11. ЗВЕРИ В РЕШЕТЕ
Ехал мужик с решетом и уронил его, а решето покатилось и вверх донышком поворотилось. Шетит муха и говорит: «Хорош терем, пригож терем». И села в него. Летит комар и говорит: «Хорош терем, пригож терем, кто в этом терему живет?» – «Муха-полетуха, а ты кто?» – «Я комар-пищеляга». – «Так полезай сюда». Бежит мышь и говорит: «Хорош терем, пригож терем, кто тут живет?» – «Муха-полетуха, комар-пищеляга, а ты кто?» – «Я мышь-торочайка».– «Так полезай сюда». Идет заяц и говорит: «Хорош терем, пригож терем, кто тут живет?» – «Муха-полетуха, комар-пищеляга и мышь-торочайка, а ты кто?»–-«Я заяц-полевая прикраса». – «Так полезай сюда». Бежит волк и говорит: «Хорош терем, пригож терем, кто в нем живет?» – «Муха-полетуха, комар-пищеляга, мышь-торочайка » заяц-полевая прикраса, а ты кто?» – «А я из-за куста хам» – «Так полезай сюда». Валит медведь и рычит: «Хорош терем, пригож терем, кто в этом терему живет?»–«Муха-полетуха, комар-пищеляга, мышь-торочайка, заяц-полевая прикраса и из-за куста хам, а ты кто?» – «Я нагнет», взял всех и раздавил в решете.
12. КАК БЫК СТРОИЛ ИЗБУ
Жил старик да старуха со своим сыном. Вздумали они женить сына. Было у них скота много. Старик и говорит: «Давай, старуха, заколем к свадьбе быка». Бык узнал, что его колоть хотят, взмычал да и убежал в лес. Старик и говорит: «Давай колоть свинку». Свинка узнала, что ее колоть хотят, взревела и убежала в лес. «Давай, говорит старик, колоть барана». Баран взблеял и убежал в лес. «Ну, так давайте, говорит старик, колоть петуха». Петух пропел и убежал в лес. В лесу сбежались все вместе. Бык и говорит: «Давайте строить фатеру». Свинья говорит: «Мне тепло будет под выскирем». Баран говорит: «Мне тепло будет за вересом». Петух говорит: «Я улечу на елку, на елке тепло». Один бык думает строить. Стал он таскать колодины да вершины и сделал избушку и стал жить в ней. Стало холодно. Пришла проситься к быку свинья и говорит: «Пусти, быча, пожить меня». Бык и говорит. «Видишь, выстроить так нет, а жить так пришла, не пущу. Свинья говорит: «Не пустишь, так я подрою стену и изба твоя свалится». Бык и говорит: «Ну, так живи». Свинья стала жить с быком. Пришел баран и говорит: «Пусти, быча, пожить». Бык говорит: «Не пущу». Баран говорит: «Я разбегусь да толкну и избу твою» спихну». Бык и говорит: «Ну, живи и ты». Потом пришел петух и говорит: «Пусти, быча. пожить». Бык говорит: «Не пущу». Петух сказал: «Я на потолке разгреблю землю, мне и на потолке будет тепло». Бык думает, петух на потолке разгребет, всю избу доведет, не станет тепло держаться, бык и говорит: «Ну, живи», – и петух стал вместе жить.
13. ИВАНУШКА-ДУРАЧОК
Был-жил старик со старухою; у них было три сына: двое – умные, третий – Иванушка-дурачок. Умные-то овец в поле пасли, а дурак ничего не делал, все на печке сидел да мух ловил. В одно время наварила старуха Аржаных клецок и говорит дураку: «На-ка, снеси эти клецки братьям; пусть поедят». Налила полный горшок и дала ему в руки; побрел он к братьям. День был солнечный; только вышел Иванушка за околицу, увидал свою тень сбоку и думает: «Что это за человек со мной рядом идет, ни на шаг не отстает? Верно, клецок захотел?» И начал он бросать на свою тень клецки, так все до единой и повыкидал; смотрит, а тень все сбоку идет. «Эка ненасытная утроба!» – сказал дурачок с сердцем и пустил в нее горшком – разлетелись черепки в разные стороны.
Вот приходит с пустыми руками к братьям: те его спрашивают: «Ты, дурак, зачем?»– «Вам обед принес».– «Где же обед? Давай живее».– «Да, вишь, братцы, привязался ко мне дорогою незнамо какой человек, да все и поел!» – «Какой-такой человек?» – «Вот он! И теперь рядом стоит!» Братья ну его ругать, бить, колотить; отколотили и заставили овец пасти, а сами ушли на деревню обедать.
Принялся дурачок пасти: видит, что овцы разбрелись по полю, давай их ловить да глаза выдирать; всех переловил, всем глаза выдолбил, собрал стадо в одну кучу и сидит себе радехонек, словно дело сделал. Братья пообедали, воротились в поле. «Что ты, дурак, натворил? Отчего стадо слепое?» – «Да почто им глаза-то? Как ушли вы, братцы, овцы-то врозь рассыпались; и я придумал: стал их ловить, в кучу собирать, глаза выдирать; во как умаялся!» – «Постой, еще не так умаешься!»– говорят братья и давай угощать его кулаками, порядком-таки досталось дураку на орехи.
Ни много, ни мало прошло времени, послали старики Иванушку-дурачка в город к празднику по хозяйству закупать. Всего закупил Иванушка: и стол купил, и ложек, и чашек, и соли; целый воз навалил всякой всячины. Едет домой, а лошаденка была такая, знать, неудалая, везет – не везет! «А что, – думает себе Иванушка, – ведь у лошади четыре ноги, и у стола тож четыре; так стол-от и сам добежит». Взял стол и выставил на дорогу. Едет, едет, близко ли, далеко ли, а вороны так и вьются над ним да все каркают. «Знать, сестрицам поесть – покушать охота, что так раскричались!» – подумал дурачок; выставил блюда с яствами наземь и начал потчевать; «Сестрицы-голубушки, кушайте на здоровье!» А сам все вперед да вперед подвигается.
Едет Иванушка перелеском; по дороге все пни обгорелые. «Эх, – думает, – ребята-то без шапок; ведь озябнут сердечные!» Взял понадевал на них горшки да корчаги. Вот доехал Иванушка до реки, давай лошадь поить, а она не пьет. «Знать, без соли не хочет!» – и ну солить воду. Высыпал полон мешок соли, лошадь все не пьет. «Что ж ты не пьешь, волчье мясо! Разве задаром я мешок соли высыпал?» Хватил ее поленом, да прямо в голову, и убил наповал. Остался у Иванушки один кошель с ложками, да и тот на себе понес. Идет, ложки позади так и брякают, бряк, бряк, бряк! А он думает, что ложки-то говорят: «Иванушка-дурак!»– Бросил их и ну топтать да приговаривать: «Вот вам Иванушка-дурак! Вот вам Иванушка-дурак! Еще вздумали дразнить, негодные!»
Воротился домой и говорит братьям: «Все искупил, братики!» «Спасибо, дурак, да где ж у тебя закупки-то?» «А стол-то бежит, да, знать, отстал, из блюд сестрицы кушают, горш-ки да корчаги ребятам в лесу на головы понадевал, солью-то поиво лошади посолил, а ложки дразнятся – так я их на дороге покинул». «Ступай, дурак, поскорее, собери все, что разбросал по дороге». Иванушка пошел в лес, снял с обгорелых пней корчаги, повышибал днища и надел на батог корчаг с дюжину – всяких: и больших и малых. Несет домой. Отколотили его братья: поехали сами в город за покупками, а дурака оставили домовничать. Слушает дурак, а пиво в кадке так и бродит, так и бродит. «Пиво, не броди, дурака не дразни!» – говорит Иванушка. Нет, пиво не слушается; взял да и выпустил его из кадки, сам сел в корыто, по избе разъезжает да песенки распевает.
Приехали братья, крепко осерчали, взяли Иванушку зашили, в куль и потащили к реке. Положили куль на берегу, а сами пошли прорубь осматривать. На ту пору ехал какой-то барин мимо на тройке бурых; Иванушка и ну кричать: «Садят меня на воеводство судить да рядить, а я ни судить, ни рядить не умею!» – «Постой, дурак, – сказал барин, – я умею и судить и рядить; вылезай из куля!» Иванушка вылез из куля, зашил туда барина, а сам сел в его повозку и уехал из виду. Пришли братья, спустили куль под лед и слушают, а в воде так и буркает. «Знать, бурка ловит!»– проговорили братья и побрели домой. Навстречу им откуда ни возьмись едет на тройке Иванушка, едет да прихвастывает: «Вот-ста каких поймал я лошадушек! А еще остался там сивко – такой славный!» Завидно стало братьям, говорят дураку: «Зашивай теперь нас в куль да спускай поскорее в прорубь! Не уйдет от нас сивко...» Испустил их Иванушка-дурачок в прорубь и погнал домой пиво допивать да братьев поминать. Был у Иванушки колодец, в колодце рыба елец, а сказке конец.
14. МОРОЗКО
Жили-были старик да старуха. У старика со старухою было три дочери. Старшую дочь старуха не любила (она была ей падчерица), почасту ее журила, рано будила и всю работу на нее свалила. Девушка скотину поила-кормила, дрова и водицу в избу носила, печку топила, обряды творила, избу мела и все убирала еще до свету; но старуха и тут была недовольна и на Марфушу ворчала: «Экая ленивица, экая неряха! И голик-то не у места, и не так-то стоит, и сорно-то в избе». Девушка молчала и плакала; она всячески старалась мачехе уноровить и дочерям ее услужить; но сестры, глядя на мать, Марфушу во всем обижали, с нею вздорили и плакать заставляли: то им и любо было! Сами они поздно вставали, приготовленной водицей умывались, чистым полотенцем утирались и за работу садились, когда пообедают. Вот наши девицы росли да росли, стали большими и сделались невестами. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Старику жалко было старшей дочери; он любил ее за то, что была послушная да работящая, никогда не упрямилась, что заставят, то и делала, и ни в чем слова не перекорила; да не знал старик, чем пособить горю. Сам был хил, старуха ворчунья, а дочки ее ленивицы и упрямицы.
Вот наши старики стали думу думать: старик – как бы дочерей пристроить, а старуха – как бы старшую с рук сбыть. Однажды старуха и говорит старику: «Ну, старик, отдадим Марфушу замуж». – «Ладно», – сказал старик и побрел себе на печь; а старуха вслед ему: «Завтра встань, старик, ты пораньше, запряги кобылу в дровни и поезжай с Марфуткой; а ты, Марфутка, собери свое добро в коробейку да накинь белую исподку: завтра поедешь в гости!» Добрая Марфуша рада была такому счастью, что увезут ее в гости, и сладко спала всю ночку; поутру рано встала, умылась, богу помолилась, все собрала, чередом уложила, сама нарядилась, и была девка – хоть куды невеста! А дело-то было зимою, и на дворе стоял трескучий мороз.
Старик наутро, ни свет, ни заря запряг кобылу в дровни, подвел ко крыльцу; сам пришел в избу, сел на коник и сказал: «Ну, я все изладил!» – «Садитесь за стол да жрите!» – сказала старуха. Старик сел за стол и дочь с собой посадил; хлебница была на столе, он вынул челпан и нарушал хлеба и себе и дочери. А старуха меж тем подала в блюде старых щей и сказала: «Ну, голубка, ешь да убирайся, я вдоволь на тебя нагляделась! Старик, увези Марфутку к жениху; да мотри, старый хрыч, поезжай прямой дорогой, а там сверни с дороги-то направо, на бор, – знаешь, прямо к той большой сосне, что на пригорке стоит, и тут отдай Марфутку за Морозка», Старик вытаращил глаза, разинул рот и перестал хлебать, а девка завыла. «Ну, что тут нюни-то распустила! Ведь жених-то красавец и богач! Мотри-ка, сколько у него добра: все елки, мянды и березы в пуху; житье-то завидное, да и сам он богатырь!»
Старик молча уклал пожитки, велел накинуть шубняк и пустился в дорогу. Долго ли ехал, скоро ли приехал – не ведаю: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Наконец доехал до бору, своротил с дороги и пустился прямо снегом по насту; забравшись в глушь, остановился и велел дочери слезать, сам поставил под огромной сосной коробейку и сказал: «Сиди и жди жениха, да мотри – принимай ласковее». А после заворотил лошадь – и домой.
Девушка сидит да дрожит; озноб ее пробрал. Хотела она выть, да сил не было: одни зубы только постукивают. Вдруг слышит: невдалеке Морозко на елке потрескивает, с елки на елку поскакивает да пощелкивает. Очутился он и на той сосне, под коей девица сидит, и сверху ей говорит: «Тепло ли те, девица?» – «Тепло, тепло, батюшко-Морозушко!» Морозко стал ниже спускаться, больше потрескивать и пощелкивать. Мороз спросил девицу: «Тепло ли те, девица? Тепло ли те, красная?» Девица чуть дух переводит, но еще говорит: «Тепло, Морозушко! Тепло, батюшко!» Мороз пуще затрещал и сильнее защелкал и девице сказал: «Тепло ли те, девица? Тепло ли те, красная? Тепло ли те, лапушка?» Девица окостенела и чуть слышно сказала: «Ой, тепло, голубчик Морозушко!» Тут Морозко сжалился, окутал девицу шубами и отогрел одеялами.
Старуха наутро мужу говорит: «Поезжай, старый хрыч, да буди молодых!» Старик запряг лошадь и поехал. Подъехавши к дочери, он нашел ее живую, на ней шубу хорошую, фату дорогую и короб с богатыми подарками. Не говоря ни слова, старик все на воз сложил, сел с дочерью и поехал домой. Приехали домой, и девица бух в ноги к мачехе. Старуха изумилась, как увидела девку живую, новую шубу и короб белья. «Э, сука, не обманешь меня».
Вот спустя немного старуха говорит старику: «Увези-ка и моих-то дочерей к жениху; он их еще не так одарит!» Не скоро дело делается, скоро сказка сказывается. Вот поутру рано старуха деток своих накормила и как следует под венец нарядила и в путь отпустила. Старик тем же путем оставил девок под сосною. Наши девицы сидят да посмеиваются: «Что это у матушки выдумано – вдруг обеих замуж отдавать? Разве в нашей деревне нет и ребят! Неровен черт приедет, и не знаешь какой!»
Девушки были в шубняках, а тут им стало зябко. «Что, Параха? Меня мороз по коже подирает. Ну, как суженый-ряженый не приедет, так мы здесь околеем». – «Полно, Машка, врать! Коли рано женихи собираются; а теперь есть ли и обед на дворе». – «А что, Параха, коли приедет один, кого он возьмет?» – «Не тебя ли, дурище?» – «Да, мотри, тебя!»–«Конечно меня» – «Тебя! Полное тебе цыганить да врать!» Морозко у девушек руки ознобил, и наши девицы сунули руки в пазухи да опять за то же. «Ой ты, заспанная рожа, нехорошая тресся, поганое рыло! Прясть ты не умеешь, а перебирать и вовсе не смыслишь». – «Ох ты, хвастунья! А ты что знаешь? Только по беседкам ходить, да облизываться. Посмотрим, кого скорее возьмет!» Так девицы растабаривали и не в шутку озябли; вдруг они в один голос сказали: «Да кой хранци! Что долго нейдет? Вишь, ты посинела!»
Вот вдалеке Морозко начал потрескивать и с елки на елку поскакивать да пощелкивать. Девицам послышалось, что кто-то едет. «Чу, Параха, уж едет, да и с колокольцом». -«Поди прочь, сука! Я не слышу, меня мороз обдирает». – «А еще замуж нарохтишься!» И начали пальцы отдувать. Морозко все ближе да ближе: наконец очутился на сосне, над девицами. Он девицам говорит: «Тепло ли вам, девицы? Тепло ли вам, красные? Тепло ли, мои голубушки?» – «Ой, Морозко, больно студено! Мы замерзли, ждем суженого, а он, окаянный, сгинул». Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать и чаще пощелкивать. «Тепло ли вам, девицы? Тепло ли вам, красные?» – «Поди ты к черту! Разве слеп, вишь, у нас руки и ноги отмерзли». Морозко еще ниже спустился, сильно приударил и сказал: «Тепло ли вам, девицы?» – «Убирайся ко всем чертям в омут, сгинь, окаянный!» И девушки окостенели.
Наутро старуха мужу говорит; «Запряги-ка ты, старик, пошевенки: положи охапочку сенца да возьми шубное опахало. Чай, девки-то приозябли; на дворе-то страшный мороз! Да мотри, воровей, старый хрыч!» Старик не успел и перекусить, как был уж на дворе и на дороге. Приезжает за дочками и находит их мертвыми. Он в пошевенки деток свалил, опахалом закутал и рогожкой закрыл. Старуха, увидя старика издалека, навстречу выбегала и так его вопрошала: «Что детки?» – «В пошевных». Старуха рогожку отвернула, опахало сняла и деток мертвыми нашла.
Тут старуха, как гроза, разразилась и старика разбранила: «Что ты наделал, старый пес? Уходил ты моих дочек, моих кровных деточек, моих ненаглядных семечек, моих красных ягодок! Я тебе ухватом прибью, кочергой зашибу!» – «Полно, старая дрянь! Вишь, ты на богатство польстилась, а детки твои упрямицы! Коли я виноват? Ты сама захотела». Старуха посердилась, побранилась, да после с падчерицею помирилась и стали они жить да быть да добра наживать, а лиха не поминать. Присватался сусед, свадебку сыграли, и Марфуша счастливо живет. Старик внучат Морозком стращал и упрямиться не давал. Я на свадьбе был, мед-пиво пил, по усу текло, да в рот не попало.
15. ЧУДЕСНАЯ ДУДКА
Жил да был старик и старуха. У старика, у старухи не было ни сына, ни дочери. Вышел старик на улицу, сжал комочек снегу и положил на печку под шубу – и стала девочка Снежевиночка. Пошла она с девушками в лес по ягодки; кто больше всех наберет – той красный сарафан отец с матерью сошьют, ту прежде других замуж отдадут. Снежевиночка побольше всех набрала ягодок; подружки взяли ее да убили, под сосенкой схоронили, катышком укатали, блюдечком утрепали. Воротились в деревню; старик спрашивает:
«Где же моя дочка?» – «Она пошла иной дорогой, мы ее искали, искали, кликали-кликали, не могли дозваться; уж солнце село, а ее все нет! Не ночевать же нам в лесу!»...
На могиле Снежевиночки вырос камыш; шли бурлаки да и срезали и сделали дудочку. Пришли к старику, отцу Снежевиночки, да и заиграли, дудочка и говорит: «Ду-ду, ду-ду, батюшка! Ду-ду, ду-ду, свет родной! Ты не знаешь моего горя великого: как меня девушки убили из-за блюдечка, из-за ягодок. Они меня убили, под сосенкой схоронили, катышком укатали, блюдечком утрепали». Старик говорит: «Что за диво, дудочка камышевая, а слова будто живой человек выговаривает». Вот он напоил, накормил бурлаков и просит: «Отдайте мне эту дудочку». Бурлаки отдали. Говорит старик старухе: «Давай-ка разломим дудочку да посмотрим, что там в середке есть?» Как разломили дудочку – так и выскочила оттуда девочка Снежевиночка. Старик и старуха обрадовались, стали с ней жить да быть да колпаки кроить. Тебе дали, мне послали; вот и сказка вся, больше сказать нельзя.
16. ПЕРЫШКО ФИНИСТА ЯСНА СОКОЛА
Был-жил старик со старухою. У них было три дочери; меньшая была такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Раз собрался старике город на ярмарку и говорит: «Дочери мои любезные! Что вам надобно, приказывайте – все искуплю на ярмарке». Старшая просит: «Купи мне, батюшка, новое платье». Середняя: «Купи мне, батюшка, шалевой платочек». А меньшая говорит: «Купи мне аленький цветочек». Засмеялся старик над меньшею дочерью: «Ну что тебе, глупенькая, в аленьком цветочке? Много ли в нем корысти! Я тебе лучше нарядов накуплю». Только что ни говорил, никак не мог уговорить, ее: купи аленький цветочек– да и только.
Поехал старик на ярмарку, купил старшей дочери платье, середней – шалевой платок, а цветочка аленького во всем городе не нашел. Уж на самом выезде попадается ему незнакомый старичок – несет в руках аленький цветочек. «Продай мне, старинушка, твой цветок!»– «Он у меня не продажный, а заветный; буде младшая дочь твоя пойдет за моего сына – Финиста ясна сокола, так отдам тебе цветок даром». Призадумался отец: не взять цветочка – дочку огорчить, а взять – надо будет замуж ее выдать, и бог знает за кого. Подумал, подумал да таки взял аленький цветочек. «Что за беда! – думает. – После присватается, да коли нехорош, так и отказать можно!»
Приехал домой, отдал старшей дочери платье, середней шаль, меньшухе отдает цветочек и говорит: «Не люб мне твой цветочек, дочь моя любезная, больно не люб!» А сам шепчет ей потихоньку на ухо: «Ведь цветочек-то заветный был, а не продажный; взял я его у незнакомого старика с условием отдать тебя замуж за его сына, Финиста ясна сокола».– «Не печалься, батюшка, – отвечает дочка, – ведь он такой добрый да ласковый, ясным соколом летает по поднебесью, а как ударится о сырую землю – так и станет молодец молодцом!»– «Да ты разве его знаешь?» – «Знаю, знаю, батюшко! В прошлое воскресенье он у обедни был, все на меня смотрел; я и говорила с ним... ведь он любит меня, батюшка!» Старик покачал головой, посмотрел на дочь таково пристально, перекрестил ее и говорит: «Поди в светелку, дочка моя милая! Уж пора спать: утро вечера мудренее – после рассудим!» А дочка заперлась в светелке, опустила аленький цветочек в воду, отворила окошко, да и смотрит в синюю даль.
Откуда ни возьмись – взвился перед ней Финист ясный сокол, цветные перышки, впорхнул в окошечко, ударился об пол и стал молодцем. Девушка было испугалась; а потом как заговорил он с нею, и невесть как стало весело и хорошо на сердце. До зари они разговаривали– уж не ведаю о чем; знаю только, что как начало светать, Финист ясный сокол, цветные перышки, поцеловал ее, да и говорит: «Каждую ночь, как только поставишь ты аленький цветочек на окно, стану прилетать к тебе, моя милая! Да вот тебе перышко из моего крыла; если понадобятся тебе какие наряды, выйди на крылечко да только махни им в правую сторону – и вмиг перед тобой явится все, что душе угодно!» Поцеловал ее еще раз, обернулся ясным соколом и улетел за темный лес. Девушка посмотрела вслед своему суженому, затворила окно и легла почивать. С той поры каждую ночь лишь поставит она аленький цветочек на растворенное окошечко, прилетает к ней добрый молодец, Финист ясен сокол.
Вот наступило воскресенье. Старшие сестры стали к обедне наряжаться. «А ты что наденешь? У тебя и обновок-то нету!» – говорят младшей. Она отвечает: «Ничего, я и дома помолюсь!» Старшие сестры ушли к обедне, а меньшуха сидит у окна вся запачканная да смотрит на православный народ, что идет к церкви божией. Выждала время, вышла на крылечко, махнула цветным перышком в правую сторону, и откуда ни возьмись – явились перед ней и карета хрустальная, и кони заводские, и прислуга в золоте, и платья, и всякие уборы из дорогих самоцветных каменьев!
В минуту оделась красная девица, села в карету и понеслась в церковь. Народ смотрит да красоте ее дивуется. «Видно, какая-нибудь царевна приехала!» – говорят промеж себя люди. Как запели «Достойно», она тотчас вышла из церкви, села в карету и укатила назад. Люд православный вышел было поглазеть, куда она поедет; да не тут-то было! Давно и след простыл. А наша красавица лишь подъехала к своему крылечку, тотчас махнула цветным перышком в левую сторону; вмиг прислуга ее раздела, и карета из глаз пропала. Сидит она по-прежнему как ни в чем не бывало, да смотрит в окошечко, как православные из церкви по домам расходятся. Пришли и сестры домой. «Ну, сестрица, – говорят, – какая красавица была нонче у обедни! Просто загляденье, ни в сказке сказать, ни пером написать! Должно быть, царевна из иных земель приезжала – такая пышная, разодетая!»
Наступает другое и третье воскресенье; красная девица знай морочит народ православный, и сестер своих, и отца с матерью. Да в последний раз стала раздеваться и позабыла вынуть из косы бриллиантовую булавку. Приходят из церкви старшие сестры, рассказывают ей про царевну-красавицу, да как взглянут на сестру-меньшуху, а бриллиант так и горит у нее в косе. «Ах, сестрица! Что это у тебя? – закричали девушки. – Ведь точь-в-точь этакая булавка была сегодня на голове у царевны. Откуда ты достала ее?» Красная девица ахнула и убежала в свою светелку. Расспросам, догадкам, перешептываньям конца не было; а меньшая сестра молчит себе да потихоньку смеется.
Вот большие сестры стали замечать за нею, стали по ночам у светелки подслушивать, и подслушали один раз разговор ее с Финистом ясным соколом, а на заре своими глазами увидели, как выпорхнул он из окна и полетел за темный лес. Злые, видно, были девушки– большие сестрицы: уговорились они поставить на вечер потаенные ножи на окне сестриной светелки, чтобы Финист ясен сокол подрезал свои цветные крылышки. Вздумали – сделали, а меньшая сестра и не догадалась, поставила свой аленький цветочек на окно, прилегла на постель и крепко заснула. Прилетел Финист ясный сокол да как порхнет в окошко – и обрезал свою левую ножку, а красная девица ничего не ведает, спит себе так сладко, так спокойно. Сердито взвился ясен сокол в поднебесье и улетел за темный лес.
Поутру проснулась красавица, глядит во все стороны – уж светло, а добра молодца нет как нет! Как взглянет на окно, а на окне крест-накрест торчат ножи острые, и каплет с них алая кровь на цветок. Долго девица заливалась горькими слезами, много бессонных ночей провела у окна своей светелки, пробовала махать цветным перешком.– все напрасно! Не летит ни Финист ясен сокол, ни слуг не шлет! Наконец со слезами на глазах пошла она к отцу, выпросила благословение. «Пойду, – говорит, куда глаза глядят!» Приказала себе сковать три пары железных башмаков, три костыля железные, три колпака железные и три просвиры железные: пару башмаков на ноги, колпак на голову, костыль в руки, и пошла в ту сторону, откуда прилетел к ней Финист ясен сокол.
Идет лесом дремучим, идет через пни-колоды, уж железные башмаки истаптываются, железный колпак изнашивается, костыль ломается, просвира изглодана, а красная девица все идет да идет, а лес все чернее, все чаще. Вдруг видит: стоит перед ней чугунная избушка на курьих ножках и беспрестанно повертывается. Девица говорит: «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, ко мне передом». Избушка повернулась к ней передом. Вошла в избушку, а в ней лежит баба-яга – из угла в угол, губы на грядке, нос в потолок. «Фу-фу-фу! Прежде русского духу видом было не видать, слыхом не слыхать, а нынче русский дух по вольному свету ходит, воочью является, в нос бросается! Куда путь, красная девица, держишь? От дела лытаешь, али дела пытаешь?» – «Был у меня, бабуся, Финист ясен сокол, цветные перышки; сестры мои ему зло сделали. Ищу теперь Финиста ясна сокола».– «Далеко же тебе идти, малютка! Надо пройти еще тридевять земель. Финист ясен сокол, цветные перышки, живет в пятидесятом царстве, в осьмидесятом государстве и уж сосватался на царевне».
Баба-яга накормила-напоила девицу чем бог послал и спать уложила, а наутро, только свет начал брезжиться, разбудила ее, дала дорогой подарок – золотой молоточек да десять бриллиантовых гвоздиков и наказывает: «Как придешь к синему морю, невеста Финиста ясна сокола выйдет на берег погулять, а ты возьми золотой молоточек в ручки и поколачивай бриллиантовые гвоздики; станет она их покупать у тебя, ты, красная девица, ничего не бери, только проси посмотреть Финиста ясна сокола. Ну, теперь ступай с богом к моей середней сестре!»
Опять идет красная девиза темным лесом – все дальше и дальше, а лес все чернее и гуще, верхушками в небо вьется. Уж другие башмаки истаптываются, другой колпак изнашивается, железный костыль ломается и железная просвира изгрызена – и вот стоит перед девицей чугунная избушка на курьих ножках и беспрестанно повертывается. «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, ко мне передом; мне в тебя лезти– хлеба ести». Избушка повернулась к лесу задом, к девице передом. Входит туда, а в избушке лежит баба-яга – из угла в угол, губы на грядке, нос в потолок. «Фу-фу-фу! Прежде русского духу видом было не видать, слыхом не слыхать, а нынче русский дух по вольному свету стал ходить! Куда, красная девица, путь держишь?– «Ищу, бабуся, Финиста ясна сокола». – «Уж он жениться хочет. Нонче у них девичник», – сказала баба-яга, накормила, напоила и спать уложила девицу, а наутро чуть свет будит ее, дает золотое блюдечко с бриллиантовым шариком и крепко-накрепко наказывает: «Как придешь на берег синя моря да станешь катать бриллиантовый шарик по золотому блюдечку, выйдет к тебе невеста Финиста ясна сокола, станет покупать блюдечко с шариком; а ты ничего не бери, только проси посмотреть Финиста ясна сокола, цветные перышки. Теперь ступай с богом к моей старшей сестре!»
Опять идет красна девица темным лесом – все дальше и дальше, а лес все чернее и гуще. Уж третьи башмаки истаптываются, третий колпак изнашивается, последний костыль ломается, и последняя просвира изглодана. Стоит чугунная избушка на курьих ножках – то и дело поворачивается. «Избушка-избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом; мне в тебя лезти – хлеба ести». Избушка повернулась. В избушке опять баба-яга, лежит из угла в угол, губы на грядке, нос в потолок. «Фу-фу-фу! Прежде русского духу видом было не видать, слыхом было не слыхать, а нынче русский дух по вольному свету ходит! Куда, красная девица, путь держишь?» – «Ищу, бабуся, Финиста ясна сокола». – «Ах, красная девица, уж он на царевне женился! Вот тебе быстрый конь, садись и поезжай с богом!» Девица села на коня и помчалась дальше, а лес все реже да реже.
Вот и сине море – широкое и раздольное – разлилось перед нею, а там вдали, как жар, горят золотые маковки на высоких теремах белокаменных. «Знать, это царство Финиста ясна сокола!» – подумала девица, села на сыпучий песок и поколачивает золотым молоточком бриллиантовые гвоздики. Вдруг идет по берегу царевна с мамками, с няньками, с верными служанками, остановилась и ну торговать бриллиантовые гвоздики с золотым молоточком. «Дай мне, царевна, только посмотреть на Финиста ясна сокола, я тебе их даром уступлю», – отвечает девушка. «Да Финист ясен сокол теперь спит, никого не велел пускать к себе; ну, да отдай мне свои прекрасные гвоздики с молоточком – уж я, так и быть, покажу его тебе».
Взяла молоточек и гвоздики, побежала во дворец, воткнула в платье Финиста ясна сокола волшебную булавку, чтобы он покрепче спал да побольше от сна не вставал; после приказала мамкам проводить красну девицу во дворец к своему мужу, ясну соколу, а сама гулять пошла. Долго девица убивалась, долго плакала над милым; никак не могла разбудить его... Нагулявшись вдоволь, царевна воротилась домой, прогнала ее и вынула булавку. Финист ясен сокол проснулся. «Ух, как я долго спал! Здесь,– говорит, – кто-то был, все надо мной плакал да причитывал; только я никак не мог глаз открыть – так тяжело мне было!» – «Это тебе во сне привиделось, – отвечает царевна, – здесь никто не бывал».
На другой день красная девица опять сидит на берегу синего моря и катает бриллиантовый шарик по золотому блюдечку. Вышла царевна гулять, увидела и просит: «Продай мне!» – «Позволь только посмотреть на Финиста ясна сокола, я тебе и даром уступлю!» Царевна согласилась и опять приколола платье Финиста ясна сокола булавкою. Опять красная девица горько плачет над милым и не может разбудить его. На третий день она сидит на берегу синего моря такая печальная, грустная и кормит своего коня калеными угольями. Увидела царевна, что конь жаром кормится, и стала торговать его. «Позволь только посмотреть на Финиста ясна сокола, я тебе его и даром отдам!» Царевна согласилась, прибежала во дворец и говорит: «Финист ясен сокол! Дай я тебе в голове поищу». Села в голове искать и воткнула ему в волосы булавку– он тотчас заснул крепким сном; после посылает своих мамок за красной девицей.
Та пришла, будит своего милого, обнимает, целует, а сама горько-горько плачет; нет, не просыпается! Стала ему в голове искать и выронила нечаянно волшебную булавку,–Финист ясен сокол, цветные перышки, тотчас проснулся, увидел красну девицу и" так-то обрадовался! Она ему рассказала все как было: как позавидовали ее злые сестры, как она странствовала и как торговалась с царевною. Он полюбил ее больше прежнего, поцеловал в уста сахарные и велел, не мешкая, созвать бояр, и князей, и всякого чину людей. Стал у них спрашивать: «Как вы рассудите, с которой женою мне век коротать – с этой ли, что меня продавала, или с этою, что меня выкупала? Все бояре и князья и всякого чину люди в один голос решили: взять ему ту, которая выкупала, а ту, что его продавала, повесить на воротах и расстрелять. Так и сделал Финист ясен сокол, цветные перышки!
17. СКАЗКА ПРО ИВАНА-ЦАРЕВИЧА И ФЕДОРА НЯНЬКИНА
В некотором царстве, в некотором государстве, не в том, в котором мы живем, немножко подальше, жил-был царь с царицей. У них была дочь, – красавица собой, так что красоту ее ни в сказке сказать, ни пером описать. Все заглядывались на нее. Царь, чтобы кто-нибудь не уворовал ее, посадил в башню, дал ей няньку и слуг, строго приказал им служить– исполнять малейшие требования, только одного не исполнять: не отпускать никуда из башни. Наскучило красотке сидеть в терему. Захотелось погулять. Она послала к отцу слуг, чтобы они просили его отпустить ее в сад погулять. Царь отпустил. Царевна с нянькой пошла гулять в сад. Во время гулянья оне нашли яйцо. Пришли и сказали отцу, что мы нашли прехорошенькое яичко. Царь сказал: «Ну, вы нашли, вы и храните». Но яйцо скоро стало портиться. Оне рассказали отцу. Царь сказал: «Сами нашли, находка пополам, разделите и съешьте». Оне так и сделали: разделили и съели. Чрез несколько времени оне почувствовали что-то неловкое... Стало что-то шевелиться – не рак, не рыба, а что-то вроде человека... Оне сказали царю. Царь поохал, поохал, да делать было нечего. Чрез несколько времени царевна с нянькой родили по сынку. А так как отцов у них не было, то и прозвали у царевны Иван-царевич, а у няньки Федор нянькин. Они росли не по дням, а по часам и по минуточкам. Через три дня они уже были большими богатырями. Пришли к деду проситься покататься. Царь посмотрел на них и сказал: «Вы еще молоды». – «Ничего, дедушка, позволь нам покататься по городу». – «Ну идите на конюшню и берите по коню». Пришли на конюшню, какому коню руку на спину ни положат – перегнется, другому– переломится; наконец, нашли себе по коню, сели и поехали. Едут городом, все на них смотрят, они были красавцы и оба как один – не различишь. Едут кататься и не заметили, как уж проехали город и очутились на большой дороге; погоняют лошадей и видят: дорога расходится в две стороны, на ростанях столб, на столбе чаша и надпись: «Вправо ехать – голову сломишь, а влево ехать – попить, погулять, повеселиться». Иван-царевич и говорит: «Я поеду вправо».– «Я влево», – сказал Федор нянькин. «Так вот что, – сказал Иван-царевич, – давай поменяемся кольцами и смотри, если у тебя на руке почернеет кольцо, то я не жив, и если кто из нас первый выедет на ростань и посмотрит на столб в чашу, если окажется чаша полная крови, то кто-нибудь из нас умер».
Распростились и разъехались. Федор нянькин поехал попить, погулять, повеселиться, а Иван-царевич голову сломить. Едет, едет, видит море, у моря стоит лачужка, у лачужки преогромный камень, через море перекинут мост. Иван-царевич переехал мост и остановился у одной старушки отдохнуть. У старушки была корова бурая, доила прытко, молоко жидко. Иван-царевич разделся и на печку убрался, да и разговорился со старушкой: «Что ты, бабушка, хнычешь-то?»– «Ой, как, голубчик, не плакать-то. Вот, дитятко, у нас в царстве какая беда-то стряслась».– «А какая?»– спрашивает ее Иван-царевич. – «В каждую ночь водят в лачужку за море на съедень морскому чудовищу по девице, всех в царстве переводили, только три остались: боярская, княжеская да царская, а тут примутся и за нас. У царя вон и вывеска есть: «Кто спасет мою дочь от смерти, тому отдам в замужество мою дочь и полуцарства». – «Ладно, бабушка, не тужи. Я сосну, авось, утро вечера мудренее. Только разбуди меня к вечеру».
Вечером старуха разбудила Ивана-царевича. Иван-царевич пошел и наказывает старушке: «Смотри ты сегодня, бабушка, не спи, если мой конь забьется, то выпусти его, а не то он всю избушку твою разломает». Иван-царевич перешел мост и стал за лачужкой.
Вечером привели в белом платье боярскую дочь. Кто поет, кто играет, кто ревет. Привели и пустили в лачужку. Вдруг в полуночь выезжает морское чудовище о трех головах и говорит: «Что ты, конь, хрептяной мешок, спотыкаешься: или себе невзгоду чуешь, или меня убьют. А, да Иван-царевич здесь. Иван-царевич, дуй поле». Иван-царевич, как дунет поле, так у идолища три головы и слетело. Иван-царевич головы склал под камень, а туловище спинал в море. И сам пошел к бабушке.
На другой вечер очередь была за княжеской дочерью. Привели ее на съеденье. Иван-царевич накрепко наказал старушке, чтобы она не спала, отправился на свое место. В полночь выехало чудовище о шести головах и говорит: «Что ты, конь, хрептяной мешок, спотыкаешься: или на себя незвгоду чуешь, или меня убьют». В это время Иван царевич выглянул из-за лучужки. «А, да здесь Иван-царевич. Ты еще млад, на одну ладонь посажу, другой прищелкну, так нигде пыли не увидеть, а впрочем, дуй поле». Иван царевич не дул, не дул, да как дунет, так три головы у чудовища и прочь. Иван-царевич не обробел, да еще замахнись и последние три снес. Туловище изрубил и в море спинал, а головы склал под камень. Потом сам возвратился к бабушке, поел, попил и отдохнул, а вечером опять отправился на старое место, наказал старушке, чтобы она не спала, а выпустила бы коня, если он забьется в конюшне. Бабушка не спала, не спала, да и заснула. А Иван-царевич стоял до полуночи за лачужкой. Вдруг выезжает чудовище о двенадцати головах и кричит: «Что ты, конь, хрептяной мешок, спотыкаешься? Или на себя невзгоду чуешь, или меня убьют. А, тут Иван-царевич. Дуй поле». Иван-царевич не дул поля. Чудовище выхватило из-за пояса плеть, да как размахнется, так плеть обовьется кругом Ивана-царевича, как нитка кругом пальца. Иван-царевич высоко, высоко вылетел кверху, и шибко долго не валился на землю. Чудовище и говорит себе: «Видно еще млад, на одну ладонь посажу, другой прищелкну, так нигде пыли не увидишь». Вдруг Иван-царевич упал на землю. А старушка в это время спит себе, конь рвется из конюшни, что дело неладно. Взял, снял с левой ноги сапог и кинул в домик старушки, как кинул, так верх и слетел прочь. Снял сапог с правой ноги и бац, домик раскатился. Конь вырвался и прибежал к Ивану-царевичу. Он скочил на коня и задул поле. Как размахнется, так и сносит по три головы зараз. Обрядился с чудовищем, а сам зашел к царевне в хату, взял именной платок у нее, поплелся усталой к бабушкиной избушке. Бабушка сидит на печи и плачет: «Вот какой-то злодей разворотил избушку». Иван-царевич и говорит: «Не тужи, бабушка, я сейчас складу тебе избушку, как была, только дай мне немного поесть». Бабушка принесла ему молока и хлеба. Он поел и принялся за работу: избушка в три минуты была готова.
Тем временем к царю заявлялись бродяги и говорили, что они спасли царскую дочь. Но никому Царь не поверил. Наконец, явился к нему Иван-царевич и показал ему платок его дочери. Царь поверил ему и на другой же день была устроена свадьба. Иван-царевич получил полуцарство и женился на царской дочери. После пиру молодых отвели на подклеть, и не успели они заснуть, как едет баба-яга, костяная нога, в ступе, помелом следы заметает и говорит: «Фу, фу, русским духом пахнет, съем погублю, кости высосу». Иван-царевич и спрашивает у супружницы, что это такое. «А это, – сказала царевна,– у нас в каждой день ездит баба-яга, по быку и по корове съедает». Иван-царевич соскочил с постели, взял свое оружие и погнался на коне за бабой-ягой. Ехал, ехал Иван-царевич за бабой-ягой, на конец света приехал. Баба-яга через двенадцать дубов сорокой перескакала, наконец, взмолилась: «Иван-царевич, друг любезный, не губи меня, я твоему коню глаза вплету, он еще будет храбрее и быстрее. Иван-царевич поверил: «Ну вплети».
Она вплела, и конь пропал, баба-яга улетела, а Ивану-царевичу пришлось пешком домой идти. «Погоди, попадешься ты мне»,– говорил Иван-царевич. На другой день баба-яга опять приехала ко дворцу и во весь рот кричала: «Фу, фу, русским духом пахнет, съем, погублю, кости высосу». Иван-царевич схватил меч и погнался за бабой-ягой. На край света прилетела баба-яга и взмолилась: «Иван-царевич, друг любезный, не губи меня, я тебя не обману, желаешь так я тебе глаз вплету и ты будешь сильнее и храбрее». Иван-царевич согласился. Баба-яга, как вплела глаз, Иван-царевич и умер.
В это время по большой дороге ехал Федор нянькин, доезжает до того места, где он прощался с Иваном-царевичем. Он вздумал уговор. Посмотрел, а у него на руке кольцо почернело, подъехал к столбу, посмотрел, чаша полная крови. Раздумался Федор нянькин, повесил буйную голову, видно, не жив мой брат. Поеду я его разыскивать.
Здумано-сделано. Федор нянькин отправился путем-дорогой. И попал как раз в то царство, где жил его брат. Идет прямо в царской дворец. Его приняли за Ивана-царевича, их трудно было различить. Федора нянькина поят и кормят на славу, и спать уложили с женой Ивана-царевича. Вдруг в полночь едет баба-яга, помелом следы заметает и покрикивает: «Фу, фу, русским духом пахнет, съем, погублю, кости высосу». Федор нянькин и спрашивает: «Это что такое?» Царевна и говорит: «Будто не знаешь, по двои сутки гонялся за бабой-ягой». Пригнал на конец света. Некуда дежиться бабе-яге. Она взмолилась Федору-нянькину: «Федор нянькин, не губи ты меня, я тебе брата и с конем воскрешу». – «Ладно, сейчас чтобы было сделано».
Баба-яга слетала и принесла живой и мертвой воды. Спрыснула мертвой водой Ивана-царевича и коня, кости срослись; спрыснула живой, они соскочили. «Ох, как долго бы еще спал, – сказал Федор нянькин, – если бы не я».
Дорогой Федор нянькин рассказывал, как он был в одном царстве и спал с царевной. «А, да ты с моей женой спал, – сказал Иван-царевич. – Ой, так нельзя, хоть ты брат мне, но я не прощу тебе до тех пор, покамес ты не исполнишь моей просьбы». – «А какая просьба?». «Съездить за тридевять земель, за тридевять морей, в тридевятое царство к царевне за яйцом».
Федор нянькин, не долго думая, простился с братом, а сам отправился исполнять просьбу брата. Едет низко, близко, высоко, далеко, видит и избушка на курьих ножках. «Стой, изба, не бегай, оборотись ко мне передом, к лесу задом». Избушка повиновалась. Федор нянькин отворяет двери и видит, сидит баба-яга на печи с одним зубом напереди: «Фу, фу, русским духом пахнет, съем, погублю, кости высосу». – «Нет, не ешь, не губи, напой, накорми, да мой путь распроси». Баба-яга стала его спрашивать, куда он путь держит, а Федор нянькин отвечает, далеко ему, за тридевять земель, за тридевять морей, в тридевятое царство к царевне за яйцом. «Далеко, молодец, не знаю, трудно достать это яйцо, но впрочем я дам тебе своего коня и записку к средней сестре, так, когда он прискочит к тебе, а она злая, презлая, пожалуй, тебя съест, ты приложь ее ко лбу».
Едет наш Федор нянькин близко, высоко, низко, далеко. «Стой, изба, не бегай, воротись ко мне передом, к лесу задом». Входит в избушку и видит, сидит баба-яга, вяжет помело. «Фу, фу, русским духом пахнет, съем, погублю, кости высосу». – «Нет, не ешь, не губи, а напой, накорми, да мой путь распроси». Баба-яга только его хотела съесть, как он приложил записку ко лбу. «А, да ты у моей сестры был». – «Да был, она к тебе и послала меня». – «Куда ты путь держишь?» – «Далеко, бабушка, за тридевять земель, за тридевять морей, ко царевне за яйцом». – «Трудно достать тебе это яйцо. Ну, да впрочем я дам тебе своего коня и записку, у меня есть старшая сестра, злющая, так ты приложь записку ко лбу, когда она прискочит тебя съесть». Федор нянькин сел и поскакал.
Едет и видит: избушка на курьих ножках. Входит, а там баба-яга. «Фу, фу, русским духом пахнет, съем, погублю, кости высосу». «Нет, не ешь, не губи, а мой путь распроси». Только хотела баба-яга его съесть, как он приложил ко лбу записку. «А, да ты у моей сестры был. Куда ты путь держишь?» – «Еду за тридевять морей, за тридевять земель, в тридевятое царство ко царевне за яичком». – «Трудно, трудно, голубчик, достать это яйцо. Царство это обнесено высокой стеной, а стена эта увешана вся струнами, а на струнах колокола, так что если одной струны заденешь, так все царство и подымется, но впрочем, я дам тебе своего коня. Он выберет время после обедни, после обеда все царство отдыхает, и перескочит через стену. А ты, когда возьмешь яйцо, не забудь, как подешь от царевны, обмочить твой колпак в колодце налево, а иначе тебя схватят».
Федор нянькин отправился. Конь улучил удобную минуту, перескочил через стену. Федор нянькин заходит в царский дворец. Видит, спит царевна на пуховых перинах, перед ней прекрасное баское яйцо. Он прикарманил яйцо и пошел. Пошел и говорит: «Федор нянькин в царстве был? – Был. Яичко взял? – Взял. Еще царевну не поцеловал, воротиться поцеловать». Воротился, поцеловал. Пошел и говорит: «Федор нянькин в царстве был? – Был. – Яичко взял? – Взял. Царевну поцеловал?– Поцеловал...» Пошел, да и позабыл обмочить колпак в колодчике. Сел на коня да как пришпорит, конь скочил через стену, да задней ногой и задел одной струны. Все царство и поднялось.
Царевна пробудилась и говорит: «Какой-то невежа был, квас пил, а квасницы не закрыл». Собрались догонять Федора нянькина на корабле. Села на корабль и царевна, а тем временем Федор нянькин ускакал к бабе-яге, переменил коня, а баба-яга велела сопнуть ее избушку. Когда на корабле подплывала к избушке, Федор нянькин ускакал к другой бабе-яге. А у которой бабы-яги Федор нянькин сломал избушку, стояла на берегу и вопила благим матом корабельщикам, чтобы помогли ей построить избу. Какой-то негодяй был и избушку сломал. Пока воружались корабельщики с избой, Федор нянькин успел переменить коня и у третьей бабы-яги и ускакал домой.
Через год корабль пристал к пристани. У царевны уже был сын. Рос он не по дням, а по часам: царевна призывала к себе Федора нянькина на корабль, но он вместо себя послал пьянчуг. Мальчик видит, что пришел пьяный, спрашивал у матери. «Мама, этого угостить?» – «Да». Тогда он достаточно угостил пьяного ремнем по спине, отпускал домой. Наконец, пришел Федор нянькин. «Мама, этого угостить?» – «Нет, этого я сама угощу». Они поцеловались. Федор нянькин взял царевну с сыном с корабля и повел их в свой дворец. поедают. Сыграли свадьбу. Задали пир на весь мир. И теперь живут, да поживают, да хлеба поедают.
18. ПРО ВОЛДЯНКУ-БЕЛЯНОЧКУ
Жил-был старик да старуха, а детей у них не было. Пошли старик да старуха в лес по грибы и нашли там волдянку-белянку, принесли домой, положили в горшочек и закрыли волошком. Через час вдруг в горшочке под волохом заговорило: «Дедушка да бабушка, откройте!» Отокрыли, а там – девушка Аннушка.
Вототка, живет Аннушка и растет не по годам, а по часам, в сутки, в двои уж большая выросла. Пошли девки в лес по грибы и стали упрашивать, чтобы отпустили с ними и Аннушку. А дедушка да бабушка говорят: «Куды, как да заблудитесь!» – «Нет, не заблудимся, опустите». И опустили Аннушку. Шли они да и заблудились эти девицы и пришли к еги-бабиной избушке. Еги-баба и закричала: «Фу, фу, фу, русский дух! Слыхом не слыхано, видом не видано, сам на дом пришел, съем,– говорит, – теперь!» А девки и говорят: «Ой, ты, баушенька! Ты бы накормила да напоила, втожно бы и ела!» Еги-баба затопила печь, заварила завару и давай девок кормить. Иные девки едят да в пазушку кладут, а Анна все ела спроста дочиста. Отъели, еги-баба и говорит: «Подайте мою завару!» Все подали завару, а Аннушке и нечего отдать. Еги-баба отпустила девок домой, а Анну оставила у себя. Пришли девицы домой и сказали, что еги-баба не отпускает Аннушку. Затужил старик да старуха, да делать нечего, не воротишь.
А еги-баба подала Аннушке лошадье копыто, да и говорит: «Ищи в голове да приговаривай». Та и стала искать в голове да приговаривать: спи глазок, спи другой, спи ушко, спи другое, спи ручка, спи другая, спи ножка спи другая! Еги-баба и уснула, а девица вышла на крыльцо, да и плачет.
Вдруг бежит стадо коней. «О чем, красна» девица, плачешь?» – «Да вот еги-баба домой не опускает». – «Садись на меня да держись за уши, так я тебя домой довезу».
Девица только села, а еги-баба и завозилась. Видит, что дело неладно, села в ступу и погналась за Аннушкой. Только бы схватить, а лошадь и сунулась к старику на поветь. А старик был тут и с ружьем: сбирался идти в лес искать Аннушку. Увидал он сперва коня с девицей, потом еги-бабу в ступе с помелом и выстрелил в нее из ружья. Тут еги-баба и ноги протянула. Закопали ее на задворье и палку на могиле поставили, а коня повели в анбар к овсу к цельному сусеку. Аннушка и старики и тепере живут по-прежнему, всего наживают да Анну наряжают, да взамуж обещают.
19. МАЛЬЧИК С ПАЛЬЧИК
Жили были старик да старуха, детей у них не было. Вот раз старуха капустку рубила и отрубила себе пальчик, отрубила и бросила его за печку. Через несколько времени вдруг и услыхала: за печкой кто-то заговорил. Заглянула старуха и увидала тамо мальчика с пальчика.
Вышел мальчик из-за печки и спрошал: «Где, – говорит,– батюшка?» Старуха отвечает: – «Пашет». – «Давай-ка, – говорит, – я снесу ему позавтракать да пособлю попахать». Старуха наклала в корзину блинов и подала мальчику. Понес он отцу блины. Идет бороздой, а его не видно, только сверх его корзину видать. Вдруг доехала лошадь до» мальчика, остановилась и стала у него из корзины блины есть. Подошел старик, заглянул под корзину, а тамо мальчик.
Подал мальчик отцу блины, а сам улез в ухо лошади и стал пахать, а отцу наказал: «Если кто будет меня покупать, ты продавай, а я к вам возврачусь назад».
Вот немного понорове едет барин мимо. Увидал барин, что одна лошадь пашет и подозвал мужика к себе. «Как же, – говорит, – у тебя лошадь-то одна пашет? – «У меня, – говорит, – ведь не одна пашет, а тут есть мальчик». – «А где же он?» – «Да вот, – говорит, – в ухе сидит, он и правит». – «Продай мне, – говорит, – этого мальчика!» – «Купи».
Старик и продал мальчика за триста рублей. Барин посадил мальчика в карман и поехал дальше. Едет путем-дорожкой, а мальчик прогрыз в кармане у барина дырку и выскочил.
Была ночь. Деваться мальчику некуда, он и лег под кустик спать. Вдруг и идут два вора и попу быков воровать и разговаривают. Услыхал мальчик и стал прошаться к ворам: - «Поймите, – говорит, – робята, и меня с собой!» Они сперва не видели, где и есть, а потом и рассмотрели – мальчик. «Куда, – говорят, – тебя, этакую дрянь, там еще наварзаешь, так нам не рассчитаться с тобой!» – «Поймите, робята, я пригожусь». Вот его и поняли, пришли к попу, мальчик в шелку пролез и отпер им. Отпер, а они ни который нейдут – боятся, чтобы поп не услышал, стоят у ворот да перепираются. И надували послать за быком мальчика. Мальчик пошел с большой веревкой. Оба быка стояли в одном хлеве, один черный, а другой бурый. Мальчик им и кричит: «Которого быка вести-то? Черного или бурого?» А те и говорят: «Не кричи, не кричи! Веди которого-нибудь!» Он накинул на бурого быка веревку да к ним конец и проволок, они и вытащили быка со двора, отвели за поле да и давай колоть. Закололи да и стали делить между собой говядину. Разделили говядину, а мальчику отдали шкуру. Мальчик завертелся в шкуру да тут и уснул. Вдруг бежит голодный волк, схватил шкуру да лишо съел. Утром волк побежал за овцам, а мальчик у него в брюшине и кричит: «Эй, пастух, пастух! Волк-от у тебя овцу хватает!» Пастух услыхал и прогнал волка. Так и на другой день: волку где бы разжиться говядинкой, мальчик закричит, лишо услыхают. Волк видит, что дело не ладно и стал мальчика упрашивать: «Вылезь из меня!» – «Нет,– говорит, – не вылезу, а свези меня к отцу по поветь, так вылезу». Рассказал мальчик, где отец живет, и поехали к отцу. Бежит волк прямо на сарай, а мальчик и закричал: «Батюшка да матушка! Бегите да волка серого бейте, на поветь прибежал!»
Выскочили старики, убили волка. Мальчик из волка и вышел. Кожу выделали да сошили мальчику из нее тулуп, а мясо бросили. И топере живут по-прежнему – мальчик в тулупе, а старик да старуха радуются.
20. СУЧЬЕ-РОЖДЕНЬЕ
Присказка. Засказывается сказка, разливается по печи кашка; сквозь печь капнуло, в горшок ляпнуло; течи, потечи, идет добрый молодец из-за печи на свинье в седле, топором подпоясался, ноги за поясом; квашня старуху месит. Я ей сказал: спорынья в старуху! Она как схватит из-за лопаты печь, меня печью хлесть; я побежал, через портки, триступок и изорвал.
Не в котором царстве, не в нашем государстве жил царь с царицей и глубочайшей были старости, лет 80-ти. В одно время ловили на №оре рыболовы рыбу. Увидавши, царь и посылает своего слугу: «Сходи к рыболовам и вели закинуть сети на мое счастье, там уж они сколько ни запросят, ты все им давай». Рыболовы закинули сеть и вытащили одну щуку, только что на ней кожа была как золотая. Приносит слуга эту щуку, и приказывает царь своей нянюшке приготовить пирог. Та разрезала щуку на три части; со серединою испекла про них, с головою про себя, обрубила хвост. Лежала под тем столом преогромная сука; этот хвост бросили ей. Когда скушали свой пирог, с того времени царица стала беременна, и так же ихняя нянюшка, в то же самое время и сука; и родили даже они в одни дни, в одни часы; сука хоша принесла младенца, только были собачьи уши. Потом сходили за священником, начали давать имена. Царскому сыну дали Иван-царевич, а нянькиному – Иван-нянькин. Священник пошел из комнаты вон. Сука, увидавши священника, начала говорить человеческим голосом: «Что же, батюшка, моему-то сыну какое дашь имя?» Священник посмотрел под стол. Увидавши младенца: «Ну, когда от суки родился, пусть будет Сучье-рожденье». Сука отвечает ему: «Мне и этого довольно».
Эти молодцы росли не по годам, а по часам. Пришли все трое в совершенный возраст, стали ходить гулять и заниматься охотою. Звались они братьями, постоянно ходили везде вместе.
И говорит царский сын своим братьям: «Вот что, братцы! Кто же из нас старший будет, чтобы одному нам повиноваться?» А Сучье-рожденье говорит: «Давайте, братцы, кидать сорокапудную палицу; который из нас дальше бросит, тот и будет старший, чтобы тому и повиноваться». Ивану-царевичу не хотелось так сделать. «Потому что я, – говорит, – царский сын, так вы должны мне повиноваться», но он прекословить много не смел. Взявши сорокапудную палицу, бросили жеребей – кому вперед начинать кидать ее. И досталось Ивану царскому сыну, потом Ивану нянькиному сыну, а Сучью-рожденью последнему. Иван-царевич бросил далеко, Иван-нянькин кинул еще дальше, Сучье-рожденье всех дальше бросил. «Вот, братаны, вы должны все мне повиноваться по нашему уговору».
В одно время собрались и поехали все вместе на охоту и заблудились в большом непроходимом лесу, так что к вечеру только могли они выбраться на один пространный луг, где находился пребольшой каменный дом и одни каменные пустые подвалы, а через реку мост.
Говорит Сучье-рожденье своим братьям: «Вот что, братцы, нужно здесь нам ночевать, надо разузнать, кто здесь проживает». Бросили они жеребий, кому стоять у мосту, и караулить ночью. Досталось Ивану, царскому сыну. Царский сын встал у мосту, а братья его остались в доме ночевать. И в это время, часов в двенадцать ночи, проезжал по мосту Поганое-поганише о три головы. Только что въехал на середину моста, кони у него споткнулись. «Фу! Что вы спотыкаетесь! Говорят, что Сучье-рожденье родится, да оно еще не родилось».
Иван-царевич, увидавший это чудовище, оченно испугался и скрылся от него из виду.
На рассвете утром рано приходит к своим братьям. И спрашивает его Сучье-рожденье: «Что же, братец Иван, видел в сегодняшную ночь?» – «Положительно я ничего не видел», – не сказывает.
Так же пришла очередь на другую ночь и Ивану нянькину сыну. То же самое, часов в двенадцать ночи проехало то чудовище о шести голов. Кони у него на середине моста споткнулись. «Фу! Что вы спотыкаетесь! Еще Сучье-рожденье не родилось; говорят, что родится, – но оно еще не родилось».
Иван, нянькин сын, также оченно испугался этого чудовища и скрылся из виду его.
Приходит к своим братьям утром рано. Спрашивает его Сучье-рожденье: «Что же, братец Иван, сегодняшную ночь видел? – «А ничего не видал», – отвечает он Сучью-рожденью.
На третьи сутки приходит черед дежурить Сучью-рожденью. Взявши, Сучье-рожденье на сумерках выкопал у мосту яму и поставил столб, взял рюмку, разрезал у себя палец и капнул одну каплю крови в рюмку и поставил на столб. И говорит своим братьям: «Слушайте, братцы! Вы сегодня ночь, пожалуйста, не спите. Когда у нас зайдет с чудовищем распря, то посмотрите на эту рюмку, хошь ока и полная будет крови, вы все-таки ко мне на помогу приезжайте, а кровь польется из рюмки вон, так вы отсюдова выбирайтесь сами, по крайней мере, мне одному погибнуть, а не всем».
То же самое, в двенадцать часов ночи приезжает чудовище о двенадцати голов. Въехал на середину моста, кони у него и споткнулись. «Фу! Что вы спотыкаетесь! Еще Сучье-рожденье не родилось; говорят, что оно родится, но еще не родилось».
Сучье-рожденье выходит ему на мост навстречу и говорит ему: «Вы, чудовище, в этом ошибаетесь: я уже давно родился».
Вышло чудовище из коляски и отвечает Сучью-рожденью: «Что же, Сучье-рожденье, мы с тобою будем делать? Будем мириться, или биться?» – «Не желаю мириться, давай биться!»
И начал Сучье-рожденье биться с чудовищем. Чудовище вовсе начал побеждать Сучье-рожденье. Сучье-рожденье смотрит на столб: рюмка стала полная крови, братьев к нему на помогу нет. А чудовище начал вовсе его побеждать. Говорит ему Сучье-рожденье: «Дай, брат, еще мне проститься с белым светом». Чудовище отставши его бить, а между тем Сучье-рожденье сдернул с ноги сапог и бросил к тому дому в ворота, где конь его рвался на дворе. В то время ворота растворились, конь выбежал вон и напал на чудовище, начал давить его. Когда чудовище начнет управляться с конем, то нападет Сучье-рожденье на него. В то время вовсе ослаб Чудовище и Сучье-рожденье победил его. И взявши, отрубил все двенадцать голов, туловище бросил в воду. У этого мосту лежала преогромная плита; отвалил плиту и положил под плиту головы, сел на коня, поехал. Заходит он в этот дом, где были братья его. Братья его оченно испугались и скрылись в пустых подвалах. Идет он мимо подвалов и кричит; «Братцы мои, братцы любезные! Где вы находитесь, живы или нет?» Братья слышат его голос, а выйти к нему не смеют. Сейчас же Сучье-рожденье является в эти подвалы, а братаны сидят его тут. Увидали они Сучье-рожденье, пали ему в ноги. «Извини нас, пожалуйста, за нашу измену!».
Выходят из подвалов, садятся на коней и поехали. Говорит им Сучье-рожденье: «Вот что, братцы! Заедемте к тому мосту, я там забыл перчатки». Отвечает ему царский сын: - «Эх, брат, приедем домой, так и новые купишь». Взявши, поехали они к мосту, Сучье-рожденье отвалил плиту и показал им все двенадцать голов. Братаны взглянулись друг с дружком, а ничего не сказали. Взяв у плиты были перчатки, надел на руки и поехал.
У Сучья-рожденья были три сестры волшебницы. Собрались они в одно место и начали говорить промеж себя, как бы им сгубить их. Старшая сестра говорит: «Я сделаюсь яблонею, ежели они этих яблоков наедятся, то все трое помрут», а середняя: «Я сделаюсь периной,– когда они на меня лягут, тогда им не встать будет»; а третья: «Я сделаюсь, – говорит, – колодцем, – им захочется пить, и они будут из меня пить воду, тогда, то же самое, могут помереть».
И увидавши они на дороге яблоню. И говорит им Иван-царевич: «Ах, братцы, какая преотличнейшая яблонь! Давайте, сорвемте по яблочку и съедимте». Отвечает Сучье-рож-денье: «Ну, какие яблоки, давай, поезжайте вперед и то опоздали».
Увидавши на дороге перину: «Ах, братцы, какая преотличнейшая перина, давайте-ка, отдохнемте на ней!» Отвечает Сучье-рожденье: «Что за отдых! Нужно поспешать домой».
Доезжают они до колодца. Говорит Иван-нянькин сын: «Братцы, ужасно мне пить охота!» Отвечает Сучье-рожденье: «Ну, что за питье! Неужели ты холодной воды не пивал!»
Выезжают они на пространный луг, по которому протекал преизрядный ручеек. Говорит Сучье-рожденье: «Вот давеча пить-то хотели: здесь из этого ручейка сколько угодно, столько и можете кушать, и на этом лужку также и отдохнуть».
Взявши, слезли с коней, напились из ручейка, отдохнули и поехали вперед.
Заезжают в лес и нашли в лесу избушку. Остались в ней ночевать. Сучье-рожденье и говорит им: «Вот что, братцы! Нужно тепереча нам ходить на охоту: по крайней мере мы хоша не с простыми руками приедем домой». Побили они уток и кое-какой дичи. На другое утро Сучье-рожденье пошел с нянькиным Иваном на охоту, а Иван-царский сын остался приготовлять пищу.
Только успел истопить печку и кое-что приготовить, вдруг видит: идет старичок с ноготок, а борода семь локтей, плеть тащит три аршина, пришел к дверям и не может их отворить. Иван-царский сын, взявши, отворил ему двери, посадил на лавку.
Говорит ему старичок: «Давай. Пить да есть хочу, давай!» Иван-царский сын, что было у него приготовлено, все передавал старику, тот все приел и задал Ивану-царевичу порку.
На другое утро так же остается Иван-нянькин сын; царский сын пошел с Сучьим-рож-деньем на охоту. То же самое, только что приготовил пищу, идет тот самый старик, все у него поел и этому дал порку.
На третье утро пришла очередь Сучье-рожденью, а те братаны ушли на охоту. Сучье-рожденье истопил печку и приготовил пищу, наклал трубку табаку, закурил и сел к окошку. Увидавши: идет этот опять старичок. «Ого, брат, какой ползет, бугор»! Подошел к дверям: «Дверь отвори!» Сучье-рожденье отвечает ему: «Не велик черт, и сам отворишь». Старик отворил двери: «На лавку посади!» – «Не велик черт, и сам влезешь». Старик сел на лавку. «Давай пить да есть мне!» Сучье-рожденье выхватил у него плеть и давай пороть старика плетью. «... Мы и сами трое суток не едали!» Отжарил старика, вытащил в лес, расколол от ели пень, который был толщиною вершков двенадцать, и защемил старику длинную бороду, сам возвратился во свою хижину.
Приходят братья его с охоты. Сучье-рожденье накормило их обедом. «Вот что, братцы! Пойдемте в лес, какое я нашел чудо!» Пришел к тому месту, где у него был оставлен старик, а его уж нету, также и пня. Он выворотил пень к корнем и унес его на бороде и видно был кровавый след: должно быть, старик разбился. И пошли они по этому следу, дошли до подземного ходу, а лестницы туда не было.
«Вот что, братцы! Что во что не встанет, а нужно отыскать этого старика. Давайте, найдем медведя, снимем с него шкуру, нарежем ремней, -и спустите вы меня туда в эту пропасть».
В скором времени нашли они верлог с медведем, убили медведя, сняли шкуру, нарезали ремней и опустили Сучье-рожденье в пропасть. Сучье-рожденье приказал им его дожидаться: «Дожидайтесь до тех пор, – говорит, – пока я не возвращусь».
Сучье-рожденье пошел и дошел до медного царства, взошел в это царство и увидал сидящую девицу в креслах. И плела она салфетку. «Здравствуй, красная девица!» «Здравствуй, добрый молодец!» – «Вы не знаете ли, пожалуйста, скажите мне, отсюдова ходит какой-то старичок и оченно у меня братьев изобижает». – «Скажу, только замуж возьмешь?» – «Отчего не взять, возьму». – «Ну, так ступайте вперед, его там найдете». Дошел он до серебряного царства. И в этом царстве также увидел одну девицу. «Здравствуйте, красная девица!» – «Здравствуй, добрый молодец!» – «Вы не знаете ли, пожалуйста, отсюдова ходит какой-то старичок и оченно у меня обижает товарищей». – «Скажу, только замуж возьмешь?» – «Ну, возьму, только скажи, пожалуйста». – «Ступайте вперед, там есть еще сестра, та больше знает».
Дошел он до золотого царства. Также никем никого не было, кроме одной девицы. Увидавши, поздоровался с ней. «Не знаете ли вы, почтеннейшая, отсюда ходит какой-то старичок и оченно у меня изобижает братьев» – «Знаю и скажу; только возьмите замуж?» – «Возьму, только скажите, пожалуйста».– «Ступайте вперед, он там пасет в поле скотину. Дойдете до речки, через реку будет мост, а на этом мосту стоят два колодца, в одном сильная вода, в другом бессильная. Вы возьмите эти колодцы и переставьте со стороны на сторону, когда же не переставите, он напьется сильной воды и вас победит, а переставите – напьется бессильной».
Пошел туда Сучье-рожденье, дошел до мосту, переставил эти колодцы и нашел старика, который свернулся в меж кочки и крепко спал. Пнул его Сучье-рожденье ногой: «Вставай, проклятый старичонка, полно тебе спать!» Сейчас старик проснулся, вскочил на ноги и побежал к колодцу и начал пить воду. Напившись воды, напал на Сучье-рожденье. Сучье-рожденье сразу убил старика, обратился назад и заходит к девице. «Ну, почтейнейшая, желательно вам идти замуж, давай, собирайтесь». Та недолго собиралась, забрала нужные вещи и отправилась с ним в путь. Сучье-рожденье идет да все назад оглядывается. Говорит ему девица: «Что же ты, душа, все назад оглядываетесь?» – «Как же не оглядываться? Какое здание остается пустым!» Девица проговоривши ему неизвестные слова, и превратилось все в золотой шарик. Взявши шарик, подала ока ему, он положил в карман. Так же дошли до другой девицы, и та совсем собралась. Отправились в путь трое. Сучье-рожденье идет, опять же назад оглядывается. «Что же вы назад оглядываетесь?» – «Как; же не оглядываться, такое здание остается пустым?» И она девица обратила все царство в шарик, также и третья. И положил он все шарики в карман. Доходят они до той пропасти, в которую был спущен ремень. Взявши, привязал он девиц и вытащили его братья их. Потом опустили ремень и привязался Сучье-рожденье. Польстились братья на этих принцесс, обрубили ремень и Сучье-рожденье упал вниз. Братья отправились домой, а он пошел тем пустым местом. Увидавши, где старик пас скотину, в стороне преогромный сарай, заходит в сарай и увидал тут Жар-птицу. «Жар-птица, не можешь ли ты меня вынести на божий свет?» – «Ну, когда ты победил моего злодея, так я тебя вынесу». Жар-птица и вынесла Сучье-рожденье.
Сучье-рожденье пошел в свою местность, а домой не является и слышит про своих бра-тей, что они уже по прибытии женились: Иван-царский сын взял девицу из серебрян-ного царства, а нянькин из медного. А та из золотого царства была у царевича в прислужницах. Царю сказали, что Сучье-рожденье пропал без вести и об нем помину нет. Отошедши Сучье-рожденье верст пять от столичного города и раскинул свой золотой шарик по лугу, выбрал преизрядное местечко. Старый царь, вставши утром рано и увидавши в подзорную трубку из окна этот самый дом. «Что же такое? Сколько лет живу на свете, не бывало никакого дому, очутился какой преизрядный дом!»
Увидавши, самые девицы и признают его своим, потому что явился тот самый человек, который нас избавил, и у него были все наши три шарика.
В одно время и посылает Сучье-рожденье старому царю письмо и требует его в гости. Царь немедленно является. «А желательно разузнать, кто тут проживает!» Приезжает. Увидавши Сучье-рожденье, известного ему человека, начал его расспрашивать, где и в каком он месте находился и где расстался со своим братьям? Сучье-рожденье рассказал ему всю подробность с того самого времени, как они отлучились на охоту. Старый царь приезжает в горячности домой, приказал своего родного сына казнить, а нянькина вовсе прогнал за ихнюю измену, с Сучье-рожденьем остался жить и принял его в наследники. Сучье-рожденье обвенчался на этой принцессе из золотого царства и стал жить преспокойно, тем и кончилось. Сказка вся и врать больше нельзя.
21. МИТОШКА
Жил старик со старухой, и был у них сын Митошка. Ходил он рыбу ловить, и когда он ловил, то мать ему носила есть; придет она на бережок и закричит: «Митошка, Митошка, липовый челнок, выйди на бережок, мати есть принесла». Митошка пристал к берегу, матери отдал рыбу, а у ее взял пирожки, уехал опять ловить рыбу. Когда мать кричала Митошку, выслушала баба-яга и пришла к реке и кричит толстым голосом: «Митошка, Митошка, липовый челнок, выйди на бережок, мати принесла тебе поесть». Митошка узнал, что яга-баба кричит, кричит Митошка: «Яга-баба, у тебя толст язык, сходи к кузнецу и перекуй язык». Яга-баба ушла к кузнецу.
Мать и пришла и кричит: «Митошка, Митошка, липовый челнок, выйди на бережок, мати пришла, Митошке есть принесла». Митошка приехал к берегу и отдал рыбу, а у матери взял пирожки. Мать ушла домой. Вдруг яга-баба пришла и закричала тоненьким голоском: «Митошка, Митошка...» Митошка не узнал, что яга-баба кричит, думает, что. матерь, и приехал к берегу, яга-баба схватила Митошку и унесла домой и посадила в гобец.
У яги-бабы были три работницы, звали работниц, одну звали Уляшкой, а другую Матрешкой, а третью звали Парашкой, и посылает яга-баба Уляшку топить баню: «Истопи поленницу дров». Работница истопила баню и увела Митошку, изладила лопату и садит на лопату, хочет пехнуть в печь, чтобы ожарить. Стал Митошка садится на лопату, одну ногу на сошток, а другую под сошток, одну руку на лавку, а другую под лавку. Уляшка и говорит ему: «Ты, Митошка, не так садишься». Митошка и говорит: «Я лучше не умею, поучи меня». Уляшка села толком на лопату, а Митошка покруче взял за лопату да и пехнул Уляшку в печь. Уляшка сжарилась. Вынял ее из печи, положил на стол, а сам успрятался.
Вдруг пришла яга-баба и стала есть да и говорит: «Сладко, сладко, сладко Митошки-но мяско»! А Митошка и говорит: «Сладко», сладко, сладко Уляшкино мяско». Яга-баба и говорит: «Ох, он мошенник, Уляшку ожарил». Пришла домой и говорит: «Ступай, Матрешка, истопи баню и истопи жарчее, сожги две поленницы дров». Эта Матрешка истопила баню и увела Митошку, хочет пехнуть в печь. Сел Митошка на лопату, одну ногу на сошток, а другую под сошток, одну руку на лавку, другую под лавку, она говорит: «Не так садишься». Он и говорит: «Я лучше не умею, ты поучи меня». Матрешка села на лопату и сама себя утыкала и говорит: «Вот как». Митошка недолго думал и эту пехнул в печь и ожарил, вынял и положил на стол, сам ухоронился.