Сергей Михайлович Соловьев
   "История России с древнейших времен" Том 1

   ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Славянское племя.  - Его движение. - Венеды Тацита. - Анты и сербы. -
Движение славянских племен,  по русскому начальному летописцу. - Родовой
быт славян.  - Города. - Нравы и обычаи. - Гостеприимство. - Обращение с
пленными.  - Брак.  - Погребение.  - Жилища.  - Образ ведения  войны.  -
Религия.  -  Финское  племя.  -  Литовское  племя.  - Ятвяги.  - Готское
движение. - Гунны. - Авары. - Козары. - Варяги. - Русь.

   Славянское племя не помнит о своем приходе из Азии,  о вожде, который
вывел его оттуда,  но оно  сохранило  предание  о  своем  первоначальном
пребывании  на  берегах  Дуная,  о  движении  оттуда  на север и потом о
вторичном движении на  север  и  восток,  вследствие  натиска  какого-то
сильного  врага.  Это  предание  заключает  в  себе факт,  не подлежащий
никакому сомнению,  древнее пребывание  славян  в  придунайских  странах
оставило  ясные  следы  в местных названиях;  сильных врагов у славян на
Дунае было много:  с запада - кельты,  с севера  -  германцы,  с  юга  -
римляне,  с востока - азиатские орды; только на северо-восток открыт был
свободный путь,  только на северо-востоке славянское племя  могло  найти
себе  убежище,  где,  хотя  не без сильных препятствий,  успело основать
государство и укрепить его в уединении,  вдалеке от сильных  натисков  и
влияний  Запада,  до  тех пор,  пока оно,  собравши силы,  могло уже без
опасения за свою независимость выступить на поприще и обнаружить с своей
стороны влияние и на восток и на запад.
   Вот это предание о первоначальном месте жительства славян и движениях
их,  как оно читается у нашего русского летописца: "спустя много времени
после  вавилонского  столпотворения,  сели славяне по Дунаю,  где теперь
земля Венгерская и Болгарская.  От тех славян разошлись по земле племена
и прозвались своими именами, где которое племя село на каком месте; одни
пришли и сели на  реке  именем  Морава  и  прозвались  моравами,  другие
назвались чехами;  а вот тоже славяне - хорваты белые, сербы и хорутане.
Когда волхи нашли на славян дунайских,  поселились среди  них  и  начали
насильничать,  то те славяне (т.  е.  моравы и чехи) двинулись,  сели на
Висле реке и  прозвались  ляхами,  а  от  тех  ляхов  прозвались  поляне
(поляки),  к племени же ляхов принадлежат лутичи,  мазовшане и поморяне.
Также и эти славяне (т.  е. хорваты белые, сербы и хорутане) двинулись и
сели  по  Днепру"  и проч.  Довольствуясь достоверностью явления,  мы не
станем входить в исследование вопроса о том, кто был этот могущественный
враг,  потеснивший славян из подунайских жилищ их. Писатели первого века
нашего летосчисления знают славян под именем венедов около Вислы,  между
племенами сарматскими,  финскими и германскими,  встречается у них и имя
сербов далее к востоку. Краткие указания о быте славян - венедов впервые
встречаем  у  Тацита:  Тацит  сначала  обнаруживает  сомнение,  к  каким
племенам причислить венедов,  к германским  или  сарматским?  Они  много
приняли  из  сарматских  нравов,  говорит он,  потому что как разбойники
скитаются по стране,  лежащей между певцинами и финнами. Из этих слов мы
видим,  что  в глазах Тацита,  венеды были похожи на сарматов суровостию
нравов;  венеды в первом веке по р. х. отличались воинственным движением
- знак еще неустановившейся жизни, недавнего переселения. Нравами венеды
показались Тациту похожи на сарматов, но когда он вгляделся внимательнее
в их быт, то нашелся принужденным сказать, что скорее их следует отнести
к племенам европейским:  они,  говорит Тацит,  строят дома, носят щиты и
сражаются  пеши,  -  все  это совершенно отлично от сарматов,  живущих в
кибитке и на лошади.  Таким образом,  первое достоверное известие о быте
славян   представляет   их   нам  народом  оседлым,  резко  отличным  от
кочевников; в первый раз славянин выводится на историческую сцену в виде
европейского воина - пеш и со щитом.  Писатели следующих веков постоянно
упоминают между главными народами Сарматии - венедов, а далее на востоке
-  сербов.  В  половине VI века известия о племенах и жилищах славянских
становятся несколько точнее:  по Иорнанду,  многочисленное племя венедов
разделялось  на два народа - славян,  живших от верховья Вислы на восток
до Днепра,  и антов,  которые были  сильнее  первых  и  жили  в  странах
припонтийских,  от  Днепра  до  Днестра.  Прокопий  знает также славян и
антов,  прибавляя,  что в древности оба народа были известны  под  одним
общим именем споров, в котором новейшие исследователи не без вероятности
видят сербов.  Прокопий говорит,  что на берегах  Азовского  моря  живут
утургуры,  а  пространство  дальше от них к северу занимают бесчисленные
народы антов.
   От этих неопределенных указаний иностранных писателей перейдем теперь
к   точнейшим   указаниям  нашего  начального  летописца  о  расселениях
восточных славянских племен,  вошедших в состав Русского государства. Об
этом   расселении  летопись  говорит  в  трех  местах;  в  первом  месте
говорится,  что восточная отрасль славян,  т.  е. хорваты белые, сербы и
хорутане,  будучи потеснены врагом,  двинулись на северо-восток,  и одни
сели по Днепру и назвались полянами,  а другие - древлянами,  потому что
сели   в   лесах;  далее  сели  между  Припятью  и  Двиною  и  назвались
дреговичами;  некоторые сели на Двине и назвались полочанами,  от  имени
речки  Полоты,  впадающей  в Двину.  Часть славян села также около озера
Ильменя и прозвалась своим именем -  славянами,  эти  славяне  построили
город  и  назвали  его Новгородом,  остальные славяне сели по Десне,  по
Семи,  по Суле и  назвались  севером  или  северянами.  В  другом  месте
говорится,  что  у  полян  было  свое  княженье,  у  древлян  - свое,  у
дреговичей - свое, у славян - свое в Новгороде, у полочан - свое. От них
же, т. е. от полочан, кривичи, которые сидят на верховьях Волги, Двины и
Днепра,  у  них  город  Смоленск;  от  них  -  северяне.  Потом  тут  же
перечисляются  племена в таком порядке:  поляне,  древляне,  новгородцы,
полочане,  дреговичи,  север с прибавкою бужан,  назвавшихся так по реке
Бугу  и прозванных после волынянами.  Наконец,  в третьем месте говоря о
полянах и древлянах,  с подтверждением,  что  они  племени  славянского,
летописец  прибавляет  еще  радимичей  и вятичей,  которые происходят от
ляхов,  т. е. от западных славян: были два брата в ляхах, Радим и Вятко;
Радим пришел и сел с родом своим на реке Соже,  а Вятко - на Оке. Тут же
прибавлены хорваты, потом дулебы, жившие по Бугу, где во время летописца
были уже волыняне;  наконец,  угличи и тиверцы,  сидевшие по Днестру, до
самого моря и Дуная,  многочисленные племена,  у  которых  были  города,
существовавшие до времен летописца.
   Из первого   известия  видно,  что  восточные  славяне  двинулись  от
хорватов,  из нынешней Галиции,  прямо на восток до  Днепра  -  то  были
древляне    и    поляне.    Потом   славянское   народонаселение   стало
распространяться на север по правому берегу  Днепра;  между  Припятью  и
Двиною  явились  дреговичи,  за  ними  по Двине,  опять прямо на север -
полочане и,  наконец,  славяне новгородские.  Кривичи пропущены в первом
известии;  летописец  прямо переходит к ближайшим к Киеву северянам,  на
восточный берег Днепра,  к Десне, Семи и Суле. Другое известие дополняет
и  объясняет  первое:  здесь сначала летописец пересчитывает только пять
главных племен на западной стороне - полян,  древлян, дреговичей, славян
новгородских и полочан,  но потом указывает на дальнейшее выселение:  от
полочан расселились кривичи по верховьям Волги, Двины и Днепра - "от них
же  кривичи",  от  кривичей на юг,  по Днепру и его притокам - северяне.
Следовательно,  если принимать буквально известие летописца,  то выйдет,
что  славянское  народонаселение двигалось по западной стороне Днепра на
север и потом спускалось на юг по восточной стороне этой реки.  О других
племенах  - дулебах,  бужанах,  угличах и тиверцах,  радимичах и вятичах
летописец сначала не упоминает ни в первом,  ни во втором  известии;  из
этого умолчания имеем право заключить, что означенные племена явились на
востоке не вследствие известного толчка от волхов и  не  имеют  связи  с
перечисленными выше племенами, а явились особо.
   Итак, первыми  славянскими поселенцами,  которых приход и причину его
помнит предание,  являются древляне и  поляне,  жители  лесов  и  жители
полей;  уже эти самые местные причины условливали разницу в нравах обоих
племен,  большую дикость древлян,  большую склонность их  жить  на  счет
соседей, от чего терпели поляне. Это последнее племя приобрело особенное
значение потому,  что городок, среди него основанный, Киев, стал главным
городом Русской земли.  Насчет основания Киева,  как вообще всех древних
знаменитых городов,  ходили разные предания.  Название  его,  сходное  с
прилагательной   притяжательной   формой,   заставило  предположить  имя
основателя Кия (Кий - Киев город,  как Андрей - Андреев, Петр - Петров);
название  разных  городских  урочищ,  гор - Щековицы и Хоревицы повели к
предположению первых насельников - Щека и Хорива; господствующие понятия
заставили связать Кия,  Щека и Хорива кровным союзом, предположить в них
братьев;  название речки Лыбеди увеличило еще эту семью сестрою Лыбедью.
Сам  летописец  предложил  очень  хорошее объяснение этого производства;
Киев перевоз заставлял предполагать Кия перевозчика.  Название  городища
Киевец на Дунае заставило предположить,  что основателем обоих было одно
и то же лицо;  отсюда  необходимо  другое  представление,  что  Кий  был
знаменитый владыка рода, ходивший в Царьград, принявший большую честь от
императора и построивший на возвратном пути  Киевец;  позднейшие  походы
русских киевских князей в Грецию,  к Дунаю, естественно, влекли к такому
представлению точно  так,  как  господство  родовых  понятий  заставляло
летописца  предполагать в Кие князя,  старейшину рода - "и Кий княжаше в
роде своем",  - хотя дальний поход в  Грецию  и  желание  поселиться  на
Дунае,  в  стране  более привольной,  обличают скорее беспокойного вождя
дружины,  чем мирного владыку  рода.  Из  этих  преданий  историк  может
вывести только то, что жители Дуная и Днепра были единоплеменны, судя по
сходству названий Киева и Киевца (если только последнее  не  явилось  на
Дунае  во  времена  Святослава),  точно  так,  как  можно видеть признак
общеславянского родства между племенами  в  сходстве  названий  Киева  и
Куявы польской, не предполагая, впрочем, здесь связи более тесной.
   За древлянами   следуют  дреговичи,  поселившиеся  между  Припятью  и
Двиною.  Название  дреговичей  встречается  у  болгарских  славян  и   в
Германии.  За дреговичами следуют полочане, т. е. кривичи. Старые города
у  них  были:  Изборск,  Полоцк  (от  реки  Полоты),  Смоленск,  позднее
встречающийся  в  летописи  Торопец (от реки Торопы),  у простого народа
слывет теперь Кривитепск,  Кривич и Кривиг.  За кривичами  идут  славяне
новгородские.  Во всех названиях племен мы замечаем,  что они происходят
или от мест,  или от имен родоначальников,  или  называются  собственным
существительным,  как  например  дулебы;  одни только жители Новгорода и
окрестных мест "прозвашась  своим  имянем",  как  говорит  летописец,  -
славянами. Эта странность может объясниться тем, что славяне ильменские,
будучи позднейшими выселенцами от кривичей, не успели приобрести еще для
себя  видового названия в отличие от соплеменников и удерживали название
родовое в отличие от  чужеплеменников-финнов,  которыми  были  окружены.
Северяне,  по летописцу,  пошли от кривичей и поселились на реках Десне,
Семи и Суле.  Названия радимичей и вятичей летописец прямо производит от
имен родоначальников и сообщает предание, что оба эти племени происходят
от ляхов.  Мы не имеем никакого права заподозрить это предание,  которое
показывает,  что эпоха прибытия этих племен не была слишком отдаленна, о
нем помнили еще во времена летописца.  Что племена  эти  пришли  позднее
других,  доказывают избранные ими жилища: радимичи поселились на Соже, а
вятичи должны были перейти далее на восток,  на Оку, потому что земли по
Десне, лежащие между Сожью и Окою, уже были заняты северянами.
   Касательно дулебов   и   бужан   мы   принимаем   эти   два  названия
принадлежащими одному  и  тому  же  племени,  имевшему  жилища  свои  на
Западном  Буге;  в летописи в двух разных известиях эти племена помещены
на одинаких местах,  с одинаким прибавлением,  что как то,  так и другое
племя после называлось волынянами, и ни в одном известии оба названия не
поставлены вместе рядом,  но где есть одно,  там нет другого. О движении
дулебов-бужан  летописец не знает:  думаем,  что их должно рассматривать
как отрасль хорватского племени,  поселившуюся  с  незапамятных  пор  на
берегах  Буга,  на Волыни.  Последними племенами к югу летописец считает
угличей и тиверцев.  В приведенных известиях о расселении племен  жилища
угличей  и  тиверцев  назначены  по  Днестру  до  моря  и Дуная:  "Улучи
(Угличи), Тиверцы седяху по Днестру оли до моря, суть гради их и до сего
дне:  да то ся зваху от Грек Великая Скуфь". Но есть другое известие, из
которого видно,  что угличи жили прежде в низовьях Днепра;  когда Игорев
воевода  Свенельд после упорного трехлетнего сопротивления взял их город
Пересечен,  то они двинулись на запад,  перешли Днестр и  поселились  на
западном  его  берегу,  где еще теперь,  в Оргеевском уезде Бессарабской
области,  находится  деревня   Пересечени   или   Пересечина,   вероятно
основанная беглецами в память прежнего их города.  Указания летописца на
многочисленность тиверцов и угличей, на их упорное сопротивление русским
князьям,  на их жилища от Днестра, или даже от Дуная до самого Днепра и,
может быть, дальше на восток, не оставляют никакого сомнения, что это те
самые  племена,  которые  Прокопию  и  Иорнанду были известны под именем
антов.
   Что касается быта славянских восточных племен, то начальный летописец
оставил  нам  об  нем  следующее  известие:  "каждый  жил с своим родом,
отдельно,  на своих местах,  каждый владел родом своим". Мы теперь почти
потеряли  значение  рода,  у  нас  остались  производные  слова - родня,
родство,  родственник,  мы имеем ограниченное понятие семьи,  но  предки
наши  не  знали  семьи,  они  знали  только  род,  который  означал  всю
совокупность  степеней  родства,  как  самых  близких,   так   и   самых
отдаленных;  род  означал и совокупность родственников и каждого из них;
первоначально предки наши не понимали  никакой  общественной  связи  вне
родовой  и потому употребляли слово род также в смысле соотечественника,
в смысле народа;  для означения родовых линий употреблялось слово племя.
Единство рода,  связь племен поддерживались единым родоначальником,  эти
родоначальники носили разные названия - старцев, жупанов, владык, князей
и проч.;  последнее название,  как видно, было особенно в употреблении у
славян русских и по словопроизводству имеет значение  родовое,  означает
старшего в роде,  родоначальника,  отца семейства.  Существуют различные
взгляды на родовой быт:  одни  представляют  его  в  идиллическом  виде,
предполагают   в   нем  исключительное  господство  нежных,  родственных
отношений,  другие, напротив, смотрят на него с противоположной стороны,
предполагают   суровость   отношений   между   отцом   и  детьми,  между
родоначальником   и   родичами,   подавление    родственных    отношений
правительственными, причем приводят в пример семью римскую и германскую,
где отец имел право  осуждать  своих  детей  на  рабство  и  смерть.  Мы
заметим,  что нельзя представлять себе родового быта идиллически, нельзя
забывать  о  первобытном,  младенческом   состоянии   народа,   которого
движения,  страсти мало чем обуздываются;  не надобно забывать,  что и у
просвещенных народов родственные  отношения  не  исключают  вражды,  что
вражда  между  родичами  считается  самою сильною,  что родовой быт,  по
самому существу своему, условливает неопределенность, случайности. Но, с
другой стороны, мы не можем вполне разделять и противоположного взгляда:
правда,  что в быте родовом отец семейства есть вместе и правитель,  над
которым  нет высшей власти,  но не знаем,  в праве ли мы будем допустить
совершенное   подавление   родственных   отношений   правительственными,
особенно  при  отсутствии  всяких  определений;  не  имеем  ли  мы права
предположить,  что  родственные  отношения  в  свою   очередь   смягчали
отношения  правительственные?  Каким  образом  осудить их на совершенное
бездействие даже в быту самом грубом? Владимир имеет право казнить жену,
замышлявшую  преступление,  и  хочет  воспользоваться  своим правом,  но
входит малютка-сын и меч выпадает из рук отцовских. Здесь главный вопрос
не в том,  подавлялись ли родственные отношения правительственными, но в
том,  как выражались самые родственные отношения? Мы не должны только по
своим христианским понятиям судить о поступках языческих грубых народов;
так,  например,  отец в семье германской и литовской осуждал  на  гибель
новорожденных  детей  своих,  если семья была уже многочисленна или если
новорожденные были слабы,  увечны;  но такое поведение отцов, приводящее
нас  в  ужас,  проистекало  у  язычников из грубых понятий о родственном
сострадании,  а не из понятий о деспотической власти  отца  над  детьми;
язычники  смотрели  на жизнь человека с чисто материальной стороны:  при
господстве  физической  силы  человек   слабый   был   существом   самым
несчастным,   и  отнять  жизнь  у  такого  существа  считалось  подвигом
сострадания; доказательством тому служит обязанность детей у германцев и
литовцев убивать своих престарелых,  лишенных сил родителей.  Эти обычаи
имели место преимущественно у племен воинственных,  которые  не  терпели
среди себя людей лишних, слабых и увечных, не могших оказывать помощи на
войне,  защищать родичей,  мстить за их обиды; у племен, живших в стране
скудной,  стремление предохранить от голодной смерти взрослых заставляло
жертвовать  младенцами.  Но  у  народа   относительно   более   мирного,
земледельческого,  живущего  в стране обильной,  мы не встретим подобных
обычаев;  так,  не встречаем их у  наших  восточных  славян:  летописец,
говоря  о  черной  стороне  языческого  быта последних,  не упоминает об
означенных обычаях;  даже у славян померанских, которые по воинственному
характеру  своему  и  по  соседству с племенами германскими и литовскими
являются  более  похожими  на  последних,  даже  и  у  этих   славян   с
престарелыми и слабыми родителями и родственниками обходились совершенно
иначе,  чем у германцев и литовцев. Вообще же должно остерегаться делать
точные  определения  первоначальному  родовому обществу в том или другом
смысле.
   Отношения родоначальника к родичам  понятны,  когда  род  состоит  из
одних  нисходящих,  но  когда  отец,  дед  или прадед умирает,  то каким
образом поддержится единство рода?  Оно  поддерживалось  восстановлением
отеческой  власти,  один  из  старших  родичей  занимал отцовское место.
Старинная чешская песня говорит:  "Когда умрет глава рода,  то все  дети
сообща  владеют  имением,  выбравши  себе  из роду своего владыку".  Так
теперь у южных славян,  удержавших черты древнего  быта,  часто  деревня
состоит  из  одного  рода,  который управляется сам собой и сообщается с
высшими  властями  страны  посредством  своего  главы,  старшины.   Этот
старшина не всегда бывает физически старшим в роде, он избирается в свою
должность собранием всех родичей,  которые торжественно  сажают  его  на
первое  место  под  иконы,  откуда  и в нашей древней истории сохранился
обряд и выражение посадить князя.  Избранный  старшина  управляет  всеми
работами,  хранит общественную казну, вносит подати, раздает своим детям
и братьям пищу и одежду, наказывает их за проступки; в большие праздники
он  напоминает  о древнем значении владыки рода,  как жреца,  потому что
окруженный всеми родичами  кадит  иконы.  Последующая  история  Рюрикова
княжеского  рода  показывает,  что и в быте наших восточных славян имели
место те же самые явления:  старший брат обыкновенно заступал место отца
для  младших.  К  старшинству  последнего родичи привыкали еще при жизни
отца:  обыкновенно в семье старший  сын  имеет  первое  место  по  отце,
пользуется    большею   доверенностию   последнего,   является   главным
исполнителем его воли; в глубокой старости отца заступает совершенно его
место  в  управлении  семейными  делами;  отец  при  смерти  обыкновенно
благословляет его на старшинство после себя,  ему поручает семью.  Таким
образом,   по   смерти   отца   старший   брат,  естественно,  наследует
старшинство,  становится в отца место для младших. Младшие братья ничего
не теряли с этою переменою: старший имел обязанность блюсти выгоды рода,
думать и гадать об этом, иметь всех родичей как душу; права его состояли
в  уважении,  которое  оказывали ему как старшему;  к нему относились во
всех делах,  касающихся рода;  без  его  ведома  и  согласия  ничего  не
делалось,  он был распорядителем занятий, раздавателем пищи и одежды, он
судил и наказывал,  но все эти распоряжения  получали  силу  только  при
общем  согласии,  когда  все видели,  что старший поступает с ними,  как
отец,  наблюдает   строгую   справедливость;   власть,   сила   старшего
основывалась  на  согласии  младших,  это  согласие  было  для  старшего
единственным средством  к  деятельности,  к  обнаружению  своей  власти,
вследствие  чего младшие были совершенно обеспечены от насилий старшего,
могущего действовать только чрез них.  Но легко понять,  какие следствия
могла иметь такая неопределенность прав и отношений:  невозможно,  чтобы
младшие  постоянно  согласно  смотрели  на  действия  старшего;   каждый
младший,  будучи недоволен решением старшего,  имел возможность восстать
против этого решения;  он уважал старшего брата, как отца, но когда этот
старший брат, по его мнению, поступал с ним не как брат, не как отец, не
по-родственному,  но как чужой, даже как враг, то этим самым родственный
союз,  родственные  отношения  между ними рушились,  рушились вместе все
права и обязанности,  ничем другим  не  определенные.  Если  большинство
братьев  принимало  сторону  старшего против младшего,  то,  разумеется,
последний должен был или покориться общей воле,  или выйти из  рода,  но
могло  очень  случиться,  что сторону младшего принимали другие братья -
отсюда усобицы и распадение рода;  если же все младшие принимали сторону
одного  из своих против старшего,  то последний должен был или исполнить
общую волю,  или выйти из рода,  который избирал другого старшего. Такие
случаи  могли  быть  нередки,  как увидим в последующей истории Рюрикова
княжеского рода;  из этой истории  мы  знаем  также,  каким  исключениям
подвергался  обычай давать княжения всегда старшему в роде,  знаем,  как
терялись права на старшинство вследствие разных случайных обстоятельств,
когда,  например,  личному  достоинству младшего отдавалось преимущество
пред правом старшего;  могло случаться,  что сам отец при  жизни  своей,
будучи   недоволен   поведением   старшего,   отнимал  у  него  значение
старшинства,  которое   передавал   младшему;   случаи   исключения   из
старшинства,  борьба  за  него  должны были происходить чаще,  когда род
дробился все более и более,  племена (линии) расходились  и  родственная
связь  ослабевала - отсюда необходимо проистекала вражда,  усобица между
членами рода и линиями,  от них происходившими.  Такая внутренняя вражда
должна  была  оканчиваться  отторжением некоторых линий от общей родовой
связи и выселением их на другие места,  но так  как  причиною  выселений
была  вражда,  то ясно,  что выселившиеся линии,  образовавшись в особые
роды, не могли жить в дружественных отношениях с прежними родичами.