Сергей Михайлович Соловьев
   "История России с древнейших времен" Том 1

   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   ВЛАДИМИР СВЯТОЙ. ЯРОСЛАВ I

   Несостоятельность язычества.   -  Известие  о  принятии  христианства
Владимиром.  - Распространение христианства на  Руси  при  Владимире.  -
Средства  к  утверждению  христианства.  - Влияние духовенства.  - Войны
Владимира.  - Первое столкновение с  западными  славянами.  -  Борьба  с
печенегами.  - Смерть Владимира, его характер. - Усобица между сыновьями
Владимира.  - Утверждение Ярослава в Киеве.  - Отношения к Скандинавии и
Польше. - Последняя греческая война. - Борьба с печенегами. - Внутренняя
деятельность Ярослава. (980 - 1054)

   Мы видели,  что  торжество  Владимира  над  Ярополком  сопровождалось
торжеством язычества над христианством,  но это торжество не могло  быть
продолжительно:  русское язычество было так бедно, так бесцветно, что не
могло с успехом вести спора ни с  одною  из  религий,  имевших  место  в
юго-восточных  областях  тогдашней  Европы,  тем  более с христианством;
ревность Владимира и Добрыни в начале их власти,  устроение изукрашенных
кумиров,  частые  жертвы  проистекали  из желания поднять сколько-нибудь
язычество,  дать ему средства,  хотя что-нибудь противопоставить  другим
религиям,  подавляющим  его  своим величием;  но эти самые попытки,  эта
самая ревность и вела прямо к падению язычества,  потому что всего лучше
показывала его несостоятельность.  У нас на Руси,  в Киеве, произошло то
же самое,  что в более обширных размерах произошло в Империи при Юлиане:
ревность  этого  императора  к  язычеству  всего  более способствовала к
окончательному падению последнего, потому что Юлиан истощил все средства
язычества,  извлек  из  него  все,  что  оно могло дать для умственной и
нравственной  жизни  человека,  и  тем  всего   резче   выказалась   его
несостоятельность,  его  бедность  пред  христианством.  Так обыкновенно
бывает и в жизни отдельных людей,  и в жизни целых обществ, вот почему и
неудивительно  видеть,  как  иногда  самые  страстные  ревнители  вдруг,
неожиданно, покидают предмет своего поклонения и переходят на враждебную
сторону,  которую защищают с удвоенною ревностию;  это происходит именно
оттого,  что в их сознании истощились  все  средства  прежнего  предмета
поклонения.
   Под 983  годом,  в  начале  княжения  Владимира,  летописец  помещает
рассказ  о  следующем  событии:  Владимир  после   похода   на   ятвягов
возвратился  в  Киев  и  приносил жертву кумирам вместе с своими людьми;
старцы и бояре сказали: "Кинем жребий на отроков и девиц; на кого падет,
того  принесем  в  жертву  богам".  В  это время жил в Киеве один варяг,
который пришел из Греции и держал христианскую веру;  был  у  него  сын,
прекрасный  лицом  и  душою;  на  этого-то молодого варяга и пал жребий.
Посланные от народа (об участии князя не говорится ни  слова)  пришли  к
старому варягу и сказали ему:  "Пал жребий на твоего сына,  богам угодно
взять его себе,  и мы хотим принести его им в жертву". Варяг отвечал: "У
вас не боги, а дерево; нынче есть, а завтра сгниет, ни едят, ни пьют, ни
говорят, но сделаны руками человеческими из дерева; а бог один, которому
служат греки и кланяются,  который сотворил небо и землю, звезды и луну,
и солнце,  и человека,  дал ему жить на земле;  а эти боги что  сделали?
сами деланные;  не дам сына своего бесам!" Посланные рассказали эти речи
народу;  толпа взяла оружие,  пошла к варягову дому  и  разломала  забор
вокруг него;  варяг стоял на сенях с сыном.  Народ кричал ему: "Дай сына
своего богам". Он отвечал: "Если они боги, то пусть пошлют какого-нибудь
одного  бога взять моего сына,  а вы о чем хлопочете?" Яростный клик был
ответом толпы,  которая бросилась к варягам,  подсекла под ними  сени  и
убила  их.  Несмотря  на то что смелый варяг пал жертвою торжествующего,
по-видимому,  язычества,  событие это не могло  не  произвести  сильного
впечатления: язычеству, кумирам сделан был торжественный вызов, над ними
торжественно наругались; проповедь была произнесена громко; народ в пылу
ярости убил проповедника,  но ярость прошла,  а страшные слова остались:
ваши боги - дерево;  бог  -  один,  которому  кланяются  греки,  который
сотворил  все,  -  и  безответны  стояли  кумиры  Владимира  перед этими
словами,  и что могла в самом деле славянская  религия  сказать  в  свою
пользу,   что   могла   отвечать   на   высокие   запросы,  заданные  ей
проповедниками других религий? Самые важные из них были вопросы о начале
мира   и   будущей   жизни.   Что  вопрос  о  будущей  жизни  действовал
могущественно и на языческих славян,  как на других  народов,  видно  из
предания о том,  как царь болгарский обратился в христианство вследствие
впечатления, произведенного на него картиною страшного суда. По русскому
преданию, то же самое средство употребил и у нас греческий проповедник и
произвел также сильное впечатление на Владимира;  после разговора с  ним
Владимир,  по преданию,  созывает бояр и городских старцев и говорит им,
что приходили проповедники от разных народов,  каждый хвалил свою  веру;
напоследок пришли и греки,  хулят все другие законы,  хвалят свой, много
говорят о начале мира,  о бытии его, говорят хитро, любо их слушать, и о
другом свете говорят: если кто в их веру вступит, то, умерши, воскреснет
и не умрет после вовеки, если же в другой закон вступит, то на том свете
будет в огне гореть. Магометанские проповедники также говорили о будущей
жизни, но самое чувственное представление ее уже подрывало доверенность:
в  душе  самого  простого человека есть сознание,  что тот свет не может
быть похож на этот,  причем раздражала исключительность известных сторон
чувственности,  противоречие,  по  которому одно наслаждение допускалось
неограниченно,  другие совершенно запрещались.  Владимиру,  по преданию,
нравился чувственный рай магометов,  но он никак не соглашался допустить
обрезание,  отказаться от свиного мяса и от  вина:  "Руси  есть  веселье
пить,  говорил он,  не можем быть без того".  Что вопрос о начале мира и
будущей жизни сильно занимал все языческие народы севера и могущественно
содействовал  распространению  между ними христианства,  могшего дать им
удовлетворительное решение на него,  это видно из  предания  о  принятии
христианства  в  Британии:  к  одному  из королей англосаксонских явился
проповедник христианства;  король позвал дружину на  совет,  и  один  из
вождей  сказал при этом следующие замечательные слова:  "Быть может,  ты
припомнишь,  князь, что случается иногда в зимнее время, когда ты сидишь
за столом с дружиною, огонь пылает, в комнате тепло, а на дворе и дождь,
и снег,  и ветер.  И вот иногда в  это  время  быстро  пронесется  через
комнату  маленькая  птичка,  влетит  в  одну  дверь,  вылетит  в другую;
мгновение этого перелета для нее приятно,  она  не  чувствует  более  ни
дождя,  ни  бури;  но это мгновение кратко,  вот птица уже и вылетела из
комнаты,  и опять прежнее  ненастье  бьет  несчастную.  Такова  и  жизнь
людская   на  земле  и  ее  мгновенное  течение,  если  сравнить  его  с
продолжительностию времени,  которое предшествует и последует, Это время
и  мрачно,  и  беспокойно для нас;  оно мучит нас невозможностию познать
его;  так если новое учение может дать нам какое-нибудь верное  известие
об этом предмете, то стоит принять его". Отсюда понятно для нас значение
предания о проповедниках разных вер,  приходивших к Владимиру,  верность
этого предания времени и обществу.  Видно, что все было приготовлено для
переворота в нравственной жизни новорожденного русского общества на юге,
что  религия,  удовлетворявшая  рассеянным,  особо живущим племенам,  не
могла  более  удовлетворять   киевлянам,   познакомившимся   с   другими
религиями;  они употребили все средства для поднятия своей старой веры в
уровень с другими,  и все средства  оказались  тщетными,  чужие  веры  и
особенно  одна тяготили явно своим превосходством;  это обстоятельство и
необходимость защищать старую веру,  естественно,  должны были  вести  к
раздражению,  которое  в свою очередь влекло к насильственным поступкам,
но и это не помогло.  При старой вере нельзя было оставаться, нужно было
решиться на выбор другой.  Последнее обстоятельство,  т.  е. выбор веры,
есть особенность русской истории:  ни одному другому европейскому народу
не  предстояло  необходимости выбора между религиями;  но не так было на
востоке Европы,  на границах ее с  Азиею,  где  сталкивались  не  только
различные  народы,  но  и  различные религии,  а именно:  магометанская,
иудейская и христианская;  Козарское  царство,  основанное  на  границах
Европы с Азиею,  представляет нам это смешение разных народов и религий;
козарским каганам,  по  преданию,  также  предстоял  выбор  между  тремя
религиями,  они  выбрали  иудейскую;  для  азиатцев  был доступнее деизм
последней.  Но Козарское царство пало,  и вот на границах также Европы с
Азиею,  но  уже на другой стороне,  ближе к Европе,  образовалось другое
владение, русское, с европейским народонаселением; кагану русскому и его
народу предстоял также выбор между тремя религиями,  и опять повторилось
предание о проповедниках различных вер и о выборе лучшей;  на  этот  раз
лучшею  оказалась  не иудейская:  европейский смысл избрал христианство.
Предание  очень  верно  выставило  также   причину   отвержения   иудеев
Владимиром:  когда он спросил у них,  где ваша земля, и они сказали, что
бог в гневе расточил их по странам чужим,  то Владимир отвечал:  "Как вы
учите других, будучи сами отвергнуты богом и расточены?" Вспомним, как у
средневековых  европейских   народов   было   вкоренено   понятие,   что
политическое  бедствие народа есть наказание божие за грехи,  вследствие
чего питалось отвращение к бедствующему народу.
   Магометанство, кроме видимой бедности  своего  содержания,  не  могло
соперничать  с  христианством по самой отдаленности своей.  Христианство
было  уже  давно  знакомо  в  Киеве   вследствие   частых   сношений   с
Константинополем,    который   поражал   руссов   величием   религии   и
гражданственности.  Бывальцы в Константинополе после  тамошних  чудес  с
презрением   должны   были   смотреть  на  бедное  русское  язычество  и
превозносить веру греческую.  Речи их имели большую силу, потому что это
были   обыкновенно   многоопытные   странствователи,  бывшие  во  многих
различных странах,  и на востоке, и на западе, видевшие много разных вер
и  обычаев,  и,  разумеется,  им  нигде  не  могло так нравиться,  как в
Константинополе;  Владимиру не нужно было посылать бояр изведывать  веры
разных народов:  не один варяг мог удостоверить его о преимуществах веры
греческой   перед   всеми   другими.   Митрополит   Иларион,    которого
свидетельство,  как  почти  современное,  не подлежит никакому сомнению,
Иларион ни слова не говорит о посольствах для изведывания верно говорит,
согласнее  с  делом,  что  Владимир  постоянно слышал о Греческой земле,
сильной  верою,   о   величии   тамошнего   богослужения;   бывальцы   в
Константинополе  и  других разноверных странах могли именно говорить то,
что,  по преданию,  у летописца говорят бояре,  которых Владимир посылал
для изведывания вер:  "Мы не можем забыть той красоты,  которую видели в
Константинополе; всякий человек, как отведает раз сладкого, уже не будет
после  принимать горького;  так и мы здесь в Киеве больше не останемся".
Эти слова находили подтверждение и между городскими  старцами,  и  между
теми из бояр Владимира, которые не бывали в Константинополе - у них было
свое туземное доказательство в пользу христианства:  "Если бы дурен  был
закон  греческий,  -  говорили они,  - то бабка твоя Ольга не приняла бы
его;  а она была мудрее всех людей".  Заметим еще  одно  обстоятельство:
Владимир был взят из Киева малолетним и воспитан в Новгороде, на севере,
где было сильно язычество,  а христианство едва ли знакомо;  он привел в
Киев  с севера тамошнее народонаселение - варягов,  славян новгородских,
чудь,  кривичей,  всеревностнейших язычников,  которые  своим  прибытием
легко  дали  перевес  киевским  язычникам  над  христианами,  что и было
причиною явлений,  имевших место в начале княжения Владимирова; но потом
время  и  место  взяли  свое:  ближайшее  знакомство с христианством,  с
Грециею,  приплыв  бывальцев  в  Константинополе  должны  были  ослабить
языческую ревность и склонить дело в пользу христианства. Таким образом,
все было готово к принятию новой веры,  ждали  только  удобного  случая:
"Подожду еще немного",  - говорил Владимир,  по свидетельству начального
летописца киевского.  Удобный случай представился  в  войне  с  греками;
предание тесно соединяет поход на греков с принятием христианства, хочет
выставить,  что первый был предпринят для второго.  Владимир  спросил  у
бояр:  "Где  принять нам крещение?" Те отвечали:  "Где тебе любо".  И по
прошествии  года  Владимир  выступил  с  войском  на  Корсунь.  Корсунцы
затворились  в  городе  и  крепко  отбивались,  несмотря на изнеможение;
Владимир объявил им,  что если они не сдадутся,  то он  будет  три  года
стоять  под городом.  Когда эта угроза не подействовала,  Владимир велел
делать вал около  города,  но  корсуняне  подкопали  городскую  стену  и
уносили  присыпаемую  русскими землю к себе в город;  русские сыпали еще
больше,  и Владимир все стоял.  Тогда  один  корсунянин  именем  Анастас
пустил в русский стан ко Владимиру стрелу, на которой было написано: "За
тобою,  с восточной стороны,  лежат колодцы, от них вода идет по трубе в
город,  перекопай и перейми ее".  Владимир, услыхав об этом, взглянул на
небо и сказал:  "Если это сбудется,  я  крещусь".  Известие  верно  ходу
событий:  это  не  первый пример,  что князь языческого народа принимает
христианство при условии  победы,  которую  должен  получить  с  помощию
нового  божества.  Владимир  тотчас велел копать против труб,  вода была
перенята;  херсонцы изнемогли от жажды и сдались. Владимир вошел в город
с дружиною и послал сказать греческим императорам Василию и Константину:
"Я взял ваш славный город;  слышу,  что у вас сестра в девицах;  если не
отдадите ее за меня,  то и с вашим городом будет то же, что с Корсунем".
Испуганные и огорченные таким требованием,  императоры  велели  отвечать
Владимиру:   "Не   следует  христианам  отдавать  родственниц  своих  за
язычников;  но если крестишься,  то и сестру  нашу  получишь,  и  вместе
царство  небесное,  и  с  нами  будешь  единоверник;  если  же не хочешь
креститься,  то не можем выдать сестры своей за тебя".  Владимир отвечал
на это царским посланным:  "Скажите царям,  что я крещусь;  и уже прежде
испытал ваш закон,  люба  мне  ваша  вера  и  служенье,  о  которых  мне
рассказывали  посланные  нами  мужи".  Цари  обрадовались  этим  словам,
умолили сестру свою Анну выйти  за  Владимира  и  послали  сказать  ему:
"Крестись,  и  тогда пошлем к тебе сестру".  Но Владимир велел отвечать:
"Пусть те священники,  которые придут с сестрою  вашею,  крестят  меня".
Цари послушались и послали сестру свою вместе с некоторыми сановниками и
пресвитерами;  Анне очень не хотелось идти: "Иду точно в полон, говорила
она,  лучше  бы мне здесь умереть";  братья утешали ее:  "А что если бог
обратит тобою Русскую землю в покаяние,  а Греческую  землю  избавит  от
лютой рати;  видишь, сколько зла наделала Русь грекам? И теперь, если не
пойдешь,  будет то же".  И едва уговорили ее идти.  Анна села в корабль,
простилась  с роднею и поплыла с горем в Корсунь,  где была торжественно
встречена  жителями.  В  это  время,   продолжает   предание,   Владимир
разболелся глазами,  ничего не мог видеть и сильно тужил;  тогда царевна
велела сказать ему:  "Если хочешь исцелиться  от  болезни,  то  крестись
поскорей; если же не крестишься, то и не вылечишься". Владимир сказал на
это:  "Если в самом деле так  случится,  то  поистине  велик  будет  бог
христианский",  и  объявил,  что готов к крещению.  Епископ корсунский с
царевниными священниками, огласив, крестили Владимира, и когда возложили
на него руки,  то он вдруг прозрел; удивясь такому внезапному исцелению,
Владимир сказал:  "Теперь только я узнал истинного бога!" Видя это, и из
дружины   его  многие  крестились.  После  крещения  совершен  был  брак
Владимира с Анною.  Все это предание очень верно обстоятельствам в своих
подробностях  и  потому  не может быть отвергнуто.  Прежняя вера была во
Владимире  поколеблена,  он  видел  превосходство  христианства,   видел
необходимость  принять его,  хотя по очень естественному чувству медлил,
ждал случая,  ждал знамения;  он мог отправиться и в корсунский поход  с
намерением   креститься   в  случае  удачи  предприятия,  мог  повторить
обещание,  когда Анастас открыл ему средство к  успеху,  и  потом  опять
медлил, пока увещания царевны Анны не убедили его окончательно.
   Владимир вышел   из   Корсуня  с  царицею,  взял  с  собою  Анастаса,
священников корсунских,  мощи св.  Климента и  Фива,  сосуды  церковные,
иконы,  взял  два  медных  истукана и четыре медных коня;  Корсунь отдал
грекам назад в вено за жену свою,  по выражению летописца.  По некоторым
известиям,  в  Корсунь  же  явился  ко  Владимиру  и  митрополит Михаил,
назначенный  управлять  новою  русскою  церковию,   -   известие   очень
вероятное,  потому  что  константинопольская  церковь  не  могла медлить
присылкою этого лица,  столь необходимого для утверждения нового порядка
вещей  на  севере.  По  возвращении в Киев Владимир прежде всего крестил
сыновей своих и людей близких. Вслед за тем велел ниспровергнуть идолов.
Этим должно было приступить к обращению народа,  ниспровержением прежних
предметов почитания нужно было показать  их  ничтожество;  это  средство
считалось   самым   действительным   почти   у   всех   проповедников  и
действительно было таковым;  кроме  того,  ревность  новообращенного  не
могла  позволить  Владимиру  удержать  хотя  на  некоторое время идолов,
стоявших  на  самых  видных  местах  города  и  которым,  вероятно,   не
переставали  приносить  жертвы;  притом,  если не все,  то большая часть
истуканов напоминали Владимиру его собственный грех,  потому что он  сам
их поставил.  Из ниспровергнутых идолов одних рассекли на части,  других
сожгли, а главного, Перуна, привязали лошади к хвосту и потащили с горы,
причем  двенадцать  человек  били  истукана  палками:  это было сделано,
прибавляет  летописец,  не  потому,  чтобы  дерево  чувствовало,  но  на
поругание  бесу,  который  этим  идолом прельщал людей:  так пусть же от
людей примет и возмездие.  Когда волокли идола в Днепр, то народ плакал;
а когда Перун поплыл по реке,  то приставлены были люди,  которые должны
были отталкивать его от берега,  до тех пор пока пройдет  пороги.  Затем
приступлено  было к обращению киевского народа;  митрополит и священники
ходили по городу с проповедию;  по некоторым, очень вероятным известиям,
и  сам  князь участвовал в этом деле.  Многие с радостию крестились;  но
больше оставалось таких,  которые не соглашались на это; между ними были
двоякого   рода   люди:   одни   не  хотели  креститься  не  по  Сильной
привязанности  к  древней  религии,  но  по  новости  и  важности  дела,
колебались  точно  так  же,  как,  по  преданию,  колебался прежде и сам
Владимир;  другие же не хотели креститься  по  упорной  привязанности  к
старой вере;  они даже не хотели и слушать о проповеди.  Видя это, князь
употребил средство посильнее:  он послал повестить по всему городу, чтоб
на  другой  день  все  некрещеные  шли к реке,  кто же не явится,  будет
противником князю.  Услыхав этот приказ, многие пошли охотою, именно те,
которые  прежде  медлили  по нерешительности,  колебались,  ждали только
чего-нибудь  решительного,  чтобы  креститься;  не  понимая   еще   сами
превосходства  новой  веры пред старою,  они,  естественно,  должны были
основывать превосходство первой на том,  что она принята высшими:  "Если
бы  новая  вера  не была хороша,  то князь и бояре не приняли бы ее",  -
говорили  они.  Некоторые  шли  к  реке  по  принуждению,  некоторые  же
ожесточенные  приверженцы  старой веры,  слыша строгий приказ Владимира,
бежали в степи и  леса.  На  другой  день  после  объявления  княжеского
приказа,  Владимир  вышел  с  священниками  царицыными  и корсунскими на
Днепр,  куда сошлось множество народа; все вошли в воду и стояли одни по
шею,  другие  по грудь;  несовершеннолетние стояли у берега,  возрастные
держали на руках младенцев,  а крещеные уже бродили по  реке,  вероятно,
уча некрещеных,  как вести себя во время совершения таинства,  а также и
занимая место их восприемников, священники на берегу читали молитвы.