Степан Петрович Шевырев
(1806 - 1864). Филолог, искусствовед, литературный критик, преподавал в Московском университете. Сторонник теории официальной народности и официального православия. Увлекался изучением старинных рукописей.
В июле 1847 г. провел два дня в Вологде.
Утром на рассвете приехали мы в Вологду, где гостиница "Лондон", уже успевшая с тех пор сгореть, мирно приняла нас в свои стены. Скоро яркое солнце, светившее во все окна, не завешанные ничем, и воскресный звон некоторой части из четырехсот колоколов древнего города, считающего до пятидесяти церквей, разбудили усталых путников. Хотя гардин и не было на окнах гостиницы, но я не знаю, за что так немилосердо опорочил ее Блазиус1[1 Блазиус Иоганн-Генрих (1809 - 1870) - немецкий зоолог, в 1840 - 1841 гг. путешествовал по Северной и Южной России, в 1844 г. издал в Брауншвейге "Путешествия по Европейской России".] в своем "Путешествии".
Обритые, многочисленные, синебледнолицые половые" показались ему "грязны и отвратительны"; "комнаты нечисты, пусты, зловонны"; "услужение медленно"; кушанье "сносно разве для голодного". Все это может быть справедливо только в воображении такого иностранца, который ездит по России с тайным чувством ненависти ко всему, что ни видит, и не столько приносит пользы себе и другим, сколько раздражает бедную желчь свою. Я имел случай проверять книгу Блазиуса на местах и несколько раз обнаруживалась для меня очевидная неверность его показаний, а он еще казался добросовестнее других путешественников и был окружен такими людьми, которые могли предложить ему просвещенное руководство для познания нашего отечества.
Наружность Вологды поразила меня своею древностью. Но в этой древности было и что-то мрачное. Особенно стены и башня ее с черными куполами бросились мне в глаза прежде всего. Вологда издревле была городом торговым, который позднее связывал Москву с Архангельском. Английские посольства всегда проезжали через нее. Она стояла на богомольном пути древних царей наших в Кириллов монастырь. Вологда была исстари и местом изгнания.
Сад, раскинутый на площади перед гостиницей, представлял что-то недоконченное. Эстетическая мысль какого-нибудь заботливого градоначальника как будто не достигла полного своего развития и осталась заброшенною. Первым движением моим было идти в собор. Хотя Вологду жители ее и считают пятым городом России по числу Божьих храмов, но собор ее отличается ветхостью и сыростью. Строен он первоначально при Иоанне Грозном, но, вероятно, был переделываем после. Живопись, кроме алтаря, говорят, относится к 1688 году, но она весьма пострадала. Характером своим, впрочем, она не так примечательна. Деятельный и неутомимый в служении вологодский архипастырь, преосвященный Евлампий, возымел мысль обновить этот храм и должно думать, что воззвание его к гражданам Вологды встретит в сердцах их сильный отголосок. Между иконами замечательна икона Пресвятыя Троицы с зырянскою надписью. Она стоит в соборе у стены, с правого боку.
Надпись не разобрана. Но зырянским языком мы не занимаемся. В Германии выходят зырянские грамматики, но не у нас, где самый язык существует. Познакомить с языками племен, в России обитающих, будет, конечно, делом Географического общества.
Недалеко от собора течет река Вологда, вероятно, давшая название и городу, а левее от собора прилегает к ней публичный сад. Из собора поспешил я в гимназию. Никогда не забуду радушного гостеприимства директора А. В. Башинского и инспектора Ф. Н. Фортунатова. С последним я был уже знаком лично и, кроме того, по статьям его, напечатанным в "Москвитянине". Приятно было встретиться мыслями с почтенными учеными Вологды и найти здесь полное сочувствие к тому направлению, которому я постоянно следовал в науке и литературе (...)
Ф. Н. Фортунатов своими дельными статьями много оживлял и "Вологодские губернские ведомости", потому что история города и его памятников, равно и статистика ему хорошо известны. Гораздо любопытнее и полезнее те "Губернские ведомости", которые знакомят с жизнью, как прошедшею, так и настоящею, самого края. Бывают в иных местах и такие, в которых говорят о ловле тигров и китов. Уж в таком случае ловля волков или даже зайцев была бы гораздо привлекательнее и полезнее.
Под руководством представителей отечественного просвещения в Вологде мог я взглянуть на город и узнать то, что в нем особенно достопримечательного. Прежде чем говорить о памятниках святыни вологодской, расскажу об одном грустном свидании, которого желал я.
А. В. Башинский повез меня к начальнику удельной конторы Г. А. Гревенсу, в доме которого живет Константин Николаевич Батюшков, окруженный нежными заботами своих родных. Болезненное состояние его перешло в более спокойное и не опасное ни для кого. Небольшого росту человек сухой комплекции с головкой почти совсем седою, с глазами, ни на чем не остановленными, но беспрерывно разбегающимися, с странными движениями, особенно в плечах, с голосом раздраженным и хрипливо-тонким, предстал передо мною. Подвижное лицо его свидетельствовало о нервической его раздражительности. На вид ему лет пятьдесят или более. Так как мне сказали, что он любит итальянский язык и читает на нем иногда книги, то я начал с ним говорить по-итальянски, но проба моя была неудачна. Он ни слова не отвечал мне, рассердился и быстрыми шагами вышел из комнаты. Через полчаса, однако, успокоился и мы вместе с ним обедали. Но, кажется, все связи его с прошедшим уже разорваны. Друзей своих он не признает. За обедом, в разговоре, он сослался на свои "Опыты в прозе", но в такой мысли, которой там вовсе нет. Говорят, что попытка читать перед ним стихи из "Умирающего Тасса" была так же неудачна, как моя проба говорить с ним по-итальянски. Я упомянул, что в Риме, на пьяцца Поли, русские помнят дом, в котором он жил, и указывают на его окна. Казалось, это было для него не совсем неприятно. Так же прочли ему когда-то статью об нем, напечатанную в "Энциклопедическом лексиконе". Она доставила ему удовольствие. Как будто любовь к славе не совсем чужда еще чувствам поэта, при его умственном расстройстве!
Батюшков очень набожен. В день своих имянин и рожденья он всегда просит отслужить молебен, но никогда не дает попу за то денег, а подарит ему розу или апельсин. Вкус его к прекрасному сохранился в любви к цветам. Нередко смотрит он на них и улыбается. Любит детей, играет с ними, никогда ни в чем не откажет ребенку и дети его любят. К женщинам питает особенное уважение; не сумеет отказать женской просьбе. Полное влияние имеет на него родственница его, Е. П-на Гревенс. Для нее нет отказа ни в чем. Нередко гуляет. Охотно слушает чтение и стихи. Дома любимое его занятие - живопись. Он пишет ландшафты. Содержание ландшафта почти всегда одно и то же. Это элегия или баллада в красках: конь, привязанный к колодцу, луна, дерево, более ель, иногда могильный крест, иногда церковь. Ландшафты писаны очень грубо и нескладно. Их дарит Батюшков тем, кого особенно любит, всего более детям. Дурная погода раздражает его. Бывают иногда капризы и внезапные желания. В числе несвязных мыслей, которые выражал Батюшков в разговоре с директором гимназии, была одна, достойная человека вполне разумного, что свобода наша должна быть основана на евангельском законе.
Царская милость льется и на эту развалину поэта, который в свое время принес славу Отечеству. Пожизненная пенсия от Государя обеспечивает жизнь его.
В чертах лица можно найти еще хотя бы слабые остатки сходства с тем портретом, который находится при его сочинениях. Приложенный рисунок даст верное понятие о его росте и положении. Снять лицо было невозможно. Даже и за это, заметив приемы рисовальщика издали, поэт наградил его несколькими дикими взглядами. Такой портрет имеет, впрочем, хотя грустное, но верное значение. Здесь уступаю перо тому, чей карандаш уловил прилагаемые черты. Оживленный рассказ его о встрече с Батюшковым дополнит то, чего нельзя было передать в рисунке.
8 июля, поутру, я приехал к Г.А. Тревенсу. Было около девяти часов. В доме еще не начинали двигаться и никто не встретил меня ни на крыльце, ни в передней. Я вошел тихо. Дверь, ведущая в залу, была немного отворена и, когда я взглянул туда, мне мелькнула какая-то белая фигура, ходившая из угла в угол по комнате. Я вгляделся: это был старичок небольшого росту в белом полотняном сюртуке; на голове у него была бархатная темно-малиновая ермолка; в руках белый платок и серебряная табакерка; на ногах черные спальные сапоги. Я старался как можно скорее разглядеть с ног до головы этого старичка: мне почему-то казалось, что это Батюшков; и в самом деле это был он. Я глядел на него только один миг. Он сейчас услыхал шум в передней, подошел к двери, взглянул на меня и, быстро повернувшись, ушел. Я вошел в залу; там не было никого. Посередине стоял круглый стол. В простенках между окнами, которые глядели на улицу, было два зеркала. По стене стояли стулья. Я сел на один, дожидаясь, что кто-нибудь войдет. Направо, как раз против одного зеркала, была отворенная дверь, которая, как мне казалось, вела в коридор. Немного погодя по этому коридору раздались шаги и в залу вошел тот же беленький старичок. Не глядя на меня, он пошел прямо к зеркалу; я увидел там его лицо и страшные глаза, дико сверкавшие из-под густых бровей, как будто бы он сердился; он также увидел меня; два раза окинул меня глазами; потом взглянул опять в зеркало, снял ермолку, взъерошил волосы, совершенно белые и низко подстриженные, надел опять ермолку, быстро повернулся и скорыми шагами вышел или, можно сказать, выбежал вон. Все это произошло в два-три мгновения. Нечего было более сомневаться: это Батюшков. Вскоре опять послышались шаги; взошел сам хозяин. После обыкновенного приветствия он, зная, зачем я приехал, сказал мне прямо: "Вы его видели; он тут ходил, беленькой, седой старичок!" Я не мог не заметить этих простых слов, хотя они были сказаны без всякой особенной мысли. Лучше всяких описаний они рисовали мне настоящего Батюшкова: имени нет; просто "он, беленькой, седой старичок", и только. "Теперь он не выйдет до самого чаю, - продолжал хозяин, - он не любит, если приходят его смотреть. Пожалуйста, не говорите с ним: у нас вчера умер человек; это его растревожило и он беспрестанно повторяет: "Не шумите, Михаила умер!"
Вскоре потом подали самовар. Пришла хозяйка с детьми и мы все уселись за круглый стол, стоявший посередине комнаты. Константину Николаевичу сказали, и он вошел очень тихо, но все еще взглядывал на меня. Он прошелся несколько раз по комнате и, казалось, немного успокоился, как будто решил, что я пришел не за тем, чтобы его смотреть, а в гости к хозяину, пить чай. Только лицо его все еще было сердито. Наконец, стали пить чай. Ему налили первому и поставили чашку на круглый серебряный подносик. Он сел подле меня по левую руку и начал пить, наливая на блюдечко и придерживая его пятью пальцами. Тут я старался рассмотреть как можно лучше черты его лица. Оно тогда было совершенно спокойно. Темно-серые глаза его, быстрые и выразительные, смотрели тихо и кротко. Густые, черные с проседью брови не опускались и не сдвигались. Лоб разгладился от морщин. В это время он нисколько не походил на сумасшедшего. Как ни вглядывался я, никакого следа безумия не находил на его смирном, благородном лице. Напротив, оно было в ту минуту очень умно. Скажу здесь и обо всей его голове: она не так велика; лоб у него открытый, большой; нос маленькой с горбом; губы тонкие и сухие; все лицо худощаво, несколько морщиновато; особенно замечательно своею необыкновенною подвижностью; это совершенная молния; переходы от спокойствия к беспокойству, от улыбки к суровому выражению чрезвычайно быстры. И весь вообще он очень жив и даже вертляв. Все, что ни делает, делает скоро. Ходит также скоро и широкими шагами. Глядя на него, я вспомнил известный его портрет; но он теперь почти не похож, и тот полный лицом, кудрявый юноша ничуть не напоминает гладенького, худенького старичка...
Во время чаю хозяин спросил у него: "Что это, Константин Николаевич, у нас такая дурная погода? Не знаете ли вы? Вот вам и гулять нельзя!" Он отвечал только: "Да!" и стал пить чай. Когда он допил чашку, его спросили, не хочет ли он еще. Но он сказал отрывисто: "Нет! Кофею". Потом встал и ушел в переднюю. Говорят, это его любимое место. Иногда он сидит там по целому часу. Немного погодя он вышел из передней и стал ходить по комнате. Часто подходил к окну, останавливался перед ним, заложив руки назад или скрестивши их на груди, и смотрел на улицу. Потом опять начинал ходить. Он уже совершенно забыл про меня. Лицо его было спокойно, только брови иногда немного насупливались. Никто из домашних не обращал на него никакого внимания. Дети бегали по комнате и это его не беспокоило. Один ребенок вдруг подбежал к нему и стал его затрогивать; он нагнулся, ласково потрепал дитя по щеке, взял за подбородок и улыбнулся; трудно сказать, как много было приятности в этой улыбке... может быть, потому, что не ждешь ее на этом постоянно суровом и, если не сердитом, так задумчивом лице... Потом он опять подошел к окну и стал глядеть на улицу, но вдруг засуетился, схватил откуда-то карандаш и клочок бумаги и быстро черкнул на нем что-то; мне показалось, круг, но это была уточка, нарисованная с одного или двух почерков. Здесь кстати упомянуть, что он часто рисует картинки, больше красками и то, что нарисует, отдает детям. На картинках его всегда одно и то же изображение: белая лошадь пьет воду; с одной стороны деревья, раскрашенные разными красками - желтой, зеленой и красной; тут же досталось иногда и лошади на долю; с другой стороны замок; вдали море с кораблями, темное небо и бледная луна.
После того он опять стал ходить по комнате; вдруг остановился и спросил: "Что же кофею?" Ему отвечали: "Сейчас!" и скоро потом налили и поставили чашку на прежнее место. Он сел опять подле меня; начал пить, но заметив, что и мне налита чашка, подал мне ее и подвинул сливки. В это время вошел какой-то господин и направил шаги свои в кабинет к хозяину. Батюшков взглянул на него быстро и закричал вслед: "Алексей Иванович, принесите мне бумажки потолще!" И когда тот, немного погодя, проходил опять через залу, Батюшков повторил снова: "Принесите же бумажки потолще!" И, допив кофе, встал и начал опять ходить по зале; опять останавливался у окна и смотрел на улицу; иногда поднимал плечи вверх, что-то шептал и говорил; его неопределенный, странный шепот был несколько похож на скорую, отрывистую молитву и, может быть, он в самом деле молился, потому что иногда закидывал назад голову и, как мне казалось, смотрел на небо; даже мне однажды послышалось, что он сказал шепотом: "Господи!" В одну из таких минут, когда он стоял таким образом у окна, мне пришло в голову срисовать его сзади. Я подумал: "Это будет Батюшков без лица, обращенный к нам спиной", и я, вынув карандаш и бумагу, принялся как можно скорее чертить его фигуру; но он скоро заметил это и начал меня ловить, кидая из-за плеча беспокойные и сердитые взгляды. Безумие опять заиграло в его глазах и я должен был бросить работу... К счастью, вскоре принесли бумагу, о которой он просил, и это его успокоило, он мгновенно изменился; весело схватил поданный ему лист бумаги, перервал пополам и половину стал отдавать старшему сыну хозяина, говоря: "Не хочешь ли, я тебе дам?" И хоть тот отказывался, он-таки настоял на своем и заставил его взять бумагу, сказавши отрывисто: "На, возьми, возьми, у меня есть! Мне довольно!" Остальные пол-листа разорвал на четвертушки и потом на восьмушки и ушел с ними из залы и больше не возвращался.
Я пошел домой и дорогой, долго после, все думал о Батюшкове. Меня поразило это грустное явление. Это был первый сумасшедший, которого я видел... и какой человек! И какой урок человеку! Мне часто приходит на память это славное лицо, эти глаза, в которых иногда как нарочно сверкает что-то, напоминающее ум, навеки улетевший из даровитой головы... Я живо вижу эту белую фигуру у окна, с руками, сложенными крест-накрест, с лицом, обращенным к небу; кажется, я слышу, как он шепчет что-то, как бы молитву, и мне все хочется спросить: "Если ты молишься, о чем ты молишься, старик?"
Николай Берг.
Разговоры с Г. А. Гревенсом о состоянии удельных имений2 [2 Удельные имения - земельная собственность царской земли; находились в пользовании удельных крестьян.] Вологодской губернии были для меня любопытны, хотя и не по моей части. Селенья находятся на огромном расстоянии друг от друга и состоят нередко только из одного, двух или трех дворов. Сообщения между ними, по причине расстояний, ужасно трудны. Вся эта местность влечет за собою некоторые неизбежные особенности в управлении. Нельзя было довольно налюбоваться порядком устройства самой конторы, где всякая нужная бумага может быть найдена в несколько секунд и где каждый подведомый ей крестьянин известен ей совершенно со всем своим бытом. При конторе находится богатая аптека с разными лекарственными пособиями для крестьян.
Вологда в 1847 году, вместе с Москвою в один год, праздновала свое семисотлетие, потому что в 1147 году 19 августа преподобный Герасим прибыл в нее с гор Киевских. Так говорится в житии угодника и по этому случаю в первый раз упоминается ее имя. Вологодская гимназия не забыла этого события. Ученик VII класса Зарлянд, уроженец Гамбурга, лютеранин по вере, читал на торжественном акте сочинение "Семисотлетие Вологды". Почтенные наставники гимназии умеют питать чувства уважения к местным историческим преданиям. История Вологды и всего окружающего ее края составляет постоянный предмет изучения для питомцев вологодских. Темы для сочинений на акты почерпаются отсюда. Кто полюбит историю Вологды и будет уважать свой родной город, тот полюбит непременно и историю России и будет благоговеть перед своим отечеством.
Литературными беседами развиваются дарования учеников и этим беседам наставники стремятся дать отечественное направление.
Любопытны многие статистические подробности города, собранные Ф. Н. Фортунатовым за 1836 год. Всех жителей в городе обоего пола было тогда 16 278. Из них духовного сословия 1 183, дворян 522, благородных 1 024, купцов 490, мещан 6 121, дворовых людей 2 359, крестьян 1 335. Учащихся 1 337 и всего более в семинарии, имевшей 414 учеников. Церквей 50, при них приделов 98, колоколов 400. Домов 1 310, из которых каменных только 64. Бань публичных 1, а частных 950, по одной бане на 17 человек жителей. Есть и литография одна, гостиниц 8, лавочек распивочных 20, винных ренских погребов3 [3 Винный ренский (ренсковый) погреб - заведение для продажи крепких спиртных напитков на вынос.] 14, лавок с товарами в рядах 273, и в том числе ни одной книжной лавки. Но с тех пор, кажется, заведена одна, вероятно, стараниями ученых вологодской гимназии, но и то весьма медленно удовлетворяющая их любознательности, алчной до современного чтения. Нельзя не пожалеть, что такого рода статистические таблицы не ведутся постоянно. В них была бы живая история развития всякой общественной жизни в городе (...)
Обозрение достопамятностей вологодских я мог совершить под просвещенным руководством знатока их, Ф. Н. Фортунатова. Мы начали обозрение с монастыря Спасо-Прилуцкого, отстоящего от Вологды в пяти верстах. Кроме святыни и древности, меня привлекало в эту обитель пребывание в ней преосвященного архиепископа Иринея, о назидательных беседах которого я столько слышал (...)
Гостеприимный архипастырь принимал нас два раза... два раза потому, что один раз самому торопливому путнику нельзя удовольствоваться его мыслеобильною беседою. В первый раз застали мы его гулявшего в саду, где лелеял он любимые им белые розы и дуб, разбитый молнией, который сохранил он от погибели под песком и известью. В другой раз он окружен был толпой недужных крестьян, которые приходили к нему изо всех окольных сел и деревень за целебными травами и помощью.
Прежде всего поклонились мы в нижней церкви мощам преподобного Димитрия и углицкого князя Иоанна, в монашестве Игнатия, сосланного сюда Грозным и здесь принявшего схиму. Церковь древняя вся подновлена. Прекрасен новый придел, построенный уже преосвященным Иринеем во имя Усекновения Главы Иоанна Предтечи. Архитектура и живопись приносят честь вкусу руководителя при строении и самим художникам. Живописец Катин, которого труды в Вологде нередко встречаются, умел соединить с академическим образованием религиозное вдохновение. Многие ученики идут по следам его (...)
Обозрение древних памятников самого города Вологды мы начали с Ф. Н. Фортунатовым со Всеградской церкви Спаса Обыденного, и тем соблюли обычай всякого истинно православного вологжанина, который не начнет никакого дела, не испросив прежде благословения Божия в этой самой церкви. Вот по какому случаю она была построена и названа обыденною. В 1655 году при царе Алексии Михайловиче моровое поветрие, свирепствовавшее в России три года, было занесено и в Вологду. Жители города решились единодушно одним днем построить во имя Всемилостивого Спаса деревянный храм и начали рубить его в ночи на 18 октября и срубили за два часа до света, а святить начали в пятом часу дня так, что в сутки могли совершить в храме и все те божественные службы, которые в течение суток совершаются. Эти подробности замечательны. Стало быть, обыденное построение храма не заключалось только в том, чтобы сложить стены, но заключало в себе и внутреннее построение храма, относящееся к его освящению и богослужению в нем. Моровое поветрие вскоре после того прекратилось. С той поры церковь слывет Всеградскою. Ежедневно прибегают к ней богомольцы. Но в воскресные и праздничные дни она всегда, полна народом. Деревянная церковь давно заменена каменною, которой построение началось еще в 1691 году. Но и с тех пор, конечно, не раз она подновлялась. Нет уже ничего древнего, кроме чудотворной иконы Спаса и еще некоторых икон. В числе сих последних я заметил образ, который в 1715 году писал Лаврентий Григорьев сын Туфанов. В Вологде и по всей Вологодской губернии вы находите множество образов, писанных художниками, которых имена обозначены на образах, равно и такие иконы, которые были внесены вкладом в храмы от горожан, посадских или других людей, с надписями, от кого именно, кем и когда писаны (...)
Церковь Усекновения главы Предтечи соединена с памятью Иоанна Грозного, который три раза был в Вологде. Она основана в память дня его Ангела. Другая церковь во имя св. Феодора Стратилата напоминает так же о нем. Он нередко строил храмы сему святому, который был Ангелом сына его, Феодора. В сей последней церкви уже мало древнего, и живопись поновлена. Близ этой церкви находится дом, соединяющий в себе устные предания о пребывании на этом месте Иоанна Грозного и Петра Великого. Дом принадлежит какому-то мещанину. Не знаю, почему к глубоким подвалам нижнего этажа присоединяется в преданиях воспоминание о Грозном. При нем же устроено вдоль течения реки Вологды, близ соборного храма, огромное подземное здание, которое назначено было, как думают, для царского книгохранилища. Подозрительный Иоанн любил тайники и подземелья. Не мудрено, что народ приписывает их Иоанну. Нижний этаж каменный, 1704-м годом и гербом напоминает Петра Великого. Верхний деревянный этаж надстроен вновь.
Память Грозного в Вологде соединена еще с одним изустным преданием, которое рассказывается особенно в Грязовце, не весьма благоволящем к ее жителям. Когда Иоанн был в Вологде, тогда будто бы вологжане привели ему в дар жеребенка с серебряными подковами. Иоанн остался недоволен подарком и сказал: "Это не жеребенок, а теленок", и велел вологжанам съесть его. Вологжане, когда ели, то все сомневались: в самом деле, не теленок ли? Но когда доели до подков, тогда только узнали, что в самом деле то был жеребенок. Сатирический анекдот объясняет пословицу: "Вологжане-телятники, жеребенка с подковами съели". Так в Грязовце подшучивают над вологжанами, которые в свою очередь мстят ему тоже пословицей: "Пьяница Грязовица: семь кабаков, одна церковь". В этих колких шутках как бы отзываются древние распри наших городов, еще напоминающие время уделов.
Проезжая по мосту реку Вологду, издали видел я часовню, которая, как говорят, воздвигнута на том месте, где останавливались св. мощи Филиппа митрополита, коим сопутствовал будущий патриарх, тогда митрополит новгородский Никон.
На другом краю города, довольно обширного и разбросанного, как все наши древние города, находится древняя церковь во имя свв. Елены и Константина. Спутник мой и руководитель с особенною любовью говорил об этой церкви, с которою соединены все его детские воспоминания как с приходскою церковью его дома. Взошед в нее и рассмотрев ее иконы, я понял, каким образом могла она воспитать в человеке образованном чувство любви и благоговения к древней нашей святыне. Сюда не проник дух подновления. Бедность храма и причета оградила неприкосновенностью ее заветные иконы. Серебро и золото не закрыли их святолепных ликов. Здесь все веет духом нетронутой древности. Иконостас чрезвычайно примечателен. Кроме того, много других икон. В нижней церкви есть такие, которые не на местах своих. Иные с надписями. Вот для примера: "Изволением Отца и споспешением Сына и совершением Святого Духа написался сей святый образ по обещанию вологоцких посацких людей Кощиевых. Писал иконописец Иван Григорьев 1710 гл. Образ представляет Иисуса Христа. Помню икону, на которой вместе изображены пр. Игнатий, Александр Свирский, Димитрий Прилуцкий, Сергий Радонежский и другие святые. В сей-то сокровищнице древнего иконописания поразила меня превосходная икона св. Феодора Стратилата, Она близко и верно сделана. Величавый лих воина носит на себе следы древнего, но живого искусства, и обнаруживает кисть мастера, разумевшего святое дело иконописания. Это величие соединено здесь с необыкновенною легкостью и грациею (...)
Наконец, вот тот храм, которого основание современно началу Вологды и от него ведет она свое семисотлетие. Это церковь во имя Пресвятыя Троицы и Герасима Угодника Божьего, мощи которого здесь и почивают. Она находится недалеко от реки Вологды. Сюда пришел преподобный Герасим из Киева или с Киевских гор, как сказано в житии его, 19 августа 1147 года, на память св. Андрея Стратилата. Здесь нашел он небольшое селенье и малый Торжок на Ленивой площадке. Здесь была первая земля, которую приобрел он для церкви Божьей и для монастыря. В житии рассказывается, что он имел спор с купцом Пятышевым о небольшом участке земли. Дом, стоящий напротив церкви, действительно принадлежал купцам Пятышевым, из которых последний по мужскому колену умер в 1843 году. Вот одно из многих доказательств тому, как сохраняются у нас роды. Предание прибавляет, что преподобный Герасим предсказал Пятышеву, что род его будет ни богат, ни белен. Предсказание в самом деле сбылось. Церковь убрана пышно благочестием жителей, ревнующих к славе почивающего в ней основателя Вологды. Над гробницей под балдахином есть икона, изображающая преп. Герасима и Андрея Стратилата, с надписью о самом событии и с молитвою к угоднику Божью. Икона писана в 1713 году по обещанию вологодского посадского человека Евтихия Федорова; писали изографы Иван Никифоров да Михаиле Васильев.
Церковь наша давала духовную основу и крепость городам. И теперь у Вологды три таких духовных ограды: с северозапада храм Пресвятой Троицы, с мощами преподобного Герасима, где был монастырь его; с севера обитель Спасо-Прилуцкая с мощами свв. Димитрия и Игнатия; с юга монастырь Духов с гробницами свв. Иоасафа и Галактиона. Я не имел времени посетить сей последний. Галактион был сын Ивана Вольского; после казни отца семи лет укрыт у родственников в Старице; переменив прозвание, он пришел в Вологду, учился сапожному мастерству, жил потом своим домом, овдовел, выпросил у граждан земли, построил келью и после монастырь, а убит литовцами во время нападения их на Вологду (...)