Обширность и девственность  населенной  восточными  славянами  страны
давали  родичам  возможность выселяться при первом новом неудовольствии,
что,  разумеется,  должно было ослаблять усобицы;  места было много,  за
него  по крайней мере не нужно было ссориться.  Но могло случаться,  что
особенные удобства местности привязывали к ней родичей и не позволяли им
так  легко выселяться - это особенно могло случаться в городах,  местах,
выбранных родом по особенному удобству и огороженных, укрепленных общими
усилиями  родичей  и целых поколений;  следовательно,  в городах усобицы
долженствовали быть сильнее. О городской жизни восточных славян, из слов
летописца,  можно  заключать  только то,  что эти огороженные места были
обиталищем одного или нескольких отдельных родов:  Киев,  по  летописцу,
был жилищем рода;  при описании междоусобий,  предшествовавших призванию
князей,  летописец говорит,  что встал род на род;  из этого ясно видно,
как развито было общественное устройство, видно, что до призвания князей
оно не переходило еще родовой  грани;  первым  признаком  общения  между
отдельными  родами,  живущими вместе,  долженствовали быть общие сходки,
советы,  веча,  но на этих сходках мы видим и  после  одних  старцев,  у
которых все значение;  что эти веча,  сходки старшин, родоначальников не
могли  удовлетворить  возникшей  общественной  потребности,  потребности
наряда,  не могли создать связи между соприкоснувшимися родами,  дать им
единство,  ослабить родовую особность, родовой эгоизм, - доказательством
служат усобицы родовые,  кончившиеся призванием князей.  Несмотря на то,
первоначальный славянский  город  имеет  важное  историческое  значение:
городовая жизнь,  как жизнь вместе, была гораздо выше разрозненной жизни
родов на особых местах,  в  городах  более  частые  столкновения,  более
частые  усобицы  должны  были  скорее повести к сознанию о необходимости
наряда, правительственного начала. Остается вопрос: какое отношение было
между  этими  городами и народонаселением,  вне их живущим,  было ли это
народонаселение независимо от  города  или  подчинено  ему?  Естественно
предположить город первым пребыванием поселенцев, откуда народонаселение
распространялось по всей стране:  род являлся в новой стране,  селился в
удобном  месте,  огораживался  для  большей  безопасности  и  потом  уже
вследствие размножения своих членов наполнял  и  всю  окрестную  страну;
если  предположить  выселение  из городов младших членов рода или родов,
там живущих,  то необходимо предположить связь и подчинение, подчинение,
разумеется,  родовое - младших старшим;  ясные следы этого подчинения мы
увидим после в отношениях новых городов или пригородов к городам старым,
откуда они получили народонаселение.  Но,  кроме этих родовых отношений,
связь  и  подчиненность  сельского  народонаселения   городскому   могли
скрепляться   и   по  другим  причинам:  сельское  народонаселение  было
разбросано,  городское совокуплено,  и  потому  последнее  имело  всегда
возможность  обнаруживать  свое  влияние над первым;  в случае опасности
сельское народонаселение могло  находить  защиту  в  городе,  необходимо
примыкало к последнему и поэтому уже самому не могло сохранить равного с
ним положения.  На такое отношение городов к  окружному  народонаселению
находим  указание в летописи:  так говорится,  что род основателей Киева
держал  княженье  среди  полян.  Но,  с  другой  стороны,  мы  не  можем
предполагать большой точности,  определенности в этих отношениях,  ибо и
после, в историческое время, как увидим, отношение пригородов к старшему
городу не отличалось определенностию,  и потому, говоря о подчинении сел
городам,  о связи родов между собою, зависимости их от одного центра, мы
должны   строго   различать  эту  подчиненность,  связь,  зависимость  в
дорюриковское время от  подчиненности,  связи  и  зависимости,  начавших
утверждаться мало-помалу после призвания князей варяжских; если сельчане
считали себя младшими относительно горожан,  то легко  понять,  в  какой
степени признавали они себя зависимыми от последних, какое значение имел
для них старшина городской. Городов, как видно, было немного: знаем, что
славяне любили жить рассеянно,  по родам,  которым леса и болота служили
вместо городов;  на всем пути из Новгорода до Киева,  по течению большой
реки,  Олег  нашел  только  два  города  -  Смоленск и Любеч;  у древлян
упоминаются города,  кроме Коростеня;  на  юге  должно  было  находиться
больше городов,  здесь более было нужды в защите от нашествия диких орд,
да и потому,  что место было открытее; у тиверцев и угличей были города,
сохранившиеся  и во времена летописца;  в средней полосе - у дреговичей,
радимичей, вятичей - не встречается упоминовения о городах.
   Кроме преимуществ,  которые город (т.  е. огороженное место, в стенах
которого  живет  один  многочисленный или несколько отдельных родов) мог
иметь  над  окружным  рассеянным  народонаселением,  могло,  разумеется,
случаться,  что один род,  сильнейший материальными средствами,  получал
преимущество перед другими родами,  что князь, начальник одного рода, по
своим  личным качествам получал верх над князьями других родов.  Так,  у
южных славян,  о которых византийцы говорят,  что у них много князьков и
нет  единого государя,  иногда являются князья,  которые по своим личным
достоинствам выдаются вперед,  как например знаменитый Лавритас. Так и у
нас в известном рассказе об Ольгиной мести,  у древлян сначала на первом
плане является князь Мал,  но заметим,  что здесь нельзя  еще  принимать
Мала непременно князем всей Древлянской земли,  можно принимать,  что он
был князь коростенский только;  что в  убиении  Игоря  участвовали  одни
коростенцы  под  преимущественным  влиянием Мала,  остальные же древляне
приняли их  сторону  после  по  ясному  единству  выгод,  на  это  прямо
указывает  предание:  "Ольга  же  устремися с сыном своим на Искоростень
город,  яко те бяху  убили  мужа  ея".  Малу,  как  главному  зачинщику,
присудили  и жениться на Ольге;  на существование других князей,  других
державцев земли,  указывает предание в словах послов древлянских:  "Наши
князи   добри   суть,  иже  распасли  суть  Деревьску  землю",  об  этом
свидетельствует и молчание, которое хранит летопись относительно Мала во
все   продолжение   борьбы  с  Ольгою.  Родовой  быт  условливал  общую,
нераздельную  собственность,  и,  наоборот,   общность,   нераздельность
собственности  служила  самою крепкою связью для членов рода,  выделение
условливало  необходимо  и  расторжение  родовой  связи.  Известная  уже
чешская  песня говорит:  "когда умрет родоначальник,  то все дети сообща
владеют оставшимся  имением,  выбравши  себе  владыку  из  рода".  Общее
владение    родовою   собственностию   необходимо   заставляло   родичей
восстановлять значение отца, выбрать кого-нибудь из себя в отца место, а
выбор  кого-нибудь  вместо  отца,  следовательно,  возобновление прежних
отношений,  как они были при жизни отца, условливало необходимо и общее,
нераздельное  владение.  Должно  заметить,  что  родовую  связь и общую,
нераздельную собственность поддерживала простота  быта,  малочисленность
нужд, легко удовлетворяемых общими первоначальными занятиями родичей.
   Что касается нравов и обычаев славян языческих,  то они условливаются
преимущественно   тогдашним   народным   бытом   их.   Сличив   известия
современников-чужеземцев,   мы   находим,   что   вообще  славяне  своею
нравственностию производили на них выгодное впечатление: простота нравов
славянских   находилась   в  противоположности  с  испорченными  нравами
тогдашних образованных  или  полуобразованных  народов.  Так,  встречаем
отзывы,  что  злые  и  лукавые  попадаются  очень редко между славянами.
Доброта не исключала,  впрочем,  свирепости  и  жестокости  в  известных
случаях;  те  же писатели,  которые хвалят доброту славян,  рассказывают
ужасы об обхождении их с пленными,  с проповедниками христианства; здесь
же  следует  удивляться  противоречию  свидетельств:  так часто бывает у
людей и целых народов,  добрых по природе,  но предоставленных влечениям
одной только природы. Одни писатели называют славян нелукавыми, другие -
вероломными: это противоречие объясняется известием, что между славянами
господствовали  постоянно  различные мнения;  ни в чем они не были между
собою согласны,  если одни в чем-нибудь согласятся,  то другие тотчас же
нарушают их решение, потому что все питают друг к другу вражду и ни один
не хочет повиноваться другому. Такое поведение проистекало, естественно,
из  разрозненности,  особности быта по родам,  из отсутствия сознания об
общем интересе вне родового.
   Все писатели  единогласно  превозносят  гостеприимство   славян,   их
ласковость  к  иностранцам,  которых усердно провожали из одного места в
другое,  и если случится,  что странник потерпит  какую-нибудь  беду  по
нерадению  своего хозяина,  то сосед последнего вооружается против него,
почитая священным  долгом  отомстить  за  странника;  о  северо-западных
славянах  рассказывают,  что  у  них  считалось  позволенным украсть для
угощения.  Гостеприимство есть черта, принадлежащая не одним славянам: у
греков нарушить долг гостеприимства, значило оскорбить высшее божество -
Зевеса;  и  теперь  путешественники  удивляются  гостеприимству  дикарей
Северной  Америки.  Чем  затруднительнее странствование,  чем с большими
опасностями  сопряжено  оно,  тем  сильнее  чувствует   в   себе   народ
обязанность   гостеприимства;   особенно  должны  были  чувствовать  эту
обязанность славяне -  народ,  более  других  подвергавшийся  враждебным
столкновениям и с своими,  и с чужими,  нападениям и изгнанию. Но, кроме
сострадания,  гостеприимство имело еще и  другие  причины:  для  народа,
живущего в простоте нравов,  чужестранец,  странник был явлением важным,
любопытным;  сколько наслаждений мог  он  доставить  рассказом  о  своих
похождениях!   С   другой   стороны,   человек   много  странствовавший,
следовательно, много видевший, много знающий, всегда и везде пользовался
большим уважением,  являлся существом необыкновенным, героем, потому что
дерзал  преодолевать   страшные   препятствия,   соединенные   тогда   с
путешествием,  -  удача в этом преодолении была знаком особенной милости
богов;  бояться одинокого странника было нечего, научиться от него можно
было   многому,  оскорбить  любимца  богов  было  страшно.  Сюда  должно
присоединить и религиозные понятия: каждое жилище, очаг каждого дома был
местопребыванием   домашнего   божества;   странник,  входивший  в  дом,
отдавался  под  покровительство  этого  божества;  оскорбить   странника
значило   оскорбить  божество.  Наконец,  странник,  хорошо  принятый  и
угощенный,  повсюду  разносил   добрую   славу   о   человеке   и   роде
гостеприимном.   Славянин   считал   позволенным  украсть  для  угощения
странника,  потому что этим угощением он  возвышал  славу  целого  рода,
целого селения,  которое потому и снисходительно смотрело на кражу:  это
было угощение на счет целого рода.
   Писатели хвалят  обхождение  славян  с  пленными,  которым  оставлена
жизнь;  говорят,  что  у славян пленные не рабствовали целый век,  как у
других народов,  но что  назначен  был  известный  срок,  по  прошествии
которого  они  были  вольны  или возвратиться к своим,  давши окуп,  или
остаться жить между славянами в качестве людей вольных и  друзей.  Здесь
должно заметить, что желание иметь рабов и удерживать их как можно долее
в  этом  состоянии  бывает  сильно,  во-первых,  у  народов,  у  которых
хозяйственные   и  общественные  отправления  сложны,  роскошь  развита;
во-вторых,  рабы нужны народам,  хотя и диким,  но воинственным, которые
считают  занятие  войною  и  ее подобием,  охотою за зверями единственно
приличными для свободного человека,  а все хлопоты домашние  слагают  на
женщин и рабов; наконец, как ко всякому явлению, так и к явлению рабства
посреди себя народ должен привыкнуть,  для этого народ должен  быть  или
образован  и  приобретать  рабов  посредством  купли,  или воинственен и
приобретать их как  добычу,  или  должен  быть  завоевателем  в  стране,
которой  прежние  жители обратились в рабов.  Но славяне жили под самыми
простыми формами быта,  быта родового, их хозяйственные отправления были
нетрудны  и  несложны,  в  одежде,  в  жилищах господствовало отсутствие
всякой роскоши;  при всем этом и при постоянной  борьбе  с  своими  и  с
чужими,  при  постоянной  готовности  покинуть  свое  местопребывание  и
спасаться от врага рабы могли только затруднять славянское семейство,  а
потому и не имели большой ценности.  Потом известно,  что воинственность
не была господствующею чертою  славянского  народного  характера  и  что
славяне  вовсе  не  гнушались  земледельческими занятиями.  У народа,  в
простоте родового быта живущего,  раб не имеет слишком большого различия
от членов семьи, он бывает также младшим членом ее, малым, юным; степень
его повиновения и обязанностей ко  главе  семьи  одинакова  со  степенью
повиновения и обязанностей младших членов к родоначальнику.
   Мы заметили,  что  на  иностранных писателей нравы славян производили
благоприятное впечатление, они отзываются о них с похвалою; вовсе не так
снисходителен  к  древним  славянским  нравам  и  обычаям  наш начальный
летописец, духовный христианский, который потому с омерзением смотрел на
все,  что напоминало о древнем язычестве. Исключая полян, имевших обычаи
кроткие и тихие,  стыдливых перед снохами и сестрами, матерями и отцами,
свекровями и деверями,  имевших брачный обычай, нравы остальных племен у
него описаны черными красками:  древляне жили по-скотски,  убивали  друг
друга,  ели  все  нечистое,  и  брака у них не было,  а похищение девиц.
Радимичи,  вятичи и северяне имели одинакий обычай:  жили  в  лесу,  как
звери,  ели  все  нечистое,  срамословили  перед отцами и перед снохами,
браков у них  не  было,  но  игрища  между  селами,  где  молодые  люди,
сговорившись с девицами, похищали их; держали по две и по три жены. Если
кто умрет,  творили над ним тризну,  сожигали труп  и,  собравши  кости,
складывали в малый сосуд, который ставили на столпе, на распутии.
   При этом описании нельзя не заметить,  что летописец, верный понятиям
своего времени,  преимущественно обращает внимание на семейные  нравы  и
обычаи племен,  в них полагает различие между последними.  Основа семьи,
узел ее - это брак,  отсюда понятно,  как важно было различие во взгляде
на это явление у разных племен, это-то различие в обычае брака летописец
и  приводит  как  основное  нравственное  различие  между  племенами.  У
некоторых  племен,  по  его  свидетельству,  брака  не  было,  жен  себе
похищали,  следовательно,  под выражением "не  имели  брака"  мы  должны
разуметь только то,  что они не совершали брака,  как должно,  по мнению
летописца,  т.  е.  с согласия родственников невесты,  как было у полян.
Здесь представляется вопрос: при каких обстоятельствах могло иметь место
похищение  девиц  в  родовом  быту?  Если  род,  разветвляясь,  сохранял
единство,  все  члены  его  жили вместе,  повинуясь одному старшине,  то
позволялось ли им вступать в брак в своем  роде  в  известных  степенях?
Впоследствии  князья Рюриковичи вступали в брак в своем роде в седьмой и
даже шестой степени родства:  у языческих славян род мог легко сохранять
единство  при этих степенях;  легко предположить также,  что у язычников
браки позволялись и в степенях  ближайших,  особенно  при  многоженстве.
Если  браки  совершались  внутри  рода,  то  ясно,  что  в  таком случае
похищение  не  могло   иметь   места,   постоянное   сожительство   четы
долженствовало  быть  следствием  согласия  целого  рода,  воли  отца  -
старшины;  таким образом,  похищение могло  иметь  место  только  в  том
случае,  когда  девушка  была  из  чужого  рода,  из чужого села.  Здесь
похищение не было следствием одной враждебности родов,  потому что  если
члены разных родов сходились вместе на одни игрища (по всей вероятности,
религиозные),  то нельзя предполагать между ними  вражды;  здесь,  кроме
вражды,  похищение  должно  было произойти оттого,  что каждый род берег
девушку для себя,  для своих членов и не хотел уступить ее чужеродцам, и
если члену одного рода понравилась на игрище девушка из чужого рода, то,
чтоб иметь ее женою,  ему необходимо было ее  похитить.  Это  похищение,
естественно,   производило   вражду   между  родами;  род,  оскорбленный
похищением,  может одолеть род похитителя  и  требовать  удовлетворения,
вознаграждения:  это самое ведет уже к продаже;  похититель может тотчас
после увода,  не дожидаясь войны,  предложить вознаграждение,  на  такое
явление  указывает  свадебный обряд,  сохранившийся и теперь в некоторых
местах у  простого  народа:  "Подле  невесты  садится  брат  или  другой
какой-нибудь родственник. Дружко спрашивает его: зачем сидишь здесь? - Я
берегу свою сестру.  - Она уже не твоя,  а наша, - возражает дружко. - А
если она теперь ваша,  то заплатите мне за ее прокормление. Я одевал ее,
кормил,  поил". Это вознаграждение не могло быть малое, потому что число
женщин  не  могло  быть  велико:  вспомним,  что  у славян было в обычае
многоженство, вспомним также и другой обычай, по которому жены следовали
в  могилу  за  мужьями;  обычай  же многоженства и недостаток в женщинах
необходимо умножали случаи похищения.
   Но если похищения могли иметь место при разрозненности родов,  живших
особо,  в разных селах, жители которых сходились редко, только на игрища
(религиозные праздники),  то могли ли они иметь  место  в  городах,  где
несколько родов жило на одном месте,  где,  следовательно, не могло быть
такой  разрозненности,  особности  между  ними  -   напротив,   сношения
беспрерывные?  Здесь при беспрестанном столкновении молодых людей обоего
пола из разных родов было  невозможно  для  последних  удерживать  своих
девушек  для  себя и давать поводы к похищениям,  которые долженствовали
быть чрезвычайно  часты,  вести  к  ежедневным  ссорам  между  соседями;
напротив,  старшинам  родов  даже  во  взаимных борьбах часто могло быть
выгодно скреплять свои  отношения  к  другим  родам  взаимными  брачными
связями между их и своими членами.  Здесь,  в городах, необходимо должен
был произойти обычай сватовства, брачный обычай; по выражению летописца,
браки  должны были заключаться с согласия родственников невесты.  Как же
они заключались?  Разумеется,  условия должны были зависеть от  старшин,
обязанных блюсти выгоды рода;  естественно,  что обычай давать вено, или
цену за вывод из рода,  мог долго иметь место:  нужда  была  на  стороне
жениха,  на стороне его рода, а не на стороне рода невесты, для которого
девушка не могла быть лишнею. Но, с другой стороны, плата за содержание,
при  обычае  взаимных  браков  между  членами  разных  родов  с согласия
последних,  теряла свое значение: если род отпускал девушку в чужой род,
то  в то же время он имел возможность приобрести жен для своих членов из
чужого рода;  напротив,  здесь,  в  городах,  где  браки  заключались  с
согласия  родственников  невесты,  давался  простор чувству родительской
привязанности,  которая,  простираясь одинаково на  сыновей  и  дочерей,
требовала,  чтоб  и последние не исключались из наследства и,  выходя из
рода,  брали  свою  часть,  которая  давала   им   возможность   лучшего
существования  в чужом роде;  отсюда происхождение приданого;  в городах
близость  поддерживала  тесные  родственные  отношения   между   родами,
вошедшими  в связь посредством брака своих членов;  привязанность отца к
дочери  поддерживалась  частыми  свиданиями,  отец  получал  возможность
наблюдать   за  поведением  новых  родных  относительно  дочери,  за  ее
выгодами;  дочь не выходила из рода, но распространяла род, привязывая к
своему  старому  роду  еще  новый род мужа;  произошло явление,  которое
увидим после в отношениях между князьями  Рюриковичами  и  которое,  без
сомнения,  имело место и в других родах,  а именно: племя дочери, сестры
стало  сравниваться  с  племенем  сына,  брата,  свойственники  вошли  в
отношения родственников; так, сестричич, сын сестры, хотя бы принадлежал
к враждебному роду,  считался своим;  так,  муж старшей сестры  считался
старшим братом относительно младших шурьев, старший шурин - относительно
младших зятьев.  Уже замечено было, что вено, или плата за невесту, была
в  тесной  связи  с  похищением:  если  девушка,  сговорясь  на игрище с
чужанином,  убегала с  ним  в  чужой  род,  то  тем  самым,  разумеется,
разрывала  всякую  связь с покинутым ею родом,  не имела права надеяться
чего-нибудь получить от него,  и прежние родичи заботились только о том,
чтоб получить за нее плату,  чтоб она не пропала для рода даром; но если
девушка оставляла род с согласия его,  с  согласия  старшины,  отца,  то
ясно,  что  последний  обязан был заботиться о ее благосостоянии,  как о
благосостоянии каждого другого члена рода,  обязан был наделить ее  всем
нужным,  вследствие чего вено,  прежняя цена за вывод девушки из рода, у
некоторых славянских  племен  потеряла  свое  значение:  вено  вместе  с
приданым начало обращаться в собственность жены.  Но у наших славян, как
видно,  вено,  не теряя вполне своего значения,  перешло  в  подарки  от
жениха  родным  невесты,  а  самое  слово начало означать вообще брачные
условия,  брачную запись. Заметим опять, что вено как цена за выведенную
из  рода  девушку находится в тесной связи с похищением,  а приданое - с
выдачею замуж при согласии родственников невесты,  и что  первый  обычай
должен  был  господствовать  у народонаселения,  которое жило отдельными
родами,  а второй - должен был произойти в городах,  где на одном  месте
жило несколько родов.