Гораздо с большими подробностями дошли до нас  предания  о  борьбе  с
степными  варварами  -  печенегами:  борьба  эта  занимала народ гораздо
сильнее,  чем отдаленные воинские предприятия, потому что в ней дело шло
о самых близких его интересах,  о собственности,  свободе,  жизни. В 992
году пришли печенеги из-за Сулы;  Владимир  вышел  к  ним  навстречу  на
Трубеж подле Переяславля;  русские стали на одной стороне реки, печенеги
- на другой,  но ни те, ни другие не смели перейти на сторону противную.
Тогда князь печенежский подъехал к реке, кликнул Владимира и сказал ему:
"выпусти своего мужа,  а я - своего, пусть борются. Если твой муж ударит
моим, то не будем воевать три года; если же наш ударит, то будем воевать
три года".  Владимир согласился и,  возвратясь в  стан,  послал  бирючей
кликать  клич  по  всем палаткам (товарам):  "Нет ли кого,  кто б взялся
биться с печенегом?" И никто нигде не отозвался. На другой день приехали
печенеги  и  привели  своего бойца,  а с русской стороны никого не было.
Начал тужить Владимир,  послал опять по всем ратникам,  - и вот пришел к
нему один старик и сказал:  "Князь! Есть у меня один сын меньшой дома; с
четырьмя вышел я сюда,  а тот дома остался;  из детства  никому  еще  не
удалось им ударить; однажды я его журил, а он мял кожу: так в сердцах он
разорвал ее руками".  Князь обрадовался,  послал за силачом и  рассказал
ему,  в чем дело; тот отвечал: "Я не знаю, смогу ли сладить с печенегом;
пусть меня испытают:  нет ли где быка большого и сильного?" Нашли  быка,
разъярили его горячим железом и пустили; когда бык бежал мимо силача, то
схватил его рукою за бок и вырвал кожу с мясом,  сколько  мог  захватить
рукою.  Владимир сказал:  "Можешь бороться с печенегом".  На другой день
пришли печенеги и стали кликать:  "Где  же  ваш  боец,  а  наш  готов!";
Владимир  велел  вооружиться своему,  и оба выступили друг против друга.
Выпустили печенеги своего,  великана страшного,  и когда  выступил  боец
Владимиров,  то  печенег  стал  смеяться  над  ним,  потому  что тот был
среднего роста;  размерили место между обоими полками и пустили  борцов:
они схватились и стали крепко жать друг друга;  русский, наконец, сдавил
печенега в руках до смерти и ударил им о землю;  раздался крик в полках,
печенеги  побежали,  русские  погнали  за  ними.  Владимир  обрадовался,
заложил город на броде, где стоял, и назвал его Переяславлем, потому что
борец русский перенял славу у печенежского; князь сделал богатыря вместе
с отцом знатными мужами.
   В 995 году пришли печенеги к Василеву;  Владимир вышел против  них  с
малою дружиною, не выдержал натиска, побежал и стал под мостом, где едва
спасся от врагов.  В 997 году Владимир пошел  к  Новгороду  за  войском,
потому  что война,  говорит летописец,  была сильная и беспрестанная,  а
печенеги,  узнав,  что князя нет,  пришли и  стали  около  Белгорода;  в
летописи  сохранилось  следующее  любопытное  предание  о спасении этого
города,  не единственное между преданиями разных народов. Когда печенеги
обступили  Белгород,  то  сделался в нем большой голод;  Владимир не мог
подать помощи,  потому что у него  не  было  войска,  а  печенегов  было
множество.  Когда  осада  все продолжалась,  а вместе с тем усиливался и
голод,  то белгородцы собрались  на  вече  и  сказали:  "Нам  приходится
помирать  с  голоду,  а  от  князя  помощи  нет;  что  ж разве лучше нам
помирать?  Сдадимся печенегам: кого убьют, а кого и в живых оставят; все
равно умираем же с голода". На том и порешили. Но одного старика не было
на вече; когда он спросил, зачем сбирались, и ему сказали, что на другой
день   люди   хотят  сдаться  печенегам,  то  он  послал  за  городскими
старейшинами и спросил у них:  "Что это я слышал,  вы хотите  передаться
печенегам?" Те отвечали:  "Что ж делать,  не стерпят люди голода". Тогда
старик сказал им:  "Послушайтесь меня,  не  сдавайтесь  еще  три  дня  и
сделайте то, что я велю". Те с радостию обещались слушаться, и он сказал
им:  "Сберите хоть по горсти овса или  пшеницы,  или  отрубей;  все  это
сыскали.  Старик  велел женщинам сделать кисельный раствор,  потом велел
выкопать колодезь,  вставить туда кадку и налить в нее  раствору;  велел
выкопать  и  другой колодезь и вставить в него также кадку;  велел потом
искать меду,  нашли лукошко меду в княжей медуше,  из него старик  велел
сделать  сыту и вылить в кадку,  что стояла в другом колодце.  На другой
день он велел послать  за  печенегами;  горожане  пошли  и  сказали  им:
возьмите  к себе наших заложников и пошлите своих человек десять к нам в
город,  пусть посмотрят, что там делается. Печенеги обрадовались, думая,
что белгородцы хотят им сдаться,  взяли у них заложников, а сами выбрали
лучших мужей и послали в город посмотреть,  что  там  такое,  Когда  они
пришли в город,  то люди сказали им: "Зачем вы себя губите, можно ли вам
перестоять нас?  Хотя десять лет стойте,  так ничего  нам  не  сделаете,
потому  что  у  нас  корм  от  земли  идет,  не верите - смотрите своими
глазами".  Затем привели  их  к  одному  колодцу,  почерпнули  раствору,
сварили кисель,  пришли с ними к другому,  почерпнули сыты и начали есть
прежде сами,  а потом дали отведать и печенегам. Те удивились и сказали:
"Не поверят наши князья, если сами не отведают". Горожане налили корчагу
раствора и сыты и дали  печенегам;  те  пришли  и  рассказали  все,  что
видели.   Печенежские   князья  сварили  кисель,  отведали,  подивились,
разменялись заложниками, отступили от города и пошли домой.
   Беспрерывные нападения степных варваров заставили Владимира  подумать
об укреплении русских владений с востока и юга.  "Худо, что мало городов
около Киева",  - сказал он и велел строить города по рекам Десне, Остру,
Трубежу,  Суле и Стугне;  но для нас при этом известии важно еще другое,
как составилось народонаселение этих новопостроенных  городов:  Владимир
начал набирать туда лучших мужей от славян, т. е. новгородцев, кривичей,
чуди и вятичей.  Если мы обратим внимание на то,  что эти  новые  города
были вначале не что иное,  как военные острожки, подобные нашим линейным
укреплениям,  необходимые для защиты от  варварских  нападений,  то  нам
объяснится значение слова: лучшие мужи, т. е. Владимир набрал храбрейших
мужей,  способных для военного поселения.  Таким образом,  во-первых, мы
видим,  что  пограничные  города  Южной  Руси получили народонаселение с
севера,  которое,  как  видно,  считалось   храбрейшим;   следовательно,
северное  народонаселение  дало  средство князьям к подчинению себе юга,
оно же дало им средство и к защите южных  русских  владений  от  степных
варваров;  во-вторых,  эти известия уясняют нам характер народонаселения
восточной и южной окраины, или украйны: изначала это сбродное, созванное
отовсюду  народонаселение  из  самых  удалых  людей;  отсюда объясняется
отчасти  и   козачество   на   юге,   и   беспокойный   дух   северского
народонаселения,  ибо сюда беспрерывно подбавлялись новые толпы подобных
людей.  Из самых близких  к  Киеву  городов  были  построены  Владимиром
Василев  на  Стугне  и Белгород на Днепре;  Белгород он особенно любил и
населил его:  "от иных городов много  людей  свел  в  него",  -  говорит
летописец. Как происходило это население и переселение? Вероятнее всего,
жители привлекались на новые места особенными льготами;  лучшие,  т.  е.
самые  удалые,  которым  скучно  было  сидеть  дома без свойственного им
занятия,  разумеется, привлекались на границу, кроме льгот, еще надеждою
беспрестанной  борьбы;  кроме  того,  жителям бедного севера лестно было
переселиться на житье в благословенные страны украинские.
   Об отношениях  Владимира  к  печенегам   упоминает   также   немецкий
миссионер  Брун,  бывший  у печенегов в 1007 году:  "Мы направили путь к
жесточайшим из всех язычников,  печенегам, - пишет Брун. - Князь руссов,
имеющий  обширные  владения  и большие богатства,  удерживал меня месяц,
стараясь убедить, чтоб я не шел к такому дикому народу, среди которого я
не мог снискать душ господу,  но только умереть самым постыдным образом.
Не могли убедить меня;  он пошел провожать меня до  границ,  которые  он
оградил   от  кочевников  самым  крупным  частоколом  на  очень  большое
пространство.  Когда мы вышли за ворота,  князь послал старшину своего к
нам с такими словами:  "Я довел тебя до места,  где кончается моя земля,
начинается неприятельская.  Ради бога прошу тебя не  погубить,  к  моему
бесчестию,  жизнь свою понапрасну.  Знаю,  завтра, прежде третьего часа,
без пользы,  без причины вкусишь ты горькую смерть".  (Брун говорит, что
Владимир  имел какое-то видение).  Брун пять месяцев пробыл у печенегов,
едва  не  погиб,  но  успел  крестить  30  человек  и  склонить  старшин
печенежских к миру с Русью;  когда он возвратился в Киев, то Владимир по
его просьбе,  отправил к печенегам сына в  заложники  и  вместе  с  этим
князем  отправился епископ,  посвященный Бруном.  Участь его неизвестна.
Вот все предания, дошедшие до нас о деятельности Владимира.
   В 1014 году сын его Ярослав,  посаженный отцом в Новгороде, отказался
присылать в Киев ежегодно по две тысячи гривен, как делали все посадники
новгородские, раздававшие еще тысячу гривен гридям в Новгороде. Владимир
сказал:  "Исправляйте  дороги  и  мостите  мосты";  он хотел идти сам на
Ярослава,  но  разболелся  и  умер  15  июля   следующего   1015   года.
Деятельность Владимира, как она высказывается в преданиях, отличается от
деятельности его предшественников.  Он часто ведет войну, но он ведет ее
для того, чтобы подчинить Руси снова те племена, которые воспользовались
удалением отца его,  усобицами братьев и  перестали  платить  дань:  так
воюет  он  с  радимичами,  вятичами,  хорватами.  Он  пользуется  опытом
отцовским,  советом старика - дяди и отказывается от завоевания  народов
далеких,  сильных  своею гражданственностию.  Он воюет с греками,  но не
пускается по-варяжски с легким  флотом  опустошать  берега  Империи:  он
хочет  овладеть  ближайшим  к  его волости городом греческим,  Корсунем,
который так легко и безопасно было  присоединить  к  русским  владениям;
впрочем,  предание  тесно  связывает  этот  поход  с  намерением принять
христианство.  Но главная черта деятельности Владимира состоит в  защите
Русской  земли,  в  постоянной  борьбе  с степными варварами.  Святослав
заслужил упрек,  что для чужой земли покинул свою,  которою едва было не
овладели варвары;  Владимир, наоборот, стоял всегда сам настороже против
этих варваров и устроил сторожевую линию из ряда городков или укреплений
по  близким  к степи рекам.  Понятно,  какое впечатление на народ должна
была произвести такая разница между поведением отца и  сына.  Но,  кроме
того,  личный  характер  Владимира  был способен также возбудить сильную
народную привязанность.  Владимир вовсе не был князем  воинственным,  не
отличался  удалью,  подобно отцу своему,  в крайности решался на бегство
перед  врагом,   спешил   укрыться   в   безопасном   месте;   предание,
сохранившееся   в  песнях,  также  не  приписывает  ему  личной  отваги,
выставляет его вовсе не охотником до проявлений дикой силы.  Но Владимир
имел широкую душу,  которая в молодости могла повести его к излишествам,
освященным,  впрочем,  языческими понятиями,  и которая в летах  зрелых,
особенно  под  влиянием  христианским,  сделала  его красным солнцем для
народа. Владимир не любил жить один; он любил дружину, говорит летопись,
думал с нею о строе земском,  о ратях,  об уставе земском; любя думать с
дружиною, Владимир любил пировать с нею; о пирах его остались предания и
в летописях,  и в песнях.  Так, празднуя освящение церкви Преображения в
Василеве и вместе избавление свое от печенегов,  Владимир велел  сварить
триста  варь меду,  созвал бояр,  посадников,  старшин изо всех городов,
всяких  людей  множество  и  бедным  роздал  300  гривен;  праздновав  с
Преображенья  8  дней,  князь возвратился в Киев к Успеньеву дню и здесь
опять задал большой  праздник,  созвал  бесчисленное  множество  народа.
Такие  праздники  по  случаю  торжеств  религиозных  имели  тогда важное
значение:  они заменяли для народа празднества  языческие,  очень  много
содействовали к тому,  что новая религия входила в жизнь народа;  вместо
Коляды  народ  сходился  теперь  праздновать  Преображение  и  освящение
церкви;  кто приходил на это торжество, тот был христианином; вот почему
летописец прибавляет после описания праздника:  "Видя людей христианами,
Владимир  радовался  душою и телом и делал такие праздники по все годы".
Праздники имели еще другое значение:  на них  сзывались  старейшины  изо
всех городов, и таким образом скреплялась связь, единство, общение между
русскими волостями.  Для дружины и старшин  киевских  были  устроены  на
дворе  княжеском пиры каждую неделю,  был ли сам князь в городе или нет;
приходили на двор княжеский,  в гридницу пировать бояре и гриди, сотские
и  десятские  и  нарочитые  мужи.  Бывало  тут множество мяса от скота и
зверины,  было много всего.  И вот бывало,  как  подопьют,  рассказывает
летописец,  то  начнут  роптать  на  князя,  говоря:  "Какое  житье наше
горькое,  кормит нас с деревянных ложек,  а не с серебряных".  Владимир,
услыхав  ропот,  велел  исковать  ложки серебряные для дружины и сказал:
"Серебром и золотом не найду дружины,  а  с  дружиною  найду  серебро  и
золото,  как доискались его дед мой и отец".  Какое влияние христианство
имело на широкую душу  Владимира,  видно  из  следующих  слов  летописи:
Владимир   любил  слова  книжные,  и,  услыхав  однажды,  как  читали  в
евангелии:  "блажени милостивии,  яко тии помиловани  будут",  и  потом:
"продайте  именья  ваша  и  дадите  нищим";  далее:  "не  скрывайте себе
сокровищ на земле, идеже тля тлит и татье подкапывают, но скрывайте себе
сокровище  на  небесех,  идеже  ни тля тлит,  ни татье крадут";  и слыша
псалом: "Блажен муж милуя и дая", а у Соломона: "Вдаяй нищему, бог взаим
дает",  - услыхав это, Владимир велел всякому нищему и убогому приходить
на княжой двор, брать кушанье и питье, и деньги из казны. Но этого мало;
он сказал: "Дряхлые и больные не могут доходить до моего двора", и велел
сделать телеги,  куда клали хлеб, мясо, рыбу, овощ разный, мед в бочках,
квас  и возили по городу,  спрашивая:  "Где больные и нищие,  которые не
могут ходить?".  Таким и раздавали.  Есть  известие,  что  в  господские
праздники  Владимир ставил три тризны:  одну духовенству,  другую нищим,
третью себе и боярам.
   Обыкновенное содержание старинных песен составляет пиры Владимира, на
которые  собирались  богатыри.  Время  Владимира  было  благоприятно для
богатырства: дружина не уходила с князем в далекие страны искать славы и
добычи;  при  Святославе,  например,  трудно было выказаться богатырям и
внести свои подвиги в народную память,  потому  что  князь  был  в  челе
дружины  и был сам богатырь из богатырей,  дружинники были только похожи
на него;  притом подвиги их совершались в далеких странах:  если и  были
певцы  в дружине при князьях,  то песни их мало могли найти сочувствия в
народе,  для которого их содержание было чуждо.  Но при Владимире другое
дело: дружина была храбрая, дела ей было много, шла беспрестанная борьба
с варварами, и эта борьба происходила на глазах русского народа и шла за
самые  близкие его интересы:  отражение печенегов,  поимка какого-нибудь
страшного разбойника  была  для  него  поважнее  блистательных  подвигов
Святослава в Болгарии;  притом же сам князь Владимир не был богатырем из
богатырей,  отсюда богатырство дружинников выказывалось резче, отдельные
предприятия  часто поручались мужам из дружины княжеской,  которые таким
образом могли выказаться.  Предмет  песен  по  большей  части  -  борьба
богатырей  с  степными варварами,  печенегами,  которые после получили в
песнях имя татар.  Упоминаются еще подвиги богатырей против разбойников;
летопись  также  говорит  об  умножении  разбойников,  и сохранилось имя
одного из них,  Могута, который был пойман в 1008 году и покаялся в доме
у  митрополита.  Можно  думать,  что  разбойники  умножились  вследствие
бегства  тех  закоренелых  язычников,  которые   не   хотели   принимать
христианства;  разумеется,  они  должны  были бежать в отдаленные леса и
жить  на  счет  враждебного  им  общества;  отсюда   может   объясниться
религиозное  уважение,  соединенное  с  памятью  о  некоторых  богатырях
Владимирова времени.  например об Илье Муромце,  которому  приписываются
подвиги  против разбойников на отдаленном финском севере,  где язычество
долго находило себе убежище.  В  летописи  сохранились  имена  следующих
богатырей Владимирова времени:  Яна Усмовича,  или Усмошвеца (кожевника,
от усние - кожа и шью),  который убил  печенежского  богатыря,  и  потом
упоминается  также  под 1004 годом как победитель печенегов;  Александра
Поповича,  разбившего   печенегов,   приведенных   каким-то   изменником
Володарем,  которого  летописец  упрекает  в  забвении благодеяний князя
своего Владимира,  потом Попович разбил печенегов вместе с Усмошвецем  в
1001  и  1004  годах;  Рагдая удалого,  ходившего на триста воинов:  его
смерть показана под 1000 годом; Андриха Добрянкова, отравленного слугами
в 1004 году.
   В летописи   находим  имена  двенадцати  сыновей  Владимира,  но  без
определения,  в  каком  порядке  они  один  за   другим   следовали   по
старшинству:  в  одном месте,  при исчислении жен Владимировых,  молодые
князья поставлены по матерям; в другом, где говорится о рассылке сыновей
по  областям,  они  следуют  в другом порядке.  Постараемся по некоторым
данным определить порядок старшинства между ними.
   В Новгород был отправлен  Вышеслав:  мы  знаем,  что  сюда  посылался
обыкновенно  старший  в семье великого князя;  из этого можем заключить,
что Вышеслав был старший сын Владимира,  тем  более  что  в  известии  о
рассылке по областям он поставлен первым. Но в предшествующем исчислении
жен Владимировых Вышеслав поставлен после сыновей Рогнединых и гречанки,
вдовы Ярополковой,  и назван сыном чехини: если Вышеслав был старший, то
должен был родиться от первого брака  Владимирова,  заключенного  или  в
Новгороде  или  во  время пребывания Владимира в Скандинавии,  когда ему
было лет  18;  но  странно,  что  чехиня  зашла  так  далеко  на  север;
Иоакимовская  летопись  и  здесь  объясняет  дело  удовлетворительно,  а
именно:  мать Вышеслава называет Оловою,  женою варяжскою. Потом следует
сын Рогнеды, Изяслав, получивший волость деда своего по матери - Полоцк.
Тотчас после брака на Рогнеде Владимир женился  на  вдове  брата  своего
Ярополка,  и  потому  рожденного  от  последней  Святополка  имеем право
поставить в-третьих после Вышеслава и Изяслава;  этот Святополк  получил
Туровскую  волость  и по смерти Вышеслава и Изяслава оставался старшим в
роде, на что ясно указывают слова св. Бориса: "Не подниму я рук на брата
старшего".  За  Святополком  мы  должны дать место Ярославу,  также,  по
летописям,  сыну Рогнеды;  Ярослав получил сперва Ростов,  а  потом,  по
смерти старшего Вышеслава, переведен в Новгород. Этот перевод Ярослава в
Новгород мимо старшего Святополка туровского объясняется  свидетельством
Дитмара,  что  Святополк  в  это  время  был  под  гневом  отца и даже в
заключении.  Всеволод,  также сын Рогнеды,  получил  Владимир-Волынский;
Святослав и Мстислав, которых мать в начальной Киевской летописи названа
чехинею другою в отличие от мнимой матери Вышеслава,  получили: первый -
землю  Древлянскую;  второй - Тмутаракань.  Мать Святослава Иоакимовская
летопись называет Малфридою;  что это имя одной из жен  Владимировых  не
вымышлено,  доказательством  служит известие начальной Киевской летописи
под 1002 годом о смерти Малфриды,  которая здесь соединена  с  Рогнедою;
мать  же  Мстислава  Иоаким  называет Аделью,  или Адилью.  Второго сына
Адели,  Станислава,  этот же летописец,  равно как и  некоторые  другие,
отсылает в Смоленск,  а Судислава - во Псков. Теперь остается определить
мать и возраст Бориса и Глеба.  В начальной Киевской летописи матерью их
названа болгарыня,  волостью первого - Ростов, второго - Муром. Но ясно,
что здесь упоминается уже второе распоряжение,  потому  что  при  первом
распределении  волостей  Ростов был отдан Ярославу;  поэтому в некоторых
списках,  бывших в руках  у  Татищева,  прибавлено,  что  сначала  Борис
получил Муром,  а Глеб - Суздаль.  Несмотря на это,  молчание древнейших
дошедших до нас списков летописи  о  первоначальных  волостях  Бориса  и
Глеба,  равно  как  их  молчание  о  волостях  Станислава,  Судислава  и
Позвизда,  ведет нас к заключению,  что во время первой рассылки сыновей
Владимировых  по  волостям  все  эти  князья  или  были очень малы,  или
некоторые из них, быть может, еще не родились. Любопытно, что в летописи
Иоакима  матерью  Бориса и Глеба названа Анна - царевна,  причем Татищев
соглашает свидетельство киевского летописца о  болгарском  происхождении
матери  Борисовой  тем,  что  эта  Анна  могла  быть  двоюродною сестрою
императоров Василия и Константина,  которых тетка,  дочь Романа,  была в
супружестве за царем болгарским.  Если б так было,  то для нас уяснилось
бы предпочтение,  которое оказывал Владимир Борису,  как сыну царевны  и
рожденному в христианском супружестве, на которое он должен был смотреть
как на единственное законное.  Отсюда уяснилось бы и поведение Ярослава,
который,   считая   себя   при   невзгоде   Святополка  старшим  и  видя
предпочтение,  которое оказывал отец Борису,  не хотел  быть  посадником
последнего в Новгороде и потому спешил объявить себя независимым. Как бы
то ни было,  Борис единогласно описывается человеком  в  самой  цветущей
юности:  "Аки цвет в юности своей...  брада мала и ус,  млад бо бе еще".
Если предположить,  что он был первым плодом брака Владимирова с  Анною,
то  в  год отцовой смерти ему было 25 лет;  но по описанию можно судить,
что он был гораздо моложе.  Летописец  прибавляет,  что  Борис  светился
царски,  желая,  быть может, указать на его царственное происхождение по
матери.  Отец любил его более других сыновей и держал при  себе,  в  чем
видно  было  намерение  передать  ему  старший стол киевский.  Мы должны
сказать также несколько слов о волостях  сыновей  Владимировых;  сравнив
эти волости с волостями сыновей Ярославовых,  мы замечаем, что так как у
Владимира было вдвое более сыновей,  чем у Ярослава, то и волости первых
должны   быть  гораздо  более  размельчены:  Новгородская  волость  была
разделена на две - Новгородскую  и  Псковскую;  здесь  начало  отделения
Пскова  от  Новгорода.  Ростов является самостоятельным столом,  Муром -
также;  в Киевском княжестве являются две особые волости  -  Древлянская
земля  и  Туров.  Но  странно,  что,  размельчая так волости на севере и
западе, Владимир не дал волостей на восток от Днепра, ибо не упоминается
ни о Чернигове,  ни о Переяславле как особых волостях.  Мстислав сидел в
Тмутаракани,  но Чернигов не  мог  принадлежать  ему,  он  его  завоевал
впоследствии уже при Ярославе.