем тебе, девка, техникум, учись на маляра, дадут тебе общежитие, а там, глядишь, комнату в коммуналке, и жизнь твоя наладится».
Рассказывая это, Лена перешла на вологодский говор. Говорила артистично, ярко, и я вспомнила такой случай. Будучи однажды в Питере по приглашению руководителя Рубцовского центра С.А. Сорокина, я встретилась с Леной. Должна была передать ей большое количество книг из Москвы и предупредила, что книг много и требуется большая крепкая сумка. Выходим мы из квартиры (Елена Николаевна жила с семьёй временно на проспекте Луначарского), и я спохватилась: «Лена, а сумку взяла?» И вдруг слышу: «Взяла, взяла, сумка ядрёная». Бог ты мой, как я обрадовалась такому русскому старинному слову «ядрёная»! Мне даже показалось, что со мной рядом идёт сам Николай Михайлович. Тогда я во все глаза глядела на Лену и всё искала, искала в её облике, поведении, разговоре черты моего любимого поэта.
Елена Николаевна очень похожа на отца. Недавно она рассказала мне, как восторженно её принимали на Алтае друзья Н. Рубцова во время съёмок фильма о нём. Представляю себе, что видели они в ней «живую частичку» любимого ими поэта и друга. Итак, Елена Николаевна ходила той же дорогой в Николу, когда приезжала из Ленинграда на каникулы.
А совсем недавно я прочитала интересную и любопытную книгу «Пути-дороги» замечательного человека Пантюшиной Валентины Павловны (см. часть II, рассказ «Пусть душа останется чиста»), как бы дополнение к исследованию Риммы Анатольевны Рожиной и к рассказу дочери Рубцова о дороге поэта в Николу, спешившего в свою семью.
В. П. Пантюшину свела судьба с Микляевой Анастасией Михайловной в вологодской больнице. Разговорившись с соседкой по палате, будучи очень любознательной, вот что узнала Валентина Павловна: «Анастасия Михайловна тогда жила в деревне Орлово. Это было летом 1964 г. Из окна своего дома она видела, как мимо прошёл Н. Рубцов. Он шёл пешком с Устья-Толшмы в деревню Никола». То есть шёл он в Николу другой дорогой, не от железной дороги и станции Гремячий. Небольшого роста, лысенький (как любовно назвала его собеседница В.П. Пантюшиной), босой. Ботинки, перевязанные шнурками, висели на одном плече, пиджак – на другом. На нём была белая рубашка, чёрные брюки. Он зашёл в соседний дом выпить воды. Соседка, доброжелательная женщина, спросила его:
– Не наколол ли ноги, босиком-то?
– Нет, ничего. Я привык.
– Куда вы идёте, и к кому, и как вас зовут?
– Иду в Николу навестить жену Гету, доченьку Лену. А зовут меня Николаем.
До Николы надо было ещё десять километров пройти. Он посидел, отдохнул у приветливой женщины и пошёл дальше. Босиком. Быстрым шагом.
Теперь в деревне Орлово никого нет, все переехали в деревню Воротишну Никольского сельсовета.
Дочь Николая Михайловича училась с дочерью A.M. Микляевой восемь лет в одном классе и была Дружна с ней. По окончании школы их пути разошлись. Далее Валентина Павловна рассуждает о том, что в Николе у Рубцова-поэта работы не было. Реализовать себя он не мог. И Анастасия Михайловна, и другие местные жители уверены, что «Николая Рубцова просто.-напросто выселяли из Николы».
А теперь там привели в порядок музей, много труда и души вложил в это дело никольчанин Антуфьев Алексей Васильевич, живший в Санкт-Петербурге. «И засияло, наконец, яркими красками светлое имя Рубцова!» Это слова Валентины Павловны о «никольчанине А.В. Антуфьеве». 23 февраля 2007 г. Антуфьев А.В. скончался. Про него хочется сказать, что часть своей жизни он посвятил изучению и распространению творчества Н. Рубцова. Поэтому именно его фотографию Николы я поместила на обложку своей книги.
Для Алексея Васильевича Никола – любимая малая родина, без которой невозможна жизнь. Он на девять лет моложе Рубцова. Работал киномехаником в Никольском клубе, заведующей которого была Гета Меньшикова, супруга Николая Рубцова. Он не только видел, но и общался с ним. Вместе бывали в одних и тех же компаниях, чаще всего в семье Аносовых, где Николай дружил с сыном директора школы – Владимиром Аносовым. Не раз слышал его рассказы о службе на флоте, чтение им своих стихов, его юмористические рассказы. В дальнейшем Алексей Васильевич стал военным специалистом и даже кандидатом военных наук. Жил в Санкт-Петербурге, но все интересы Алексея Васильевича были сосредоточены на Николе – жизни Н. Рубцова и творчестве любимого поэта.
Какую огромную работу проводил Алексей Васильевич, помогая организовать музей Рубцова не только в Питере, но и в Николе!
Я познакомилась с ним в начале 90-х годов в питерском Рубцовском центре, которым руководил С.А. Сорокин. Мы в дальнейшем переписывались, посылали друг Другу всё, что находили о жизни и творчестве поэта. Помнится, как однажды он прислал мне доклад о поэзии Рубцова одного учёного-литератора, прочитанный на съезде славистов в Цюрихе. По крупицам собирал Алексей Васильевич вещи и автографы Рубцова для Питерского и Никольского музеев. За свою подвижническую деятельность Алексей Васильевич был награждён премией Екатерины Дашковой.
Да, права Валентина Павловна в том, что «засияло яркими красками светлое имя Рубцова» с лёгкой руки замечательного человека Алексея Васильевича Антуфьева!
Праздник души
Документальный фильм «Поэт Николай Рубцов», художественным руководителем и продюсером которого стала Марина Барышева, режиссёром и оператором-постановщиком – Дмитрий Чернецов, оператором, фотохудожником – Михаил Макаров, прошёл по всей России.
Лично я смотрела его и в столичном Доме кино, и в Думе, и в Московском музее Рубцова, и в селе Никольском. Показывала подаренный мне Дмитрием Чернецовым фильм своим родным и знакомым. Но хотела бы рассказать, какое впечатление произвёл этот фильм на меня, на жителей Николы и на бывших друзей Коли Рубцова по детскому дому, теперь уже пенсионеров, при просмотре его в селе Никольском – малой родине поэта.
Идею посмотреть фильм именно там мне подали друзья Коли Рубцова по детскому дому, живущие в Череповце. Мэрия Череповца помогла им, предоставив для этой поездки машину «газель». Одно место они оставили для меня. Я согласилась с радостью, так как мне хотелось не только пообщаться со своими друзьями-череповчанами в столь длительной поездке, но и ещё раз побывать на малой родине Рубцова, а главное – увидеть их реакцию на этот фильм.
Встретились мы с ними в Вологде 13 июля 2006 года в 11 часов дня. Приехав в Николу, мы поселились в доме-интернате, где жили во время учебного года школьники из дальних деревень. Там же произошла встреча с другими приехавшими бывшими детдомовцами и с жителями Николы, знавшими своих череповецких Друзей, так как когда-то они учились вместе в сельской школе. Я была свидетельницей этой встречи. Взволнованные ею, они обнимались, целовались, вспоминали прошлое, ахали и охали по поводу того, как всё изменилось в Николе и как изменились они за прошедшие годы.
Этот фильм должны были демонстрировать в сельском клубе на следующий день в 15 часов. Мы решили побродить там, где когда-то жил и ходил наш поэт, воспевший эти места в своих стихах.
Иван Алексеевич Серков (Ваня Серков – Друг Рубцова по детскому дому) предложил «пробраться» в теперь уже заброшенную деревню Родионово, откуда он в августе 1964 года, узнав от новой хозяйки своего родового дома, что Рубцов живёт в Николе, бежал к своему другу, боясь, не уехал бы из села Рубцов из-за наступающей осени.
Ах, как пахло мёдом от травы, через заросли которой мы «продирались» с трудом!
Школа моя деревянная! Поле, холмы, облака...
Мёдом, зерном и сметаною пахнет в тени вербняка.
Писал Рубцов в одном из вариантов стихотворения «Тихая моя Родина».
По дороге в Родионово мы сфотографировали тот холм, на который указал нам Иван Алексеевич и где бросился в траву Рубцов, воскликнув: «Взбегу на холм и упаду в траву!» – свидетелем чего и был И.А. Серков.
Были мы и на кладбище, которое описал поэт в своих стихах «Над вечным покоем». Посетили могилу Генриетты Михайловны, супруги Рубцова.
К 15 часам мы уже шли по самой большой и широкой дороге села Никольского, недавно названной «Улица Николая Рубцова». Из одного дома выскочила давно мне знакомая Нина Михайловна Шестакова-Прокошева, когда-то учившаяся в одном классе с Колей Рубцовым: «Ой! Вы уже идёте, а я пеку пироги и тоже бегу в клуб!» – воскликнула она.
В клубе широко раскрыты двери. Из репродуктора на всю улицу голос любимого вологжанами певца Владимира Громова, поющего «Морошку» (стихи Рубцова): Отцветёт да поспеет на болоте морошка...»
Зал переполнен и местными жителями, и гостями из Вологды, Тотьмы и других городов. Все жаждут начала просмотра фильма, но его не начинают, пока не приедет семья Елены Николаевны Рубцовой (дочери поэта). Кто-то сообщил, что они уже переехали на пароме р. Сухону. Вдруг возглас: «Ура! Рубцовы приехали!» Что тут было: все встали и аплодисментами встретили семью Рубцовых-Козловских.
Администратор Тотемского района вручил Елене Николаевне букет цветов. У меня на глаза навернулись слёзы. Вот бы видел Николай Михайлович, как встречают его любимую дочь и внуков! И как бы он сожалел, что нет среди них его замечательного внука – Коли Рубцова.
Начался фильм. Все присутствующие стали погружаться в его содержание. Появились знакомые и родные до боли в сердце места: Никола, реки Толшма и Сухона. Слышен крик: «Паромщик! Паромщик!» Поля, перелески, пасущиеся лошади. А вот мелькнул Рубцов, с шарфом на шее, опирается на плетень.
Как замечательно играет актёр Борис Плотников! Он оживляет образ Н. Рубцова на протяжении всего фильма. Прекрасно читает его стихи.
Здесь, в этих дорогих теперь всем людям местах, начало творческого пути детдомовца Коли Рубцова. В этих же местах у него была «болдинская осень» в то время, когда готовил он к изданию свой первый сборник «Лирика», уже с классическими стихами! Слышится музыка Валерия Гаврилина. И как она уместна здесь, в этом фильме. Однажды Гаврилин, композитор с мировым именем, написал: «Я учусь у Рубцова, многое перенимаю и верю во всё, что он пишет, даже если я сам этого не испытывал». Композитор Гаврилин – вологжанин, тоже воспитывался когда-то в детском доме.
В зале зрители смотрели фильм с большим напряжением, многие плакали. Вот идёт Рубцов в мороз, в пургу. Не сбился бы в пути. Не напали бы волки. Идёт в ботиночках. Темнеет. Впереди появился огонёк. Он спасёт поэта и обогреет его. Мы слышим стихи из « Русского огонька »:
Погружены в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели.
Оцепенели маленькие ели,
И небо было тёмное, без звёзд...
Он идёт в дорогую ему Николу, к своей семье. Его всегда ждала Гета, мать его любимой дочки Лены.
Фильм дорог нам тем, что современникам поэта предоставили возможность рассказать о Рубцове.
По окончании фильма зал бурно рукоплескал. Марина Евгеньевна пригласила на сцену артистов, участников его – пожилых людей и детей. Все они жители Николы. Взрыв аплодисментов благодарных зрителей сопровождал поднявшихся на сцену. Все вышли из зала, но расходиться никто не хотел. Окружили Елену Николаевну с детьми и мужем. Хотелось обнять её или хотя бы коснуться этой живой частички Н. Рубцова. Внучки Николая Михайловича захотели есть, и их увела к себе Нина Михайловна Шестакова-Прокошева, к только что испечённым пирогам.
Известный вологжанам замечательный баянист, Константин Пирожков, начал играть на баяне. Муж и жена Романовы пели под гитару. Народ пустился в пляс.
Вдруг начался сильный дождь и гроза. Все вошли в клуб, и там состоялось новое действо: талантливые никольчане стали читать свои стихи...
Мы же поспешили в свою «газель», несмотря на то, что гроза и дождь не хотели, чтобы мы уезжали.
Всю дорогу Иван Алексеевич Серков, сидевший впереди, не показывал нам своё лицо. Его сестра, Антонина Алексеевна, шепнула мне, что он стесняется своих переживаний от увиденного в фильме. Он плачет. Позднее я узнала, что в Череповце во всех школах показали этот фильм. Дети пишут сочинения. Лучшие из них пойдут на конкурс и будут опубликованы в печати.
Я считаю, что именно этим фильмом началось триумфальное шествие творчества нашего классика – поэта Николая Михайловича Рубцова по стране.
Потомки будут благодарны за его создание.
Этот рассказ я предназначаю не столько нашим современникам, писателям и поэтам, сколько будущим исследователям этой темы.
Свидетельство о последних днях Н. Рубцова
26 июня 1998 года в Вологде в Петровском сквере открылся памятник Н. Рубцову. Соседки по подъезду дома, в котором последний год жил поэт, вдруг увидели в толпе его убийцу, окружённую её знакомыми, или, как некоторые говорят, «охраной». Ангелина Михайловна и Раиса Ивановна услышали, как убийца Рубцова воскликнула: «Я нисколько о содеянном не жалею. Я опять так же поступила бы».
В её стихах – мания величия, навязчивые идеи, сатанизм, озлобленность, жестокость, ревность. «Творчество» её надо оценивать не с литературных позиций, а с медицинских (см. статью «Пьедестал» А. Сереброва, журнал «Двина», 2003, № 1).
Н. Рубцов называл её стихи «патологическими. Женщине не подобает так писать». «Я сама змея», – высказался как-то он, характеризуя её. О том, как он критиковал стихи Дербиной, она умышленно нигде не пишет.
Мы получили письмо от руководителя Рубцовского Центра г. Сургута, Тюменской области Сергея Алексеевича Лагерева от 11.01.06. В нём есть адресованное Лагереву письмо рязанского писателя Бориса Шишаева, который дополняет свои воспоминания, приведённые нами в рассказе «Об убийце Н. Рубцова»: «...и душили меня слёзы. И ясно было одно: Коля убит, причём убит зверски, и кто бы что ни говорил, что бы теперь ни трезвонила убийца, я тогда убедился в этом и всегда буду говорить только это – Рубцова зверски убили».
Рубцов не мог освободиться от неё, т. к. был «удивительно совестливым и стеснительным человеком» (как однажды его охарактеризовал В.Н. Корбаков – вологодский художник и академик). Поэтому он и бежал из Вологды, как документально обосновано это в предисловии к сборнику сочинений Н. Рубцова (изд. «ТЕРРА», 2000). Но «волчица» настигла его. Её интересы совпадали с интересами тёмных сил, окружавших поэта и зорко за ним следивших. Творчество же Рубцова она не ценила. Себя считала лучшей поэтессой. Гордыня одолевала её.
Поэтому и возникали у поэта мысли о смерти, что и подтверждается. Соседка по подъезду, А.Н. Прибыткова, вспоминает: «Накануне гибели Николая Михайловича я собирала со всех квартир по 20 копеек на уборку подъезда. Поднялась на пятый этаж, вышел хозяин 66 квартиры Рубцов и заявил: «На мои похороны деньги собираете?!»
В сентябре 2005 г. соседки рассказали об этом мне и моей дочери О.Н. Полётовой, а мы их рассказ не только зафиксировали на кинокамеру, но и в этом же году продемонстрировали в московском музее Н. Рубцова.
Они вспоминали: «За день до гибели сидели на лавочке у нашего подъезда Николай Михайлович и будущая его убийца. Лицо его было отрешённое, задумчивое. Он молчал, а она что-то зло, возбуждённо говорила, говорила, говорила... – у него никакой реакции».
О чём он думал? Теперь никто не узнает. Может быть, свои последние стихи сочинял, как он часто это делал, даже в шумных компаниях. А может быть, уже знал, т. к. был провидцем, что завтра погибнет, и думал о своей семье и дочери? Вся жизнь его, полная переживаний и страданий, надежд и творческих подъёмов, отражена в его поэзии.
Рубцов чувствовал, что вокруг него сжимается круг, ему было душно, он предчувствовал настоящую трагедию.
Несомненно, этот период жизни Рубцова можно считать одним из самых тяжёлых. У него было подавленное настроение, он метался, пытался избавиться от этой женщины. И вся литературная Вологда знала об этом. Уже теперь, спустя годы, кажется, что поэт оказался в центре какого-то чудовищного ритуала, мерзких, каббалистических действий, того замкнутого круга, из которого ему было не вырваться. И всё это связано с личностью убийцы.
Сын А.Я. Яшина, Михаил, очень страдал, узнав о гибели Рубцова. «Но ты-то веришь, что я жив?» – такими словами закончил своё стихотворение на смерть поэта Миша Яшин. Вот его стихи 1975 г.
Рубцов
1
Прощаюсь.
Погиб мой любимый поэт,
Простой и прекрасный,
Как утренний свет.
Он где-то недавно,
Он где-то...
А песня его недопета.
С тоской
И с любовью
Один на один.
Он сам себе – раб,
Сам себе – господин.
Дождусь ли,
Добьюсь ли ответа:
– За что вы убили поэта?
2
Его убили за надежду,
За веру, за любовь, за боль,
За то, что он стоял не между
Всех остальных,
А сам собой.
Убили.
Всё как по заказу.
Убили –
Можно восхвалять,
И можно не бояться сглазу
И можно памятник ваять.
А на стихи насыпать пыли –
Пускай покуда полежат...
– Да... Говорят, тебя убили?
– А!.. Пусть болтают, что хотят.
Мы целый век куда-то плыли
Сквозь бесконечность лиц чужих.
– Да, говорят, меня убили.
Но ты-то веришь, что я жив?
Николай Рубцов. Собрание сочинений в трёх томах (М.: ТЕРРА, 2000)
«...Следом за «Звездой полей» выходят сборники: «Душа хранит» в 1969 году в Архангельске и «Сосен шум» в 1970 году в Москве, в том же издательстве «Советский писатель», что и предыдущий сборник.
В Северо-Западном книжном издательстве первоначальный вариант обложки сборника «Душа хранит» художника В. Иванова с силуэтом церкви не прошёл, – церковь убрали, не было подобных рисунков и на столичных сборниках. Официальным идеологам поэзия Николая Рубцова претила – его тоска по уходящему, ушедшему – по пасхам под синим небом, колоколам, разрушенным храмам – не приветствовалась; но без этой связи с минувшим будущее представлялось поэту бездуховным, безнравственным.
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом.
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы...
Отчизна и воля – останься, моё божество!
Он продолжал работать над новыми сборниками, переписывался с издательствами, постоянно был в разъездах. Сейчас трудно понять, где же поэт больше всего находился последние годы – в Вологде или вне её. По свидетельству очевидцев, по письмам и дарственным надписям на книгах, подаренных Рубцову, и по автографам самого поэта создаётся впечатление, что в Вологде он бывал наездами, а большую часть времени всё же проводил в Москве или около столицы. Достаточно проследить последний год его жизни. В феврале Рубцов в Москве – Анатолий Ланщиков дарит ему свою книгу статей «Времён возвышенная связь» с надписью: «Николаю Рубцову – моему самому любимому поэту – всегда ждущий его стихов. 13.2.70 г., г. Москва».
В марте Рубцов едет на Урал – по следу своего затерявшегося брата, Алика, пытаясь его отыскать. В Вологду возвращается с книжечкой Е. Фейерабенда «Белый медвежонок», на книге надпись: «Николаю Рубцову для отдохновения. 1 марта 70 г., г. Свердловск».
Вторую половину апреля и начало мая поэт опять в Москве – сохранились воспоминания А. Чечётина и две книжечки, подаренные ему Виктором Потаниным: «Николаю Рубцову – дорогому поэту России – с волнением, с любовью. 24 апреля 70 г.».
В начале июня у него командировка в Великий Устюг. Первый детдомовский друг, журналист Анатолий Мартюков, с душевной теплотой пишет о встречах с Николаем Рубцовым, в том числе и о самой последней – в Великом Устюге.
С середины июня Рубцов около месяца кружился в тополиных метелях столицы – приехал с перебинтованным запястьем правой руки.
В сентябре – он снова в Москве. Борис Шишаев из Рязани оставил такие воспоминания: «В последний раз мы увиделись осенью 1970 года, я подходил к общежитию и вдруг услышал рядом, в скверике, гитару и голос Николая Михайловича. Он пел:
О доблести, о подвигах,
о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твоё лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе...
Я никогда раньше не слышал, чтобы пели песню на эти слова Блока». Две свои книжечки подарил Николаю Шапошников: «Коле Рубцову от Славы Шапошникова при ненастном свете за окном 219 комнаты, как, впрочем, и за другими окнами. Москва, последний день сентября, 70 г.».
В октябре в Архангельске состоялось выездное мероприятие Союза писателей России, – проходили встречи писателей с читателями. Подарил Рубцову свои поэмы Игорь Григорьев: «Дорогому Николаю Рубцову от всего любящего сердца. 29.Х.70 г.». А 12 октября поэт сам подарил свою книжечку литератору А.А. Михайлову.
И последний приезд Рубцова в Москву состоялся в ноябре 1970 года, за два месяца до гибели. В праздники, 7 ноября, ему подарил свою книгу стихов Станислав Куняев с надписью: «Повелителю северных лесов и болот, князю Вологодскому от Владыки Среднерусских равнин и московских закоулков – дорогому другу и любимому поэту Николаю Рубцову от Ст. Куняева».
В этот свой последний приезд Николай Рубцов не хотел возвращаться к себе домой, в Вологду, и попросил приюта у знакомой поэтессы Ларисы Васильевой, с которой они были в давних дружеских отношениях. Она вспоминает: «Последняя встреча была месяца за два до его гибели. Тоже случайная, тоже на улице.
– Мне плохо жить, – я помню эти слова, как будто они сказаны были минуту назад. – Мне плохо жить. Возьми меня в свою семью, к ребёнку и мужу. Я буду тихий. Попишем вместе. Ты в одном углу, я в другом.
Я ответила как-то неуверенно, и он свернул разговор. А я по сей день чувствую себя виноватой...»
В Москве, в издательстве «Советская Россия», готовился к печати сборник стихов Николая Рубцова «Зелёные цветы». Поэт вёл из Вологды переписку с редактором сборника Валентином Ермаковым. «Помню, мой шеф, старший редактор Дмитрий Артемьевич Смирнов, не соглашался с этим названием: «Зелёные цветы». Что это Рубцов вздумал кокетничать? Хочет сказать, что его поэзия незрелая, зелёная? Напиши ему – пусть заменит». И Ермаков пишет Рубцову: «Подумай, пожалуйста, и вышли новое «имя». Не затягивай. Чем скорее ты перекрестишь книгу, тем скорее мы сдадим её в производство». В следующем письме он отвечает Рубцову на его послание:
«Здравствуй, милый Коля! Очень рад, что ты держишься за название. Не потому, что оно мне нравится, а потому, что узнаю твой характер и уважительное отношение к своему труду. Буду отстаивать это название и я».
К Новому году поэт получил несколько поздравительных открыток, в том числе из Находки, от бывшего сослуживца Геннадия Фокина, с пожеланием всех благ в жизни и творческих удач; от Виктора Потанина из Кургана: «Новых тебе прекрасных строк, пусть сбудется всё заветное. Будь счастлив, хорошей тебе зимы!» Из «Вологодского комсомольца» от главного редактора Леонида Патралова: «Пусть Пегас Ваш не знает остановки, пусть не застаивается он у «сырой коновязи», а почаще «вскинет голову и заржёт!» Из Москвы от Владимира Сякина, от Энвера из пустыни Кызыл-Кумы: «Желаю тебе в Новом году здоровья! А остальное у тебя есть и без моих пожеланий».
Ни в одной из открыток нет традиционного пожелания «долгих лет жизни» – всё это было само собой разумеющимся: какие его годы? – всего лишь 35.
Для Николая Рубцова подошло время такого признания его творчества, при котором сами издательства предлагали ему присылать рукописи с новыми стихами, – сохранились письма, записки, бланки издательских договоров.
Накануне 1971 года поэт купил ёлку, игрушек – обещали приехать из Никольского родные, жена с дочерью. Лена сама написала папе открытку. Но дочку он так и не дождался, снегом замело дорогу, метель отрезала все пути из Никольского.
В день рождения, 3 января, Николай Рубцов получил в подарок от Виктора Коротаева книжечку «Липовица» со словами: «Дорогому Коле Рубцову с неиссякаемой, настоящей и непреходящей любовью. На будущее и на добрую память». Но будущего у него оставалось – считанные дни.
В январе Рубцов получает письмо из издательства «Молодая гвардия»: «Уважаемый Николай Михайлович! Ваша рукопись «Подорожники» получена 14 января 1971 г. О своём решении редакция современной советской поэзии сообщит после того, как рукопись будет отрецензирована и рассмотрена в редакции».
Следом приходит письмо из еженедельника «Литературная Россия» от главного редактора К. Поздняева: «Дорогой Николай Михайлович! Лит. Россия – полугазета, полужурнал. В силу этого нам прямо-таки противопоказано писать такие вещи, как Ваш «Разбойник Ляля». Как бы ни была она мила, поэтична, это всё-таки весьма далёкая от нашей жизни сказка. ...Посылайте цикл стихов о том, что ближе к нашим дням, что созвучно чувствам и делам современников». Но Рубцов не писал сказок, далёких от его собственной жизни, эта сказка-быль про него самого, – не ожидал только, что погибнет от рук «разбойницы Шалухи», хотя и чувствовал, что тучи над ним сгущаются, хотя и говорил про её зверские вирши: «Это патология. Женщина не должна писать такие стихи».
Валентин Ермаков вспоминает: «А всего за несколько дней до гибели поэта я получил от него последнее письмо, написанное кое-как, вкривь и вкось. Оно завершалось так: «Вместо «Зелёных цветов» предлагаю «Над Вечным покоем». И в скобках: «Валя, у меня болит рука».
Слово «Вечным» было написано с большой буквы... Холодом повеяло на меня от этого левитановского названия».
19 января Николай Рубцов собирался ехать в Москву, но не приехал...»
«Словарь языка и рифм поэзии Н. Рубцова» (автор М.И. Сидоренко)
Михаил Иванович Сидоренко (1935 – 2000 гг.), талантливый учёный, доктор филологических наук, профессор, в 1980-х гг. работал над созданием уникального
Научного труда – «Словарь языка и рифм поэзии Н* Рубцова».
Издание этого словаря удалось осуществить только в декабре 2005 года – к 70-летию поэта.
Словарь занимает достойное место среди словарей языка писателей, таких как «Словарь языка Пушкина» (М.: 1956 – 1961 гг., т. I – IV), «Частотный словарь языка М.Ю. Лермонтова» и «Словарь рифм М.Ю. Лермонтова» (включённые в «Лермонтовскую энциклопедию» М.: 1981).
Картотека для словаря (380 наименований) была составлена с учётом поэтических текстов всех сборников Н. Рубцова, а также текстов стихотворений, не вошедших в сборники поэта и представленных В.А. Оботуровым и B.C. Белковым.
«Словарь языка и рифм поэзии Н. Рубцова» даёт описания основных параметров рубцовского стиля и отражает индивидуальность поэтической манеры русского классика XX века.
Для нашего Московского музея Н. Рубцова мы получили этот словарь от вдовы профессора – Светланы Георгиевны Сидоренко, навестив её в Череповце в феврале 2007 года.
Светлана Георгиевна знала о нашем музее, благодарила за его создание в честь любимого поэта. Поблагодарила и за подаренную ей книгу «Пусть душа останется чиста. Н. Рубцов. Малоизвестные факты биографии ».
Александр Романов
Вологодский поэт Александр Романов так описывает выступления Николая Рубцова:
«Николай Рубцов стихи читал прекрасно. Встанет перед людьми прямо. Прищурится зорко и начнёт вздымать. Слово за словом: «Взбегу на холм и упаду в траву... »
Не раз слышал я из уст автора эти великие «Видения на холме...», и меня всегда охватывала дрожь восторга от силы слов и боль от мучений и невзгод Родины.
А потом: «Меж болотных стволов красовался восток огнеликий», и воображение моё уносилось вместе с журавлиным клином в щемящую синеву родного горизонта, а затем: «Я уеду из этой деревни» – и мне приходилось прикрывать ладонью глаза, чтобы сидящие в зале не заметили моих слёз. Вот какие были выступления у Николая Рубцова!»
А один из его друзей рассказал, что после такого выступления все сидели не шевелясь и вдруг Александр Романов воскликнул: «Коля! Что ты сегодня с нами сделал!»
В своей книге «Искры памяти» А. Романов пишет: «Моя мать так вспоминала: «Только ты укатил в Вологду, а к вечеру, смотрю, какой-то паренёк запостукивал в крыльцо. Кинулась открывать. Он смутился, отступил на шаг. «Я к Саше, – поздоровался, – Рубцов я». Ведь сроду его не видала, а только слыхала от тебя, и то, думаю, догадалась бы, что это он, хоть и не назовись. Стоял на крыльце такой бесприютный, а в спину ему снег-то так и вьёт, так и вьёт. Ну, скорей его в избу. Пальтишко-то, смотрю, продувное. Расстроился, конечно, что не застал тебя. А я и говорю ему: «Так и ты, Коля, мне как сын. Вот надень-ко с печи катанички да к самовару садись...» Глянула сбоку, а в глазах-то у него – скорби. И признался, что матушка его давно умерла, что он уже привык скитаться по свету.
И такая жалость накатила на меня, что присела на лавку, а привстать не могу. Ведь и я в сиротстве росла, да вот во вдовстве бедствую. Как его не понять!.. А он стеснительно так подвинулся в красный угол, под иконы, обогрелся чаем да едой и стал сказывать мне стихотворения. Про детство свое, когда они ребятёнками малыми осиротели и ехали по Сухоне в приют; про старушку, у которой ночевал, вот, поди-ко, как у меня, про молчаливого пастушка, про журавлей, про церкви наши христовые, поруганные бесами...
Я вспугнуть-то его боюсь – так добро его, сердечного, слушать, а у самой в глазах слёзы, а поверху слёз – Богородица в сиянье венца. Обручальная моя икона... А Коля троеперстием-то своим так и взмахивает над столом, будто крестит стихотворения – вот они душу-то и трогают... Теперь уж не забыть его. Перед сном все карточки на стенах пересмотрел, да и говорит: «Родство-то у вас какое большое!» Будто бы позавидовал. «Да, – говорю, – родство было большое, да не ко времени. Извелось оно да разъехалось». «Везде беда», – только ж услышала в ответ.
Поутру он встал рано. Присел к печному огню да попил чаю и заторопился на автобус. Уж как просила подождать пирогов, а он обнял меня, поблагодарил и пошёл в сумерки. Глянула в окошко – а он уже в белом поле покачивается. Божий человек...»
Так мать моя Александра Ивановна вспоминала о Николае Рубцове, а потом и сам он говаривал мне, как встречала да привечала она его в Петряеве. Это было за год или за два до гибели его, в предзимье, когда дорога на волоку крепнет от первых морозов, и трогаются автобусы в дальние места. Возможно, он пробирался в Тотьму, в свои родовые Палестины, и вздумал попутно взглянуть и на мою деревню, отстоящую всего в пяти верстах от тотемского тракта. Бог весть... Рубцов любил внезапность знакомств и расставаний. Он возникал в местах, где его не ждали, и срывался с мест, где его берегли. Вот эта противоречивость скитальческой души и носила его, вела по всей Руси. Но такая видимая всем свобода на самом деле являлась невидимой никому зависимостью его от Поэзии. Это он выстрадано изрёк: «И не она от нас зависит, а мы зависим от неё». В ту государственно-самодержавную пору это откровение прозвучало вызывающей и подозрительной новостью. А в стихах его неотразимо белые церкви да древние кресты печалились, словно вытаяли они из-под страшных сугробов забвения. Это уже было потрясением основ. Многие редакторы дрожали от ярости, когда им в руки попадали стихи Рубцова. Помню, с каким боем приходилось вталкивать редкие и урезанные его публикации в вологодские газеты.
Лишь теперешним умом понимаю, что уже в конце шестидесятых годов Николай Рубцов по самобытной новизне и мужеству творчества вставал вровень с Сергеем Есениным и Николаем Клюевым, тогда ещё наглухо скрытым от народа в расстрелянной безвестности. Да, вставал вровень с ними! Сама природа русского духа давно нуждалась в проявлении именно сродственного им гения, чтобы связать полувековой трагический разрыв отечественной поэзии вновь христианским мироощущением. И жребий этот пал на Николая Рубцова. И зажёгся в нем поднебесный свет величавого распева и молитвенной исповеди.
И мать моя, истовая богомолка, сразу ощутила и поняла в его стихах это давножданное милосердие. И у меня иной раз при встречах с ним возникало дивное впечатление, что Рубцов пришёл к нам не из града Тотьмы, а из града Китежа. Вот, взгляните хотя бы на эти строки: «И вместе с чувством древности земли такая радость на душе струится, как будто вновь поют на поле жницы...»; «И древностью повеет вдруг из дола»; «лежат развалины собора, как будто спит былая Русь». Ведь эти слова зарделись в душе, «которая хранит всю красоту былых времён». У Рубцова зрение (в обычном понимании) было как ясновидение времён...
* * *
...Николай Рубцов держался того мнения, что современность – это вечность. Не только нынешние черты быта и людских отношений, а прежде всего трагизм вообще всей жизни. В прошлом для нас – очарование, в настоящем – страдание, в будущем – искупление. Вот это и есть предмет поэзии...
* * *
...присматриваясь к нему, я понял, что у человека могут быть одновременно как бы два слуха, два зрения, два потока существования – верхний и глубинный. Они не совпадают друг с другом. Верхний поток несёт обыденность, а глубинный – истинность жизни, рубцов был из «глубинных» людей. Не случайно он обронил: «Я слышу печальные звуки, которых не слышит никто...» И это была не рисовка, а горькая, изнурявшая его самого внутренняя правда таланта».
«Но я должен всё это узнать!»
Мы часто беседовали о Николае Рубцове с СП. Багровым. И вот один из его рассказов:
«Выходят рано утром на деревянное крыльцо кельи Спасо-Суморина монастыря два четырнадцатилетних друга – Коля Рубцов и Серёжа Багров.
Николай огляделся и воскликнул:
– Серёга! Смотри – какая красота!!!
– А! Где? – спрашивает друг.
– Смотри: козы щиплют траву, деревянная скамейка стоит под окном. А вон телега с бочкой пылит и громыхает через мост! Серёга! Ты не знаешь, почему всё это на меня так действует?
– Нет. Не знаю, – отвечает Серёжа.
– Я тоже не знаю, но я должен это всё узнать! И узнал. И ответил стихами».
Они поняли стихи Н. Рубцова
Однажды я очень торопилась в свой музей Н. Рубцова из-за встречи с человеком, который ждёт от меня материалы по Рубцову, которые я как всегда везу в своей сумке на колесиках. Боюсь опоздать. На остановке меня огорчают сообщением, что прошло подряд пять троллейбусов. Ждать следующего бесполезно. Но вдруг подъезжает микроавтобус, переполненный, видимо, опаздывающими студентами. Я втискиваюсь со своей сумкой и от радости, неожиданно даже для себя, восклицаю: «Привет, Россия – родина моя!» И осеклась, испугалась. Что могут подумать пассажиры про меня? Они же не знают, что в моей голове постоянно звучат, сменяя друг друга, стихи Рубцова. Может быть, лучше продолжить? И так тихо-тихо, но уверенно решила продолжать:
Как под твоей мне радостно листвою! И пенья нет, но ясно слышу я Незримых певчих пенье хоровое...
Далее более громко и вдохновенно:
Как будто ветер гнал меня по ней.
По всей земле – по сёлам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
Чувствую, что молодёжь заинтересовалась чтением стихов, но все ли знают, чьи они? И я мимоходом поясняю: «Я читаю вам стихи русского национального поэта-классика Николая Михайловича Рубцова». И продолжаю дальше:
Привет, Россия – родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем...
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем.
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!..
Я видела их заинтересованность и внимание, и это воодушевило меня. Подъехали к метро. Меня просто вынесли с моей сумкой из автобуса, и все эти длинноногие мальчишки и девчонки бросились к метро.
Взглянула и ахнула: а бегут-то они задом наперёд! Голова повёрнута ко мне. Руками машут, а ноги несут их к дверям метро. Ну, конечно, я тоже стала махать им вслед. Мы без слов поняли друг друга. Я была в восторге, что стихи им пришлись по душе.
И вдруг во мне заиграла такая музыка, что я не поняла, как я оказалась на трамвайном кругу и села в вагон трамвая. Радость переполняла моё сердце сознанием того, что эти ребята и я на какое-то непродолжительное время оказались духовно объединены. И это сделал Рубцов.
Стихи выбросили в урну
В марте 1960 года Н. Рубцов написал письмо Г.Б. Гоппе, руководителю литературного объединения при журнале «Смена». В этом письме есть такие строки:
«Вы пишете, что на Вас странное впечатление произвело стихотворение «Воспоминание». А мне, хочу признаться, странным кажется Ваше впечатление. Что искусственного в том, что первые раздумья о родине связаны в моих воспоминаниях с ловлей налимов, с такими летними вечерами, какие описаны в стихотворении...» Письмо Николая Рубцова Герману Гоппе опубликовано в журнале «Москва», № 1, 2006 г. Виктором Бараковым в статье «Неизвестные стихотворения и письма Николая Рубцова».
Стихотворение Рубцова так и не было напечатано. Рубцов решил, несмотря на страшную занятость (тяжёлая работа на заводе, сдача экзаменов за 10-й класс, работа над новыми стихами), поехать на переговоры.
Переговоры не дали результата. Тогда поэт попросил вернуть ему рукопись. И вдруг услышал:
– А мы её выбросили!
– Куда???
– В урну.
Мы можем представить себе состояние поэта после этого диалога. Приводим полностью это стихотворение, которое в дальнейшем Н. Рубцов не озаглавил.
Помню, как тропкой,
едва заметной,
В густой осоке, где утки крякали,
Мы с острогой ходили летом
Ловить налимов
под речными корягами.
Поймать налима не просто было.
Мало одного желания.
Мы уставали, и нас знобило
От длительного купания,
Но мы храбрились: – Рыбак не плачет!
В воде плескались
до головокружения,
И, наконец, на песок горячий,
Дружно падали в изнеможении!
И долго после мечтали лёжа
О чём-то очень большом и смелом,
Смотрели в небо, и небо тоже
Глазами звёзд
на нас смотрело...
Эту историю мне рассказал 20 января 2005 г. глубоко уважаемый мною человек, Борис Иванович Тайгин, во время посещения нашего московского музея Н. Рубцова.
Три поэта
В брянской учительской газете Руслан Киреев рассказал как-то:
«Однажды Рубцова уличили в присвоении чужих стихов, пусть косвенно, пусть ненароком. Рубцов пел под гитару свои стихи. Заканчивал одно и после небольшой паузы начинал петь другое, под слабое бренчание гитары и без комментариев.
И вот здесь-то его уличили: «Это же Блок!» На что Рубцов спокойно ответил: «Я пел вам стихи трёх великих поэтов».
Рубцов пел свои стихи, пел Блока, а третьим был Тютчев, которого он любил особенно страстно».
* * *
В моей книге есть рассказ «Пароль». Как-то я задумалась над сутью этого рассказа и вспомнила несколько случаев из своей жизни, когда стихи Н. Рубцова, прочитанные мною, ставили меня в очень интересные жизненные ситуации. Однажды позвонил мне писатель – лётчик Г.П. Калюжный, которому я подарила свою аудиокассету Юбилейная», посвященную 65-летию со дня рождения Рубцова и 30-летию его гибели. В этой кассете я начитала краткую биографию поэта, его стихи, к некоторым из них небольшие комментарии, а также включила чтение самого поэта. Калюжному очень понравилась эта аудиокассета, и он поинтересовался – распространяла ли я её среди почитателей поэзии Н. Рубцова. Я ответила, что не только распространяю, но и часто читаю стихи поэта совершенно незнакомым людям, подчас попадая в такие ситуации, что хоть пиши рассказы.