Если человек более или менее нам близкий сделает
нам что-либо неприятное или досадное, то следует спро-
сить себя, настолько ли он нам дорог, чтобы мы могли и
хотели перенести с его стороны то же самое, даже нечто
большее, притом не раз и не два, а много чаще, -- или
нет? (Простить, забыть что-либо -- значит, выбросить за
окно весь приобретенный драгоценный опыт). В случае ут-
вердительного ответа много говорить не приходится, так
как словами тут ничего не поделаешь; но если мы решимся
забыть этот поступок, разве что обсудив его, -- а то и
не обсуждая, -- то должны понимать, что этим мы добро-
вольно подвергаем себя повторению того же самого. В
случае отрицательного ответа нам следует тотчас же и
навсегда порвать с дорогим, может быть, другом, если же
то слуга -- удалить его. Ибо, если встретится случай,
он непременно повторит то же самое или что-нибудь по-
добное, даже если теперь он стал бы горячо и искренне
уверять нас в обратном. Решительно все может забыть че-
ловек, но только не самого себя, не свое существо. Ха-
рактер человека абсолютно неисправим, ибо все его дейс-
твия вытекают из некоего внутреннего начала, в силу ко-
торого он при одинаковых условиях всегда должен будет
поступить так же и иначе не может. Прочтите мое преми-
рованное исследование о свободе воли, и отбросьте эту
иллюзию. Потому-то примирение с другом., с которым все
было порвано -- это слабость, которая искупится тогда,
когда он при первом же случае учинит с нами точь-в-точь
то же самое, что привело к разрыву, да еще, пожалуй, с
большей наглостью в виду сознания, что без него нам не
обойтись. То же применимо к слугам, которых мы удалили
и потом снова берем к себе По той же причине нельзя
ожидать, чтобы человек при изменившихся обстоятельствах
поступал бы так же, как и раньше. Образ мыслей и пове-
дение людей меняются так же часто, как их интересы; на-
мерения людей гарантированы на столь краткие сроки, что
надо быть крайне близоруким, чтобы полагаться на них.
Предположим, что нам желательно узнать, как посту-
пит человек в известном положении, в какое мы намерены
его поставить; при этом ни в коем случае нельзя основы-
ваться на его уверениях и клятвах. Предположим даже,
что он говорит искренно, но ведь говорит-то он о том,
чего не знает сам. Поэтому приходится выводить его
действия лишь из совокупности условий, в какие он попа-
дет, и из конфликта их с его характером.
Чтобы приобрести столь необходимое, ясное и глубо-
кое понятие об истинных, весьма плачевных свойствах
большинства людей, -- было бы весьма назидательно поль-
зоваться их трудами и поведением в литературе в качест-
ве комментария к их образу действий и поведению в прак-
тической жизни, -- и наоборот. Это много послужит к то-
му, чтобы не ошибаться ни в самом себе, ни в других. Но
при этом свойственная им феноменальная низость или глу-
пость, проскользнувшая в их деятельности или в литера-
турных трудах, должна не вызывать в нас досаду или зло-
бу, а лишь служить материалом к познанию; в ней мы
должны видеть лишь добавление к характеристике челове-
ческого рода, добавление весьма ценного свойства. Тогда
мы станем рассматривать эти свойства приблизительно
так, как минералог рассматривает характерный образчик
какого-либо минерала. Конечно, бывают исключения, иног-
да чрезвычайно резкие, и различие между личностями
иногда весьма значительно; но, как уже давно замечено,
мир, взятый в общем, -- крайне плох: дикари друг друга
едят, культурные люди -- обманывают, -- и это называет-
ся течением жизни. Что такое государство с его искусс-
твенными, направленными наружу и внутрь аппаратами и
репрессивными средствами, -- как не мера к ограничению
безграничной людской неправды? Из истории всех времен
мы видим, что каждый король, если он держится прочно и
страна более или менее благоденствует, пользуется этим
для того, чтобы наброситься со своим войском, как с
разбойничьей шайкой, на соседние земли -- ведь все поч-
ти войны в конце концов -- разбой. В глубокой древности
и частью еще в Средние века побежденные делались рабами
победителей, т. е. должны были работать на них; но
ведь, в сущности, те, кто платит контрибуцию -- вынуж-
даются к тому же: они отдают плоды своих прежних работ.
"Во всех войнах суть заключается в грабеже" -- сказал
Вольтер, и немцам это следовало бы запомнить.
30) Нет такого характера, который можно было бы
предоставить всецело самому себе, дав ему полную свобо-
ду; каждая личность нуждается в руководстве понятий и
правил. Но если слишком далеко зайти по этому пути,
вплоть до создания искусственного, всецело выработанно-
го собственными силами характера, который, следователь-
но, будет вытекать не из врожденных свойств, а из обду-
манного расчета, -- то мы вскоре убедимся в справедли-
вости латинской пословицы: "прогоняйте природу -- она
все равно вернется". Можно, напр., очень хорошо усвоить
то или иное правило поведения по отношению к другим,
можно даже самому открыть его и прекрасно формулиро-
вать, но в действительной жизни мы первые его нарушим.
Однако не следует из-за этого падать духом и полагать,
что раз нельзя вести свои сношения с людьми по абс-
трактным правилам и принципам, то поэтому лучше всего
отдаться на волю судьбы. Здесь дело обстоит как со все-
ми теоретическим правилами: первое -- это понять прави-
ло, второе -- научиться его применять. Первое достига-
ется разумом и сразу, второе -- опытом и постепенно.
Ученику показывают клавиши инструмента, парады и выпады
в фехтовании, -- и несмотря на все его старания ему
сперва ничего не удается и даже кажется, что немыслимо
соблюдать эти правила при быстрой игре или в пылу боя.
Но понемногу он научается им путем упражнения, делая
ошибки, падая, вновь вставая. Точно так же обстоит дело
с правилами латинской грамматики; этим же путем неуклю-
жий превращается в придворного, сорвиголова -- в выдер-
жанного светского человека, открытый характер становит-
ся замкнутым, а благородный -- ударяется в иронию. Од-
нако такое самообразование, добытое путем долгого при-
выкания, всегда сохранит характер извне идущего принуж-
дения, которому наша натура всегда, хотя и слабо, а бу-
дет сопротивляться, а иногда и преодолеет его. Всякое
поведение, вытекшее из абстрактного правила, относится
к поведению, вытекшему из первичных, врожденных склон-
ностей так, как искусственное произведение, напр., ча-
сы, в коих материи навязаны несвойственные ей форма и
движение, -- к живому организму, в котором и форма, и
материя проникают одна в другую и составляют одно. Это
отношение приобретенного характера к врожденному подт-
верждается изречением Наполеона: "все, что неестествен-
но -- несовершенно". Вообще изречение это оправдывается
всюду и всегда, и в физических и в моральных вопросах;
единственное, приходящее мне на ум исключение -- это
известный минералогам естественный авентурин, который
хуже поддельного.
Надо избегать какой бы то ни было аффектации. Она
всегда вызывает презрение, во-первых, в качестве обма-
на, который сам по себе трусость, ибо обусловлен бо-
язнью, и, во-вторых, в качестве самоосуждения: -- чело-
век старается казаться не самим собою, а чем-то другим,
а, следовательно, это другое он считает лучшим себя.
Аффектирование какого-либо качества, хвастовство им --
это признание самому себе, что не обладаешь им. Хваста-
ется ли человек храбростью, ученостью, умом, остроуми-
ем, успехом у женщин, богатством, знатностью рождения
или еще чем-нибудь, -- все это свидетельствует, что
именно этого-то ему и не хватает; кто действительно об-
ладает каким-либо достоинством, тому и в голову не при-
дет выказывать, аффектировать его -- он совершенно спо-
коен на этот счет. Именно таков смысл испанской посло-
вицы: "раз подкова бренчит, значит в ней не хватает
гвоздя". Правда, как сказано выше, никто не должен
раскрываться и выказывать всего себя; многие дурные и
животные свойства нашей натуры должны быть скрыты; од-
нако, это узаконивает лишь отрицательную скрытность, а
не положительную симуляцию. -- Надо помнить к тому же,
что аффектация разоблачается раньше даже, чем выяснит-
ся, что именно аффектировал человек. Долго она все рав-
но не продержится: маска когда-нибудь да спадет. "Никто
не может долго притворяться; всякий притворяющийся ско-
ро выкажет свою истинную натуру" (Sen. de clem., L. I,
с. 1).
31) Так же, как тяжесть собственного тела мы но-
сим, не чувствуя ее, и ощущаем вес постороннего невесо-
мого тела, -- так мы не замечаем собственных ошибок и
пороков, а видим чужие. Зато каждый имеет в лице друго-
го зеркало, в котором ясно видны его собственные поро-
ки, ошибки и недостатки разного рода. Но человек обычно
наступает, как собака, лающая на зеркало, не зная, что
в нем отражается она сама, и полагая, что там другая
собака. Тот, кто критикует других, работает над собс-
твенным совершенствованием. Следовательно, те, кто
склонен и подвергать мысленно, наедине с собою внима-
тельной и строгой критике внешний образ действий и во-
обще все поведение других -- трудятся этим путем над
собственным исправлением: в них найдется, наверное,
достаточно справедливости или хоть гордости и тщесла-
вия, чтобы самим избегать того, что они так строго по-
рицали в других. Про снисходительных следует сказать
обратное: "они поочередно то прощают, то просят проще-
ния". В евангелии есть отличная притча о сучке в чужом
глазу и о бревне в собственном; но ведь сама природа
глаза такова, что он смотрит наружу, а не внутрь; во
всяком случае замечать и порицать чужие ошибки -- это
весьма действительное средство к тому, чтобы сознать
свои собственные; чтобы исправиться, нам нужно зеркало.
Это правило применимо к стилю и к манере письма;
кто восхищается какой-либо новой глупостью, примененною
в этой области, вместо того, чтобы осудить ее, тот, на-
верное, сам ее переймет. В Германии такие глупые приемы
перенимаются очень быстро; немцы вообще терпимы, -- их
девиз -- "поочередно то прощать, то просить прощения".
32) Благородный человек в юности верит, что важ-
нейшие отношения и вытекающие из них сношения людей
между собой -- идейны, т. е. основаны на единстве ха-
рактера, образа мыслей, вкуса, духовных сил и т. д.;
уже позже он узнает, что отношения эти реальны, т. е.
опираются на те или иные материальные интересы, лежащие
в основе почти всех сношений, большинство людей и
представить себе иных отношений не может. Вследствие
этого человека ценят по его должности, занятию, нацио-
нальности, по его семье, т. е. по положению и роли,
предоставленной ему житейской условностью; сообразно с
этим его сортируют и оценивают "по-фабричному". Напро-
тив, то, что он за человек сам по себе, по своим личным
качествам -- на это смотрят лишь когда это нужно, т. е.
крайне редко, ибо в большинстве случаев для людей вы-
годнее отстраняться от этого вопроса, игнорировать его.
Но чем больше внутренняя ценность человека, тем меньше
нравится ему такой порядок, и он постарается уйти из
сферы его действия. Порядок этот обусловлен тем, что в
этом свете средства избежать нужды и горя являются са-
мым существенным, самым важным в жизни.
33) Как бумажные деньги обращаются вместо серебра,
так в жизни вместо истинного уважения и истинной дружбы
курсируют внешние их изъявления, по возможности ловкое
подражание им посредством слов и мимики. Правда, еще
вопрос, существуют ли люди, действительно их заслужива-
ющие. Во всяком случае я предпочту виляние честной со-
баки хвостом целой сотне подобных изъявлений дружбы и
уважения.
Истинная, подлинная дружба предполагает горячее,
чисто объективное, совершенно незаинтересованное учас-
тие в радостях и горе друга, а это участие -- полное
отождествление себя с ним. Этому настолько противится
эгоизм человеческой натуры, что истинная дружба принад-
лежит к числу вещей, о которых, как о морских змеях, мы
не знаем, вымышлены ли они или существуют на самом де-
ле. Однако, встречаются иногда отношения, которые, хотя
и покоятся главным образом на различного рода скрытых
эгоистических мотивах, но все-таки содержат в себе кру-
пицу истинной, неподдельной дружбы, облагораживающей их
настолько, что в этом мире несовершенств они могут с
некоторым правом называться дружбой. Они резко выделя-
ются над обыденными отношениями, которые обыкновенно
таковы, что с большинством наших добрых знакомых мы пе-
рестали бы разговаривать, если бы услышали, как они от-
зываются о нас за глаза.
Лучшее -- после случаев, когда требуются серьезная
помощь и значительные жертвы, -- средство испытать вер-
ность друга представляется в тот момент, когда расска-
зываешь ему о несчастии, только что поразившем нас. Или
на его лице отразится истинное, глубокое огорчение, или
же невозмутимое спокойствие его лица, а то и мелькнув-
шее на нем постороннее выражение подтвердят известное
изречение Ларошфуко: "в несчастьи наших лучших друзей
мы всегда находим что-нибудь такое, что нам не неприят-
но". Обычные, "так называемые" друзья еле могут пода-
вить в таких случаях легкую довольную улыбку. -- Очень
немногое может столь безошибочно привести людей в хоро-
шее настроение, как рассказ о значительном несчастии,
недавно нас постигшем, или откровенное признание в ка-
кой-либо личной слабости. -- Характерно!
Как ни трудно в этом признаться, но разлука, дол-
гое отсутствие наносят ущерб всякой дружбе. Люди, кото-
рых мы не видим, будь это хоть ближайшие друзья, "высы-
хают" с течением лет в нашей памяти в абстрактные поня-
тия, в силу чего наше участие к ним все более и более
становится только рассудочным, длящимся лишь в силу
привычки; участие живое и глубокое остается на долю
тех, кто у нас перед глазами, хотя бы то были любимые
животные. Настолько подчинен человек внешним чувствам!
Здесь оправдываются слова Гете (Tasso 4, с.4):
"Настоящее -- могущественное божество".
Друзья дома большею частью вполне заслуживают свое
название, так как они действительно больше привязаны к
дому, нежели к хозяину, в этом отношении они больше по-
хожи на кошек, чем на собак.
Искренно друзья только называют себя друзьями;
враги же искренни и на деле; поэтому их хулу следует
использовать в целях самопознания, так как мы принимаем
горькое лекарство.
Будто так трудно найти друга в нужде? Наоборот:
едва мы успели подружиться с кем-нибудь, он тотчас же
оказывается в нужде и уже целится перезанять у нас.
34) Как наивен тот, кто мнит, будто выказать ум и
предрассудок -- это хорошее средство к тому, чтобы нра-
виться в обществе. Напротив, в подавляющем большинстве
людей эти свойства возбуждают только ненависть и злобу,
тем более горькую, что они не дерзают открыто указать
на ее причину, которую они стараются скрыть даже от са-
мих себя. Происходит это следующим образом. Если
кто-либо замечает и чувствует значительное духовное
превосходство в том, с кем он разговаривает, то он де-
лает про себя и не вполне сознательно вывод, что его
собеседник в такой же мере заметил и ощутил ограничен-
ность его ума. Это предположение вызывает в нем горькую
злобу и ненависть (см. Мир как воля и представление, т.
II, цитированные слова д-ра Джонсона и Мерка -- друг
юности Гете). Грациан справедливо заметил (oraculo ma-
nual у arte prudencia 240): "единственное средство дос-
тичь полного спокойствия -- это облечься в шкуру скром-
нейшего животного". Выказывать свой ум и разум -- это
значит косвенным образом подчеркивать неспособность и
тупоумие других. К тому же пошлая натура всегда возму-
щается при виде своего антипода и роль подстрекателя в
этом возмущении играет зависть. На каждом шагу можно
наблюдать, что удовлетворение тщеславия -- наивысшее
наслаждение для людей, но возможно оно лишь через срав-
нение себя с другими.
Никакими достоинствами человек не гордится так,
как духовными, так как только ими обусловлено превос-
ходство над животными29. Выказать свое решительное пре-
восходство над ним в этом отношении, вдобавок, при сви-
детелях, -- это, конечно, величайшая дерзость, требую-
щая отмщения; оно, вероятно, и станет искать случая от-
метить нам посредством оскорбления, перейдя таким обра-
зом из области разума в область воли, где нет ни умных,
ни неумных. Поэтому, в то время, как сословие и богатс-
тво всегда могут рассчитывать на уважение общества, --
духовные достоинства не могут и надеяться на это; в
лучшем случае их игнорируют, иначе же на них смотрят
как на своего рода нахальство или как на нечто, приоб-
ретенное недозволенным путем, чем обладатель к тому же
дерзает гордиться; за это каждый желал бы как-нибудь
его унизить и ждет только удобного случая. Едва ли даже
самым скромным, тихим поведением удастся вымолить про-
щение за свое духовное превосходство. Сади говорит, что
в Гулистане (пер. Графа, стр. 146): "Знайте, что нера-
зумный питает в сто раз больше ненависти к разумному,
чем этот -- к нему". Напротив, духовная ограниченность
-- это отличная рекомендация. То, что для тела теплота,
то для духа -- ощущение своего превосходства, и поэтому
каждый стремится приблизиться к субъекту, вызывающему
это ощущение, -- притом столь же инстинктивно, как к
печке, или на солнечный свет. Ощущение это доставит для
мужчины тот, кто ниже его по духовным качествам, для
женщины -- та, кто уступает ей в красоте. Выказать пред
иными людьми, хотя бы и непритворно, что уступаешь им
по духу -- не так-то легко. Напротив, недурная девушка
часто с сердечнейшей приязнью относится к ужаснейшему
уроду. Физические достоинства в мужчине не очень важны,
хотя, правда, что приятнее беседовать с тем, кто ниже
нас ростом, чем с тем, кто выше. Мужчинам нравятся глу-
пые и невежественные, женщинам -- дурные собой; этим
последним приписывают обычно доброе сердце; ведь всегда
необходимо как-нибудь обосновать пред другими и пред
самим собою свою симпатию. Именно поэтому всякое духов-
ное преимущество является изолирующим свойством; его
ненавидят, избегают и в свое оправдание наделяют его
обладателя всякими недостатками30. -- Точно такую же
роль играет у женщин красота: очень красивые девушки не
находят себе не только подруг, но и приятельниц. Места
компаньонки им и искать не стоит: при первом же их по-
явлении лицо хозяйки дома хмурится: ей нет никакого
расчета оттенять чужою красотою безобразие своих доче-
рей или собственное. -- Совершенно иначе обстоит дело с
преимуществами в чине, ибо они, в отличие от личных
достоинств влияют не в силу контраста, а подобно тому,
как цвет окружающего влияет на лицо, т. е. путем отра-
жения.
35) В нашем доверии к людям главную роль весьма
часто играют леность, себялюбие и тщеславие; леность --
тогда, когда, не желая собственными силами исследовать,
следить или делать что-либо, -- мы предпочитаем верить
другому; себялюбие -- когда потребность говорить о на-
ших личных делах вынуждает нас исповедаться; тщеславие
-- когда дела наши таковы, что мы ими гордимся. -- И
тем не менее мы требуем, чтобы наше доверие ценили!
Наоборот -- не следовало бы сердиться на недове-
рие: ведь недоверие -- это апофеоз честности, искреннее
признание ее чрезвычайной редкости, вследствие коей она
принадлежит к числу вещей; в существовании которых люди
сомневаются.
36) Одну из основ вежливости -- главной китайской
добродетели -- я указал в моей "Этике"; другая основа
ее заключается в следующем. -- Вежливость -- это молча-
ливое соглашение игнорировать и не подчеркивать друг в
друге моральную и умственную нищету, благодаря чему эти
свойства к обоюдной выгоде несколько стушевываются.
Вежливость -- это благоразумие; следовательно, не-
вежливость -- глупость; без нужды, из одной удали нажи-
вать себе ею врагов -- это такое же безумие, как под-
жечь собственный дом. Вежливость -- подобно жетонам в
игре -- заведомо фальшивая монета; скупиться на нее --
значит выказать свою глупость, щедро раздавать ее --
вполне разумно. У всех наций письма кончаются: -- votre
trиs humble serveteur -- your most obedient servant --
suo devotissimo servo -- одни немцы пропускают слово
"слуга", говоря, что это, дескать, ложь. -- Кто, одна-
ко, доводит вежливость до того, что жертвует ради нее
реальными интересами, тот подобен тому, кто стал бы
настоящие золотые менять на жетоны. -- Как воск, твер-
дый и ломкий по природе, становится в тепле столь мяг-
ким, что способен принять любую форму, так и самых уг-
рюмых, сердитых людей можно посредством вежливости и
любезности сделать сговорчивыми и веселыми. -- Словом,
-- вежливость для человека -- это то же, что тепло для
воска.
Правда, быть вежливым -- задача трудная в том от-
ношении, что приходится выказывать величайшее почтение
ко всем людям, из коих большинство этого не заслужива-
ет, и симулировать живейшее участие в них, в то время
как нам хотелось бы вовсе о них не думать. Сочетать
вежливость с гордостью -- это величайшее искусство.
Нас гораздо меньше возмущали бы оскорбления, сво-
дящиеся всегда, в сущности, к изъявлению неуважения,
если бы, с одной стороны, мы не имели преувеличенного
представления о наших достоинствах и ценности, т. е. не
были бы непомерно горды, и с другой -- дали бы себе от-
чет, как каждый в глубине души думает обычно о других и
ценит их. Какой резкий контраст получился бы между ще-
петильностью большинства в отношении самых слабых наме-
ков на критику их действий, и тем, что они услышали бы,
подслушав разговоры добрых знакомых! -- Следовало бы
помнить, что обычная вежливость -- это только улыбающа-
яся маска; тогда мы не поднимали бы скандала каждый
раз, как она сдвинется или будет снята на минуту; и что
если человек становится грубым, то этим он только ски-
дывает одежду и показывается в естественном виде. Прав-
да, как и большинство нагих людей, он будет выглядеть
весьма неприглядно,
37) Не следует брать во всех своих действиях при-
меры с других, так как положение, обстоятельства и от-
ношения никогда не бывают тождественны, и различия в
характере придают разный оттенок поступкам; потому,
"когда двое поступают одинаково -- получается все-таки
не одно и то же". Следует по зрелом размышлении и осно-
вательном обсуждении, действовать сообразно со своим
характером. Оригинальность необходима даже в практичес-
кой жизни: иначе наши действия не будут отвечать тому,
чем мы являемся на самом деле.
38) Не следует оспаривать чужих мнений: надо пом-
нить, что, если бы мы захотели опровергнуть все абсур-
ды, в какие люди верят, то на это не хватило бы и Мафу-
саилова века.
Следует воздерживаться в беседе от всяких крити-
ческих, хотя бы и доброжелательных замечаний: обидеть
человека -- легко, исправить же его -- трудно, если не
невозможно.
Если бессмыслицы, какие нам приходится выслушивать
в разговоре, начинают сердить нас, надо вообразить, что
это разыгрывается комическая сцена между двумя дурака-
ми; это испытаннейшее средство. -- Кто явился на свет с
целью серьезно поучать людей великим истинам, тот может
считать себя счастливым, если останется цел.
39) Кто хочет, чтобы его мнение было принято, дол-
жен высказывать его спокойно и беспристрастно. Ибо вся-
кая страстность вытекает из воли и ей именно, а не ра-
зуму, холодному по своей природе, припишут это мнение.
Так как главное в человеке -- воля, разум же -- втори-
чен, произволен, то скорее подумают, что данное сужде-
ние вытекло из возбуждения воли, чем то, что это воз-
буждение обусловлено данным суждением.
40) Не следует хвалить самого себя, даже если име-
ешь на это полное право. Ибо тщеславие так заурядно, а
заслуга -- столь исключительная вещь, что как только
людям покажется, будто мы, хотя бы косвенно, хвалим се-
бя, -- каждый готов прозакладывать сто против одного,
что в нас говорит тщеславие, у которого не хватает ра-
зумности понять смешную сторону хвастовства. Однако,
при всем том Бэкон Веруламский был, пожалуй, прав, го-
воря, что как от клеветы, так и от хвастовства "всегда
что-нибудь да останется" и потому советовал пользовать-
ся им в умеренной дозе.
41) Если подозреваешь кого-либо во лжи, притво-
рись, что веришь ему; тогда он наглеет, лжет грубее и
попадается. Если в его словах проскользнула истина, ко-
торую он хотел бы скрыть, -- притворись неверящим;
подстрекаемый противоречием, он выскажет и остальную
часть скрываемой истины.
42) На все наши личные дела следует смотреть, как
на тайны; надо оставаться совершенно неизвестным для
своих знакомых за пределами того, что они сами видят.
Осведомленность их в невиннейших вопросах может ког-
да-нибудь, при случае оказаться для нас весьма невыгод-
ной.
Вообще, лучше обнаруживать свой ум в молчании, не-
жели в разговорах. Молчание присуще благоразумию, слова
-- тщеславию. Случаи к тому и другому одинаково часты;
но мы часто предпочитаем мимолетное удовлетворение,
доставляемое словами, той прочной пользе, какую прино-
сит молчание. Следовало бы даже отказывать себе в том
облегчении, какое для живых людей доставляет разговор с
самим собой вслух, -- дабы это не вошло в привычку;
ведь этим путем мысль так сближается, сродняется со
словом, что и разговор с другими постепенно переходит в
мышление вслух; благоразумие же требует, чтобы между
нашими думами и нашими речами всегда была непроходимая
пропасть.
Иногда мы полагаем, что другие абсолютно не могут
поверить чему-либо, касающемуся нас, на самом же деле
они в этом не сомневаются; если же мы сами постараемся
навести на это их подозрение, тогда они, наверное, это-
му не поверят. Часто мы выдаем себя лишь тем, что пола-
гаем, будто этого невозможно не заметить; так же, как
мы бросаемся с высоты благодаря головокружению, т. е.
рассчитывая, что тут невозможно надолго удержаться, а
сохранять равновесие -- это такая тяжелая пытка, что ее
лучше прекратить, хотя бы кинувшись вниз.
С другой стороны, следует знать, что люди, даже
те, которые вообще не отличаются особенной проницатель-
ностью, великолепно разбираются в чужих личных обстоя-
тельствах, и способны при одной только данной решать
самые запутанные задачи Так что, если расскажешь им ка-
кое-либо случившееся событие, выпуская все имена и дру-
гие указания на действующих лиц, то надо остерегаться и
не включать в рассказ какого-нибудь положительного и
специфического обстоятельства, как бы ничтожно оно ни
было, напр., не указывать места, времени или имени ка-
кого-либо побочного лица или еще чего-нибудь, что может
находиться в непосредственной связи с самим событием:
этим м-ы даем им известную положительную величину, из
которой их математическая проницательность сумеет вы-
вести и все остальное. Любопытство возбуждается при
этом так сильно, что воля с его помощью подчиняет себе
и подгоняет разум, который и добивается решения самых
трудных задач. Насколько люди невосприимчивы и равно-
душны к общим истинам, настолько же они жадны до инди-
видуальных явлений.
По этим-то причинам молчание настойчиво рекомендо-
валось всеми учителями житейской мудрости, приводившими
в его защиту разнообразнейшие аргументы. Поэтому я могу
ограничиться вышесказанным; приведу лишь несколько
арабских изречений, особенно метких и к тому же мало
кому известных. "Чего не должен знать твой враг, -- то-
го не говори и другу". "Пока я скрываю свою тайну, --
она моя пленница; как только я ее выдам, я становлюсь
ее пленником". "Плод дерева молчания -- мир".
43) Лучше всего помещены те деньги, которые у нас
украдены: ведь мы за них непосредственно приобрели бла-
горазумие.
44) Не следует по возможности ни к кому питать
неприязни, но зато хорошенько примечать и хранить в па-
мяти поступки каждого, чтобы сообразно с ними опреде-
лить его ценность, хотя бы по отношению к нам, и согла-
совать с этим наше поведение и обращение с ним, --
всегда памятуя о неизменяемости характера: забыть ка-
кую-либо скверную черту человека -- это все равно, что
выбросить трудом добытые деньги. -- Таким образом мы
избежим глупой доверчивости и неразумной дружбы.
"Ни любить, ни ненавидеть" -- такова первая поло-
вина житейской мудрости; вторая ее половина: "ничего не
говорить и никому не верить". Правда, что охотно отвер-
нешься от того мира, который вызывает необходимость в
этих, а равно и в последующих правилах.
45) Обнаруживать злобу или ненависть словами или
выражением лица -- бесполезно, опасно, неразумно, смеш-
но и, наконец, пошло. Злобу или ненависть нельзя обна-
ружить иначе, как действием. Это удастся тем лучше, чем
основательнее мы воздерживались от первого. Ядовитыми
бывают лишь животные, имеющие холодную кровь.
46) Старинное правило светских людей: parler sans
accent. -- "говорить без выражения" означает, что сле-
дует предоставлять уму собеседников разбирать то, что
мы сказали: ум их медлителен, и пока он справится с на-
шими словами, мы успеем уйти далеко. Напротив, "гово-
рить с выражением" -- значит, обращаться к чувству -- и
тогда происходит обратное. Иному можно без непосредс-
твенной опасности наговорить поразительной ерунды, лишь
бы все было сказано вежливо и дружеским тоном.
Г. Наше отношение к общему ходу мировых событий и
к судьбе
47) В какие бы формы не облекалась человеческая
жизнь, элементы ее всегда одни и те же, и потому сама
она в существенных чертах всюду одинакова, протекает ли
она в лачуге, при дворе, в монастыре или в полку. Как
бы разнообразны ни были события, происшествия, удачи и
неудачи жизни, все же они напоминают кондитерские пече-
ния: им приданы разнообразнейшие замысловатые формы, но
все они сделаны из одного теста; так же и события, про-
исшедшие с одним, похожи на происшествия в жизни друго-
го гораздо более, чем это нам кажется во время рассказа
о них. События нашей жизни похожи на картины в калей-
доскопе, где при каждом обороте мы видим нечто новое;
на самом же деле -- это все одно и то же.
48) Древний мудрец заметил совершенно справедливо,
что есть три мировых силы: разум, сила и счастье. Я по-
лагаю, что последняя сила -- самая могущественная. Наш
жизненный путь можно уподобить пути корабля. Судьба --
то благосклонная, то недружелюбная -- играет роль вет-
ра, то быстро подвигая нас вперед, то отбрасывая далеко
назад, причем наши усилия и действия могут лишь слабо
бороться с нею. Наши усилия играют роль весел; лишь
только благодаря долгой работе на них нам удается прод-
винуться несколько вперед, как внезапный порыв ветра
настолько же отбрасывает нас назад. Если же ветер бла-
гоприятен, то он так быстро двигает нас, что в веслах
нет надобности. Это могущественное влияние счастья не-
подражаемо выражено в испанской пословице: "достань
счастье для твоего сына и тогда смело кидай его в мо-
ре".
Правда, что случай -- это злая сила, подпадать под
влияние которой следует по возможности реже. И однако,
кто тот единственный благодетель, который, даруя нам
что-либо, ясно дает понять при этом, что мы не можем
предъявлять никаких прав на его дары, что этим дарам мы
обязаны отнюдь не собственным достоинствам, а исключи-
тельно его милости и доброте, и что именно в этом мы
можем почерпнуть радостную надежду и впредь получать
некоторые незаслуженные блага? Благодетель этот -- слу-
чай, умеющий с царственным величием убедить, что любая
заслуга бессильна и ничего не значит пред его милостью
или гневом.
Когда оглядываешься на свой жизненный путь, обоз-
реваешь запутанные, как в лабиринте, ходы его и видишь,
как много счастья нами упущено и сколько несчастий нав-
лечено нами же, то легко можно зайти слишком далеко в
упреках самому себе. Но ведь жизнь наша не всецело
строится нами самими, а есть продукт двух факторов, а
именно: ряда событий и совокупности наших решений; оба
эти фактора постоянно скрещиваются между собою, меняя
друг друга. К тому же в том и в другом наш горизонт
крайне ограничен: мы не можем заранее предугадать наши
решения, а тем паче предвидеть грядущие события; из тех
и других нам известны только те, которые совершаются в
данный момент. Поэтому, пока наша цель далека, мы не
можем держать путь прямо на нее, в лучшем случае можем
направляться лишь приблизительно в ее сторону, часто
прибегая к лавированию. Все, что мы можем сделать --
это принимать решения, сообразуясь с условиями данного
момента, в надежде, что удастся остановиться на таком
решении, которое приведет нас ближе к главной цели. Та-
ким образом, внешние события и наши главнейшие намере-
ния -- это две силы, действующие в разных направлениях,
диагональ же их -- это наш жизненный путь. -- Теренций
сказал: "с жизнью человеческой то же, что с игрою в
кости: если не выпадет та, какую мы желали, то надо ис-
пользовать ту, которая выпала" (вероятно, он имел в ви-
ду что-либо вроде игры в триктрак). Короче говоря --
судьба тасует карты, а мы играем. Но удобнее всего по-
яснить мое воззрение в этом вопросе следующим сравнени-
ем. Жизнь подобна игре в шахматы: мы создаем известный
план, но он находится в зависимости от того, что угодно
будет сделать партнеру в игре, и судьбе -- в жизни. Из-
менения, происходящие вследствие этого с нашими плана-
ми, обыкновенно настолько значительны, что при самом
исполнении от плана сохраняются несколько основных
черт.
Впрочем, в нашей жизни есть еще нечто, что важнее
всего этого. Это та весьма тривиальная, часто подтверж-
дающаяся истина, что мы нередко бываем глупее, чем по-
лагаем; напротив, оказаться умнее, чем нам казалось --
это открытие чрезвычайно редкое и возможно лишь впос-
ледствии, задним числом. В нас есть нечто поумнее голо-
вы. В важных вопросах, в серьезнейших жизненных делах
мы действуем не столько по ясному сознанию того, что
правильно, а по некоему внутреннему импульсу, пожалуй,
даже инстинкту, коренящемуся в последних глубинах наше-
го "я" -- и лишь позже подгоняем наш образ действий к
ясным, хотя и неглубоким, приобретенным, а то и просто
позаимствованным понятиям, под общие правила, чужие
примеры и т. д.; недостаточно усваивая, что нельзя всех
подгонять под одну мерку, мы часто бываем несправедливы
к самим себе. Лишь к концу выясняется, кто был прав, а
потому, только счастливо достигнув старости, мы способ-
ны обсудить объективную и субъективную сторону вопроса.
Быть может, этот внутренний импульс руководит не-
заметно для нас пророческими снами, забываемыми при
пробуждении, которые именно потому, что не доходят до
нашего сознания, сообщают жизни ту равномерность, то
драматическое единство, какого не могло бы ей придать
столь шаткое, неуверенное и часто меняющееся мозговое
сознание, и вследствие коего, напр. тот, кто призван к
какой-либо великой деятельности, уже с юности втайне
ощущает в себе это призвание и трудится для воплощения
его подобно пчеле, строящей улей; для рядового же чело-
века этот импульс служит инстинктивным самосохранением,
без которого человек погиб бы. -- Действовать по абс-
трактным принципам -- трудно и удается лишь после дол-
гого упражнения, да и то не всегда; к тому же сами
принципы часто несостоятельны. Зато у каждого есть из-
вестные врожденные конкретные принципы, вошедшие ему в
плоть и кровь и составляющие результат всех его размыш-
лений, ощущений и желаний. Он сам не знает их обычно in
abstracto, и лишь озираясь на прошедшее, виды, что он
им всегда следовал и был управляем ими, как невидимыми
нитями. Смотря по тому, каковы эти принципы, они дают
человеку счастье или горе.
49) Следовало бы всегда иметь в виду влияние вре-
мени, и изменчивость вещей, и потому, переживая что-ли-
бо в настоящем, тотчас же воображать противоположное
этому -- т. е. в счастье вспоминать о беде, в дружбе --
о вражде, в хорошую погоду -- о дурной, в любви -- о
ненависти, при доверчивости -- об измене и раскаянии,
-- и наоборот. В этом заключается неиссякаемый источник
житейской мудрости: мы во всем были бы осторожны и не
так легко вдавались в обман; в большинстве случаев этим
мы только предваряли бы действие времени. -- Но, пожа-
луй, нет ни одного знания, для которого опыт был бы так
необходим, как для правильной оценки непостоянства и
изменчивости вещей. Так как каждое состояние, пока оно
длится, необходимо и существует с полным правом, то нам
кажется, что каждый год, каждый месяц, каждый час сох-
ранит навеки это право на существование. Но на деле он
его не удерживает, и вечным оказывается лишь изменяе-
мость. Тот умен, кого не обманывает кажущееся постоянс-
тво, и кто к тому предвидит направление, в каком прои-
зойдут ближайшие изменения31. Если же, напротив, люди
считают обычно временное положение вещей или данное те-
чение событий постоянным, то это происходит оттого, что
имея пред глазами следствия, они не видят причин, а в
них-то именно и кроется зародыш предстоящих изменений,
всецело отсутствующий в действии, которое только людям
и понятно. Основываясь на этом действии, они предпола-
гают, что раз неизвестные им причины смогли произвести
эти действия, то они способны также сохранить их в не-
изменном виде. При этом люди выгадывают в том, что если
они ошибаются, то всегда сообща: а потому и являющиеся
следствием ошибки несчастья постигают их всегда вместе,
тогда как мыслящая голова, раз ошибшись, должна в оди-
ночестве нести ответственность. -- Кстати сказать, в
этом -- подтверждение моего тезиса, что ошибка всегда
заключается в выводе причины из следствия (см. Мир как
воля и пр., т. I).
Однако, предварять время следует лишь теоретичес-
ки, предвидением его действия, но не практически, не
забегая вперед, не требуя раньше времени того, что
должно придти со временем. Тот, кому вздумается так
поступать, испытает, что нет злейшего, более беспощад-
ного ростовщика, как именно время, и что если требовать
с него уплаты до срока, то оно возьмет за это большие
проценты, чем жиды. Можно, напр., негашеной известью и
жарою настолько ускорить рост дерева, что оно в нес-
колько дней даст листву, расцветет и принесет плоды; но
после этого оно погибает. -- Если юноша в 18 лет будет
вести, хотя бы всего несколько недель, такую интенсив-
ную половую жизнь, какая нормальна лишь в тридцатилет-
нем возрасте, то время, пожалуй, даст ему аванс, но за
это придется заплатить частью сил последующих лет жиз-
ни. -- Существуют болезни, от которых основательно мож-
но излечиться лишь дав им возможность протекать своим
порядком, отчего они исчезают сами собою, не оставляя
никаких следов. Если же мы желаем выздороветь именно
сейчас, то время и здесь принуждено будет дать нам
аванс, и болезнь проходит, но проходит ценою слабости и
хронического недомогания на всю жизнь. -- Если в воен-
ное время или во время смуты нужны деньги, нужны тотчас
же, немедленно, именно сейчас, то приходится продавать
недвижимое имущество или государственные бумаги за 1/3
их цены, а то и еще дешевле, тогда как предоставив
действовать времени, переждав несколько лет, мы получи-
ли бы за них настоящую цену; но и тут мы вынуждаем у
времени аванс. -- Или, напр., нужны деньги для далекого
путешествия; за один или два года эту сумму можно было
бы скопить из доходов; но ждать не хочется, нужную сум-
му мы занимаем или берем ее из капитала; опять-таки
время дает аванс. Процентом оказывается запутанность
кассы, постоянный и все возрастающий дефицит, от кото-
рого уже не отделаться. -- Таково ростовщичество време-
ни -- каждый, кто не ждет, становится его жертвой. Ус-
корять мирное течение времени -- предприятие, обходяще-
еся очень дорого. Остерегайтесь задолжать времени про-
центы.
50) Характерная, весьма часто сказывающаяся в обы-
денной жизни разница между заурядными и умными людьми
заключается в том, что первые, обсуждая и оценивая воз-
можные опасности всегда справляются и принимают в рас-
чет только то, что уже произошло в этом отношении; вто-
рые же, наоборот, обсуждают что могло бы случиться, па-
мятуя испанскую пословицу: "что не случается за целый
год, то может произойти в несколько минут". Впрочем,
это вполне естественно: чтобы охватить взглядом то, что
может случиться, для этого нужен разум, -- то, что уже
случилось, нуждается, чтобы быть понятным, в одних лишь
чувствах.
Нашей заповедью должно быть следующее: приноси
жертву злым духам. Т. е. не следут отступать пред из-
вестной затратой труда, времени, удобств, денег и пред
лишениями, если этим можно закрыть доступ грядущей беде
и устроить так, чтобы чем больше была беда, тем меньше
и отдаленнее была бы ее вероятность. Самая наглядная
иллюстрация к этому правилу -- это страховая премия;
она -- жертва, открыто и всеми приносимая на алтарь
злому духу.