Поэты приходят к нам часто неожиданно, как открытие. Таким радостным открытием стала для меня крохотная книжечка Николая Рубцова «Лирика» (Северо-Западное книжное издательство, 1965), а чуть раньше — две большие подборки его стихов в журнале «Октябрь». Стихи заворожили и потрясли, хотя не буду уверять,
будто тогда же узрел в них великого поэта.
Познакомившись с Николаем Рубцовым в конце 1966 года, с начала следующего я встречался с ним постоянно, иногда изо дня в день, в редакции газеты «Вологодский комсомолец», которую тогда редактировал.
К тому времени в Вологде имя Рубцова было известно еще не многим. Житейские волны долго носили его чуть ли не по всей стране — от Архангельска и Кировска до Ташкента, от Риги и Ленинграда до Алтая, и на родине узнали своего поэта довольно поздно. Летом 1962 года, после долгих лет разлуки, он появился вновь в селе Никольском Тотемского района, где когда-то воспитывался в детском доме. И с тех пор бывал там постоянно. Он любил этот тихий сельский край, хотя знал здесь не только радостные дни.
Зимой 1964 года в Вологде проводился очередной семинар молодых литераторов. Руководили им ответственный секретарь писательской организации С. Викулов, А. Романов, совсем молодой еще В. Коротаев, недавно вернувшийся из армии. Участниками семинара среди многих других были Олег Кванин, Нина Груздева,
Наташа Маслова, Сергей Чухин, Николай Рубцов. Угрюмый и несколько настороженный, он сидел позади всех в сторонке. В перерывах или курил в одиночестве, или беседовал с Борисом Чулковым.
Для обсуждения Н. Рубцов прочитал стихотворения «Видения на холме» и «Родная деревня». Стихи были приняты хорошо. Однако к «злобе дня» и «современности» его тоже призывали. Замечания поэт воспринял с некоторым раздражением — ведь он знал и шумный успех в Ленинграде, и более полное признание в кругу московских друзей-поэтов. В Вологде о творческих исканиях молодого поэта не знали, да и что бы это меняло?..
* * *
К концу 1964 года, когда Николай Рубцов подготовил для издательства свою первую книгу, за плечами его было целое десятилетие работы над стихами, публикации в альманахе «Полярное сияние» (1959) литобъединения Северного флота, в коллективных сборниках «На страже Родины любимой» (1958) и «Первая плавка» (Л., 1961), во флотских и ленинградских газетах.
Кое-какой опыт стихотворца у Николая Рубцова был со школьных лет, но говорить об устойчивых навыках поэтической работы, в ту пору, когда он пришел служить на флот, не приходится. Стихи молодого поэта не отличаются своеобразием. Отражается в них повседневность матросской службы с выходами в дозор, учебными атаками, мечтами об отпуске и встрече с близкими («Матросская слава», «Пой, товарищ!», «Морская служба», «В дозоре», «Возвращение», «Учебная атака», «Отпускное»). Но уже по ним видно, что Н. Рубцов умеет улавливать интересные детали, свежие образы, динамически передавать развитие событий, подбирая необходимо точный интонационный ключ.
Вот, скажем, концовка стихотворения «В дозоре», которая впечатляет наглядностью морского простора и ощущением физической мощи стихии:
Одни лишь волны
буйно
под ветрами
Со всех сторон —
куда ни погляди —
Ходили,
словно мускулы,
буграми
По океанской
выпуклой груди...
Порою молодой поэт схематичен, не всегда справляется с композицией, грешит дидактикой. Однако он чувствует слово, умеет строить фразу, добиться точности строки, учится находить соответствие картины и настроения.
Интересно, что уже тогда Николай Рубцов увереннее был в пейзаже, нежели в стихах на гражданские темы. Взгляд его обретал остроту, поэтическая речь — гибкость и раскованность.
Вьюги в скалах отзвучали.
Воздух светом затопив,
Солнце брызнуло лучами
На ликующий залив.
Ветра теплое дыханье,
Звоны легкие волны...
(«Май пришел»)
Душевное состояние поэта находит отклик в картине, открывающейся ему, и его улыбчивая радость сквозит в шутливом признании: «Так и хочется заданье получить от старшины!» Уже пробивается юмор, столь характерный для зрелых стихов Николая Рубцова.
В поисках своего пути в поэзии пишет Н. Рубцов и стихи откровенно субъективистские, в которых всецело подчиняется своим настроениям, чаще всего невеселым, отчаянным, злым. Цикл таких стихов создан им в отпускную пору осенью 1957 года в Приютине под Ленинградом. Обращался он к ним и вернувшись со службы на флоте. В импровизированном сборнике «Волны и скалы» некоторые из них объединены в цикл «Ах, что я делаю?» Молодой поэт выплескивает свою душу в строки, желая, кажется, добиться только одного — полного совпадения переживания и слова. И во многом достигает цели.
Стихотворения «Утро утраты», «Не пришла», «Ненастье», в которых Н. Рубцов уже овладевает стихией настроений, свидетельствуют о напряженной духовной жизни поэта. Цикл «Звукозаписные миниатюры» открывает его творческую лабораторию — поиск в образе единства звука и слова. Очень характерны для этого поиска стихотворения «Левитан» и «Старый конь», которые поэт опубликовал позже, избавив их от излишней «звукописности». Привлекает необычной «геометрической» образностью «Утро перед экзаменом». Каждое из подобных стихотворений индивидуально. Молодой поэт понимает, что ходить в поэзии проторенными путями — занятие малопочетное, и не стремится тут же использовать удачный прием. Он ищет снова и снова, пробует необычные сочетания, отбрасывает одно и варьирует так или иначе другое. И постепенно очерчивается круг интересов поэта, выявляются излюбленные приемы в их внутренней, содержательной осмысленности. Начинает складываться собственный поэтический мир Николая Рубцова в его органичной многомерности и полнозвучии.
Обращаясь теперь к флотским впечатлениям (главным образом рыбацким), Н. Рубцов становится гораздо разнообразнее, чем раньше, в выборе тем, в изображении картин и настроений. Он умеет изобразить труд, передать настроение работающего рыбака, с усиленным вниманием присматривается к сценам берегового быта. «В океане», «Шторм», «Хороший улов», «Старпомы ждут своих матросов» — эти стихотворения хорошо известны читателям.
Пытается Н. Рубцов также набросать сельскую сценку и дать ее понимание («Репортаж»), пишет о деревенском мужичке зарисовку в стихах («Лесной хуторок»), обращается к полузабытым деревенским впечатлениям («Эхо прошлого», «На гуляние», «Я забыл, как лошадь запрягают...» и др.). Кажется, будто он вполне усвоил тот сторонний взгляд на деревню, который характерен был в те годы для «среднего» горожанина: взгляд, в сущности, насмешливо-снисходительный, лишенный реального понимания явлений. Но это были только первые подходы к теме, которая станет потом главной темой его творчества. Интересно проследить этот путь по стихотворению «Долина детства», которым он открыл одноименный цикл в рукописном сборнике «Волны и скалы». Первый его вариант — «Желание» — появился не позднее июля 1960 года в коллективном сборнике «Первая плавка», второй — «Долина детства» из сборника «Волны и скалы» помечен 9 июля 1962 года, а третий — «Ось» опубликован в книжке «Лирика» (1965).
Сопоставления вполне отражают поиск поэтом своего пути в поэзии и в жизни. Постепенно тема скитаний отходит на второй план, как лишь один из моментов жизни, которая проверяется в целом отношением к отчим краям. Поэт ищет родину в стихах и находит ее в своей жизни — вот чем важны эти варианты. Они вполне определенно отражают формирование системы нравственных ценностей у молодого поэта, направление его внутренней душевной работы.
Тема Родины и раньше звучала в искренних и цельных стихотворениях Рубцова «деревенские ночи» (1953), «Первый снег» (1955), «Березы» (1957). Но к началу шестидесятых годов поэт подходит к ней с новыми представлениями, обогатившись знанием и пониманием истории. И это понимание вполне проявляется уже в стихотворении «Видения в долине» (1960). Да, это ныне хрестоматийное стихотворение «Видения на холме», лишь избавленное поэтом от красивости и многословия в стремлении высветить сквозную мысль о Родине, ее тревожных судьбах.
Уже к лету 1962 года, когда составлялся машинописный сборник «Волны и скалы», Николай Рубцов вполне отдавал себе отчет в том, что стоят и значат те или иные его стихотворения, умел их четко разграничить. «Кое-что в сборнике (например, некоторые стихи из цикла «Ах, что я делаю?»),— отмечал он в предисловии — слишком субъективно. Это кое-что интересно только для меня, как память о том, что у меня в жизни было. Это стихи момента...» Как видим, оценка очень верная и определенная, что очень характерно для поэта.
От деревенского детства Николай Рубцов ушел к широким океанским просторам, в тесноту городов с пестротой их быта, чтобы снова вернуться к русской деревне и оттуда увидеть, с учетом всего своего опыта, весь мир и человека в нем. В беспокойной жизни своей поэт обрел не только живую чуткую душу, но и чувство истории и чувство пути. Без этих качеств истинного поэта не бывает. Но обрел он их не сразу, в настойчивом поиске своей индивидуальности, в упорном отстаивании своей самобытности.
* * *
Всего того, что было за плечами Николая Рубцова к середине шестидесятых годов, повторяю, не знали и его ближайшие друзья: он не любил рассказывать о себе, не хвастал своими публикациями. И все-таки в Вологде поэт нашел взаимопонимание и признание.
Радушие и уют, которым делились с Николаем Рубцовым многие, помогали ему не только пережить бездомность, но и продуктивно работать все эти годы. У него появились в Вологде друзья, своим человеком он чувствовал себя и в редакции молодежной газеты.
В редакции Рубцов появлялся то в сером костюме, темной рубашке со светло-серым галстуком сплошными крохотными ромбиками, то, несколько позже, в новом коричневом костюме в тонкую серую полоску и белой рубашке с зеленым галстуком. Ботинки и пальто поношенные, но аккуратно вычищенные, и пресловутый длинный шарфик не висел, как попало, а снимался вместе с пальто, когда он усаживался с ребятами играть в шахматы...
Обращала на себя внимание смугловатая бледность его узкого лица с большим лбом, а карие при добром расположении глаза в гневе темнели. Говорили о его вспыльчивости и нетерпимости — и говорили во многом напрасно. Мне довелось не раз видеть его возмущенным, и не помню, чтобы он был не прав.
Хамского пренебрежения Николай действительно не терпел. Чем он вызывал раздражение людей определенного сорта, трудно сказать, то ли какой-то особой внутренней сосредоточенностью, то ли цепкостью быстрого) взгляда, который был «не как у всех»... А между тем выглядел он скорее незаметно, чем вызывающе.
Навязчивости в Рубцове не было никакой, пьяным за три почти года мне не довелось его видеть ни разу, и потому многое в россказнях о нем представляется досужим вымыслом. Да, чуть выпивши он появлялся не раз. Однажды вошел ко мне, с порога, глядя прямо в глаза, расстегнул пальто.
— Давай выпьем немножко...— сказал и выжидающе смотрит, улыбаясь.
— Служба ведь, Николай,— я развел руками.
— Так у меня шампанское...— а глаза светятся мягко и застенчиво.
И это было обычным для него — не показаться назойливым. Когда же он был почему-либо не в духе, мог вообще на весь белый свет пенять и на каждого.
Печатали его в эти годы у нас в газете много, любовно оформляли подборки рисунками Генриетты Бурмагиной. Она теперь заслуженный художник РСФСР, позже вместе с мужем Николаем Бурмагиным удачно оформила «Избранную лирику» (1974, 1977) Н. Рубцова.
Приносил Николай стихи, протягивал:
— Посмотри.
И выжидательно глядит, выясняя впечатление, угадывая, понято ли.
Ни разу не случалось, чтобы он упрашивал печатать то или иное стихотворение, настаивал. Свои оценки он высказывал прямо и откровенно, если не сказать, резко и зачастую не считал нужным их как-то аргументировать. И сам соответственно прямоту принимал спокойно. Но фальши терпеть не мог, ложь угадывал сразу, как и неискренность — и сразу утрачивал интерес к собеседнику, равнодушно и откровенно замолкал, отходил в сторону, не умея и не желая вести игру в «приличия». Может быть, поэтому он и не вписывался ни в какую «систему», всегда оставался самим собой.
* * *
Осенью 1967 года вышла «Звезда полей» Николая Рубцова. Выслушал он немало похвал, но оставался к ним равнодушен. Высказывались о книге или нет — он знал, что ее читали, чувствовал истинное отношение к его стихам по интонации, по тому, как к нему обращались... Видимо, перегорел человек ожиданием: ведь столько вошло в эту книгу из давних-давних стихотворений, цену которым он представлял уже тогда и от которых теперь далеко-далеко ушел...
Прием в Союз писателей Николай Рубцов тоже прошел как должное, без особых восторгов. И к литинституту уже охладел в то время, заканчивая его только по необходимости. Он знал, что его дипломная работа — «Звезда полей» выполнена вовсе не на студенческом уровне.
В писательской организации отношение к Рубцову было не только благожелательное, но и уважительное. Нельзя сказать, что здесь его поэзия сразу была оценена по достоинству, но внутренняя «расстановка сил» своего рода установилась спокойно, как бы сама собой. С ответственным секретарем Александром Романовым сложились у Николая Рубцова добрые дружеские отношения. И в работе писательской организации он принимал постоянное участие; бывал на собраниях и на встречах с читателями, рецензировал рукописи, давал консультации.
Кстати, консультации давал он и в молодежной газете, а с сентября 1969 года недолго даже работал в ее штате, отвечая на письма начинающих стихотворцев. Сохранилось довольно много рецензий Н. Рубцова на рукописи, присланные в писательскую организацию, несколько статей и обзоров, опубликованных в газете. Эти материалы, по сути своей рядовые, рабочие, ни на что особо не претендующие, как и выступления Рубцова на собраниях, дают некоторую возможность представить его суждения о литературе, о поэзии. Возможность тем более ценную, что рассуждать о поэзии он не любил.
В своих немногословных, да, надо сказать, и нечастых выступлениях на собраниях Вологодской писательской организации Николай Рубцов неизменно отслаивал искренность и самостоятельность в поэзии. Так, хотя у Нелли Старичковой «слабый голосок в поэзии», но стихи ее «не подражательны, самостоятельны», говорил он в апреле 1969 года. Тогда же Рубцов отмечал слепое следование литературным образцам, заметное в стихах Германа Александрова. А выступая 8 сентября 1969 года на обсуждении журнала «Север», Н. Рубцов обратил внимание на то, что «слишком однообразен» поэтический тон журнала», «отдается предпочтение безликим стихам», отстаивал право поэта на элегию, которая плохо принимается в редакциях, и высказывал пожелание: «больше доверия к хорошим стихам».
Чтобы избежать необходимости подробно говорить о рецензиях Николая Рубцова на рукописи, приведу выдержку из одной — мысли ее потом не однажды повторяются, они были, видимо, особенно дороги поэту.
«Когда я говорю Вам, что тема вашего стихотворения старая и общая, это еще не значит, что я вообще против старых тем. Тема любви, смерти, радости, страдания — тоже тема старая и очень старая, но я абсолютно за них и более всего за них!
Потому я полностью за них, что это темы не просто старые (вернее, давние), а это темы вечные, неумирающие. Все темы души — это вечные темы, и они никогда не стареют, они вечно свежи и общеинтересны.
В Вашем же стихотворении, как я уже говорил, нет оригинального настроения, т. е. нет темы души. Вы, очевидно, думаете, что достаточно взять какую-либо тему современного прогресса, особенно популярную, и уже получится поэтическое стихотворение. Но это далеко не так. Хорошо, когда поэт способен откликаться на повседневные значительные события жизни, общества. Но надо сначала своими стихами убедить людей в том, что Вы поэт, чтобы к Вашим словам относились с вниманием и интересом, а потом уже откликаться на эти значительные события.
Так что главное для Вас, я думаю, попробовать сначала свои силы в умении выражать свои душевные переживания, настроения, размышления, пусть скромные, но подлинные. Поэзия идет от сердца, от души, только от них, а не от ума (умных людей ужасно много, а вот поэтов очень мало!). Душа, сердце — вот что должно выбирать темы для стихов, а не голова...»
Здесь Рубцов стремится говорить на языке, понятном неопытному стихотворцу, однако и его собственные представления открываются достаточно определенно.
Конечно, уровень начинающих авторов, стихи которых по просьбе Вологодской писательской организации рецензировал Николай Рубцов, не давал возможности вести разговор по большому счету. Но он и тут внимателен и серьезен, доброжелателен и взыскателен, идет ли речь о прозе Н. Разживиной, М. Гурьева, А. Згеева или о стихах А. Расхожева, Г. Кухтина, В. Цимлякова и многих других.
В любом случае Н. Рубцов ищет доброе, обнадеживающее начало в рукописях людей, не обладающих литературным опытом. Он снова и снова повторяет в своих рецензиях мысль о необходимости настойчивой работы над словом, над образом, над собой.
С большой определенностью представления Николая Рубцова о поэзии проявились в двух его небольших заметках: «Настроив душу на добро» — о первой книжке Сергея Чухина и «Подснежники Ольги Фокиной».
Десять стихотворений С. Чухина в его сборничке «Горница» из поэтической кассеты «Сполохи» (1968) дали Н. Рубцову возможность показать и основные особенности почерка молодого поэта, и ограниченность его творчества. И все это — на одной буквально страничке!
Он отмечает у Чухина, с одной стороны, «лиризм с веселым северным говором и темпераментом, с тягой к ясному поэтическому выражению и образу», а с другой — стихи, «написанные в интонации раздумья, хорошим, но уже лишенным диалектного говора языком».
В них-то и почувствовал Рубцов перспективы будущего развития С. Чухина.
Не ошибся Николай Рубцов в оценке первого робкого шага молодого поэта, которого предупреждал, что у него «узок еще круг поэтических тем, еще не отличаются они, эти темы, глубиной и силой... и арсенал изобразительных средств пока еще недостаточно богат и разнообразен». Сейчас Сергей Чухин опубликовал уже шестой сборник стихов, стал членом Союза писателей.
В основных чертах сложившаяся к 1966 году поэтическая манера Ольги Фокиной дала Николаю Рубцову возможность для более широких обобщений. Он высказывает свое определение, кто есть поэты: это — «носители и выразители поэзии, существующей в самой жизни — в чувствах, мыслях, настроениях людей, в картинах природы и быта». Формулирует Н. Рубцов и те критерии, которые определяют ценность поэзии. «Органичность выражения, сложность и глубина содержания, совершенство и простота формы,— пишет Рубцов,— вот те подснежники, которые ищут все поэты, в том числе и Ольга Фокина...»
Природа русского севера, «мокрого угла», по словам Н. Рубцова, своими многочисленными приметами отразилась в стихах Ольги Фокиной. Можно усмотреть эти приметы как внешнюю экзотику, иллюстративность, но в стихи Фокиной они вошли «органично», стали «фактом поэзии» по той причине, поясняет Рубцов, что «все это не придумано и является не мелкой подробностью, а крупным фактом ее биографии, ее личной жизни, судьбы». И еще одну важную особенность поэзии Ольги Фокиной отметил Николай Рубцов — «слияние двух традиций — фольклорной и классической». Такое слияние он считал особенно примечательным, поскольку оно, по его словам, «обновляет, если можно так выразиться, походку слова».
И, наконец, главное в поэзии Ольги Фокиной видится Рубцову в том, что «она пишет о самом простом и дорогом для всех — о матери, о любви, о природе, пишет о своей судьбе, а также о судьбе земляков. Все это по-человечески очень понятно и привлекательно и поэтому находит отклик».
Суждения Николая Рубцова выражены настолько ясно и определенно, что не нуждаются в особых комментариях. Он утверждает изначальность связи поэта с жизнью народа и на этой основе — самовыражение как способ раскрытия духовного мира человека в поэзии.
Спустя пятнадцать лет статья «Подснежники» Ольги Фокиной» стала предисловием к ее книге «Буду стеблем» (М., Мол. гвардия,
1979), настолько точно во всех измерениях определил Николай Рубцов особенности ее творчества.
Общие суждения поэта можно применить и к анализу его собственного поэтического мира — и это не только правомерно, но и необходимо. Ведь, в конце концов, Н. Рубцов формулирует здесь законы творчества, которые считает обязательными и для себя.
Сам Николай Рубцов в последние годы много работал, выпустил книги стихов «Душа хранит» и «Сосен шум», подготовил избранное — сборник «Зеленые цветы», который вышел уже посмертно...
* * *
Осенью 1968 года Николай Рубцов получил комнату в квартире-общежитии на Красноармейской набережной, на излюбленном им берегу Вологды. Жилье радовало поэта только поначалу: это все-таки было общежитие, и надо было приспосабливаться к соседям, а приспосабливаться Рубцов уже не хотел. Жизнь его и работа шли нервно, и к тому времени, когда следующим летом Рубцов переселился в однокомнатную квартиру на улице Александра Яшина, всего в двух кварталах от реки, он был немало измотан. Успокоение наконец пришло, но теперь уже и одиночество было поэту в тягость.
Зашел я с ним как-то раз в квартиру, подивился пустоте, неуюту, которые, видимо, за долгие годы бездомности стали привычными (хотя, бывая у друзей, Николай остро подмечал уют, устроенность и быстрее в этих случаях привыкал к новой обстановке). У стены напротив окна стоял диван, к нему был придвинут стол, в пустом углу у окна лежала куча журналов, малость обгоревших.
— Засиделся вчера долго и заснул незаметно, абажур зашаял, от него и журналы,— равнодушно пояснил Николай, заметив мой взгляд.
...Человек принят в Союз писателей, книжки у него выходят, есть наконец у него собственное жилье, а настоящего удовлетворения жизнью нет как нет. Он рано созрел как поэт и сознавал себя по праву поэтом истинным, а признание и нормальные условия жизни заставили себя ждать так долго...
Он, однако, не жаловался и будто сам стыдился своей необеспеченности и неустроенности, тайно мечтая об уюте и душевном участии и не надеясь, видимо, обрести их.
Внешне он стал гораздо спокойнее. Все реже встречал непонимание своих стихов, тем более — открытое непризнание, а чаще замечал заискивающую комплиментарность. Но что это ему! Настороженность уступила место видимому равнодушию. Он просто не обращал внимания на то, что ему было неинтересно, но среди близких по духу людей был человеком открытым, хотя и не из разговорчивых. Встречая старых друзей, умел быстро находить с ними прежний доверительный тон.
И все-таки ясно, что душевного равновесия в последние годы Николай Рубцов не находил. Он явно ощущал какой-то перевал в своем творчестве, иногда пугался этого. Наверное, потому, что очертания будущих путей для него самого еще не прояснились. Но нет сомнения, что поиск подсказал бы ему новые возможности. Например, попытку работать в необычном для Рубцова ключе я вижу в написанной им осенью 1968 года лесной сказке «Разбойник Ляля», которая резко отличается от всего им созданного и которую он очень ценил. Короче, ситуация безысходной не была — жизнь открыла бы перспективы развития так или иначе.
В крещенскую ночь 1971 года злая безрассудная воля оборвала дни Николая Рубцова, поэта, который писал:
Все умрем.
Но есть резон
В том, что ты рожден поэтом,
А другой — жнецом рожден...
Все уйдем.
Но суть не в этом...
Не в этом, верно. Но если бы «суть» нас еще и согревать могла...