Вот он берет оружье и свою охоту с собой, и пошли оне в лес. И вскоре жо напав он на львицю. Львиця взвилась на задние лапы и подходит к Ивану-цяревицю. Иван-цяревиць вздернув ружье и взвёл курок и нацяв целитьсё в нее. Львиця спросила ево:
– Што тибе нужно, Иван-цяревиць, от меня? Не стрилей в меня! – Ницево мне не нужно от тебя, тольки нужно из грудей твоих молока!
– Бери баноцьку, подходи ко мне.
Вот он взяв баноцьку, подошев ко львице, львиця надоила молока и подала ему.
Вот Иван-цяревиць несколыш шагов отошев от львицы, она и говорит:
– Иван-цяревиць, вернись-ко сюды! Он вернувсё назад:
– Што нужно от меня?
– Возьми мово Лёвку в товарищи! Веселяятибе будет охотитьсё!
Он взяв Лёвку и пошев домой. Как заходит тольки в избу, охота евонная заскоцила туда жо и давай пол рвать и грысть. Там быв опеть Железной медведушко, который обвернувсё мышью и скрывсё под пол.
Вот ковды оне поужинали с Марьей-цяревной и улеглисё спать, Железной медведушко обвернувсё хорошим молодцём, приходит к Марье-цяревне на постелю и разговариваете ней:
– Как гожо, нам надо перевести Ивана-цяревиця. Марья-цяревна отвицеет:
– Как переведем мы ево? Я не знаю!
– А вот как: ты скажи, што «я видела во сне мельницю о 12-ти поставах. И сходив бы он на евту мельницю и намёв бы пыли и принес бы мне, я бы позобала и была бы здорова». Ежели он уйдет на евту мельницю, то назадь ему не вернутьсё. А как мне йисть при твоих глазах ево? Тибе покажется страшно.
Вот поутру встает Иван-цяревиць и спрашивает Марью-цяревну:
– Как ваше здоровье? Марья-цяревна отвицяёт:
– Наше здоровье плохое. Я видела ноцесь в сновиденье: кабы ты сходив на мельницю о 12-ти поставах, намёл бы с евтих 12-ти поставов пыли, я бы позобала и была бы здорова.
Наш Иван-цяревиць был безответной целовек:
– Дак што, – говорит, – можно сходить и намести!
Вот взяв он оружье и свою охоту, и отправились оне до евтой мельницы о 12-ти поставах, о 12-ти жорновах, о 12-ти ступах. Ходит Иван-цяревиць по мельнице, антересуетсё такому заведенью. Охота евонная забежала на мельницю и лижет пыль, а Иван-цяревиць обмётывает с жерновов пыль. Вот ковды он намёл пыли и вышов из мельницы (а в мельнице были двенадцятыре двери, и евти двери были все железные), охота евонная не управилась выскоцить, двери захлопнулисё. Иван-цяревиць вышов и видит, што неладно, усевсё на берег и задумавсё.
Вдрух прилитела птицька и уселась на истопку, и весело нацяла напевать она. Иван-цяревиць взяв ружьё и сказав сибе: «Застрилю я евту птицьку: зацем она весело поет?» Птицька ему сказала:
– Иван-цяревиць, не стрилей меня, я пригожусь тибе на времё.
Вот птицька улитела, а Иван-цяревиць пошов домой. Вот подошов немного и усевсё отдыхать, сидит и думает: охоты евонной нет. Стало невесело ему. Птицька прилитела, уселасё на ветке и говорит:
– Ах, Иван-цяревиць, как гожо промедляй времё! Цем дольше промедлишь, тем лутше, не торопись домой идти, а торопись времё продолжить. Твоя охота бойко старается, прогрызла она уже шестеры двери, только не знаю – выйдет или нет она?
Вот Иван-цяревиць посидев, посидев, да надо жо, говорит, идти домой, делать нецево. Приподнявсё он с сырой земли и пошов путем-дорогой. Вот несколько он подошов и усевсё отдыхать опеть. Снова птицька прилетела на ветку, напевает она и разсказывает:
– Иван-цяревиць, бойко твоя охота стараетсё, но не знаю – выйдет ли, нет: девядеры двери она прогрызла!
Птицька спорхнулась и улетела. Иван приподнявсё с сырой земли и пошов домой. Став он подходить близко к дому, увидав он свой дом. Вот он усевсё ещо отдохнуть. Вдрух птицька опеть прилетела и сказывает:
– Ах, Иван-цяревиць, не торопись домой, а как гожо продолжай времё: твоя охота десятеры двери прогрызла. Как-нибудь не можешь ли истянуть времё?
Споено реченька журчит
Делать нецево, посидев Иван-цяревиць, встав и пошов домой. Приходит он домой и подает Марьецяревне пыли. Тут является Железной медведушко и говорит:
– Ну, Иван-цяревиць, теперь я буду йисть тебя!
– Ах, Железной медведушко, не ешь ты меня таково грязново, дай истопить баню да помыться, тогда уж и ешь меня!
Железной медведушко сказав:
– Ну, пойди, истопи, вымойсё, и я буду йисть тебя! Иван-цяревиць ушов баню истоплеть. Затопит и зальет. Вдрух Железной медведушко приходит и крицит:
– Што так довго топишь баню!?
– Сырые дрова, растопить довго не могу. ,
– Топи поскорне как можно! Йисть хоцю! Вдрух птицька прилетает к Ивану, на баню садитсё и говорит:
– Твоя охота бойко стараетсё, но не знаю – поспиетли она к тибе: одиннадцетеры двери прогрызла уж...
Иван-цяревиць истопив баньку, вымывсё и пошов домой. Тольки подходит ко крыльцю, опеть прилетает птицька:
– Ах, Иван-цяревиць, как гожо истягай времё: твоя охота все двенадцетеры двери прогрызла, и без памяти вышла она и лежит на берегу.
Заходит Иван-цяревиць в избу, Железной медведушко и говорит:
– Ну, теперь я буду йисть тебя!
Иван-цяревиць сказав:
– Дай ищо мне поиграть в тот рожок, с которым я занимавсё охотой.
Железной медведушко сказав на евто:
– Ну, поиграй напоследки!
Вот и нацяв Иванушко играть в рожок, а евтот Железной медведушко и давай плясать. Плясав, плясав ищо так ли павно; до тово доплясав, што усевсё и уснув, и заснув он без памяти, так крепко.
Вот вышов Иван-цяревиць на крылецько и сидит там. Вдрух прилетает птицька и разсказывает ему:
– Как гожо ищо, Иван-цяревиць, не можешь ли истянуть времё? Скоро охота твоя будет.
Потом Иван-цяревиць входит в избу. Вдрух Железной медведушко встает и говорит:
– Буду я йисть топерь тебя!
– Ах, Железной медведушко, не ешь меня, дай ищо мне поиграть по смерти своей в рожок!
Железной медведушко на то сказав:
– Ну, в последний раз поиграй по смерти своей!
Вот и нацяв Иванушко играть. А евтот Железной медведушко и давай плясать, до тех пор доплясав, што пена с ево повалилась и сваливсё на пол без памяти, уснув и захрапев, как можно.
Тут Иван-цяревиць опеть выходит на крылецько и прилетает та жо птицька, и весело она напевает и говорит:
– Ну Иван-цяревиць, радуйся топерь: твоя охота на пятах суцит!
Вдрух охота прибежала, залащилась вокрух Ивана-цяревиця. Он вошов в избу, и охота за ним – и давай рвать, трепать евтово Железново медведушка, и, не знать в кое времё, выскоцив у нево один зуб и попав к Марье-цяревне прямо в башмак. Вот Соболь схватив за башмак и давай рвать Марью-цяревну, она заплакала и сказала Ивану-цяревицю:
– Уйми свою охоту, а то и меня съидят! Иван-цяревиць охоту свою уняв, а Железново медведка всего изорвали на мелкие цясти.
Вот потом они пошли и улеглисё спать. Ковды ноцевали ноць, то поутру встав Иван-цяревиць и говорит Марье-цяревне:
– Я пойду искать: нет ли где здись поблизости жила?
Вот он ушов и вышов в город. В городе были все какие-то невеселые, чорныё флаки были навыкидываны, чорныё повозки ходили, кони были покрыты чорным трауром. Вот приходит он на фортштат к одной бабушке и спрашивает у нее:
– Што жо у вас, бабушка, в городу такое невесельё?
– А вот, дитятко, пошто в городу невесельё: приходит из-за моря цюдовище и в каждый день есть по целовеку, а в завтрешний день повезут цяревну на съидение.
– Как жо, бабушка, и мне можно посмотреть, как повезут цяревну?
– Как, дитятко, не можно? Можно, посмотри скольки хошь, народу пойдет многолюдье провожать цяревну.
Вот он поутру встает, бабушка ему и говорит:
– Вон, дитятко, пошли уж цяревну провожать.
– Ладно, бабушка, вот народ-то уйдет, так товды и посмотрю ее.
Когда народ проводили цяревну, вернулись назадь, Иван-цяревиць средивсё и пошев туды со своей охотой. Приходит он на берег морской,
<...> цяревна и говорит:
– Ах, прекрасный юноша, уйди отсель! Хоть я одна помру, незацем нам с тобой обием помирать.
Иван-цяревиць сказав:
– Лутше я вкупе умру с тобой, цем жить один стану!
Цяревна снова ему говорит:
– Ах, юноша, лутше я одна помру, цем с тобой! Иван-цяревиць знав свое дело, знай прогуливаетсё по берегу, а цяревна ему все говорит:
– Ей, прекрасной юноша, витязь молодой, слушай: вот как три раза море взволнуетсё, так выйдет цюдовище и съест нас с тобой.
– А съест, так будет, и пожили! – тольки ей ответив Иван-цяревиць.
Вот улегсё Иван-цяревиць отдохнуть, Лёвка улегсё с ним, Соболь тоже, а Мишка улегсё на самой берег. Вдрух три раза море взволновалось, выходит цюдовище и говорит:
– Фу, на! здешний цярь богат, видно: я просив одного целовека на съиденье, а он дав ещо и чорново барашка на закуску!
Вдрух евтот «чорной барашик» Мишка соскоцив и давай рвать цюдовище. Тут прибежали Соболь и Лёвка, и нацяли оне все троем ево рвать, всего изорвали в пух и прах. А
<...> цяревна ухватилась за Ивана-цяревиця за шею и сказала ему:
– Што тибе надо за мое спасение? Ежели пожелаешь ты пожонитьсё, то жонись на мне, я выйду взамуж за тебя. А ежели жонитьсё не желаешь, то пойди к батюшке моему, я вынесу тибе клюци на золотом подносе от золотой казны, и бери ты золота, скольки гебе надо!
– Нашто мне золото? У меня своей золотой казны много. Мне лутше и любя золотой казны ты, красавиця!
Вот взяла она ево за белы руки и повела в терема высокие, посадила ево за столы дубовые и нацяла ево угощать зеленым вином. Призвала своево батюшку и говорит:
– Цярь мой батюшко, евто спаситель мой, спаситель всево нашево города, спас он меня от смерти, победив нашево цюдовища.
Спросив ево цярь:
– Цей да откуд, и как тибя зовут?
Иван отвицяв, што «я есть цярский сын Иван».
– Ежели ты желаешь жонитьсё, то жонись на моей доцери. Сейцяс я тибе отдам полгосударства, при смерти своей отдам и все государство.
– Я жонивсё бы, ваше цярское велицество, да у меня будет поезд непорядошной, гости не совсем обиходны!
– А кто у тебя будет? – спросив цярь.
– Да, вот охота, – говорит, – Мишка будет за отця, Лёвка за большово боерина, а Соболь мой будет за брата сидеть, сестра моя будет свахой.
– Ну, дак што жо, – говорит цярь, – охота посадить гостей таких, так сади, из-за евтово не стесняйсё!
Вот нацяв Иванушко жонитьсё. Посадив за стол свою охоту, сестру свою за сваху.
Вот ковды он пожонивсё, и так ему притомилось, хотелось уснуть. А ковды он уснув,
<...> цяревна в то время ушла к отцю, к матери розсказывать о том, как он спас ее от цюдовища. А в то времё евонная сестра влепила ему в тимё от Железново медведушка зуб. Иван-цяревиць от евтово самово и полущив смерть.
Приходит <...> цяревна к нему на постелю, будит ево, разговаривает, а в то времё он и жив не быв. Вот приходит она к отцю, к матери и говорит:
– Помер муж мой Иван-цяревиць! Цярь на евто сказав ей:
– Што тут ждать доброво, коли такой ковдун быв – насадив звирья в поезд.
Вот торопесь цярь приказав сделать три обруця железных и свезти похоронить ево на остров, а охоту евонную закласть в каменную стену.
Вот охота день сидит голодная, и другой сидит голодная, а такжо и третьи сутки сидит голодная. Тогда сказав Соболь Лёвке:
– Нет, наш хозеин не жив. Ежели бы жив быв, то не продержав бы нас трои сутки голодных.
Вот и принялись оне за работу: Соболь, Лёвка и Мишка. Мишка пол выворацивает, а Лёвка скоро под стену дыру прогрёб. Вот ковды вышли оне из каменной стены, заставили Соболя розыскиватьхозеина. Соболь побежав по городу, а Лёвка и Мишка за ним. Вот выбежали оне из городу, Соболь и сказав:
– Надо плыть за море, наш хозеин за морем. Поплыли оне за море, Соболь подплыв и сказав:
– Тону!
А Лёвка и говорит:
– Ну, Соболь, садись на меня!
Соболь сев, поплыли опеть снова. Вот Мишка говорит:
– Лёвка, ведь я тожо тону! Левка на евто отвицяв:
– Передними лапами держись за меня, а задними помогайсё маленько.
Но Мишка говорит, што «я не могу больше плыть».
– Ну, садисё, Мишка, и ты на меня, – говорит Лёвка.
Вот переплыли оне море, сили на остров. Лёвка да Мишка улеглись отдыхать, а Соболь побежав розыскивать хозеина. Нашов Соболь свежую могилку и нацёв рытьсё, залаяв на евтой могиле. Прибежали тут Лёвка и Мишка, скоро разрыли оне евту могилу. Ковды оне достали домовище, Лёвка говорит:
– Ну, вы держите, а я евто обруць скоро оборву! Мишка да Соболь держат домовище, а Лёвка
евто обруцьё скоро оборвав. Осмотрев Соболь своево хозеина, увидав – у нево в тиме зуб от Железново медведушка. Соболь ухвативсё зубами за евтот зуб – живо вырвав ево. Иван-цяревиць ожив, а Соболь помер...
Вот Левка тут сказав:
– Слушай, Мишка! Я слыхав, што ты мастер лазеть на деревины. Вылезь вот на евту елицу и кацейсё как можно хорошенько.
Вот раскацявсё Мишка на евтой елице и евту елицю немножко надломав. В то времё Лёвка управив сунуть зуб в евту задряжину и вырвав у Соболя изо рта зуб. Соболь вдрух ожив, а евта елиця надсохла одним мигом, как сто лет стояла самосушеная.
После тово побежали оне к морю, посадив Лёвка Ивана-цяревиця на себя, и поплыли оне за море, на свою сторону. Немного не переплыли оне море, Соболь сказав:
– Ведь я, Лёвка, тону!
– Ну, держись за меня передними лапами, а задними помогайсё!
Подплыли ищо немного, стало выбивать вовсе из сил Соболя. Лёвка и говорит:
– Ну, садись, Соболь, весь на меня!
Соболь сев. Вот стали доплывать, уж берег видно стало, Мишка говорит:
– Я, Лёвка, вовсе пристав, не могу больше плыть!
– Ну, садись, Мишка, и ты на меня, как-нибудь доплыву!
Вот Лёвка посадив всех троих на себя и перевез их за море. Потом побежали оне к цярскому дворцю. За ним идет Иван-цяревиць. Увидала
<...> цяревна и говорит отцю:
– Папа! ведь муж-то мой идет, и со своей охотой. Цярь ей сказав:
– Ой, не говори теперь ницево, не досаждай, раз умер да и ожив, так нельзя ницево и баеть!
Заходит Иван-цяревиць в цярскиё полаты, спрашиваету
<...> цяревны:
– Где моя сестра?
<... > цяревна отвицяет, што «сестра твоя ушла домой». Вот посылает он своево верново слугу Мишку:
– Пойди и зови ее сюды как можно скориё, скажи , што «тебя брат зовет», а ежели будет упорствовать, то захвати в зубы, перекинь церез спину и неси сюды!
Скоро Мишка убежав, тольки лапы простуцели. Вот прибегает туды и говорит:
– Давай иди, Марья-цяревна, тебя брат требовает, а ежели будешь упрямитьсё, то вот сицяс возьму в зубы, перекину церез спину и утащу.
Сестра торопесь средилась, приходит к брату. Брат ей за евто за все поблагодарив, што она влепила ему такую занозу в тимё, обнажив свой мець и разсек ее с головы и до сидёльной подушецьки.
После евтово время стали оне жить с
<...> цяревной за большое согласье, завели веселой пир на весь мир.
Сказка вся, больше сказать нельзя.
ПРИМЕЧАНИЕ
Записана в конце 1910-х гг. А. А. Шустиковым от Нила Черепанова, крестьянина д. Гришинской Митюковской волости Кадниковского уезда, 50 лет.
ОБ ИВАНЕ-ДУРАЧКЕ
У старика да у старухи было три сына. Два сына умных, третий-от дурачок Иван. И задумали большого сына женить, и посылают Ивана-дурина:
– Привези ложек, да чашек, да стол, да горшков, да соли.
Он уехал на ярманку, накупил всего. Йидет домой. А лошадь клячуха: худо везет. Доехал до новины – пенья много на новине – и говорит:
– Що ребята, озябли?!
Взял да все горшочки наложил на пеньки шапочками. А лошадь худа, везет худо.
– Гм, лошадь о четырех ногах, и стол-от о четырех. Стол-от лишь выставил:
– Пускай и сам придет!
Доехали до речки. Стал коня поить. Лошадь не пьет.
– Що, разве невдосоль?
Взял лишь мешок соли высыпал. Конь все не пьет; он взял плаху, да лишь хлесь по голове. Коня застегнул:
– Я разве задаром, – говорит, – мешок-от соли высыпал!
Взял мешок с ложками на плечо и побежал. Ложки в мешке: бряк, да бряк! А ему кажется: «дурак, дурак!» Он взял ложки, бросил, да все лишь притопнул чисто; говорит:
– Вот вам дурак, вот вам дурак!
Пришел домой – ничего не привез. Братья спрашивают:
– Что ты, чего привез-то?
– А ничего не привез. Стол о четырех ногах – сам придет; а горшочки наложил шапочками: там ребята озябли; а соль высыпал в речку – не пьет лошадь, волчье мясо, без соли, – дак и высыпал в речку. А ей еще не гожо! Дак я взял плаху да по голове – и растянулось волчье мясо! А ложки взял да понес, а они говорят: «дурак, дурак!» А я рассердился да бросил их и растоптал: вот вам дурак!
Братья говорят:
– Дурак ты и есть, дурак! Живи, дурак, здесь пиво-то – не уплавь его: мы сами съездим на базар.
Он и остался. Пиво живет, а он не велит:
– Пиво не живи, не плови, дурина не дразни!
А пиво все живет да живет. Схватил топор да лишь взял – все обручье изрубил, пиво на пол все убежало. А пол клееной: ему некуда удти. Братья пришли и у дверей толкаются: двери заперты.
– Дурик, отопри! Адурин сел в корыто:
– Ужо сейчас догребусь, ужо доплыву! Отпер двери. А пиво – по всей избе! Ему и говорят:
– Що ты, дурак, эко сделал-то?!
– Да я сколько имал его: не плови да не плови, – а оно все пловет, дак я рассердился и разрубил обручье!
– Що станем, – говорят, – с дурином делать? Зашьем его в куль да свезем в реку.
Взяли привезли его на берег, оставили его на угоре, убежали поглубже места искать да проруби высекать. А он и ревит в куле. И йидет барин на тройке лошадях. Барин и спрашивает:
– Кто тут ревит?
– А вот, – говорит дурин, – велят судить да рядить, а я судить-рядить не умею, дак меня и зашили в куль.
Барин и говорит:
– Выходи из куля и зашей меня, я умею судить и рядить.
Дурина выпустил из куля, а сам сел. Дурин его взял и зашил в куле-то. Асам сел в повозку, на тройке лошадях и уехал. А эти пришли да и потащили куль с барином. Он и закричал:
– Не троньте, – говорит, – не троньте: я умею судить и рядить'
Они говорят:
– Да вот мы насудим тебе!
Они взяли уволокли куль да упустили в воду-ту. А он:
– Бурр,бурр! Они говорят:
– Знать, бурка хватает – ну, хватай!
Сами и домой пошли эти братья. Только поманили маленько – дурин вдруг и приехал на тройке. Они и говорят ему:
– Що ты, дурин, откуда ты взялся? Где ты эких коней-то взял?
– А я, – говорит, – там нахватал! Там, – говорит, – още такой сивко славной остался, дак и тот от меня не уйдет!
Дак они говорят:
– Ой, дурин, дак зашей нас в куль, хоть мы бы сивка-то поймали ощо хоть.
Он зашил их. Приволок да в реку лишь торнул. Они там: «бурр, бурр». А он и говорит:
– Хватайте, там много поймаете.
А сам пошел домой пива допивать да братей поминать.
ПРИМЕЧАНИЕ
Записана М. Б. Едемским в Тотемско» уезде » 1905 – 1907 гг. от М.Д Третьякова.
ПРЕДАНИЯ
ОСНОВАНИЕ ХАЛЕЗСКИХ ПРИХОДОВ
В далекие от нас времена, когда еще не было никакого поселения на том месте, где ныне стоит город Никольск, на правом низком берегу Юга, вниз по его течению при впадении речки Молоковицы, в двадцати семи верстах от Никольска и от Устюгского тракта к Никольску в трех верстах жил шведский народ, который в то время звали чудью, а понынешнему чухнами.
Когда чудь на время или вовсе оставила это поселение, некоторые из новгородцев, пользуясь свободами, переходя с одного места на другое, явились и на берега Юга. Здешняя местность пленила новгородских выходцев, и они, построив деревянный молитвенный храм во имя великомученика Георгия Победоносца, поселились на горе на другой стороне реки Юга против жительства чуди.
Эта гора, поднимаясь вверх сажен на пятнадцать, вдается в реку и оканчивается крутым к ней скатом; подобной же крутизны горы находились и с других ее сторон, только на северном горном боку имеются большие отлогости. Вот почему новгородцы остались жить на этой крутой горе: они, опасаясь нападения чуди, о которой имели, вероятно, раньше сего времени достаточное понятие, избрали для жительства своего гору, с которой было удобнее защищаться от ожидаемых неприятелей, которые и не замедлили явиться к их обиталищу и злобно подступили к нему.
Новгородцы стали отбиваться от врагов своих, катали с верху горы большие бревна, каменья, лили кипящую воду на поганую чудь и – ничто не помогало Наконец осажденные обратились к молитвенному храму и стали в нем с коленопреклонением молить великомученика Георгия, дабы он своими молитвами испросил у Всемогущего Бога им защиты. И вдруг около молитвенного дома раздалось несколько восторженных восклицаний: «Слава Богу! Слава Богу! Чуди идут прочь!» Еще оставшиеся в часовне новопоселенцы с неизъяснимым веселением души выбежали вон оттуда взглянуть на возвещенное утешительное зрелище.
Прошло немного времени от этого события. Чудь опять приблизилась к новгородскому поселению, жители коего, уже зная в таком случае своего спасителя, снова просили его о своем спасении, и чудь, даже не начинавши никаких своих грозных для христианского народа попыток, удалилась навсегда от этого места и не творила больше новгородцам пакости. Некоторые из чуди полюбили тогда христианство, будучи подвигнуты к тому двумя чудесами, впоследствии ими рассказанными туземным жителям, к которым они через принятие веры присоединились.
Говорили крещенные из чуди, что когда в первый раз при нападении их молились новгородцы в своей часовне, тогда всем им виделся на крыше ее воин, сидящий на белом коне и грозящий копьем своим всей разъяренной чуди, почему она, объятая великим ужасом и страхом, сделала отступление от обитаемой горы. Вторично нападавшая на новгородцев чудь видела того же воина с копьем, но только не на лошади, а стоящего просто в полугоре, и теперь в Староегорьевском приходе на реке Юг произносится жителями выражение: «У Георгия в полугоре».
Прошли многие годы от времени чудиновых приступов к христианскому поселению, и число новгородских выходцев от разных обстоятельств значительно увеличилось, так что стало тесно первое местопребывание поселенцев, которые оттого и стали селиться в окрестностях своего молитвенного храма, обращенного в последующем в церковь во имя великомученика Георгия Победоносца. Так, со временем образовался Староегорьевский Халезский приход Никольского уезда. От размножения же первых жителей сего прихода явились одна за другой еще три существующие в том же уезде Халезские с приходами церкви – Новогеоргиевская, Введенская и Христорождественская. На месте алтаря Староегорьевского, первоначально деревянного, храма стоит приличный тому деревянный памятник. Церковь отнесена сажен на тридцать от места, на котором находилась прежде, по причине сокрушительного на нее по веснам напора вод Юга.
В ограде этого перенесенного храма видна и до сих пор пере копь (ров), идущая сажен на тридцать от востока к западу. Эта перекопь произведена была новгородскими выходцами около горы своего первого поселения, с северо-восточной ее отлогой стороны, для защиты от нападения чуди. На правом берегу Юга против этой горы место, где жила чудь, называется доныне у туземцев дворищами, а тут же впадает в Юг речка Молоковица. Оттого она имеет такое название, что чудь ее именовала Пим, а слово «своим» на русском языке значит молоко. Название Халезских приходов произошло от слова «халега», тоже чудинского слова, означающего «звук», «сражение». Дано было название это горе, на которой утвердились новгородские выходцы после сражения с чудью.
В настоящее время между жителями халезского края каждый из любознательных может услышать бранные слова, употреблявшиеся чудью во время сражений. Например: «курат-сига», «ковралига», что значит по-русски «черт-свинья», «собака-мясо».
ПРИМЕЧАНИЯ
Опубликовано в 1845 г. Е. Кичиным по записи отставного солдата Ильи Страхова (Нестеферовская волость Устюжского уезда), происходящего из духовного звания. ...Шведский народ, который в то время звали чудью, а понынешнему чухнами. – Чудью в Древней Руси называли эстов, а также другие угро-финские племена, жившие к востоку от Онежского озера, по рекам Онега и Северная Двина; шведская народность сложилась в результате слияния германских, финских и саамских племен.
ПРЕДАНИЕ О БЕЛОРИЗЦАХ
1
В давние времена напал на Вологду Шемяка. Пришел он с большим воинством и стал зорить город и побивать жителей. Но вот в одну ночь явились в город два неизвестных человека в белой одежде, напали на врагов и, побив их множество, заставили бежать в страхе и ужасе. Событие это было сообщено горожанам поутру городской стражей. Вологодские жители бросились искать своих избавителей, долго искали их и наконец нашли два трупа в белых ризах, лежащие под сосною подле города невдалеке от Введенской церкви (ныне упраздненной).
Стража в трупах этих признала чудесных защитников города.
Не зная, кто были эти люди, вологжане назвали их «белоризцами» и погребли на том месте, где их нашли, и затем начали служить над могилами панихиды.
Впоследствии подле этого места стали делать так называемые «убогие домы», глубоко вырытые в земле ямы с небольшим отверстием, в которые опускались тела убитых, утопленников, самоубийц и т. п. В течение года, а именно от семика (четверг седьмой недели по Пасхе) до семика, клали в такой убогий дом всех умерших неестественной смертью в течение года, а для будущего приготовлялся новый убогий дом. В семик был ежегодно крестный ход из собора или же из Введенской церкви к убогому дому, где совершалась общая панихида над белоризцами и погребенными в тот год трупами, после чего яма окончательно засыпалась землею. На этом же месте и в этот день с незапамятных времен началось гулянье и было известно под названием «гулянье на поляны». По воспрещении правительством трогать и хоронить мертвые тела без освидетельствования начальством крестный ход прекратился, но панихиды по белоризцам и гулянье продолжались еще до позднейших времен.
2
Во время нашествия литовцев и поляков вологжане, скрывавшиеся в Прилуцком монастыре, соединившись с жителями, бежавшими в леса, вышли на поле на другом берегу Вологды и, желая отомстить полякам, сразились с ними; победа начала преклоняться на сторону литовцев, превосходивших числом и силою своих противоборщиков; но вдруг являются два неизвестные витязя, в белые доспехи облаченные и железными палицами вооруженные, останавливают побеждаемых, начинающих спасаться бегством, и бросаются с ними на неприятелей, поражают их палицами и вырывают победу из рук их с потерею своей жизни, часть неприятелей положена на месте сражения, а прочие бегством сохранили жизнь свою. Обрадованные сею победою и вместе опечаленные смертию неизвестных своих избавителей вологжане трупы их положили в один гроб и воздвигли над оным простой каменный памятник (по вологодскому выражению голбчик), украшенный только сердечною благодарностью; а чтобы память пробыла о них вечною, учредили каждый год отправлять при собрании градских жителей на фобе их панихиду. Для собрания ж установили на месте гроба героев белоризцев (так их называют в Вологде) быть гулянью, на которое и собираются доселе в семик каждого лета. Место погребения их есть обширное поле – поле сражения и победы. В Вологде гулянье сие и место оного называют Поляною, даже день сей, может быть день победы, там зовут поляною же; между тем в других местах России он обыкновенно называется Семиком.
ПРИМЕЧАНИЯ
Текст первого варианта предания был опубликован И. К. Степановским в 1890 г, второго – в журнале «Северный вестник» в 1804 г. Шемяка – Дмитрий Юрьевич Шемяка (14209 – 1453), князь Галицкий, великий князь Московский (1446 – 1447); внук Дмитрия Донского, участник борьбы за Московский стол в 1425 – 1452 гг.; на Вологду в ходе этой борьбы он нападал неоднократно; события, описанные в предании о белоризцах, могут быть отнесены к периоду с 1448 по 1450 гг (О Шемяке см также в примеч. к фрагменту из романа Н А. Полевого «Клятва при фобе Господнем» в разделе «».) Во время нашествия литовцев и поляков – имеются в виду события Смуты начала XVII в., «литовское разорение», во время которого население Вологодского края боролось с польскими оккупантами; предание, скорее всего, может быть приурочено к декабрю 1612 г.
РАЗБОЙНИКИ НА ВЕРХНЕЙ ЕРГЕ
Ходили разбойники по Верхней Ерге, и вниз по ней спускались, и вверх подымались. Ерга была обжитым местом для разбойников: густые леса и суземы помогали им скрыться от погони, да высокие берега и острова в озерах и болотах тоже не страшили. В высоких берегах Ерги, где и сосняк не рос, наделали разбойники пещер, а подступ к ним только они и знали: где подход к ним шел наискось от берега, а где и прямо от Ерги. А из пещер могли они далеко просматривать окрест.
А в Быке, что стоит внизу Ерги у самой реки Сухоны, были две пещеры. Одна глядит на Сухону, другая на Ергу, и обе соединены ходом. Из одной пещеры, что глядит на Ергу, была видна вся Сухона до самой Стрельны, а из другой, что выходила на Сухону, был виден Устюг. Это были сторожевые пещеры разбойников.
Богатство свое разбойники хранили на острове в верховьях Ерги, где лежал путь на реку Устью. Остров был на озере, а озеро было не простое, а заколдованное. Никто не мог его переплыть: смельчака, пустившегося вплавь или на лодке, водоворот уносил в пучину озера. Гибли люди, гибли и лодки. Только одни разбойники знали дорогу на остров, где был курган. В кургане прятали они свои богатства. Слово ли знали какое или перехитрили нечистую силу, но только построили они из бревен мост под водой на остров. По этому мосту пешими, по пояс в воде, держась за резные перила, переходили с берега на остров.
На зиму уходили разбойники с острова и уносили с собой добычу и где-то за лесами и реками продавали ее заморским купцам. Прослышали о богатствах кургана наши крестьяне и хотели пошарить в кургане, но зимой лютовал мороз, да медведи сторожили курганы, а летом нигде не могли найти моста. Разбойники погибли или умерли, то нам не ведомо, но перестали ходить по Ерге, а курган поныне стоит, да ходу к нему нет: окружен болотом, а болото топкое.
Когда разбойники ходили по Ерге, то зараз сделали гать в тайге, а гать шла от кургана на Устюг, до деревни Конечное. Тут конец был гати. И вот договорятся между собой, делятся на две ватаги: одна на лодках шла на Устюг, а другая же шла по гати. В лесах у Устюга скрывалися, дожидаючи друг дружку, а дождавшись всех до единого, нападали на город: одни с лица города – с реки, а другие с тыла, с лесной стороны. Устюжане знали разбойничьи хитрости и оберегали город со всех сторон. Не всегда разбойники ворочались с победой, бывали и шибко битые.
ПРИМЕЧАНИЕ
Записано в 1937 г. В. Владимировым от крестьянина Ф. Реутова в д. Тишино Великоустюгского района. Тогда же сотрудниками Великоустюгского краеведческого музея была организована экспедиция, обследовавшая мыс Бык. Сведения о разбойничьих пещерах не подтвердились. Но в 1954 г. после взрыва залома сплавщиками леса в верхней части Быка открылась пещера.
ПАНСКИЕ КЛАДЫ
В Троице-Енальской волости была прежде церковь деревянная, оттого места, где она находилась, нужно взять прямую линию на гору, где находился панский поселок, и вот там, при скрещивании этой линии с прямою же линией от ближайшей деревни (Бакланово), зарыт в землю пивной котел, наполненный серебром и золотом: котел этот находится под громадным камнем.
В той же волости, если ехать на Вотчу, то на пути будет местечко, называемое Большая осина, где зарыт в землю панами целый котел денег, исключительно золотой монеты, но чтоб найти его, нужно спеть 40 песен, не упоминая ни дружка, ни подружки, и, кроме того, во время пения находиться на осине вверх ногами. Много было попыток, но все они кончались безуспешно; так как никто не мог найти, во-первых, 40 песен без дружка или подруженьки, а во-вторых, никто не в состоянии столь долго находиться в висячем положении, да еще вниз головой, так клад и не открыт.
ПРИМЕЧАНИЕ
Записано А А Шустиковым в Кадниковском уезде в начале 1880-х гг.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ НАЗВАНИЯ НАСОН-ГОРОД
1
<...> заложен град месяца апреля в 28, на память святых апостолов Ассона и Сосипатра. Нецыи же глаголют, якобы и наречен бысть град во имя апостола Ассона.
(«Вологодский летописец», конец XVII – начало XVIII в.)
2
Едет царь Иван Васильевич в Вологду. Рано утром подъезжает он к городу, видит: все спят. «Ну, – думает, – еще рано, отъеду пока что», – и отъезжает. Приезжает в полдень – опять застает весь город спящим. Опять поворачивает Грозный назад. Въезжает в третий раз, – это уже вечером, – но опять та же история!
Разгневался царь на Вологду: «Что за городишко несчастный! Когда ни приедешь, – всё на сон!»
С тех пор и прозвище городу дано было Насон.
ПРИМЕЧАНИЕ
Опубликовано в 1903 г.
ОБ ОСНОВАНИИ ЦЕРКВИ СВЯТОГО ФЕДОРА СТРАТИЛАТА
С именем Ивана IV связано предание об основании церкви святого Феодора Стратилата, что находилась на правом нагорном берегу реки Вологды.
Создана была церковь по повелению царя Ивана Васильевича Грозного. Во время пребывания в Вологде он получил на том самом месте, где построена была церковь, известие о даровании ему Богом сына Феодора. Проникнутый чувством благоговения и благодарности к Всещедрому Отцу Небесному, царь сейчас же приказал на этом месте воздвигнуть храм во имя святого великомученика Феодора Стратилата, в честь коего дано было имя новорожденному сыну царскому. Церковь эта в народе называлась Царскою.
Старожилы вологодские утверждали, что это действительно было так и что при церкви хранилась даже грамота, в которой ясно было обозначено это обстоятельство и сказано, чтобы этот храм существовал вечно. Но так как церковь эта во время большого пожара, бывшего в Вологде в 1769 году, обгорела и была почти полуразрушена, то, вероятно, тогда же погибла в пламени и эта любопытная грамота.
ПРИМЕЧАНИЕ
Опубликовано Н. П. Дубравиным в 1843 г. Святой Феодор Стратилат (319) – великомученик, пострадавший за отказ поклониться идолам.
О ПРОИСХОЖДЕНИИ НАЗВАНИЯ СЕЛА ГОВОРОВО
После посещения Иваном Грозным Софийского собора, когда нечто «отторгнуся от своду и пад государю и повреди главу», лишился Иван Грозный дара речи и пошел, куда глаза глядят. Кругом стоял темный лес. Неожиданно он наткнулся на сторожку, из которой вышел лесник. Царь пришел в изумление и заговорил. И повелел государь основать здесь село и назвать его в честь такого удивительного события Говорове.
ПРИМЕЧАНИЕ
Записано 27 сентября 1999 г. членами общества «Исследователь» от жительницы бывшего с. Говорове В. Д. Сенюшиной, которая слышала это предание от отца, Д. И. Карандеева, 1895 г. рожд.
* * *
Что на славной реке Вологде,
Во Насоне было городе,
Где доселе, было, Грозный царь
Основать хотел престольный град,
Для свово ли для величества
И для царского могущества;
Укрепил стеной град каменный
Со высокими со башнями,
С неприступными бойницами.
Посреди он града церковь склал,
Церковь лепую, соборную,
Что во имя Божьей Матери,
Ее честного Успения;
Образец он взял с Московского,
Со собору со Успенского.
Стены храма поднималися –
Христиане утешалися.
Уж как стали после свод сводить,
Тута царь сам не коснел ходить;
Надзирал он над наемники,
Чтобы Божий крепче клали храм,
Не жалели б плинфы красные
И той извести горючие.
Когда царь о том кручинился,
В храме новоем похаживал,
Как из свода туповатого
Упадала плинфа красная,
Попадала ему в голову,
Во головушку во буйную,
В мудру голову во царскую.
Как наш Грозный царь прогневался,
Взволновалась во всех жилах кровь,
Закипела молодецка грудь,
Ретиво сердце взъярилося;
Выходил из храма нового,
Он садился на добра коня,
Уезжал он в каменну Москву,
Насон-город проклинаючи
И с рекою славной Вологдой.
От того проклятья царского
Мать-сыра земля тряхнулася,
И в Насон-граде гористоем
Стали блата быть топучие,
Река быстра, славна Вологда
Стала быть рекой стоячею,
Водой мутною, вонючею,
И покрытая все тиною,
Скверной зеленью со плесенью.
ПРИМЕЧАНИЕ
Текст исторической песни, основанной на предании, был опубликован в 1842 г. в журнале «Москвитянин» М. П. Погодиным, получившим его от преподавателя Вологодской семинарии П. И. Савваитова.
ЛОСЬ-КАМЕНЬ, ИЛИ ПЕТР ПЕРВЫЙ В ТОТЬМЕ
Петр Первый проезжал, путешествовал на парусной лодке, ну, там со свитой своей. И они ехали с Архангельска и поднимались всё по этой по Двине. Потом (Сухона в Двину впадает) они по Сухоне поехали
<...>.
Ну вот, они доезжают... Тотьмы не было такого города, как сейчас существует, а была ниже она, Тотьма, километров примерно семь – восемь ниже, на старом месте. Ну вот они ехали, а там дремучий лес кругом этой реки всё (тогда пароходы еще не ходили, эти купеческие небольшие ходили, маленькие).
Вот ехали. Ну, пообедать надо где. А там на средине реки большущий камень стоит, примерно как порядочный дом. Весной река эта поднимается метров на шесть – на восемь, и этот камень еще видно весной даже, частью видно. Ну, а они ехали летом – река сбыла, дак большущий камень. Там и обедали со своей всей свитой.
Пообедали, Петр посмотрел:
– Какая, – говорит, – тут тьма!..
Ну, после этого и создалось, что Тотьма, присвоили. И перенесли (селение) вверх на семь километров, разрослась эта Тотьма. Ну, там много монастырей, всего, в этой Тотьме.
И дальше он поехал путешествовать, всё на своей лодочке, из Архангельска и в Вологду, от Вологды поехал дальше, по каналу, и туда все до места, до Ленинграда, всё на лодке на парусной.
Это я слышал от старых людей и от многих. Только в книгах вот я это не видал нигде.
ПРИМЕЧАНИЕ
Записано Н. Криничной и В ПулькинымотА М. Бурлова в д. Андома Вытегорского района 10 июля 1971 г.
ПЕТР И МЕНШИКОВ
Вот поехал раз Петр Первый на охоту. Едет на лошади и как-то потерял подковку. А лошадь у него была богатырская. Без подков нельзя ездить.
Подъезжает он к одной кузнице и видит – там куют отец с сыном. Паренек у кузнеца что надо.
– Вот что, – говорит, – подкуй мне лошадь. Сковал парень подкову, царь за шипаки и разогнул.
– Стой, – говорит, – это не подкова. Она мне не годится.
Начинает он ковать другую. Взял Петр и вторую разломил.
– И эта подкова не ладна.
Сковал он третью. Петр схватил раз, другой – ничего не мог сделать.
Подковали лошадь. Петр подает ему рубль серебряный за подкову. Берет он рубль, на два пальца нажал, рубль только зазвенел. Подает ему другой, – и другой тем же манером.
Царь изумился.
– Вот нашла коса на камень.
Смекнул, достает ему пять рублей золотом. Поломал, поломал парень – не мог сломать. Царь записал его имя и фамилию. А это был Меншиков. И царь как приехал домой, так сразу его к себе и призвал. И стал он у него главный управитель.
ПРИМЕЧАНИЯ
Записано Г. Терентьевым от жителя с. Крохино Кирилловского района Ширшнева в 1937 г.
Меньшиков Александр Данилович (1673 – 1729) – сподвижник Петра I, светлейший князь, военачальник, президент Военной коллегии.
ПЕТР ПЕРВЫЙ И ОБРЯДИНЫ
Ну вот, Петр, побывав здесь в тысяча семьсот одиннадцатом году, отдыхал в трех километрах от Вытегры, значит; деревня Шестоватам была. Вероятно, умотали Петра и его свиту наши болота, наши леса – и Петр заснул, заснула его свита. В это время у императора пропал камзол. Когда Петр узнал об этом, послал искать, искать камзол... Проснулся – он очень разгневался, как это так: украли камзол.
Ну, пустились в розыски. Но наши северные деревни ведь очень небольшие. А в те времена, конечно, это было три-четыре дома, может быть, – и вся и деревушка маленькая, северная, так что найти было это все легко. Ну, и быстро нашли – воров нашли и камзол. Привели к императору, бросили к его ногам, значит, воров.
– Что же, – говорит, – вы украли камзол? Казнить вас надо.
Ну, один гораздо наиболее смекалистый такой мужичок выступил вперед и говорит:
– Великий государь, вели слово молвить.
– Ну, говори.
– Вот, – говорит, – мы украли у тебя камзол, хотели себе шапки сшить, нашим детям, нашим внукам, нашим правнукам, чтобы о тебе вечно помнить, что ты здесь был.
Ну, как видно, что от чисто русской такой смекалки этот ответ. Вот именно Петру понравился такой ответ:
– Ладно, – говорит, – я камзол вам подарю. Но с этого времени вы будете носить кличку-фамилию «камзольники».
Между прочим, знаете (вот это уже точно), я эту кличку сам испытал. В молодости-то приходилось ездить: вот со знакомыми там, значит, встретишься:
– Ты откуда?
– Да вот с Вытегры еду, в Вытегре и живу, живу, значит.
– Камзольник! – (понимаете?)
Ну, а сейчас этого, конечно, нет, такой клички уже нет, пропала она.
Ну, император Петр даже этим не ограничился. А он, значит, сказал, что все проживающие, вновь здесь семьи создающиеся будут носить фамилию Обрядины: обрядить – по-древнерусски значит «спрятать», обрядили – спрятали камзол.
Ну вот, пусть здесь все Обрядины и будут!..
Там в деревне все Обрядины живут. Ну, а теперь всех этих деревён нет, и Обрядиных уж теперь одиндва и обчелся, порассеялись все по нашему Русскому государству, по Советскому, разъехались.
Вот такое предание существует. Правда ли оно, не правда ли, кто его знает...
ПРИМЕЧАНИЕ
Записано Н. А. Криничной и В. И. Пулькиным от К. А. Баушева в г. Вытегре 7 июля 1971 г.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ НАЗВАНИЯ ГОРОДА ВЫТЕГРА
Вот Вытегра была Вянга. Деревня Вянга была, где Вытегра. Когда камзол украли у Петра, он сказал:
– Вы тигры!
Вот и переименовали ее: Вытегра стала на месте Вянги. А Петр Первый поехал дальше...
Петровский памятник был ему, километров сорок отсюда, там памятник ему был.
ПРИМЕЧАНИЯ
Записано Н. А. Криничной и В. И. Пулькиным от Г. П. Попова в д. Анхимово Вытегорского района 16 июля 1971 г. Вытегорский погост, крупный торговый центр Новгородской земли в XIV – XV вв., располагался вблизи селения с финно-угорским названием Вянги. Петр Первый посетил Вянгинскую пристань в 1711 г. Статус города Вытегра получила в 1773 г., тогда же ей было дано и современное название – по реке, на которой она расположена.
ПЕТР ПЕРВЫЙ КУМ
Был этот случай в Важмосалме. У бедного-пребедного мужика народилась дочь; надо малютку крестить, а к горюну никто в кумы нейдет. Проходил осударь в это время чрез Вожмосалму и узнал, что такая беда с мужиком. Пришел он к бедному мужику и говорит, что будет у него кумом.
Только прослышали про такую волю Петрову на погосте, как стали к бедняку бабы самые богатые толкаться да зазываться в кумы. «Не хочу я с ними кумиться, – говорит Петр, – а разыщи ты мне самую лядащую бабенку, что у вас по погосту Христа ради ходит».
Нашел бедняк такую бабу лядащую, и покрестил осударь с ней беднякова младенца. Как покончили крестины, так и говорит осударь: «А не худо бы, куманек, и винца теперь выпить!» А у бедняка
Споено реченька журчит
денег-то ни полушки, зелена вина ни косушки. «Видно, делать нечего, – сказал царь, – моя анисовая нынче дела делать будет». Вынул осударь свою походную баклажку да чарочку золотую (серебряная вызолоченная), налил ее своей анисовой водкой, всех перепотчевал, сам выпил, одарил бедняка деньгами, а чарочку куме подарил на память.
ПРИМЕЧАНИЕ
Записано В. Майковым в Вытегорском уезде в третьей четверти XIX в.
КАК ПЕТР ВЕЛИКИЙ ЗАДУМАЛ УСТРОИТЬ МАРИИНСКУЮ СИСТЕМУ
Другожды Петр Первый имел приезд при деревне Шестовой, через Вянги-ручей; ехал он в Архангельск; почтовая дорога тут пролегала и теперь виднеет. Крестьяна из окольных мест собрались во множестве, видимо-невидимо, на горе, верста будет от деревни; день был гулярный. Наместный староста с выборными навстречу вышли с хлебом-солью, как водится, по русскому обычаю. Выступил Петр Первый из коляски; росту он высокого, ученья великого; хлеб-соль принял и с крестьянамы разговор держит: «Каково да вы крестьяне поживаете и да какой же у вас промысел есть?» Тут крестьяна пословечно ему стали высказывать: «Близ четырех верст ниже сего места есть, надежа-государь, пристань Вянгинская. С Бадог гужом хлеб сюда возим, что идет снизу реками Волгою, Шексною, Белым озером и Ковжею. С Бадог до Вянги на судах ехать не можно, вода не сошлась, верст на пять, а дале на Вянге быстрина, пороги до пристани Да строим еще, государь, корабли мореходные, гальеты, водовики и соймы, и с Вянги ходим мы шкиперами по Онегу, и по Свири, и по Ладожскому, для себя и с найму, и справляем хлеб на Пудогу и Повенец, а больше в реку Свирь и дале, в окольные селения».
Приудумался Петр Первый, головой потряхивает и видит: живут тут люди не слепцы, не по канату ходят, народ сметливой, работной. Заложил себе это слово на ум и поехал дале. С тых пор эта гора зовется Беседная гора, и на той горе – часовня, и молебствие бывает каждогодне в день сошествия Святого Духа.
ПРИМЕЧАНИЯ
Опубликовано Е. П. Барсовым в 1872 г. Мариинская система – водный путь, соединяющий Волгу с Балтийским морем.
ХРАМ СТАРИНЫ
ЗАДОНЩИНА
(Кирилло-Белозерский список)
Поидемь, брате, в полуночную страну жребии Афетову, сына Ноева, от него же родися Русь преславная. Оттоле взыдемь на горы Киевьскыя.
Первее всехъ вшедъ восхвалимь вещаго Бояна в городе в Киеве, гораздо гудца. Той бо вещий Боянъ воскладая свои златыя персты на живыя струны, пояше славу русскыимь княземь: первому князю Рюрику, Игорю Рюриковичю и Святославу Ярославичю, Ярославу Володимеровичю, восхваляя ихъ песми и гуслеными буйными словесы на русскаго господина князя Дмитриа Ивановича и брата его князя Володимера Ондреевича, зане же ихъ было мужество и желание за землю Руссьскую и за веру христианьскую.
От тоя рати и до Мамаева побоища.
Се азъ князь великыи Дмитрии Иванович и брать его князь Володимеръ Ондреевич поостриша сердца свои мужеству, ставше своею крепостью, помянувше прадеда князя Володимера Киевьскаго, царя русскаго.
Жаворонокъ птица, въ красныя дни утеха, взыди под синие облакы, пои славу великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его Володимеру Ондреевичю. Они бо взнялися какъ соколи со земли Русскыя на поля половетция.
Кони ржуть на Москве, бубны бьють на Коломне, трубы трубят в Серпухове, звенить слава по всей земли Руссьскои, чюдно стязи стоять у Дону великого, пашутся хоригови берчати, светяться калантыри злачены, звонят колоколи вечнии в Великом в Новегороде. Стоять мужи наугородци у святыя Софии, а ркучи такову жалобу: «Уже намь, брате, к великому князю Дмитрею Ивановичю на пособь не поспети».
Тогды аки орли слетошася со всея полунощный страны. Тоти не орли слетошася, съехалися все князи русскыя к великому князю Дмитрию Ивановичю на пособь, а ркучи такъ: «Господине князь великыи, уже погании татарове на поля на наши наступають, а вотчину нашю у нас отнимають, стоять межю Дономь и Днепромь, на рице на Чече. И мы, господине, поидемь за быструю реку Донъ, укупимь землямь диво, старымь повесть, а младымь память».
Тако рече князь великыи Дмитрие Иванович своей братии русскимь княземь: «Братьеца моя милая, русские князи, гнездо есмя были едино князя великаго Ивана Данильевича. Досюды есмя были, брате, никуцы не изобижены, ни соколу, ни ястребу, ни белу кречату, ни тому псу поганому Мамаю».
Славии птица, что бы еси выщекотала сиа два брата, два сына Вольярдовы, Андрея Половетцаго, Дмитриа Бряньскаго. Ти бо бяше сторожевыя полкы, на щите рожены, под трубами поють, под шеломы възлелеаны, конець копия вскормлены, с востраго меча поены в Литовьскои земли.
Молвяше Андреи к своему брату Дмитрею: «Сама есма два брата, дети Вольярдовы, внучата Едиментовы, правнучата Сколдимеровы. Сядемь, брате, на свои борзи комони, испиемь, брате, шеломомь своимь воды быстрого Дону, испытаемь мечи свои булатныя. Уже бо, брате, стукъ стучить и громъ гремить в славне городе Москве. То ти, брате, не стукъ стучить, ни гром гремит, стучить силная рать великаго князя Ивана Дмитриевича, гремять удалци золочеными шеломы, черлеными щиты. Седлай, брате Сндреи, свои борзи комони, а мои готови напреди твоих оседлани».
Уже бо всташа силнии ветри с моря, прилелеяша тучю велику на усть Непра, на Русскую землю. Ис тучи выступи кровавыя оболока, а из нихъ пашють синие молньи. Быти стуку и грому велику межю Дономь и Непромь, идеть хинела на Русскую землю. Серие волци воють, то ти были не серие волци, придоша поганые татарове, хотять пройти воюючи, взяти всю землю Русскую.
Тогда же гуси гоготаше, и лебеди крилы въсплескаша. То ти не гуси гоготаша, ни лебеди крилы въсплескаша, се бо поганый Мамаи приведе вой свои на Русь.
Птици небесныя пасущеся то под синие оболока, ворони грають, галици свои речи говорять, орли восклегчють, волци грозно воють, лисици часто брешуть, чають победу на поганыхъ, а ркучи такъ: «Земля еси Русская, какъ еси была доселева за царемь за Соломоном, такъ буди и нынеча за княземь великим Дмитриемь Ивановичемь».
Тогда же сокол и и кречати, белозерские ястреби позвонять своими злачеными колоколци.
Уже бо стукъ стучить и громъ гремить рано пред зорею. То ти не стукъ стучить, ни громь гремит, князь Володимеръ Ондреевич ведетъ вой свои сторожевыя полкы к быстрому Дону, а ркучи такъ: «Господине князь Дмитреи, не ослабляй, уже, господине, поганыя татарове на поля на наши наступають, а вой наши отнимають».
Тогда же князь великыи Дмитреи Иванович ступи во свое златое стремя, вседъ на свои борзый конь, приимая копие в правую руку. Солнце ему на встоце семтября 8 в среду на рожество пресвятыя богородица ясно светить, путь ему поведаеть, Борись Глебъ молитву творять за сродники свои.
Тогда соколи и кречати, белозерскыя ястреби борзо за Донъ перелетеша, ударишася на гуси и на лебеди.
Грянуша копия харалужныя, мечи булатныя, топори легкие, щиты московьскыя, шеломы немецкие, боданы бесерменьскыя.
Тогда поля костьми насеяны, кровьми полиано. Воды возопиша, весть подаваша по рожнымь землямь, за Волгу, к Железнымь вратомь, к Риму, до Черемисы, до Чяховъ, до Ляховъ, до Устюга поганыхътатаръ, задышушеем моремь. Того даже было нелепо стару помолодитися.
Хоробрый Пересвет поскакиваеть на своемь вещемь сивце, свистомь поля перегороди, а ркучи таково слово: «Лучши бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели намъ от поганыхъ положеным пасти». И рече Ослебя брату своему Пересвету: «Уже, брате, вижю раны на сердци твоемь тяжки.
Уже твоей главе пасти на сырую землю на белую ковылу моему чаду Иякову. Уже, брате, пастуси не кличють, ни трубы не трубять, толко часто ворони грають, зогзици кокують, на трупы падаючи».
Тогда же не тури возрыкають на поле Куликове на речке Непрядне, взопаша избиении от поганыхъ князи великых и боляръ сановных, князя Федора Романовича Белозерскаго и сына его князя Ивана, Микулу Васильевича, Федоръ Мемко, Иванъ Сано, Михаиле Вренковъ, Иаковъ Ослебятинъ, Пересветь чернець и иная многая дружина.
Тогда же восплакашася горко болярыни по своих осподарехъ въ красне граде Москве. Восплачется жена Микулина Мария, а ркучи таково слово: «Доне, Доне, быстрый Доне, прошелъ еси землю Половецкую, пробилъ еси берези хараужныя, прилелей моего Микулу Васильевича». Восплачется жена Иванова Федосия: «Уже наша слава пониче в славне городе Москве».
Не одина мати чада изостала, и жены болярскыя мужей своихъ и осподаревъ остали, глаголюще к себе: «Уже, сестрици наши, мужей наших в животе нету, покладоша головы свои у быстрого Дону за Русскую землю, за святыя церкви, за православную веру з дивными удалци, с мужескыми сыны».
В лето 6888 бысть Мамаевчина, Маматякъ за Дономь на усть Непрядвы. Тогды было благовещение на Пасху, по смерти Алексия митрополита на третей годъ бои был. В лето 6889 во празникъ вознесения господня прииде изо Царяграда на Русь Киприанъ митрополить, годъ спустя по Задончине. В лето 6890 бысть Тахтамышевщина августа 20 на князя на Дмитриа Ивановича и взя Москву и много зла сътвори. В лето 6891 князь велики Дмитрие сослалъ Киприана на митрополита на третей годъ по Задонщине. В лето 6896, майя 19 преставися князь велики Дмитреи Иванович по Задощине на осмои годъ. В лето 6897 выиде изъ Царяграда Киприанъ митрополитъ, а с нимь два митрополита послы. В лето 6900 сентября 25 преставися старець Сергии по Задонщине 13 лет прешло. Toe же осени октября 24 выиде из Орды князь велики Василие Дмитриевич. В лето 6915 сентября 15 преставися Киприанъ митрополит, пасъ церковь божию лет 30. Богу нашему слава ныне.
1470-е годы
ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД
Пойдем, братья, в северную страну, удел Афета, сына Ноева, от которого берет начало Русь преславная. Оттуда взойдем на горы Киевские.
Взойдя, прежде всех восславим вещего Бояна в городе в Киеве, искусного гусляра. Ибо тот вещий Боян, перебирая своими златыми перстами живые струны, пел славу русским князьям: первую – князю Рюрику, вторую – Игорю Рюриковичу и Святославу Ярославичу, третью – Ярославу Владимировичу, мы же восхвалим теми песнями и звоном гуслей владетельного русского князя Дмитрия Ивановича и брата его князя Владимира Андреевича, ибо они проявили мужество и желание постоять за землю Русскую и за веру христианскую.
От той битвы на Калке и до Мамаева побоища.
И вот великий князь Дмитрий Иванович и брат его князь Владимир Андреевич закалили сердца свои мужеством, собрались с силами, помянули прадеда князя Владимира Киевского, царя русского.
Жаворонок-птица, радостных дней утеха, взлети к синим небесам, воспой славу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу Ибо они взлетели, словно соколы, с земли Русской на поля Половецкие.
Кони ржут в Москве, бубны бьют в Коломне, трубы трубят в Серпухове, звенит слава по всей земле Русской, чудно стоят знамена у Дона Великого, реют расшитые знамена, блещут панцири золоченые, звонят вечевые колокола в Великом Новгороде. Стоят новгородские мужи у святой Софии, говоря так: «Неужто нам, братья, к великому князю Дмитрию на помощь не поспеть?»
Тогда словно орлы слетелись со всей северной страны. Нет, то не орлы слетелись, съехались все князья русские на помощь к великому князю Дмитрию Ивановичу, говоря так: «Господин великий князь, уже поганые татаровья на поля наши наступают, вотчины наши захватывают, стоят между Доном и Днепром на реке на Чече». И мы, господин наш, пойдем за быструю реку Дон, явим всем землям чудо, чтобы старые рассказывали, а молодые помнили».
Великий князь Дмитрий Иванович своим братьям русским князьям отвечает так: «Братья мои милые, русские князья, все мы из одного гнезда великого князя Ивана Даниловича. До сих пор ни от кого не знали обиды: ни от сокола, ни от кречета, ни от того поганого пса Мамая».
Соловей-птица, вот бы тебе прославить своим пением двух этих братьев, двух сыновей Вольярдовых: Андрея Полоцкого и Дмитрия Брянского. Предводители строжевых полков, они на щите рождены, под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены, с острого меча поены в Литовской земле.
Молвит Андрей своему брату Дмитрию: «Мы с тобой два брата, дети Ольгердовы, внуки Гедиминовы, правнуки Сколомендовы. Сядем, брат, на своих борзых коней, зачерпнем, брат, шлемом своим воды быстрого Дона, испытаем мечи свои булатные. Ибо уже, брат, стук стучит и гром гремит в славном городе Москве. То ведь, брат, не стук стучит, не гром гремит, то стучит сильная рать великого князя Дмитрия Ивановича, то гремят удальцы золочеными шлемами и червлеными щитами. Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои уже прежде твоих готовы».
Вот уже поднялись сильные ветры с моря, принесли великую тучу к устью Днепра, на Русскую землю. Из тучи вышли кровавые облака, а из них бьют синие молнии. Быть стуку и грому великому между Доном и Днепром, идут хинове на Русскую землю. Серые волки воют, то не серые волки были, пришли поганые татаровья, хотят пройти с боем и захватить всю землю Русскую.
Тогда же гуси загоготали и лебеди крыльями восплескали. То не гуси загоготали, не лебеди крылами восплескали, это поганый Мамай привел своих воинов на Русь.
Птицы небесные стерегут добычу под синими облаками, вороны грают, галки свои речи говорят, орлы клекочут, волки грозно воют, лисицы часто лают, предвещают победу над погаными, говоря так: «Земля эта – Русская, как если бы до сей поры была за царем Соломоном, так будешь и теперь за князем великим Дмитрием Ивановичем».
Тогда же соколы и кречеты, белозерские ястребы позвонят своими золочеными колокольчиками.
Уже ведь стук стучит и гром гремит перед утренней зарей. Это ведь не стук стучит, не гром гремит, князь Владимир Андреевич ведет воинов своих сторожевых полков к быстрому Дону, говоря так: «Господин князь Дмитрий, держись крепко, уже, господин мой, поганые татаровья на поля наши наступают, а наши воины их защищают».
Тогда великий князь Дмитрий Иванович вступил в свое златое стремя, сел на борзого коня, взял копье в правую руку. Солнце ему на востоке 8/21 сентября, в среду, на Рождество Пресвятой Богородицы ясно светит, путь ему указует, святые Борис и Глеб молитвы творят за сродников своих.
Тогда соколы и кречеты, белозерские ястребы скоро за Дон перелетели, ударили на гусей и на лебедей.
Грянули копья каленые, мечи булатные, топоры легкие, щиты московские, шлемы немецкие, копья басурманские.
Тогда стали поля костьми засеяны, кровью политы. Воды возопили, разнесли весть по разным землям: за Волгу, за Железные врата, к черемисам, к чехам, к полякам, в Устюг, к поганым татарам, за волнующееся море. Слыша то, старому человеку стоило и юность вспомнить.
Храбрый Пересвет скачет на своем вещем сером коне, свистом поля перегородил, и говорит такую речь: «Лучше самим на свои мечи броситься, нежели от рук поганых пасть». И сказал Ослябя брату своему Пересвету: «Уже, брат, вижу тяжкие раны, нанесенные в сердце твое. Уже суждено твоей главе пасть на сырую землю, а моему чаду Якову – на белый ковыль. Уже, брат, окрест пастухи не кличут, трубы не трубят, только вороны часто грают, кукушки кукуют, на трупы слетаясь».