676
Сохранилась характеристика благотворительности и гостеприимства крестьян села Давшино (юго-западная часть Пошехонского уезда), сделанная жителем этого селения по наблюдениям в 40-е годы XDC в. "Благотворительность, - писал он, -обнаруживается в готовности помочь ближнему и советом, и делом, ссудить его нужным, также в милосердии к бедным, в подаяниях. Некоторые из здешних жителей погребают на свой счет умерших в крайней нищете и делают иногда по ним поминки. Гостеприимство выражается в том, что во время праздников здешние жители угощают всех гостей, как родных, так и чужих, и даже часть таких, которых не знают по имени; впрочем, они даже и не заботятся узнать их имена". "Всякий хозяин ласково и охотно принимает к себе в дом прохожих людей, как знакомых, так и незнакомых, особливо бедных, которые просятся ночевать; угощает их ужином и завтраком и ничего не берет ни за пищу, ни за покой; даже с торговых людей и разносчиков с мелочами не берут ничего".
Оказание благотворительной помощи входило в определение тех лиц, которые пользуются уважением. А.А. Фомин из села Пречистого Ростовского уезда Ярославской губернии решительно утверждал: "Уважение здесь приобретается не зажиточностью, а помощью бедным крестьянам при каком-либо случившемся с ними несчастье, при нужде; в здешней волости есть и небогатые крестьяне, но тем не менее им оказывается уважение и расположение потому именно, что они нередко дают бедным своих лошадей для работы, ссужают их в нужде чем-либо, хлопочут за тех, с которыми случилось какое-либо несчастье, например перед земским начальником, волостным правлением и т.п.". Та же мысль и у А. Титова из деревни Издешково Вяземского уезда Смоленской губернии: зажиточность еще не основание для уважения; богатый, но скупой, не пользуется уважением.
Постоянная готовность крестьян к соседской взаимопомощи отмечена в материалах из Владимирского уезда. Обратившиеся к соседям отказа не получали. Если кто-либо был особенно известен, например, своим искусством "уставлять" сохи, насаживать косы, то к нему обращались соседи. «В этих случаях "возмездия" (т.е. вознаграждения. - Авт.) не полагается, так как небольшая услуга и помощь другим считаются делом совести и отказ беспричинный в подобных случаях вызвал бы осуждение». Но этот же корреспондент из Владимирщины замечал, что разница в имущественной обеспеченности сказывается на соседских взаимоотношениях: бедный сосед мог оказаться в подчиненном отношении к богатому. Если же бедный поправлял дела, менялось и отношение.
Владимирская губерния - промышленная. Там особенно активно развивалось отходничество, многие деревни и села были охвачены промыслами, подчиненными городским предпринимателям. Здесь заметнее сказывались тенденции накопительства, городских рыночных отношений. А в сообщении, например, из менее затронутого этими процессами Яренского уезда Вологодской губернии утверждалось без всяких оговорок: в случае нужды в деньгах или хлебе свободно обращаются к соседу; пользуются вещами, занятыми у соседей, иногда подолгу. Этот же корреспондент писал о безыскусственной простоте во всех взаимоотношениях.
В ходу было много пословиц о добрых соседских отношениях: "Себе согруби -а соседу удружи"; "Не копи именья - наживи соседей"; "Ближний сосед - лучше дальней родни"; "С соседом жить - дружить" и др.
В индивидуальной соседской помощи (как и в коллективной - помочах) трудно подчас отделить благотворительность от взаимных услуг. Но и в последнем случае просматривается евангельское основание: "Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки" (Матф. 7, 12). Много было в жизни деревни добрых дел в чистом, явном их проявлении. В их числе - обычай одаривать и угощать арестантов на Пасху или другие большие праздники. В Талызинской, например, волости Орловской губернии на "Велик день" звали к себе "разговляться" всех, кто сидел в это время под арестом в
677
волостной тюрьме. Для этого ходили просить разрешения у старшины. В крестьянском доме арестанту дарили чистую рубашку, и хозяин усаживал его рядом с собой за стол и угощал как самого близкого родственника. Такие приглашения арестантов делались также в те дни, когда община заказывала причту молебен и в деревню приносили образа. Подарки и угощение арестантам, как и всякая подача милостыни, четко были связаны в крестьянских представлениях с долгом христианина делать добрые дела, быть милосердным.
"Крестьянин никогда не отказывает нищему в подаянии", - утверждал в конце XIX в. житель Брянского уезда. Угощение крестьянами бедных в любое время "по мере своих средств" описано и жителем Валуйского уезда Воронежской губернии. Известный историк деятель просвещения Сибири П.А. Словцов писал о сибиряках: "Этот крестьянин с черствым видом, но не сердцем, знаете ли вы, носит в себе тайну благоговейности и сострадания к неимущим братьям" (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1792. Л. 4; Д. 1810. Л. 29; Д. 1533. Л. 10; Д. 5. Л. 11-13; Д. 399. Л. 18, 21; Д. 99. Л. 32; Д. 1791. Л. 22; Д. 1168. Л. 10; Д. 974. Л. 13,21; Архангельский. С. 49-50; Словцов. С. 283).
Кроме подачи милостыни по просьбе, существовали еще закрепленные обычаем конкретные поводы и сроки для угощения нищих и раздачи милостыни. За этими сроками и обычаями тоже стоял определенный религиозный смысл.
В Суджанском уезде Курской губернии по большим праздникам хозяйки брали с собой в церковь "паляницы" (ржаные лепешки), вареники в деревянных мисках, бублики и пироги и по окончании службы оделяли ими нищих.
В Сибири было принято на Святки не только угощать, но и наделять значительными припасами нуждающихся. П.А. Словцов описал, как в эти дни "беспомощные или хворые хозяева скудных семей разъезжали по деревням из дальних мест и останавливались у ворот зажиточных домов. Странник входил с незазорною совестью и объявлял себя христославцем. Тотчас затепливалась перед образом восковая свеча, вся семья от мала до велика становилась в молитвенном положении и со сладостью слушала "песнопевца". После того как он исполнит праздничные песнопения и скажет традиционное приветствие, незваному гостю предлагали хлеб-соль, а затем старший в семье шел отсыпать муку, крупу и грузил их вместе с другими продуктами на воз христославца" (Словцов. С. 283).
Во многих местностях на Агриппину-купальницу (23 июня) посреди деревни ставились столы с постными яствами (в это время шел Петровский пост) для угощения нищей братии за счет деревни в целом. Очень распространена была подача милостыни в связи с похоронами и поминальными днями. Так, житель Высковецкой волости Владимирской губернии рассказывал, что у них в день похорон приглашаются на обед не только все родственники и соседи, но и нищие, сколько бы их ни случилось поблизости; угощали всех нищих и на сороковой день. Такие же сведения есть в нашем распоряжении и из Воронежской губернии. Но здесь речь идет уже не о нищих, а о бедных: "по прошествии шести недель по умершим" на обед "отовсюду" приглашают бедных и дают им еще с собой хлеб. В Вельском уезде Вологодской губернии на поминки приглашали и посторонних, а нищим давали все самое лучшее с поминального стола с просьбой "помянуть покойну головушку" (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1778. Л. 6; Д. 107. Л. 15; АРГО. Разряд 19. Оп. 1. Д. 2. Л. 52; Разряд 6. Оп. 1. Д. 19. Л. 8; Разряд 9. Оп. 1. Д. 9. Л. 22; Словцов. С. 283; Максимов, 1903. С. 471).
Незабываемый образ доброго и отзывчивого крестьянина запечатлелся с детских лет в воспоминаниях Ф.М. Достоевского и сыграл потом немалую роль в труднейший период жизни писателя. Это был мужик Марей - крепостной из деревни, принадлежавшей отцу Достоевского. Достоевский отчетливо вспомнил встречу с ним через двадцать лет в каторжном остроге, и образ Марея помог ему увидеть души за грубой внешностью товарищей по заключению. "Встреча была
678
уединенная, - писал он потом о Марее, - в пустом поле, и только Бог, может, видел сверху, каким глубоким и просвещенным человеческим чувством и какою тонкою, почти женственною нежностью может быть наполнено сердце иного грубого, зверски невежественного крепостного русского мужика, еще и не ждавшего, не гадавшего тогда о своей свободе. Скажите, не это ли разумел Константин Аксаков, говоря про высокое образование народа нашего?" (Достоевский. С. 49).
О милосердии крестьян к чужим для них в социальном отношении людям писали декабристы и многие другие ссыльные, встречавшие сочувствие и помощь на всем пути их следования в ссылку. Вспомним хотя бы радушие забайкальских староверов, отмеченное в записках декабриста И.Д. Якушкина. А ведь это были дворяне - государственные преступники, которых сопровождал конвой. У сибирского крестьянства вообще существовал обычай подавать милостыню (хлеб, монеты) всем арестантам, шедшим по сибирским дорогам в сопровождении конвоя [Якушкин. С. 101).
Нет сомнения, что готовность подать милостыню, как по конкретному, закрепленному традицией поводу, так и при неожиданно, стихийно возникающей просьбе была характерна для русских крестьян. Возникая нередко как непосредственное движение души, из чувства жалости и сострадания, эта готовность опиралась и на общий взгляд, в котором воспитывали с раннего детства: подача милостыни считалась богоугодным делом.
Отношение к преступнику на основе милосердия проявлялось и в крестьянском обычном праве. Интересно в этом отношении наблюдение юриста С.Л. Чуднов-ского, сравнивавшего в конце XIX в. государственное законодательство с теми обычаями и подходами, которыми руководствовались крестьяне в своих судах.
«Уголовный закон радикально и, так сказать, принципиально расходится с обычным воззрением народа в основном отношении к преступлению и преступнику: в то время как уголовный закон в преступнике видит "злую волю", сознательно стремящуюся нанести вред целому обществу и отдельным его членам, обычное мировоззрение видит в преступнике главным образом "несчастного", жертву несчастно сложившихся обстоятельств. Первый исходит из того, что общество не только вправе, но и обязано карать преступника, отмстить ему за содеянное им преступление, народ же в своем обычно-правовом мировоззрении полагает, что общество должно и вправе ставить преступника в такое положение, чтобы сделать его безвредным для общества и при этом не столько карать его, сколько исправлять и наставлять».
Подход с позиций нравственности в рассмотрении разного рода нарушений норм поведения был характерен для крестьянской судебной практики. Чудновский справедливо видел в этом второе отличие обычного права от законодательства. "С точки зрения юриста-криминалиста многое нравственное может быть преступным, и не все, что преступно, должно быть безнравственным: с точки зрения обычно-правовых понятий народа... все преступное обязательно безнравственно; все, что нравственно, не может быть преступно " (Чудновский, № 8. С. 210-212).
Современники, которые хорошо знали крестьянство и относились к нему с уважением, оставили немало свидетельств о понятиях чести и достоинства в крестьянской среде.
А.С. Пушкин написал: "Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи?" Александр Сергеевич написал это в 1834 г., т.е. задолго до отмены крепостного права, и знал он, как известно, именно помещичью деревню центральной России. У нас знают Пушкина, тем не менее сочинение, где это сказано, известно немногим. Это - "Путешествие из Москвы в Петербург", в котором Пушкин полемизирует с Радищевым. (По поводу одной из глав "Путешествия из Петербурга в Москву" Пушкин прямо сказал: "Радищев начертал здесь карикатуру".) {Пушкин, Т. VTI. С. 200).
679
Не менее выразительная характеристика достойной манеры поведения крестьянина, его глубокого внутреннего такта дана Н.В. Гоголем. Она относится к 1845-1846 гг. В статье "В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность" Николай Васильевич отметил сходство свойств творчества И.А. Крылова с качествами, сохранившимися в крестьянской среде. Гоголь подчеркивает "истинно русский ум" Крылова, "умеющий найти законную середину всякой вещи". И далее: "Только в Крылове отразился верный такт русского ума, который, умея выразить истинное существо всякого дела, умеет выразить его так, что никого не оскорбит выраженьем и не восстановит ни против себя, ни против мысли своей даже несходных с ним людей, - одним словом, тот верный такт, который мы потеряли среди нашего светского образования и который сохранился доселе у нашего крестьянина. Крестьянин наш умеет говорить со всеми себя высшими, даже с царем, так свободно, как никто из нас, и ни одним словом не покажет неприличия..." (выделено мною.-Лет.) (Гоголь. С. 199-200).
О соблюдении чести и достоинства во взаимоотношениях крестьян между собой есть много свидетельств в ответах на анкеты научных обществ. Понятие чести у крестьян непременно соединялось с сознанием честного выполнения своего долга - в труде, в исполнении взятых на себя обязательств. Оно включало также правдивость и исключало способность наносить несправедливые обиды (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 683. Л. 6; Пихоя. С. 125).
"Все крестьяне, оберегая свою честь, стараются трудиться, чтобы не прослыть лентяем и мотыгой (здесь - мот, расточитель. - Авт.), а также не остаться должником соседей. Каждый старается не быть лжецом и обидчиком, а также не нажить славы, что он не крестьянин, а прощелыга и самознайка". "Всякий порядочный крестьянин старается держать данное им слово: нарушить его он считает нечестным", - решительно писал А.В. Балов, отвечавший на программы по изучению народной жизни на основании собственных длительных наблюдений в Ярославской губернии. "Всякий крестьянин, оберегающий свою честь, старается не быть никогда не только замешанным в какое-либо преступление, но даже и заподозренным в нем. Он никогда не согласится ни на плутни, ни на обман, хотя бы это и было допущено в торговле".
Балову вторил С.Я. Дерунов, собиравший материал в Пошехонском уезде этой же губернии. По его наблюдениям, крестьяне считали, что, не уплатив долга на земле, не будешь развязан с земной жизнью на том свете. Поэтому, если должник долго не платил, то давший ему ссуду грозил стереть запись о долге (соседский долг записывали обычно мелом), т.е. лишить его возможности рассчитаться. Иногда долг записывали зарубками на палках или бирках, тогда пускалась в ход угроза сжечь их. Должник кланялся и просил не стирать или не сжигать свидетельства о долге. Но Дерунов отмечал и ослабление твердости понятия "держать слово" "в последнее время", т.е. в 90-е годы XIX в., объясняя ухудшение нравственности влиянием города и идущим оттуда стремлением к богатству.
"Данное слово местные крестьяне стараются исполнять, потому что, по общему воззрению, неисполняющие своего слова сами же от этого и страдают, так как им никто ни в чем не доверяет", - писали из Ростовского уезда, подчеркивая действие общественного мнения.
В ходу было множество пословиц о твердом слове: "Мое слово золото"; "Не давши слова крепись, а давши держись"; "Уговор дороже денег", и пр.
Умение держать слово особенно проявлялось в сделках, которые крестьяне заключали между собой без письменных документов. Не случайно о договоре, заключенном на словах, говорили, что он заключен "на совесть". По договору -"ряду" - нужно было делать все беспрекословно. "Не исполнять данного слова, обещания крестьянами считается и за грех, и за стыд".
Но крестьянское понятие чести в целом было сложнее. Оно включало для
680
мужчин - отсутствие оснований для оскорблений и умение ответить на незаслуженные поношения; для девушек - чистоту; для женщин - отсутствие измен.
Очень четко выступает из многочисленных и разнообразных источников XVIII-XIX вв. решительное осуждение русским крестьянством добрачных связей. Если такое и случалось, то как исключение и всегда и повсеместно встречало негативное отношение общественного мнения деревни. "Потеря девственности считается большим грехом", - написано в ответах на тенишевскую программу из Ростовского уезда.
"Родители вообще весьма строго смотрят за тем, чтобы дело во взаимных отношениях молодежи не дошло до половой связи, так как это является позором не только для самой девушки, но и для родителей, воспитавших ее. Беременность девушки составляет уже для родителей крайнюю степень позора и бесчестия", -рассказывал наблюдатель из Пошехонского уезда.
Девичью честь крестьяне ценят высоко - так утверждал корреспондент из Дорогобужского уезда Смоленской губернии. Окружающие порицали девушку, утратившую честь. О том же сообщал и житель Жиздринского уезда Калужской губернии: парни и девушки "не вступают в половую связь". "Девичья честь ценится высоко", - откликается на вопрос программы П. Каманин из села Домнино Владимирской губернии. К девушке, потерявшей невинность, относятся с пренебрежением и "обходят выбором в замужестве", - добавлял он. Об этом же из Орловской губернии: если девушка потеряет девственность, ее презирают и не возьмут замуж. Если только лишь дурная слава пройдет, может, и напрасная, и то страдает вся семья, особенно младшие сестры.
Губернии - разные и авторы - люди разного социального положения и стиля, но суть их наблюдений по этому вопросу однозначна. Предосудительной считалась и супружеская неверность. Но при этом крестьяне более жестко осуждали неверность жены, чем мужа.
"Бесчестьем для всякого крестьянина является отбытие им телесного наказания или заключения в остроге. И то, и другое кладет клеймо на всю жизнь человека... Если такому наказанию подвергся парень, то очень часто девушки отказываются выходить за такого замуж", - сообщалось в Тенишевское бюро (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 23. Л. 12, 15; Д. 1815. Л. 17; Д. 1806. Л. 10; Д. 1566. Л. 5; Д. 937. Л. 8; Д. 1137. Л. 1об.; Д. 510. Л. 6; Д. 1783. Л. 11-12; Д. 1784. Л. 2-4; Звонков. С. 25-26; Чудновский. № 7. С. 47,56-60; Громыко, 1986. С. 97-99).
Две черты крестьянской нравственности - товарищеская взаимопомощь в беде и выполнение взятых на себя обязательств при любых обстоятельствах - особенно отчеливо выявлялись в артелях, уходивших на промысел. Промыслы, особенно охотничьи, нередко сопровождались тяжелыми осложнениями, смертельной опасностью - от зверя, от голода или жажды, от мороза, от обвала или срыва в пропасть в горах. И здесь вступал в силу незыблемый принцип - выручить, не покинуть в беде. Общественное мнение культивировало верность товарищу, резко осуждая, подвергая своего рода остракизму всякого, кто нарушил эту этическую норму. "Трусость покрыла бы вечным стыдом, и никто бы не захотел делить таежной жизни с подобным товарищем". Каждый сознавал, что о поступке его станет известно в деревне по возвращении с промысла, а на следующий сезон снова, как каждый год, для участвующего в промыслах крестьянина возникает вопрос о выборе товарищей по артели, и определяющими качествами будут честность и товарищеская надежность.
На промыслах более жестко, чем в обыденной сельской жизни, соблюдались все договоры. Специфическая обстановка требовала особенно четкого соблюдения ряда существенных принципов крестьянской этики и уже этим, несомненно, оказывала определенное воздействие на формирование социального характера крестьянина.
681
В решении вопросов, касающихся взаимоотношений односельчан, сходка общины стремилась привести дело к тому, чтобы виновный попросил у обиженного прощения. Крестьяне придавали этому большое значение. "И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим" (Матф., 6, 12). По сведениям из Валуйского уезда (Воронежская губерния), если сходка разбирала случай мелкой кражи, побоев или какой-либо другой обиды и виновный был уличен, то он должен был просить прощенья у стариков и особенно у обиженного. После этого на него накладывался штраф. "Испрошение прощения" у пострадавшего по специальному решению описано в 70-е годы XIX в. по наблюдениям в Тамбовской губернии. Отсутствие чистосердечного раскаяния перед лицом мира существенно меняло решение сходки.
В деревнях, прилегающих к селу Пречистому (Карашская волость Ростовского уезда Ярославской губернии), в материалах которого довольно подробно описана деятельность низовой общины, селенные сходы занимались иногда увещеванием некоторых своих однодеревенцев. По местному выражению, это называлось "улещением". Если мир считал, что поступки кого-либо запятнали или могут запятнать репутацию всего селения, но в то же время они не считались крестьянами преступлением, то прибегали к публичному увещанию на сходе. Так делалось в случаях мелкой кражи у проезжих, пьянства и буйства, зазорного поведения девицы. В последнем случае "улещали" не самую девушку, а отца или мать, призывая их постеречь свою дочь и поучить.
Вопросы, связанные с честью девушки, могли по желанию обиженной рассматриваться на сходке общины. Община всегда соглашалась провести расследование. Не всякая оскорбленная напрасным обвинением могла решиться выступить перед сходкой, хотя оправданную общиной девушку охотно брал хороший, по местным представлениям, жених. Неоправданная долго не выходила на улицу от позора.
Подобный вопрос ставился на сходке и в том случае, если парень публично заявлял свои права на девушку, с который был близок, когда она оказывалась просватанной за другого. Оскорбитель должен был доказать сходке, что сказал правду, и после этого обязательно жениться на оскорбленной им девушке. Она не смела отказать ему, подвергалась общему осмеянию и в течение года после замужества не должна была выходить в хоровод и на другие сборища. Последнее считалось наказанием за потерю чести в девичестве*. Если же "разбирательством устанавливалось, что оскорбитель оклеветал девушку, мир приговаривал его к большому штрафу и изгнанию из деревни на год". По возвращении в свою деревню он еще в течение двух лет не допускался в хоровод.
На Орловщине при обвинении замужней женщины в измене обвинитель должен был доказать сходке обоснованность своего выпада. Если ему удавалось доказать, обвиненная подвергалась насмешкам. В течение года она не имела права посещать соседей, даже просто входить к кому-либо в дом. Честь ее была навсегда потеряна в глазах общины (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1103. Л. 16-21; Д. 1101. Л. 1; Д. 1809. Л. 4-5; Д. 1109. Л. 1-2; Д. 1117. Л. 24-27; АРГО. Разряд 9. Д. 9. Л. 26; Чепурный).
Решение ряда вопросов на сходке общины зависело от нравственной репутации крестьянина. В таких случаях скрытый в другое время механизм воздействия общественного мнения выступал в обнаженном виде. При назначении опекуна сиротам, например, возникал вопрос о нравственном облике претендента. Выбор опекуна всецело зависел от общины. «Мир имеет право устранять от опеки не
____________
* Утверждение Т.А. Бернштам, что у русских повсеместно снисходительно относились к добрачным связям, не имеет ровно никаких оснований: обильный материал разнотипных источников конца XIX в. из разных губерний показывает обратное - добрачные связи были редкостью и решительно осуждались общественным мнением. Т.А. Бернштам не приводит никаких фактов в подтверждение своего заявления. {Бернштам ТА., 1988. С. 51).
____________
682
только близких родственников, но даже и мать, когда мать или родственники "ненадежны" или "непутевые" люди», - писал корреспондент из Вяземского уезда. В.В. Тенишев, обобщающий сведения об опеке, поступившие из разных губерний, отмечал значение в глазах общины нравственного облика лиц, выбираемых опекунами (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 121. Л. 2; Д. 1533. Л. 4; Д. 1762. Л. 1; Тенишев. С. 56-57; Лебедева А.А, 1969. С. 164).
По сообщению корреспондента из Усть-Подюжского прихода (Вельский уезд) при рассмотрении на сходке хищений вор, неопытный и совершивший преступление под влиянием другого человека, встречал снисходительное отношение крестьян. Отношение к самому пострадавшему тоже во многом зависело от его репутации в деревне.
Мнение, которое проявлялось открыто и определенно на сходке, складывалось в общине постепенно. Повседневная жизнь мира давала достаточно материала для формирования суждений соседей. Община являлась в этом отношении гибким механизмом: репутация, даже документально зафиксированная на сходе, могла измениться. "Если бы заметили, что опекун чем-либо пользуется от имения, то донесли бы обществу, которое высаживает тотчас его и выбирает нового опекуна".
Значение общественного мнения четко осознавалось крестьянами. Вынесение безнравственных поступков на суд мира осуществлялось не только прямым обсуждением их на сходе, о чем говорилось выше, но и в других формах обращения к соседям. По существу, любое сколько-нибудь широкое сборище в деревне - от крестин до поминок и от хоровода до помочей - могло послужить ареной для апелляции к общественному мнению. При этом широко использовались художественные формы выражения претензии. Крестьяне в массе своей свободно владели множеством фольклорных форм, умели импровизировать в рамках данного жанра. Претензия, выраженная в традиционной фольклорной форме, соответствующей обстоятельствам, считалась уместной там, где был бы совершенно невозможен прямой выпад "на людях". Репутация девушек и парней находила отражение, в частности, в величальных песнях, исполнявшихся в хороводе, а песни эти, в свою очередь, участвовали в создании и закреплении каких-то элементов репутации (РГИА. Ф. 363. Оп. 4. Д. 3121. Л. 8-10; Ф. 796. Оп. 103. Д. 783. Л. 1; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4070. Л. 49-79; ГАТО. Ф. 61. Оп. 1. Д. 18. Л. 48; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1082. Л. 2-3; Д. 1549. Л. 9; Громыко, 1977. С. 37, 54-55, 83; Шненко, 1977. Община... С. 117).
Наряду с репутацией отдельного лица, в общине, а отчасти и за ее пределами формировалась и довольно устойчиво сохранялась репутация семей, переходившая нередко из поколения в поколение. При выборе невесты наряду с другими ее положительными качествами учитывалось, что она "из хорошего рода, известного в околотке своей честностью и другими хорошими качествами". В Бунинской волости Волховского уезда (Орловская губерния) парень сам выбирал себе невесту, но старшие старались расстроить брак, "если невеста худого рода или неработящая". Сама община тоже имела определенную нравственную репутацию среди окружающих селений. Об этой репутации проявляла озабоченность община в ходе обсуждения на сходке тех или иных вопросов. Характерен в этом отношении довод, приводившийся при увещевании сходом родителей девицы зазорного поведения: страдает репутация других девушек селения (Материалы для географии... Костромская губерния. С. 501; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 907. Л. 7; Д. 911. Л. 25; Д. 1045. Л. 7; Д. 1809. Л. 4-5).
В формировании репутации существенную роль играла степень владения трудовыми навыками. Общественное мнение крестьян высоко оценивало трудолюбие как важнейшее положительное качество человека. Оно воспитывалось крестьянами в детях с малых лет.
В.И. Семевский, подводя итог всем использованным им описаниям губерний
683
конца XVIII в., заметил: «Несомненным достоинствам русских крестьян было трудолюбие. По мнению самих крестьян, если ребенок "измалолетства" не приучался к сельскохозяйственным занятиям, то в дальнейшем он уже не имел к ним "усердствующей способности"» (Семевский В.И. С. 86).
Разнообразные источники XIX в. свидетельствуют о том, что у русского крестьянства всех районов резкому осуждению подвергались лень, неумелое или недобросовестное отношение к труду. Житель Шадринского уезда Пермской губернии Андрей Третьяков так писал об этом в 1852 г.: "Похвальная черта в характере жителей - общественность и соревнование к своевременному отправлению полевых работ". "Господствующие добродетели суть: трудолюбие и воздержание от хмельных напитков, - продолжает он. - Гласно и колко смеются все над тем, кто по своей лености затянул пар, т.е. в надлежащее время не вспахал, или кто зимней порой не успел окончить молотьбу до талицы".
На общих сенокосах, на помочах и других коллективных работах проявлялись индивидуальные возможности - сообразительность, ловкость, сила, виртуозность в отдельных приемах. Кроме того, представления об умелости каждого члена общины в ведении хозяйства в целом или в том или ином виде занятий складывались в зависимости от результатов труда. И не только в хозяйстве, но и в побочных, но существенных для репутации занятиях. Так, мнение односельчан о девушке как работнице, непременно учитывающееся при выборе невесты, складывалось и при наблюдении непосредственно ее работы, и опосредованно - по продукции. У всех на виду была ее одежда собственного изготовления, украшенная в праздничном варианте вышивкой и кружевом. Специальный осмотр женщинами девичьего рукоделия в некоторых местах осуществлялся, в частности, на "выставках" невест, а также на "перебасках" - соревновании по нарядам в доме у молодой. В играх на посиделках нередко обыгрывалась тема уменья девушки управиться с разными делами по дому.
Подростки рано приучались к разным видам труда. Над теми из них, кто не овладел мастерством, соответствовавшим, по местным представлениям, его возрасту, начинали насмехаться. О постоянном воздействии общественного мнения в этой форме свидетельствуют насмешливые названия для неумелых, прочно вошедшие в речевой оборот. Подростков, которые не умели плести лапти, дразнили безлапот-никами, смеялись над ними. Крестьянин, который не умел сплести лапти, считался последним человеком.
Девочек, не научившихся в положенный срок — на 11-м году — прясть, дразнили непряхами. Не умевших "выткать кроены" (это надо было уметь на 15-м или 16-м году) - неткахами. Не умевших самостоятельно поставить стан "без подсказки матери" (этому учили на 17-м году) - бесподставочными. Насмешливые прозвища получали также те взрослые, которые оказывались последними при завершении некоторых видов коллективных работ (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 104. Л. 2; Д. 117. Л. 3-4; Д. 510. Л. 9; Д. 907. Л. 7; Д. 1086. Л. 3; Миненко, 1979. С. 121; Громыко, 1986. С. 108-109; Материалы для географии... Костромская губерния. С. 501; Иеаницкий. С. 71-72; Тихоницкая. С. 86; Сабурова, 1967. С. 238).
Рассматривая традиционный нравственный идеал в связи с православной верой, следует помнить, что религиозность крестьян была очень цельной, слитной с их образом жизни. Для большинства крестьян вера служила основой, способом самого их существования. Искренне верующий человек просто не мог плохо хозяйствовать на земле, которую считал творением Божиим, или отказать в помощи нуждающемуся. Так же и в повседневных молитвенных обращениях для него сливалось воедино и отношение к иконе святого, и знание его жития, и заказ молебна ему в
684
сельском храме, и стремление отправиться в паломничество к чудотворному его образу, и подача милостыни в его день, и прошение о благополучии близких людей.
Воцерковление начиналось с крещения младенца и продолжалось до последнего дыхания. Заболевал ребенок - обращались к Пресвятой Богородице Тихвинской; приступал к обучению грамоте - молились Козьме и Демьяну; опасались пожара в жаркую и засушливую пору - служили молебен пред образом Богородицы, называемым Неопалимая Купина; заканчивали строительство избы - приглашали батюшку освятить ее; случалась большая удача - заказывали благодарственный молебен; постигало горе - утешение находили в глубоком смысле панихиды и в раздаче милостыни ради спасения души усопшего. Воцерковление всегда означало активное начало в поведении самих крестьян, и в этом поведении вера неразрывно сливалась с нравственными представлениями.
НАРОДНАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ КОНЦЕПЦИЯ ЗАРОЖДЕНИЯ И НАЧАЛА ЖИЗНИ
Тайна зарождения и появления на свет нового существа не переставала удивлять человечество, и у каждого народа было свое объяснение происходящего. В представлениях об окружающем мире рождение собственного ребенка органично вписывалось в естественный процесс жизни на земле. Это особенно характерно, конечно, для сельских жителей, постоянно наблюдавших процесс рождения и обновления вокруг себя. Отличие между рождением животного и человека, наделенного иной, "божественной" сущностью, с точки зрения верующих, каковыми являлось большинство населения еще в конце XIX - начале XX в., лежало прежде всего в области духовной. Поэтому имеет смысл выделить (весьма условно) в комплексе обрядов, обычаев и поверий, связанных с рождением, аспекты мировоззренческого характера. Церковное учение о зарождении человека, о его духовном рождении через таинство крещения не только органично вошло в сознание и обычаи народа, но и определило в значительной степени специфику народных представлений о природе человека, его месте и назначении на земле.
Важность деторождения в каждой социальной среде, а в крестьянской особенно, определялась необходимостью постоянного воспроизводства. Но не меньшую роль играло и христианское учение о рождении детей как оправдании и очищении греховных интимных отношений супругов, признании благочестивости брака. С точки зрения народа, «дети составляют благословение Божье и выражают присутствие Святого Духа. Народное понятие "исполнить закон" - не только выполнить физиологическое назначение человека, но и найти вполне ясную цель -трудиться для детей как своих будущих преемников», - так писал известный исследователь народного быта Г. Попов (Попов Г. С. 325). Несмотря на трудности содержания многодетной семьи, крестьяне если и не всегда с радостью, то во всяком случае без ропота встречали рождение многочисленного потомства и надеялись с Божьей помощью вырастить всех: "Дети - Божьи. Бог дает детей, Бог на детей и прибыль пошлет", "Родись человек - краюшка хлеба готова", - говорили в народе.
Основную причину бездетности при отсутствии видимых нарушений здоровья видели в наказании Божьем за свои грехи и даже за грехи родителей. Очень характерно высказывание: "Бог дал (не дал) детей". Эта формула, отражающая определенную жизненную концепцию, не имела в виду буквальную связь, а отражала скорее веру воспитанного в христианстве человека во взаимосвязь всего происходящего на земле с благословением и покровительством христианских святых. Поэтому и религиозно-магические способы избавления от бездетности связаны в основном с христианским вероучением. Наиболее распространенными
685
были обеты, паломничества к святым местам, молитвы. Особенно часто обращались к Божьей матери, иногда также к св. Роману чудотворцу, преподобному Ипатию.
Традиционная культура материнства включала не только практику, но и определенные религиозно-нравственные нормы поведения в интимной женской жизни. Мораль женщины соответствовала морали того общества, в котором она жила и которое, до известной степени, контролировало ее поступки. Эта мораль запрещала ей предпринимать какие-либо шаги к уничтожению зародившегося ребенка, поскольку он, в соответствии с христианским учением о сущности человека, считался с первого момента живым самостоятельным существом (как говорили, "сразу на учете у Бога")- Женщин, совершивших подобное и способствующих им, называли "душегубцами": "Нет греха больше, чем вытравить плод, это душегубцы, проклятые Богом" - такова была нравственная позиция народа. Особые знахарки, специализировавшиеся на "вытравлении" плода, осуждались даже больше, чем решившиеся на плодоизгнание женщины, тем более что к подобным мерам, по общим отзывам, прибегали лишь отчаявшиеся, забеременевшие до брака девушки. В народе их называли "безбожными бабками", им приходилось скрывать свое постыдное ремесло от детей "из опасения потерять у них свой нравственный авторитет". Подобное отношение к плодоизгнанию сложилось, безусловно, под сильным влиянием церковного учения о зарождении и сущности человека. С точки зрения верующего самое главное в человеке - то, что является непременным условием его жизни и делает человека созданием "по образу и подобию Божьему" - это его бессмертная душа, точнее, в земной жизни душа, заключенная в тело. И поэтому любой безнравственный поступок, тем более преступление рассматривались как "пагубление" души - и своей, и чужой. Убийство вследствие этого расценивалось как насильственное отлучение чужой души от тела, лишение ее возможности принять перед смертью христианское напутствие и тем самым погубление своей души.
В русском языке слово душа имеет различные смысловые оттенки, его употребляли даже как юридический термин для обозначения единицы крестьянского податного населения. Однако для определения духовного мира человека, точнее его духовной ипостаси, это слово на Руси, по определению Владимира Даля, означало "жизненное существо человека, несущее бесплотное тело духа, искру Божию" (Даль, 1955. Т. 1. С. 504). Существование души, по мнению многих, допускалось не только у иноверцев, но даже и у животных, но эти души не несли в себе святого духа и, следовательно, были нечисты. Склонное к конкретизации мистических образов народное воображение, подразумевая под душой внутреннюю духовную субстанцию человека, облекало ее подчас хотя и в не зримые, но понятные уму "очеловеченные" формы.
Одни представляли душу в виде маленького человечка без мяса и без костей, лишенного половозрастных признаков (Владимирская губерния). Другие же полагали, что она изменяется вместе с человеком. Вот что говорили жители Гжатского уезда Смоленской губернии: "Душа - это особое существо, похожее на маленького человека, состоит из газообразных материалов, как дым или пар. Души людей разных возрастов - разные и имеют половые отличия. Душа... растет постепенно, только рост души признается не в физическом - что он больше, а в смысле развития у нее понимания об окружающей жизни на земле. Душа младенца не имеет никакого понятия о жизни на земле, она чистая, безгрешная. Душа женщины не так понятлива, как душа мужчины. При смерти выходит через рот" (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1.Д. 1561. Л. 25-26).
В крестьянских воззрениях о времени появления души в человеке нет единообразия. Пожалуй, наиболее распространенным можно считать представление о том, что "душу в младенца вкладывает Ангел еще в утробе матери" (РЭМ. Ф. 7.
686
On. 1. Д. 211. Л. 100), одновременно ребенок начинает шевелиться и во второй половине беременности плод уже считается одушевленным (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 240. Л. 207; Д. 65. Л. 5 об.). Имея в виду это обстоятельство беременные женщины говорили о себе "О две души хожу". В народе считали обязательным удовлетворять все "прихоти" беременной женщины (в основном пищевые), поскольку их появление и необычность объясняли тем, что "душа младенца этого хочет". "Одушевленность" плода заставляла богобоязненных супругов со второй половины беременности воздерживаться от интимных отношений (Попов Г. С. 331). По мнению других, Ангел прилетает на рождение младенца, принося ему душу (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 948. Л. 3; Д. 29. Л. 19), и одновременно пишет в свою книгу - "книгу живота" - судьбу и кончину новорожденного (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1389. Л. 6; Д. 1078. Л. 21).
Были и такие, которые полагали, что до крещения младенец лишен души. Иногда, не задумываясь о времени появления души, просто считали, что "раз ребенок зародился, значит, и душа в нем будет". "Господь создает дитя и дает ему душу" (Материалы автора. 1994 г. Тетр. 1. Л. 33, 50). В любом случае можно согласиться с мнением исследователя Русского Севера А. Неуступова о том, что, "по народным воззрениям, ребенок зарождается в момент соития, а душу ему дает Бог" (РЭМ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 433а. Л.130). "Вытравление плода", с точки зрения верующих, либо лишало жизни наделенное душой живое существо, либо губило его, не дав обрести душу: "Душу загубили, на белый свет не пустили" (Материалы автора. 1994 г. Тетр. 1.Л. 15 об.).
По правилам православной церкви за плодоизгнание на женщину накладывалась епитимья. В крестьянских градациях о степени греховности оно приравнивалось к убийству и влекло за собой страшное наказание: "Это как убить, загубили ведь душу. В бездну за это пойдешь, как и те, кто Бога ругают", - считали и сейчас считают верующие пожилые люди. В духовных стихах плодоизгнание причисляется к грехам, которым "нет покаяния", т.е. в совершении которых нет смысла каяться, ибо им нет прощения: "Который бранит Свята Духа/ И который бранит Отца с матерью / И который в утробе плод запарчивает/ И который грешит кум с кумой крестовою" (Опото. С. 20). Напомним, что в Евангелии таким грехом считается лишь первое из приведенных выше. Обобщая данные многочисленных корреспонденции архива В.Н. Тенишева, Г. Попов пришел к выводу о том, что крестьянское общество в большей степени осуждало девушку, совершившую плодоизгнание, чем родившую без брака, у нее даже меньше было шансов выйти замуж {Попов Г. С. 329). Особо строго за недопущением случаев "вытравления плода" следили в крестьянской среде Сибири. Здесь религиозно-нравственные соображения дополнялись необходимостью сохранения и увеличения численности общины: "Дети считались достоянием всей общины, и крестьянский мир делал все возможное для их сохранения, в данной ситуации прибегали к прямому надзору за забеременевшей девушкой" (Миненко, 1977. Община... С. 117).
Начавшаяся после революции активная борьба с "религиозными предрассудками", в том числе и с отношением церкви к плодоизгнанию, постепенно (в начале 20-х годов лишь как исключение) подталкивали доведенных до отчаяния бесконечными экономическими трудностями женщин к совершению абортов (разрешены с 1920 г., запрещены в 1936, разрешены в 1955 г.). Но, как признавались многие пожилые женщины, делали они это лишь под давлением обстоятельств, испытывая угрызения совести и одновременно страшась расплаты за содеянное. Большое распространение получили "вещие" сны: "Подруга моя сделала аборт. И вижу я ее во сне - стоит она, и руки у нее в смоле и все есть просит. И не стала я аборт делать. Не послушала мужа", - так вспоминала о своей жизни пожилая женщина из Тамбовской области (запись автора, 1993 г.). Еще большее хождение имели рассказы о виденных во снах загробных мучениях погубленных младенцев.
687
Пересказываемые друг другу эти сновидения приобретали форму устных рассказов - быличек. Они безусловно оказывали сильное эмоциональное воздействие на женщин, заставляя подчас отказываться от плодоизгнания.
Атеистическое общество, индифферентно относящееся к установившейся массовой практике плодоизгнания, рассматривая его лишь как законное право каждой женщины планировать свою жизнь и игнорируя существование каких-либо связанных с ним нравственных проблем, упростило женское восприятие "прерывания беременности". Для многих молодых женщин, обратившихся сейчас к церкви или хотя бы испытывающих интерес к религии своих предков, познающих христианские нормы жизни, безусловно вновь возникнет внутренняя проблема религиозно-нравственной допустимости избавления от плода.
Сразу после родов первой заботой родителей было, естественно, стремление сохранить ребенку здоровье и обеспечить ему жизнеспособность. Для достижения этой цели считали необходимым позаботиться не только о его телесной полноценности, но и в не меньшей степени о его душе. С первого момента своего существования рожденный православными родителями, с душой, посланной от Бога, младенец считался уже до некоторой степени приобщенным к миру Христа. И повитуха всеми своими действиями и приговорами, имеющими целью защитить новорожденного, стремилась подчеркнуть и усилить эту приобщенность. Однако ангельская младенческая душа, не очищенная еще от первородного греха и не получившая "искры Божьей", не могла считаться святой и полностью воцерков-ленной - таковой она становилась лишь после крещения.
Как учила церковь, "крещение есть таинство, в котором верующий, при троекратном погружении тела в воду, с призыванием Бога Отца и Сына, и Святого Духа, умирает для жизни плотской, греховной и возрождается от Духа Святого в жизнь духовную, святую" (Катехизис). Церковный взгляд на крещение стал основой формирования народного религиозного мировоззрения.
С точки зрения русского православного человека, крещение - это второе рождение человека и, более того, это рождение собственно человека "по образу и подобию Божьему". До крещения новорожденный казался нечистым, как говорили в народе, "не крещеный ребенок - чертенок" (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1411. Л. 25). Он и внешне непривлекателен: пахнет пбтом, лицо красное, тогда как после крещения и лицо у него белеет, и сам пахнет хорошо (Материалы автора. 1980-е годы. Смоленская область, Костромская область; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1768. Л. 5). Убеждение в нечистоте младенца определяло и особенности ухода за ним. Обычно до крещения не клали в колыбель, не надевали ни рубашки, ни креста, не целовали, и многие даже не кормили грудью. С точки зрения верующих, любые средства защиты новорожденного до совершения над ним таинства крещения были малоэффективны, в случае болезни ему не могли помочь никакие традиционные способы лечения, включающие обязательно заговоры с обращением к святым и молитвы. По поверьям, такого ребенка мог украсть черт или подменить его на полено, защекотать мыши-оборотни и т.д.
Трагичной представлялась участь детей, умерших неокрещенными. Они осуждены быть слепыми, по общим отзывам, "после смерти они на том свете не увидят света белого", и им не суждено увидеться со своими близкими. Жители Вяз-никовского уезда Владимирской губернии, считали, что души таких детей сидят в грязной тине, а после Страшного суда они, хотя и не будут подвергнуты мукам, так как грех лежит на их родителях, будут помещены в темное место отдельно от всех православных. По верованиям жителей Ветлужского уезда Костромской губернии, неокрещенные дети являлись своим родителям и просили, чтобы они нарекли им имя и молились за них (Архив ИРЛИ. Кол. 168. П. 2. Л. 221). Однако по правилам церкви детей, умерших до крещения и не получивших христианского имени, нельзя было поминать. Такая ситуация казалась верующим родителям слишком трагичной.
688
Поэтому народная религиозность допускала некоторые возможности облегчения участи неокрещенных детей в загробном мире.
По наиболее распространенному поверью, мать могла помочь своему умершему до крещения ребенку, раздав 40 крестиков детям. При этом, как уточняют современные пожилые жители села, подразумевалось, что эти крестики будут носиться. В качестве наиболее простого и надежного варианта рекомендовалось купить в церкви эти крестики и оставить там с тем, чтобы их надевали на каждого вновь окрещиваемого ребенка. Это действие приведет к тому, что "господь Бог освободит их (т.е. младенцев) из темного места посадит в светлое к крещенным". Но все-таки "играть последние с неокрещенными не будут" (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 15. Л. 20; Д. 821. Л. 22). По мнению некоторых жителей Рязанской и Тамбовской областей, именем ребенка, получившего последний крест (естественно однополого), можно поминать и своего умершего. Другие же считали, что в данной ситуации нужно помянуть и попросить у Бога о "безымянном", а "Господь сам знает о ком идет речь". Интересно, что многие сейчас считают возможным поминать таким образом и нерожденных детей, погибших в результате выкидышей или абортов. Каких-либо соответствующих данных в дореволюционных источниках почти не встречается. По-видимому, из-за малочисленности того и другого эта проблема не была актуальной для женщин прошлого.
Между тем младенцы, умершие окрещенными, начинали ангельское существование "на престоле у Бога", Как учила церковь, "младенцы небесною радостью радуются в недрах Авраамовых, в ангельских светообразных местах". В богословской литературе можно встретить некоторые соображения о разных степенях небесной славы умерших, в том числе и о том, что "степень блаженства младенцев не может быть высшей", так как при жизни они не боролись, не страдали за религию (Вопрос и ответ... С. 430-435). Но верующие крестьяне были уверены в том, что их невинные дети не только станут ангелами, но их молитвы за оставшихся на земле будут особенно действенными. При высокой детской смертности в дореволюцнной России эта вера спасала родителей, особенно матерей, от отчаяния.
По церковным правилам, каждый ребенок, родившийся в православной семье, должен был быть окрещен. Священник, допустивший смерть ребенка без совершения таинства, подвергался строгому наказанию. Еще в 30-е годы XV в. митрополит Фотий так определил обязанности священнослужителей: "Без ленности всегда и на всяк час к новорожденным детям с молитвою поспешайте и крещайте, да не умрет кое отроча без крещения, аще не поспешите, вы тех смерти повинны будете" (Поучение митрополита Фотия... С. 517). Твердой даты крещения церковь, во всяком случае в XVIII-XIX вв., не устанавливала, рекомендуя совершать таинство "в ближайшее по рождении время". Но родители сами сразу же после рождения начинали готовиться к крещению младенца. При болезненном состоянии ребенка, если позволяли обстоятельства, его крестили в день рождения. Но наиболее распространенной в Европейской части России можно считать традицию крещения на 3-й день после рождения. Обычай крещения новорожденных сохранялся и в старообрядческой поповской церкви, но таинство совершали чаще на 8-й день после рождения. Того же правила придерживались сначала и беспоповцы поморского согласия. Но постепенно различные религиозные соображения заставили их отказаться от порядка, принятого в древней православной церкви.
У русских старообрядцев, живущих в Латгалии (Заварина. С. 211) и Польше (Иванец. С. 265), предписывалось крестить ребенка только после того, как мать перестанет кормить его грудью, т.е. приблизительно через полтора-два года. Естественно, это вызывало недовольство родителей, поскольку ребенок все это время считался "поганым", а главное, как они утверждали, неокрещенного ребенка "трудно поднять на ноги", поскольку, как и все православные, они были уверены в
689
том, что неокрещенного бесполезно лечить. Старообрядцы-поморцы Северного Урала с начала XX в. крестились чаще в пожилом возрасте, в случае болезни, дальних отъездов и т.д. В секте странников крещение совершалось перед смертью. И для православных, и для странников - крещение, несомненно, очистительный обряд. Но по взглядам православного народа и основной массы старообрядцев оно очищало новорожденного для будущего существования, у странников - для загробного блаженства.
По убеждению русских людей, таинство крещения давало надежную защиту вступающему в полную опасностей жизнь маленькому христианину. Согласно народной концепции причинно-следственных связей, определяющих земное поведение человека, от которого зависела его загробная участь, деяния каждого живущего зависят не только и не столько от его собственной свободной воли, сколько от того мистического окружения, в котором он постоянно находится. Наверное, каждый современный читатель, мало-мальски интересующийся верованиями русского народа, осведомлен о том пантеоне нечистых сил, среди которых проходила жизнь мирян. Однако как-то обычно упускается из виду то обстоятельство, что для верующих этот мир одновременно был наполнен и ангельскими силами, цель которых - направить мысли и чувства человека в положительном направлении и оказать поддержку в благочестивых делах. С того момента, как Ангел принесет душу, и до обретения ею положенного места на "том" свете жизнь человека постоянно находится в поле внимания ангелов. Это они ведут учет его добрых и злых дел (иногда, правда, считали, что в их ведении только добрые дела, а злые записывает "нечистый"), и они же провожают душу после окончания земной жизни ее "хозяина". Особенно заботливы ангелы по отношению к безгрешным младенцам. Именно младенческая невинность, неразумность позволяла им увидеть небесных посланников. Обычно в народе считали, что если грудной ребенок беспричинно улыбается, то он в этот момент видит ангелов или играет с ними.
Согласно христианской ангелологии, поскольку Бог хочет помочь человеку спастись, он дает ему личного ангела-хранителя, являвшегося духовным другом и покровителем каждого христианина. Это учение было, по-видимому, близко и понятно религиозным представлениям народа. Народная ангелология лишь дополнила его живыми подробностями. Вот как представляют себе мистических спутников человека жители современной Тамбовской деревни: "Как родится кто, дается ангел-телохранитель и недобрый. И каждый пишет свои дела, т.е. все, что живущий делает. Недобрый радуется, как плохо что. И как человек кончается, на 40-й день все дела его приносят, на весы кладут - какая сторона перевесит. Ангел-хранитель может подправлять в течение жизни, а недобрый все время мешает" (Запись автора, 1994 г.). К ангелу-хранителю обращались постоянно. Кроме специальных молитв, входящих в молитвенники, существовало множество однотипных заговоров-молитв неканонического происхождения. Они свидетельствуют о том, что отличие "функций" ангела от прочих святых, к которым обращались по разным поводам, видели именно в его духовном наставлении и помощи: "Ангел мой, хранитель мой, сохрани мою душу, сохрани мое сердце на всяк час, на всякую минуту" (Нижегородская губерния); "Ангел Божий, хранитель святой, данный мне с небес для хранения меня, усердно прошу тебя - ты сегодня просвети меня и сохрани от всякого зла" (забайкальские казаки). Ангел-хранитель обязательно призывался в молитвах на ночь.
Поскольку этот небесный покровитель постоянно находился рядом с человеком, то и вести себя следовало так, чтобы ненароком не обидеть его. Поэтому считали, что нельзя плевать направо - там ангел, а налево, где нечистый, можно; по этой же причине нельзя кидать направо соринку из глаза; замахнувшийся на кого-либо ножом лишается на три года покровительства
690
ангелахранителя; утром не умыть лицо - грех, ангел не проснется и не будет охранять весь день; ну а когда звенит в левом ухе - значит черт спорит с ангелом о том, кому принадлежит душа. По мнению верующих, ангел-хранитель есть у каждого окрещенного человека независимо от степени его личной веры. Он обычно не обнаруживает своего присутствия в течение жизни, но может показаться перед ее концом.
По народной ангелологии, кроме личных ангелов-хранителей допускалось и существование как бы семейных ангелов, соучаствующих в жизни всей семьи. Так, по сообщениям из Владимирской губернии, некоторые хозяйки за обедом клали лишнюю ложку, полагая, что в этом случае за общим столом будет "Ангел Господень". Также считали грехом плескать за окошко воду или помои, так как там ходит Ангел (Завойко, 1914. С. 109).
Кроме того, получая при крещении определенное имя, ребенок приобретал и своего ангела покровителя - святого, в честь которого он был назван. "Свои" святые были очень почитаемы в народе. Каждый православный старался иметь дома икону с его изображением. В день ангела (именины) младенцев приносили в церковь для причащения, а взрослые в этот день сами заказывали молебен своему небесному покровителю. Часто авторы сообщений о мистических представлениях крестьян не уточняли, имеется ли в виду ангел-хранитель, ангел-святой, или же просто ангельская сила. Неполноту информации в данном случае нельзя объяснить лишь небрежностью корреспондента. Само народное религиозное мироощущение не всегда нуждалось в четкой идентификации представителей того божественного мира, в постоянном участии которого в своей жизни верующие не сомневались.
По наиболее распространенной традиции, имя выбирали по святцам, при этом смотрели, празднование какого святого приходится на день рождения или крещения младенца. Обычно считали, что мальчика следует называть по имени святого, празднуемого в день рождения или ближайшие за ним дни, девочку - по дню рождения или ближайшие дни перед ним*. Такой выбор имени признавался церковью наиболее правильным. Во второй половине XIX в. церковные правила не препятствовали родителям самим выбирать имя ребенку, единственным условием было наличие имени в православных святцах. Иногда детей, особенно первенцев, называли в честь бабушек или дедушек. Этот обычай, правда, был более распространен в дворянских семьях. Произвольному выбору имени в крестьянской среде мешала боязнь "обидеть Ангела", т.е. того святого, чей день приходился на указанные выше сроки. Более того, существовало мнение, что наименование новорожденного точно по имени, указанному в святцах на день его рождения или крещения, гарантирует ему особо надежное покровительство этого святого.
Известную роль играло и представление о том, что само имя имеет некоторое магическое наполнение, и, руководствуясь при его выборе определенными принципами, можно повлиять на жизнь и судьбу новорожденного. Поэтому называли, например, детей в честь выдающихся людей или особо удачливых родственников, считая, что вместе с именем ребенок унаследует и все качества, присущие этим людям, а, возможно, до некоторой степени повторит их жизненный путь.
Еще более очевидна магическая функция имени в тех ситуациях, когда требовалось экстренно усилить жизнеспособность новорожденного. Так, если ребенок рождался крайне слабым, почти без признаков жизни, ему сразу же нарекали имя, причем девочке давали имя матери, мальчику - отца. Если же он появлялся на свет и вовсе бездыханным, окружающие сразу же приступали к процедуре его "оживления". Наиболее распространенным и действенным считалось "открикивание" младенца. Заключалось оно в том, что повивальная бабка, а вслед за ней и все при-
____________
* В народе указанный порядок имянаречения в отличие от произвольного назывался "дать имя по святцам".
____________
691
сутствовавшие выкрикивали имя отца (реже отца и матери). Эти действия дополнялись и известными способами приведения в чувство: похлопыванием, окуриванием горящими предметами, выделяющими при горении резкий запах.
В Пензенской губернии, в частности, "если ребенок замерши родился, бабка возьмет, откроет трубу, его туда пихает, по заду хлопает и выкликает по имени мужа. Еще зажигает петушиный хвост и им ребенка окуривает" (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1379. Л. 4.). В Тверской губернии бабки непременно зажигали синюю крашенинную тряпку. «И тряпку эту то гасят, то зажигают, все это под носом младенца, которого держат вниз лицом, качают шибко, приговаривая: "жива дзиця, жива дзиця" и так полчаса и более» (АРГО. Разряд 41. Оп. 1. Д. 46. Л. 18 об.). В Болховском уезде Орловской губернии повитуха жгла под носом младенца простую бумагу, приговаривая: "жив Господь на небесах, жива душа в теле" и так до трех раз, при этом добавляла имена отца и матери "Семен! Агафья!" также три раза. После чего ребенок должен был непременно ожить (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 948. Л. 3; Д. 1453, Л. 21).
Эти приговоры были продиктованы, по-видимому, теми соображениями, что душа, принесенная ангелом зачатому младенцу не может "ожить" при рождении или же благополучно соединиться с телом, что необходимо для жизни (равно как смерть рассматривалась как выход души из тела). Употребление же хвоста петуха для окуривания связано с верой в способность петушиного крика отгонять нечистую силу, без козней которой здесь, конечно, не обошлось. Что касается имен родителей, то, видимо, предполагалось, что само произнесение их таинственным образом поможет младенцу. Это казалось тем более вероятным, что родителей и детей, как полагали русские, связывали не только кровные, но и магические узы (об этом свидетельствуют, например, вера в неотвратимость наказания вследствие родительского проклятия, рассказы о чудодейственной силе родительских, прежде всего материнских, молитв). Эта связь казалась особо ощутимой в тот момент, когда лишь начиналась самостоятельная жизнь новорожденного. Но была, несомненно, и иная причина обращения к именам родителей -это надежда и, более того, уверенность в помощи соответствующего святого. Для новорожденного это было тем более важно, что он не имел еще своего имени и, следовательно, своего святого покровителя.
Соотнесенность имени с днем определенного святого давала крестившемуся человеку столь необходимую ему поддержку и покровительство в земной жизни. Такова была позиция православных и большинства старообрядцев. Иным было представление о значении имянаречения у старообрядцев-странников, совершавших крещение перед смертью, а также у старообрядцев-беспоповцев, отказавшихся от крещения новорожденных. В секте странников имя давалось при рождении, при этом также руководствовались святцами, ориентируясь на день рождения. Но перед смертью при крещении имя менялось и окрещенный человек, таким образом, не отвечал за поступки того, кто носил другое имя. Окрещенный в случае угрозы смерти в детстве и выживший оставался жить "в миру", имея два имени. Обычная жизнь шла под именем, данным при рождении, а в религиозной жизни он "числился" под вторым именем. Крестильное имя оставалось как бы "чистым", под ним он должен был отправиться в загробный мир. В молитвах о здравии при жизни и заупокойных упоминалось лишь его крещеное имя (На путях... С. 272).
Наречение имени по святцам приводило иногда к тому, что в одной семье оказывались дети с одинаковыми именами. Церковные инструкции рекомендовали избегать этого, В народе считали, что одноименность может привести к дурным последствиям, "повлечь смешение судьбы новорожденного с судьбою другого лица", и, более того, к смерти одного из детей.
Следующим важным шагом в подготовке к крещению был выбор крестных родителей — кумовьев. При совершении таинства они выполняли двоякую роль:
692
религиозно-магическую (отрекались за окрещиваемого от дьявола*, вводили его под покровительство христианских святых) и социально-религиозную (приобщали крестника к православной общине). Исполнение обрядовых функций создавало новые взаимоотношения между восприемниками, их крестниками и родителями крестников. Эти отношения назывались церковью духовное родство, по народной терминологии, кумовство.
Судя по записям в метрических книгах и описательным этнографическим материалам, у русских, как правило, к одному окрещиваемому приглашали крестного и крестную. В северных и северо-восточных губерниях более распространен был обычай приглашать к мальчику крестного (или обоих крестных), к девочке -одну крестную. Как единодушно считают историки церковного права, представление о необходимости двух восприемников первоначально появилось в народной среде по аналогии с парой плотских родителей и затем повлияло на церковный обряд. Еще в документах XIV-XVI вв. указывалось: "...егда же крещение творите, кум бы был один для мужьска полу, а у женьска полу кума едина, а по два кума не было" (Листова, 1991. С. 39; см. также: Булгаков, 1913. С. 988). Но поскольку логика народного религиозного восприятия крещения требовала приглашения пары крестных, церковь, признавая лишь одного восприемника - одного пола с окрещи-ваемым, не чинила препятствий к приглашению обоих крестных родителей.
Лица, связанные духовным родством, не могли вступать между собой в браки. Церковное законодательство после XVII в. значительно сузило круг лиц, связанных брачными запретами. В результате в конце XIX в. официально были запрещены лишь браки между восприемником и матерью его крестника и восприемницей и отцом крестницы (Булгаков, 1913. С. 1875). Народная же традиция намного расширяла круг лиц, на которых распространялось духовное родство и соответственно брачные запреты. Браки запрещались не только между крестными родителями и крестниками, но и между кумовьями. Запреты распространялись и на второе поколение. По народным представлениям духовными родственниками -"подкрестовыми", "крестными" братьями и сестрами - становились крестники и дети крестных и крестники, имеющие общих крестных. Существующие брачные запреты обязательно учитывались при выборе молодежи в восприемники, поскольку впоследствии они не смогли бы вступить в брак. Особенно строгими были запреты среди старообрядцев, стремившихся сохранить церковные правила, существовавшие до реформы Никона. Чтобы не создавать препятствий к браку, иногда разрешалось одному лицу крестить лишь детей одного пола.
Отношения духовного родства в народной традиции исключали не только взаимные браки, но и внебрачные отношения. Поскольку духовное родство приравнивалось к плотскому, то и интимные связи между духовными родственниками считались кровосмешением: "Ведь кум с кумою, - рассуждали крестьяне, - стояли у общей купели перед Богом, поручались за младенца и отрекались за него от сатаны, а заместо того они сами идут в лапы сатаны и младенца туда тащат, прямое дело, что грех непрощеный, потому как оскверняет невинного младенца" (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1815. Л. 7. Ярославская губерния).
Кумовство как система взаимоотношений включало определенные нормы поведения в быту. По общим отзывам, среди лиц, связанных духовным родством, "замечается большая сдержанность и уважение". Как обязательный элемент отношения кумовства включали взаимопомощь: восприемники и родители крестника помогали друг другу в работе, обращались по-родственному в случае нужды.