Источники XVI – XVII вв. называют более двадцати видов шелковых (камка, китайка, атлас, паволока, объярь, хамьян и др.) и бумажных (бязь, кумач, киндяк, миткаль, сарапат, сатынь и др.) материй, привозившихся в основном с Востока – из Китая, Индии, Ирана, Турции, Крыма, Закавказья, Средней Азии. Шерстяные же материи привозились главным образом из Западной Европы – из Англии, Франции, Италии, Фландрии, Брабанта, германских княжеств. Упоминается свыше 30 сортов одного только сукна (аглицкое, лундыш, французское, скорлат, фряжское, лимбарское, брабантское, ипрское, куфтерь, брюкиш, амбургское, четское, шебединское, зуфь, греческое и др.). Как видим из самих названий, лишь отдельные сорта шерстяных материй (например, зуфь) ввозились из стран Востока. Художники в XI – XIII вв. изображали знатных людей обычно в одежде из византийских, грабских и иранских тканей (Арциховский, 1948, с. 250 – 259).
Дорогие сукна, шелка и пр. шли, конечно, на одежду людей зажиточных, рядовые же горожане и во второй период продолжали одеваться преимущественно в ткани местного производства, но уже далеко не всегда в домотканину. Среди археологических находок XIII – XV вв. попадаются даже в таких крупных городах, как Москва и Новгород, части прялок, но количество их со временем уменьшается, а пряслица встречаются довольно редко, притом не шиферные, а глиняные, иногда сделанные из стенки сосуда. Видимо, прядение и ткачество еще оставались как домашние занятия (в особенности в малых городах), но производство шерстяных и льняных материй стало уже делом специалистов-ремесленников. Об этом говорят находки в Новгороде прекрасно вытканных ажурных шерстяных тканей (Арциховский, 1970, с. 281) и льняных материй особого плетения. Б. А. Колчин обратил внимание на то, что с развитием ремесленного производства тканей производительность труда ремесленников повысилась в основном за счет упрощения плетения нитки (Колчин, 1975, с. 34). Л. В. Черепнин находит в новгородских берестяных грамотах указания о разделении труда между ткачихой и белильщией, считая, что сотканные в городе холсты могли белиться где-то в сельской местности (Черепнин, 1969, с. 264).
Беленый холст еще в древности очень широко использовался для летней одежды. Византийский император Иоанн Цимисхий, описывая внешность киевского князя Святослава Игоревича, не забыл сказать, что одежда на нем была «белая, ничем от других не отличающаяся, кроме чистоты» (Цит. по: Арциховский, 1948, с. 243 – 244). Известные замечания летописи о простоте быта этого князя позволяют предположить в данном случае белую холщовую одежду. Впрочем, преемники Святослава явно предпочитали более нарядное, цветное платье (распространенное выражение русских средневековых документов и позднейшего фольклора). Да и рядовые горожане в XIII – XV вв. носили по большей части одежду из крашеных тканей. Из 337 обрывков тканей, взятых для анализа в Новгороде из слоев этого времени, оказалось 262 красных (202 – киноварного и 60 – карминного цвета), 40 черных, 20 желтых, 13 зеленых, 1 синий и только 1 белый (Арциховский, 1970, с. 282): преобладание красного цвета различных оттенков (77% – более 3/4 общего количества) характерно в сочетании с белым для традиционной одежды восточных славян с глубокой древности.
Красили ткани преимущественно растительными, изредка – животными красками. Так, для изготовления красной («червленой») краски – червеца – употребляли насекомое кошениль, а также растения марену, подмаренник, вайду, зверобой и др.; синюю краску делали из
воды, сон-травы, василька, черники; желтую – из крушины, дрока, листьев березы, коры диких яблонь и ольхи; коричневые – из коры дуба, груши, шелухи лука. Изменением концентрации и смешением красителей в разных пропорциях достигали богатства и разнообразия оттенков (Колчин, 1970, с. 218).
При таком пристрастии к цветным одеждам требовались специалисты' – красильщики, красильники. Недаром в Новгороде была Красильницкая улица, где, по-видимому, жили эти мастера. Возможно, стало быть, и такое сочетание: изготовленная дома материя отдавалась в мастерскую для окраски. Вероятно, и мастера-ткачи сами не красили вытканных ими материй.
Нужно думать, что перечисленные выше привозные материи были тоже различных цветов, от ярких до скромных темных. Хочется отметить, что городские ремесленники изготовляли также материи, вероятно специально предназначенные для сельского населения и не пользовавшиеся спросом у горожан. Так, среди мастеров-ремесленников XVI в. находим поневников – мастеров, ткавших нарядные поневы, хорошо известные как по курганным раскопкам, так и по этнографическим материалам XIX-XX вв. (Чечулин, 1889, с. 329; Левинсон-Нечаева, 1959, с. 25 – 26). Поневы упоминаются в городских источниках исключительно как ткань, но никогда – как одежда. Само это название, первоначально означавшее, как сказано, тонкое полотно, перенесено на клетчатую ткань, видимо, не ранее XIV – XV вв.
Домашнее тканье материи было распространено и в XVI в. Правда, о тканье сукна не говорится, но упоминания «сермяжного» (по-видимому, домотканого) сукна нередки. Зато имеются прямые указания на изготовление дома льняных и конопляных тканей. Домострой упоминает в числе хозяйственных запасов, которые нужно иметь дома, лен и посконь (Д., ст. 55, с. 53 – 54). Он считает само собой разумеющимся, что в доме «полотен и оусчин и холстов наделано, да на што пригоже ино окрашено на летники и на кавтаны и на сарафаны... а будет слишком за обиходом поделано... пно и продаст ино што надобе купит» (Д., ст. 29, с. 30). Излишки, как видим, рекомендовалось реализовать.
Вообще крашенина – крашеная домотканая материя – упоминается в источниках часто (как сама по себе, так и сделанные из нее вещи, например крашенинный кафтан или кожух, крытый крашениной). Судя по приведенному тексту Домостроя, ее зачастую делали дома, упоминание мастеров-крашенинников (Чечулин, 1889, с. 539) говорит и о ремесленном производстве или по крайней мере окраске материй. И позже, в XVII в., в амбаре посадского человека могло оказаться довольно много беленого холста (23 новины), который он, как видно, собирался красить, и запас (полпуда) синей краски (АШ № 61, с. ПО – 112).
О распространении в больших и малых городах различных материй местного производства и привозных в конце XVI – XVII в. имеется множество сведений. Ткани из Средней Азии, Индии и Китая (через Сибирь), из Западной Европы (через Северное море) продавали на ярмарках в Архангельске, Устюге, Тотьме и других городах (АЮБ II, № 142 – 1; АЮБ III, № 205; ДАИ III, № 55). Не имея возможности даже перечислить здесь все эти материи, мы отсылаем читателя к таможенной инструкции 1647 г., где есть наиболее подробный перечень продававшихся материалов (ДАИ III, № 27, с. 104-106).
В других документах XVI – XVII и начала XVIII в., происходящих из городов Шуи, Касимова, Пензы, Волхова, Ростова, Нижнего Новгорода, находим упоминания сукна «гвоздичного цвета», киндячных женских шубок и телогрей (АШ № 30, с. 53; АШ № 137, с. 246; АЮБ III, № 334-VII, стб. 297; 334-IX, стб. 301; 334-VIII, стб. 299) ярких цветов, а также кумачных (видимо, красных, как и в более позднее время) женских сарафанов (АЮБ III, № 328-V, стб. 268; 360-1, стб. 429).
Но в XVII в., особенно во второй его половине, появляется и отечественное производство высококачественных материй. Оно было связано прежде всего с нуждами царского двора как в полотне, так и в более дорогих тканях. Примером могут служить московские ткацкие слободы и Хамовный двор – уже мануфактура (Якобсон, с. 25) и попытка наладить производство шелковых тканей (Фальковский, с. 202).
Но вряд ли менее важным фактором развития отечественного производства материи была необходимость одевать постоянное войско – стрельцов и полки иноземного строя. В росписях припасов этих войсковых соединений встречаются и сукно сермяжное черное и белое, и холст сотнями и тысячами аршин (ТВорУАК V, №3040/1814, с. 433; АШ № 193, с. 344 – 345). Стрельцов одевали в относительно дешевые сукна, но и тех не хватало. Мануфактурное производство сукна было важной заботой правительства.
Материи высоко ценили и берегли даже зажиточные горожане. Домострой рекомендует рачительному хозяину не только тщательно хранить имеющиеся в доме ткани, но при шитье платья лично наблюдать за кройкой ткани «и всякие остатки и обрески, камчатые и тафтяные, и другие и дешевые, и золотное, и шелковое, и белое и красное, и пух и торочки, и спорки, и новые и ветшаные все бы было прибрано мелкое в мешочках, а остатки сверчено и связано и все разобрано по числу и оупрята-но... и сам государь или государыня смотрит и смечает, где остатки и обрески живут, и те остатки и обрески ко всему приложатся в домовитом деле поплатить ветчаново тово же портица или к новому прибавить или какое ни буди починить остаток или обрезок как выручит, а в торгу устанешь, прибираючи в то лицо в три дорога купишь, а иногда и не приберешь» (Д., ст. 30, 31, с. 29).
В четвертый период (в XVIII – середине XIX в.) бурными темпами стала развиваться отечественная текстильная промышленность, основным сырьем для которой был хлопок. Однако и в этот период еще сохранили свое значение традиционные льняные и отчасти шерстяные материи. Во всяком случае, в городах вырабатывалось их еще много. Так, в г. Чухломе в 1774 г. среди ремесленников были крашенинники и набойщики, названо также производство «красных полотен» и «костровых пестрядей» (ААН, ф. 3, оп. 106, № 148, л. 5). Крашенинное производство указано в 1775 г. среди занятий жителей Вязниковской слободы Владимирской губ., которые поставляли также в разные города трепленый лен. Интересно, что в слободе (ныне г. Вязники) была уже и полотняная фабрика (АГО, фонд канцелярии, 1851 г., № 16). Красильники значились в Новгороде и в 1836 г. (АГО 24, № 1, с. 8). Горожане победнее шили верхнюю одежду из домотканого сукна и в середине XIX в. Упоминания вещей из «грубого», или «домашнего», сукна встречены в 1840 – 1850-х годах не только в маленьких городках, как, например, Мензелинск, но и в губернских – Костроме, Новгороде (АГО 43, ДГ° 2, л. 12; 24, № 1, с. 7 – 8; КС И, с. 37). Но подавляющее большинство горожан в XVIII – XIX вв. одевалось в покупные материи.
В нашу задачу не входит анализ производства этих тканей, ввоза и продажи их, поскольку трудно выделить в статистических данных этого времени сведения о потреблении их собственно горожанами. Имеются данные в основном из архива Географического общества СССР о том, из каких материалов шили одежду в 1840 – 1850-х годах жители 22 городов, расположенных в разных частях Европейской России – Мезени, Усть-Сысольска, Кадникова, Туринска, Кеми, Новгорода, Торжка, Вышнего Волочка, Пудожа, Валуек, Корчева, Нижнего Тагила, Ир-бита, Галича, Костромы, Мензелинска, Темникова, Михайлова, Ефремова, Новгорода-Северского, Новозыбкова, Красного Кута. Города эти преимущественно уездные и заштатные, губернских – только два (из них сведения более ранние – 1800 – 1830-х годов). Таким образом, материалы эти относятся в основном к рядовым жителям «уездной» России и отражают положение в местностях, куда привозная и отечественная мануфактура попадала не в первую очередь Для Москвы и Петербурга картина была бы совсем иной. И все же холст назван в качестве важного материала лишь в трех городах (Пудоже, Нижнем Тагиле и Новгороде-Северском), крашенина и набойка – в двух (Пудоже и Корчеье), пестрядь – тоже в двух (Пудоже и Кадникове). Интересно, что в отличие от прошлых периодов дважды упомянута в качестве одежды горожанок понева и один раз плахта. Но если плахту носили в украинском городе Красном Куте, то понева, или понька, бытовала вне традиционной территории южнорусского комплекса одежды – в Нижнем Тагиле (Крупянская, Полищук, с. 129). Последний случай в особенности говорит о привнесении в быт города традиционной одежды переселяющимся издалека сельским населением. Как правило, такие явления долго не держались. В Пудоже (АГО 25, № 30, л. 10) поневой называлась вообще длинная одежда, так что это название могло перейти из глубокой древности.
Из традиционных для русских горожан материй сохранились в употреблении только для женских праздничных нарядов бархат (Пудож, Вышний Волочок, Новгород-Северский), парча (Торжок, Пудож, Нижний Тагил), штоф (Пудож, Михайлов, Новозыбков), тафта (Мезень, Нижний Тагил). Значительно шире распространен был шелк, употреблявшийся как для женской, так и для мужской парадной одежды. В наших источниках он назван при описании 10 городов.
Гораздо более употребительны были в первой половине XIX в. новые фабричные материалы – фабричное сукно (в 14 городах; в Пудоже назван казинет, в Корчеве – драдедам), нанка (в 10), ситец (в 9); входили в употребление китайка (Усть-Сысольск, Нижний Тагил, Новгород-Северский, Красный Кут), шерсть (Корчев, Ирбит, Ефремов, Новозыбков), плис (Пудож, Корчев, Нижний Тагил), кисея (Кемь, Торжок, Нижний Тагил), коленкор (Пудож, Новгород-Северский), сатин (Нижний Тагил). По-прежнему мало распространен в городах был кумач (Мезень, Нижний Тагил) и хлопчатобумажные ткани (Кадни-ков, Пудож, Нижний Тагил), которые ценились все еще очень дорого – дороже шерсти и шелка (АГО 25, № 10, с. 9).
В общем рядовые горожане употребляли в середине XIX в. для шитья одежды более двадцати различных материй. Разумеется, приведенные сведения дают лишь приблизительную характеристику распространения тканей, поскольку письменный источник зачастую вообще не содержит указаний на материал одежды, а в ряде случаев указания случайны и неполны. Делать какие-либо выводы об ареалах на их основании невозможно. Нужно думать, в частности, что в праздничном наряде горожанок золотные и цветные шелковые ткани бытовали значительно шире. Вместе с тем общая тенденция к сокращению их употребления и расширению применения современных фабричных тканей выражена достаточно ясно. Это связано также с постепенным отмиранием традиционных форм одежды и внедрением ее общеевропейских форм, о чем пойдет речь ниже.
МЕХА
Древнейшие материалы для изготовления одежды – шкура, мех животных – продолжали играть большую роль в течение всего рассматриваемого нами периода. Особенно широко распространены шкуры овец – овчины. Упоминаниями овчины, овчинных и бараньих предметов одежды как у крестьян, так и рядовых горожан буквально пестрят письменные источники. Гораздо менее распространен был, по-видимому, козий мех. Во всяком случае, упоминание козлиной одежды нам встретилось всего один раз – и даже в этом единственном случае неясно, идет ли речь о козьем мехе или о козьей шерсти («кафтан желтой козлиной, штаны козлиные ж») (ТВорУАК, № 8182/1956, с. 527). Кажется, гораздо шире применялась козлиная кожа, о чем еще будет речь.
Для изготовления одежды охотно использовали также меха диких зверей (скору), особенно в лесных, богатых зверьем областях. Однако ценность этих мехов была очень велика еще в начале периода существования городов. Если ткани ценились дорого потому, что многие из них ввозились издалека, то меха диких зверей ценились дорого потому, что в большом количестве вывозились. Их получали в виде дани, охотно скупали, чтобы перепродать в другие страны, даже у соседних охотничьих народов. Скора была доступна в основном людям зажиточным. Уже в IX – XIII вв. в одежде русской знати мы находим драгоценные меха соболей, бобров, куниц (Арциховский, 1948, с. 259). Берестяные грамоты называют также меха белки, росомахи (НБГ № 2, 1953, с. 22). Пожалуй, наиболее полный перечень мехов и меховой одежды сообщает уже приводившаяся нами таможенная инструкция 1647 г.: соболя, куницы, лисицы черные и красные, бобры, ярцы (?), выдры, росомахи, песцы, белки, норки, волки, горностаи, заечины (ДАИ III, № 27, с. 104 – 106). Интересно отметить, что перечень этот не включает медвежьих шкур. И другие источники не упоминают их, если не считать послания новгородского епископа Нифонта (XII в.), разъяснявшего священникам, что «нетуть беды ходити и в медвежине» (Арциховский, 1948, с. 276). Думается, что А. В. Арциховский не вполне прав, усматривая здесь указание на то, что медвежьи шкуры носило только простонародье, а для священников это была слишком грубая одежда. Нам представляется более справедливым мнение Н. Н. Воронина, что в широких народных массах еще сохранялось в ту пору представление о греховности убийства медведя – древнего тотема лесных славянских племен – и соответственно о греховности ношения его шкуры, с чем не соглашалась православная церковь (Воронин, 1960, с. 71). Медвежий мех, как видим, не продавался широко даже на Севере.
Одежду шили мехом внутрь (в особенности простонародье – дешевый мех), причем первоначально сверху ничем не покрывали (отсюда и название – кожух). Бывали и очень дорогие кожухи, украшенные шитьем, каменьями и т. п. О них еще будет речь. Со временем нагольная меховая одежда стала считаться грубой; меховые шубы и кафтаны уже в XVI – XVII и особенно в XVIII – XIX вв. стали крыть сверху материей.
Дорогие меха служили украшением одежды. Из них делали воротники, шапки, причем пришивали шкурку, конечно, мехом наружу. Достаточно сказать, что круглая шапка с собольей опушкой была атрибутом восточнославянского князя.
В обработке этих мехов русские скорняки достигали большого совершенства. При сшивании кусков меха, в частности, обращали внимание на то, чтобы в куске были меха с одной и той же части туши зверя. Были меха хребтовые, черевьи (чрево – живот), пупковые, горлатные, лапчатые, хвостиковые. В актах начала XVI в. упомянуты «кожух на беличьих черевах» (ДДГ № 87, с. 350), «шуба пупки собольи наголо» (т. е. нагольная, мехом внутрь), «ментеня камка на черевех лисьих» (АФЗиХ, т. II, с. 207 – 214), «кортель хребтовой белей» (АЮ № 415, с 444 – 445), «шапки хвостовые детские» (АЮБ III, № 295, стб. 74 – 79) и т. п. Высокие шапки, в которых зачастую являлись ко двору бояре, назывались горлатными.
В четвертый период (XVIII – середина XIX в.) применение в одежде мехов, кажется, значительно сократилось из-за их растущей дороговизны. Небогатые горожане носили по-прежнему зимой овчинные теплые вещи. Наиболее распространена была овчина на Юге, где нарядными считались шкурки определенной породы овец – смушки. Смушковые шапки здесь, как и на Украине, носили и летом (АГО 44, № 1, с. 4).
На Севере как в материале, так и в покрое меховой одежды было сильно влияние соседних народов. Так, в г. Мезени «зимой все носят оленьи малицы и совики, пыжиковые шапки, в дороге – оленью обувь» (Быстрое, 1844, с. 264).
Горожане побогаче носили шубы, крытые сукном, нанкой, китайкой, на овчине или на более дорогих мехах – заячьем, волчьем, лисьем, даже енотовом (АГО 25, № 10, л. II; 41, № 19, л. 100; 46, № 16, л. 6 об.; № 14, л. 4 об. – города Пудож, Корчев, Новгород-Северский, Новозыбков). Трижды упомянуты шубы на «калмыц-ских мехах» (АГО 41, № 30, л. 2; 42, № 15, л. 11-12; 46, № 16, л. 6 об.) в Торжке, Ефремове, Новгороде-Северском. В г. Корчеве упомянут собачий, а г. Ефремове – собачий и кошачий меха (АГО 41, № 19, л. 1 об.; 42, № 15, л. 11). В Торопце, где, как мы видели, в быту было больше древних традиций, в середине XIX в. горожанки носили собольи муфты (АГО, 32, № 17, л. 1 – 2).
Однако все более распространяется в городах зимняя одежда на вате, стеганая, крытая материей, в которой только воротник из меха, и то не очень дорогого (например, лисьего. – АГО 25, № 9, л. 20). Вспомним гоголевского Акакия Акакиевича, сшившего себе очень приличную стеганую на вате шинель с воротником из кошки «вместо куницы». Дорогие шубы и дохи на драгоценных мехах становятся уделом местных богатеев, преимущественно купцов.
КОЖА. ЛЫКО. КОРА. КОРНИ. ВОЙЛОК
Все эти материалы шли в основном на приготовление обуви и (в меньшей степени) головных уборов, а также других деталей костюма, например поясов и рукавиц.
Для простейшей обуви употребляли, как и в деревне, сыромятную недубленую кожу. Но уже на первом этапе существования русских городов, в IX – XIII вв., в них развивается производство усния – кожи. Это характерно и для таких больших городов, как Киев, и для таких маленьких, как Москов. Недаром одна из древнейших русских летописей – Повесть временных лет включает рассказ о пол-легендарном герое – богатыре и полководце Яне Усмаре, сыне киевского ремесленника-усмаря (кожевника (ПВЛ, 1с. 84).
Одним из древнейших комплексов, открытых в Москве в слое XI в., является мастерская кожевника с зольником и дубильным чаном, сохранившим в течение девяти веков острый запах кожи (Рабинович, 1971, с. 82 – 83).
Кожа различных сортов шла в основном на производство обуви. Поэтому и кожевенное производство было на первых порах не обособленным, а кожевенно-сапожным. Отделение его от сапожного произошло уже во второй период развития городов, в XIV – XV вв., в результате углубления разделения труда (Рабинович, 1954, с. 87 – 90).
На изготовление кожи шли шкуры домашнего скота (коров, лошадей, коз, овец) и диких животных (оленей и лосей) (Шестакова, Зыбин, Богданов, с. 28 – 45). Шкуры крупного рогатого скота и лошадей шли на изготовление юфти – кожи относительно толстой (для совсем тонкой – опойки – употреблялись телячьи шкуры, для выделки сафьяна – хоз – козлиные).
В Древней Руси домашний скот был мелкопородным (Цалкин, с 47 – 51), кожа получалась настолько тонкая, что подошвы обуви приходилось сшивать из нескольких слоев. Лишь значительно позже стали вырабатывать толстые кожи (в особенности специально для подошв).
Таможенная инструкция 1647 г. упоминает кожи лосиные, оленьи (вспомним, что она относится к северным русским городам), яловичные, овчинные, сафьяны, замши, юхты красные, подошвенные кожи (ДАИ III, № 27, с. 106). Большинство этих сортов кожи выделывалось в крупных городах, но некоторые, особо высококачественные или модные, ввозились. Таков, например, сафьян (хоз), ввозившийся из стран Востока (само слово «сафьян» – персидского происхождения, попало в русский язык при посредстве тюркских языков.- Вахрос, с. 33), но привозили сафьян и ганзейские купцы.
Иногда кожи оставались натурального цвета, но в большинстве случаев их красили. Наиболее распространен был черный цвет, но парадная обувь и иные части туалета делались все же излюб-
ленного красного, а также желтого, зеленого и белого цветов. На древнерусских изображениях обувь, как правило, цветная. О желтых, голубых и иных цветных сафьяновых сапогах русских говорит английский путешественник Джильс Флетчер, посетивший Россию в 1589 г. (Флетчер, с. 126 – 127). Сафьяновые сапоги упоминает и Адам Олеарий, побывавший в Москве на 65 лет позже Флетчера (Олеарий, с. 177). В конце XVII в. в Ростове в составе приданого названа обувь из желтого сафьяна (АЮБ III, № 328 V, стб. 269). Крашение кожи производилось при ее выделке. Особых мастеров-красильщиков кожи не упоминается. Употребление разной цветной кожи сократилось, кажется, только в XIX в., когда стали носить преимущественно черную, реже – желтую обувь. Например, в Пудоже (1854 г.) сапоги и даже рукавицы иногда чернили дегтем (АГО 25, № 7, л. 8). Однако праздничные женские красные сапожки держались и тогда, в особенности в малых городах.
В целом же потребление кожи к этому времени сильно возросло, поскольку увеличилось число городских жителей. Большое влияние в этом плане оказало также создание и неуклонное увеличение регулярного войска: стрельцы и позже солдаты носили не только сапоги, но и множество кожаных ремней различного назначения. Среди имущества стрелецкого полка еще в XVII в. указаны четыре юфти сыромятных кож (АШ № 143, с. 345). В дальнейшем потребление сыромятных и выделанных кож еще более увеличилось.
Мы говорили, что кожа шла в основном на изготовление обуви. Но она не вовсе вытеснила из употребления у горожан лыко и древесную кору. Эти материалы шли на изготовление лаптей, и хотя, как увидим ниже, горожане резко отличали себя от «лапотников» – крестьян, все же лапти в городе бытовали, хотя и было их в тысячи раз меньше, чем кожаной обуви. Археологические находки лыковых лаптей в слоях до XVII в. известны даже в таких крупных юродах, как Великий Новгород и Москва. В Новгороде найдена также шляпа XIV в., сплетенная из сосновых корней (Арциховский, 1970, с. 286). При раскопках городов находят также инструменты для плетения – кочедыки (Рабинович, 1959, с. 276; Колчин, Янин, 1982, с. 76). Однако никаких указаний на специальное производство плетеных изделий или мастеров, им занимавшихся, нет. Можно думать, что плетенные из лыка, коры и корней изделия либо изготовлялись в самом хозяйстве по мере надобности, либо привозились в город окрестными крестьянами. Возможны и случаи плетения изделий дома из покупного у лыкодеров лыка (Вахрос, с. 27).
Употребление войлока в русских городах изучено слабо. От первого периода мы не имеем сведений о нем как о материале для изготовления одежды и обуви. Но войлочные мужские шляпы, по-видимому, древнего происхождения. Такая шляпа найдена при раскопках г. Орешка в слое XIV – XV вв. (Кирпичников, 1969, с. 24). Применение войлока для утепления одежды и обуви в условиях суровой русской зимы как бы напрашивалось само собой. Есть и находка XVI в. кожаных сапог, утепленных изнутри войлочными прокладками, о которой еще будет речь. Войлоки упоминаются в то же примерно время в Домострое (Д., ст. 55. с. 53). В 1676 г. в Воронеже войлок «снес» бежавший от хозяина наймит (ТВорУАК V, № 226/1060, с. 251).
Определенные сведения о валяной обуви – катанках, валенках, пимах – имеются только от первой половины XIX в. из северных городов Кадникова, Туринска, Пудожа. Корреспондент из Кадникова (1847 г.) специально отмечает, что катанки носят недавно (АГО 7, № 13, л. 7 – 7 об.;61, № 1, с. 47; 25, № 9, с.10). Позднее валяная обувь распространилась более широко. Это была продукция валяльного производства.
ПРЕДМЕТЫ ОДЕЖДЫ
Рубаха и штаны.
Верхнее платье.
Одежда для улицы.
Головные уборы.
Обувь.
Пояса и украшения
Рассмотрим теперь основные части русского городского костюма. Нужно заметить, что наши источники очень бедны сведениями собственно о конструкции, покрое одежды. Упоминания деталей покроя в письменных источниках чрезвычайно редки, и, пожалуй, еще более редки археологические находки одежды, которые позволяли бы судить о покрое целой вещи. От двух древнейших периодов до нас не дошло ни одной целой вещи; от XVI – XVII вв. есть небольшое количество реалий, от XVIII и XIX вв. их, естественно, могло бы быть больше, но в свое время собиранию этих предметов не было уделено достаточного внимания.
Изображений древней одежды довольно много, но сама манера их исполнения далеко не всегда позволяет установить детали покроя с достаточной определенностью.
В первый и второй периоды развития городов широко применялось общее название одежды – порты. В этом значении оно употреблено еще в договоре Олега с Византией (ПВЛ I, с. 27). И позже, по крайней мере до XVII в., можно увидеть выражения «а что порт», «а ис порт моих» в документах, говоривших о составе гардероба того или иного лица перед перечислением различных предметов одежды. Портищем. назывался также кусок ткани. Начиная с третьего периода (XVI – XVII вв.) слово «порты» постепенно теряет это общее значение, приобретая более частное – «штаны». Другое общее название одежды – ризы – употреблялось, по всей вероятности, только со времени принятия христианства и обозначало преимущественно одежду господствующих классов, хотя в церковной литературе могло означать и вообще всякую одежду (например, в евангелии: «Имея дъве ризе да подасть неимущему»). «Облачаяся в красоту риз своих, помяни мя, в незпраннем вретище лежаща», – писал в XIII в. Даниил Заточник своему отцу – князю Ярославу Всеволодовичу (СДЗ, с. 65 – 66).
Слово вретище обозначало грубую ткань, мешковину, рогожу; руб – кусок ткани (ср. «рубить», «рвать»). Оба слова употреблялись также в значении «бедная, грубая, плохая одежда».
РУБАХА И ШТАНЫ
Основной частью костюма крестьян и горожан, мужчин и женщин, богатых и бедных, без которой вообще не мыслилась одежда, была рубаха или сорочка. В этих названиях исследователи видят древние общеславянские «руб» и «срачицу» (Арциховский 1948, с. 234; Нидерлв, 1956, с. 225 – 230). По-видимому, рубаха и была издревле главной одеждой у всех славянских племен.
Сорочка в узком смысле этого слова обозначала собственно нательную рубаху (у бедных людей единственную, у богатых – нижнюю). В том же смысле употреблялось иногда и слово «рубаха». Источник XII в., например, говорит, что богатый одет в драгоценные материи и меха, а убогий не имеет рубахи на теле. В XIV в., описывая взятие и разграбление Торжка, летописец употребляет тот же образ: «А жен и девиц одираху и до последние наготы рекше и до срачицы» (ПСРЛ VIII, с. 20, 1373 г.). Митрополит Киприан жаловался в 1378 г., что княжеские слуги ограбили митрополичьих слуг до сорочки (РИБ VI, с. 175). В том же смысле употреблял это слово и А. Курбский почти на два столетия позже, когда писал Ивану Грозному, что тот изводит старые боярские роды, не оставляя им даже того, чего не разграбили еще его отец и дед, «но и последних срачиц» (ПКХ, стб. 115). Это представление о рубашке как о последней одежде, остающейся на человеке до крайней нищеты, сохранилось и в XIX в. Вспомним слова некрасовского купца: «Мне ходить бы, без рубашки, ты бы стал богат» (Некрасов, с. 111). Все эти словоупотребления указывают и на то, что рубаха – первоначально у рядовых горожан зачастую единственная одежда – постепенно превращается в белье в нашем современном понимании этого слова – в нижнюю, нательную одежду. Источники XIV – XVII вв. позволяют установить, что рубах у горожанина обыкновенно имелось несколько. Так, новгородец Борис, уехавший ненадолго из дому, писал жене, чтобы она прислала забытую им сменную сорочку (НБГ № 43, с. 157. Дата грамоты – XIV – XV вв.) Подобное же письмо с просьбой прислать в числе прочих вещей чулки, рубашку и портки написал на триста лет позже попавший в плен капитан И. Пономарев. Даже слуги в хорошем доме в XVI в. должны были иметь по крайней мере три сорочки. По свадебному чину жених в течение свадебного периода получал от невесты и ее родни в дар не менее трех сорочек (Д., ст. 22, с. 19; ДЗ, ст. 42, с. 171, 192). В середине XVII в. зажиточный посадский человек из г. Шуи Матюшка Васильев жаловался, что у него украли среди прочего имущества 5 шитых золотом рубах (АШ, д. 61, с. 110 – 112). В конце того же столетия в г. Муроме в описи приданого Мавры Суворовой значилось 10 мужских сорочек («с портами») и 30 женских (АЮБ III, № 334-VI, стб. 295); примерно тогда же в г. Касимове в описи приданого дочери А. М. Квашнина – 10 таких же комплектов мужского белья и 15 женских сорочек (АЮБ III, № 334-VII, стб. 296); в Пензе в 1701 г. в описи приданого И. С. Юматова – 20 рубах (видимо, мужских и женских) (АЮБ III, № 334-IX, стб. 301).
К XVI в. и мужская и женская рубашки были двух родов – нижние и верхние. Нижняя рубашка – собственно сорочка – должна была делаться из более легкого, тонкого материала и (что важнее) меньше украшаться, чем верхняя. А. В. Арциховский отмечает, что на иконе 1467 г., изображающей молящихся новгородцев, из под разноцветного платья выглядывают белые сорочки (Арциховский, 1970, с. 291). Верхница (это название встречается в источниках XVII в.) могла быть сшита из более плотного и красивого цветного материала и всегда была богаче украшена. Д. Флетчер писал в 1589 г., что русская рубаха «изукрашена шитьем, потому что летом они носят дома ее одну» (Флетчер, с. 125), очевидно имея в виду верхницу, так как далее сказано, что носят «по две рубахи... одна на другую и дома, и выходя со двора» (Флетчер, с. 127). А вот какое впечатление производила на иностранца нарядная женская верхница в конце XVII в.: «Они носят рубашки, со всех сторон затканные золотом; рукава их, сложенные в складки с удивительным искусством, часто превышают длиною 8 и 10 локтей, сборки рукавов продолжаются сцепленными складками до конца руки, украшаются изящными и дорогими запястьями» (Корб, с. 220).
О покрое рубах горожан мы имеем лишь самые общие сведения: неизвестно, например, носили ли когда-либо горожанки рубахи с плечевыми вставками – «поликами», хорошо известные по позднейшей крестьянской одежде. Немногие дошедшие до нас рубахи XVI – XVII вв. – мужские (все они принадлежат московской знати – членам царской семьи, князьям Скопину-Шуйскому (Кошлякова, 1986), Пожарскому), туникообразного покроя, с прямым разрезом ворота и вышивкой на вороте, плечах и подоле. Рубахи широкие и длинные – ниже колен. С боков вставлены клинья, под мышками – квадратные ластовицы. Описывая покрой русской рубахи, А. Олеарий говорит, что спинка ее «подкроена в виде треугольника» (Олеарий, с. 174), вероятно имея в виду пришитые к спинке треугольные клинья.
Женская рубаха была длинной, закрывала иногда и стопы ног. Изображения и описания позволяют заключить, что со временем мужские и женские рубахи стали короче (мужские – не ниже колен; на рисунках из альбома Мейерберга подолы женской одежды иногда открывают лодыжки ног). Олеарий писал, что русские мужские сорочки короткие, «едва прикрывают седалище» (Олеарий, с. 174).
Ворот рубахи у горожан и крестьян всегда был низким, так что шея оставалась голой. Таким мы видим его на всех древних изображениях, так описывает его современник-иностранец и в конце XVI в. (Флетчер, с. 126). Ворот рубахи, возможно, представлял собой первоначально просто вырез в перегнутом полотнище ткани, в который проходила при надевании голова. Разрез и застежка или завязки появились позже, но все же в первый из намеченных нами периодов – до XIII в. В большинстве случаев это был «прямой» разрез посредине груди, но встречались и косоворотки (Рабинович, 1986, с. 43). Вырез ворота мог быть округлым или четырехугольным (Рикман, с. 35). Застегивался ворот на небольшую пуговицу. Эти бронзовые пуговицы часто находят в погребениях. По-видимому, были и пуговицы костяные и деревянные, а у богатых – серебряные, золотые и украшенные драгоценными камнями.
Рукава рубах обычно были узкими, облегающими кисти. Но верхние праздничные рубахи у мужчин и в особенности у женщин имели рукава длинные, гораздо длиннее рук. На древних изображениях танцующих женщин видно, что спущенные вниз рукава рубахи играли немалую роль в рисунке танца. Длинный рукав мог собираться в складки и закрепляться на кисти руки обручем – браслетом. На внутренней стороне браслетов, находимых в погребениях, иногда видны отпечатки полотняной ткани. Сорочку шили из беленого холста, верхнюю рубаху – обычно из материй ярких цветов. Излюбленными были, как сказано, различные оттенки красного; на изображениях встречаются также синие, желтые, зеленые и белые рубахи (Арциховский, 1970, с. 283).
Ворот, обшлага и подол рубахи, а иногда и плечи украшали вышивкой или аппликацией. В XVI – XVII вв. богатые мужчины пристегивали к вороту рубахи ожерелье – высокий стоячий воротник, украшенный серебряным и золотым шитьем, драгоценными камнями. Д. Флетчер писал, что ожерелье делалось шириной «в три и четыре пальца», Олеарий – что «с добрый палец» (Флетчер, с. 125; Олеарий, с. 174). Видимо, высота воротника варьировала довольно значительно. Мужчины носили рубаху навыпуск, с поясом, а не заправленной в брюки, как это распространено было впоследствии у украинцев.
Древний покрой рубахи мало изменился до конца XVII в. – и царь носил рубаху такого же покроя, как простой горожанин или крестьянин. Разница была в материале, украшениях, количестве одновременно надеваемых рубах.
У высших слоев городского населения русскую рубаху в начале XVIII в. сменили «голландские» рубашки с жабо, и затем до конца рассматриваемого нами периода в этих кругах бытовали мужские рубахи, сшитые по тогдашней западноевропейской моде. Подобным образом изменилась и женская нижняя рубаха.
У средних же и низших слоев городского населения (включая крупечество) русская рубаха (несколько измененного покроя, с небольшим стоячим воротником) удержалась, по крайней мере, до середины XIX в. (кое-где и до XX в.). В ответах на Программу Географического общества там, где вообще упомянута рубашка, речь идет о русской рубашке. В нашем распоряжении имеются сведения из восьми городов – Усть-Сысольска, Кадни-кова, Пудожа, Валуек, Михайлова, Новгорода-Северского (АГО 7, № 61, л. 16; № 13, л. 7 об.; 25, № 10, л. 10-11; № 30, л. 14-17; 9, № 9, л. 20; 38, № 5, л. 3; 46, № 16, л. 7 об.), а также из Галича и Нижнего Тагила (КС, III, с. 20). Покрой мужской рубахи указан лишь в трех случаях – в Усть-Сысольске носили рубахи с прямым воротом, в Валуйках – косоворотки, в Нижнем Тагиле – «александрийские» (Крупянская, Полшцук, с. 128). Предпочтение цветных (большей частью красных) рубах наблюдается и в этот период. Любили также «печатные» (набойчатые?) и ситцевые рубахи. Стойкого понятия о «праздничности» рубах определенного цвета, видимо, не было. Например, в г. Пудоже, по сведениям одного корреспондента, на работу надевали красные рубахи и лишь изредка белые, а в праздник – белые или печатные, другой же корреспондент называет праздничной красную рубаху.
Отметим, что в Пудоже сохранился, как кажется, очень древний пережиток – ворот праздничной рубахи завязывался пришитыми к ней лентами или застегивался «у шеи слева на одну пуговицу» (АГО 25, № 10, л. 9), совсем как в курганных погребениях до XIV в. Мы видим в этом пережитке еще один аргумент в пользу существования и в древности (в первый период) косовороток.
Женские верхние рубахи сохранились лишь в тех городах, где бытовала еще традиционная одежда (поскольку в «парочку» верхняя рубашка не входила). Таких городов в середине XIX в. было немало, но описание самих рубах дошло только из Пудожа, Нижнего Тагила, Галича и Новгорода-Северского. В Пудоже и Нижнем Тагиле в 20 – 50-х годах XIX в. бытовали еще белые холщовые (холщовые) рубахи, но в Пудоже к ним пришивали короткие (до локтя) рукава из ситца, белого коленкора или кисеи, обшитые желтой лентой, а иногда и всю рубаху шили из ситца; в Нижнем Тагиле цветные (шелковые или ситцевые) рубахи преобладали. В Галиче белую холщовую рубаху делали с длинными вышитыми рукавами, собранными несколько ниже локтя и обшитыми золотой бахромой. В Новгороде-Северском в 1850 г. поверх рубахи надевали спидницу. У праздничных спид-ниц длинный подол обшивали черным бархатом, который должен был быть виден из-под верхней набедренной одежды. Здесь сохранился древний общеславянский обычай ношения двух рубах, в названии же верхней рубахи спидницей видно украинское влияние.
Древнейшее название мужских штанов, по-видимому, гачи, но было и другое – ноговицы, которое могло означать как штаны в целом, так и наголенники. Его упоминает цитированное нами выше письмо митрополита Киприана (1378 г.) о том, что его слуг ограбили княжеские слуги «и до ногавиц, и сапогов и киверов не оставили на них». Позднее встречается и название «штаны», а общее название одежды «порты» постепенно приобретает, как мы уже говорили, и более узкий смысл – штаны, портки (РДС, с. 46; ТВорУАК V, № 1947/1721, с. 396).
Древнерусские штаны были узкими, с нешироким шагом и поясом на вздежке – гашнике; носили их заправленными в сапоги или онучи (при лаптях), поэтому мы не знаем, насколько ниже колен были штаны. На всех изображениях они облегают ногу.
В этом смысле русские штаны были ближе к западноевропейским и отличались от широких восточных шальвар. По-видимому, по крайней мере с третьего периода (XVI – XVII вв.), порты, как и рубахи, бывали нижние и верхние. Во всяком случае, в описях приданого XVII в., как мы видели, порты и рубахи упоминаются вместе (например, «10 сорочек мужских с портами») (АЮБ III № 334 – VI, стб. 295), в едином комплекте так называемых «мыленных даров», которые еще в XVI в. тесть посылал зятю к выходу из бани после брачной ночи (ДЗ, ст. 47, с. 186). Нижние порты должны были быть из тонкой материи – холщовые или шелковые, верхние – из более плотных цветных материй – сукна (от одного из сортов суконной материи – брюкиш – происходит позднейшее название брюки), а иногда шелка, бархата, даже золотных материй, позднее – плиса и из козьей шерсти или меха. Верхние штаны могли украшаться разного рода декоративной аппликацией или накладными деталями. Так. в духовной князя Ю. А. Оболенского (1547 – 1565 гг.) упомянуты «ногавицы, кушаки цветные, наколенки шиты» (АФЗиХ II, с. 207 – 214). Среди украденного у посадского человека Васильева в г. Шуе были «трое портки с тачки» (АШ № 61, с. 112), т.е., видимо, с какими-то аппликациями. В документах XVII в. названы «штаны сукно багрецовое» (АЮБ III, № 328-V, стб. 268), «штаны червчатые суконные» (АМГ III, № 627, с. 524), возможно привезенные для продажи. Как видим, и штаны любили носить красные. Нарядные верхние штаны стоили довольно дорого, хотя и дешевле, например, кафтана. Так, в середине XVII в. в Новгородской земле штаны были оценены в 40 алтын, епанча – только в 26 алтын 40 денег, а полукафтанье – в 3 р. 50 к. (т. е. почти 120 алтын) (АЮБ II, № 129-IV, стб. 94). Но были, разумеется, и совсем не нарядные верхние штаны из грубой материи. Так, в 1623 г. один шуйский иконник жаловался, что у него сбежал ученик и «снес» в числе прочих вещей «штаны сермяжные» (АШ№22, с. 41).
В первые три периода развития городов (до конца XVII в.) штаны горожан по покрою не отличались от крестьянских и, по-видимому, не имели карманов; все нужные мелкие вещи горожанин носил на поясе, привешенными непосредственно к ремню, или в специальной сумке – калите.
В четвертый же период (XVIII – XIX вв.) верхи городского общества (в первую очередь дворяне) стали носить панталоны западноевропейского образца – сначала короткие, с чулками и башмаками, потом длинные, навыпуск. Но простонародье в XVIII в. и купечество держалось старых традиций. При описании одежды в ответах на Программу Географического общества обычно о штанах не говорится, упоминать эту часть туалета не было принято. Лишь по некоторым косвенным данным (например, в песне, записанной в середине XIX в. в г. Кеми, говорится, что щеголь небрежно «в карман руки покладывает») можно предположить, что штаны были уже с карманами, но такие карманы были еще модной новинкой; корреспондент из г. Пудожа даже писал, что горожане «брюков вообще не держат», но, видимо, он хотел сказать, что не носят модных в середине XIX в. брюк навыпуск, так как всего страницей ниже описал «брюки под рубаху, в голенищах короткие», т. е. такие, какие носили и в древности. Далее он указал, что брюки носили нанковые (АГО 25, № 10, л. 8, 9). Однако другой корреспондент из того же города всего на два года позже писал, что горожане носят «широкие плисовые панталоны» (АГО 25, № 30, л. 17). В г. Валуйках носили синие шальвары (АГО 8, № 9, л. 20). Шаровары отмечает В. Ю. Крупянская и у рабочих, кустарей и купцов Нижнего Тагила (Крупянская, Полищук, с. 27). Они упомянуты и при описании одежды мещан г. Михайлова (АГО 33, № 5, л. 3 об.). А на юге, в г. Ефремове, в 1849 г. уже носили брюки навыпуск под сюртук, но в Новгороде-Северском – шаровары, плисовые или суконные (АГО 41, № 15, л. 11; № 16, л. 6). Таким образом, горожане и в середине XIX в. в основном придерживались еще традиционной манеры ношения штанов заправленными в сапоги, а рубахи – навыпуск, поверх штанов. Но сами штаны шили в ряде городов (и не только на юге, по соседству с Украиной) не облегающими, а широкими, напоминающими шаровары. Можно также отметить преобладание в середине XIX в. темного цвета брюк (в частности, синего).
ВЕРХНЕЕ ПЛАТЬЕ
Рубаха, штаны, ноговицы и обувь с онучами или копытцами-чулками зачастую составляли в первый период единственную одежду бедных горожан: в ней бывали дома, а в теплую погоду и выходили на улицу. У женщин эта одежда дополнялась куском клетчатой ткани, который надевали поверх рубахи на бедра. Позднее в деревнях эта одежда получила название понёвы. В городах она существовала, как увидим ниже, недолго, и мы не знаем даже ее названия, поскольку понявой в то время называлось самое тонкое полотно. В таких одеждах изображены пляшущие женщины на русальских браслетах XII в. (Рис. 13 – 2). Полы набедренной одежды спереди расходятся, оставляя открытым вышитый подол рубахи. Остальная верхняя одежда, как и позже, была нередко одинаковой у женщин и у мужчин.
Для начальных периодов развития городов сведений о верхней одежде горожан немного. Из древних письменных источников, пожалуй, наиболее подробно говорит о мужской одежде знаменитое «Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу». Описывая погребение знатного славянина в г. Болгаре, Ибн-Фадлан отмечает, Что умерший был зарыт во временную могилу в одном «изоре» (т. е., по-видимому, только в штанах, даже без рубахи), пока для него шили роскошные одежды. В день сожжения покойника одели в эти парчовые одежды, из которых автор называет куртку и хафтан. Судя по тому, что куртка была «с пуговицами из золота» (Ибн-Фадлан, с. 80), это была распашная одежда (как позднейшие зипуны), на которую надевался кафтан. Таким образом, уже в этом описании, сделанном иностранцем, привыкшим к совсем другой одежде и, видимо, употребившим привычные ему названия, намечены два вида одежды знатного человека: узкая куртка и надеваемый на нее кафтан. Само это название в ту пору на Руси еще не было принято. В XI в. источники упоминают в качестве верхней одежды свиту. Феодосии печерский надевал на власяницу свиту вотоляну (Пат., с. 9). В. И. Даль производит само это название от глагола «свивать» в значении «одевать», «кутать» (Даль, IV, с. 151. Ср. западнославянское «облек», «облекло»). Свиту как одежду, надеваемую, по-видимому, поверх сорочки, упоминает новгородская берестяная грамота XIII в., к которой мы еще будем обращаться (НБГ, № 141, с. 17 – 19). Хотя свита и упомянута только в связи с мужским костюмом, у нас нет оснований считать ее исключительно мужской одеждой. Во всяком случае, в позднейшие времена свиты носили и мужчины и женщины. О покрое свиты нет точных сведений. Судя по изображениям, верхняя одежда этого типа была длинной – примерно до икр, плотно облегала стан и имела иногда отложной воротник и обшлага. Она могла быть глухой и распашной с красивыми застежками. Полы и обшлага ее могли быть украшены вышивкой. Эта вышитая кайма на полах называлась приполок, а на рукавах – опястье (Арциховский, 1948, с. 247). Распашная свита оставалась, по-видимому, основной верхней одеждой рядовых горожан и во второй период (XIII – XV вв.). Возможно, в свите, а не в рубахе, как думает А. В. Арциховский (1970, с. 291), изобразил себя знаменитый новгородский мастер-литейщик Аврам на Сигтунских вратах Софийского собора. На изображении (см. рис. 12) виден разрез одежды спереди. Нужно думать, что подобные одежды, но со множеством петель и пуговиц носили и высшие слои городского населения. В них одеты, например, молящиеся новгородские бояре на иконе XV в. (см. цв. вклейку). Нарядные свиты шили из дорогих тканей и богато украшали (АЮБ III, № 304, стб. 287).Таким образом, свита была в древности распространена на юге и на севере Руси, и простая одежда этого типа была, возможно, народным вариантом аналогичной, но более роскошной одежды знати. Свита, свитка упоминается как одежда горожан и позже, вплоть до середины XIX в., но на протяжении второго – четвертого периодов она становится более характерной для крестьянской одежды. Известная позднее у великорусов и (преимущественно) у украинцев свита – это распашная одежда из плотной ткани, надеваемая поверх рубахи и подпоясываемая поясом. Она могла быть домашней праздничной или уличной летней (в холодное время года на нее надевали еще сермягу или кожух).
