В некоторых местах в обычае было "понедельничать", т.е. поститься не только по средам и пятницам, но и по понедельникам. Но делали это по большей части
659
престарелые крестьяне либо келейницы, "векоуши" - "люди, наполовину отрекшиеся от мира", по определению корреспондента из Пошехонского уезда. Зато в Великий пост здесь многие считали за грех есть даже с растительным маслом. Некоторые в течение всего поста не пили чаю; иные пили чай только с медом или постным сахаром. Считалось грехом не только пить, но и продавать молоко во время Великого Поста. Копили и продавали лишь скоромные продукты длительного хранения - масло, сыр.
Повсеместно признавалась необходимость духовного очищения во время поста: готовились к причастию, исповедовались и причащались; чаще посещали церковь; некоторые крестьяне увеличивали время домашних молитв. Запреты и ограничения в молодежных развлечениях в период постов имели множество местных различий и по степени строгости, и по самому характеру ограничений: посиделки либо запрещались совсем, либо менялся лишь их состав (девушки без парней); занятия (только работа без игр и плясок); тип песен (только протяжные или духовные стихи); время проведения (только днем). На время Великого поста вечерние развлечения молодежи, как правило, прекращались или становились более редкими и носили особенно строгий характер (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1741. Л. 4; Д. 1783. Л. 6-7; Д. 540. Л. 4 об.-5; Д. 1738. Л. 12; Д. 1166. Л. 22-24; Д. 485. Л. 42; Д. 986. Л. 13; Д. 1444. Л. 19; АИЭА. Ф. ОЛЕАЭ. Д. 361. Л. 71-75; АРГО. Разряд 14. Оп. 1. Д. 80. Л. 16; РГИА. Ф. 1024. Оп. 1. Д. 20, Л. 25; Д. 381. Л. 47; Д. 1475. Л. 241; Этнографические материалы. С. 7; Селиванов. С. 76; Гуляев. С. 60).
Трудно переоценить значение всей этой системы представлений и норм поведения, связанных с постами, для духовного совершенствования, развития внутренней нравственной дисциплины, для укрепления силы воли, направленной во благо, умения ограничить себя, соблюсти запрет.
Большим уважением пользовались у односельчан те из разбогатевших крестьян, которые вкладывали свои средства в строительство церкви. В фондах церковных учреждений - Синода и консисторий - сохранилось немало дел о строительстве церквей, предпринимаемом отдельными кретьянами. Так, в деле из фонда Омской консистории 1889-1893 гг. торгующие крестьяне братья Севастьяновы просят разрешить им построить церковь на свои средства. Место строительства - деревня Низовая Малокрасноярской волости. Севастьяновы задумали выстроить в родной деревне церковь деревянную, на каменном фундаменте, с тремя крестами. Отец М.В. Ломоносова - крестьянин Василий Дорофеевич принимал участие в строительстве каменной церкви Дмитрия Солунского в Куро-стровской волости Архангельской губернии и вносил значительные суммы на украшение этой церкви.
Случалось, что общины участвовали своими средствми даже в строительстве монастырей. Обратимся в этой связи к делу из Кубани. Это - решение (приговор) сходки станицы Пшехской от 1882 г. Сход ходатайствует об открытии на землях, подведомственных Пшехской общине, Александровского женского монастыря сестер милосердия в память императора Александра II. Свое участие в создании монастыря община оговаривает условием: "Учредить из монастыря крестный ход в станицу нашу ежегодно 30 августа (Александров день. Здесь и далее - старый стиль. - Авт.), который должен быть там до 9 сентября (день после Рождества Богородицы. - Лет.)".
Уход на богомолье был устойчивой и широко распространенной причиной для отлучек крестьян из общины по всей территории расселения русских. Если крестьянин отправлялся, например, на поклонение почитаемой в Сибири Аба-лакской иконе Богоматери (в монастырь под Тобольском), то конкретная цель поездки указывалась: "Пообещал помолиться и молебен отслужить (...) образу пресвятыя Богоматери Одигитрии, что на Оболаке"; отпущен "на срок за поруками".
660
Из деревень Егорьевского уезда (Рязанская губерния) в Москву на богомолье ходили группами по 10-15 человек весной и осенью; в Киев выбирались лишь единицы; в местные монастыри ходили, по сведениям жителей этих мест, "почти все крестьяне". В Орловском уезде Орловской губернии (данные Тальцинской волости) было принято отпускать крестьян на богомолье в соседние уезды: в Одрин Карачаевского уезда (целью отлучки было поклонение иконе Николая Угодника либо получение советов от прозорливого старца); в село Старое Волховского уезда (к колодцу "с явленной иконой Казанской Божьей Матери"); в Клитень Брянского уезда (тоже к старцу, говорившему притчами и, по утверждению крестьян, проникавшему в их мысли). В Троице-Сергиеву лавру ходили отсюда "по обещанию"; в Киев отправлялись отдельные крестьяне.
Из Змиевской волости Орловского уезда на богомолье отпускали весной - в Киев или в Белобережскую пустынь (в Карачаевском уезде, в 150 верстах от села Змиево). Ходили партиями по 5-10 человек. Из села Петушкова и окрестных деревень (Карачаевский уезд Орловской губернии) крестьяне ходили на богомолье тоже в Белобережскую пустынь, отстоящую на 60 верст от этих селений (в дни Иоанна Крестителя и "по особым обетам"), а некоторые - в Киев.
Из Макарьевского уезда Костромской губернии общины отпускали обычно в мае на богомолье в дальние монастыри — Тотемский и Соловецкий. Многие крестьяне юго-западной части Шадринского уезда в начале Великого поста ходили по обетам в Верхотурье - на поклонение мощам местночтимого святого - Симеона Верхотурского. Летом некоторые из крестьян этого же района посещали Долматовский Успенский и Екатеринбургский Тихвинский монастыри. В Восточной Сибири подобные паломничества совершались крестьянами летом к часовне Ах-тырской Богоматери.
Нередко одно путешествие включало посещение нескольких традиционно чтимых святынь в разных местах. Так, из с. Белого Лозичской волости Боро-вичского уезда (Новгородская губерния) крестьяне ходили за 125 верст в Тихвинский мужской и женский монастыри, с заходом в Реконскую пустынь Тихвинского уезда (60 верст от села). А на обратном пути принято было посещать монастыри Николы Беседного и Антония Дымского под Тихвином.
Из этой же волости ходили в Иверский мужской монастырь у города Валдая (120 верст от села Белого) с заходом в соседний с ним Короцкий женский монастырь. В каждом из этих мест находились икона или мощи святого, служившие предметом особого поклонения. Отсюда ходили также на богомолье отдельными маршрутами в свой уездный (Боровичи, 35 верст от села Белого) и губернский город, в Осташков Тверской губернии (посещение монастыря Нила Столобен-ского), в Москву и Троице-Сергиеву лавру, в Соловецкий монастырь, в Киев и Киево-Печерскую лавру. В Иерусалим отправлялись лишь отдельные, преимущественно богатые, крестьяне.
Г.Р. Державин, который был, как известно, не только большим поэтом, но и видным государственным деятелем, в частности губернатором обширной Олонецкой губернии, оставил нам любопытное свидетельство о массовости движения богомольцев в Соловецкий монастырь в 80-е годы XVIII в. Говоря о трудностях своей поездки в Кемь (этот населенный пункт расположен у залива Белого моря, а губернатор должен был там произвести административные изменения - превратить селение в город), Державин замечает: "В Кемь же только можно попасть из города Сум на судах, когда молебщики в мае и июне месяцах ездят для моленья в Соловецкий монастырь" (Державин. С. 99).
Спустя более 100 лет после "Записок" Державина М.В. Нестеров включил в свои воспоминания интересный экскурс о движении на богомолье в Соловецкий монастырь. Он отметил, что сами монахи этого монастыря были преимущественно из крестьян Севера и Сибири. "Это был народ крепкий, умный, деловой". Художник
661
рассказал об обычае брать на время обучения в монастырь годовиков -подростков лет 12-16 из богомольцев. «Эти мальчики в большинстве случаев были "вымоленные" родителями после долгого бесплодия, после тяжкой болезни или иной какой беды, - писал Нестеров. - Таких вымоленных привозили обычно родители в обитель с весны до весны на год, потому и звались они годовиками. Таких мальчиков монастырь определял к какому-нибудь занятию: в певчие, если был голос и слух, в типографию, в поварню, в иконописную или еще куда. Там наблюдали за годовиком, за его способностями. Так проходил год, и вот тогда, если у годовика оказывались способности чрезвычайные, был он особенно умен, даровит, монастырь предлагал родителям оставить их мальчика еще на год. Родители и сам мальчик иногда соглашались, иногда нет, и его увозили домой» (Нестеров. С. 237-238).
В сознании крестьянства прочное место занимало отношение к многотрудному путешествию с целью обращения к святыням как к делу богоугодному. Но для этого само путешествие должно было быть трудным. Из этого взгляда проистекало непременное условие - движение летом пешком; подъехать на лошадях допускалось лишь зимою. "Путь на лошадях в летнее время считается предосудительным, - писали в Этнографическое бюро из Новгородской губернии, - так как крестьяне, отправляясь на богомолье, имеют в виду кроме поклонения святыням еще потрудиться и постранствовать в дороге".
Однако эта норма поведения приходит в некоторое потиворечие с теми возможностями посещения отдаленных мест, которые открывались по мере развития железных дорог и пароходного транспорта. Этот же корреспондент описывает два маршрута в Соловецкий монастырь, по которым добирались до него крестьяне из Боровичского уезда: один включал участок железной дороги, другой - движение пароходом. Не могли обойтись, например, пешими переходами и крестьяне из приокских селений Зарайского уезда, отправлявшиеся в Кронштадт (популярность Иоанна Кронштадтского была такова, что по утверждению информатора, в этом районе в каждой избе висели его портреты).
Отсюда возникала тенденция социальной дифференциации состава крестьян, двигавшихся по ближним, с одной стороны, и дальним - с другой, маршрутам. "В дальние монастыри по железным дорогам... ездят богатые и состоятельные крестьяне". Речь идет о движении к традиционным местам поклонения именно крестьян, которые осуществляли это путешествие за свой счет, в отличие от нищей братии богомольцев-странников, находившихся постоянно в пути, оторвавшихся совсем от своих занятий и существовавших милостыней.
Перед отправкой на богомолье деньги начинали копить заранее либо договаривались в семье, какая будет выделена сумма на это. Выясняли, кто еще собирается туда же из своей или ближних деревень. Назначался день, когда партия собиралась вместе. Брали с собой хлеб, сухари, чай, сахар. Важно было, чтобы принял участие хотя бы один человек бывалый, ходивший по данному маршруту. "В партии всегда находится человек, знающий дорогу, ночлеги на ней и монастырские обычаи", - сообщалось из Боровицкого уезда в конце XIX в. Существовала особая система норм поведения, действовавших в таких артелях-партиях крестьян-богомольцев только во время путешествия. "В дороге стараются не вести пустых разговоров, не думать о домашних делах, не злословить, а держать себя в религиозном настроении. По дороге хлеба на пропитание не просят (выделено мною. -Авт.), более состоятельные делятся с неимущими..."
Ходили на богомолье чаще всего по обету или просить благополучного разрешения важных дел. Молодежь - перед женитьбой или замужеством, перед призывом в армию. Старики - замаливать грехи. Нередко отправлялись во время болезни, в несчастии, после пожаров. Женщины ходили больше, чем мужчины. К ближним местам брали и детей.
662
Обычное пребывание крестьян, пришедших из других мест, в одном монастыре ограничивалось друмя-тремя днями. Затем их должны были сменить другие. Монастырь давал на этот срок бесплатно пищу и ночлег в своей гостинице. Однако фактически плата существовала: обычай требовал, чтобы каждый оставлял что-то в монастырской кружке - "кто сколько пожелает". Мужчины-богомольцы ходили на общую трапезу с монахами в мужских монастырях, женщины - в женских. В летнее время при большом скоплении народа к конкретному празднику мест в монастырских гостиницах не хватало, и крестьяне располагались прямо в поле. "В это время гостиницу занимают богатые и привилегированные богомольцы" (ГАОО. Ф. 16. Оп. 1. Д. 7; ГАКК. Ф. 160. Оп. 1. Д. 136. Л. 11; ГАТО. Ф. 521. Оп. 1. Д. 2. Л. 25; Ф. 61. Оп. 1. Д. 18. Л. 48; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1436. Л. 29; Д. 1166. Л. П-22; Д. 1055. Л. 2; Д. 1024. Л. 5; Д. 706. Л. 17-21; Д. 1563. Л. 22; РГИА. Ф. 1022. Оп. 1. Д. 11. Л. 195; Д. 7. Л. 131-146; Д. 21. Л. 1; Моисеева. С. 152; Успенский. С. 15; Виноградов Г.С. С. 22; Кубанские станицы. С. 249).
Партии богомольцев, формировавшиеся из односельчан или жителей ближних деревень, представляли собой группу, оторвавшуюся на время от своей общины, но несущую на себе отпечаток ее традиций. Представления и обычаи, бытовавшие в данной общине, не только сказывались на образе жизни партии, но выходили через нее вовне. По возвращении рассказы богомольцев, в свою очередь, становились достоянием всей общины, служа одним из каналов информации о внешнем мире, в частности о благочестивых обычаях монастырей.
Странничество по прямому предписанию общины было явлением редким. Обычно хождение к местным и дальним святым местам по обету или принятие каких-либо форм монашеской жизни было делом индивидуальным либо семейным. Однако община должна была дать на это согласие, особенно для ухода в монастырь. Намерение молодого и здорового крестьянина уйти от мирской жизни встречало настороженное и недоверчивое отношение общины: ведь он уходил при этом и от тяжелой крестьянской работы, и на общине оставался его подушный оклад. Требовались дополнительные доказательства чистоты его намерений, чтобы односельчане дали согласие.
Иные уходили и тайком от односельчан, потихоньку "выправив" паспорт и получив благословение от священника. Потом уже из монастыря приходило письмо, где ушедший просил прощенья у родных и соседей. Затем, помимо писем, начинал присылать и подарки монастырской работы, например иконки с надписями для каждого. Женщины присылали пояса ручного тканья: на одной стороне молитва, на другой - имя того, кому пояс предназначен. Потом (года через два) приходило сообщение о пострижении, и это убеждало самых недоверчивых односельчан. Крестьяне, ушедшие в монастырь, писали регулярно письма в деревню; как правило, они были грамотными, в том числе и женщины. Такие письма читали вслух при большом стечении народа.
Понимание общины встречало намерение уйти в монастырь для отмаливания большого греха какого-нибудь близкого человека. Если мать не хотела отпускать девушку, соседки в этом случае уговаривали ее. Ушедшие устраивались либо в обычных монастырях, расположенных сравнительно недалеко от родных мест, либо в так называемых своекоштных монастырях, т.е. содержавшихся на своем коште, за счет своих трудов в разных видах ремесел (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 100. Л. 13; Д. 947. Л. 8-15; Д. 1045. Л. 5; Д. 1436. Л. 29; Д. 1563. Л. 22; Д. 107. Л. 7; Д. 109. Л. 8-12; Д. 122. Л. 5; Д. 1166. Л. 11-22; Д. 1778. Л. 6; Д. 1466. Л. 2; РГИА. Ф. 1022. Оп. 1. Д. 7. Л. 115, 131; Д. 21. Л. 1; Д. 27. Л. 235; Ф. 796. Оп. 102. Д. 315. Л. 1^4; АРГО. Разряд 9. Оп. 1. Д. 32. Л. 36; Давыдова С. С. 1167-1169).
Иногда на сходку общины выносились конфликтные семейные вопросы, связанные с принятием членом семьи такого обета, который заметно сказывался на образе жизни и без ухода в монастырь. Житель Орловского уезда писал в
663
Тенишевское бюро о келейниках в крестьянской среде. Если сын или дочь, не вступившие в брак, выразили желание отойти от мирской жизни, жить отдельно от семьи, то "родители обязательно устраивают им особые хатки-келии, где они и живут". Некоторые из келейников ходили из своей хатки обедать и ужинать вместе с семейными и помогали им в полевых и домашних работах. Другие же выходили из кельи редко. Все келейники строго соблюдали посты, понедельничали, а иные из них и всегда ели только постную пищу.
Близким к келейницам было положение черничек - так называли девушек, оставшихся в безбрачии по обету родителей или своему собственному. О таком намерении полагалось заявить смолоду, до 20 лет, пока еще сватались женихи. В противном случае в глазах односельчан девушка была вековухой, т.е. оставшейся в девичестве не сознательно, по обету, а стихийно. "Объявка" намерения быть черничкой происходила в доме девушки, затем отец ее извещал об этом сход, участники которого благодарили отца. Келейницы были грамотными, и многие из них учили детей по Часослову и Псалтыри читать по церковно-славянски и писать церковным уставом, а также обучали порядку богослужения. Иногда общины строили специальные школы для этого обучения.
В конфликтной ситуации община поддерживала девушку, которая хотела стать черничкой вопреки воле родителей. Но в отличие от ухода в монастырь переход в категорию келейников или черничек оставался в значительной мере внутрисемейным делом и выносился на суд схода, как и другие семейные дела, лишь в случае разногласий в семье. Случалось, что крестьянская девушка, оставшаяся безбрачной по обету родителей, данному, например, во время ее болезни в детстве, не становилась черничкой, а оставляла свою деревню и отправлялась "ходить по святым местам". В этом случае согласие общины на уход было обязательным (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1114. Л. 26, 39-41; Д. 109. Л. 7; Д. 1466. Л. 1-3; Д. 947. Л. 8; РГИА. Ф. 796. Оп. 102. Д. 497. Л. 1-23; Бондаренко. С. 15; Тульцева, 1970. С. 80-81; Абрамов И.С. С. 128; Жизнеописания... Апрель. С. 64-77; Чукмалдин. С. 17).
О тесной связи русского народного благочестия с монастырским подвижничеством говорят многочисленные жизнеописания известных подвижников и монастырские летописи XIX в. Крестьянином Рязанской губернии был знаменитый старец Илларион, прозванный Троекуровским затворником. Он с детства отличался кротостью характера и отчужденностью от мира. Было отмечено, что, когда его обижали, он молился Богу за обидчиков. Любовь к церкви в мальчике укреплял родной дед, который был келейником - жил отдельно от семьи в особой избе-келии и вел строгую жизнь, соблюдая посты в большей мере, чем это делалось в семье, выполняя длительные молитвенные правила, избегая мирских сборищ и развлечений и пр. В келье деда и начались первые духовные подвиги Иллариона. Дальнейший путь - паломничество в Киев, отшельничество в пещере в лесу в родных местах, затвор в келье, выстроенный для него соседним помещиком. Как известно, именно Илларион указал учителю A.M. Гренкову идти в Оптину Пустынь - учитель стал святым Амвросием, духовным наставником и советчиком многих деятелей русской культуры.
Крестьянин Новгородской губернии Иоанн решил испытать себя в келейни-честве прежде, чем уйти в монастырь. В избе, выстроенной им вне села, вел он строго аскетический образ жизни и изучал священное Писание. В дальнейшем -афонский монах, он становится победителем в богословском диспуте с католиками в Вене (1821 г.), а вернувшись на Родину, назначается настоятелем Задне-Ники-форовской Пустыни в Олонецкой губернии.
Новгородским помещичьим крестьянином был молчальник Пахомий Валдайский, популярный среди паломников Иверского Валдайского монастыря. Крепостным был и известный миссионер Дмитрий (Коновалов), отпущенный орловскими
664
помещиками в 1847 г. на волю и ставший послушником Болховского Троицкого монастыря. Там он и стал учеником знаменитого миссионера - архимандрита Макария (Глухарева), основателя Алтайской миссии. Благочестивый помещичий крестьянин Коломенского уезда Ипатий Васильев (1784-1851) до монастыря был семейным, затем подвижником Старо-Голутвина монастыря, духовником многих монашествующих и мирян.
Не многим известно сегодня, что о. Дамаскин, бывший игуменом Валаама в течение 37 лет (а эта обитель в сущности представляет собой целую систему монастырей, разбросанных на островах Ладоги, так как каждый скит был своего рода самостоятельным монастырем - со своим храмом, братскими корпусами и хозяйственными строениями, со своими особенностями духовной жизни), - крестьянин Старицкого уезда Тверской губернии. Ему пришлось в молодости, уже побывав во многих обителях, выбрав Валаамский монастырь в войдя в его братство, вернуться в родное село за увольнительным свидетельством; о. Дамаскин был духовником для многих из братии.
В известной своим духовным устроением Белобережской пустыни Орловской епархии настоятелем был крестьянин Владимир Тимофеевич Кишкин из деревни Клюшниковой Фатежского уезда Курской губернии. Воспитанный с раннего детства благочестивыми родителями в вере, он до Белобережской пустыни прошел уже большой путь духовного движения (Саров, Афон и другие обители), став иеромонахом Василием. Ему удалось восстановить пришедшую в упадок обитель, принять в нее известных старцев. Из Белобережской пустыни со временем духовные чада о. Василия были назначены настоятелями в другие монастыри: о. Серафим - в Площанскую обитель; о. Мельхиседек - в Московский Симонов монастырь; о. Филарет - игуменом Глинской пустыни; о. Леонид (Оптинский) стал настоятелем самой Белобережской пустыни.
Там же, в Белобережской пустыни, при о. Василии (Кишкине) были введены и записаны четыре общежительных устава, основанные на правилах Афона: для своей обители; для Кременецкой Донской пустыни; для женской Борисовской обители, Курской епархии; для Медведицкой женской на Дону. Из этих фактов видно, насколько обширным было духовное влияние старца Василия. После Белобережской пустыни он стал устроителем монашеской жизни еще в нескольких мужских и женских монастырях.
Отметим широту духовных связей отца Василия с мирянами, принадлежавшими к самым разным сословиям - от бывшего курского губернатора A.M. Ве-ревкина и гостивших у него придворных фрейлин до нищих странников. Старец Василий сохранил на всю жизнь глубокое уважение к крестьянскому труду и убеждение, что это занятие способствует благочестию. Записан, в частности, такой случай. Отец Василий шел из Задонска с двумя учениками и, встретив крестьянина, обратился к нему: "Скажи мне, брат, что полезнее нам будет - идти вперед или назад вернуться?"- крестьянин сказал в ответ: "Иди, отче, вперед; там добро тебе будет и многих воспользуешь". Удивленные ученики спросили духовного отца, может ли простой земледелец и невежда чему-то научить его. Старец ответил: "Он более меня знает, потому что пребывает в непрестанных трудах, а я живу в лености, и многие несмысленные ублажают меня. Я верую, что он по Божиему внушению сказал мне это".
Крестьянин Шовской волости Лебедянского уезда Тамбовской губернии Семен Иванович Антонов, успешно трудившийся на всех хозяйственных работах своего села (он обладал исключительной физической силой), после службы в армии ушел в монастырь и стал прославленным ныне старцем Силуаном Афонским. О жизни и поучениях его написана книга. Будучи уже на Афоне и рассказывая о случаях из своей жизни в тамбовском селе, о. Силуан говорил о благочестии своего отца: "Вот
665
такого старца я хотел бы иметь: он никогда не раздражался, всегда был ровный и кроткий".
Среди ниболее известных, прославленных своим благочестием и отмеченных в духовной литературе русских монахинь XIX в. немало крестьянок. Так, крестьянкой была игуменья Крестовоздвиженского Белевского монастыря мать Павлина (1813-1877), в судьбе которой воочию прослеживается связь народного благочестия и монастырской духовной традиции в ее самых высоких проявлениях. Ее родители - крестьяне Ефим Иванович и Мария Петровна Овсянниковы - жили в пригородной слободе Мценска Орловской губернии и занимались крестьянским трудом. Многодетная семья их пользовалась уважением за благочестие и труболюбие. С особенным благоговением стояла в церкви дочь Пелагея, усердие которой заметил священник. Девочка стала посещать ближайший монастырь и выучилась у монахинь грамоте и рукоделию. В 16 лет она пошла с матерью на богомолье в Белевский монастырь и осталась там. Образ жизни Пелагеи в детстве и отрочестве, когда крестьянские работы чередовались с посещением храма, помог ей освоить монашеское правило отсечения своей воли и беспрекословного послушания.
Став монахиней, Пелагея Овсянникова, не порывала связи со своей крестьянской средой. Пришла в Белев родная сестра ее Мария, ставшая монахиней Меланией, а потом и племянница Пелагея. Приезжала мать - поздравить дочь с возведением в сан игуменьи (перед смертью мать приняла постриг в миру у себя в слободе). Игуменья Павлина ничего не предпринимала без совета оптинского старца Макария, который говорил о ней: "Это ангел Божий, я мало знаю людей, которым не вредит честь, а ее она еще больше смиряет, и через это ставит выше земного". При игуменье Павлине число сестер утроилось. Воздвигли новый собор на месте обветшавшего, построили новые келий и трапезную, в лесу возникла пустынька с храмом. Мать Павлина, по наблюдениям современников, никогда не была праздной. Отдых этой крестьянки составляло чтение отцов церкви и житийной литературы либо прядение.
Иные из благочестивых крестьянок становились основательницами общин или монастырей. Такова, например, игуменья Евгения, в миру Евфимия, основавшая Тихвинский монастырь в Бузулуке Оренбургской губернии (1800-1885). Она была дочерью тамбовского крестьянина Герасима. Двенадцатилетнюю девочку родственники взяли на богомолье в Саровскую пустынь. Здесь, как и в судьбе игуменьи Павлины, мы видим те же исходные моменты духовного становления крестьянки - благочестие семьи и, как одно из проявлений его, - паломничество, которое и приводит нередко наиболее боголюбивых к постоянной жизни в монастыре.
В Сарове преподобный Серафим благословил девочку и выделил ее, назвав "сосудом избранным". Евфимия в юности вошла в Кирсановскую духовную общину Тамбовской губернии и пробыла там в течение 20 лет. При этом сохранялась настолько тесная связь с семьей, что, когда родители переселились в деревню Михайловку под Бузулуком, Евфимия вышла из своей общины и поселилась в этом же городе в отдельной келий. Здесь она стала обучать детей грамоте, читала Псалтырь по усопшим и занималась рукоделием, неуклонно выполняя монашеское правило. Образ жизни ее в это время соответствует распространенному в XIX в. в России типу крестьянских келейниц.
Дальнейшие события также представляют собою характерное явление: возникновение монастыря из пустыньки или келий одного человека, ставшего в общественном мнении окрестного населения образцом духовного подвижничества. Промежуточным звеном в этом случае обычно была религиозная община, так как права монастыря не могли быть получены сразу.
Нередко общины укреплялись за счет объединения двух или более келейниц
666
вместе со своими группами. Произошло это и в Бузулуке - к Евфимии и ее девицам присоединилась келейница Мария Лаврентьевна Аллеманова со своими пятью сестрами. Все вместе они смогли поставить деревянный дом с келиями и хозяйственными дворовыми постройками. Но община еще не имела официального разрешения на свое существование. Крестьянка отправилась в Петербург, где получила документ об открытии общины и значительные пожертвования. Тем временем в общине стало 100 насельниц. Это были преимущественно девушки из простонародья, их не пугал тяжелый труд: возили на себе кирпич, известку, воду, подымали вручную кирпичи наверх. Так возвели три храма. Вот во что вылилось появление скромного домика-келии на окраине тихого провинциального города Бузулука.
В общинах в отличие от монастырей не могло быть пострига. В них если и бывали монахи или монахини, то в результате пострижения в миру, т.е. принятия такой формы монашества, которая допускала жизнь в миру и применялась лишь в силу исключительных обстоятельств. Чаще всего это были тайно постриженные. В 1860 г. община получила права монастыря, и 12 сестер стали рясофорными*, а затем были пострижены в мантию. Евфимия была возведена в сан игуменьи с именем Евгении.
Младшая современница Евгении, крестьянка Сазонова из Вятской губернии также стала игуменьей монастыря. И здесь снова в начале пути, приведшего к высокому подвижничеству, паломничество в монастырь. С двумя другими женщинами она в 1830 г. пришла к уже широко известному тогда в народе преподобному Серафиму в Саровскую обитель. Девушка принесла вышитое полотенце своей работы и, спрятав подарок, стояла у дверей, сзади всех посетителей келий старца. Преподобный выделил ее из толпы, а потом трижды утерся ее полотенцем, посоветовал умываться и пить воду из святого ключа* и девушка исцелилась от водянки. Сазонова обладала от природы хорошими музыкальными способностями и, поступив в 1831 г. в Слободской монастырь Вятской епархии, регентовала там на клиросе. В 1840 г. она была пострижена с именем Пульхерии, а еще через десять лет возведена в сан игуменьи.
С деятельностью двух крестьянок - Дарьи Дмитриевны Кутуковой (1772-1858) и Евфимии Моргачевой - связано возникновение и развитие Иоанно-Казанского Сезеневского монастыря Тамбовской епархии. Они были родом из соседних сел, младшая стала преемницей старшей в монастырских делах, и поэтому 100 лет жизни их обеих, где в событиях переплелись крестьянская вера в миру, старчество и монастырь, отражают целый этап в духовной жизни края (Жизнеописания... Ноябрь. С. 71-77; Апр. С. 42-48, 249-296; Авг. С. 373-380, 594-597; Июнь. С. 14-20, 238-266; Март. С. 272-287; О. Агапит; РП, 1894. № 40; ДЧ, 1890. Кн. II. С. 23-30, 149-156, 260-267; 1870. Кн. И; Старец Силуан. С. 15; Русское православное женское монашество. С. 57, 92; Валаамский монастырь... С. 108-123; Громыко, 1993. С. 144-182).
Перечень таких судеб может быть увеличен. Но даже из рассказанного здесь видно, что идеал нравственного глубоко верующего человека имел в русской крестьянской среде реальные воплощения, живые образцы, самое существование которых и общение с ними служили для других постоянным источником представления о том, к чему следует стремиться.
Внутренняя связь мирского и монастырского благочестия осуществлялась многими путями, видимыми и на поверхности социальной действительности. Среди них паломничество к святым местам - это постоянное и очень широкое явление духовной жизни русских в XIX в. Мы почти не находим таких судеб подвижников,
____________
* Послушник, получивший от настоятеля благословение носить рясу и клобук, называется рясофорным. Мантия усвояется только принявшему пострижение.
____________
667
где в начале пути не было бы хождения на богомолье к данным или ближним святыням. Обычно не только в начале, но в течение всей жизни благочестивого человека паломничества служат источником, укрепляющим веру.
Другое явление, связанное с первым по части взаимодействия мира и монастыря, но самостоятельное по существу, - старчество. На первый взгляд, оно кажется сугубо монастырским явлением, касающимся лишь духовной жизни братии. Но присмотревшись пристальнее, обнаруживаем старцев и среди сельских келейников, и среди лесных отшельников, не принадлежащих к монастырям. Все старцы руководили в большей или меньшей степени духовной жизнью относительно широкого круга верующих мирян. Приобретению необходимых для такого учительства свойств непременно предшествовал тяжкий путь духовных подвигов. Как правило, общению со многими мирянами и младшей братией предшествовало время затвора, когда общение было совсем (или почти совсем) прекращено. Безусловное подчинение указаниям старца, полный отказ от своей воли, были приняты обычно у части монастырской братии. Миряне же либо обращались за советом лишь по конкретному поводу, либо приходили к старцу постоянно, т.е. избирали его своим духовным отцом.
Возможность стать на путь аскетических подвигов монашеского уровня, не будучи в монастыре, давало, как указывалось выше, келейничество. Келию строил или сам подвижник или кто-то из родственников (родители для дочери или сына; брат для сестры; взрослые дети для старых отца или матери и пр.). Бывало, что келию возводила сельская община. И наконец, мог предложить ее подвижнику просто богатый благотворитель (помещик, купец и др.). Жители селения, как правило, хорошо относились к намерению стать келейником или келейницей: духовный подвиг одного открывал дополнительные (по отношению к храму) возможности для других - обучение детей и юношества чтению церковной печати и рукописей; приобщение к церковному пению; чтение Псалтыри по покойнику; сведения о поездках в святым местам и многое другое.
Далеко в округе распространялась известность крестьянина-пустынника, праведника, поселившегося на краю деревни или в стороне от нее в землянке или маленькой избенке, ведшего, по общему мнению, праведный образ жизни, дававшего приходившим к нему советы, религиозно-нравственные наставления, беседовавшего на эти темы. Обычно на счету такого отшельника были путешествия к святым местам; он умел читать и толковать духовные книги. К числу добродетелей такого старика крестьяне относили то, что "обиды сносит смиренно, сам никого не обидит".
Человек, который затаил обиду и собирается мстить за нее, не встречал сочувствия в крестьянской среде. "Мщения русский народ почти не понимает", -записал С.Я. Дерунов - один из очень внимательных собирателей этнографических материалов в конце XDC в. Признавалась непосредственная и открытая реакция на обиду либо прощение вины. В умении простить некоторые крестьяне достигали больших нравственных высот (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 896. Л. 5; Д. 1794. Л. 35 об. - 37).
Похвала себе самому, бахвальство обычно встречали ироническое, осуждающее отношение односельчан. "В хвасти нет сласти" - гласит пословица. "Сласть" ощущали в самоосуждении - эта глубоко христианская норма органично вошла в русский национальный характер (отсюда, по-видимому, и доверчивое принятие всякого рода очернений своего народа от внешних сил). Ценилась не только правдивость, но подчеркнутая критика своих недостатков. Эта черта народной нравственности укреплялась в каждом за счет обязательной исповеди перед причастием. Заметим попутно, что личное самоосуждение, как распространенная черта национального характера, в общественном плане вылилось в критическое направление русской художественной и социальной литературы. Но, как только
668
это направление оторвалось от глубинной религиозной основы, оно превратилось в негативную силу, разрушающую общество.
Заметным средством очищения нравственной обстановки в деревне служили обычаи просить прощенья при определенных обстоятельствах. Обычаи эти были приняты как внутри семьи, так и в общине в целом. В основе их лежали христианские идеи покаяния и взаимного прощения. "Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный; а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших" (Матф.,6, 14-15).
Если крестьянин уезжал куда-то надолго, при прощании с близкими он просил у них прощения. Нередко при этом низко кланялись каждому из провожавших. Смысл обычая в том, чтобы в разлуке не тяготило сознание вины, чтобы оставшиеся "не поминали лихом", чтобы очиститься от грехов перед испытаниями, которые, возможно, ожидали в дальнем пути.
Такой же смысл вкладывался в обычай, принятый у женщин, чувствующих приближение родов, просить прощения у всех членов семьи, низко кланяясь им в ноги. В некоторых местах (материалы Орловского уезда) и муж и жена считали нужным просить прощения у мира в том случае, если женщина долго не могла родить. Собирали ближних соседок - только женщин; муж молился перед образом, потом обращался к пришедшим: "Мирушка, православный народушка! Простите меня!" Потом просила прощенья у всех роженица. Им отвечали: "Бог простит и мы туда же" (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1078. Л. 31; АРГО. Разряд 40. Оп. 1. Д. 31. Л. 26; Иваницкий. С. 62).
Прощения просил у всех своих домашних каждый, отправляясь в церковь на исповедь: "Простите меня, в чем согрешил перед вами". Ему отвечали: "Бог простит". Некоторые, прощаясь с домашними перед исповедью, кланялись им в ноги. Потом уже в церкви, прежде чем подойти к священнику для исповеди, клали "земной поклон перед иконами и три поясных поклона перед молящимися, испрашивая у них прощенья в своих грехах".
Выше мы уже говорили, какое значение придавала сходка общины тому, чтобы виновный попросил прощения у обиженного или у мира в целом. Если человек, совершивший проступок, сознается и просит у "общества" (общины) прощения, то с него взимали штраф по приговору сходки. Если же он отрицал свою вину, то штраф назначали в двойном размере (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1789. Л. 9; Д. 1101. Л. 1;АИЭА. Ф.ОЛЕАЭ.Оп. 1.Д. 361.Л.75).
Широкую возможность помириться после скрытых или явных ссор, простить друг другу большие и малые обиды, снять напряжение, возникшее во взаимоотношениях в семье или между соседями, давал обычай просить прощения в крице масленицы, в последнее воскресенье перед Великим постом. Воскресенье это потому и название получило "прощеный день", или "прощеное воскресенье".
При наиболее полном проявлении этого обычая прощения просили буквально у всех, с кем могли повидаться в этот день, а также и у умерших близких людей. Называлось это "прощаться". В той или иной форме обычай был распространен у русских крестьян повсеместно.
Обычай просить прощенья в конце масленицы описал Василий Кузьмич Влаз-нев - крестьянин села Верхний Белоомут Зарайского уезда Рязанской губернии. Он был одним из активнейших корреспондентов Этнографического бюро князя Тени-шева. Удалось обнаружить в фонде бюро четыре дела, состоящие из материалов, присланных Влазневым, но, возможно, это еще не все его тексты. Василий Кузьмич в 80-90-е годы XIX в. собирал сведения о народных обычаях "в больших бывших государевых дворцовых селах: Дединово, Любичи, Ловцы, Белоомут и др.". Влазнев, отвечая на многие вопросы тенишевской программы, рассказал о разных сторонах крестьянской жизни. По поводу данного обычая у него сказано в
669
записи 1899 г. буквально следующее: «На сырной неделе в Воскресенье ("прощеное", как здесь называют) народ ходит на могилы своих родных "прощаться с умершими", а после ужина в каждой семье (выделено мною. -Авт.) друг с другом прощаются; дети родителям кланяются в ноги, причем все целуются и на слова "прости меня" отвечают: "Бог тебя простит, меня прости"».
В Пронском уезде Рязанской же губернии "прощаться" начинали с субботы: в этот день полагалось зятю с женой и детьми идти "прощаться" в дом тестя. А в сам "прощеный день", т.е. в воскресенье, здесь принято было ходить всей семьей с угощением (обычно крендели или булки) "прощаться" к куму и потом к куме (т.е. к крестным родителям своих детей). В Егорьевском уезде Рязанщины в "прощеное воскресенье" после бурного катания на лошадях, качелях, салазках и ряженья вечером все "прощались".
Резкий переход от масленичного гулянья к строгим "прощальным" посещениям родственников и соседей отмечен и в описании, присланном из Козельского уезда Калужской губернии учителем Александром Лебедевым. Он рассказывал, как в "прощальный" день вечером веселье кончается и "поселяне ходят по домам, испрашивая прощенье друг у друга". В этот день "непокорный сын предан воле своего отца, враждующая невестка - в повиновении своей свекрови". Лебедев хотел, видимо, этим пояснением подчеркнуть примиряющую роль обычая в семейных конфликтных ситуациях (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1439. Л. 11; Д.1436. Л. 40; АРГО. Разряд 15. Оп. 1. Д. 27. Л. 18).
Во многих описаниях "прощеного воскресенья", найденных нами в архивах (Костромская, Тверская, Ярославская и другие губернии), есть указание на всеобщность обычая - ходят "ко всем" "для прощенья", "ходят один к другому прощаться" и пр. Но в Сургутском (Западная Сибирь) уезде, например, обычаи сохранился к концу XIX в. лишь относительно старшего поколения: "А в прощеный день... ходят прощаться к старшим, а также и на могилки к родственникам". "Прощанье" со старшими обычно состояло здесь в том, что молодые супруги (всегда вместе) к вечеру, после катанья, заворачивали к своим старшим родственникам или к родителям, если жили от них отдельно, или к крестным отцу и матери ("здесь очень уважаемым", замечает наблюдатель), или к дядьям и "вообще к почтенным и пожилым людям". После непродолжительного угощения молодые вставали, кланялись в ноги хозяевам и произносили: "Прости ты меня, Павел Николаевич" (имя и отчество хозяина или хозяйки). На это старшие отвечали: "Бог тебя простит, и ты меня прости". Затем, целовались и расставались (РГИА. Ф. 1022, Оп. 1. Д. 11. Л. 105; Ф. 1024. Оп. 1. Д. 20. Л. 25; АИЭА. Ф. ОЛЕАЭ. Оп. 1. Д. 150. Л. 20 об.; Д. 361. Л. 73; Д. 45. Л. 9).
У обычая просить друг у друга прощения в конце масленицы в разных краях России сложились свои оттенки, сохранялся свой склад, но суть всюду была одна -религиозно-нравственное очищение через примирение, через взаимное прощение прегрешений. К сожалению, в широко распространенных у нас представлениях о масленице и особенно в современных попытках воспроизводить какие-то ее элементы этот прекрасный обычай совершенно не присутствует, учитывается лишь развлекательная сторона. После бурного веселья последней перед Великим постом недели, во время которой как бы прощались с обильным столом и другими мирскими радостями, обычай просить прощения заставлял ощутить переход к духовным задачам, к строгим семи неделям, продолжавшимся до Пасхи, к повышению нравственных требований к самому себе. Взаимоотношения между поколениями в крестьянской среде четко определялись уважением к старшим - к родителям, к дедам и прадедам, к старикам в общине.
"В крестьянстве здешнем родители очень чадолюбивы, а дети послушны и почтительны. Не видано еще примеров, чтобы дети оставляли в пренебрежении отца или мать устаревших", - писал наблюдатель о Тульской губернии на рубеже
670
XVIII-XIX вв. Уважительное отношение к родителям и к старшему поколению в целом прослеживается по источникам по всей территории расселения русских, хотя, уже в XVIII в., а особенно в XIX в. отмечалось некоторое ослабление авторитета стариков. Но общественное мнение резко осуждало лиц, позволивших себе непочтительное отношение к старшим (РГИА. Ф. 91. Оп. 2. Д. 285. Л. 180 об.; Ф. 321. Оп. 47. Д. 1475. Л. 70; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 935. Л. 1; Д. 1767. Л. 38; Д. 1791. Л. 5; Д. 1581. Л. 5-6; Миненко, 1977. Община... С. 116; Она же, 1985. С. 89-104).
Крестьянские нравственность и нормы поведения требовали безусловного уважения родителей на протяжении всей их жизни. "Дети обязаны родителей во всем слушаться, покоить и кормить во время болезни и старости", - сообщал о представлениях крестьян житель Орловской губернии в самом конце XIX в.
До выделения из отцовской семьи в самостоятельное хозяйство сын должен был подчиняться родителям во всех делах - и хозяйственных, и личных. При этом делами сыновей занимался преимущественно отец, а дочерей - мать. На дочерей безусловная родительская власть распространялась до выхода замуж. Отец решал вопросы об отдаче сына в ученье, в наем, об отправке на сторону на заработки. Сын, а тем более дочь не могли оставить отчий дом произвольно. Браки заключались по воле родителей. Иногда даже по принуждению; но по большей части обоюдное согласие молодых должно было непременно сопровождаться одобрением родителей. Свадьба, как правило, не проходила без благословения родителей. В случае их смерти благословляли крестные отец и мать (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 935. Л. 1; Д. 1767. Л. 38-38 об.; Д. 1813. Л. 27; Д. 1816. Л. 2; АРГО. Разряд 40. Д. 28. Л. 3-3 об.; РГИА. Ф. 381. Оп. 47. Д. 1475. Л. 70).
Считалось, что сын или дочь не имеют права противоречить отцу. Если родители обращались к своей общине или в волостной суд с жалобой на непокорность сына или дочери, дело обычно решалось однозначно в пользу старших.
Степень подчинения детей родителям резко менялась с выделением сына или выходом замуж дочери. Отец и мать практически теряли власть над ними, по крестьянским представлениям. Вот тут-то и вступала уже в чистом виде нравственная основа их отношений - уважение, любовь, забота, стремление поддержать и обеспечить старых и больных родителей. И в этот период тоже общественное мнение деревни и ее юридические обычаи были на стороне родителей.
"Дети, достигнув совершеннолетия, должны покоить и ухаживать за родителями в их старости и давать им приличное содержание и всегда оказывать им почтение и повиновение. На обязанности детей - честно похоронить родителей и поминать их" - так было принято в Ярославской губернии. У русских крестьян на Алтае в неписаном, обычном праве этот вопрос решался тоже однозначно: дети обязаны содержать родителей, если они "не способны содержаться собственными трудами".
Религиозно-нравственная основа взаимоотношений двух поколений в семье особенно четко проявлялась в крестьянских представлениях о значении родительского благословения и родительского проклятия. "Родительскому благословению здесь придают громадное значение", - решительно утверждал корреспондент Этнографического бюро из Ярославской губернии в 1900 г.
Родительское благословение давалось перед свадьбой (когда начинали собираться в церковь, родители благословляли иконой), перед отъездом в дальнюю дорогу, перед смертью отца или матери (на всю оставшуюся жизнь детей). Его получали и просто перед каким-либо ответственным или опасным делом. Наблюдатель из Вельского уезда (Вологодчина) рассказал, что даже сын, у которого были плохие отношения с матерью, уходя в бурлаки, просил у нее благословения. "Даром что в ссоре жили, а попросил благословенья: не смел без его уйти", -говорила мать.
671
Крестьяне придавали большое значение и молитве отца или матери за детей. "Сила родительской молитвы неотразима", - утверждал житель села Подбушка Жиздринского уезда Калужской губернии. "Молитва родителей и со дна моря поднимет", - вторит ему крестьянин Ф.Е. Кутехов из Егорьевского уезда Рязанской губернии.
Человек же, получивший проклятье кого-либо из родителей, ожидал для себя тяжелые беды и несчастья. На проклятого родителями все смотрели, как на отверженного. Широко ходили в народе былинки, в которых даже почти случайно, по мелкому поводу, произнесенное матерью слово "проклятый" или "проклятая" отдавало того, к кому оно относилось, во власть нечисти (РГИА. Ф. 1022. Оп. 1, Д. 27. Л. 216; Ф. 381. Оп. 47. Д. 1475. Л. 70, 84; АИЭА. Ф. ОЛЕАЭ. Оп. 1. Д. 363. Л. 18; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1813. Л. 26-27; Д. 1767. Л. 38-39; Д. 1539. Л. 16; Д. 935. Л. 1; Д. 1436. Л. 16; Д. 509. Л. 16; Д. 107. Л. 5; Чудновский. № 7. С. 65-69; Иваниц-кий. С. 57, 103).
По крестьянской этике, уважения были достойны не только родители, но и старшие вообще. В семейном застолье лицам пожилым, а тем более престарелым предоставлялось почетное место. Их с почтением приветствовали при встречах на улице. Детям крестьяне прививали понятие об уважении к старшим с ранних лет. Существенную роль в этом отношении играли сказки и бывальщины религиозно-поучительного характера, до которых так охочи были сельские жители. В сказке "Иван, крестьянский сын", например, герой, нагрубивший старухе, терпит неудачи; а когда, одумавшись, просит у нее прощения, то получает от нее очень важный совет. Часто назидательными историями служили реальные происшествия с указанием на тех, кто видел это своими глазами (РГИА. Ф. 1022. Оп. 1. Д. 8. Л. 74; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1757. Л. 6; Д. 1069. Л. 15; Русские сказки... С. 65-66).
Невозможно даже бегло перечислить все те случаи, в которых обращались к мнению и совету стариков в общине. Об обилии этих вопросов говорят, например, присланные в Географическое общество в середине прошлого века (до реформы 1861 г.) записи Василия Емельянова - внимательного наблюдателя жизни крепостных крестьян пяти селений Бобровского уезда Воронежской губернии. Крестьяне этих трех деревень (Сабуровка, Ивановка, Никольская) и двух сел (Масловка и Михайловское) были помещичьими. У них регулярно собирались сходки общины - при выборах на разные мирские должности, при рекрутском наборе и пр. Община вершила и суд в сравнительно мелких делах. На сходку шел старший член каждого семейства. В тех случаях, когда не считали необходимым созывать сходку "общества", дела решались несколькими стариками - "больше уважаемыми за беспристрастие людьми". Они обстоятельно обсуждали каждый вопрос; если расходились в мнениях, решали большинством. В частности, при семейных разделах, если кто-то обращался к миру, староста созывал "несколько стариков, отличающихся от других беспристрастием" (АРГО. Разряд 9. Оп. 1. Д. 63. Л. 58. об. - 60).
О влиятельности на сходках общин стариков, "пользующихся особым уважением", рассказывалось и в записях из другого уезда Воронежской губернии-В ал у некого. Если сходка приговаривала виновного просить прощения, он просил его у стариков и у обиженного. А вот, например, в деревне Мешковой (Орловский уезд Орловской губернии) действовал "общественный суд" стариков. Автор корреспонденции сообщает, что такие же суды есть "и в других деревнях нашей местности". "Общественный суд" выбирали тогда, когда всем сходом сразу нельзя было решить дело, нередко он предшествовал сходке. Суд этот состоял из четырех крестьян с хорошей репутацией, не моложе 45-50 лет, и старосты. Задача суда состояла в том, чтобы не допустить, по возможности, односельчан с жалобой друг на друга к начальству, рассудить спор своими силами, внутри общины. Суд стариков рассматривал здесь, как и в других местах, спорные случаи семейных разделов,
672
драки, потравы, оскорбления, нарушения запретов работать в праздничные дни. Срок начала жатвы устанавливался стариками; они же были советчиками и по другим хозяйственным вопросам.
Но если внешние проявления уважения - приветствие, уступка места, усаживание в застолье, внимательное выслушивание относились обычно ко всей возрастной группе без исключения, то обращение за советом или третейским решением спора четко связывалось с индивидуальными качествами старика: добросовестность, беспристрастие, талант в конкретном деле, особенное знание и чутье в определении сроков созревания хлебов, погоды и пр. (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1125. Л. 20-21; Д. 399. Л. 17; Д. 1560. Л. 15; АРГО. Разряд 9. Оп. 1. Д. 9. Л. 25-26). Таким образом, уважение к возрасту, к большой трудовой жизни, стоящей за плечами старика, сочеталось с выделением общественным мнением из числа стариков талантливых и наиболее заслуживающих доверие. В целом же отношения между возрастными слоями определялись ведущей ролью старших и авторитетом нх для молодежи.
Соседская помощь односельчанам, оказавшимся в трудном положении, занимавшая почетное место в общественной жизни деревни, регулировалась целой системой норм поведения. Частично такая помощь проходила через общину. Случалось, что мир направлял здоровых людей топить печи, готовить еду и ухаживать за детьми в тех дворах, где все рабочие члены семьи были больны. Вдовам и сиротам община нередко оказывала помощь трудом общинников: во время сева, жатвы, на покосе. Иногда мир обрабатывал участок сирот в течение ряда лет.
Особенно распространена была помощь общины погорельцам - и трудом, и деньгами. Сбор средств в пользу пострадавших начинался обычно сразу после пожара. А во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. в некоторых общинах принимались решения схода о помощи семьям ратников: летом у таких семейств скосили, связали и свезли на гумно хлеб; часть хлеба была обмолочена, остальной убран в скирды. Хозяйки угощали односельчан, участвовавших в этих работах.
В русской деревне XVIII-XIX вв. существовало такое понятие - мироплатимые наделы. Это означало, что община (мир) брала на себя оплату всех податей и выполнение повинностей, которые полагались за использование данного надела. Например, у государственных крестьян Борисоглебского уезда Тамбовской губернии такие наделы, по решению схода, выделяли в 70-е годы XIX в. вдовам. В этом же уезде из общественных хлебных магазинов, по решению совета стариков, выдавали беспомощным старикам и малолетним сиротам хлеб на весь год (Сб. статистических сведений по Тамбовской губернии. С. 10-18, приложение).
В некоторых случаях при оказании общинной помощи предполагалось последующая компенсация. Так, в Орловском уезде (Орловская губерния) сильно пострадавший от пожара крестьянин мог просить "общество" помочь ему поставить избу; мир обязательно помогал в этом случае - деньгами, работой. Когда же погорелец "становился на ноги", он выплачивал общине деньги. Иногда решением схода долг ему "прощали за угощение", т.е. должник только угощал всех.
Отводя участок леса для погорельца, община могла, по решению схода, и вырубить лес, и вывезти бревна на место стройки. Гораздо реже встречаются упоминания мирской помощи обедневшему крестьянину без чрезвычайных обстоятельств; считалось, что в обычных условиях хозяин сам виноват, если дела у него не ладятся. Помощь общины отдельной семье оказывалась во время значительных семейных событий - похорон, свадьбы и др., если семья в этом нуждалась. Иногда на средства общины даже готовили свадебный наряд невесте (РЭМ, Ф. 7. Оп. 1. Д. 633. Л. 26-27; Д. 1103. Л. 9; АРГО. Разряд 9. Оп. 1. Д. 32. Л. 17-17 об.; Сб. статистических сведений по Московской губернии. С. 267-270; Сб. материалов... С. 200-201, 323; Сб. статистических сведений по Тамбовской губернии. С. 10-18; Годичное заседание... С. 69-70; Маслова, 1984. С. 13; Сабурова, 1967. С. 142).
673
Отзывчивость и понятия соседской и родственной взаимопомощи наиболее открыто проявлялись на помочах. Как же оценивали сами крестьяне нравственную сторону помочей? "Безусловно обязательною для себя крестьяне помочь не считают, но нравственная обязательность помочи так глубоко ими сознается, что отказа в помочи не бывает" (Рязанская губерния, Мураевенская волость, 1877 г.). По наблюдениям в Пустынской общине этой же губернии отмечалось, что "отношение мира к членам, подвергшимся несчастью, выражается, главным образом, в помочи..."
Представление о нравственной обязательности участия в помочи неизменно давало о себе знать, когда речь шла о благотворительной помощи общины одному ее члену, нуждающемуся в поддержке. Информатор Тенишевского бюро из Фетиньинской волости (Вологодский уезд, Вологодская губерния, 1868 г.) сетовал на влияние имущественного положения на взаимоотношения и, в частности, на то, что "хорошие остатки старины - помочи - начинают мало-помалу принимать совершенно другой вид". Он указывал при этом на обязательность дорогого угощенья - так что "иной раз помочь станет дороже найма". Однако он четко отграничивал от этих явлений бескорыстную помочь пострадавшим. "Когда же какого-либо крестьянина постигает несчастье, например выгорит у него дом, то крестьяне из сострадания к нему помогают в свободное от своих работ время, возят ему задаром дрова, с катища - бревна на новый дом и пр., преимущественно в воскресенье".
В Новгородской губернии помочь погорельцу - "обыкновенное явление". Здесь "не найдется ни одного, просящего милостыню", так как "даже погорельцы не ходят за подаянием, а ждут и уверены, что каждый сам придет к ним с помощью по силе и возможности". В Крестецком уезде этой же губернии (Заозерская волость, 1879 г.) "в случае постигшего домохозяина несчастья, например пожара, мир дает бесплатно лес для постройки; если кто заболеет, то мир бесплатно исправляет его хозяйственные работы: убирает хлеб, сено и т.п.; на работу должны идти все: не желающего может принудить староста". В Псковской губернии (Борокская община, 1879 г.) мир помогал крестьянину, пострадавшему от пожара, неурожая, падежа скотины, работами - вывозкой леса, постройкой избы и т.п.
"Обработать поле и убрать его у одинокого больного, а также привезти лес на постройку мир считает нравственною обязанностью; в тех редких случаях, когда кто-нибудь из однодеревенцев под предлогом недостатка лошадей отказывается участвовать в помощи, мир не приступает ни к каким карательным мерам; но общественное мнение осуждает его; а идти против мира редко кто решается" (Тульская губерния, Старухинская община, 1879 г.).
По данным Калужской губернии (Медынский уезд, 1879 г.), наблюдатель также подчеркивает особое отношение к мирской помочи, противопоставляя ее помочи по приглашению зажиточных крестьян: "Помочь в ходу и имеет смысл между крестьянами общины, например в том случае, когда один из членов последней строится, то для скорой и экономной перевозки лесных и других громоздких материалов приглашается на помочь мир, который никогда не отказывается от этого. Мирская помочь собирается преимущественно в праздники. Это взаимное вспоможение особенно важно для погорельцев, когда необходимо до наступления холодов выстроить жилище для себя и помещение для скота".
Обязательная и повсеместная помочь общины при постройках после пожара отмечена и в Московской губернии. Столь же непременным считалось и участие в помочи в пользу вдов и сирот, занимающихся хлебопашеством. Отказ вдове в лошади, если она не имела своей, считался "делом безбожным". Иногда сиротам мир обрабатывал участок в течение ряда лет. В выявленных нами материалах помочи общины в пользу вдов и сирот встречаются также в Тверской, Владимирской, Псковской губерниях.
674
В Юрьевском уезде Владимирской губернии (Спасская волость) отмечен случай устройства миром помочей для запашки полей двух бедных семей, пожелавших обрабатывать землю; семена для них были собраны общиной по лукошку со двора. И там же (Глумовская волость) - случай обработки миром земли крестьянки, в семье которой было двое убогих (все платежи и повинности за эту семью отбывались тоже общиной) (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1177. Л. 12; Д. 633. Л. 30; РГИА. Ф. 91. Оп. Д. 779. Л. 343 об., 356; Сб. материалов... С. 129,168,202, 252, 291, 323, 381; Русское богатство. 1879. Вып. 1. С. 68; Каневский. С. 139; Сб. статистических сведений по Московской губернии. С. 267-270; Пругавин. С. 125; Тихонов. С. 25-27; Пузырев. С. 236).
Итак, совершенно безвозмездные (т.е. без непременного угощения) помочи общины отдельному члену ее при особенно неблагоприятных для него обстоятельствах (пожар, болезнь, вдовство, сиротство, падеж лошади) были, по крестьянским этическим нормам, самыми обязательными. Община, по крестьянским представлениям, просто не могла отказать в этом случае либо сама проявляла инициативу в организации такой помощи.
Отдельный член мира подчинялся общему решению. Многие это делали по внутреннему побуждению и в силу сложившихся взглядов, другие, считаясь с общественным мнением и не решаясь противопоставить себя ему. За этими нормами стояла христианская система нравственных ценностей: "Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся" (Матф. 5, 42).
Среди нравственных норм крестьян особенно ярко и повсеместно воплощались понятия милосердия, сочувствия и помощи пострадавшему. Во многих описаниях губерний, составленных чиновниками во второй половине XVIII - в первые годы XIX в., отмечается сострадательность крестьян, готовность подать милостыню, помочь погорельцам, броситься на помощь при несчастном случае. Еще более обширный материал об этом сохранился для второй половины XIX в.
Мы уже говорили о помощи погорельцам по решению общины в виде помочей. Часто она носила и сугубо индивидуальный характер. "Все крестьяне нашей местности, - писал в конце XIX в. Ф.А. Костин из деревни Мешковой Орловского уезда, - к погорельцам относятся с жалостью, стараются их утешить и помочь, как советом, так и делом". Каждый крестьянин, отмечал он далее, "считает за счастье", если у него поселится погоревший сосед. Беспрекословно брали скотину погоревшего к себе на двор, давали ему свою лошадь. Брать с погорельца деньги за помощь "считается большой грех и срам". С жалостью и состраданием относились и к чужим погоревшим крестьянам. «Никто не отказывает просящему "на погорелое"», - записал Ф.А. Костин. Это же подчеркивал и вологжанин А.К. Аристархов: «Погорельцев снабжают всем, что есть лишнего, а иной раз и от необходимого. Собирающий (милостыню. - Авт.) "на погорелое место" пользуется большим состраданием и благотворительностью крестьян». При пожарах "иные смельчаки вместе с хозяевами дома бросались в горевшие дома и спасали от огня имущество". Многие пользовались известностью за самоотверженное и находчивое поведение во время стихийных бедствий. Пожар - нередкое бедствие для деревянной русской деревни, поэтому многочисленные рассказы о самоотверженной готовности помочь другому человеку связаны именно с пожарами.
Высоко оценивалась русским крестьянством способность пострадать за правду, пострадать за мир (общину). Не каждый крестьянин мог процитировать наизусть соответствующие места из Евангелия, но каждый знал, что это - благо, путь спасения души своей, и многие реализовали такой подход в повседневных крестьянских делах и при необычных обстоятельствах.
Повсеместно проявлялось гостеприимство к чужим людям, попросившим крова, в том числе и нищим. Просто удивительно, какое большое количество упоминаний о распространении милосердия, милостыни, гостеприимства у русских
675
крестьян всей территории России встречается в документах XVIII-XIX вв. "Нищему никогда не откажут ни в хлебе, ни в ночлеге", - сообщали из Вельского уезда Вологодской губернии. "Нищие в редком доме получают отказ", - утверждал информатор из Пошехонского уезда Ярославской губернии, "Очень гостеприимны и внимательны к нищим и странникам", - писали из Белозерского уезда Новгородской губернии. В последней информации подмечено, что большим гостеприимством и радушием к постороннему человеку отличаются крестьяне "среднего и бедного состояния". Но есть и противоположные утверждения - о том, что именно зажиточные крестьяне больше принимают у себя просящихся на ночлег и обязательно накормят при этом.
В сообщении 1849 г. о нравах помещичьих крестьян сел Голунь и Ново-михайловское Тульской губернии (Новосильский уезд) отмечалось равное гостеприимство всех крестьян: "При такой набожности ни у кого, по выражению народному, не повернется язык отказать в приюте нуждающемуся страннику или нищему. Лавку в переднем углу и последний кус хлеба крестьянин всегда готов с душевным усердием предоставить нищему. Это свойство крестьян особенно похвально потому, что бедные семейства, до какой бы крайности ни доходили, никогда не решаются нищенствовать, но стараются или взять заимообразно, или пропитываться трудами рук своих, и из этого-то слезового куса они никогда не отказывают страннику-нищему" (Руднев. С. 109). Даже тот крепостной крестьянин, который стоял на грани обнищания, делился со странником - чужим ему человеком.
"По уборке хлеба всякий за грех почтет отказать просящему новины (хлеб нового урожая. - Авт.), несмотря на то, что таковых просителей бывает очень много", - отмечалось по Мещевскому уезду Калужской губернии.
Некоторые современники различали поведение странноприимничества в деревнях, отдаленных от городов и больших дорог, и в подгородних и притрак-товых селениях: первые, как правило, приветливо открывали ворота и двери любому странствующему, угощали, обеспечивали ночлегом, снабжали необходимым в пути - безвозмездно; вторые нередко за все брали плату, увеличивая ее в зависимости от обстоятельств. Однако чаще мы находим в источниках безоговорочное утверждение о гостеприимстве крестьян. «Вологодский народ, как и весь вообще русский, чрезвычайно гостеприимен. Отказ путнику, попросившемуся переночевать, является в виде крайнего исключения, - писал в 1890 г. Н.А. Ива-ницкий - один из лучших собирателей сведений о нравах и быте на Русском Севере. - Не пустит в избу странника или прохожего разве баба, оставшаяся почему-либо дома одна, в которой страх перед чужим человеком ("кто его знает, что он в мыслях держит") превозмогает чувство гостеприимства и сострадательности, или же семья раскольников. Не покормят прохожего в том только случае, когда у самих есть нечего» (Иваницкий. С. 58).
"Проезжающий мимо селения, даже незнакомый, нуждающийся в ночлеге, а также и проходящий пеший путник в редком дому получает отказ", - сообщал С.Я. Дерунов из Пошехонского уезда (Ярославская губерния). Он описывал ласковое и внимательное отношение к проезжему (прохожему). В. Иванов из Новгородской губернии (Белозерский уезд) дал подробную зарисовку подобного приема, сделанную с натуры. Он отметил, что в зимнюю пору особенно часто просятся на ночлег путники, едущие издалека. "В большинстве случаев крестьяне отказываются от платы, а если и берут, то весьма умеренную, чаще всего, сколько сам проезжий положит". При приеме нищего в Новгородском крае хозяева стремились создать обстановку благожелательности (РЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 1103. Л. 8; Д. 120. Л. 4-8; Д. 399. Л. 21; Д. 1792. Л. 4об.; Д. 1791. Л. 24; Д. 99. Л. 32; Д. 683. Л. 8-9; АРГО. Разряд 15. Оп. 1. Д. 54. Л. 4; РГИА. Ф. 91. Оп. 2. Д. 285. Л. 179об.-180; Семевский В.И. С. 81, 84, 87-88,98, 117).