Хорошо помнится мне тот прохладный солнечный день 1965 года в Москве и его стихи — Николая Рубцова. Исполнял он их сам под гитару в ответ на наши настойчивые просьбы. Одно запомнилось особенно — оно давало нам, горцам, драгоценное чувство русского Севера, связанное почти с физическим ощущением чистоты.
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды...
Пел он тогда — редкий случай — много и охотно. Шли часы первого дня знакомства, креп разговор о поэзии и жизни, и мы, глядя на Николая, дивились. Поражали стихи, полные взрывчатой тишины, и судьба его. Моряк, оставивший морскую стихию ради другой, не менее увлекательной и опасной — стихии поэзии.
Кто-то сказал тогда, что Рубцов идилличен, полон покоя. Николаю это не понравилось. Нахмурив брови, он яростно вступил в спор.
— Что вы за поэты такие? О чем вы пишете и как? Клянетесь в любви, а сами равнодушны. Да-да, равнодушны. Оторвались от деревни и не пришли к городу. А у меня есть тема своя, данная от рождения, понятно! Я пишу о ней, как Лермонтов о родине. И не лепите ко мне идиллии. Это совсем не то. неужели не понимаете?..
На прощанье Николай Михайлович снял со стены своей комнаты портрет Э. Хемингуэя и подарил мне его со щедрым пожеланием «испытать все радости, которые испытал Хемингуэй». Даже в пожелании поэт остается поэтом.
Свою Вологодчину Николай Рубцов любил больше всего на свете, но поэзия не давала ему сидеть дома. Он был легок на подъем, много путешествовал, но «самую смертную связь» чувствовал всегда со скромными звездами родного Севера, с его июльскими деньками, которые «идут в нетленной синенькой рубашке». Я знал об этом, и тем неожиданнее был сюрприз. В 1966 году, открыв дверь на звонок, я увидел Николая Михайловича...
Потом были поездки по области. Особенно понравился Николаю Рубцову Шебелинский район, село Эликманар, где он жил несколько дней, беседуя с протекающей в этих местах бурной рекой Катунью. Я думал, что он просто отдыхает, просто созерцает красоту, а он, оказалось, работал, и тут оставаясь самим собой. Это я понял позднее, читая стихотворение «Шумит Катунь» в сборнике «Зеленые цветы».
Изредка мы обменивались после этой встречи письмами, которые были продолжением московского знакомства и разговором о полюбившемся ему Горном Алтае. Ни строчки уже не прибавить к написанному им дома и в пути. Не возьмет он уже билет на «поезд голубой» и не приедет к Г. Володину в Красногорск, ко мне или к Б. Укачину в Горно-Алтайск. Не будет уже тех задушевных бесед, но навсегда есть как данная реальность его стихи, заставляющие нас верить вечному:
Утром солнышко взойдет —
Кто может средство отыскать,
Чтоб задержать его восход?
Остановить его закат?..